Бриарей

 

Глава 1

 

У отца Андрея было вполне объяснимое для затворника увлечение – завари-вать различные травы, с целью получить новый, доселе неизведанный напиток. От глиняных горшочков, наполненных булькающей жидкостью, подымался ду-шистый пар. Отец Андрей склонялся над ними, переливая отвар из одного горшка в другой. Лицо его покрывалось капельками пота. В полумраке кельи казалось, что древний алхимик кудесничает над своими замысловатыми рецеп-тами. За этим занятием и застал его порывистый стук в дверь его утлой лачуги. Помедлив несколько секунд, инок отворил дверь, и впустил непрошеного гостя, которым оказался юродивый из ближайшей деревни. Он ожесточенно размахи-вал руками и мычал. С рваной одежды его кусками падал грязный снег и рас-ползался по земляному полу фигурными лужицами. Бесноватый топтал эти лу-жицы босыми ступнями и разбрызгивал воду по всей келье.

- «Да ты сядь, сядь и успокойся! А то я ничего не пойму», - с трудом отцу Ан-дрею всё же удалось усадить гостя на лавку. Однако тот продолжал бес-связно кричать. Тогда инок налил в медный корец свежезаваренного чая и протянул юродивому. Тот начал жадно глотать кипяток, расплёскивая жид-кость на свои окоченевшие ноги. Напившись, он откинулся к бревенчатой стене, перевёл дыхание и снова замычал, указывая пальцем на дверь.

- «Э, друг мой, так мы с тобой ничего не добьёмся!» – отец Андрей подошёл к блаженному, встал на колени рядом и, глядя в глаза, начал как можно спо-койнее выспрашивать.

- «Идти мне надо? Куда? С тобой? Да куда ж ты пойдёшь-то, горе, ты ж умёрз весь, только что на льдинки не рассыпался!»

Но юродивый только махал руками в сторону двери и призывно мычал. И тут, вдруг из-под его драной холщовой рубахи вывалился и упал на пол, в лужу рас-таявшего снега, клочок серой дешевой бумаги. Отец Андрей спешно поднял его, чтобы вода не успела повредить чернил.

Писал деревенский трактирщик. Просил как можно скорее прийти на постоя-лый двор, исповедовать умирающего. В конце записки стояло имя, заставившее монаха вздрогнуть.

- «Корней Морозов!» – вслух прочитал отец Андрей, - «Неужто тот самый?!»

Он ещё раз перечитал записку. Сомнений не было. Корявым почерком малогра-мотного человека было написано знакомое имя.

Положив письмо на грубый дощатый стол, отец Андрей начал торопливо со-бираться. Он надел на шею большой серебряный крест, накинул на плечи тулуп и двинулся к двери. Внезапно, вспомнив о юродивом, он остановился:

- « Ты побудь здесь, мил человек, отдохни, погрейся. Я сам схожу».

И, плотно прикрыв дверь, он побрёл по сугробам в сторону деревни. Через не-которое время дурачок нагнал его. Он пристроился сзади и, высоко поднимая обжигаемые снегом ноги, плёлся след в след. Обернувшись, отец Андрей с со-жалением посмотрел на юродивого, покачал головой и пошёл дальше.

Путь был неблизкий, в голову лезли воспоминания о человеке, которого он шёл исповедовать. Отец Андрей был благодарен убогому за то, что тот молчал и не мешал ему вспоминать.

 

Глава 2

 

Отец Андрей, не торопясь, брёл по лесной, еле заметной тропе. От жуткой жары и назойливой мошкары, тучами летавшей вокруг головы, настроение, и без того мрачное, грозило перерасти в депрессию. Ближайший месяц отец Анд-рей должен будет провести здесь, в лесу, среди оводьёв, мух, а если не повезёт, то и волков. Настоятель монастыря – игумен Кирилл услал молодого монаха готовить сено на дальних лесных делянках в наказание за вольнодумие. Вина его состояла в том, что он часто, по наивности своей, задавал игумену весьма неудобные вопросы, на которые искренне хотел услышать ответ. В этот раз отец Андрей спросил, почему монастырь не выделяет, согласно уставу, средства на бедных. Крестьяне в близлежащих деревнях вымирали сотнями. Голод, грязь, болезни – всё это вполне способствовало вымиранию паствы. Тогда как мона-стырь жил весьма богато и имел серьёзные запасы, как провизионные, так и фи-нансовые. Теперь отец Андрей вспоминал об этом, идя по лесу и отмахиваясь от гнуса веткой полыни.

Придя до места, отец Андрей первым делом отыскал припрятанные с про-шлого года косу и грабли, а затем занялся строительством шалаша. Работа шла не слишком споро, жара к работе не располагала. Зато к ней обязывало звание послушника. Работая, отец Андрей раздумывал, как и велел настоятель Кирилл, о своём проступке. К стыду своему, как ни старался он, но понять своей вины так и не смог. Тогда он решил прекратить размышления и искупить неведомый грех усердием и прилежностью. Кое-как достроив шалаш, монах взялся за косу и работал до самого вечера, ни разу не останавливаясь перевести дух. Когда же начало смеркаться, отец Андрей, запыхавшийся и потный, сел на кучу свеже-скошенной травы и, тяжело дыша, огляделся. Вот тогда-то он впервые и увидел этого странного человека, впоследствии изменившего всю его жизнь.

 

Глава 3

 

Дурачок сзади пронзительно взвизгнул, прервав воспоминания монаха. Отец Андрей, испуганный этим нечеловеческим воем, резко обернулся. Картина, представшая пред ним, была ужасна. В пяти шагах от него, разбрасывая по сто-ронам окровавленный снег, лежал юродивый. На нём, карябая когтями поси-невшую кожу, стоял и скалился волк. Зверь был не слишком большой, но дела это не меняло. Инок, задирая ноги, помчался к месту схватки. Защищаться им было нечем. У блаженного не было ничего, у монаха - только его крест.

Подстёгиваемый мыслью, что умирающий может и не дождаться исповедни-ка, отец Андрей снял с груди крест, однако сунуть святыню в пасть хищнику так и не смог. Юродивый, терзаемый зверем, истошно ревел. Волк рычал и вырывал из своей жертвы куски мяса. Кожа лохмотьями висела по краям рваной раны на груди у несчастного.

Словно в забытьи, отец Андрей поднял руку и направил распятие на зверя. Это ничем не помогло, напротив, волку сей жест более, чем не понравился. Рез-ко извернувшись, он впился мощными челюстями в запястье священника. Юро-дивый тем временем отполз в сторону и барахтался в снегу.

