Вера Трофимова ЦЕПОЧКА ИЗ МЕДИ Ах, я вижу, вижу вашу снисходительную усмешку, читатель! Слышу слова, сказанные солидным, взрослым человеком: - Ну-у-у… Мило. Но ведь так не быва… Ни слова больше! Я знаю, я все знаю сама. Но не для снисходительных и благоразумных эта наша история, о нет! Она для женщин. И для тех немногих отважных мужчин, которые не побоятся взглянуть на мир женскими глазами. Так будьте же одним из них, дорогой читатель! Утро - 1 - Имение барона Кудрэ-Ламона, виконта Боннивэ, старшего сына в роду, почтенного семьянина. Лето. Четыре часа утра. - О гос-с-споди, опять… Молоденькая служанка со стоном натянула одеяло на голову. Конюх Пьер, едва уместившийся на ее девичьей кровати, с хрустом зевнул и пробормотал сквозь сон: - Черти бы их обоих задрали… Поспать не дают… - Бу! Бу-бу-бу… Бу! (Голос барона.) - Та! Та-та-та, тра-та-та-та! (Голос баронессы.) - Бу! Бу-бу! - Тра-та-та! Да, да! И не смейте приставать ко мне после ваших… тра-па-па-па! Ступайте к своим тра-та-та! - Бу-бу-бу! Открой сейчас же, Беатрис, слышишь?! - И не подумаю! Ступайте, откуда пришли, и не пытайтесь заразить меня неаполитанской болезнью, милостивый государь! - Слышь? – Пьер толкнул в бок свою любезную. - Вот комедь, ей-богу, комедь! Служанка прыснула в подушку. Оба с удовольствием прислушались к тому, как барон Кудрэ-Ламон, виконт Боннивэ, старший сын в роду, пытается взломать дверь в спальню баронессы. Спать уже расхотелось, и служаночка, чувствуя презрительную жалость к хозяйке, поцеловала своего Пьера. И правда, чего уж хуже: быть покинутой женой! - Смотри, не загуляй на стороне, - нежно промурлыкала она в ухо своему дружку. - Узнаю, глаза выцарапаю. - Ах ты моя кошечка… Оба были закаленной прислугой и привыкли к бурям в этом доме. Не обращая больше внимания на хозяйскую перебранку, они занялись делом, важнейшим на этой грешной земле. - 2 - Хозяйка дома, Беатрис Кудрэ-Ламон, законная половина барона де Кудрэ-Ламон, виконта Боннивэ, в то утро так и не допустила супруга в их общую спальню. По ту сторону двери было возмущение и был натиск, но… «Вотще!», как писали в старину поэты. Мстительно улыбаясь сквозь злые слезы, она слушала, как бушует за дверью муж. В конце концов утомленный барон заявил: - Сударыня! Отказываясь выполнять свои супружеские обязанности, вы наносите мне тягчайшее оскорбление. «Эк я завернул!» – подумал он не без удовольствия. И правда: не всякий может связать такую длинную фразу в пятом часу утра, да еще после… гм… н-да! Что это у меня в кармане? Тут барон извлек из кармана красный дамский чулок с дыркой на большом пальце. Он вспомнил, как хохотала владелица чулка, когда он стягивал его с толстой белой ноги… В то время как другая нога этой самой владелицы… Й-эх-х, черт меня р-раздери! И вообще, девки мамаши Изабо куда сговорчивей, чем эта курица, его законная жена. Он уже больше года с ней не спал, а тут вдруг что-то нашло. Радовалась бы, что муж о ней вспомнил! Так нет же! Он с размаху злобно пнул массивную дверь носком сапога. Ай-яй-я-я-ай!!! Это оказалось очень больно. Барон зашипел, точно масло на сковородке, и запрыгал на одной ноге, проклиная дверь, жену и узы брака в целом. И в таких выражениях, что даже конюх Пьер смущенно хмыкнул, не прерывая, впрочем, своего приятного занятия. Закончил же барон знаменательными словами: - Ну и черт с тобой! Не очень-то и хотелось! Да кто на тебя польстится, ханжа, ведьма, лошадь старая! Я с тобой вообще скоро разведусь! И уже спускаясь по лестнице, он с горечью подумал о том, что его последняя угроза невыполнима. Беатрис, конечно, лошадь, но эта лошадь тащила на себе все хозяйство, весь его дом… Да и сына она ему родила, как полагается… Эх, тяжка доля семейного человека! Так жалел себя отвергнутый муж, грохоча сапогами вниз по дубовым ступенькам. - 3 - Впрочем, он быстро отвлекся от своих невеселых дум, ибо в ворота усадьбы ударило сразу несколько крепких кулаков. Стук сопровождался руганью и обещаниями повесить соню привратника. Когда заспанный привратник поднял засов, перед бароном нежданно предстал его ближайший сосед и преданный собутыльник, рыцарь N. Он был в ярости. Не тратя