Песнь одиннадцатая. Подвиги Агамемнона

 

Лишь Эос нежные объятия Титона

покинула, рождая новый день,

как Зевс небрежным жестом гегемона

Эриде злобной указал мишень.

Та понеслась, вражду по миру сея,

бросая плевелы агрессии и зла,

и на огромном судне Одиссея

надёжное пристанище нашла.

И голосом истошным завопила,

вздымая бурю в пламенных сердцах:

её в шатрах Аякса и Ахилла

на самых дальних слышали концах.

И воины простёрли к небу длани;

всех обуяла ненависть к врагам;

и стало им милее поле брани,

чем возвращение к родимым берегам.

Царь Агамемнон первый зычным кликом

к оружию ахейцев призывал

и, остальным предшествуя владыкам,

доспехи боевые надевал.

Обулся в поршни из телячьей кожи,

края их ремешками затянул;

на икрах оловянные поножи

серебрянными пряжками сомкнул.

И грудь укрыл чернёною бронёю,

подарком, за который царь Кинир,

узнав, что движется ахейский флот на Трою,

для киприотов выторговал мир.

В броне из чёрной ворони пластины,

которых было ровно десять штук,

защитою служили для грудины

и их пробить был не способен лук.

Бока царя надёжно защищали

наборы из пластинок расписных:

их, оловянных, двадцать там стояли

да дюжина меж ними – золотых.

Подобиями радуг светозарных,

какими Зевс расцвечивает высь,

по три на каждой из пластинок лучезарных

до шеи змеи сизые вились.

И занял место медный меч надёжный

на перевязи рядышком с бедром:

меч с золочёной рукоятью, в ножнах,

отделанных богато серебром.

Навесил царь и на плече поправил

весь изукрашенный громадный щит:

был этот пятислойный щит по краю

десятком медных ободов обшит.

Он весь светился, словно в ореоле:

при взгляде даже резало в глазах,

так ярко на его огромном поле

сияли двадцать оловянных блях.

А на округлой бляхе, в середине,

всяк мог узреть страшнейшую из жён –

на воронёной бронзовой пластине

там был Горгоны лик изображён.

На голове клубились змеи… Жала,

казалось, источали яд окрест…

И в ужасе всё сущее бежало,

узрев Медузу, из ближайших мест.

А чтоб ходить легко с ним в бой кровавый,

был щит снабжён серебряным ремнём,

и вился по ремню дракон трёхглавый,

плюющий во все стороны огнём.

На голову царь шлем надел четырёхбляшный:

гривастый шлем из медного литья,

поверх которого качался гребень страшный…

В руке держал он длинных два копья.

Лучи его доспехи осветили,

и, только отразилась в них заря,

Афина с Герой в небе затрубили,

так чествуя микенского царя.

 

Спешили в пышные доспехи облачиться

и остальные воеводы той порой;

и, повелев коней за ров пригнать возницам,

построились в ряды перед стеной.

Пока что в горле узкого прохода

теснились колесницы у ворот,

не дожидаясь конников, пехота

по буеракам потекла вперёд.

 

Способна лишь восторженная лира

воспеть шагавших воинов красу!

…И Зевс с высот безбрежного эфира

на них пролил кровавую росу…

То было знаком скорби и печали:

судил он многим обратиться в прах!

 

Троянцы их подхода ожидали

поодаль, укрепившись на буграх.

Внушал им Гектор, что они храбрее;

что их отметит славой Зевс сейчас;

он, словно коршун, меж рядами реял;

над воинством гремел призывный глас…

Так пляшет конь, которого стегнули;

в сени дерев так скачет солнца луч;

так вредоносный Сириус в июле

то вынырнет, то спрячется средь туч.

Вот так и Гектор по полю носился,

передних строил, задних подгонял;

увещевал, подбадривал, грозился;

и тут, и там, как молния, мелькал.

Эней с Полидамасом рядом встали,

а кроме них герою в грозный час

и дети Антенора помогали:

Полиб с Агенором и младший Акамас.

 

Два войска в поле, как жнецы, сходились…

Но в ход пошли мечи, а не серпы…

И друг на друга мёртвые валились,

как среди пожни валятся снопы.

И, опьянённые кровавой брагой,

волкам по злобной ярости равны,

сражались с одинаковой отвагой

войска и с той, и с этой стороны.

Вкрутую каша в поле заварилась!

Печатая кровавые следы,

над полем лишь Эрида веселилась,

злонравная зачинщица вражды.

А между тем все остальные боги,

ахейской опечалившись судьбой,

слетелись в Олимпийские чертоги

и порицали Зевса меж собой.

Но только Зевс плевал на их витийства…

В его душе уже звучал хорал:

на всенародный пир смертоубийства

он восхищённо с Гаргара взирал.

И были перед ним, как на ладони,

морские дали и простор земли,

сверканье меди, город, люди, кони,

застывшие у моря корабли.

Он видел, как в тела вонзают пики,

и доносились до него с полей

и победителей восторженные клики,

и вопли умирающих людей.

Так до полудня бойня продолжалась,

когда стоять на солнцепёке мочи нет;

когда обычно голод и усталость

в тень загоняют лесорубов на обед.