Волк, не разжимая зубов, хрипло рычал и мотал башкой. Отец Андрей боялся лишь одного - от боли потерять сознание. Тогда им обоим конец. Пальцы его ещё сильнее впивались в обледенелый крест, губы беспрестанно шептали мо-литву. Но спасения не было. И тогда, чувствуя, что теряет силы, монах перехва-тил распятие в другую руку и наотмашь ударил им волка. Удар пришёлся акку-рат под глаз. Зверь от неожиданности уронил морду в снег, однако, тут же под-скочил и, заскулив, отпрыгнул в сторону. Отец Андрей поднялся с колен и, что есть мочи, начал размахивать крестом из стороны в сторону. Цепь рассекала воздух со зловещим свистом. Разъярённый волк, кое-как оправившийся от уда-ра, предпринял ещё одну попытку напасть на человека, но снова получил удар цепью по оскаленной морде. Продолжая махать своим оружием, отец Андрей резко сорвался с места, и пошёл на зверя. Волк скачками понёсся к лесу. Добе-жав до деревьев, он оглянулся, пронзительно завыл, и исчез.

 

* * *

 

Спасли несчастных проезжавшие мимо тунгусы. Отец Андрей очнулся от приятного ощущения теплоты. Он, и его попутчик лежали на узких нартах. Впереди, в огромной малице, сидел молодой тунгус. Он почти не шевелился, лишь изредка покрикивал на собак и пускал сизый, густой дым из трубки.

Монах приподнялся на локте и огляделся. Юродивый так и не пришёл в себя. Он потерял много крови. Отец Андрей не помнил, сколько дней они провели, сидя в снегу, но уж никак не меньше двух.

Сзади слышался лай собак, там ехало ещё несколько упряжек. Места вокруг были незнакомые.

- Куда мы едем? - хрипло спросил священник. Возница обернулся, затем, рез-ко натянув поводья, остановил собак. Подъехали другие повозки. Тунгусы бегали, суетились, лопотали что-то на своём смешном языке. По-русски по-нимали немногие.

- Мне в деревню надо, в Змеевку. Там человек умирает! - повторял отец Анд-рей.

- Твоя ложиться, моя везти. Твоя лечиться будем! - талдычил возница, тыча в окровавленную руку жёлтым от табака пальцем.

- Мне к умирающему надо, - стоял на своём священник, - Вон, его лечите!

Возница посмотрел на сани, куда указывал отец Андрей, окинул скептическим взглядом блаженного и сплюнул:

- Его лечиться не надо. Издохнет! Твоя ложиться, моя везти!

Однако никакие уговоры на монаха не подействовали. Он сердечно поблагода-рил тунгусов, получше укрыл рогожкой юродивого и пошёл по санному следу обратно. Тунгусы что-то кричали сзади, но отец Андрей только раз обернулся, махнул рукой и пошёл дальше.

 

Глава 4

 

Человек смотрел на него из-за куста орешника. Отец Андрей сделал вид, что не заметил его, приняв за робкого крестьянина, случайно зашедшего в чужие угодья. Но, скосив взгляд, через несколько минут, он увидел, что незнакомец по-прежнему наблюдает за ним.

Поняв, что монах увидел его, человек вышел из своего убежища:

- "Бог в помощь!"

- "Спасибо", - ответил отец Андрей и тут же осёкся. Выглядел незнакомец не совсем обычно. У него не было обеих рук. Рукава его грязной холщовой рубахи были завязаны узлами в локтях. Из-под ворота виднелась во всю шею кровото-чащая ссадина. Перехватив взгляд священника, пришелец усмехнулся:

- Казаки потрепали. Беглый я!

- Каторжный что ль?

- А как хошь, так и называй!

- В чём же твоя вина?

- Ха, вина! Виноват я тем, что глаза имею, да язык вострый! За мысли воль-ные гонят меня, за то, что не такой, как все.

Отец Андрей изумлённо оглядел собеседника;

- А я, было, подумал, что ты разбойник, тать.

- Почто же тать-то? – возмутился гость.

Монах непроизвольно взглянул на обрубки рук и кивком указал:

- Из-за этого.

- А-а! Это, друг мой, здесь ни при чём, - незнакомец выставил культи вперёд, - Это – совсем другая история!

- Расскажи, - просто попросил отец Андрей.

- Э, нет! Давай-ка, святой отец, мы с тобой сперва повечеряем!

Вдвоём они скоро наломали сухих веток. При этом монах несказанно удивился тому, с какой ловкостью его новый знакомый орудовал своими изувеченными руками. Развели костёр. Угли мерно потрескивали, и казалось, что мир кончает-ся на той плавной линии, куда уже не достают своим скудным светом всполохи огня. Маленький казанок над огнём еле слышно побулькивал мутноватой жид-костью, в которой иногда показывался жёлтый картофельный бок. Отец Андрей и его незваный гость, которого как, оказалось, звали Корнеем, сидели друг на-против друга и зачарованно смотрели на суету бегающих язычков пламени.

«Ну что ж», - неожиданно встрепенулся Корней, - «К ночи и сказка. Слушай, коль хотел!»

 

Глава 5

 

Филат Морозов был человек со странностями. Кому излишняя набожность даёт душевный покой, а Филата Арсентьевича она сделала неуравновешенным, нервным человеком. Нелюдимый и своенравный, с замашками самодура, он в своей фанатичной до безобразия религиозности порой доходил до невообрази-мых крайностей. Законы Божьи он трактовал для себя сам, по-своему, не нуж-даясь в объяснениях сторонних толкователей. Семья его – старая, полуслепая мать и жена Евдокия немало страдали из-за непростого нрава этого замкнутого в своём мирке мужика. Хотя, посмотреть со стороны – вот так, в прямую, Филат не насиловал своё семейство. Однако, на самом деле, он довлел над ними, как некий гнёт, как чаша с ртутью, поставленная у кровати больного и медленно, день за днём убивающая его. Женщины терпели молча, понимая, что изменить свою жизнь они не в силах. Терпели, пока однажды не произошло несчастье, сведшее их обеих в могилу.

 

* * *

 

Евдокию разбудил пронзительный крик. Кричал сын Корнюшка. Но кричал не в избе, а где-то во дворе. Почуяв неладное, женщина присела на лежаке. Му-жа рядом не было. В своём углу монотонно забубнила старуха. Евдокия встала и осторожно, чтобы не упасть впотьмах, стала пробираться к детской лежанке. Приподняла овчину, пошарила рукой – никого. И вдруг, как проснулась, с пере-кошенным от ужаса лицом бросилась к двери, натыкаясь на неуклюжие табу-ретки.

 

* * *

 

Один и тот же мучительный сон снился Филату в течение двух месяцев. Не-кое паукообразное чудовище приближается к нему из темноты, зловеще шипит, а, приблизившись, приобретает образ сына Корнея и начинает душить, обхва-тив горло четырьмя мерзкими лапами.