времени на приветствия, N сообщил, что гонится за негодяем, который посмел нынче ночью посягнуть на его жену. Заметим в скобках, что сам рыцарь провел эту ночь в том же почтенном заведении, что и наш барон. Оба они были частыми гостями мамаши Изабо. А между тем жена рыцаря слыла аппетитной булочкой, и многие, многие были бы не прочь… Хе-хе… М-м-да! Откровенно говоря, барон никогда не мог понять своего соседа. Ну ладно, у него самого эта лошадь Беатрис, от такой сбежишь куда угодно! Но ведь жена рыцаря была просто лапочка! Конфетка, пончик! И бегать от нее к девкам! Втайне наш барон даже как-то нехорошо обрадовался беде приятеля. Поделом ему! Дождался, потаскун несчастный! Да и вообще приятно, когда кому-то повезло еще меньше, чем тебе. Это вам любой скажет. Тем временем оскорбленный N, чувствуя, как ветвятся рога на его челе, бушевал. Нет, он не знает, кто этот негодяй. Он даже не успел его толком разглядеть. Ясно, что это залетная птица. Одному из слуг, кажется, удалось подстрелить его из мушкета, так что далеко он не мог уйти… А жена? Ну, что жена… С ней еще успеется. Пока что он запер ее, подлую распутницу, посулив по возвращении жестокую расправу. Тут N шумно всхлипнул. Как, как она могла?! И с кем?!! Злые слезы застревали в его неопрятной рыжей бороде. Наш барон ходил вслед за приятелем взад и вперед по двору и возмущенно поддакивал. Уже вовсю кудахтали куры, весело чирикали воробьи… Начинался чудесный летний день, но до него ли было уязвленному рыцарю! Багровея на глазах, N перешел на угрозы. О, только бы поймать эту сволочь! Он оторвет ему все, что только возможно оторвать. А потом прикажет распять мерзавца на воротах своего дома, да, самолично его приколотит! И, подумав, N добавил, что использует для этого ржавые гвозди. Наш барон пришел в восторг. «Ржавые гвозди» показались ему верхом остроумия. Конечно же, он поможет в поисках. Крепись, друг! Мы перероем всю округу, но найдем его! Седлать коней! Эй, где вы там (далее непечатно)!.. Стефан, Пьер, Бриан, сукины дети! Мы едем на охоту! Пошевеливайтесь, вы!.. (Далее снова непечатно.) И уже в седле наш барон подумал: «Ну уж мне-то рогатым не бывать, слава тебе господи». Оба мужа, один отвергнутый, другой опозоренный, в сопровождении слуг шумно уехали на охоту за человеком. Вот как случилось, что усадьба в то утро осталась почти пустой. День - 1 - Теперь давайте взглянем поближе на баронессу Кудрэ-Ламон. Что же вы усмехаетесь, испорченный человек? Только взглянем, говорю я! Итак, она была… Нет, не то. В ней было… Нет, не так! Скажем проще: ей было 35. Тридцать пять лет! Время полного отупения, если женщина раздавлена бытом, и, напротив, время полного расцвета желаний… Если только у бедняжки есть время подумать о своих желаниях. У Беатрис этого времени не было. Несмотря на титул баронессы, она погрязла в хозяйстве, увязла в нем по самую макушку. Конюшня, коровники, маслобойня, пасека, сыроварня… Свиньи, куры, утки… Споры с управляющим, проверка хозяйственных книг, разнос ленивых мужиков, хлопоты по избавлению их от рекрутского набора… Уф-ф-ф! Вставала она с рассветом, умывалась, заплетала волосы в две толстые тугие косы, прятала их под чепец… И шла, как сама выражалась, «на каторгу». Каторга продолжалась до позднего вечера, с перерывом на обед. Голос ее огрубел, движения стали резкими, своими манерами она уже мало чем отличалась от конюхов и коровниц. И где-то страшно далеко остался тот день (будь он проклят!), когда юная глупышка, обомлев от страха, стояла с женихом у алтаря. Пел орган, сияли свечи… Гипсовые позолоченные ангелы улыбались, обещая невесте неземное блаженство… Увы! Ангелы солгали. Она поняла это спустя всего лишь один день после свадьбы. Ибо молодой муж исчез. Беатрис не знала, куда деваться от тревоги, а прислуга понимающе ухмылялась и хихикала по углам. Муж вернулся через неделю, грязный, небритый, скандально пахнущий женским потом и дешевыми, резкими духами. Вернулся не один, а с компанией развеселых друзей. Друзья не страдали избытком хороших манер: они перебили в доме всю посуду и вообще ужасно насвинячили. Юная баронесса Кудрэ-Ламон была подавлена всем этим до