Андрей А. Воронин

 

FATUM

 

Москва 2007

 

FATUM

Памяти ФТМ

 

Глава 1

Силы небесные

 

Высоко, в заброшенных богами и забытых людьми горах, смиренно, но гордо доживала свой век некогда всемирно известная обсерватория. При ней, разделяя и ее судьбу, и ее характер, прижились четверо астрономов – старый академик Иван Палыч Фурманов, его ученик с женой, Женя и Таня, оба когда-то были аспирантами академика, а теперь уже разбирают милые послания по Емеле от троих внучат, и сравнительно молодой – под сорок – мужчина, о котором сказать можно было только то, что он сам есть, - это безусловно, имя у него тоже есть, Тимур, – хотя подлинное или нет – это уже вопрос, вот он сидит на стуле, или смотрит в окуляр телескопа, - а остальное было совершенно не ясно. Откуда он взялся, почему один, без семьи, зачем он заперся в добровольной (или нет?) ссылке в горной глухомани, что бросил он в краю родимом – никто не знал. И уж тем более – что ищет он в краю чужом. Он не любил говорить о себе, работал много и хорошо, общался вежливо, был вполне покладистым, не ершился – а чего еще желать от человека, с которым коротаешь годы отшельнического труда, без особой цели, без надежды изменить что-нибудь в своей тающей жизни, хрупкая гармония которой и есть единственное ее оправдание.

Старый академик в быту был простоват, любил побрюзжать, играл роль строгого, но справедливого вожака стайки, посмеиваясь над академической иерархией, воспроизводить которую его обязывало положение. Но ни за что не признался бы ни себе, ни людям – остальной троице – что любил их без памяти и частенько незаметно подглядывал из своего темного угла за их работой, просто движениями, стряпней, прогулками по единственной безопасной тропке – с умилением и стариковской завистью, глубоко спрятанной под покровы отеческой заботы.

Перед разговором, положившим начало всей нашей истории, он несколько дней ни с кем не общался, сердился, вертелся на стуле, чертыхался, хлопал себя ладонями по коленкам, и свирепо сверлил взором любого, кто приближался на расстояние прямого попадания. А потом и вовсе замер. Супруги уж решили, что дед болен, пытались… – да куда там, им же еще и досталось, «отстаньте и уйдите», - это еще в мягком изложении.

Наконец его угол ожил, задвигался и заскрипел половицами.

- Так, все сюда, и немедленно! – глухим, но нервным голосом дед отдал приказ по команде, и все, побросав дела, метнулись в его закуток. Дед уже поставил стулья в кружок, вскипятил чайник, уселся под любимой настольной лампой с выцветшим абажуром – единственное, что с годами уцелело из его личного имущества, закурил трубочку и наклонившись, таинственным шепотом – чтобы никто посторонний ни-ни, заговорил.

- То, что я скажу, надо еще проверить. Всем. И по отдельности. Займетесь завтра. Но, похоже, сходится. Да. Дела, дорогие мои, мои милые. – Дед пустил дымовую завесу, и никто , разумеется, не заметил, как со щеки скатилась слеза. Нет, дед был кремень, в сантиментах не замечен.

- Около недели назад пришло сообщение из Индии, ну я вам говорил, - мы еще смеялись, - помните, что пропала планета в созвездии Ω. Так вот, зря смеялись. Пропала. Нет ее. Но это еще цветики. Куда пропала – вот вопрос. – как и положено, драматическая пауза, колючий взгляд и - боже, неужели и впрямь что-то серьезное – дед-то почти плачет!

- Кажется, я знаю ответ. – а спазмы уже душат, не отпил, а откусил кусок воды, судорожно проглотил. – Планета была поглощена небесным телом неизвестного нам типа. Я назвал ее небесным хищником. Что-то аналогичное черной дыре, но летит с непредсказуемой скоростью и засасывает в себя космическую материю. И энергию. Последствия такого обжорства для Ω будут, разумеется, катастрофическими. Это ясно. Но ясно, друзья, и другое. Нам тоже не избежать встречи с хищницей. Скорость, с которой несется дыра, ясно показывает: она недавно возникла для наблюдений и направление движения – прямо на нашу солнечную систему. Понимаете?

- Не может быть! – три голоса, но отнюдь не трио, было ответом.

- Да, не может быть. Правильно. Но будет. Вот в чем штука.

- Иван Палыч, но ведь это…

- Да, моя милая, да, Танюша. Это конец. Нашей солнечной системе. И нам с вами, и всем нашим – тоже. Пока я не уверен, но можно предположить, что до полугода у нас еще осталось. А дальше – ничего не могу ни сказать, ни предположить…

Все на свете иголки впились в головы троице.

- Иван Палыч, мы сами должны проверить, или сообщить коллегам по электронке? – из Жени вопрос выполз сам собой, автоматически.

- Да вы что, смеетесь – сообщить? Если я ошибся, не простят, а если нет, это слишком серьезно. Надо подумать, вообще стоит ли об этом кому-нибудь говорить.

- Как это? – было давно принято, что наводящие вопросы задает Таня. Именно ей академик адресовал «полные ответы», как он выражался, то есть излагал академическим голосом академические соображения. Если надо бывало, ставь диктофон и пиши – готовый текст, не нужна правка, посылай в журнал и выйдет отличная статья.

- Понимаешь, Таня, если все верно, – впрочем, может рано это говорить, ну да ладно, - представь себе, что начнется там, в миру. Лучше не знать, когда придет косая, тебе любой врач скажет. Иллюзия безопасности – это самый сладкий миф нашей цивилизации. Ее стержень. Ей приносились такие жертвы, что и не подсчитать – и людские, и материальные, и умственные. Сколько людей только и работают, что на так называемую безопасность – бомбы, химические и бактериологические, психотропные, лазерные – да мы толком и не знаем, чем именно нас укокошат наши мужественные защитники. Или их коллеги из-за колючки. Безопасность – самая дорогая иллюзия, и ее трогать запрещено. Она как наркотик – успокаивает и обезболивает.

- Но ведь это самообман!?

- Гм. Отчасти. Но видишь ли… Нет никакого «подлинного», истинного самосознания – ни у человека, ни у людей в целом. Нету. А есть мифы, в которые нас с пеленок научили верить. Если мы ничего не скажем, то до конца – почти до конца, поглощение займет миллисекунды - люди будут жить как ни в чем ни бывало, умрут мгновенно и без паники, без боли за себя и ближних своих. Просто все вместе прекратят существование в этом мире. Понимаете, на полслове и на полвздохе – разве не мечтают об этом те, кому предстоит пережить мучения – чтобы все равно умереть?

- Я категорически с Вами не согласен, - тихо, в глубоком раздумье вымолвил Тимур, - впервые за многие годы взяв на себя инициативу в беседе. - Простите, но Вы не великий инквизитор, и не бог, чтобы судить, что надо, а что не надо людям. Я знаю, что Вы мудрый, предусмотрительный и добрый человек. Но зачем тогда обманывать? Всех? И даже себя – разве Вы уверены, что молчание – золото? Если цивилизация привыкла себя обманывать – надо быть выше, надо быть лучше цивилизации. Простите мою патетику, я отвык говорить много. Признаюсь, у меня были очень веские основания покинуть столицу, - коротко говоря, я разочаровался в людях, пережил глубокую депрессию и вновь ожил только здесь, с вами. И благодаря вам всем, спасибо вам за это. Но перед самым страшным и неожиданным, общим концом – надо найти в себе силы отбросить сладкую ложь, вернуться к тому, чего, как Вы говорите, нет – истинному самосознанию. Да, его нет актуально, но оно спит в каждом нормальном человеке. Иначе у людей, у человечества вообще не будет шансов состояться в моральном смысле – многие тысячелетия сон разума не прерывался. И вот – час Икс. Отвори глаза, оцени себя как ты есть, не лги себе, - вот что выстрадала наша долгая и мутная история. Шанс искупить грех неподлинного бытия человечество упустить не должно.

Твердо, преодолев смущение, Тимур встретил взгляд деда, и тот не стал возражать. Вздохнул, покачал головой и выдавил:

- Верно и ты говоришь. Ладно, давайте пока ничего не решать, вот вам задания на завтра, - и разговор зашел о вещах, для широкой публики не предназначенных.

Дня, конечно, не хватило. Да и двух тоже было мало, хотя к вечеру стало понятно, что в принципе дед оказался, увы, прав. Феномен, которому придавали совершенно другое значение – так называемая темная энергия – была известна уже давно. Но только сейчас проявилось ее свойство, прежде не отмеченное никем – она, оказывается, может сгущаться и то ли вдруг возникать, то ли носиться вихрем на огромных межзвездных просторах, не подчиняясь ни гравитации, ни световым константам, ни инерции и геометрии. Самое тревожное, что направление ее движения с учетом кривизны пространства-времени как раз приближалось к траектории движения Солнца. То есть прикидки академика оказывались верными, а для более точных расчетов нужно совсем другое оборудование.

- Хочешь – не хочешь, а придется, видимо, разослать сообщение, не предваряя выводов – пусть проверят-перепроверят на более мощных станциях, через спутники и радиотелескопы. - Академик обвел троицу тяжелым взглядом, черные круги под глазами, седая щетина и всклокоченные седенькие волосики выдавали крайнюю степень тревоги. Хотя разговор и не был закончен, к нему не торопились возвращаться – ответственность за то или иное решение была и впрямь гигантской. Это не в шахматы играть – сообщить миру, что послезавтра, мол, конец света.

– Завтра, Женя, сообщи, пожалуйста, по узкому кругу рассылки, копию в Президиум, да и в Министерство, пожалуй, тоже.

- Секретность ставить?

- Валяй. – Академик обвел всех потухшим взором, и вздохнул прерывисто, в несколько заходов, как дети после хорошего рева. – А что, может, напьемся, молодежь, давненько мы не бражничали? А то ведь – доведется ли еще?

- Давайте. Спирт или вино?

- Я бы коньячку, того, что нам прислали итальянцы, чего беречь – в расход его! – дед делал вид, что хорохорится, но актером он не был никогда.

И запылал очаг, комнату заполнил тонкий запах изысканного напитка. Cavalino Rosso XO - из тех светлых коньячков, что покупают нечасто, а ценят и того реже. Пили молча, боясь неверным словом потревожить новое чувство общности, почти родства, которое только что возникло и уже в младенчестве обречено. Одно дело жить вместе, другое - вместе умирать.

- Не забыть бы завтра почту детям – нет, конечно, ни слова, просто проведать, как они там, - Таня сказала это как будто сама себе, и робко оглянулась на мужа, - может он сделает что-нибудь, он ведь всегда выручал в трудную минуту, а минут этих трудных было ох сколько, за десятки-то лет, да в горах! Но Женька выдавил из себя подобие улыбки настолько жалкой и неловкой, что стало ясно, - притворяться не надо.

Выпили изрядно, коробка со стружками и красивыми вензелями была почти пуста – куда девается коньяк в наших компаниях, вы не знаете? Было девять бутылок! И тепленькие, но не тяжелые, разбрелись по спальням. Казалось. что до утра-то по крайней мере время им принадлежит, что вот завтра они на свежую голову найдут, наконец, правильные решения, либо прияв, либо стряхнув с себя выбор – как жить планете последние свои мгновения.

Ан нет. Никто из наших бражников не слышал шум подлетающего вертолета, никто не вставал отпирать двери, и как могли в три часа ночи к ним добраться с материка – они тоже понять не могли. Зато быстро сообразили, что это были за гости. Уж у них-то ключи ото всех дверей.

 

Глава 2

Силы земные

 

Экипаж в летной форме – понятно, летчики, а гости - в штатском. Самый главный – моложавый, с бесцветными водянистыми глазами, был корректен, но не вежлив. Ничего никому не объясняя, обращаясь с учеными как с неодушевленными предметами, требующими, правда, бережного отношения, он негромким голосом объявил, что обсерватория временно закрывается на профилактический ремонт, а коллектив будет размещен в санатории для диспансеризации и лечения.

- Никаких ответов на ваши вопросы у меня нет. - Устало, без всякого выражения бросил он, затянулся сигаретой и отвернулся к окну, и пока все собирали вещички, так и не повернулся.

Таня попыталась было возмутиться, набрала воздуха для гневной тирады, он один из гостей рявкнул:

- Прошу сохранять молчание! Еще наговоритесь! Ишь, разговорчивые какие!

- Отставить! - прошипел начальник. – Не хами, Саша, они не арестованы, и не задержаны. – И обращаясь к академику, изложил ситуацию. – Уважаемый Иван Павлович, до особого распоряжения Вам надлежит пребывать под наблюдением врачей. И Вашим коллегам. Никаких комментариев я дать не могу, подробнее все узнаете на месте. К вам вылетела комиссия из столицы, они имеют спецпоручение встретиться с вами и решить, как быть. Моя команда получила приказ не вступать с вами в разговоры. Прошу меня понять, у меня приказ сопроводить вас до места назначения.

Коньячок – вот что значит иностранная штучка – не взбодрил, а расслабил астрономов, голова кружилась, конечности – включая язык - были не верны, и ко всему этому кошмару примешивалось чувство вины – в такую минуту оказаться не вполне в кондициях. Просто переглянувшись, они поняли, что, даже не успев отправить почту, уже оказались под колпаком – хотя как это возможно – никто толком не мог себе представить. Неужели все это время их прослушивали, но как? Здесь уже почти полгода никого не было посторонних. Тимур? Да нет, конечно, не он, по всему видно, что не стукач. Письмо, так и не отправленное, но уже набранное на компьютере? Так в сомненьях они и погрузили свои пожитки в вертолет, через два часа пересели на самолет и еще через три оказались на каком-то военном аэродроме, судя по всему – где-то невдалеке от столицы. В самолете – а сидения почему-то шли не рядами, а вдоль бортов, - успели переговорить. Академик считал, что их везут к руководству для предварительной информации, ничего страшного, собственно, и не происходит.

- Понимаете, мы не представляем никакой угрозы – ни для кого. Что нам будет? Поговорят и отправят обратно. Не вижу других вариантов. Таня, ты не нервничай, перед лицом общей беды с нами ничего не сделают. Просто у них манеры такие – хотят поговорить – тащат на аркане, невелики птицы, подумаешь, академик и трое докторов, эка невидаль!

- Иван Палыч, Вы как хотите, но я попытаюсь удрать – при первом случае. – Тимур весь горел от возбуждения, но пытался говорить спокойно. – Неспроста они нас так выдернули, прямо тепленьких из кроватей. Они хотят нас заткнуть! Запрут под замок, сидите и пейте пилюли. Чтобы опять всем врать. Опять что-то выгадывать, играть свою игру. А все должны быть заложниками в этой дурацкой игре, сидеть в прикупе. Да нет, хуже, ведь игра идет у них не на нас, людей, а на власть и деньги, привилегии и первенство. Чушь какая-то.