Но как случается в борцовских схватках,

где, кажется, никто не победит:

один рывок, бросок, и на лопатках

соперник зазевавшийся лежит.

Когда уже казалось, воздух душный

готов был пламя битвы угасить,

ахейцы навалились: натиск дружный

не удалось троянцам отразить.

 

И Агамемнон отличился первым:

он Бианора с Оилеем поразил –

владыку грозного с возницей верным

царь на сырую землю уложил.

Возница Оилей, оставив колесницу,

вступить было с ним попытался в бой,

но царь ударил в лоб копьём возницу

и тот упал с пробитой головой.

Доспехи Агамемнон снял с убитых,

забрал себе бесхозных лошадей

и, гнить оставив кровью тех залитых,

на двух Приамовых помчался сыновей.

Из и Антиф – побочный и законный,

на колеснице ездили вдвоём:

побочный – управлял упряжкой конной;

законный сын разил врагов копьём.

Ахилл уже пленил их в долах Иды,

где на отгонных пастбищах овец

пасли в былое время Приамиды,

но выкупил их вскорости отец.

Как в бурю утлой лодочке от рифа –

от Агамемнона не удалось им отвернуть,

и вмиг удар меча поверг Антифа;

удар копья пришёлся Изу в грудь.

Из уст в Аид их души отлетели…

Пока что царь снимал с них брони прочь,

троянцы издали на срамоту глядели,

бессильные хоть чем либо помочь.

 

На пастбище, среди лесного края,

вокруг круги огромные чертя,

так плачет лань, издалека взирая,

как пожирает лев её дитя.

Так братьев проводили горьким вздохом!

Обоих донага их царь раздел

и тут же на Пизандра с Гипполохом,

как сокол на зайчишек, налетел.

Отец их, Антимах, поддерживал Париса:

за то, что золота ему тот много дал,

на сходах прихлебатель и подлиза

всем против выдачи Елены возражал.

Разумных доводов в расчёт не принимая,

он подговаривал троянцев перебить

и всё посольство Одиссея с Менелаем,

не то что им Елену возвратить.

И вот теперь сыны его попались…

Пизандр, растяпа, вожжи упустил

и кони с колесницею метались,

как утлый чёлн по морю без ветрил.

И так, трясясь от смертного озноба,

едва лишь царь явился впереди,

они истошно завопили оба:

«Не убивай нас, Агамемнон, пощади!

За нас запасы золота и меди,

и груды ценностей, хранимых в сундуках,

узнав, что пленены, но живы дети,

тебе отдаст отец наш, Антимах».

Царь рассмеялся: «Серебро и злато

пускай ему заменят сыновей!

Вот за корысть достойная расплата –

её, бесспорно, заслужил злодей».

И мигом, разговор сводя к итогу,

Пизандра пикой поразил в висок,

а спрыгнувшему наземь Гипполоху

и руки вместе с головой отсёк.

На сплаве, перед тем, как сбросить в воду,

от веток ствол так очищает лесоруб…

Царь труп толкнул ногою, как колоду,

и покатился среди толпищ труп.

Еще в конвульсиях Пизандр на поле бился

и Гипполох несчастный не затих,

а царь уже в центр боя устремился,

туда же увлекая остальных.

И навалились пешие на пеших;

и с конниками конники сошлись;

и по лугам, просохнуть не успевшим,

потоки крови снова полились.

И головы под ноги покатились;

валились люди навзничь или ниц;

и кони с колесницами носились,

возя уже поверженных возниц.

А царь летел вперёд, как демон сущий;

как смерч, врывался прямо в гущу толп;

мечом и пикой поражал бегущих,

как губит лес огня летучий столб.

Хотя ещё в заботах неустанных

готовят жёны яства и питьё,

над трупами мужей их бездыханных

уже вовсю кружилось вороньё.

 

Смешались вопли, скрежет, ржанье, топот;

до самых облаков клубится прах;

но звуки бегства слышатся сквозь рокот:

уж гнётся, дрогнул, отступает враг.

( Читатели, вы абсолютно правы,

знакомый с детства уловив трезвон:

сюжет и ритмы пушкинской «Полтавы»

продукт ещё гомеровских времён.)

Вокруг кургана Ила, как отара,

неслись троянцы к Скейским воротам,

и только Гектора из-под удара

Зевс невредимым раньше вывел сам.

Зажав в деснице огненные стрелы,

небесный царь на Гаргаре воссел

и сверзиться в троянские пределы

оттуда вестнице Ириде повелел:

«Скажи ты Гектору, пускай остережётся

и, загодя, не лезет на рожон;

сразиться с Агамемноном не рвётся –

бой этот далеко не завершён.

Вот времени ещё немного минет

и Агамемнон, раненный другим,

на колеснице поприще покинет,

тут очередь геройствовать – за ним.

Коль заповедь мою исполнит свято,

я мощь ему неслыханную дам,

и он ещё сегодня, до заката,

отгонит рать ахейскую к судам».

 

А сникший Гектор в думах сокровенных

уже горел желанием одним:

как можно побыстрее скрыться в стенах…

Тут и возникла радуга пред ним:

«Ты видишь, Гектор, вестницу Ириду!