чрезвычайности. Окончательно доконало ее то, что барон даже не подумал извиниться за недельное отсутствие. Обдав несчастную винным перегаром, он весьма основательно исполнил свои супружеские обязанности, и отвернувшись к стене, захрапел. Наутро он пояснил молодой жене, что таким образом прощался с холостой жизнью. Вероятно, холостая жизнь обладала для барона большой прелестью, ибо он с завидным постоянством прощался с нею в течение последующих девятнадцати лет. - 2 - Сначала Беатрис, впавшая в отчаяние, хотела утопиться. Потом стала думать о разводе. Но куда ей было идти? В родном доме ее не ждали. Родители были рады сбыть с рук одну из шести дочерей и вряд ли обрадовались бы ее возвращению. Да и вообще… Тяжба… Скандал… Сплетни… Ох! Все эти метания занимали ее пару месяцев после свадьбы, а потом… Потом она почувствовала, что беременна и успокоилась. Оглядевшись в имении, Беатрис поняла, что работы – непочатый край. Хозяйство было запущено, доходов поступало мало. И она с каким-то исступлением впряглась в этот воз, махнув на себя рукой, да и на мужа заодно. Поразительно, но мысль об измене ее не посещала. Честное слово! Да и когда ей было заниматься такими глупостями? А главное – с кем? В положенный срок Беатрис родила сына, толстого крикуна. Барон был очень горд и отпраздновал рождение наследника столь бурно, что округу после этого еще долго трясло. Вскоре как-то так получилось, что Беатрис забрала в свои руки все хозяйство. Муж не возражал. Да и с чего бы? Ведь ему не приходилось ни о чем заботиться. Добавим, что он стал относиться к жене с почтением и даже с опаской, старался ее не задевать. Никто не режет курицу, несущую золотые яйца! Главное, что у него самого была масса свободного времени и денежки звенели в кармане. Хватало и на девок, и на азартные игры. Н-ну… говоря по чести, на игры не очень-то. Тут Беатрис была неумолима. Она установила строжайший лимит на мужнины расходы, и за любую монетку сверх этого лимита готова была драться, как волчица. Сын, сын! Она никому не позволит разорять его. А меж тем имение начало процветать, и наследник уже подрастал… Супруги жили параллельной жизнью. Очень редко эти линии пересекались, и каждый раз после этих пересечений Беатрис долго мылась в деревянной кадке. Когда сыну исполнилось тринадцать лет, его отправили к герцогскому двору, на службу. Хотя Беатрис сама настаивала на этом, она отчаянно тосковала без мальчика. А мальчик писал редко, а приезжал еще реже. Ну да, конечно, обязанности пажа, а потом и оруженосца… Блеск двора… Приятели, барышни, турниры, пирушки… Мать все понимала, не сетовала… и аккуратно посылала деньги в столицу. - 3 - Так почему же после девятнадцати лет беспорочного замужества Беатрис впервые не допустила супруга в спальню? Да потому, боже мой, что накануне было воскресенье! «Ну и что?» - спросите вы. А то, что Беатрис, как полагается доброй христианке, по воскресеньям ездила в ближайшую церковь. «Ну так что же?» – воскликнете вы. Ах, да имейте терпение! Дело в том, что лошадь, запряженная в повозку, захромала, и когда Беатрис наконец подъехала к церкви, воскресная служба уже началась. Проклиная мысленно разгильдяя кузнеца, Беатрис как можно тише села на свое место… И тут она услышала разговор вполголоса, который нельзя было назвать благочестивым. Кто шептался? Не кто иной как сидевшая впереди нее жена рыцаря N со своей подругой. Уверенные, что место Беатрис позади них пустует, они безжалостно прохаживались на ее счет. Не будем пересказывать здесь все эти сплетни (много чести!). Ничего нового баронесса о себе не услышала. Да, гуляка муж, да, карты, девки, попойки… И она, дурочка Беатрис, которая все это покорно терпит и вкалывает, как крепостная («Ужас, милочка, представляете, от нее несет навозом!»). Сидя позади сплетниц, она чувствовала, как звенят все ее косточки… Но дело было в церкви, и приходилось сдерживаться. Досадуя на слишком громкое пение на хорах, Беатрис жадно вслушивалась… И услышала главное. Подруги зашептались о некоем скандальном недуге, которым награждали своих клиентов неутомимые девицы мамаши Изабо (и откуда такая осведомленность у