Остаётся неясным, был ли этот кошмарный сон причиной Филатова умопо-мешательства, или он являлся его следствием, только на этот раз бедняга не вы-держал. Вскочив среди ночи с лежака, весь мокрый, в полузабытьи, Филат бро-сился к детской лежанке. Легко, как куклу, он сдёрнул сына с кровати. Ничего не видя, выскочил во двор, прихватив стоявший в сенцах перед дверью топор. Ребёнок, внезапно разбуженный, напуганный до полусмерти, лишь вжал свою головёнку в худенькие плечики и молчал, даже когда отец положил его правую руку на пенёк. Филат весь трясся в бешеной лихорадке. Корнюшка смотрел ис-пуганным взглядом ему прямо в глаза. От этого взгляда Филат взбесился ещё больше, утробно взвыл и резко размахнувшись, опустил топор.

Толи от дикого испуга, толи от болевого шока – ребёнок не закричал, а лишь ещё больше вжался и с силой зажмурил глаза. Забрызганный кровью, потеряв последний рассудок, Филат положил на пенёк вторую руку. Сын его не сопро-тивлялся. Боясь посмотреть на дело своих рук, сумасшедший отвернулся и уда-рил не глядя. Топор попал в локтевую кость, и как не был силён удар, как ни хрупка была детская кость, он не смог её перерубить. Рука повисла на непере-рубленных жилах. Такой боли ребёнок перенести был не в силах. Он закричал и через мгновенье, цепляясь обрубками рук за пенёк, сполз на землю, потеряв сознание. Отец его вылезшими из орбит глазами смотрел на полуотрубленную руку, лежащую на земле в абсолютно неестественном положении, на острые ос-колки костей, торчащие из раны, на кажущуюся в темноте чёрной кровь. Воз-можно, в тот миг в его голове возник луч сознания, и он понял, что покалечил собственного сына из-за обычного страшного сна. Возможно, он понял это, и в следующий миг занёс над ребёнком топор, ужаснувшись деянию своему и же-лая прекратить всё разом. Кто знает?! Однако ударить ему не пришлось. Нече-ловеческий крик, раздавшийся у него за спиной, заставил Филата бросить топор и упасть на землю, закрыв уши руками.

Евдокия, держа не пришедшего в себя сына на руках, бегала по двору и про-должала неистово кричать. Постепенно двор наполнился людьми, пришедшими на крик. Филата, снова впавшего в буйство, связали и положили на землю возле поленницы. Он дёргался, рвался на свободу и, срывая глотку, кричал, что изгнал из сына дьявола и отрубил бесу лапы.

Небо начинало синеть утренним светом. Народ со двора так и не расходился. Корнюшка, истекая кровью, лежал на коленях у матери, так и не открывая глаз. Евдокия тихонько выла над сыном как над мёртвым, раскачиваясь из стороны в сторону. Привезли фельдшера из соседней деревни. Тот ужаснулся увиденному, велел ехать за околоточным. Ребёнка занесли в избу, и только тогда люди стали постепенно расходиться по домам, живо обсуждая произошедшее.

 

* * *

 

Днём жандармы, предварительно опросив крестьян, отвезли Филата в город. Евдокию вместе с сыном фельдшер забрал в лечебницу, откуда они вернулись лишь через два месяца. Возвратившись, Евдокия нашла избу заколоченной, а на сельском погосте – припорошенную первым снежком могилку старухи свекро-ви.

Корнюшка выздоравливал очень медленно. Он всё время сидел в полунатоп-ленной избе на лавке, возле окна. Искалеченные руки его, замотанные грязными махрами, беспомощно свисали вдоль тела. Не зная, что делать с этими обрубка-ми, он даже и не пытался их приподнимать.

Сама Евдокия вернулась из города высохшей и постаревшей. Ввалившиеся глаза, окаймлённые тёмными кругами, туго повязанный чёрный вдовий платок на голове – все эти признаки говорили о её нездоровом состоянии. То, что она серьёзно больна, Евдокия узнала ещё в городе, доктор говорил ей об этом, не желая отпускать из лазарета. Но, вопреки советам медика, Евдокия не стала за-держиваться в лечебнице. Домой, в деревню они с сыном поехали, как только у Корнюшки перестали сильно болеть его раны.

К рождеству из города пришло уведомление о том, что Филат Арсентьевич Морозов преставился в доме для умалишённых. Евдокия приняла эту новость равнодушно. Муж для неё умер в ту страшную августовскую ночь. Корнюшке о смерти отца никто не сказал.

 

* * *

 

Евдокия чахла на глазах. Всё реже вставала она со своей лежанки. Выручали их с сыном соседские бабы, которые по очереди приходили прибраться в избе, растопить печь и состряпать из скудных запасов незамысловатую пищу. В де-ревне Евдокию с Корнюшкой жалели, но шептались про них, что на этом свете они не жильцы. Вернувшиеся со святочных гуляний мужики привезли Евдокии весть о её муже. Оказалось, что Филат босой и в одном исподнем сбежал из су-масшедшего дома. В последний раз его видели уходящим в тайгу. Поиски ниче-го не дали, поэтому больничное начальство не придумало ничего лучше, как уведомить родных о смерти больного.

На Евдокию это известие подействовало как гром среди ясного неба. Она со-рвалась с лежанки, долго металась по избе и надрывно стонала. В конце концов, выбившись из сил, она припёрла дверь печным рогачом, и упала на своё ложе. Пришедшей утром соседке стоило больших трудов убедить Евдокию отпереть дверь. Каким-то образом настроение матери передалось и Корнюшке. Впервые со дня возвращения из города, он начал плакать и капризничать.

Однажды утром соседские бабы так и не смогли докричаться до Евдокии. За дверью надрывно плакал Корней. Прибежавшие на зов мужики перво-наперво обратили внимание на следы под низеньким окошком. Сломав дверь, люди на-шли Евдокию мёртвой, лежащей перед дверью на обледенелом полу.

На утро из города приехали полицейские и несколько господ в дорогих сюр-туках. Полицейские долго осматривали снег под оконцем. На всякий случай прочесали березничек, прилегающий к деревне, но так ничего и не нашли. Кор-нюшку забрали у соседей, приютивших его на ночь, и отбыли обратно в город.

 

Глава 6

 

Рассказ Корнея поверг монаха в шок. В его голове не укладывалось, как можно так изувечить своего собственного сына, да ещё прикрываясь именем Бога, таким родным, таким близким для него именем.

Ужинали в полной тишине. Даже ночные птицы, казалось, были поражены этим мрачным повествованием, и не осмеливались нарушать безмолвие.

Когда казанок был совершенно пуст, отец Андрей всполоснул его ключевой водой, убрал в холщовую суму берестяные ложки, и только после этих нехит-рых действий насмелился спросить, что же было дальше.

- Хватит на сегодня жутких историй, - вздохнул Корней, ударив себя культя-ми по лодыжкам, Поздно уже. Ложился бы ты спать, брат!

- А ты?