- Тимур, давай дождемся, когда с нами хоть поговорит кто-нибудь. Мы же ничего пока не знаем – кто, зачем, почему? – Женя был рассудительный и дисциплинированный человек, - именно таким и должен быть отшельник, чуть не двадцать лет проживший на крыше – если не мира, то страны-то уж точно.

- Боюсь, Жень, после разговора будет поздно, - пробормотал Тимур, и не позаботился, чтобы собеседники его услышали.

 

Насколько он был прав, узнать можем только мы с вами, по закону литературных перемещений оказавшись самым преступным образом, без пропусков, допусков и мохнатого блата в кабинете, называть который непозволительно даже в полуфантастической повести. В таких кабинетах вместо обычных людей сидят, стоят и ходят не совсем обычные личности, а так называемые вип-персоны. Они похожи на нас, но у них много и отличий. Внешне они покруче и понарядней. Запах у них специфический. А вот внутренне совсем на нас не похожи: склад ума не тот, манеры не те, ценности тоже, разговоры совершенно на наши не похожи, да и язык явно не предназначен для воспроизведения на печатной странице. Тем не менее, люди это великие, задачи ставят и решают гигантские, смотрят мудро и вдаль, и ногу ставят так, будто каждым шагом делают комплимент Земле-матушке.

Ну, так вот, уж коли мы с вами взялись подслушивать, займемся делом. Один, который сидит, да еще к нам спиной, - не разобрать, кто такой, и говорит:

- Какие к черту права, какого на хрен человека, ты хоть знаешь, сколько денег я уже вгрохал в предвыборную кампанию? Нет? А у кого я их взял, - ты тоже не знаешь? Да нам всем лучше типа аннигилироваться, чем проиграть, там шутить не умеют. – Это было сказано громко. - Никакой огласки, чтобы муха не пролетела – ни туда, ни обратно! - это было сказано потише. - Смотреть за ними в оба, не дай бог, опять надерутся, еще Кондратий хватит – слушай, а может их вообще – того, а? - нет человека, нет проблемы, ведь никто не знает, кроме них? – А это было сказано шепотом, может, мы с вами чего и не разобрали, а может, и просто ошиблись.

– Ну, типа мы знаем, – говорит другой, к нам лицом, но стоит в тенечке, и лица не разобрать. Что делать, придется считать обоих анонимами, - к сожалению, в арсенале литературной разведки нет пока еще таких фонариков, чтобы незаметно можно было бы посветить в лицо персонажу, да и крякнуть – батюшки святы, так ведь это же – ну вы понимаете… собственной персоной!

- Нет, себя трогать блин не станем, верно? Гы - гы! А с ними надо конкретно разобраться, просто втихаря, а исполнителей – на карантин, как раз месяца на три, пусть подлечатся. Перетерли? Давай, вперед, вечером доложишь. Придешь сегодня? У меня новая массажистка, японочка, 12 лет, от роду слепая. Ручки - просто бархатные. Ну, и все такое. Подарок, не скажу чей. Давай, подтягивайся.

Тот, который стоял в тенечке, кивнул и куда-то делся, ну и нам делать здесь больше нечего, подслушивать стало некого, а просто подсматривать – неинтересно. Массажистка-то будет только вечером, да и то в таком месте и за таким забором, куда и воображение писателя-фантаста не добивает. Так что я предлагаю тем же нефизическим способом вернуться к нашим персонажам, которые намечают и считают шаги от недостоверного и пестрого «сейчас» к ясному и черному «ничто».

Впервые в жизни наши невольные путешественники удостоились прокатиться в шикарном «Мерседесе», в котором ей-богу не жалко хоть в тартарары, - тебе и телевизор, и телефон (заботливо отключенный, впрочем), и холодильник с горячительными напитками. Чем наши герои незамедлительно воспользовались, так что жизнь опять стала налаживаться, ценность настоящего стала значительнее ужаса будущего, и под конец путешествия ученые сыпали старыми анекдотами, от души веселясь и радуясь чужим бородатым шуткам. За окнами машины ничего не было видно, в темноте мелькали какие-то огоньки, потом дорога юркнула в лес, и на свежий воздух все вышли в просторном загородном имении, не слишком похожим на больницу, но не похожим и на чертову сковороду. Единственная вывеска на фасаде дома гласила, что здание является памятником архитектуры 19 века и охраняется государством. Впрочем, в этом-то как раз сомнений никаких не было: забор поднимался чуть не выше столетних елей, видеокамеры ощупывали каждую пядь мемориального пространства, а встречающие гостей ребята так настороженно улыбались и так мягко двигались, что холодок пробирал даже видавшего виды деда.

Им отвели вполне приличные комнаты, назавтра же обещали начать плановую диспансеризацию, и на завтра же – встречу с людьми, которые приедут на конфиденциальную беседу из столицы.

После трапезы – не берусь назвать ее ни ужином, ни завтраком, Тимур предложил деду пройтись по территории.

– Иван Палыч, я на всякий случай все-таки смоюсь. Понимаете, если хоть один из нас выскользнет, они остальных не тронут – утечка уже будет, они не захотят внаглую разделаться с Вами, с Таней и Женей. Я эту публику немножко себе представляю. Постараюсь подстраховаться – и спрячусь.

- А дальше что?

- А дальше – не знаю что. Посмотрим. Друг на друга, помните, наш разговор там, в горах? Дадим шанс людям осмысленно встретить свою судьбу – господи, да кто еще мог помечтать о таком прочищении мозгов? Из философов, писателей, вождей – кто?

- У тебя что, мания величия?

- У меня мания истины. Пусть и ужасной.

- Тимур, может ты и прав, но прав для очень небольшой части людей, которые готовы к истине, к самосознанию, к подлинному. Я же тебе говорил, что большинство людей – другие. Ими ты хочешь просто пренебречь? Как-то это не вяжется.

- У всех есть выбор, и главное – об этом никогда не забывать. За ваших многих, за большинство, выбор делают другие – мама с папой, училка в школе, вожак стаи – во дворе, поп или раввин, или мулла. А хуже всего – начальник. Но выбор, его ежесекундное присутствие – это и есть подлинная свобода. Я могу сейчас выбрать не то, что выбрал вчера, не то, что мне выбрали другие. Потому что я иначе не могу. Только так и возможен поступок. Иначе я буду повторять то, что мне велено повторять.

- Так-то оно так, но я, раз выбрав свой путь, иду по нему, не сворачивая, вопреки всем рогаткам – вот в чем моя моральная доблесть. А ты хочешь оправдать моральный оппортунизм?

- Да нет. Где-то есть грань между твердостью устоев и догматизмом. Я не знаю, я просто хочу, чтобы свобода пришла к человеку изнутри, а не от Господа Бога или от политического пройдохи.

- Тимур, не время спорить – какая жалость, что там, в горах, мы не пользовались нашим досугом для разговоров! Так всегда – жалеем о том, что бездарно потратили. Давай, коли решил, беги. Ты прав по-своему, я – по-своему, не буду тебя держать. Может, и впрямь ускользнешь. У меня есть адресок, запомни, туда можешь придти в любое время, скажешь, что от меня. Тебе помогут. А как ты отсюда выйдешь?

- Есть одна идейка.

 

Глава 3

Порядок и хаос

 

В царствование последнего русского императора, Николая кровавого, канонизированного православной церковью в качестве святого великомученика, было заведено такое правило: в тюрьмах, где сидели политические, охрану меняли каждые два дня. Чтобы пламенные революционеры не распропагандировали темных солдат в ненужном направлении. В наше время в отдельных медучреждениях от такого порядка отказались. А зря. Через пару суток, такой же темной ночью, ворота санатория чуть-чуть приоткрылись, - на щелочку, вполне достаточную, чтобы пропустить двух человек. Вместе с ними – Тимуром и его неверным стражем, не будем его называть, пусть останется инкогнито, - произошла утечка, придавшая новое направление всей последующей истории. Пробежав в темноте километра полтора, беглецы вышли к автобусной остановке на тракте, один проголосовал попутку, а другой остался ждать автобуса. И минут через двадцать благополучно укатил в другую сторону.

Тимур благополучно добрался до города, снял у бабки с автовокзала комнату в пустующей квартире, купил себе новую одежду и запустил бороду с усами. Узнать его было теперь непросто, да и кто его мог узнать – родных и знакомых у него давно уже нет, все фотографии на документах – совсем старые, а в этот раз его видели три- четыре человека - ну не будут же они бегать за ним по улицам! Теперь надо было передать сообщение – по электронной почте, коллегам. Но у бабки компьютера не было... Отправился он по дедову адресочку – Дегтярный пер. дом 11, кв. 7. Но там уже давно никто не живет, весь дом занят каким-то мрачным офисом. А внизу – китайский ресторан.

Хотя в Интернет-кафе Тимур идти и опасался, - их ведь не так уж и много в городе, там вполне могли устроить ловушку, - но, в конце концов, решился. К счастью, он помнил адреса нескольких своих коллег и в стране, и за границей, и разослал короткую информацию не о хищнице, а о деде и Тане с Женей.

Кафе - нет, не само кафе, а обстановочка – кольнули и раздосадовали. Тимур давно уже не юноша, но старым валенком и прелой гнилушкой он себя не ощущуал. А тут на него – даже скорее мимо него, сквозь него, так глянула размалеванная малолетка в пирсинге, татуировке, черно-зелено-малиновых волосах – или что там у них вместо волос – и что-то сказала на языке современных городских дикарей, чего понять было не только невозможно, но и вряд ли нужно – что он обомлел от неожиданности. Как в детстве, когда мальчишки, бывало, дразнились, - ничего по нашим меркам особенного, но сверстник готов или плакать от обиды, или лезть в драку. Его просто вычеркнули из списков, даже не спросив, на какую он букву. «Неужели уже все всё знают, может у них из-за хищницы нервный срыв? А что, Интернет под рукой?» - размышлял Тимур. Хотя потом он понял, что девахе совершенно наплевать, что там будет через полгода – да ей плевать и на завтрашний день. То ли от травки, то ли от молодежной культуры, замешанной на травке, инфантилизме и невинной порочности. «Так что радоваться надо, что тебя не отнесли к «нашим»» -успокаивал себя Тимур по пути домой.

Последствия утечки не заставили себя ждать – в кабинете, в котором мы были свидетелями доверительного разговора двух вип-персон, уже следующим днем состоялся диалог, настолько выразительный, что передавать его неприлично при любом переводе, но смысл которого сводился к тому, что в таком бардаке нечего никому поручить нельзя, все козлы, ученых не трогать, ждать, и вообще они конкретно лоханулись. Такое впечатление, что собеседники даже поссорились. По крайней мере, наговорили друг другу много лишнего. Хотя, наверное, ничего нового. Поводом для ссоры стала международная телеграмма с наглыми вопросами на иностранном языке: когда и где можно встретится с академиком Фурмановым и его ассистентами, насильно вывезенными из обсерватории в пригородную зону? И что за открытие такое сделал всемирно известный ученый, что его срочно изолировали от научного сообщества?

- Хотя бы этого хорька вонючего поймать, кто убег, и вертухая – лучше мертвым, чем живым! Из-под земли, откуда хочешь! И снова – в землю, гы-гы. Вообще всех там смени, зажрались!

- А с этими тремя, что?

- Да ничего. Пусть лечатся. Поглядим.

 

Однако порядок есть порядок, не зря он сам возникает из хаоса и сам же себя поддерживает. Одно дело сидеть в кабинетах и раздавать указивки, другое дело – реально управлять конкретными жизненными обстоятельствами. И уж раз заведен был – никто уже и не помнит кем, когда и зачем, - порядок в нашем загородном медучреждении, изменить его не в силах никакое начальство, никакие приказы и вообще никакие посторонние силы. Порядок срабатывает сам. Если нет особого распоряжения главврача, или коменданта, или начальника смены, - а кто враг себе, такие распоряжения отдавать? - все пациенты санатория подлежат полной санации – дело в том, что о существовании санатория никто не должен знать. Выход – либо на самый верх, на ковровые дорожки, в вип-аппартаменты, либо на два метра ниже уровня почвы. Либо полное выздоровление, либо коварная болезнь опять взяла свое.

Так что в кабинете, куда нам больше заглянуть, надеюсь, не придется, опять разыгралась неприятная сцена. Хозяин кабинета не кричал, не бранился, не топал ногой, нет. Он холодно смотрел, шипел змеей, унижал и издевался.

- Что ты вообще можешь? - три раза подряд – то убегут, то помрут, а если они еще и оживут где-нибудь, а? Молчи, козел. Предателя так и не поймал? Недоделок. Так. Вынь все из карманов, все вот сюда. Так. Снимай штаны. Носки. Трусы. Нет, пиджак оставь. Пойдешь напротив, на улицу, в киоск, да-да, возьмешь мне пачку «Парламент Лайт». Я в окно буду смотреть. Потом решу, что с тобой делать. Пошел.

- А деньги?

- А зачем тебе деньги, привыкай жить без денег, от них вся порча, гы-гы. Пошел, быстро, плесень.

И при всем динамизме и эмоциональной нагруженности сцена теряет для нас всякий интерес – то ли потому, что интерес переместился на улицу, к табачке, - нечасто такое можно увидеть, - то ли потому, что вип-персонажи в нашей повести уже больше не нужны, то ли потому, что они в самом деле совершенно неинтересные. Решайте сами. Да и вообще дальше нам будет не до литературных фокусов и фантазий.

 

Глава 4 (начало)

Тимур

 

Его история – и вполне закономерная, и в то же время уникальная, как почти у каждого из нас, - складывалась как мозаика из кусочков стандартной жизненной смальты в некий узор, может быть и задуманный кем-то, но получившийся, тем не менее, спонтанно. Рос он обычным городским мальчиком, учился на 2, 3 и 5 – если, конечно, было что-то интересное в школе. Хотя вряд ли, кроме его любимых занятий, неинтересно было все – свекольно-грязная громада школы высилась над кособокими домишками, как бастион муштры, скуки и гнета, как фальшивый оплот дидактики и государственности в сереньком рабочем районе. Тимур почему-то запомнил директрису школы – огромную тучную еврейку, вечно гневливую, мощным голосом выкрикивающую нормы школьной жизни «Не бегать!», «Не шуметь!» «Не стоять у стены!» И еще какие-то, настолько же абсурдные, насколько и важные и обязательные к исполнению. Директриса была на хорошем счету у районного начальства, может, у нее и были какие-то управленческие таланты, но детей она ненавидела всей своей экзотической душой и не в силах была это скрыть. Врожденную греховность человека она, видимо, решила выжигать огнем в самом нежном возрасте, когда детям так нужны любовь и забота. Плюсом такой педагогики были надежные заборы, выросшие в детских душах, куда ни взрослым, ни их идеологическим святыням ходу не было. Мальчишки, как водится, взахлеб читали под партой приключения, фантастику и исторические книжки, мастерили кораблики и самолетики, радиоприемники и телескопы. Вот эта страсть к дальновидению и привела Тимура сначала во дворец пионеров, а потом в университет, где он оставался аспирантом ровно до того дня, когда сердце, разум и друзья не призвали его на фронт демократических преобразований в масштабе всей страны, а стало быть – и планеты. А что, к таким категориям астрономия вполне адаптирована, даже Золотого петушка принес царю Додону звездочет.