Владыка Зевс велел тебе, герой,

не упуская Агамемнона из виду,

с ним ни за что не ввязываться в бой.

Вот времени ещё немного минет

и Агамемнон, раненный другим,

на колеснице поприще покинет,

тут час придёт и подвигам твоим.

Когда ты заповедь исполнишь свято,

останешься всех на земле сильней

и с воинством сегодня, до заката,

дойдёшь ещё до самых кораблей».

 

И отлетела. Гектор потрясённый

остановился, поглядел вокруг

и бросился обратно окрылённый,

в сердцах троянцев поднимая дух.

Пока он войско собирал и снова

выстраивал дружины перед рвом,

отставшие метались, как коровы,

из летника распуганные львом.

А царь за ними по полю гонялся,

последних из бегущих настигал

и всех, кто на пути его являлся,

ударом пики наземь повергал.

 

Так лев голодный, выследив украдкой

корову или тёлку на обед,

вцепляется в загривок мёртвой хваткой

и лапою перешибает ей хребет.

 

Но Гектор развернул троянцев оробелых

и снова в бой их повели вожди…

Вновь битва равная на поле закипела…

И снова – Агамемнон впереди.

 

Скажите, Музы олимпийские, кто сразу

с царём сошёлся тут лицом к лицу?..

А выпал жребий тот Ифидамасу:

могучему, отважному бойцу!

Сын юный Антенора и Феано

родился в Трое, только с первых дней

воспитывал во Фракии туманной

внучонка дед по матери Киссей.

Он мог уже у деда зятем стать бы:

одну из дочерей тот выдавал

за внука замуж, но жених в день свадьбы

о происках ахейцев услыхал.

Взыграло сердце юного героя,

он наскоро собрался и, в слезах

оставив новобрачную, под Трою

помчался на двенадцати судах.

На Геллеспонте, в гавани Перкоты,

на якоре оставил корабли

и посуху до Трои пешим ходом

его дружины грозные дошли.

Он первый с Агамемноном столкнулся

здесь на беду в той схватке роковой…

И царь метнул копьё, но промахнулся:

копьё промчалось рядом с головой.

Ифидамас, известный мощью дикой,

напрягся весь, насколько только мог,

пониже лат ударил в запон пикой,

ещё и телом всем на древко приналёг.

Ужасно медь о медь заскрежетала:

казалось, что проколото нутро,

но тут расплющилось у пики жало,

наткнувшись в запоне на серебро.

Хоть действовал Ифидамас и дерзко,

но свой удар, увы, не рассчитал:

за древко Агамемнон дёрнул резко

и равновесие бедняга потерял.

Сполна теперь досталось лиходею!

Был юноша на гибель обречён:

в падении он под удар подставил шею,

и Агамемнон рубанул по ней мечом.

Зря обещал Ифидамас невесте

отары из Триады в дар пригнать:

не только ни клока не добыл шерсти –

сам, нагишом, остался там лежать.

С Ифидамаса сняв доспехи споро,

врагов царь собирался дальше бить,

когда Коон, сын старший Антенора,

за брата попытался отомстить.

Со стороны подкрался незаметно

и место уязвимое нашёл;

и Агамемнону внезапно пикой медной

насквозь у локтя руку проколол.

 

От страха Агамемнон содрогнулся;

от ужаса прошиб героя жар;

но, страх переборов, к Коону повернулся

и сулицей нанёс ему удар.

Коон упал на брата, умирая…

Так и лежали там они вдвоём…

А царь врагов, сам кровью истекая,

разил мечом, камнями и копьём.

Но рана подсыхала, кровь густела,

и сердце стали боли донимать,

сродни тем, что Илифии, как стрелы,

при схватках родовых вонзают в мать.

Тут царь решил на берег возвратиться,

чтобы доверить жизнь свою врачам,

взобрался в колесницу и вознице

велел немедленно везти его к судам.

 

Вождям кричал он: «Зевс мне потрудиться

весь день не дал и на корабль велит

израненным из боя воротиться.

Теперь одним вам биться предстоит!»

Хлестнул коней возница, и в печали,

роняя в травы клочья пены с губ,

царя на берег лошади помчали…

И скрыл его от взоров пыли клуб…

Тут, от царя скрывавшийся дотоле,

немедленно возвысил Гектор глас:

« Друзья! Бежал царь Агамемнон с поля!

Он ранен! Зевс поддерживает нас!»

И тем, кому спасаться было впору,

придали доблести его слова:

так хитрый псарь науськивает свору

на раненного вепря или льва…

 

Как, ощутив избыток сил могучих,

в осенних небесах Зефир и Нот

навстречу гонят грозовые тучи

и сталкивают их над гладью вод;

и как мгновенно вздыбливает море

невесть откуда налетевший шквал,

так мчался Гектор, сея страх и горе,

и поражая встречных наповал.

Он шёл, разя направо и налево;

копьё и меч летали вниз и вверх:

в висок, в затылок, в горло, в грудь и в чрево…

Вот список тех, кого он ниспроверг:

Ассей, Автоной, Опид, Долоп, Агелай,

Офелтий, Ор, Эзимн, Гиппоноой.