- А я ещё маленько посижу, думку подумаю.

- Ну, спать так спать, - согласился отец Андрей, и, тяжело поднявшись на ус-тавшие за день ноги, побрёл к шалашу.

 

Проснувшись утром, молодой монах увидел, что его ночной собеседник исчез.

 

Глава 7

 

Отец Андрей косил сено семь дней, когда к нему на покос прибежал мо-настырский служка, хромоногий Касьян. Инок заметил его издали и, пере-став ворошить поджаренную с одной стороны траву, пошёл навстречу. До-ковыляв до шалаша, Касьян плюхнулся прямо на землю и долго сидел, упе-рев локти в колени, пытаясь отдышаться. Похоже, что большую часть пути он проделал бегом. Отец Андрей терпеливо ждал, пока его гость отдышится и расскажет, что же случилось в монастыре. В том, что что-то произошло, монах не сомневался, просто так гонца не прислали бы.

Наконец служник перевёл дыхание и отрывисто заговорил, утирая рука-вом и без того пересохшие губы:

- Собирайся брат Андрей. Горе у нас – владыку Кирилла тати убили!

 

* * *

 

Отец Андрей старался идти быстро, но периодически ему приходилось оста-навливаться и дожидаться отстающего Касьяна. Пройдя около тридцати вёрст, служка, не выдержав, взмолился сделать привал. Они сели на сломленный дав-нишней бурей кедр, и отец Андрей попросил рассказать ему, как произошло убийство.

- «Третьего дня просители пришли, - загнусил Касьян, - переселенцы с там-бовщины. Дескать, помираем с голодухи, на Амгунь-реке разбились. Лодки в щепки, припасы потонули. Бабы, мол, воют, детишки с голодухи пухнут. Оно и вправду, вид-то у них у сердешных малость поиздержавшийся. Да токмо нельзя же так вот запросто взять, да и отдать им провизию приход-скую. Ну, игумен и велел отрядить им две телеги зерна с тем, чтоб весь бу-дущий урожай монастырю отказали. А они, окаянные, замолкли, глазищами зыркают. А в глазищах-то – пламя адово! Повернули мужички, стало быть, оглобли восвояси. А один выходя, просипел, как гадюка – душегубы, мол. А вчерась к заутрене встали – диво. Во дворе у погребов телеги с пшеницей стояли, ажно двенадцать возов, - пропали! Да и как пропали-то, ворота за-перты, следов нет. Диво, да и только! Побежали владыке докладать, а он, сердешный возля опочивала на полу лежит, головушка разбита».

Рассказывая, Касьян мелко крестился и раскачивался в такт словам. Перекре-стился и отец Андрей.

- Из городу сыскные приехали. Расспросили что, да как. Поехали к поселен-цам на заимки, а они, телеги-то с зерном там и нашлися. Мужичков-убивцев тут же похватали. А они, дескать, знать - не знаем! Телеги, мол, дарёные. Спросили, кто подарил – сказки какие-то рассказывают. Говорят, безрукий человек обоз пригнал, зерно велел меж всех разделить, лошадей спрятать, телеги пожечь. Ну, до выяснения сути их в город угнали. А меня вот братия за тобой послали. Трава-то она никуды не денется, а с владыкой проститься надо. Ох, тати окаянные, какого человека угрохали! Да ты что, батюшка, что с тобой? С лица весь спал. Полно убиваться, что сделано – не воротишь!

Точно громом поражённый сидел отец Андрей. Упоминание о безруком челове-ке его ошеломило. Неужто правда его недавний случайный знакомый мог со-творить такой грех. Хотя внешне Корней и производил впечатление разбойного человека, но, проговорив с ним пол ночи, отцу Андрею очень сложно было, да и не хотелось верить в то, что этот человек, сам когда-то безвинно пострадавший, мог оказаться убийцей.

 

Глава 8

 

Пожилой господин в форменном сюртуке, при эполетах, долго расспраши-вал Корнюшку, дескать, помнит ли отца, да когда видел в последний раз. Кор-ней отмалчивался, и через полчаса допросу начинал тихонько скулить. Так и не добившись от него толку, полицмейстер порешил определить его на жительство в монастырь. Но монастырь при городе был только один, женский. Да и тот ма-ло соответствовал своему прямому назначению. Дело в том, что жили в нём бывшие дворянки, отошедшие от мира ввиду общеизвестных скандалов или ра-зорения. Почти не бывало случая, чтобы какая-либо из них не возвращалась в свет, отсидевшись несколько лет за монастырскими стенами. По этой причине «невесты христовы» отказались принять у себя мальчика – за ненадобностью. Служитель городской церкви также не взял Корнея к себе, обосновав это тем, что у него самого семеро по лавкам. А тут ещё нахлебник объявился. Да был бы хоть работник, а то ведь так, калека. И хотя не обеднела бы поповская изба от лишнего рта, потому как ломилась от добра, да и сам святой отец чуть не трес-кался от жира, Корнюшке за его столом посидеть не пришлось.

Устав мыкаться с ребёнком и решив, что у них, в конце концов не детский приют, полицейские чины просто выставили Корнея за дверь. Четыре дня бро-дил он, плача, по незнакомым улицам, по малолетству своему не сообразив да-же попросить милостыню. Потеряв последние силы от голода и мороза, он, на-конец, сел в сугроб, прислонился головой к трактирному забору и стал замер-зать.

Очнулся он оттого, что кто-то сильно тряс его за плечи. Кое-как разодрав смёрзшиеся ресницы, Корней увидал перед собой грязного, одетого в тряпьё мужичка. Увидев, что ребёнок живой, незнакомец обрадовался:

- «Жив! Есть хочешь?»

Корнюшка сделал усилие и кивнул головой. Мужичонка зло захихикал и сделал рукой жест приглашающий идти за ним. Как ни мучил Корнея голод, но под-няться из сугроба сил не было. Незнакомец со скептическим видом наблюдал за корнюшкиными попытками встать на ноги, затем усмехнулся, схватил мальчика за шиворот и с силой выдернул из сугроба.

 

* * *

 

Дом, в который они пришли, снаружи производил впечатление нежилого. Внутри, однако, всё было «по-людски» - стоял стол, две грубо сколоченные лавки, в углу раздавалась теплом большая русская печка. Прислонившись к дверному косяку, Корней огляделся. Грязная занавеска, отделявшая одну ком-нату от другой, колыхнулась, из-за неё показалась неприятного вида, сгорблен-ная под тяжестью лет старуха. Пристально осмотрев Корнюшку, она обратилась к его спутнику:

- Что, новенький?

Незнакомец усмехнулся и кивнул в сторону ребёнка:

- Накорми!