Демократические преобразования оказались делом настолько хлопотным, что всё успевать успевали далеко не все. Да и не все хотели успевать всё. Успеть бы хоть что-нибудь, и то слава богу. И как только отчетливо проявилось гадкое чувство полной беспомощности, мерзкое ощущение нехватки знаний, умения, да и вообще несоответствие масштаба задач ограниченным человеческим возможностям, коллеги демократы, либералы и реформаторы потихоньку перешли к задачам более скромным, но вполне решаемым. Превратившись в один красный день в высокопоставленных чиновников, которые знают себе цену. И цену эту они получали, и щедрой рукой платили друг другу дивиденды за свой демократизм, либерализм и реформизм.

Тимур много раз пытался понять, почему такая повальная и бессовестная гонка за богатством, властью и привилегиями охватила простых и симпатичных ребят, с которыми он готов был хоть в огонь, хоть в воду. Практически только вчера. Пытался говорить с ними. Пытался даже бороться с кое-кем, использовать свой немалый, как ему казалось, политический вес, чтобы люди опомнились, очнулись, вернулись к исходным намерениям. Но куда там. Стоит ли говорить, что ситуация не развивалась, а бешено неслась к развязке, и однажды черным днем вся его семья – и еще полсотни человек – погибли под развалинами дома, который взорвался от неправильного пользования газовыми плитами. К своему несчастью, Тимур был о ту пору в гараже и уцелел. После этого он на время потерял память, потом ему рассказали, что однажды вечером - спустя месяц – он оказался на своем факультете, в университетской библиотеке. Сидел почти весь день и смотрел в пустое пространство перед собой. Библиотекарша позвала врачей, почти месяц еще он провалялся в профилактории, а потом уговорил своего шефа найти ему местечко где-нибудь подальше от людей, в горах или в лесах. Только через два года он узнал, что его жена каким-то чудом тоже выжила, но его не искала, что у нее приличный капитал, вложенный в недвижимость за границей, и что она владеет каким-то телевизионным каналом – то ли религиозным, то ли националистическим. Уже в горах, в обсерватории, он несколько раз смотрел этот канал, с тайной, но вялой мыслью увидеть свою некогда жену. Нет, ее он не увидел, но расстаться с памятью о ней помогло ощущение, что телеведущие, продавшие свои - пусть и журналистские, но все-таки – души, - господу, заключили выгодную сделку: сатана платит меньше. А национализм идеологически неуязвим – по крайней мере, при нашем партийно-патриотическом раскладе.

Депрессия, хоть и переживалась неприятно, оставила замечательный след в душе, а может даже и в психике Тимура, он был очень ей благодарен. Оставаясь телесно молодым человеком, он состарился внутренне, как говорил поэт, скупее стал в желаниях. Во всех. Спокойно обходился без женщин. Не тянуло ни курить, ни выпивать, ни вкусно покушать. Равнодушен стал Тимур к роскоши и комфорту. Все равно было, что надеть. Денег в горах не надо было, но не надо и вовсе. Депрессия – кузница аскетов, - усмехался про себя Тимур, и был недалек от истины. Он научился ранжировать внутренние побуждения, управлять состояниями души, спокойно отводил работе время, а потехе – час, и никогда их не путал. Ежедневные прогулки по каменной тропке до скалистого гребня, на который все забирались по воскресеньям, и обратно – примерно 15 км – проводил в полной отключке, в медитации, ни о чем не думая и ничего не замечая вокруг – а что замечать, если даже муравьиные дорожки до самого перевала знаешь наперечет?

Интернет напрасно соблазнял его высокопородными самками – иначе и не скажешь, - внешность которых избавляла их от всяческой «внутренности», как представлялось Тимуру. Бездушные твари, как на выводке молодняка, кичатся своим телом, не понимая, зачем оно вообще нужно. Скорее наоборот, чем активнее ерзали порнодивы на муляжах мужчин, тем противнее они казались Тимуру, и тем меньше он вспоминал о любовных ласках с женой. Порнуха – средство от похоти, решил он, и прибегать к этому средству ему уже было ни к чему.

Однако с переездом в столицу что-то изменилось. Что – он не знал, и даже не догадывался об изменениях, как не знают южные сонные городки, забравшиеся на мшистые отроги спящих кратеров, что завтра их не станет. Столица – это вам не горы, совсем другая среда, иные, давно забытые «плотности», в которые и телесно, и душевно попадает совершенно не готовый к явным и скрытым атакам человек. И ему приходится так же неподотчетно либо сопротивляться агрессивности этой среды, либо принять ее диктат, либо неловко балансировать между первым и вторым. Самое трудное поначалу – с чем Тимур никогда не сталкивался раньше – было научиться игнорировать информационную перегрузку городского пространства. Со всех сторон к нему лично – то шепотком, то страстно-призывно, то нахально и безвкусно, а чаще всего – с откровенной угрозой – обращались гигантские рекламные плоскости. То купи, то кредит, то авто, то телефон, а то в бедного Тимура целятся из каких-то диковинных пушек армия то ли пиратов, то ли ковбоев, то ли самураев – какая разница, все они - отъявленные негодяи. Он первое время читал и разглядывал все без исключения надписи, плакаты, рекламные щиты – а как узнать, что важно, что нет? – вел себя нелепо, сердился на себя, застывая посреди тротуара напротив полуобнаженной красотки, бесстыдно предлагающей натяжные потолки, или лысого бандюгана, уговаривающего застраховаться.

Но и публика тоже была проблемой. Надо было во-первых, вновь обрести навыки безликой единицы пассажиропотока – в едином ритме, по своей сторонке двигаться согласно строгим предписаниям правил пользования столичным метрополитеном, троллейбусом, трамваем. Но с другой стороны, надо было постоянно готовым к нарушению этих правил особами, пользующимися особыми на то правами. То есть в безликой массе равноправных индивидов надо было уметь вовремя выявить молодого человека, воспринимающего поездку как экстремальный спорт, или деваху, летящую как звезда на осеннем небосклоне поперек движения, или злобную бабу, норовящую травмировать соотечественников необъятным багажом, или кодлу пьяных подростков, развязных, но исподтишка шныряющих глазами в поисках то ли жертвы, то ли угрозы.

Тимур уставал и дурел от таких вылазок в свет, был разочарован столичными манерами, и в глубине души радовался, что не ошибся с выбором места своего заточения. И в то же время – в глубине души ждал от новой встречи с городом подарка.

 

Самое неожиданное, что могло приключиться с Тимуром, во всяком случае, он этого никак не ждал – он встретил женщину. Хотя чего тут неожиданного – вот их сколько, идут по улице, едут в метро, сидят в кафе – ничего неожиданного. Да еще и глазками стреляют во все стороны и на всякий случай. Но. Не до амуров нынче было Тимуру. Он чувствовал неладное с его друзьями и коллегами – международного скандала так и не вышло, но не вышли и они после диспансеризации. Как-то замялось само собой то, что просто так не заминается. Уж пора бы по времени – а никаких свидетельств их благополучного пребывания на этом свете так и не последовало. Либо одно, либо другое - думал Тимур, не могут их погубить, чтобы не было грандиозного скандала. Конечно, Тимур винил себя – он-то спасся, удрал, хотел помочь тем самым и своим милым друзьям, а вышло все по-иному. Что предпринять – объявиться самому и потребовать расследования? Он хорошо знал, чем это кончится. Но и прощать, и даже трусить он не хотел и не собирался. Голова забита мыслями - в чем его долг, как поступить. Не все так просто выходило, как казалось ему с высоты гор и небес. Ему нужен эффект, результат, а не круги на воде. Его больше заботило, что он должен сделать не для палачей и политиканов, а для всех остальных. Теперь, когда деда рядом не было и не надо было отстаивать перед ним свою позицию, она совсем не казалась такой безукоризненной. Достаточно сделать маленький шаг – выставить отчет на сайте Академии – и мир перевернется. «А тебе это надо?» - вспомнилась житейская мудрость своих бывших друзей политиков. Ему начинало казаться, что настоящая ответственность – не в подвиге, пусть и нравственно оправданном, а в предусмотрительности. Хотя как тут просчитать возможные последствия, кто скажет?

 

Но как часто бывает, внутреннее состояние Тимура и его внешняя, мирская жизнь сблизились и даже почти совпали. Как раз благодаря этой встрече.

Несколько дней Тимур отсиживался в комнате, боясь высунуться. Но сколько можно прятаться, может это тоже подозрительно – сидит человек, из комнаты не выходит. Да и просидеть в четырех стенах без движений и поступков нелегко. Днем маешься от бессилия, ночью еще хуже, нападала маета памяти, отрывками высвечивающая между сном и явью давно забытые эпизоды прошлого. То постыдные, неловкие, то забавные, то печальные. Тимур чувствовал себя заложником комнаты. И он стал заходить – практически каждый день – в детскую библиотеку, каким-то чудом сохранившуюся с прошлый времен. Она занимала довольно больное помещение на первом этаже соседней пятиэтажки, и там никогда никого – кроме двух библиотекарш, - не бывало. Тимур устраивался в читальном зале – светлом, чистом, заросшим комнатными цветами от подоконников до противоположных стенок, и перечитывал детские книги, - с особым удивлением и восторгом – Носова и Юрия Коваля. Простой и емкий язык, милые и симпатичные персонажи, мягкий, глубокий и добрый юмор этих писателей настолько отвечали его настроению, что он словно живой воды хлебнул. И не заметил, что библиотекарша, обычно скрытая высокой конторкой и кипами старых книжек, все чаще выглядывает и внимательно на него смотрит. А на третий – четвертый день подошла к нему.

- Здравствуйте, еще раз. Хотите чаю? Вы так долго сидите, наверное, проголодались? Меня зовут Марина. А Вас – Тимур, я уже знаю, я прочла в карточке читателя.

Не иначе, как чай оказался с приворотом. Тимур после первого глоточка осмелился поднять глаза, посмотреть на собеседницу – и внутренне обомлел. Марина смотрела на него спокойно, мягко и настолько откровенно, - ласково, тепло и по-женски призывно, что он ей-богу пожалел, что провел долгие годы в горах. Он и не знал, что бывают такие взгляды. Он вдруг увидел перед собой не библиотекаршу с очками на кончике носа, завернутую в пуховый платок, как младенец в одеяло, а молодую цветущую женщину, с нежной молодой кожей, бархатными глазами, красиво выточенным лицом и чувственными сочными губами. И платок оказался шалью, и очков никаких не стало, и чуть слышный запах духов звал приблизиться и вдохнуть поглубже облачко обаяния, которое окутывало Марину. И он начал потихоньку оттаивать, второй глоточек чая он уже делал наощупь, не отводя зачарованного взгляда от ее глаз. Она ему чуть заметно улыбнулась, и он вошел в мир ее жестов, ее мимики, ее прелести. Она открылась ему полностью в этой полуулыбке, и он почувствовал себя и приглашенным, и принятым, точно таким же открытым, безоружным и простым. Какая вам астрономия, какие там галактики – вот она, настоящая бездна, и какая манящая, какая сладкая, вот где пропасть – где хотите ставьте ударение в этом слове! Ну, а вы знаете, милые читатели, что если ударения начинают скакать и путаться, интерьеры, в данном случае – закуток, отделенный от читального зала книжными шкафами, - исчезают, чай, пусть и с приворотом, перестает интересовать, - значит, пульс учащен, голова кругом, руки дрожат и человек взмывает над собой в некое пространство, науками не изученное и слава богу, даже не описанное. Так что и ученый, и библиотекарша, да кто угодно – какая разница, кем они были в обычном физическом пространстве и в обычном будничном времени – познавали свойства нездешних мест как всегда – впервые, неловко, смущаясь, но – безошибочно, не фальшивя, нараспашку, и мгновенно проносясь по таким коммуникативным дистанциям, которые обычно преодолеваются годами.

 

Юные посетители библиотеки, если бы даже они и были, получили каникулы – библиотека закрылась сразу после обеда – «по техническим причинам», как было написано на листочке. Но техника тут ни при чем. Техника в очередной раз стала просто прикрытием лирических причин, побудивших Марину пораньше покинуть стынущее помещение читалки. Но смею уверить читателя, пауза в наступлении света знания на тьму невежества была взята для перегруппировки сил и подготовки новых плацдармов атаки – ведь только любовь дает право учить и шансы на успех.

 

Марина жила недалеко, они добрались за пять минут пешком. Но свойства мира за эти пять минут здорово изменились. С каждым шагом – Тимур старался укорачивать шаги, идя в ногу, - они становились друг другу все ближе, а всё окружающее – дома, машины, прохожие – стало, как в бинокле с другого конца, маленьким и далеким. Но у них возникло общее, собственное пространство, и оно, наоборот, раскрывалось перед ними все шире, маня неведомыми просторами скорой близости. Когда они поднялись на этаж и вошли в квартиру, Марина в прихожей, не зажигая света, обняла его и поцеловала – так нежно и бережно, что Тимур сразу и до конца понял, что она за человек, и уже не было никаких сомнений и колебаний – как и что надо делать, как повести себя, чтобы не царапнуть тонкой субстанции их внезапного счастья.