 

Здесь названы вожди, но там же пало

неисчислимо воинов простых,

всё воинство ахейское бежало,

как перед волком стадо олених.

С иссеченных бичами конских крупов

стекали вперемешку пот и кровь;

на всём пути вздымались горы трупов;

росли холмы отрубленных голов.

А Гектор неотступно шёл по следу…

Пришлось ахейцам бы сниматься с якорей,

не обратись в то время к Диомеду

с призывом прозорливый Одиссей:

«Что, Диомед, не гнёт тебя стыдоба?!

Ждём, чтобы Гектор захватил суда?

Ужель мы доблесть позабыли оба?

Давай, скорее подходи сюда!

Встань рядом – среди общего разора

избавим наше воинство от бед…

Иначе, друг, не пережить позора!»

И так ответил Одиссею Диомед:

« Я рядом встану, только что в том проку?!

С напастью не управиться двоим…

Задаст, похоже, Гектор нам мороку:

победу Зевс судил не нам, а – им».

И как на псов разъяренные вепри,

нацелив смертоносные клыки,

бросаются в непроходимых дебрях,

они помчались наперегонки.

И первый Диомед, копьём с разгона,

сразил Фимбрея, грудь пронзив врагу,

а Одиссей низвергнул Молиона,

любимого Приамова слугу.

Герои невозможного добились,

троянцев множество в капусту изрубя:

ахейцы, наконец, остановились,

передохнули и пришли в себя.

Не прекращали и друзья охоты…

Тут Диомед нарвавшихся убил

двух сыновей Меропа из Перкоты,

доспехи снял, коней их изловил.

Мероп, сам прорицатель и провидец,

заранее сыновьи судьбы знал

и не пускал их в Трою ясновидец,

но Рок навстречу смерти их толкал.

 

И Одиссей здесь преуспел во многом,

троянцев рьяных остужая пыл:

царь рядом Гипподама с Гиперохом

навек в сырую землю уложил.

 

Так битва шла, и время протекало…

То Зевс, взирая с Иды на простор,

решил, что ущемлять ахейцев не пристало

и меж народов равный бой простёр.

И здесь ещё случилась катастрофа…

Пеона сыну впрямь не повезло:

метнув копьё вдогонку, Агастрофа

смертельно ранил Диомед в бедро.

Беспечный Агастроф, идя сражаться,

велел упряжку вдалеке держать

и как пора пришла ему спасаться,

то не успел от Диомеда убежать.

Тут Гектор сам, с троянской силой всею,

на них понёсся как девятый вал,

и, увидав угрозу, к Одиссею

тогда смущённый Диомед воззвал:

« Царь, погляди, что впереди творится –

кого сюда нелёгкая несёт!

Поможем с жизнью Гектору проститься!

Авось и нам сегодня повезёт».

 

И дрот метнул… В дарёный Аполлоном

шлем дыроокий дротик угодил,

ударил в гребень он со страшным звоном,

но только шлем трёхслойный не пробил.

Сверкая, медь от меди отскочила;

и в этот раз герой остался цел,

но был удар такой огромной силы,

что Гектор на три метра отлетел.

И пошатнулся он... Обмякло тело…

На правое колено Гектор пал;

в глазах от сотрясенья потемнело;

он на мгновение сознанье потерял.

Но отдышался и, собравшись с духом,

успел укрыться в воинстве своём,

пока что Диомед ходил по лугу

за улетевшим далеко копьём.

Кричал он вслед, преследуя троянца:

« Ах, пёс! Живым ушёл на этот раз?!

Тебе в Аид пришлось бы отправляться,

да только Аполлон от смерти спас!

Ему привык ты, подлый трус, молиться!

Но погоди, вот доживу до дня,

когда среди бессмертных Олимпийцев

найдётся покровитель у меня!

Надеюсь, это время недалече;

уверен, это не последний бой;

ещё сойдёмся, и при первой встрече,

наверняка, разделаюсь с тобой»…

 

И, видя, что его противник скрылся

и смысла нет уже за ним бежать,

герой над Агастрофом наклонился

и стал того спокойно обнажать.

Но и беда недалеко ходила:

пока он получить старался приз,

за столб укрывшись, на могиле Ила

стрелу на лук накладывал Парис.

То на руку ему, бесспорно, было,

что беззащитный Диомед весь на виду…

И взвизгнула стрела, и пригвоздила

к земле героя правую пяту.

Парис, приплясывая, вышел из засады

и, торжествующий, со смехом закричал:

«Дождался, изверг?! Так тебе и надо!

Вот только жаль, что мало схлопотал!

Эх, Диомед, на вечную хворобу

вогнать помог бы мне какой-то бог

стрелу в твою поганую утробу,

чтоб Трое больше ты вредить не мог!»

И услыхал: «С чего бы веселиться?!

Парис, ведь не тебе меня стращать!

Кудрями лишь способен ты кичиться

да жёнушек беспутных совращать.

Подумаешь, пошёл плясать вприсядку;

на всю вселенную о подвиге орёшь,

а всей-то славы – оцарапал пятку…

Больней твоей стрелы кусает вошь!

Моё копьё – совсем иное дело:

кого настигнет, тот, считай, мертвец,

и бездыханное оплакивают тело

вдова с детьми, мать и старик-отец.