Старуха засуетилась, достала с загнетки пузатый чугунок, и сразу по избе раз-нёсся благотворный запах каши. Корней почувствовал нестерпимую резь в жи-воте и впился глазами в чугун, не веря, что этот предмет, источающий манящий аромат, предназначен для него. Незнакомец заметил Корнюшкин взгляд, криво усмехнулся и подтолкнул его к столу:

- Давай, братец, наворачивай! Ешь лучше! Пару дней отлежишься, оклема-ешься, потом на дело пойдёшь!

Корней взобрался на лавку и пододвинул к себе кашу. Спаситель его в это время раздевался – снимал мокрое от снега тряпьё и бросал его на печку. Старуха же удивлёнными глазами смотрела, как незнакомый ей мальчуган, проигнорировав ложку и обхватив подозрительно короткими руками чугунок, жадно ел прямо из посудины.

- Фёдор! – позвала она, - Посмотри, кого ты привёл!

Тот, кого старуха назвала Фёдором, быстрым шагом подошёл к столу, вырвал у ребёнка чугун с кашей и стал пристально рассматривать его руки.

- М-да, брат! Ошибся я, дела из тебя не получится. Что ж это за вор – без рук!

- Да гони его в шею! – проворчала старая карга.

Корнюшка весь сжался, в носу у него защипало, на глаза навернулись слёзы. Ещё секунда и он разревелся бы, если б не боялся этих людей.

Фёдор исподлобья глянул на старуху:

- Пущай поест и заночует! А завтра, ты уж, брат, не обессудь, ступай с богом, откуда пришёл. Такой ты мне без надобности!

Корней продолжал сидеть, боясь пошевелиться, и не притрагивался к еде.

- А ну ешь! – прикрикнул на него «благодетель».

Старуха, ворча под нос, ушла, задёрнув за собой занавеску…

 

Глава 9

 

Отпевали владыку с большими почестями. Простой люд в собор не пустили, потому, как не хватило места. Гроб, украшенный медными херувимами, стоял по центру. Вокруг толпилась монастырская братия. В дверях топтались нищие и калеки, служки беззвучно выталкивали их обратно на улицу. Весь монастыр-ский двор был заставлен телегами – богопослушное крестьянство прибыло прощаться с духовным начальником. Крестьяне приехали большей частью за-житочные, с поминальными дарами.

Отец Андрей, как недавний ослушник, в литургии не участвовал. А потому, наскоро пробубнив заупокойную молитву, вышел из храма и уселся на камень, под палящее июльское солнце. Молодой монах думал о своём, но невольно до него долетали перешёптывания из толпы. Мужики громко охали друг перед другом и сокрушались о том, что теперь монастырь увеличит оброк. В какой-то момент отец Андрей поймал себя на том, что очень внимательно разглядывает лица этих людей, людей, которые приехали, чтобы задобрить хозяев земли, на которой они живут. Задобрить, чтобы отвести от себя их гнев и месть. Всё ос-тальное им, в сущности безразлично. Размышляя так, отец Андрей продолжал вглядываться в толпу, как вдруг, от неожиданности он даже зажмурился на мгновенье, среди других прочих лиц он наткнулся взглядом на того, о ком ду-мал всё это время. Сомнений быть не могло, это был Корней. Его серые глаза спокойно выдержали взгляд обескураженного монаха. Затем этот призрак кив-нул, как бы подтверждая, что это действительно он, и скрылся в толпе.

Все приезжие разъехались с монастырского двора, а отец Андрей всё так же сидел на камне возле дверей храма. Он не понимал, как этот человек – душегуб, и не просто убийца, а убийца высшего духовного лица в монастыре, как мог он прийти на обряд погребенья своей жертвы, как мог он со спокойствием уверен-ного и правого человека смотреть в глаза людям и не опустить взгляда?!

Отец Андрей не заметил, как к нему подошёл старый инок отец Акимфий.

- Брат Андрей, послушание тебе! Сочти все дары, мирянами оставленные, оп-риходуй и разнеси по амбарам.

Молодой монах поднял удивлённые глаза:

- Пусть служки займутся. Что ж я буду?!

- Не гордись, брат, не гордись. Гордыня – грех великий! – и старик степенной поступью удалился.

Отец Андрей нехотя поднялся с камня и подошёл к телегам. Даров было много. Телеги были доверху нагружены зерном, рыбой, сукном и мясом, над которым, несмотря на вечернее время, тучей роились мухи. Затаскивая всё это добро в просторные монастырские амбары, отец Андрей вдруг вспомнил тамбовских переселенцев, помирающих от голода в своей деревушке.

«Почему они пришли просить в монастырь?» - думал он, - «Почему не пошли к богатым соседям? Ведь вот же, в монастырь безвозмездно привезли. Нешто голодающим отказали бы! Ан нет, видать отказали! Эти люди без проку для се-бя ничего не сделают и ничего не дадут! Такая уж порода!»

До утренней зорьки отец Андрей разгружал телеги, таская, записывая и раз-мышляя. Оставались неразгруженными четыре телеги, когда небо заметно заси-нело. Стали видны в утренней мгле очертания монастырских стен и куполов. И тогда отец Андрей отложил в сторону причётную книгу, впряг в оставшиеся те-леги лошадей и, привязав вожжи к телегам, друг за другом погнал их в лес.

 

* * *

 

Переселенцы плакали и благодарили монаха за привезённое жито. Какой-то старик всё кланялся до земли и беспрестанно повторял, что к следующей осени крестьяне непременно отдадут всё до зёрнышка. Отец Андрей улыбался, убеж-дал его, что это дар, и что возвращать ничего не надо. Как вдруг довольная улыбка исчезла с его уст. Он оставил мужиков разбирать телеги и подошёл к одной из землянок, в которых жили поселенцы. Возле неё стояла впряжённая худющая кляча. На телеге, накрытый дерюгой, лежал труп распухшего от голо-да и черного от грязи, нестарого ещё мужика. Рядом с покойником сидел маль-чуган лет десяти-одиннадцати. На коленях у него лежала заржавленная лопата, в руках вожжи. Он пристально и исподлобья смотрел на отца Андрея, пока тот подходил ближе.

- Отец? – спросил инок, кивнув на покойного.

- Батька. За полчаса до твоего приезда от голода помер, - ответил паренёк, по-тянул за вожжи, и телега, скрипя, повезла свой скорбный груз в поля, на берег реки Амгунь…

 

Глава 10

 

Корнюшка не спал почти всю ночь. Даже каша, которой ребёнок, безуслов-но, насытился, не способствовала сну. Он решил, что встанет раньше всех и не-заметно выберется на улицу. Но случилось по-другому. Внезапно, полог отдёр-нулся, и Корней увидел серое лицо Фёдора – своего вчерашнего благодетеля. Тот пристально смотрел на мальчика с минуту.

- А сведу-ка я тебя к Герасиму. Может ему ты на что сгодишься, да и тебе самому по проулкам валандаться – мало проку. Ну, вставай!