бездельниц?). Неведомая болезнь называлась «неаполитанской» и доставляла немало неприятностей доверчивым клиентам и, что важнее всего, их женам! В груди Беатрис кипела раскаленная лава. Так вот чем собирается наградить ее за все труды любезный муженек! Какой позор! Грязь какая! Нет, никогда больше, клянусь святым Франциском! Пусть только попробует сунуться к ней. Видит Бог, она все терпела, но это… О унижение! О злоба! О мщение! Когда Беатрис, пылая, уже садилась в повозку, две сплетницы как раз вышли из церкви. Беатрис подождала, когда они подойдут к большой луже и стремительно проехала мимо, обдав их фонтаном грязных брызг. Она не отказала себе в удовольствии оглянуться, и увиденное чрезвычайно ее утешило. Но стойте, стойте! Ведь наш рассказ вовсе не о сплетнях или грязной луже, а о том знаменательном дне, когда барону было отказано, и он, бедняжка, уехал прочь со двора. Нет, нет, не бойтесь. Мы вовсе не намерены описывать здесь будничные хозяйственные муки баронессы. Что о них говорить! Самые обыкновенные муки, дьявол их задери… Ох, извините. Скажем только, что в этот день Беатрис была особенно деятельна и придирчива. Всех она распекала и всем от нее крепко влетело. И по заслугам, уж поверьте! Вечер - 1 - - Мартина! Грей воду, и побольше! Надо же смыть с себя всю эту грязь. О черт, спину-то как ломит… Так начался вечер, а летние вечера наступают поздно, ох как поздно. Мартина, та самая молоденькая служанка, с которой читатель уже знаком, таскала воду из колодца и обрушивала ее в блестящий медный котел над очагом. Горячую воду лили в широкую деревянную кадку, вместе с ромашкой и мятой, ароматный пар поднимался к потолку… Беатрис стянула с себя влажную от пота рубашку, тряхнула усталой головой, распуская волосы и… А-а-ах! Вот оно, блаженство! - Потри спину… Пониже… Сильнее! Что пыхтишь? Три, три, лентяйка. Мартина терла мочалкой спину баронессы, намыливала ей волосы, лила воду на голову и проклинала всех господ на свете. Чтоб ему пусто было, нашему барону! Утащил за собой моего бедняжку Пьера бог знает куда, какого-то бродягу ловить… Уж и солнце садится, а их все нету… Сердцем чую, загулял он вместе со знатными господами, ох, загулял! - Подбавь-ка горячей воды. Что носом хлюпаешь? - И вовсе я не хлюпаю… - Как же, не хлюпаешь… За милю слышно. Да вернется твой Пьер, не убивайся. - И вовсе я не убиваюсь, госпожа, с чего вы взяли… - Дура ты. Нашла о ком горевать. Полотенце давай. - 2 - Было лето, но Беатрис приказала растопить камин в спальне, чтобы как следует высушить волосы. В одной рубашке она сидела перед узорной решеткой, за которой весело трещали поленья, и лениво теребила тяжелые влажные пряди. Полудрема… Ноющее тело… Вя-а-алые мысли… А-а-а-а… Мр-р-р… ням-ням… Прости, Господи… Она не видела себя в эту минуту, она вообще редко смотрелась в зеркало. А жаль! Сейчас в золоченой раме отразилась бы женщина с волосами цвета темного пива, щедрым румянцем на щеках, цветущая несмотря ни на что и… да-да, едва одетая. Но где же, черт возьми, матушка Иветта с ужином? Уже поздно! Беатрис хотелось спокойно поужинать у себя наверху и не спускаться больше ни в кухню, ни куда бы то ни было еще. У любой, самой рьяной хозяйки бывают минуты отвращения к дому и хозяйству. Всем женщинам знакомо это отвращение. Только у одних подобные минуты быстро проходят, а вот у других… Гм! Раздался торопливый стук в дверь. Кухарка стояла на пороге и тяжело дышала, схватившись рукой за необъятную грудь. - Ну? И что ты стоишь столбом? Где ужин? По дороге умяла? - Госпожа, - сдавленным торопливым шепотом проговорила наконец матушка Иветта, - На кухне кто-то есть. - Опять крысы? Надо завести еще одного кота. – Беатрис зевнула. - Какие там крысы! Там чужой кто-то. Воры! – Кухаркины глаза округлились. - С ума ты сошла? Какие еще воры? - Ей-богу! - Да что ты выдумала, дуреха? Налакалась наливки, вот тебе и мерещится. - В рот еще не брала, чем угодно побожусь! Чужой там, госпожа! А может и двое! - Было странно и смешно видеть такую мощную бабищу испуганной. - Святой Франциск, и ведь в доме никогошеньки из мужчин! – причитала кухарка шепотом. - Гос-споди, все приходится делать