Спасайся, трус, покуда ноги целы!

А если выйдешь на открытый бой,

ни лук, ни (сколько у тебя их) стрелы

не помешают мне расправиться с тобой».

 

Но, уязвлённый, как он мог сразиться?

И месть пришлось оставить на потом…

А чтоб сумел он от стрелы освободиться,

царь Одиссей закрыл его щитом.

Ещё в плену горячечного пыла,

герой за ним на корточки присел;

рванул стрелу; и тело боль пронзила;

и Диомеду стало не до ратных дел.

Хромая, в колесницу он взобрался,

и к берегу клеврет погнал коней;

и в гордом одиночестве остался

перед троянским войском Одиссей.

«Сбегу, – он думал, – не избыть позора;

остаться здесь – пожертвовать собой,

ведь не отбиться мне от них, коль скоро

навалятся троянцы всей толпой…

Но лучше смерть, чем прослыву я трусом!

Не ныть, а драться надо в грозный час…

А, впрочем, что тут разводить турусы,

посмотрим: мы ли – их; они ли – нас?!»

Пока он думал, одиноко стоя,

как на вершине голой деревцо,

враги не ждали и вокруг героя

уже сомкнулось плотное кольцо.

Охотники так вепря загоняют…

Он окружён, и псы к нему теперь

всё ближе, ближе, ближе подступают;

и пятится под их напором зверь…

 

Вот и троянцы так же Одиссея

теснили, обложив со всех сторон,

а он, подобно вепрю, свирепея,

им наносил чувствительный урон.

В плечо вначале ранил Дейопита,

и следом, из идущих по пятам,

в Аид попали трое им убитых

вождей: Фоон, Энном и Херсидам.

И сын Гиппаса здесь, Харон, остался:

царь поразил его копьём в висок,

но сразу же на мстителя нарвался –

решил за брата расквитаться Сок:

«Коварный змей! И ты сегодня можешь

сойти в Аид отсюда напрямки:

или обоих братьев здесь положишь,

или падёшь сам от моей руки!»

И Сок послал копьё с такою силой,

что медный щит со слоем серебра

и медную броню копьё пронзило,

и кожу отделило от ребра.

Когда, казалось, пройдена преграда

и вряд ли что от смерти упасёт,

увидела с небес копьё Паллада

и тут же прервала его полёт.

 

Уразумев, что рана не опасна,

чуть отступив, воскликнул Одиссей:

«Сок! Похвалялся ты, дружок, напрасно:

не я, а ты пойдёшь кормить червей!»

И видя, что остаток жизни краток,

что дротик царь в него сейчас метнёт,

Сок бросился бежать, и меж лопаток

ему вонзился Одиссеев дрот.

 

Воскликнул царь: «Сок! Вам, обоим с братом,

глаз не закроют ни отец, ни мать:

вас будет ветер сечь дождём и градом,

и трупы будет вороньё клевать!»

Но и ему вкусить победы сладость

мешала рана – боли начались;

объяла тело Одиссея слабость,

и ноги тяжестью свинцовой налились.

И, увидав, что льётся кровь густая,

троянцы устремились все сюда –

так раненых оленей волчья стая

в ущелье добивает без труда.

Повсюду видя вражеские пики,

в пространство трижды крикнул Одиссей

в надежде, что отчаянные крики

хоть кто-то да услышит из друзей.

 

Услышал Менелай… Теламониду

он молвил: «Одиссей взывает! Что-то с ним

случилось нехорошее… Пошли – в обиду

израненного друга не дадим!»

Они помчались и, троянцев оттесняя,

увидели царя почти в бреду:

он шёл, нога к ноге переставляя

и медленно вращаясь на ходу.

Так раненый олень, готовый отбиваться,

идёт, надеясь на копыта и рога;

а одаль, словно волки, шли троянцы,

боясь и ослабевшего врага.

Они его кончины ожидают

и уж потом, в чащобе, у ручья,

упавшего, на части раздирают,

не опасаясь мелкого зверья.

Но стоит льву на пиршество явиться,

трусливо под себя поджав хвосты,

испуганная стая удалиться

спешит подальше от греха в кусты.

 

Аякс всех нападающих рассеял

одним лишь появлением, считай,

и под его защитой Одиссея

довёл до колесницы Менелай.

Теламонид же шёл вперёд упрямо –

от рук его погибли в этот раз

кроме Дорикла, отпрыска Приама,

ещё Лизандр, Пандок, Пиларт, Пираз.

Дома людей так смерч сметает грозный…

Так в ливень горная река с высот

могучие дубы и вековые сосны,

как будто щепки, вертит и несёт.

 

Аякс вот так с троянцами сражался,

копьём их поражая на бегу.

А Гектор в это время подвизался

у Ксанфа бурного на берегу.

Он вихрем налетал; крутился змеем;

но как ни тщился плотный строй прорвать,

пока что Нестору с Идоменеем

наскоки удавалось отбивать.

Не сокрушить бы Гектору заслона,

так бились здесь ахейцы горячо,

но подстерёг и ранил Махаона

Парис трезубцем в правое плечо.