Корней послушно сполз с топчана и, безмолвный, пошёл следом за своей судь-бой по безлюдным утренним улицам.

Изба, до которой они шли около часа, стояла на самом краю городка, почти вне его. На стук им очень долго никто не открывал. Корней уж было, подумал, что в доме никого нет, но в следующий момент Фёдор взвизгнул:

- Ну открывай что ли, студент! Это я, Федька!

Через мгновение дверь отворилась, и гости вошли в полутёмное помещение, на-поминавшее скорее средневековую аптекарскую лавку, нежели жилую комнату. Бревенчатые стены были украшены бесконечными полками, заставленными всевозможными банками и колбами. Все эти сосуды, покрытые пылью и паути-ной, были заполнены прозрачной жидкостью, в которой плавало что-то чёрное. У небольшого окошка, еле пропускавшего дневной свет, стоял длинный дере-вянный стол, сплошь заваленный предметами, назначение которых Корнею бы-ло неизвестно. В дальнем углу комнаты, прибитые к стене, стояли деревянные нары, поверх которых была настелена слёжанная солома. Ещё одним предме-том, говорившим о том, что это не крестьянское жильё, была керосиновая го-релка. Бедные горожане в то время не могли позволить себе такую роскошь, и освещали свои лачуги обыкновенными лучинами.

В избе витал какой-то странный, едва уловимый, кисловатый запах.

Сам хозяин дома произвёл на Корнюшку пугающее впечатление. Молчали-вый, одетый в грязную длинную рубаху, заросший спутавшейся бородой и длинными нестриженными волосами, из-под которых сверкали огромные чёр-ные глаза, он сразу же захлопнул за гостями скрипучую дверь и, нахохлившись, сел на свою утлую лежанку.

 

Глава 11

 

Пётр Евграфович Бельской был дворянин, сын тульского помещика, отстав-ного статского советника - Евграфа Андреевича Бельского. Образование Пе-тенька получил обыкновенное для своего сословия – восемь лет гимназии, кото-рую закончил, однако же, с отличием. Именно сей факт заставил его батюшку задуматься над будущим своего дитяти. И после долгих сомнений и раздумий, он отправил таки сына в Санкт-Петербург, дабы тот продолжил обучение в уни-верситете и послужил царю и отечеству, как когда-то служил он сам. Пётр, од-нако, отцовских надежд не оправдал, и в университет не поступил, хотя виною тому было вовсе не недостаточное образование, как указывалось в отказном листе. Просто университет был переполнен сынками придворных чинов и име-нитых генералов.

Евграф Андреевич не стал удручаться из-за неудачного поступления в уни-верситет, и отдал сына в московское гвардейское военное училище, уплатив чи-новным взятку в половину своего состояния. Он надеялся со временем воспол-нить эту трату за счёт своей пенсии и службы Петра, но судьба, увы, распоряди-лась иначе. Скончался бывший статский советник у себя в имении от апоплек-сического удара.

Пётр, вскоре после смерти отца, ввиду отсутствия интереса к воинской служ-бе, бросил учебу в военном и стал готовиться к поступлению в медицинское училище, окончив которое, был таки принят в питерский университет.

Учился Пётр прилежно, лекций не пропускал, друзей не имел. В свободное от занятий время читал книги по биологии и медицине, а не занимался полити-ческими афёрами и весёлыми гульбищами, как большинство студентов.

Окончив учёбу, Пётр стал просить кафедру в родном университете, чтобы с великодушного позволения учёных мужей преподавать, и самому продолжать научные опыты и исследования. Ученые мужи от души посмеялись над провин-циалом-выскочкой, предложив, в шутку, поднабраться опыта и через пару лет предоставить письменный отчет о проведённых исследованиях. Пётр принял предложение за чистую монету и, недолго думая, продал отцовское поместье и уехал в Сибирь. Здесь он купил небольшую крестьянскую избу на самой окраи-не маленького сибирского городишки. О себе Пётр не распространялся, жил под чужим именем, знакомств не заводил. Да особенно им никто и не интересовал-ся. Знали про него, что зовут его Герасим, бывший студент. Да мало ли таких по всей Сибири! По первости думали, что ссыльный, однако полиция им не инте-ресовалась и на учёте не держала. Так, помалу, успокоились, обвыклись.

Лишь несколько человек во всём городишке знали, чем занимается этот не-людимый человек. Да и те были люди разбойные, лихие. Ограбят в ночном про-улке торгового человека, обухом по затылку – и тащат покойного на окраину, к Герасиму в избу. Тот с ними расплачивался горстью мелких монет и плотно за-крывал за ночными гостями тяжёлую скрипучую дверь. А после, ночь на пролёт оперировал трупы и писал какие-то бумаги при свете керосиновой горелки. Ос-танки вывозил на городское кладбище – благо не далеко – и закапывал перед оградой, тщательно обкладывая свежевскопанную землю заранее заготовлен-ным дёрном.

 

Глава 12

 

- Вот, привёл тебе, - Фёдор кивнул в сторону Корнея, - Может сгодится на что!

Герасим оглядел мальчика с ног до головы, на секунду задержавшись взглядом на его изуродованных ручонках. Казалось, он был чем-то недоволен и даже раз-дражён.

- Ну, сгодится, али как? – радуясь непонятно чему, спросил Фёдор.

Хозяин дома, так же молча запустил руку в солому, достал оттуда грязную тря-пицу и, торопясь, протянул её Фёдору. Тот, усмехнувшись, развернул, ссыпал монеты в ладонь и, бросив тряпицу на солому, пошёл к выходу. У двери обер-нулся к Герасиму:

- Ну, прощевай! – перевёл взгляд на Корнюшку и, ещё раз усмехнувшись, за-крыл за собой дверь.

 

* * *

 

За всю неделю, что Корнюшка жил у Герасима, тот не промолвил ни слова, ни разу не обратился к мальчику, и даже не поинтересовался, как его зовут. Молча, два раза в день, он ставил перед Корнеем чашку с незамысловатой по-хлёбкой и тут же отходил в угол, садился на нары и из полумрака наблюдал за тем, как ребёнок ест. Казалось, он что-то обдумывает, на что-то пытается ре-шиться, и потому, как, поблёскивая, метались его чёрные глаза, заметно было, что сомнения эти раздирали его на части.

Корней же послушно ел поданную ему пищу, а всё остальное время молча сидел на лавке, как когда-то в своей родной деревенской избе, стараясь ни на что не смотреть, что бы не раздражать своего странного хозяина.