 

Главка 5

Звезды не на небе

 

Исчезновение людей – обычная штука, к этому все давно привыкли. Уж такие существа, на месте не сидят, ездят, переезжают, а регистрироваться и заявлять о себе не привыкли. Ищи их. Но тут дело другое – четверо с гор не просто пропали, они нехорошо пропали. Во-первых, люди видные, один академик, трое - доктора. Потом – у них что-то важное за душой. И самое неприятное – опять шумят за границами – где, мол, что с ними, дайте их сюда. Двадцать лет не надо было, а сейчас – подайте на блюдечке. Начальство распорядилось искать, нижние чины бросились на поиски. Но бросились умеренно активно, чтобы лоб не разбить. Всякое ведь бывает. На запрос куда следует: куда, мол, вывезли астрономов, кто следует сначала отмалчивался, а потом дал понять – не суйте свой нос не в свои дела, тут интересы национальной безопасности, остыньте, парни. Они сами ведут дело, ищут, помощь не нужна. Так-то оно так, но что будет говорить начальство журналистам? И вдруг органам – не самым внутренним, но все же – стало известно, что самые внутренние ищут еще и охранника одного медучреждения. Похоже, их что-то связывает. Нетрудно догадаться что. Сам охранник растворился в житейском море – это бывает, объявили в розыск, разослали ориентировки, да что толку? А он, простая душа, у приятеля своего закадычного оставил сверточек – береги, Толя, никому не показывай, там мои голые снимки с последнего места службы, с санитарками и горничными, как бы жена не узнала. Вот так, потихоньку, никого не беспокоя, добрались оперативные работники до одной очень интересной дискетки. На ней вместо голых санитарок – голая космическая правда. А добравшись, заперлись в своих внутренних комнатах, приглушили свет, завели погромче «Лесоповал» и пригласили начальство невзначай заглянуть на огонек… Из огонька такое пламя возгорелось, что не сравнишь ни с какой искрой, полыхнуло мало не покажется. Но ори, не ори, младшие чины не виноваты, утечки вроде не было, информацией пока владели только самые надежные и ответственные люди. Поостыв, они принялись рассуждать.

- Теперь понятно, куда они делись. Но что делать с информацией? Либо просто по инстанции, либо – что?

- Ее можно разыграть, если по-умному. Прикрутить, наконец, хвост спецслужбам.

- И напоследок звезд лишиться?

- Да, верно, не имеет уже никакого смысла. А может, ученые ошиблись?

- А зачем их тогда прятать?

- Да затем.

- А как проверить, с кем пошептаться?

-Да пока ни с кем, похоже, знаем теперь только мы, торопиться нам ни к чему.

- А они не знают?

- Конечно, знают. Но не знают, что мы знаем. И нас не хотят пускать.

- Надо думать, пока молчать всем.

- Боже, неужели же…? Вот так, все?

- Да, дела!

- Все или не все, мы офицеры. У нас присяга. Пропадать, так под фанфары. А может, еще пронесет.

И, условившись хранить космическую тайну ну прям как военную, ответственные чины отбыли по месту отдыха. Так, между прочим, и не решив, что делать с нижними чинами, проявившими доблесть при проведении оперативно-розыскных действий, но слишком оперативно разыскавших такой горячий материал.

Как бы невзначай по пути домой двое самых ответственных чинов остановились покурить у проходной.

- Как думаешь, Коль, что делать?

- Хрен знает. Просто слить информашку политикам – ничего больше в голову не идет. Решения их уровня. Нам–то что, мы люди военные. Давай, махнем в депутатский кабак, там сегодня точно тусовка. Потолкуем с кем надо.

- Мой сегодня прилетает из парижей, вряд ли он будет. А с твоим мне говорить ни к чему.

- Да брось, ситуация нештатная. Какие счеты? Понадобится, вызовем твоего.

- Ну, давай, только войдем отдельно, чтобы не вместе.

- Лады. Давай.

- Завтра обменяемся, в обед, идет?

- Забили. Пока.

 

Обед – это только так называется. Он может начаться и в 10 утра, и в 11 вечера. Главное, он проходит в спецстоловой, где больше никто не бывает – из посетителей. Обед – это не трапеза, а жанр разговора. Столовая обслуживает только по списку, а список – по пальцам считай. Кормят нормально, главное – тихо, никого, спокойно в плане прослушки. Кстати, недорого. По мере необходимости и собираются там ответственные люди - обменяться.

- Ну, как вчера?

- Нормально. А ты?

- А я вчера был у своего, в резиденции. Только утром вернулся.

- Чего говорит?

- Он был тепленький, с самолета. Народу набилось. Он не сразу въехал. Понимаешь, Коль, это нам с тобой терять нечего. А он не хотел верить. Вмиг протрезвел. Выгнал всех. Сидел – сидел, да вдруг как заржёт – я думал, у него крыша упала. Потом говорит – если правда, надо только все точно выяснить, он мог бы попробовать через космос шарахнуть своей собственной бомбой – у него все равно еще останутся парочка – другая. Термояд с лазерной накачкой. У него в космосе свои люди, ты знаешь. Только бы, говорит, не промазать.

- Ну а чего, все равно им пропадать, при таком раскладе, верно?

- Да верно. А твой?

- А мой сразу поверил. Думаю, он уже что-то слышал. Злой как хрен. Я говорит, напоследок залью Землю дешевой водкой, чтобы все упились до полного бесчувствия и ничего не заметили. А сам смоется с выручкой на космической станции, у него пакет акций, все куплено. Хоть, говорит, посмеюсь с высоты лишний месяцок, как там эти козлы будут гореть ярким космическим пламенем.

- Да, этот может. А что толку – месяцок? Да и то – сомневаюсь. Уж если блин шарахнет, какие там станции – все сгорит.

- Вот это точно. Им-то невдомек. Академий не кончали.

 

Глава 4 (продолжение)

Тимур и Марина

 

Томную любовную сцену мы с вами, милые читатели, опустим. Прежде всего потому, что она получилась интимной во всех смыслах слова, так что совать нос в такие вещи нам просто не пристало. Хотя мне как автору жалко упускать возможность украсить текст эротическими картинками, но ни Тимур, ни тем более Марина не согласны, чтобы их выставляли напоказ в экстатические моменты личной жизни. Поэтому мне и пришлось на время, достаточное для наслаждений, прервать повествование и вернуться в темную квартирку в хрущевской пятиэтажке уже тогда, когда любовники поняли, наконец, что оба безумно проголодались и Марина собрала на кухне поесть.

Свет так и не зажгли, зато можно было не задергивать занавески.

- Почему ты подошла ко мне? – спросил Тимур.

Марина помолчала, с трудом вырвавшись из «сейчас» в «тогда».

- А почему ты такой, у тебя несчастье?

Тимур не знал, рассказать или нет? Но он уже не был одиночкой, носящим в себе грозную весть – Марина вошла в него прочно и навсегда, стала тоже им, - ох как прав был мудрый граф де Сен-Симон, усмехнулся Тимур, - и скрывать от нее он ничего не мог. И он выложил Марине все, о чем мы с вами уже знаем.

- Я, признаться, не ждала, нет – я предчувствовала что-то ужасное. Еще до того, как увидела тебя. Скорее всего, этот ужас навеян снами, но вызван чем-то внешним. Знаешь, бывает, приснится кошмар – нелепица какая-нибудь, а потом сон оказывается в руку. И что, это точно, всего полгода?

- Я не знаю. Около того.

Марина подошла к окну, превратившись в силуэт на фоне закатного неба. Тимур молча любовался ее точеной фигурой, непостижимой грацией спелых форм и мягких линий, хотя и видно было, что весть почти физически ее придавила.

- Господи, как страшно. Но эта хищница послала мне тебя, - попыталась улыбнуться Марина.

Она подошла к нему, обняла за голову и прижала к груди. Тимур чуть не задохнулся в ее распущенных волосах, и, отстранившись, спросил:

- Марина, прости, а у тебя есть Интернет в библиотеке?

- Да, провели не так давно свою линию, а что?

- Понимаешь, мне надо повесить отчет на сайте Академии. У меня нет права скрывать то, из-за чего пропали мои друзья. И потом, гриф секретности на нем не стоит, а если даже и стоял бы, все равно я не могу скрыть – зачем вообще тогда наука, если все самое важное прятать – как бы чего не вышло?

- А ты хорошо подумал, ведь академик не советовал тебе?

- Мне кажется, что если бы я сразу это сделал, они давно были бы с нами. Еще есть шансы, что их отпустят, как только я это сделаю.

- А остальные, а все, ну, вообще все – им не повредит твое … извещение?

- Кому-то да, кому-то нет. Но всех обманывать – нет. Неправильно это. Обман принято прикрывать корыстью. А у меня никакой выгоды нет, так что обычные ссылки – ложь, мол, во спасение – тут не работают. Спасти все равно никого не удастся.

- Ох, сомневаюсь, любимый, что правда вообще кому-то нужна. Не привыкли мы к ней.

- Так ведь смотри, во многих религиях есть учение о конце света, в принципе люди готовы – ну, если не к концу, то к разговору о нем.

- Ты знаешь, по-моему, только очень немногие люди верят в эти басни – ну, я имею в виду, искренне, глубоко, - о втором пришествии, о воскрешении, о вечном блаженстве. Так, риторические фигуры, не больше. А тут вдруг – вот он, конец света, и безо всяких райских кущ. – Помолчав, Марина обняла Тимура и прошептала – Давай не сейчас, завтра с утра отправишь, я еще хочу. Я тебя так просто теперь не выпущу, я и дверь заперла.

 

Открылась дверь поутру, и к злобному торжеству обитателей околоподъездного пространства – двух выщербленных лавок с фанерным щитом чтобы в спину не дуло, - парочка вышла из подъезда под ручку и смущенно пробормотала «доброе утро» постоянным караульным домовой нравственности – тучной старухе, в военной форме камуфляж – сын офицер помогает, молодящейся диспетчерше, все еще завидующей чужой любви, и полуслепенькой и полностью уже оглохшей старожилке дома – бабе Клаве, которая работала когда-то в одном театре с Ириной Зеленой. Тимуру показалось, что на спине у него намалевана мишень, и ни один залп не прошел мимо.

Не менее выразительным был и взгляд второй библиотекарши, тщательно отрепетированный с самого раннего утра – «я ничего такого не знаю, но страшно рада за вас». Подчеркнуто спокойно, с достоинством, которое невозможно уязвить таким пустячком, как счастливый роман подружки, спросила:

- Брать что-нибудь новенькое будете? – да так спросила, что бедный Тимур так и не понял, что она, собственно, имела в виду. Не услышал, а угадал негодующий вдох – выдох Марины.

- Нет, спасибо, я бы хотел посидеть в Интернете, если вы не возражаете.

- А Вы умеете, там ведь, говорят, всякие бациллы?

- Вирусы. Не волнуйтесь, я справлюсь.

И что вы думаете, справился. Пяти минут хватило Тимуру, чтобы вставить дискету в дисковод, набрать пару – тройку нужных адресов, прикрепить файл, подумать чуток, целясь дрожащим пальцем в Enter, да и отправить письма по адресам. Пять минут, пять минут. Так немного. Можно и впрямь сделать очень много. Можно, оказывается весь мир с ног на голову поставить – за какие-нибудь пять минут. Через пять минут в космическом пространстве по своей привычной орбите плыла уже другая планета – объятая ужасом, осознающая смертельную угрозу, молящая о спасении, помощи, избавлении и - обреченная Земля.

 

Глава 6

Думская хроника

 

Если вы думаете, что тревожные события никак не отразились на деятельности государственных органов, то вы, извините, заблуждаетесь. Как раз наоборот, перед лицом грозных испытаний все плети власти активизировались в интересах народа и человечества в целом. Партией Святой Отчизны был внесен в парламент законопроект – О неукоснительном и обязательном исполнении всех законов, доселе принятых Законодательным собранием. После бурных дебатов проект был принят во всех чтениях (хотя потом представители всех остальных фракций уверяли, что сам текст они не читали и даже не видали).

Назавтра же были проведены проверки – а ну-ка, как исполняются законы, интересно? Да никак. Пыталась прокуратура по данному факту возбуждить уголовное дело, но мерзавцы адвокаты доказали, что исполнять надо все законы, кроме последнего - там ведь сказано, что исполнять надо все законы, принятые доселе. То есть до последнего закона. Стало быть, последний закон исполнять не обязательно. То есть все законы, принятые доселе, обязательному исполнению не подлежат. Негодяи.

 

В кулуарах, точнее говоря, в буфетах Думы обсуждается закон об отмене спецсигналов на космических станциях - в космосе все равны, никаких привилегий военным, политикам и звездам эстрады. Вообще-то самые искушенные люди говорили, что вопрос надо перенести в план не законотворчества, а регламента Думы. А правительство (оборону, экономику, образование – кому это все надо, если завтра конец всему) – пора распустить, доживем и без правительства квартал. Заслушать по социалке – и в отставку, как не справившихся, сразу всех, дело верное. И тогда к космосу будет доступ только у депутатского корпуса, - а что, народ нас выбрал, мы можем достойно представлять интересы землян на бескрайних просторах Вселенной. Только баб посвежее захватить, чтобы продолжить, сам понимаешь, род человеческий. И чем скорее, тем лучше.

 

Буквально через пару недель всерьез встал вопрос о запрете электронных средств связи для населения. Беда в том, что в Интернете появился сайт – FATUM, который, - мама моя родная, черным по белому, так и сказано, - поддерживался никем иным, как небесной хищницей! Вот это номер! Причем сначала тексты шли на эсперанто, но буквально через три дня переводы шли автоматом на любой язык. Оказывается, FATUM – ее самоназвание, она сверхразумная, и охотится она в данном случае в основном за интеллектуальными ресурсами. С энергией у нее все в порядке, а интеллектуальные ресурсы она вынуждена пополнять – вот и носится по Вселенной из угла в угол в поисках чем поживиться. У нее давно на Земле сидят шпионы и изучают нашу Ноосферу. Не иначе – ученые, блин. К сожалению, сведения просочились в свободную прессу. Уныние сменилось надеждой, выплеснувшейся на страницы патриотических газет – может, она сожрет только евреев? Ну и часть наших, конечно, ну, пусть подавится всей Академией наук, но хоть не всех нас-то?

 

Но и надежда теплилась недолго. Шутки в сторону, она объявила о скором сломе гравитационного баланса – Луна отлетит в этом году от Земли на лишние 100 тыс. км, из-за этого скоро нарушится режим приливов и отливов. Затоплены будут Таиланд, Голландия и Польша, пострадает Индонезия и несколько островков Океании, на которых как назло только прошлым летом были построены скромные хижины отечественных олигархов.

И потом, как запретить всю сеть? Или хотя бы сайт? Ее же не арестуешь, а наоборот, можно только навредить, разозлить еще хуже, или обидеть. Тут надо сочетать дипломатию и вообще всякое такое.

 

Передовые страны объявили о мобилизации всех национальных ресурсов для строительства ковчегов, способных вместить тысячи пассажиров. Стратегические запасы муки, тушенки, шоколада и водки были переданы с балансов министерств обороны на балансы министерств по чрезвычайным ситуациям. Тем не менее, огромные толпы беженцев потянулись в горные районы Средней Азии, Китая и Тибета. Государственные границы были буквально проломлены сотнями тысяч людей, с поклажей, состоящей только из еды и самых скромных туалетов в стиле кемпинг. Одно из государств Средней Азии, не желая принимать беженцев, объявило о безвизовом и беспошлинном транзите через свою территорию, - и оказалось почти сплошь забитым палаточными городками с переселенцами. Другое, наоборот, ввело жуткие расценки и на визы, и на багаж – эффект был поначалу фантастический, а потом – катастрофический, потому что потоки мигрантов не иссякали, а платить могли далеко не все. Всерьез возникла угроза гуманитарной катастрофы – не хватало пищи, воды и лекарств. Для нормализации обстановки весь регион был объявлен на военном положении, и у властей появилась наконец легальная возможность расстреливать на месте смутьянов и спекулянтов. Сразу появился порядок, хотя и были поначалу слышны истошные вопли защитников гражданских прав – но они-то и оказались в первых рядах смутьянов. Так что скоро и они притихли. Ну, а там, где порядок, там и справедливость, и власть закона, и властная вертикаль.