самой, - проворчала с досадой Беатрис. – Вкалываешь целый день, как ломовая лошадь, и вечером нет покоя… Пошли, посмотрим, какие там у тебя воры. - Нет! Вы так не ходите, госпожа! Пистолет возьмите. Вон, на ковре висит. - Да ведь он незаряженный! Какой от него прок? - А вы зарядите. Что-то в кухаркином голосе заставило Беатрис встревожится. Мало ли что, в самом деле… Почему бы кому-нибудь и не залезть в дом? Она знала, что муж и минуты не мог прожить без оружия, и держал порох и пули даже в спальне, несмотря на ее протесты. «Слава Богу, что я их не выбросила», - подумала Беатрис, насыпая порох в ствол пистолета и неумело запихивая пулю. - Может, наоборот надо? Ты не знаешь, матушка Иветта? – неуверенно спросила она кухарку. Та замахала руками. - Что вы, госпожа! Век бы эту страсть не видать! - Ну… Ладно, что ж делать. Пойдем. Свечу захвати, – отважно сказала баронесса и вышла из спальни с пистолетом в руке. Кухарка шла за ней с подсвечником, непрерывно крестясь и молясь Богу… А что же Бог? Он мудро молчал и чуть-чуть усмехался в седую бороду. Впрочем, что это я завираюсь! Конечно, у Него есть дела поважнее, чем страхи какой-то кухарки. На пороге кухни матушка Иветта прислонилась к стене. - Не ходите вы туда, госпожа, - зашептала она в ухо Беатрис. - Черт с ними, пускай берут, что хотят и проваливают. Время-то неспокойное. У них, небось, тоже есть, чем пальнуть, а вы и стрелять-то не умеете… А из мужчин в доме – только старик Тибо у ворот, да Робер, мальчонка сопливый, и тот дрыхнет без задних ног… - Замолчи, трусиха! – зашипела Беатрис обернувшись к ней. – Как это – пусть берут что хотят? Они от меня ни единой сковородки не получат. Давай сюда свечу. Как услышишь пальбу – ори во всю глотку. - Она выхватила подсвечник из кухаркиных рук и решительно вошла в кухню. Одна только мысль о том, что ее, Беатрис, кастрюли и сковородки могут попасть в чужие руки, придала ей отвагу раненой львицы. Пропела невидимая труба… Кухарка заткнула уши. Баронесса Кудрэ-Ламон переступила через порог. - 3 - Кухня поздним вечером – это совсем не та кухня, которую привыкла видеть Беатрис. Уже уплыли в трубу все дневные суматошные звуки и запахи, все эти стуки, звяканье, бульканье, кудахтанье обреченных кур, смех и перебранка, сытный и пряный дух подливок… Очаг остывал от натуги жаркого дня, и угольки таинственно тлели в темноте под большим медным котлом. Все на сумеречной кухне вдруг вытянулось, выросло и наполнилось неверными тенями. Тени шарахнулись от свечного огонька, но быстро догадались, что свеча одна, а их много, и снова заклубились по углам. - Кто здесь? – негромко спросила Беатрис. Кухня безмолвствовала. - Если тут есть кто-нибудь, лучше выходите по-хорошему, - предупредила баронесса, чувствуя, однако, что тон ее не слишком убедителен. Послышался шорох. Беатрис вздрогнула и направила дуло пистолета в густую темноту, из которой раздался звук. - У меня пистолет! Клянусь богом, я выстрелю! - Ну, зачем же так сразу… - Выходи. И без глупостей, иначе я подниму на ноги весь дом. - Я выхожу… Выхожу. Свечной фитилек давал слишком мало света. Она была испугана гораздо больше этого неизвестного, судя по его спокойному голосу, но тут услыхала полузадушенный стон и тихое проклятие. Тот, в кого она целила из пистолета, был ранен. «Это хорошо», - подумала она с облегчением. Голос ее стал тверже. - Выходи, ну же! Ну! Ближе к свету. Еще. Стой! - Стою. - Ни шагу вперед или я стреляю. - Напрасно вы так боитесь. Беатрис коротко засмеялась. Она боится! Это он пускай боится, грязный воришка! Правда, смешок прозвучал довольно нервно. В этот миг вор поднял голову, свет упал на его лицо. И все умерло в ней, кроме зрения. - 4 - «Нежное». Вот все, что приходило на ум. Ах, до чего нежное, дерзкое лицо! Боже, как потрудился Твой резец над этим губами… Такое невероятное существо стояло перед ней, расхристанное и чарующее, что конец добродетели был неизбежен. И девятнадцать лет замужества, и заряженный пистолет – зачем, для чего они? Беатрис еще только смотрела, (всего лишь смотрела!) а добродетель ее уже выкинула белый флаг. И в памяти, неизвестно откуда, всплыло имя – Ан… Да, Антиной. Кто