Ахейские дружины пошатнулись;

раздался по рядам всеобщий плач:

стеснённые сердца их ужаснулись

при мысли, что погибнет лучший врач.

Идоменей и молвил старцу: «Разве

мы можем Махаона потерять?

Кто будет врачевать ахейцам язвы?

Кому из плоти стрелы вырезать?

Терять врача нам, Нестор, нет резона:

один он стоит множества людей…

Грузи на колесницу Махаона

и в лагерь увози его скорей!»

Тот, против ожидания, не спорил

и оба с Махаоном поднялись

они на колесницу Нестора; и вскоре

уже по лугу к берегу неслись.

 

Тут обратился к Гектору возница,

брат и сподвижник верный, Кебрион:

«Взгляни, что на другом краю творится –

Теламонид устроил нам разгон…

Там всё в комок слепилось и смешалось…

Ещё немного, и грядёт беда…

Пока что воинство совсем не разбежалось,

нам надо срочно двигаться туда!»

Сказал и лошадей хлестнул по крупам;

и колесница под проклятия и визг

помчалась на другой конец по трупам,

вся в алых пятнах от кровавых брызг.

Из-под копыт уже не клубы пыли,

а море крови целое лилось –

кровавые ошмётки облепили

и все колёса, и скобу, и ось…

Завидев колесницу расписную

и Гектора, стоящего на ней,

мужи ахейские бросались врассыпную,

а тот их бил копьём и гнал коней.

И зная, что Теламонид сильнее,

что в стычке с ним он сам потерпит крах,

не жаждал Гектор встречи, но, ему радея,

Аяксу Зевс внушил животный страх.

Не то чтобы идти вперёд, напротив

(а почему – и сам не мог понять),

щит семислойный за спину забросив,

Аякс стал потихоньку отступать.

От толстых стен пастушеской халупы,

где поживиться ночью не успел,

так гордый лев уходит, скаля зубы,

под градом головней, камней и стрел.

 

Детишки гонят так осла с потравы:

бьют по бокам, кто палкой, кто хлыстом,

а он пшеницу щиплет, от оравы

отмахиваясь изредка хвостом.

Так шёл Аякс: неспешно и бесстрастно…

И просто чудом оставался цел,

хотя всё обозримое пространство

напоминало лес из пик и стрел.

Порой он перебежками спасался,

но стоило усилить чуть напор,

Теламонид мгновенно огрызался,

тем остужая вражеский задор.

Он верной пикой пробивал дорогу

и уж к своим вплотную подходил,

когда к нему рванулся на подмогу

орменский царь отважный, Эврипил.

Им был Апизаон вблизи замечен,

когда с копьём к Аяксу подступал,

но дротик царь вонзил троянцу в печень,

и тот на месте замертво упал.

К поверженному Эврипил пустился

и, не заметив никаких помех,

отставил щит, над трупом наклонился

и стал снимать с лежащего доспех.

Пока он этим занят был всецело,

Парис, следивший за царём давно,

нацелил быстро лук… Стрела слетела

и Эврипила ранила в стегно.

Но трость у основания сломалась,

а наконечник в глубине застрял –

достать его рукой не получалось…

И Эврипил на берег захромал…

 

Так шло сражение под небом синим…

Везло в нём то одним, а то – другим…

Но мы Аякса с Гектором покинем

и взгляд на берег моря обратим.

А там, у моря, пыль столбом клубится;

охаживает бич лихих коней;

в ахейский стан въезжает колесница,

и Нестор с Махаоном восседают в ней.

 

Тут, промелькнув в пыли перед изгоем,

они попались на глаза ему –

Ахилл в то время наблюдал за боем,

взойдя на корабельную корму.

Он и ахейцев убегавших видел;

шатания их видел и разброд;

и для него уже был очевиден

сражения трагический исход…

Окрестности окидывая взглядом,

он колесницу старца углядел

и Нестора узнал, а кто с ним рядом,

так толком разобрать и не успел.

 

И, никого из слуг не видя сзади,

кому бы можно порученье дать,

без надобности, любопытства ради

решил Патрокла к Нестору послать.

Патрокл на зов немедленно явился,

как то его нелёгкая гнала;

встал пред Ахиллом и осведомился:

«Ты звал, Ахилл? Есть срочные дела?»

«Да нет, Патрокл… Там у ахейцев горе:

разбили их троянцы в пух и прах –

они бегут, и думаю, что вскоре

валяться будут у меня в ногах.

Уж Гектор так отделает их ныне,

что есть о чём задуматься всерьёз!

Тебя же звал я по иной причине:

сходи узнай – кого там Нестор вёз…

Казалось, со спины по крайней мере,

что рядом находился Махаон…

Но полностью я в этом не уверен…

Узнай-ка точно: это – он? Не он?…

Да! Нестор, знаю, склонен к сантиментам,

так ты там не засиживайся с ним».

 

Патрокл пошёл… И с этого момента

конец обоих стал неотвратим.

 

А Нестор с Махаоном подкатили

на колеснице к царскому шатру,

на берег вышли и у моря остудили

тела полунагие на ветру.

Потом уселись в креслах под навесом,

чтобы перед застольем отдохнуть

и, движимые общим интересом ,

сражение успели вспомянуть.