 

Но и наши не сидели сложа руки. Все центральные и местные газеты ежедневно печатали официальные опровержения чудовищных, провокационных выдумок – ясное дело, чьих. Серьезные ученые из кругов, приближенных к администрации, ведущие артисты кино и эстрады, зарубежные гости, губернаторы и прорицательницы категорически опровергали злокозненные слухи, распускаемые – понятно, без кого тут не обошлось! – международным заговором.

Критика была дополнена позитивом. Оказывается, буквально за две последние недели повысилась урожайность зерновых, надои молока, добыча ископаемых и тому подобное. Травматизм на производстве вообще упал ниже нуля. По данным социологической службы «Овцы Христовы» более 90 процентов новорожденных прошли обряд крещения. Бензин подешевел впервые за все годы послевоенного строительства. Готовится повышение зарплаты и пенсий.

Специалисты по связям готовили широкое всенародное торжество -

празднование Столетия падения Тунгусского метеорита. Был спроектирован каравай размером с трехпалубный корабль для дорогих гостей из космоса, прибывающих по приглашению самого Президента Всемирной Уфологической Академии. Солонку заказали самому выдающемуся скульптору-монументалисту. Спонсором мероприятия выступил рядовой детский садик из пригорода столицы, дети неделю копили и добровольно отказывались от пирожков с повидлой…

 

Между тем обстановка имела тенденцию к усложнению. Заговор принимал все более и более угрожающие размеры. И формы. В Интернете появились сообщения из других исследовательских центров с подтверждением опасности. Среди них был отчет из Индии, который подвергался экспертизе в Европейском космическом бюро, было сообщение из немецкого технического университета в г. Хёпфнер с уточнением параметров движения Фатума, гуляли по сайтам обрывки секретного доклада НАСА, и даже из Гренландии пришли сообщения о надвигающейся катастрофе. Конечно, просто так доверять людям, всю жизнь воевавших с нами, потом – злобно завидовавших нашим триумфам, а потом и приложившим руку к распаду страны на мелкие и вонючие кусочки – дело последнее. Это все так. Но! Им какой резон врать? Что они с этого будут иметь? – Вот в чем вопрос! И на парламентских слушаниях решались – перерешались, раскладывались – перераскладывались задачки и пасьянсы со всеми известными переменными. А решений правильных как не было, так и нет. Никого поэтому не удивило сообщение, что «вчера был зафиксирован нештатный запуск космических ракет в сторону хищницы Фатум с неустановленным грузом на борту» – это один авторитетный политик, как и обещал с перепою, решил расправиться с напастью своим личным арсеналом термоядерного оружия.

 

На страницах Вестника духовности разгорелся нешуточный теологический диспут – если Земля, мир, так сказать, дольний, будет поглощена дьявольской пришелицей, то что будет с миром горним? Если это космический объект, он тоже пропадет, а если он и впрямь иной природы, то ему ничего и не грозит? Может, все, наконец, воскреснут в ином мире, как предсказывали русские космисты? В данном случае важен не столько приоритет наших, отечественных мыслителей над западным позитивизмом, а реальная перспектива, открытая миру силой правоверной, пусть и неортодоксальной, мысли.

И вообще – если сопоставить картины творения (креационистские учения) разных конфессий, то какая из них допускает спасение, и в каких формах? И какая из них вообще оправдывает столь непредвиденный и трагический конец света, связанный не с вмешательством Творца, а с каким-то языческим Фатумом?

Ну, а в вульгарных ежедневных газетах этот диспут был переведен на язык повседневности: чей это создатель, какой религии, играет в такие опасные игры? Это бог неверных! Они опасны! Ату его! Ату их!

Радио и телевидение стали приниматься на домашних аппаратах как-то неуверенно – то полосы, то снег, то звука нет, никаких новостей, аналитики, и вообще идет одна реклама, сплошь дергунчики под фанеру и юмористы с детьми и женами. Но иногда, на коротких волнах, настроив старенький транзистор, можно услышать передачи «Радио Ватикана», «Говорит Париж» и «Известия ООН». Хрипловатым далеким голосом, прерывающимся и уплывающим каждые пять секунд, секретарь ЮНЕСКО призывает всех землян… благородно и с достоинством… не нарушая никаких чужих прав, уважая свободу взглядов и совести… встретить… сплотиться… руку дружбу и помощи… пусть испытание станет… свет истины… культурное наследие… Беда в том, что транзисторы работают от допотопных квадратных батареек, которых уже давно нет в продаже, а подсоединить к сети – это надо блок постоянного питания приспособить. Не все умеют. Поэтому в многократном пересказе призывы и рекомендации ООН получали самую невероятную интерпретацию. Например, публика начисто разграбила музеи, чтобы культурное наследие не пропало совсем, - дома-то надежнее сохранишь, свое - не чужое! Досталось и храмам – почти все украшения ведь из золота, зачем святым отцам столько, Христос на кресте муки принимал, а они его золотят и носят как кулоны! Все тюрьмы, лагеря и исправительные колонии были взяты штурмом, как Бастилия, и превращены в пивные рестораны с номерами. Признаться, музыка там играла препротивнейшая, но народ валил густо. Нравилось народу кое-что препротивнейшее, может, и не только тюремный шансон, тут уж ничего не попишешь.

Города превратились в арену насилия. Грабежи, разбои, убийства заполонили все. Милиции с полициями, ЧОПы и дружины не спали сутками, валились с ног, но поделать ничего не могли. А что сделаешь - сроки-то уже не страшны, а раз срока нет, то все позволено!

Вспомнилось всё. Давнишние обиды, обманы и предательства, ревность и зависть, жадность и личная неприязнь стали поводом для крутых разборок. У наемных разборщиков работенки было невпроворот. Сицилийская вендетта, кавказская кровная, суды Линча, месть японская, китайская, африканская – да все виды справедливого возмездия заполнили некогда благополучные европейские городишки и деревеньки. Не обходилось и без перегибов – были отмечены отдельные случаи национальной резни. Пострадали в первую очередь титульные нации, которых давным-давно меньше, чем остальных. «Наконец-то мы сведем с ними счеты! Все беды от неверных! Спастись можно только через победу!» И так далее.

Отчасти можно было надеяться на естественный и здоровый всплеск религиозной экзальтации. Все-таки – конец света, страшный суд, надо не грешить, очиститься – ведь грешникам геенна огненная, а праведникам – вечное блаженство. Но праведники почему-то не рады. Поступали тревожные и обескураживающие вести их епархий, что неспокойно стало даже в монастырях, а несколько из них просто фактически превратились в бордели – эх, хоть раз, еще раз, напоследок-то… Укрепление дисциплины давало только очень кратковременный эффект. Что уж говорить о прихожанах и особенно о прихожанках – как с цепи сорвались, прости господи, очумели все, так и норовят согрешить.

 

Глава 4

Марина и Тимур

(продолжение №2)

 

- Тимур, чего тебе снимать комнату, перебирайся ко мне! - Предложила Марина через пару дней. – Сейчас найти крышу над головой – не проблема. Надоем тебе – уйдешь и найдешь новую.

- А если я тебе надоем?

Под вечер Марина любила гулять на Воробьевых горах, от Парка культуры до Мосфильмовской. Машин нет, зелень, река, мамаши с колясками и пожилые физкультурники наживают себе здоровья впрок, не торопясь семеня по мягким дорожкам парка. Тимур уже совсем перестал прятаться, никого из государственных мужей он уже больше не интересовал, и ему тоже понравился маршрут - не горы, так горки, не крыша мира, так пуп Земли. Они прохаживались под ручку, как давнишние супруги, но каждое прикосновение, пойманный взгляд или дыхание, каждый поворот в беседе дарили им неизъяснимые блаженства.

- А ты мне не надоешь. Никогда.

- А никогда не будет. Моя задача - продержаться хоть сколько-нибудь.

- Ну что ж, шансы у тебя есть, используй, не прогадай. Кстати, чего это к тебе, моя напарница клеилась?

- Да я не понял, по-моему, она просто дуется на тебя. Мне так странно, как будто ничего не произошло, понимаешь, я наблюдаю за поведением ближних наших и диву даюсь – что же за существо такое – человек! Хоть потоп, хоть беда – а ему все нипочем! Мелочи как были важнее масштабного, так и остались. Такое впечатление, будто этого масштабного в их душах просто нет! Причем далеко не самые темные, не самые забитые люди!

- Ну, просто они гонят от себя все неприятное. Ведь на что они могут рассчитывать? Не на что, просто плыть по течению, ждать, - так зачем себе душу травить? Наоборот, надо как-то успокаивать и себя, и других. В церковь сходить, молиться о спасении.

Они остановились, облокотившись о каменные перила. Река текла довольно равнодушно, ей давно приелись все безобразия, на которые ее обрекли люди – грязь, мазут, пустые бутылки и пакеты, неопрятные баржи и алчные прогулочные трамвайчики, дебаркадеры с ресторанами, захламленные пристани… Было ее жалко, и стыдно за себя, и что тут – только вздохнешь да разведешь руками, ничего, мол, не поделаешь. Мы вот ничего в речку не бросали.

- Спасение, которое даруют боги – единственная спасительная мысль. Даже если никакое спасение и невозможно. Знаешь, я в университете был активистом общества спасания на водах. Так вот, оно не гарантировало спасения на водах, а занималось спасанием. Пустячок, а понятно. Главное – верить в спасение, а с этой верой легче сгинуть.

- Боги позаботятся, чтобы мы не пропали? Почему же они никого раньше не спасали? Сколько войн, сколько крови и слез совершенно невинных людей!? Наверное, раньше не было так предельно плохо.

- Ну, может быть, ты и права. Но такое спасение не требует от человека никакого выбора, никакого поведения или поступка. С тобой опять обойдутся как всегда – как с предметом, как с единицей какого-то множества, элементом толпы или массы. У тебя будет общая рецептура поведения.

- Ну и что, чего в этом плохого – какая разница всем или поодиночке?

- Обычно люди думают, что сделать, как поступить вот сейчас – но они не думают о том, с чем придут к своему финишу, зачем все поступки. То есть не внутренняя логика повседневности, а общий, итоговый смысл от них скрыт. Может, он и неважен? День да ночь – сутки прочь? И вдруг все – все без исключения – поставлены в ситуацию финиша, конца. Но ведь только буддисты готовы к такому повороту. Нас-то никто не готовил к сознательному и спокойному выбору – как принять конец жизни. Вот солдат – он готов на бой и на смерть ради победы. А тут – тотальное поражение, полностью бессмысленное и несправедливое. И неодолимое. Лишает ли это смысла наши последние дни – может, утопиться в шампанском? Или попытаться хоть напоследок наделить несчастных счастьем – голодных накормить, больных вылечить, бездомных согреть, детей – любить и нянчить… Ведь на завтра, на будущее уже ничего не отложишь. Не будет ни завтра, ни твоей отложенной доброты.

- Ну и что из этого следует, что делать?

- Не будет завтра – сделай все сегодня. Завтра – это враг сегодняшнего. Оно не дает сбыться сегодняшней жизни. И вдруг «завтра» - нет. Его не будет! Разве это не придает темпоральному настоящему статус экзистенциально настоящего?

- То есть, я этих слов не понимаю?

- Ну, нашему сегодня придает масштабный смысл, соизмеримый с предельно возможным для каждого. Не снимает с человека ответственности, можно так сказать, за себя самого. По гамбургскому счету. Тут важный нюанс: впервые и напоследок, и это совсем не случайно, только так и могло быть, настоящее стало всеобщим, как и смерть, как и общий конец. Теперь нельзя кивать на потом как-нибудь. Теперь человек должен состояться. Разве это просто? Разве кто-нибудь к этому готов? Насколько я знаю, только старые философы, уже на склоне лет, были готовы к подлинному, к оценке настоящего как конца – своего! - света. Только свет старости освещает времена подлинным светом, и только старикам открыты предельные смыслы бытия. А теперь – подсознательное любопытство, которое подмешивается к страху пустоты и к горечи ухода из жизни, с которыми ждет своего конца старый человек, распространяется на всех – буквально, кто не боится думать.

Они прошли еще шагов сто. Молча. Потом Марина опять остановилась.

- Почему только старость? А любовь – и есть одно из спасений. Вот что безусловно подлинное, о чем не надо спрашивать – есть смысл, нет смысла, надо – не надо… И потом, она – вне времени. Она и полнота, и пик жизни, и в каком-то смысле ее конечность – ведь любовь не вечна. Она дает вечность на время, дает побывать нам в вечном – пусть ненадолго, но потом, когда ее уже нет, в человеке остается след пребывания в вечности. Вот откуда и мудрость старых людей – они накапливают в себе следы вечности.

И в глубокой задумчивости, обнявшись, влюбленные скрылись за поворотом набережной. Они не чувствуют дрожи Земли под ногами, потому что плывут по облакам.

 

Глава 7

Эрос и Танатос, Марс и Меркурий

 

А дестабилизация не заставила себя ждать. Правительство перестало объявлять новости по телевизору. Дикторы были с огромными синяками под глазами – то ли с перепою, то ли от горьких слез. Милиция и внутренние войска сгруппировались на правительственных трассах, важнейших хозяйственных объектах и горнолыжных курортах. Тем не менее, то тут, то там становилось известно о крупном ограблении, хищении, разбое, грабеже или ином глумлении над собственностью. Банки закрылись. В метро не пускали. На работу надо было идти пешком. Люди оставались ночевать прямо у рабочего места – в баре, в бане, в офисе и в палатке. По коридорам министерств и ведомств бегали и катались на велосипедах мелкие дети. Водоснабжение и подача электроэнергии были обусловлены невыполнимыми требованиями отпускающих организаций. Реформа ЖХК притормозилась. Короче говоря, в городах стало неспокойно. Некомфортно как-то стало в городах.

И если в дневное время еще можно было как-то перебежками и группами – двигаться по городам, то ночью даже уличные собаки старались не высовываться. Банды подростков, банды кавказцев, банды скинов, банды бомжей – да кто там разберет в темноте, от кого досталось по лицу и по голове! – боялись друг друга и старались избегать прямых столкновений. Нападали исподтишка, с численным перевесом и непременно вооруженным способом. Короче, каждая ночь – Варфоломеевская, только принципы резни стали плюралистические. У каждого - свой. И как водится, самые кровавые разборки шли внутри криминальных сообществ. Вы знаете, наверное, что период становления идеологической доктрины сопровождается обычно не столько борьбой за чистоту доктрины, сколько за чистоту рядов – со всеми последствиями, которые даже невозможно себе представить…

 

Вот почему стали складываться новые практики спасения.