 

* * *

 

Если б Корнюшку спросили позже, что разбудило его в ту ночь, будь он взрослее – ответил бы – напряженность. Сквозь сон детским своим чутьём по-чувствовал он, как что-то сгущается над ним, как воздух сжимается и давит на шею, и страх, подносит свою шерстяную руку к его лицу, от чего по волосам проносится лёгкий, неприятный холодок. Он проснулся. Проснулся и увидел в темноте, над собой… Это был даже не человек, это была тень человека. Рука его с зажатым в ней скальпелем, дрожала, и сам он весь трясся мелкой дрожью. Скальпель в темноте не было видно, но Корней, маленькой пульсирующей жил-кой на детской шее, чувствовал холод метала. Чувствовал, как этот холод то приближается, то нервно отдёргивается и исчезает во тьме. Он не закричал и не зажмурился, он во все глаза смотрел на человека, который долго и отчаянно го-товился – готовился отнять у него жизнь.

Текли бесконечные секунды, а убийца так и не решался сделать одно, всего лишь одно движение рукой. Герасим знал, что полосни он сейчас скальпелем в темноту, откуда не слышится ни дыхания, ни шороха, и всё кончится. Там, за чертой, уже не будет мучительных сомнений, дальше всё пойдёт как всегда, по накатанной колее. Всего один взмах руки… Герасиму никогда не приходилось резать по живому. И вот он, склонившись над детским тельцем, трясясь, словно в лихорадке, мысленно убеждал самого себя тем, что он медик, ему это нужно, и не только ему! Это нужно будет многим людям, потому что, став врачом, он спасёт многих! Так неужели жизни тысяч людей не стоят одной, искореженной и никчёмной?! Ведь этот несчастный ребёнок, которому не больше пяти лет, ещё и не начинал жить, а жизнь его уже ударила и обрекла. Кто знает, какие ещё муки она уготовила маленькому калеке. Не лучше ли закончить всё сейчас, од-ним взмахом руки?!

Внезапно, Герасим увидел, что ребёнок не спит, и смотрит прямо ему в глаза. В тот же миг рука его разжалась, и скальпель с глухим стуком ударился о дос-чатый пол. Ребёнок вздрогнул. Герасим, закричав от ужаса, не разбираясь в темноте, ринулся прочь, опрокидывая лавки. Корнюшка, не в силах больше сдерживаться, как-то по-детски просто, надрывно захлёбываясь, заплакал. Гера-сим кинулся к нему, схватил в охапку и, прижимая к себе, зашептал горячо: «Ну, всё, всё! Всё!»

Словно молния ударила, осветив в совершенно ином свете всё, в чём он убеж-дал себя несколько минут назад. Всё казалось теперь нелепым и никчёмным. Прозрение, которое Герасим обрёл так внезапно, наполняло его лёгкостью и ужасом. В одно мгновение он понял, что ему не быть ни врачом, ни учёным, что профессора в университете смеялись над ним и, что ради призрачных и нелепых надежд своих чуть не загубил маленькую, и без того несчастную жизнь.

Остаток ночи не спали. Корней перестал всхлипывать, но до конца так и не успокоился. Ему хотелось отодвинуться от этого страшного человека, но он бо-ялся. Боялся навлечь на свою голову какую-нибудь новую, неведомую беду. Так просидели они, молча, пока полоска холодного утреннего солнца не пробилась сквозь узенькое закопченное окошко. С рассветом Герасим осторожно встал, накинул огромный, пахнущий чем-то кислым, тулуп и вышел из избы.

 

Глава 13

 

Отслужились заупокойные и поминальные обряды, и отец Андрей снова был отправлен на заготовку сена. Шло время, и усердная работа постепенно приту-пила впечатления от недавних событий. Из монастырских на покосе никто не появлялся, и отец Андрей в одиночестве, среди красот сибирской природы, по-тихоньку приводил свои сумбурные мысли в порядок. Несколько раз мимо про-ходили незнакомые крестьяне, видимо, в поисках свободных покосов, но, уви-дев, что делянка занята, проходили мимо, обмениваясь с молодым монахом од-носложными приветственными фразами.

К середине сентября всё сено было скошено, высушено, и аккуратно уложено в небольшие – чтоб уместить в один воз – копёжки. Не дождавшись посыльных, отец Андрей решил сам идти в монастырь, уведомить о том, что работа оконче-на. Надо было поспешать, чтобы вывезти сено из леса до затяжных осенних до-ждей.

Дорогой, отец Андрей размышлял о том, какое теперь устройство в монасты-ре, при новом игумене.

 

* * *

 

Придя в монастырь, молодой монах столкнулся со странным, каким-то хо-лодным к себе отношением. И братья монахи, и служки, и вообще всякий мона-стырский люд как-то коротко и неохотно здоровались с ним, отводили глаза и старались как можно скорее отойти в сторону. Больших трудов стоило отцу Ан-дрею разузнать, что нового настоятеля зовут владыка Питирим, что прислан он из самой Москвы и что, несмотря на довольно кроткий нрав, человеком являет-ся далеко не простым.

Как и предписано уставом, пошёл отец Андрей к новому игумену, дабы представиться по полной форме и отрапортоваться об окончании сенокосных работ. Владыка смотрел на него пристально, из-подлобья, однако выслушал доклад, не перебивая. Сказал только, что б о сене больше не заботился, дескать, без него перевезут, и отпустил восвояси.

Придя в свою келейку, отец Андрей задумался о причинах столь недоброго приёма, какой был ему оказан в родных монастырских стенах. За думами этими не заметил, как заснул, устав с дороги.

Нельзя сказать, что монастырская постель представляет собой очень удобное ложе, но после нескольких месяцев почивания на сырой земле скромный топ-чанчик показался отцу Андрею самой настоящей пуховой периной. Благодаря чему он проспал аж до самой заутренней. Проснувшись же, удивился тому, что его никто не разбудил – такого доселе не бывало. Наскоро одевшись и ополос-нув лицо студёной водой, он подошёл было к двери, как вдруг та открылась, и отец Андрей оказался лицом к лицу с новым настоятелем. Войдя в келью, вла-дыка указал монаху на небольшую табуретку, сам же остался стоять:

- Тебя, брат Андрей, за что на дальние-то покосы услали?

- За вольнодумие, владыка, - коротко ответил монах.

- Так, так! За вольнодумие значит?! То бишь, чтобы ты от помыслов грехов-ных очистился, верно?

- Во истину так, владыка.

- А коли так, почто ж ты, бесов сын, не успев послушание выполнить, грешить продолжаешь?!

Отец Андрей непонимающе смотрел на игумена. Тот остался невозмутим.

- Что смотришь, пёс? Зачем телеги с житом голодранцам тамбовским отвёз? Или ты дюже богато жить стал? Братия-иноки денно и нощно в поте лица рабо-тают, чтоб приумножить имение монастырское, а ты, антихрист, по своеволию разорить нас хочешь? Да всё тайно! Думал - не проведаем! Да нет, брат, ша-лишь, всё наружу вышло! – всё это владыка Питирим произнёс спокойно, почти ласково.