это? Правой рукой он зажимал левую повыше локтя, и пальцы его были в крови. Темно-русые пряди спускались на лоб, и глаза (глаза!) блестели из-под этой завесы так, как могут блестеть только серебряные звезды в душистой рождественской хвое. И детское ожидание чуда и счастья… и полузабытый рассказ бродячего книготорговца о каком-то императоре и красавце рабе… Рим?.. Антиной… - Я знаю, кто ты, – голос ее прозвучал резко. - Опустите пистолет, пожалуйста. - Это из-за тебя подняли на ноги всю округу? - Я ничего не украл. – Он помолчал и добавил, дерзко глядя на нее: - Но вас бы я украл, госпожа. В этом доме вы – единственный клад. - И вор улыбнулся, обнажив белые крепкие зубы. Под его взглядом Беатрис почувствовала себя раздетой и машинально запахнула платок на груди. - Надо промыть рану. Ты голоден? – услышала она свой голос и почему-то не удивилась своим словам. Время, полное этими событиями и волнениями, летело быстро. Летний вечер (ах, хитрец!) как-то очень незаметно удалился… И на смену ему пришла ночь. Ночь Никогда – ни до, ни после, у нее не было подобной ночи. Сверчок, сидя в неизведанных глубинах большого дома, безумствовал. И безумие это передалось соловью в шуршащей бездне темного дуба… А от него – другим маленьким безумцам там, в роще, на ветвях каштанов и кленов… Ах! Разве не мучение – такие минуты? И кто из нас не испытал хоть раз этой муки, когда ты один, один в такую-то сумасшедшую летнюю ночь?! Но сегодня Беатрис была не одна. Напротив нее сидел посланник Судьбы, явившийся ниоткуда. Чистая повязка на его предплечье белела в сумерках, пряди спускались на лоб, и глаза… О боже, как он смотрел на нее! И что говорил! Да, слова были придуманы, чтобы губить женщин, но многие ли владеют этим губительным искусством? О бедные Евы, обделенные словами! Евы с достатком, и Евы, терпящие нужду! Жены клерков и жены сенаторов! Замученные бабы из ремесленных кварталов и деревенские девчонки! Лавочницы! Министерши! Проститутки! Кто из вас тайно, неосознанно, тихонько не ждет такого вот Антиноя, с терпким медом на языке и огнем на устах? Хотя бы раз, Господи! Неожиданно для самой себя она спросила: - Ты хоть знаешь, сколько мне лет? - Лучше тебя, госпожа. - Ну-у? И сколько же? - Девятнадцать и ни часом больше. Эта ложь была так прелестна, что она рассмеялась. «Боже мой, как умеют лгать мужчины!» Дом спал или притворялся, что спит. Она не узнавала себя. Неужели я умею так смеяться? Откуда этот грудной тихий смех? И это полночное бдение за кружкой вина - и с кем?! Она не помнила себя такой ни в шестнадцать, ни в тридцать. «Это хмель… Завтра все пройдет. Завтра он должен уйти. Это хмель…и… ямочка на его подбородке». - Ну, и какова же она, жена нашего рыцаря? – вдруг спросила Беатрис. Гость хмыкнул и немедленно стал похож на шкодливого херувима. - О чем ты, госпожа? Тебе ли не знать своих соседей? - Да нет же, какова она… ну… - В постели? - Да. - Ах, если бы я знал, госпожа моя! – тяжело вздохнул Антиной. В глазах его плясали бесенята. - Я как раз собирался это выяснить, но тут некстати ворвался муж, и нам стало не до любви. Беатрис тихонько прыснула от смеха, зажав рот ладонями. - Увы! Вместо сладкого плода я получил пулю… И теперь не жалею об этом. «Какое счастье! – подумала она с облегчением и запоздало одернула себя: - Какой разврат! И я так легко об этом с ним говорю!» Он тихо взял ее за руку. И осторожно, а потом жарко поцеловал в самую середину ладони, в то заветное местечко, о котором женщина не подозревает, пока ее не выведут из спячки. Тепло… Ожог! А потом… Потом… О Боже… О, Иисусе сладчайший! О, Матерь Божья! И двенадцать апостолов! И сорок мучеников! И… нет, нет, так не бывает… О мой дорогой! О!!! Ах, верьте мне, добродетельные жены! Нет ничего слаще измены неблагодарному супругу. Она вполне вкусила эту сладость… и уснула только с первым криком петуха. Снова утро Изменница нырнула глубоко в море, но вовсе не испугалась. Потому что ноги ее обратились в серебристый рыбий хвост с радужным плавником. И, став русалкой, она резвилась среди жемчужных гор, и зеленые воды нежно ласкали кожу… «Что это щекочет мне губы?» – с досадой