Сначала в Венгрии, а потом уже и в других странах, наметился отток населения из крупных городов в сельскую, а точнее говоря, в лесную местность. Ехали семьями, со скарбом, провиантом, тактическими запасами закуски и выпивки. В основном останавливались на берегах великих рек, у старых купеческих городов, вроде нашего Мышкина, если знаете такой. Ставили палатки, летние кухни, выставляли вооруженные караулы, принимали местные законы – причем обходились и без выборов, и без особых Дум. Закон простой – принимаешь наш порядок – заходи, гостем будешь, а нет – катись, и поскорее. Типовое название таких поселений пошло от фантазий великого русского провидца, аристократа по происхождению, но простолюдина по убеждениям – князя Кропоткина. Назывались они либо «Анархия», либо «Анархиенвальд», либо просто Анархиево. Если кто искал такое местечко, разница в названиях ничего не значила – устав был примерно одинаковым. Просто спросите у любого местного, где тут стоят анархисты, и он вам покажет, да еще и проводит, да еще и задержится на денек – другой. А почему, спросите вы, с какой стати местным задерживаться в поселениях пришельцев, да еще на пару-тройку денечков? Ведь и дома дел невпроворот! А потому, что в поселках временного – а стало быть, и до конца света пребывающего – проживания горожан анархистов царили весьма непривычные, но кое в чем привлекательные нравы и устои. Главное, они были и впрямь временные, введенные с учетом сложившейся обстановки, теоретики называли их ситуативными. Какая ситуация, такая и мораль. Такие и нормы. Основной лозунг был не нов. «Нравится – не нравится, давай, моя красавица». А понимать его следовало в том смысле, что вневременные и общечеловеческие ценности и нормативные системы отменяются впредь до особых распоряжений. Если таковые, конечно, последуют. Да еще надо посмотреть, от кого именно, ведь опыт игнорирования псевдо-авторитетов тоже кое-что значит. Нам больше не указ ни политиканы, ни попы, ни паханы. К нам сюда с чужим уставом лучше не суйся.

А у нас все просто – пиши, как говоришь, и делай, что хочешь. А лучше не пиши, а делай. И с утра до утра – а можно сказать, с обеда до обеда, с ужина до ужина – какая разница, время суток было упразднено в третью очередь, люди предавались друг другу безо всяких ограничений и стеснений. Хочешь, в телесном, хочешь, в духовном, хочешь, в эстетическом, - да в любом смысле. Или во всех вместе разом.

В первую очередь было упразднено имущество. Скинулись в общак. Во вторую очередь – социальные институты. Все без исключения. Но ежу ясно, что первым рухнул институт брака. Можно было всем, всех, всегда и сколько хочешь. Отказы считались неприличными и не принимались. Ну, а в-третьих, вместо времени была объявлена вечность. Пусть и временная. То есть недолгая, но все равно вечность. Без разблюдовки на периоды – дни, недели и месяцы были упразднены как анахронизм. Биочасы важнее. От приема пищи до приема. От акта до акта. От паузы до паузы. От сна до пробуждения. Все ведь так относительно в жизни, а на пороге смерти – тем более!

Попасть туда не трудно. Если ехать на автобусе от последней станции электрички – все равно куда, в какую сторону, пока не кончится бензин, а обратного хода нет и не надо – в бездыханном автобусе поселится очередная семья – хотя не в прежнем смысле этого слова. Семья – это просто публика, спокойно размещающаяся в салоне автобуса. Вот во что превратилась современная семья, горько воскликнул бы ревнитель традиционных устоев! Воскликнул, но тут же прикусил бы себе язычок. И понятно, почему. А чего бы ему еще делать в автобусе, как не снимать сладкие плоды развала традиционного брака, с его нелепыми ограничениями, заблуждениями и косностью? Водитель автобуса волен сам решать - оставаться со всеми прибывшими или испариться, пока цел, и как правило, в таких поселениях всегда было на одного мужика больше, чем баб. Дисгармония, спросите? А вот и не скажу, нет данных, отвечу: не уверен, что должно быть поровну тех, кто берет, и тех, кто дает. Поймите это не буквально, если можете.

Итак, приехали. Вылезаем. Высокий берег реки, мелкий белый песочек. Сосны. Край света. Дальше ехать некуда, незачем, да и неохота. Выгрузили вещи. Ждем команды. А ее нет и не будет. Так же как не будет и не предвидится санкций, предписаний и вообще ничего, к чему мы привыкли. Молодежь сразу снимает с себя все. Идет в воду – чтобы оправдать стриптиз. А за ними – и постарше, но в воду не лезут – холодно! – а жмутся друг к другу и потихоньку начинают пританцовывать. Кто-то заводит музыку, кто-то откупорил пузырек. Без стаканов, из горла, по кругу. Руки идут по привычным маршрутам. Глаза закрыты. Никто не подсматривает. Всем все равно. Сопят, как на дистанции, но никто не сойдет раньше времени. Молодежь начинает плескаться. Остальные распадаются на парочки, странным образом скрепленные совершенно ненадежными способами. Темнеет. Еще пузырек. Другая музыка. Другие парочки. Другие способы сцепления. Подошла молодежь, вливается в общее движение – единство противоположностей торжествует! Совсем темно. Сопят, стонут, рычат и ревут, визжат и просто кричат танцоры. Кончилась музыка, некому завести. Тишина. Темные тени - уже не поймешь, кто с кем, и уже давно не важно, вырываются из круга, ненадолго покидают танцплощадку, украдкой прячась за ближней сосной, цепляются за местечки. Недолго. Распадаются, возвращаясь с разных сторон в свет костерка.

Думают, с кем бы еще.

Думают, что счастливы.

Думают, что сделали кого-то счастливым.

Думают, что спасаются.

Врут, конечно, и себе и другим.

Но сами этого не знают.

А наутро, после подзарядки, не то семинар, не то проповедь, не то установка на текущий момент. Самый яркий оратор (хотя и не самый привлекательный) доходчиво разъясняет неважно выглядящей публике, в чем соль ситуации.

- Фатумисты! Человеческое общество всегда было оковой индивидуальной свободы! И все потому, что люди боялись будущего – оно терроризировало природу человека! Только сейчас, избавившись от гнета будущего, мы можем вздохнуть полной грудью! И обнаженной грудью, ведь это же здорово! Близкий конец - это полное освобождение от оков, свобода, наконец, свобода – вот сладкий миг подлинной жизни! Да здравствует небесный хищник! Нет запретов ни на что – плачь, не плачь, а покорись! Долой собственность – любую, в том числе и на себя самого – на тело, на душу, на поведение, на решения! Сними с себя последнюю рубашку – но не для того, чтобы ее кто-нибудь надел! Отдай и отдайся! Нечего копить, и нечего беречь! Близкая гибель, общее поражение жизни равно победе в том, что отменяет нормы обычной жизни! Утолить свои страсти и желания – за всех наших предков, за всех узников морали, совести и права! Люди нашего комьюнити, мы признаем суд только нашего комьюнити! Будем такими, как никто до нас не мог себе позволить! Сверхчеловек, о котором мечтал Ницше – слишком тяжелая ноша для Земли, только перед самым концом ей дан шанс взлелеять самый красивый, пусть и ядовитый, цветок жизни!

И надо признаться, речи сии имели успех. Пусть временный, пусть локальный, пусть не совсем корректно обоснованный. Видимо, успех речей зависит еще от чего-то, есть какая-то тайна, которая нам неведома, и которую знают и уверенно ею пользуются невысокие, лысеющие, говорливые учителя жизни, которым мы охотно (а может, просто от душевной лени) отводим руководящую и направляющую роль.

Так что если кто и был против анархии, так это стеснительные провинциалы, не успевшие еще проводить приезжих да бивака, и не вкусившие всех благ неведомо откуда свалившейся свободы.

 

Акция

Внезапно на улицах, переулках и в магазинах открылась праздничная распродажа продуктов питания для населения. Водка по 15 копеек за 0, 5 литра – везде и сколько хочешь. И всегда. Литр – 20 копеек! Закуска – бутер в вакуумной упаковке и головка репчатого лука – бесплатно, - акция винзавода к своему двухлетнему юбилею. В районах дальнего Севера бутылек шел по 16 коп., а закуска, поставляемая местными предприятиями общественного питания – по 150 руб за упаковку. Но – демократия! – никто не заставляет, закусывай своим.

Акция началась в 8-00 по местному времени – от Чопа до Находки. Через 20 минут, а точнее – к полдевятому, Финляндия опустела, а Ленинградская область наоборот, заполнилась. К 11 часам Европа присоединилась к России – без лишних слов, военных акций и дипломатов. Часам к 12 выступил мусульманский авторитет с заявлением, что ислам никогда не противопоставлял себя другим религиям, и что у всех людей одна судьба. К обеду позакрывались все биржи, - валюты и драгметаллы были не просто подорваны, а вырваны с корнем.

Транспорт встал. Самолеты и пароходы сошли с маршрутов и мягко прервали - по техническим причинам и на ограниченное время – обслуживание населения. «Просим извинить за временные неудобства». Зато машины начали вроде ездить быстрее, но скоро тоже сникли. Школы опустели. Улицы заполнились праздничными толпами, нарядная публика несла портреты вождей, надувные шарики, национальные флажки и кричала «Спартак – чемпион!»

На бескрайних морских просторах военные корабли состязались в быстроте хода, смелости маневра и прохождению вслепую между Сциллой и Харибдой. Адмиралы противников играли с нашими в морской бой, и наши, вроде, их обставили. Когда не хватало военных кораблей, в ход шли танкеры и баржи. Поддержка с воздуха осуществлялась с единственного дирижабля, повисшего где-то в горах Тянь-Шаня на макушке горы с какой-то странной постройкой – то ли казино, то ли сауна, то ли обсерватория. Поддержка эта заключалась в речевом сопровождении всех передряг праздничной сессии. Речь не переводилась, но была слышна и понятна всем континентам и прилегающим островам.

Часикам к пяти было сломлено очаговое сопротивление властей и табачных магнатов, которых поддержали нефтяники и газовики, препятствовавших все более полному удовлетворению всевозрастающих потребностей населения.

А вот к вечеру возник феномен, прежде нигде не описанный и потому прелюбопытнейший. Народ, как известно, субъект постоянно хозяйствующий. То одно, то другое… А тут надо делать запасы, пока пруха. Первое дело обеспечить себе надежное и веселое будущее, а уж потом можно и сесть как следует. Так что заботливый народец стал запасать горючее. А куда ставить-то? Ставить-то и некуда! И вот возникло движение огораживания, как когда-то в тюдоровской Англии. Горожане отводили себе земельные участки, обозначали их веревочками, и там располагали свои драгоценные запасы – прямо на землю, ровным слоем, бутылочка к бутылочке, одну к одной, метр за метром, соточка за соточкой, гектар за гектаром приобрела земличка новые конфигурации, границы и хозяев. Правовой основы у передела земельной собственности, прямо скажем, не хватало. Но это никого не беспокоило – хватило бы сил удержать и защитить своё, а потом – разберемся. С правами. Через несколько дней бескрайние просторы родины были сплошь заставлены аккуратненькими прозрачными бутылочками, - по горам и холмам, по полям и оврагам, по берегам, а кое-где и на водной глади, если течение, конечно, отсутствует. Хрустали на обмен ставились слева, а оставшиеся – полные - стояли справа, так что при восходе и закате солнца картина была очень даже оптическая, одно удовольствие полюбоваться. В жизни всегда найдется место красоте, она, кстати, обещала и мир спасти, если что.

Контрмеры

Зычный некогда окрик - Прекратить вакханалию! - звучал как-то неубедительно. Пискляво прозвучал, если формулировать точно. Как ее прекратить? Позвали мудрецов. Они и говорят – Можно. Вакханалию может остановить только сатурналия, как учит история. Сказано, - сделано. Не дожидаясь, когда Сатурн будет в аспекте, объявлена всенародная Сатурналия – карнавал равенства, стирание всех и всяческих социальных различий. Но воспринято новшество было слишком всерьез – потому что все уже давно навеселе. И вообще, такие мероприятия готовить надо, видимо, серьезнее. Финансирование, идеологическая подготовка, работа на местах, и всякое такое. А в первый раз вышло не совсем так, как надо. Сатурналия вышла какая-то кособокая – кому мать родная, а кому – нож в горло. Это тебе всякий козел прется в дом – что в городскую квартиру, что в коттедж, что в офис, - корми его, пои, дай денег и отвернись, когда он мнет кофточку секретарше! Ну, знаете, это уже слишком! Конец света – концом света, но не настолько же! Мы же, слава богу, не римляне, у нас все-таки чуть было коммунизм не победил!

 

А прекратить сатурналию можно было только снова введением обратно единобожия, как опять-таки подсказывает нам зануда-история. И вводили. Правда, о победном шествии единобожия по планете у автора никаких сведений нет. История быстренько прогнала сама себя, как в перформансе, с начала и до конца в рапидном темпе – от варварства к цивилизации, от цивилизации к постиндустриальному обществу, от него – через великую алкогольную революцию – к эпохе постнеолита, и наконец, достигла своего апогея – Приуготовления. Но происходило все это настолько стремительно, своеобразно и с творческой задумкой на местах, что надежной и достоверной информации собрать не успевали ни социологи, ни политики, ни просто безвестные исследователи, никогда не подписывающие свои аналитические отчеты.

Садовники ни на что не обращают внимания – то есть, они, конечно, тоже люди, и в пивной, или дома за ужином, они могут позволить себе пожурить судьбу-индейку. Но на работе – ни-ни. Выращиваются саженцы, отводятся черенки, стригутся газоны, высушиваются луковицы, опыляются плодовые культуры. Готовятся теплые грядки на будущий год. Такая у них работа, такое у них сознание, и задавать вопрос, - а кому все это надо? – у них не принято.

Строителям сложнее - они не знают, что делать – строить дальше или уже нет? А зарплату за что будут платить? Дожить-то ведь как-то надо? Или нет? Только в Праге стройки работают так, как будто ничего не произошло – дом должен быть построен, и баста. Чехи работяги и раньше-то были не очень разговорчивые, а теперь из них слова клещами не вырвешь. Поди, узнай, что у них на душе.