Пока текла негромкая беседа

про подвиги и про житьё-бытьё,

кудрявая рабыня Гекамеда

готовила целебное питьё.

Она вела хозяйство у героя –

когда Ахилл Тенедос разорил,

то Нестор эту дочку Арсиноя

при дележе добычи получил.

(Ведь Нестор – царь, а не последний нищий

и небезинтересно будет знать,

читатели, вам всем, какою пищей

в былые времена кормили знать.)

 

Итак, рабыня занялась кормёжкой:

перед сидящими поставила она

стол полированный на чёрных ножках

и водрузила кубок для вина.

Привёз из дому Нестор тот двудонный кубок:

весь в золотых гвоздях, набитых тут и там,

он, в форме двух клюющих корм голубок,

имел четыре золотые ручки по бокам.

Настолько кубок был с вином тяжёлый,

что гнулись силачи под ношею такой,

иной не мог и оторвать от пола…

А Нестор поднимал его одной рукой…

 

Для снадобий целебных Гекамеда

ковш белой ячневой муки взяла;

натёрла козий сыр на тёрке медной

и смесь вином прамнейским залила.

Так питие составлено, а буде

захочется вождям его заесть,

головки лука сладкого на блюде

и в сотах мёд янтарный свежий есть.

 

Но вот вожди попили и поели,

и разговор их дружеский потёк

о том, чем души жили и болели…

Вот тут-то и возник в дверях Патрокл…

 

Мгновенно всё увиденное взвесив,

он возгласил хозяину хвалу,

а Нестор вежливо поднялся с кресел,

взял за руку и пригласил к столу.

Но срочностью Патрокл отговорился:

мол, он и сам бы посидеть здесь рад,

да только по заданию явился

и должен сразу поспешить назад.

Ведь Нестору известен нрав Ахилла?

Когда он на кого-нибудь сердит,

не разбираясь, что там не было, что было,

и неповинного в чём хочешь обвинит.

Так что побыть у Нестора не выйдет…

Да сам собою и отпал вопрос:

Патрокл и без того прекрасно видит,

что Махаона он с собой привёз.

 

И, подивясь такому повороту,

промолвил Нестор: «Не могу понять,

с чего это, Патрокл, он стал заботу

о раненых ахейцах проявлять?

Похоже, Ахиллесу стыд неведом!

Скажи, Патрокл, а всё ли знает он?

И Одиссей, и Агамемнон с Диомедом

изранены… Теперь вот – Махаон!

Ох, дорого нам обойдётся фронда!

Он хочет, чтоб враги пришли сюда:

дождётся, что на бреге Геллеспонта

нас перебьют и подожгут суда!

Эх, стар я стал! Ушла былая сила…

Не может жеребёнка обскакать одёр…

Вернуть бы то, что в молодости было,

кое-кому носы бы я утёр!

Вот помнится, когда от рук Геракла

большие мы потери понесли,

и сила воинская в Пилосе иссякла,

бесчинством нас эвлидцы извели.

Кровавыми слезами умывался

в те времена и мой отец, Нелей!

И то сказать, один в живых остался

я из двенадцати отцовских сыновей.

Стада и нивы наши оскудели…

От Зевса милостей уж мы устали ждать…

Соседи же настолько обнаглели,

что стали нами просто помыкать!

 

С ристалищ пешим выгнали в дорогу

пилосца, победившего в борьбе,

а четырёх коней и приз – треногу

царь Авгий нагло отобрал себе.

Вот я за нанесённые обиды,

тогда совсем мальчишка, отомстил:

убил Итимонея из Элиды

и знатную добычу захватил.

Едва он пал, как все его вояки

со страху разбежались кто куда,

а мы домой вернулись и во мраке

в Пилос пригнали тучные стада.

Одних волов – гуртов до полусотни;

свиней – полсотни стад; овец – полста отар;

а коз и прочей живности – бессчётно!

Вот это для Элиды был удар!

Но главное, какой табун отбили!

Сто пятьдесят отличнейших кобыл!

Все – белые! И жеребята были

почти у всех, вот сколько – я забыл…

Когда пришли мы, все пилосцы спали,

зато уж утром поднялся галдёж!

На площадь вестники народ созвали

и между всеми провели делёж.

Отцу должок восполнить было надо:

за четырёх коней с треногой он без слов

забрал себе волов большое стадо,

и с ним ещё и триста пастухов.

Всё остальное честно поделили.

Богам бессмертным жертвы принесли…

Но нам набег элидцы не простили –

на третье утро к Пизе подошли.

Да только не дошли ещё до града,

как нам от приграничного села

уже об их нашествии Паллада

известие с посыльным принесла.

Отец отговорить меня пытался:

как малолетку взаперти держал;

коней не дал, чтоб дома оставался,

но я в поход и пешим убежал.

На милости Афины понадеясь,

к Арене конники ушли вперёд

и ожидали у реки Минейос,

когда отряд к ним пеший подойдёт.

Соединились на заре и ратью всею

уже к пределам чуждым потекли;

добрались в полдень мы к реке Алфею;

там Олимпийцам жертвы принесли.