подумала Беатрис. - Открой глаза, госпожа моя. Уже светает. О счастье – проснуться и увидеть над собой склоненное лицо Антиноя! - Разве я не говорил вчера, что тебе девятнадцать? - Мне тридцать пять. (Только спросонья женщина может сделать такое признание!) - Лгунья. И он потерся носом о ее шею. За окном занималось утро… Боже мой, подумала Беатрис, что я стану делать, когда он уйдет? А ведь он уйдет, и очень скоро! - Как твоя рука? – она дотронулась до повязки на его предплечье. - Гораздо лучше. Ты прекрасный врач. – Глаза его понимающе смеялись. «Сейчас я попрошу его остаться, а он откажется». И все-таки попросила, очень робко: - Останься, пока она не заживет. - Нельзя. Ты сама знаешь. Вернется муж, я могу подвести тебя под беду. «Муж? Какой муж?..» – растерянно подумала Беатрис. И тут же ощутила что-то увесистое и зыбкое в своей ладони. - Что это? - Это все, что я могу оставить тебе на память. Пока все. Беатрис разжала пальцы и взглянула на подарок. Простая медная цепочка. Очень простая. Очень про… - Я вернусь к тебе другим, - шептал он, - На арабском коне и с мечом у пояса. Я зачерпну из седельной сумки розовый жемчуг и осыплю тебя всю, всю… И ты будешь смеяться и ходить по жемчугу… А я подхвачу тебя на руки и увезу отсюда… От всего этого… К морю, к теплому морю… в Италию… в Грецию… «Скольким женщинам он говорил это? И скольким еще скажет? Что я вообще знаю о нем?» - Ты никогда не вернешься, - вдруг сказала она, глядя не на него, а на цепочку. В этих словах не было ни вопроса, ни мольбы. Лишь спокойное утверждение. Спокойное, как смерть. Но он засмеялся и покачал головой. - К таким женщинам, как ты, всегда возвращаются. Только подожди меня немножко. Ты ведь подождешь? Не отворачивайся, посмотри мне в глаза. Ты подождешь меня? - Подожду, - прошептала она. И спросила: - Что ты будешь на завтрак? Он поцеловал ее мокрые глаза и шепнул: - Все. Что ни дашь, все съем. Хоть жареные гвозди. И Беатрис спустилась на кухню. - Матушка Иветта… - Да, госпожа? - Ты… Ступай, я сама приготовлю себе завтрак. - Слушаюсь, госпожа. «Как она странно улыбается. Прямо-таки сияет. Наверное, донесет мужу. А, плевать!» Матушка Иветта, выходя из кухни, действительно, сияла, как начищенный котел. На ее широком, красном лице явно читалось удовлетворение. Почему? Бог ее знает. Мысли кухарок темны. Да и до того ли было нашей грешнице! Ведь ее счастье было голодно и ожидало наверху. О, как он ел! Неизъяснимое наслаждение испытывает женщина, когда сидит напротив своего милого и смотрит, как он уплетает ее стряпню. Потом она переменила ему повязку и пошла рядом с ним по двору – пускай глазеют все, кому не лень! И глазели, уж не сомневайтесь. Мартина, молоденькая служанка, которую черт поднял ни свет ни заря, прилипла к кухонному окошку. Она была, конечно, закаленной прислугой… Но увидеть такое!.. Остолбенев, она не отрывала глаз от этой возмутительной пары. Да нет, ей-то, собственно, наплевать… Ей не на что жаловаться, ее Пьер парень хоть куда… Но нежданное открытие! Но утерянное чувство превосходства! Но зависть! Что может быть сильнее женской зависти? Спросите любую из дочерей Евы, и каждая ответит вам – ничто. Вообще, зависть очень почтенное чувство, свойственное каждому. Может быть, она-то и движет миром? Вам не кажется? Ну, как бы то ни было, вернемся к Мартине. В возбуждении она толкнула локтем подошедшую кухарку: - Нет вы гляньте… Гляньте только, матушка Иветта… Праведница-то наша… А? Какого жеребчика–то себе отхватила! Матерь Божья, ну и красавчик! И когда только успела? И ведь я ни сном, ни духом… А? Вот оно как, значит! Муж со двора, а милок в постель! Ну, то-то наш барон обрадуется, когда узнает! Все расскажу, будьте покойны! Ах, как она была возбуждена, эта злая девчонка, как тараторила шепотом, как пылали ее щеки… А дальше случилось вот что. Не успела Мартина опомниться, как одна тяжелая кухаркина лапа сграбастала ее в охапку, а другая сжала ей лицо в гармошку. Служанка слабо пискнула. И тут в ухо несчастной упали тихие, тяжелые кухаркины слова: - Коли скажешь ему… Хотя бы заикнешься об этом, я тебя кипятком ошпарю. Не пожалею, всю твою смазливую