Врачи еще кое-как лечат, а учителя разбежались кто куда, подальше от этих дебилов, хоть напоследок от них отдохнуть. Нечасто выходящие газеты стали приносить чудовищные сообщения о массовых расстрелах старшеклассников учителями элитных школ. Слава богу, они все где-то за границей. Поймали из них только несколько человек, и тут же в их поддержку стали бурлить профсоюзы учителей и неорганизованная масса работников просвещения. Непонятно – и это в странах, кичившихся своим продвинутым правосознанием!

Неизвестно откуда разнесся слух, что нападению подвергнется только Восточное полушарие, а Западное может уцелеть. Вообще-то такие известия надо тридцать раз проверить и перепроверить – мало ли что, откуда вы знаете, может враньё? Но не та ситуация, чтобы кто-то слушал спокойные голоса трезвых людей. Началось паническое бегство, причем как раз из тех мест, куда хлынул поток иммигрантов – Азия, Китай, Индия, Африка. Правда, перебраться за океан – дело не шуточная, но практически все авиалинии и пароходные кампании самоотверженно и круглосуточно эвакуировали людей из опасных мест. Билеты стоили целые состояния, мест не хватало, имел место перегруз, но все равно, даже несмотря на отдельные катастрофы, перевозки были рентабельными и осуществлялись планомерно.

 

Глава 8

Путешествие а ля Агасфер

 

В самом центре одного столичного города в скромном, по нынешним временам, дворце 17 века, собрались ученые мужи на неформальную встречу. А где им еще собираться, спрашивается, если в современные и нескромные дворцы им выдают только разовые пропуска? Да и то раз в жизни.

Не то в шутку, не то всерьез темой разговора они выбрали перевертыш основного вопроса идеологии. То есть тема была обозначена не «Что делать?», а «Чего не делать». И были у них на то серьезные причины.

Кто пришел, на встречу: все пришли, кого звали, пришли и те, кого не звали, два-три человека не пришли из тех, кого звали. Нормально. Как всегда. Опять, подчеркнем, как всегда, как будто существует такой специальный закон, регулирующий явку на самые важные встречи – вот столько-то придет, вот столько заявится, а вот столько–то либо опоздает, либо вообще не придет. Академиков было три человека, член-корров – двое, докторов наук – все остальные, кандидатов вообще никто никогда не считал. Но были, явно были и кандидаты, кому же еще высказывать свежие и толковые мысли? Короче, собрались в Красном зале, в углу – бутеры, коньяк, пахнет огурцами и раскрасневшимися секретаршами, все как всегда.

Председатель (-ствующий) и говорит:

- Коллеги, рад вас приветствовать в этот тревожный час. Особенно приятно представить вам Тимура Трофимыча Юлина, сотрудника N-ской обсерватории, коллегу Иван Палыча Фурманова. Если кто не знает, последняя информация такова.

 

(Это место вымарано цензурой.)

 

Так что от нас зависят только очень немногие, но довольно важные вещи. Не буду ограничивать вас регламентом обсуждения, высказывайтесь свободно, пожалуйста, нам сегодня предстоит выработать решения по принципиальным вопросам.

Первый – есть ли у землян ресурсы избавления?

Второй – каковы эти ресурсы и насколько они могут быть использованы во благо человечества?

И третье – стоит ли вообще хлопотать о спасении, не повлечет ли оно непоправимых последствий для космического устройства в целом? Впрочем, программа у вас распечатана, темы обозначены, так что прошу высказываться.

 

- Можно мне? – приподнял, как в школе, руку, седенький академик, директор Института демографии. – Рад вас приветствовать, коллеги, и не исключено, что радость сия дарована нам в последний раз. Что поделаешь. Да. Так вот, я думаю, что серьезному обсуждению подлежит только последний вопрос – и то уже постфактум, так на первые два вопроса ответы отрицательные. Впрочем, это не значит, что их нельзя обсуждать, даже при уже известном ответе – ну, хотя бы в сослагательном наклонении. Если бы, например, человечество не тратило около половины ресурсов – денег, материалов, энергии и мозгов – на войну, на военные приготовление, ведение войн, зализывание послевоенных ран – мы давным-давно расселились бы по космическому пространству и могли бы – в принципе спастись. Но увы! - человечество приблизительно половину населения - за всю свою историю – истребило в войнах, осадах и завоеваниях. Отравило, задушило и закололо в семьях. Сбила машинами, не спасла в родах, залечила в больницах, отравило поддельной водкой и т.п. Причем наша, христианская эпоха в этом плане гораздо более жестока, чем все языческие цивилизации и культуры. Нет уверенности, что позитивные тенденции возьмут верх в дальнейшем. Наоборот, данные свидетельствуют о том, что прогресс – это нарастание жестокости. Не буду утомлять вас цифрами, сошлюсь лишь, что эта мысль была высказана еще в начале 20 века нашим публицистом Энгельгардтом. И уже тогда он был, к сожалению, прав. Поскольку баланс живого очень хрупок сам по себе, но еще проблематичнее в космосе, такая агрессивная культура, как человек, может губительно сказаться на балансе - «живое – неживое» в космосе. Есть очень серьезные основания полагать, что спасать данную популяцию - просто нефункционально, если исходить из интересов целого. То есть Вселенной.

 

Последовало несколько выступлений, в которых ничего интересного не было. Потом слово взял молодой человек, уже доктор, правда, но доктор культурологии. Тощий, волосатый, с тяжеленными очками на носу и ужасно стеснительный.

- Я тоже хотел бы отнестись к мнению уважаемого академика. Коллега совершенно прав, приводя свои неутешительные цифры. И все с ним согласятся. И я тоже. Увы, человечество не состоялось как субъект исторического процесса – читайте об этом труды нашего соотечественника, социолога Яблокова. Но! Мы не можем похерить всех и вся из-за вашей статистики - ведь среди людей не все такое гм., не все такие недостойные, кто составляет статистику нашего уважаемого демографа. Самое высокое, что есть на Земле – это на дерево, и не телебашня. Не горы и даже не небеса. Это люди, но не все, правда, но некоторые – которые дали себе труд стремиться к высокому и достичь высокого. И вот что мы должны беречь, и вот что мы должны спасать, и вот что должно остаться – вот что достойно спасения. К сожалению, все достойные люди уже умерли. Так уж у нас заведено, что достойным ученый человек становится после смерти, начиная с некролога. Вот когда начинается его путь вверх. Из живущих – увы, таков механизм лифтинга – достойных нет. Некого спасать. И слава богу, не будем пихаться локтями. Но надо позаботиться о спасении культуры, о сохранении самых высоких и самых бесспорных феноменов культуры. На это и средства можно найти, и в принципе можно отправить в космос ракету – лучше ракеты – с записью всех существующих электронных библиотек. Проблематично, сможет ли она сохраниться, но это единственное, что мы можем реально предпринять. Благодарю за внимание.

Тимуру дали слово в середине, - он сам предупредил модератора, что не будет обсуждать содержательные вопросы, так как его тревожит судьба его коллег, и он призвал сообщество обратиться с открытым письмом к властям, с требованием внести ясность – что с ними, где они, и на каком основании они были насильственно задержаны. Ему же и поручили составить текст, чтобы потом, отредактировав и ознакомившись с письмом, его могли подписать авторитетные ученые.

Чем он и занялся.

 

Уж коли мы с вами, любезные читатели, побывали на неформальной встрече ученых, отчего бы нам, как Агасферу, не побродить по крышам столичных домов, заглядывая под них, сквозь них, сквозь потолки и стены - исключительно в познавательных целях, чтобы понять, как на самом деле люди реагируют на грядущую катастрофу? И не все люди, а те самые, о которых только что говорили ученые мужи – о людях, которым смерть сулит (сулила бы, если бы остальные остались живы) высокий ранг в энциклопедиях, справочниках и индексах цитирования.

Вот огромная мастерская художника – прямо под крышей, на приспособленном для работы чердаке. Кавардак страшный, многолетний, не то, чтобы грязно, а просто завалы подрамников, коробок, свертков, холстов, составленных без рам, этюдов в папках, папок без этюдов, сухих букетов, гипсовых голов, тел и не поймешь чего, сотни кистей, десятки карандашей, груды пластилина, токарные и слесарные станки, стамески, мастихины – все, что только можно себе представить, и еще кое-что. Пустых бутылок столько, что невольно начинаешь считать, сколько за них можно было бы выручить. На стенах в три слоя висят на веревочках работы, одна закрывает другую, и только одна стена - рабочая, на ней – огромный холст, наполовину уже размеченный контуром и краской. Никого, кроме художника, нет. Гремит музыка – что-то чудовищное, скорее всего – Пендерецкий, но точно не скажу. Глаз у художника горит, борода взъерошена, он и музыки, небось, не слышит, - и слава богу, какафония какая-то, и то ли сражается, то ли ласкает, то ли охаживает свирепым взглядом свой будущий шедевр. Вот давайте спросим его, а зачем, для кого – он ведь даже закончить не успеет, он что, ничего не знает?

- Не знаю, и знать не желаю! Моя жизнь – вот эта работа. Ну, не вот эта, а вообще – работа. Перестану работать – жить неинтересно. Да я просто не умею не работать.

- А спасаться, что-то предпринять …?

- Спасаться, что-то предпринять – а что? Делать что-то для спасения, иное, чем моя работа – значит вообще пропасть, во имя спасения. Я не жду вечной жизни – в том числе и в работах. Нет. Я хочу в них найти и себя, и все, что мне интересно. И открыть это другим, кому это надо. Вот и все.

Ну ладно, не будем мешать, с ним все ясно. Поплыли дальше.

Вот, кажется, то, что мы искали. Квартирка в стареньком доме, комнатки в высоту больше, чем в ширину – наследие коммунальной перепланировки некогда барских покоев. Темно, только в углу мерцает экран компьютера, горит старая настольная лампа – батюшки, почти такая же, как у деда в первой главе! На диване, на кресле, на кровати и на полу - раскрытые книги, книги с закладками, старые журналы, куча ксерокопий, ветхие литографии, - как можно шаг ступить, немыслимо. А у стола – видны только плечи выше головы, да дым коромыслом – сидит писатель. Тюкает по клавиатуре, смотрит одним глазом внутрь себя, другим – на конспекты, а третий глаз – который, оказывается, есть не только у индусов – зрит в корень мировой проблемы. Давайте подождем, пока он не сделает паузу. И тоже спросим – зачем, для кого, для чего он пишет? Ну, вот, прервался.

Спрашиваем.

Он, бедный, так вздрогнул, так дернулся, что нам стало неловко. Но вместо ответа что-то промычал, уставился как полоумный на незваных гостей, потом что-то крикнул, махнул в нашу сторону рукой и провалился в ворох бумаг, валявшихся прямо за его крутящимся креслом.

- Ой, хорошо, что напомнили! – вот и все, что можно было понять из бульканья, хрюканья и мычания нашего неучтивого собеседника. Невменяемый, что с ним говорить!

Пошли дальше. Только в этот раз не будем нарушать неприкосновенности приватного жилья. Давайте заглянем в лабораторию, в какой-нибудь научный институт. Ну, вот в этот.

Седой импозантный старик и трое – четверо молодых ребят засиделись перед вывернутым наизнанку прибором – на столах схемы, платы, паяльники, осциллографы, компьютеры без кожухов сверкают обнаженкой не хуже девушки на пляже, проводки, - как можно разобраться в этом ворохе блестящих железочек – одному господу богу известно. Да и то вряд ли. А этим – хоть бы что! Уверенно, не глядя, выхватывается то, что надо, вдевается туда, куда надо, подсоединяется к тому, к чему надо, и дает нужный эффект. Прибор будет называться «перцептрон», а лаборатория принадлежит Институту психологии. Перцептрон будет заменять у роботов будущего все наши органы чувств – зрение, слух, осязание, обоняние, а руководитель проекта поговаривает, что и обаяние тоже. Ну что, давайте спросим их, может, они скажут что-нибудь более вразумительное, чем писатель?

- Скажите, профессор, кому все это надо, через месяц - другой на этом месте и места-то мокрого не останется. Никогда он не будет работать, ваш прибор. Никому он не принесет никакой пользы. Не лучше ли отдохнуть, провести последние дни в эйфории безделья и неги?

- Не мешайте! Что за дурацкие вопросы, да еще при детях! Ладно, вот из-за них скажу, уж коли спросили. Наших результатов ждут во всем мире, ждут наши коллеги, наши конкуренты и наши потенциальные заказчики. Не говорю о начальстве, они же обеспечивают финансирование работы. Понимаете, только у нас в основу всей схемы положена идея, которой нет ни у кого в мире! Хотя попытки решить задачу моделирования человеческого восприятия предпринимаются во многих исследовательских центрах. И мы не то, что близки, мы уже на пороге триумфа! У нас уже работают схемы – по отдельности – моделирующие глаз, ухо и нос. Теперь нам надо найти изящную схему компоновки, и при возможности использовать синергетический эффект, и дело – в шляпе! Тут каждая минута – на вес … нет, не золота, а вечности! Это же переворот не только в нашей науке, это решает принципиальнейшие проблемы других областей знания! Да, конечно, мы понимаем, что угроза серьезная. Но так устроена наука, она не готова перестроиться из-за такой мрачной перспективы. Она будет работать до самого последнего момента – и в этом я лично вижу и ее моральную позицию. Видите ли, конец света не должен стать поводом для конца культуры, науки, да проще говоря – человека. Вот где настоящие и бессмертные ценности, в чем спасение, если уж говорить вашими понятиями. Вот так, мои дорогие. Теперь, извините, я вынужден вернуться к работе.

 

Пойми их. Все гении. Не пойду я больше по крышам, как Агасфер. Погода не располагает, да и прилично ли подглядывать, отвлекать людей, задавать бестактные вопросы – в принципе, и так все ясно.

 

Глава 9

Тимур + Марина

 

В общем, все вокруг кувырком. Кроме того, на что природа матушка положила свои меры и пределы. Пришло время, когда Марина, замирая от страха, краснея от смущения, бледнее от тревоги шепнула на ушко Тимуру то, что обычно шепчут любимому мужчине любимые женщины:

- Дорогой, я беременна.

- О, боже, поздравляю! Какое - и Тимур осекся, по инерции сказав-таки – счастье! - Но тут же понял, что сморозил что-то не то.

Марина быстро закивала и сквозь слезы и ком в горле добавила:

- Не надо, я все понимаю, не стесняйся, все в порядке. Я долго думала, что теперь будет, говорить тебе или нет…

Тимур глянул на нее так, что теперь она смутилась.

- Ну понимаешь, не время нынче… Но как я могла тебя не сказать! Конечно, не могла. И все же… пусть все будет так, как складывается, если мы с тобой и не дадим нашему малышу жизнь – полноценную, такую как у нас, как у всех, то мы же сделаем, что сможем, правда? Пусть будет во мне, ему там хорошо, и нам с тобой – тоже, верно? Если бы мы с тобой, да вообще, если бы хоть кто-нибудь смог что-то сделать, отвести беду, спасти, защитить, то тогда можно было бы что-то решать, что-то делать, думать, как поступить. А что мы можем решать? Ничего.