Мы Зевсу избранное возносили;

Алфею с Посейдоном – по быку;

Афину первотёлкой ублажили,

ярма не испытавшей на веку.

Заночевали там, но чутко спали,

вдоль берега с оружием в руках…

Элидцы уж победу предвкушали,

но мы ударили, когда не ждал нас враг!

И первым я познал здесь вкус победы!

Воистину, мой звёздный час настал:

муж старшей дочки Авгия, Агмеды,

храбрейший Мулий этой жертвой стал.

Основы врачевания Агмеда изучала,

в науке прочих смертных превзошла

и, хоть целебные все травы знала,

но воскресить супруга не смогла.

Копьё плечо пронзило у ключицы,

упал он и глаза навек закрыл,

а я с его тяжёлой колесницы

уже его сподвижников разил.

Друг перед другом мчались те позорно,

животный страх эпейцев к дому гнал,

но я летел подобно буре чёрной

и настигал их, как девятый вал.

Я, как неистовый Арес, их крови жаждал;

я захватил полсотни колесниц,

с них по двое мужей свергая с каждой!

И падали они на землю ниц…

Спаслись лишь Молионы (Акториды)…

Двух сросшихся телами близнецов

отец их, Посейдон, не дал в обиду,

окутав сонмом плотных облаков.

Мы к Алезийскому кургану их прогнали,

в Вупраксий… И, домой коней гоня,

в богах все громовержца восхваляли,

а в смертных люди славили меня.

Слагали гимны о моей отваге!

Но вот что я, Патрокл, скажу тебе:

заботился я о всеобщем благе…

Ахилл печётся только о себе.

Не вступит в бой, покуда гром не грянет?!

Дождётся! Что получит он с того?

И самому тогда ведь тошно станет:

нас перебьют – возьмутся за него.

 

Бог с ним, с Ахиллом, но тебе Менетий

наказывал строптивого юнца

остерегать в годину лихолетий,

а как блюдёшь ты заповедь отца?

Во Фтии, помнишь, во дворец Пелея,

сзывая в ополчение народ,

под вечер мы явились с Одиссеем

и Ахиллес встречал нас у ворот.

Тогда, после обильных угощений,

когда уж собирались уходить,

свидетелем отцовских поучений

случайно в храме довелось мне быть.

Вам, молодым, в дорогу не терпелось:

текла слюна, чесались кулаки…

Но, понимая молодость и смелость,

вас мудро наставляли старики.

И ежели Пелей внушал Ахиллу,

чтоб марку рода высоко держал;

выказывал всем мужество и силу,

тебе отец иную мысль внушал.

А говорил у алтаря родитель

(как долетало до моих ушей):

“Ахилл тебя сильнее, родовитей,

но ты, Патрокл, и старше, и умней.

Так никогда не забывай об этом,

по-дружески Ахилла просвещай:

 

где наставлением, а где советом

от опрометчивых поступков отвращай.

Ведь часто слово, сказанное другом,

способно очень многое решить…”

А ты молчишь! Пора собраться с духом

и Ахиллеса к миру побудить.

Возможно, у него виденье было…

Судьбу оракул грозный провещал…

Быть может, волю Зевса мать открыла

и он ей поберечься обещал?

Хотя в нём гнев и праведный клокочет,

коль не желает вмешиваться сам,

пускай с тобой отпустит тех, кто хочет

помочь от недругов отбиться нам.

Надень его доспехи, если можно:

на поле боя, не заметив ничего,

в доспехах Ахиллесовых, возможно,

тебя троянцы примут за него».

 

Патрокла он на подвиги подвигнул

и в сердце пламень боевой вдохнул –

с горящим взглядом тот шатёр покинул

и к лагерю Ахилла повернул.

Но лишь дошёл до стана Одиссея

(до алтарей, где суд народный был),

как, весь в крови, стеная и потея,

навстречу раненый попался Эврипил.

Царь шёл, хромая; била кровь из раны;

торчала из бедра его стрела;

он утирал руками неустанно

пот, градом ливший с бледного чела.

 

Патрокл остановился: «Зевс! С чужбины

никто, похоже, не придёт живой…

Что, Эврипил, ещё стоят дружины

или уже все спят в земле сырой?»

Царь отвечал: «Патрокл, нам нет спасения –

мы Гектора не в силах удержать:

и надо тем, кто жив, без промедления

на корабли садиться и бежать.

Там некому с троянцами сражаться:

телами мёртвыми усеяна земля!

Я изнемог, ты помоги добраться

скорее мне, Патрокл, до корабля.

Прошу, друг, облегчи мои страдания:

известно, что, не хуже, чем Ахилл,

владеешь ты искусством врачевания,

которому Хирон вас научил.

А то ведь Махаон Парисом ранен

и сам уже в шатре без сил лежит,

а Подалирий, тот на поле брани

пока троянцам противостоит».

Ответствовал Патрокл: «Бесстыдством было

тебя оставить погибать на берегу.

Хоть я и очень тороплюсь к Ахиллу,

в беде покинуть друга не могу!»

И, не теряя времени на речи,

вплотную к Эврипилу подошёл,

и осторожно обхватил за плечи,

и к царскому шатру его повёл.