мордашку обварю, не сойти мне с этого места. Поняла? - По… поняла, - заикаясь пробормотала полузадушенная Мартина. - Ступай, делом займись. А слова мои запомни хорошенько. Раз сказала – значит сделаю. Кухарка подтолкнула девчонку в спину. Та поспешно ушла в дом, с ужасом оглядываясь на грузную бабищу, которая вдруг стала такой… такой страшной. А между тем изменница уже отворила калитку в воротах и вышла вместе с Антиноем на дорогу. Тут он положил ладони ей на плечи и повернул ее к себе. Видно было, что ему трудно говорить, и он дважды сглотнул, прежде чем начать: - Бесценная госпожа моя… Я большой враль и грешник. Не жди меня обратно. - Это уж мое дело – ждать или не ждать, - ответила Беатрис почти враждебно. «Невероятные глаза - думала она, - таких глаз просто не бывает». И спросила: - Как тебя зовут? - Андре. Она подала ему увесистый дорожный мешок. - Там каравай и окорок. И мазь в коробочке. И чистый бинт. И рубашка. Не забудь вечером переменить повязку. - Госпожа моя… - Ступай! Когда он пошел прочь по дороге, Беатрис отвернулась и прижалась щекой к калитке. «Я не буду смотреть ему вслед. Не буду, не буду, НЕ БУДУ». Давши себе этот зарок, она испугалась, что он уже исчез за холмом и, охнув, стремительно оглянулась на дорогу. Он еще был виден. Силуэт его четко чернел на рассветном небе и… не уменьшался. Он стоял там, далеко, и ждал. Счастье сделало ее ноги легкими как у десятилетней девочки. О, как она бежала к нему! Как целовала! И как долго смотрела ему вслед, сжимая в кулаке медную цепочку! * * * Что удивительно – в доме после ухода Антиноя ничего не пропало. Вот ведь, бывает же такое. * * * А что же наш барон Кудрэ-Ламон, виконт Боннивэ, старший сын в роду? О, за него не волнуйтесь! Его экспедиция не достигла своей основной цели, но зато ураганом прошлась по ближайшим питейным заведениям. Бедняжка рыцарь N до того наугощался, что забыл не только о мести, но даже о том, что он вообще женат. Орава охотников под предводительством барона возвратилась только поздно вечером следующего дня. Все (в том числе и конюх Пьер, предмет тревоги служанки Мартины) были пьяны, грязны и благодушны. Они не нашли того, за кем охотились, но чувствовали, что поход удался. Эпилог Вы не поверите, но через месяц Беатрис неожиданно и счастливо овдовела, самым странным образом! Ее неуемный супруг был найден в сточной канаве, в скандальной близости от заведения мамаши Изабо. Еще через семь месяцев неутешная вдова разрешилась от бремени девочкой, которую назвала Андреа, в честь… В честь м-нэ-э-э… не помню уж какой святой. Во всяком случае, ни одна женщина или девица из рода Кудрэ-Ламон не носила такого имени. Беатрис не ждет обратно ночного гостя. По крайней мере, убедила себя, что не ждет. Но если однажды беспутный Антиной вздумает постучаться в ее дверь, знаете, что сделает с ним баронесса Кудрэ-Ламон, виконтесса Боннивэ? С этим бродягой, у которого, само собой, не будет и намека на обещанный жемчуг и арабского скакуна? Знаете, что сделает она с этим треплом, подлецом, распутником?! Она его примет. Ибо таковы женщины. Но ш-ш-ш! Слышите топот копыт на дороге? Слышите нежное конское ржание? Кажется, постучали в дверь… P. S. Стихотворение неизвестной, датируемое приблизительно 1527-м годом и опубликованное впервые в 1884 г. (см. поэтический сборник «Песни Авьенны», издательство ”Linguam”, раздел «Женская поэзия», стр. 173) На моей постели измятой Он оставил цепочку из меди. Виновато шепнул: «Чем богаты, Больно с золотом туго, леди. Но когда-нибудь я приеду И осыплю Вас жемчугами!» И ушел, сразу после обеда, И, возможно, к соседской даме. Что ж, мне Бога гневить не годится: Крепко выстроен замок баронский. Чаша полная, как говорится, Вдоволь пива, и хлеба, и воска. Сын подрос, у герцога служит - Мальчик сделает там карьеру. Ну, а муж… Да на кой он нужен, Раз гуляет сверх всякой меры! А моей любимице дочке Вот уж годик с того свиданья. Подарила я ей цепочку, И в подушке душу рыданья. Если беден ты, как и прежде, И нигде не добыл жемчужин – Возвращайся, хоть в драной одежде, Мне твой жемчуг совсем не нужен! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