- Ты знаешь, все равно я … я понимаю тебя, но я очень, очень рад. Я даже не надеялся, почему-то. Мариночка, милая, у нас с тобой уже есть ребенок! Вот что важно. И мы его будем баловать. А что будет с нами со всеми потом – так ведь это потом! Как у нас раньше говорили, будем переживать неприятности по мере их поступления. Ты права, любовь – безусловное, она и решает, что делать, чего не делать…Любовь – исчерпывающий аргумент. И ни о чем не тревожься, хотя, конечно…

- Ну, я же не могу спрятаться от всего… но знаешь, мне кажется, что я почему-то стала спокойнее, вот как узнала, во мне какие-то новые силы, - может, я просто начинаю матереть? А? Когда девчонки становятся мамками? Вот, пока носят младенца, потом уже некогда меняться, наверное.

 

Несколько последующих дней ходил Тимур хмур. И мрачен. Марина сначала недоумевала – не из-за нее ли, что с ним такое? И как у них повелось, - на прогулке, под ручку, по старому парку, - спросила, что его гнетет.

- Марин, меня начинают беспокоить вроде уже решенные, ну, уже проговоренные вещи. Вот смотри, письмо, которое я составлял, давно уже – ну как давно, уж почти неделю – отправлено, и ни гу-гу. Ни ответа, ни привета. Я начинаю сомневаться, правильно ли я сделал, что убежал от них. Я понимаю, что шансов было бы меньше, нас бы всех…, но так выходит, что я их оставил, одних, в такой момент, ну, понимаешь, а вдруг с ними сделали что-нибудь? Нехорошее?

- По-моему, обычно месяц надо ждать ответа – пока проверки, пока то да се, вот вам и месяц. В лучшем случае. А то и больше, ты понапрасну, пожалуйста, не казни себя. И это все, что тебя гнетет?

- Да нет. Дед – мудрый старик, я начинаю его понимать. Если даже мы с тобой решили ничего как бы не замечать, ждать Fatum без страха и без надежды, зачем тогда вообще надо было открывать весть? Если бы кто-то другой – ну через неделю – другую, это не принципиально, повесил бы его в Сети, он бы и мучился. Правильно я сделал или нет? Ведь я не предполагал, что из этого выйдет, какие чудовища зашевелятся в душах, какие кошмарные эксцессы это вызовет!

- Я тоже об этом все время думаю. Знаешь, о чем мы с тобой не подумали, чего не учли? Что люди обладают не только индивидуальностью, и не столько ею. Главное – это их стадность. Масса или толпа – это тебе не индивид, у нее совсем другие повадки, мысли, рычаги, там нет и доли размышлений о смыслах, долге, ответственности… Ты прав в своем ригоризме по отношению к каждому конкретному человеку, если относиться к нему серьезно. Но массы, толпы – это что-то другое.

- Ну да, спасибо, да, это так. Но остается вопрос. Имеет ли теперь, накануне гибели планеты, смысл жизни каждого и всех в целом, вообще человека как рода. Ведь каждый из нас так или иначе связывает свою жизнь с человеком как таковым, то есть с обществом, в котором живет, со страной, да и вообще, со всеми людьми на свете.

- Но смысл, мы с тобой говорили, помнишь, не дар божий, он – создается, вносится в жизнь каждым, по мере сил и разумения. И можно сравнивать – вот этот человек что-то делал, а вот этот – нет. Богочеловек – это ведь доктрина о потенциальном, о возможном качестве, если так можно сказать, человека. А не об актуальном самочувствии, или сознании. Я не могу смело сказать, что вот у этого человека вообще-то есть соображения о смысле его жизни. Он возникает как особый плод особого труда, и не такого простого, и совершенно незаметного, того, который идет внутри и для себя. Так?

- Да верно. Но как все это применяется к массам, к толпе, к огромным скопищам людей, - городам, деревням, странам, целым церквам?

- Ты знаешь, мне кажется, занять свою личную позицию легче, когда речь идет о тебе одном. Да и то – самому собой распорядиться ведь ох как нелегко. А тут … Думать о благе всех - труднее, надо знать, как его достичь. Вот где религии нужны! Политика и религия – это как раз инструменты воздействия на массы людей. Там и срабатывают механизмы, о которых знают опытные политики и священники – они на самом деле, - это мне так кажется, как раз большие специалисты в мирском, в направлении и управлении огромными массами людей.

Тимур призадумался.

- Вот смотри. Позиция отшельника, отвечающего только за себя – умозрительно - самая верная. Но он понимает, что все не могут ее занять, стало быть, она не универсальная. Но мы и не лекари человеков, мы просто люди, выбирающие свой путь… уже ничего не изменить, но твердость души надо обрести в себе самом. Как в стоицизме. Уже были такие ситуации, миры рушились, впереди – страшная бездна варварства, летят вверх тормашками все ценности и представления о правильном миропорядке… - когда и возник стоицизм. Так что, вечное возвращение?

- А почему нет, может быть, не надо этого бояться? Почему нет? Кстати, если это поможет?

- Потому что стоик не берет в рассуждение рода человеческого, в целом. Ну, сейчас все иначе. Сейчас грозит гибель всем. Ведь вот ни один стоик не решал, сообщить ли человечеству дату смерти. Значит моя точка зрения не правильная, ну, какая-то не оправданная, что ли. Смертность каждого из нас – конец, финал, трагедия. Да. Но! Как-то успокаивает то, что не весь мир помирает с тобой вместе, понимаешь? Это очень важная мысль – тебя не будет, вроде тебе все равно, с тобой уйдет навсегда и твой мир, и ты сам, и вообще все, что связывает твое бытие с миром. Но мир-то останется! Или нет? Да! Сходи на кладбище, Ты знаешь, зачем они вообще нужны? С памятниками, могилами, оградками, кошмарными искусственными цветочками? Кому они нужны – тому, кого давно нет? Они нужны тем, кто еще жив. Кто останется, и мы ему жутко завидуем, - парням, которые обнимут своих девушек, им, девчонкам, которые будут орать в экстазе, потом будут нежно любить своего мужчину, потом нарожают ему детей, потом – и так далее. Смерть каждого смертного – конец, но конец тоже конечный, неполный, не всеобщий. Так было всегда. И так больше не будет никогда. Смерть завтра – это не просто удел всех живых, это еще и конец абсолютный, конец истории, конец культуре, конец нашим мечтам и нашим иллюзиям, - всему тому, что примиряло нас со смертью каждого из нас. Тут не спасут никакие иллюзии, никакие уверения – ничто, тут нет спасения, которое раньше, ну, например, христианам, оправдывало жизнь. Так в чем тогда ее оправдание? Только в жизни. Но нет такого религиозного учения, которое давало бы жизни абсолютный смысл. Нет. Все помещают смысл на верхнюю полку, ползи, дорогой, туда, там тебе будет сюрприз. Хрен вам, а не сюрприз. Нет никакой верхней полки – нет будущего. Есть общий конец через полгода. Любая религия здесь буксует.

Теперь Марина взяла паузу. Внимательно посмотрела на Тимура, и он понял, что она думает не только о том, о чем говорит.

- Смерть – ничто. Поэтому у нее нет победы, как в сказках или мифах. Есть только уничтожение. А жизнь – позитивна, она есть, тем самым она самоценна, пусть она и кончается – рано или поздно, сразу все или по очереди – в данном случае это неважно. – Марина спорила уже не с Тимуром. В ней открылся какой-то новый голос, - голос ее выношенной и вызревшей жизненной правды, открывающейся редко, и потому часто ускользающей. - Она самоценна, и это дает нам шанс – нет, оправдание шанса, шансы и так нам даны безо всякого оправдания, - дожить не просто по-человечески, а полноценно, наполняя каждый поступок, каждую мысль, каждое слово сокровенным смыслом подлинного бытия. Вот в чем урок бездны, над которой стоит человек – видит ее, понимает ее угрозы, но не дрейфит, а заглядывает себе в душу и видит в ней человеческое. Себя как он есть. А не страх, и не отвязное ухарство души или плоти.

 

Глава 10

Финиш

 

Самое печальное, что поглазеть на закат Европы стали стекаться несчастные, не принадлежавшие ранее к золотому миллиарду населения планеты. Ежевечернее событие – закат - превратилось, тем самым, в эпическую картину, куда каждый зритель мог внести свой жирный мазок. Сотни лет Земля матушка кормила, поила и грела горстку людей, которая босиком-то по ней, кормилице, никогда и ступала. Асфальты, плиточки, ковровые дорожки. Сотни лет эти счастливцы накапливали оружие, строили редуты, принимали законы, вводили свои порядки – точнее, пытались вводить – и в песках, и в джунглях, и в поднебесных горах, и на малюсеньких островках, куда и птица с материка не долетит. Сотни лет они тоннами выбрасывали несвежий хлеб, выливали скисшее молоко, сжигали несъеденное мясо и рыбу. И презирали нищих, больных и неграмотных дикарей, за счет которых жировали. Все, хватит! Они свое получат! И на планете, и так сотрясаемой природными, социальными и ментальными катаклизмами, началось еще одно – последнее - переселение народов. Воспрепятствовать ему никто не мог. Армии империй распались на отдельные гарнизоны, где командиры охраняют святые и нерушимые границы своих воинских частей. Берегут знамена. В это время толпы повстанцев занимают необъятные территории, не признаваясь себе, что завоевывают пустоту. Они уже не могут больше грабить, и идут вперед и вперед, готовые с оружием в руках предстать пред Одином. Это их священный долг. За ними тянутся миллионные обозы, раздирая на мелкие кусочки то, что осталось от героических партизанских соединений. Пыль, пустота и разруха стали уделом многих и многих очагов некогда благополучной жизни.

 

Но конечно, так было не везде. Сохранялись очаги цивилизации, и в них поддерживалась нормальная жизнь. Хотя нет, слово «нормальная» забрело сюда по ошибке. Нормальная жизнь постепенно стала наполняться экстремальным содержанием, вот так будет правильнее выразиться. Несмотря ни на что, Национальная Хоккейная Лига и Национальная Баскетбольная Ассоциация продолжают свои чемпионаты. Но рубка идет уже вне правил до победы – пока соперник еще шевелится, с ним играют. Улицы городов давно уже превратились в арену для райсинга, машины носятся как бешеные носороги – вот когда и пригодились, наконец, внедорожники. Танцульки привлекают только любителей поножовщины. И сильные мужчины, и слабые женщины увешаны кольтами, лентами с патронами, жилетами самообороны – пуленепробиваемыми, с тысячей карманчиков для разных забавных штучек – от гранат до электрошоков. В магазинах продавалась модная новинка – заточка, острая с обеих сторон, называется «Ромео и Джульетта», для двойного самоубийства, и надо сказать, брали. Приставляешь вот эдак к груди, обнимаешься напоследок, прижимаешься посильнее…

 

Больницы превратились в центры комфортной эвтаназии. На базе Минздрава организованы – повсеместно и на коммерческой основе - подразделения - во всех больницах, поликлиниках и санаториях – с общим названием «Остров Солнца». Там все желающие могли воспользоваться спецуслугами опытного медперсонала, священнослужителей, психоаналитиков и проституток, провести райские каникулы – от двух дней до недели, с предоплатой, разумеется. Вообще, много было интересных инициатив. Можно было, например, оплатить услуги «островов» квартирами, дачами, всякой другой недвижимостью или даже правами на наследство. Законодательная база немного отставала от передовой практики, но ведь это и раньше случалось, говорили депутаты. Практика, ее новые формы - и есть один из источников права, подчеркивали юристы – теоретики.

 

А так, вообще, мало что изменилось. Все ведь зависит от людей - суетливые суетятся, умные думают, трусы плачут, беспечные смеются. Все как всегда.

Самые большие оптимисты не теряли надежды – не может быть, чтобы мы ничего не придумали! Не из таких передряг выползали! Ну вот, например, если Fatum сверхразумный, стало быть, разумный? – Логично. А если разумный, что с ним, нельзя договориться? – Можно! Конечно, подпортил один козел со своими ракетами, пальнул в белый свет как в копеечку, никого не спросив, недоделок. Но ей, ему, Fatum*у - наверное, эти семечки как мертвому припарки. Надо иначе, аккуратнее. Самые опальные беглецы, самые прожженные деляги, они же заодно и борцы за все хорошее, были тайно приглашены на свои родины, чтобы помочь выпутаться. Разумеется, уголовные дела на них быстренько прекращены производством.

И что вы думаете, совершенно не напрасно. Не прошло и недели, как вариант был найден – ну, не то, чтобы решения проблемы, а подхода к решению. Интересная схема. Что, если пообщаться с хищницей прямо через Интернет? Она же там сидит? Сидит! Пригласить хакеров, они…

Пригласили хакеров. Еще пригласили, других. Держат, не отпускают. День, другой, третий. Разговаривают с ними сначала по хорошему, потом – под протокол, ну а потом уже и по полной программе.

И на следующий же день все газеты вышли с аршинными заголовками: «Шутки хакеров». «Шуточки». «Поиграли мы немножко». И другими, не менее изобретательными. А суть дела, оказывается вот в чем.

 

Все сообщения о надвигающейся угрозе для Земли – блеф. Первые сообщения об этом поступили от неуравновешенного (в других изданиях – сумасшедшего) астронома, сбежавшего из спецбольницы. Расчеты академика оказались ошибочными, Это выяснилось не сразу. Так что у молодых ребят, входивших в Сетевой пул хакеров, было время придумать новую как бы игру – с вирусом страха. «Мы просто хотели поиграть – цитировались показания заводилы, 16-летнего Максима N. - Но реально конкретно. Хорош стрелялки и аркады, преснота. Просто надо было поставить блокировку нескольких порталов в сети. Всего-то и делов.» Захватив незаконным образом информационное пространство, хакеры забили одни импульсы и запустить другие. «Чепуха, нечего делать. Но прикольно. Блин» - откровенничал на допросах юный негодяй.

Доблестные спецслужбы разоблачили мерзавцев, арестовали в разных странах двадцать человек, входящих в Пул, у них при обысках были изъяты уличающие их предметы. Некоторые уже дают признательные показания. Компетентные органы делают все для восстановления порядка и законности.

Эпилог

 

Не поймешь, то ли все с самого начала они и выдумали? - а как же дед академик, Тимур с Мариной, Таня с Женей – тоже выдумки? Они-то ведь и вправду были? А закат Европы, а просторы родины, а городки анархистов, а Сатурналии? А вип-персоны – были или нет? они-то есть на самом деле! Что же тогда - выдумки, а что произошло на самом де