- Так ведь они ж…

- Молчи! Вот что я тебе скажу, инок. Вольнодумие да гордыню свою обуздать ты не можешь. Обманул ты не только братьев своих – ты Бога обманул! Не для тебя, стало быть, жизнь смиренная, монастырская. А посему собирайся и ступай себе на все четыре ветра!

Отца Андрея словно пригвоздили к табуретке:

- Помилуй, владыка!

- Ступай! – впервые игумен повысил голос. В очах его сверкнули молнии – Спасибо скажи, что анафеме тебя не предали, богоотступник!

Тут только молодой монах понял, что решение своё владыка не изменит. Сев на колени, он обратил взор свой на маленькую, закопченную от времени иконку и стал молиться.

 

Глава 14

 

Восемь годов минуло с той поры, как Пётр Бельской, забрав с собой мало-летнего Корнея, уехал в Петербург. Ночью, тайно, подпалив собственную избу, вместе с которой сгорела чужая, ненастоящая жизнь некоего Герасима, покинул он своё мимолётное убежище.

На оставшиеся деньги Пётр снял тесную комнатёнку на чердаке одного из старых домов на окраине Петербурга. Жили они на скудные доходы от меди-цинской практики, которой занимался Бельской. Его немногочисленными паци-ентами были в основном люди из черни – ремесленники, извозчики, рыбаки и прочий работный люд. Получения с них были мизерные: кто платил за визит пять, кто три копейки, а иные и вовсе расплачивались скромным продуктовым подношением. Впервые Петр пожалел о проданном отцовском имении, которое сейчас оказалось бы как нельзя кстати. Но, жалей, не жалей, а былого не воро-тишь! Так что ходил молодой доктор по первому зову, днём и ночью по бедняц-ким избам, каморкам и подвалам, врачевал, как мог, зарабатывал свои голодные гроши.

С Корнюшкой у них так и не заладилось. Если мальчонка и перестал бояться «дяденьку», то дружбы меж ними всё равно не было. Говорили друг с другом мало, всё больше по необходимости. Пробовал Пётр обучить мальца грамоте, да обжёгся. Корнюшка слушал внимательно, но заставить его прочесть что-нибудь не представлялось никакой возможности – тот лишь молчал и выжидательно смотрел на своего учителя. А однажды, воротясь от больного, Пётр застал Кор-нея за чтением большой старинной книги по анатомии. Заметив его, мальчик спокойно закрыл книгу, положил её на место и ушёл в свой угол. Тогда Пётр понял, что Корнюшка так и не простил его.

 

Глава 15

 

Из монастырских ворот отец Андрей вышел твёрдой, уверенной поступью, будто бы точно знал, куда надо идти. Мысли о своём теперешнем положении он гнал прочь. Не было в голове его сомнений, была лишь глубоко затаённая обида и здоровая злость. С осознанием неизбежности изгнания исчезла всяческая рас-терянность. Что-то переломилось в нём, и как-то мгновенно вся душа, вся грудь его наполнилась безмерной гордыней.

Жил он теперь в восьмидесяти верстах от монастыря, в небольшой землянке, которую сам, сдирая в кровь пальцы, выкопал на лесистом берегу Амгунь-реки. Жить подаянием отец Андрей не захотел (да со своим нравом и не смог бы). Пропитание добывал, нанимаясь в подённые работники на зажиточные кресть-янские дворы, словно обыкновенный батрак. Поначалу, местные богатеи боя-лись брать в работники священнослужителя, думая, что это грех. Но со време-нем, проведав, что он изгнан из монастыря, робость их исчезла, и отец Андрей нанимался на работу наравне с беднейшими крестьянами и приходящими в эти места на заработки китайцами.

С наступлением холодов работы стало меньше, и, наконец, настал момент, когда потребность в работных людях отпала совсем. Отец Андрей мерил вёрсты по окрестным поселениям в поисках заработка. Страдая от голода и холода, он настырно стучался в крестьянские избы, везде получая отказ.

В одной из многочисленных деревенек, хозяин крепкого подворья, невысо-кий плотный мужичок, слушая молодого монаха, долго оглядывал его с ног до головы, а потом вдруг сказал:

- А ведь это поди тебя надысь тот разбойник разыскивал!

Видя недоумение на лице отца Андрея, хозяин рассказал, что искал его некий человек. Расспрашивал всех и будто бы только для того в селение и пришёл. Отец Андрей попросил описать ему разыскивавшего его человека.

- Да что ж уж тут описывать?! Оборванец какой-то. Много вас тут, беспор-точников шляется. А этот и пуще других будет – руки-то по локоть оттяпаны! Сразу видать – разбойный!

Отец Андрей, наскоро попрощавшись с крестьянином, пошёл из деревни прочь. Сомнений быть не могло, разыскивал его Корней.

- «Убивец! Прознал, что меня из обители прогнали, и захотел душу мою к своим нечистым рукам прибрать!» - думал отец Андрей, возвращаясь в свою землянку.

С этих самых пор он перестал ходить по сёлам, боясь встречи с искавшим его Корнеем. Однако, как ни гнал наш отшельник всяческую мысль об этом челове-ке, надо признаться, что упоминание о нём вернуло отца Андрея к размышлени-ям о спасении своей души. Он снова начал усердно молиться, чего не делал с самого своего ухода из монастыря. Начал думать об изгнании, о своей вине пе-ред Богом. И от мыслей этих, несмотря на молитвы, душа его терзалась всё больше и больше.

С первыми настоящими морозами отец Андрей слёг. Тело его, ослабленное голодом, застуженное холодной сырой землянкой, не сдюжило и легко подда-лось хвори. Лёжа на подстилке из заиндевевшей соломы, вперив невидящий взгляд в потолок, отец Андрей беспрестанно твердил молитвы, трясясь в лихо-радке и стуча зубами. Периодически он проваливался в забытьи, и тогда вместо молитв слышалось из его угла бессвязное бормотание, перебиваемое приступа-ми хриплого кашля.

- «И остави нам… Грехи… Наши… По снегу он… Умер… Умер… Хлеб под снегом… Во имя отца и сына… Хлеб…»

Отец Андрей понимал, что умирает, что неоткуда ждать ни помощи, ни сочув-ствия, ни сожаления.

 

* * *

 

Из очередного забытья его вывел чей-то тихий осторожный голос. Открыв глаза, отец Андрей увидел в полутьме склонённое над ним лицо молодой жен-щины. Увидев, что больной очнулся, гостья засуетилась, отошла в другой угол землянки и через несколько минут подала отцу Андрею глиняную миску с ка-ким-то отваром. Обжигая губы, он сделал несколько глотков и сразу же почув-ствовал некое неземное тепло. Стараясь не расплескать, отец Андрей медленно допил оставшуюся жидкость, и только после этого стал расспрашивать свою спасительницу о том, кто она и зачем к нему пожаловала.

- Крылова я, Марья. За благословением к тебе. Горе у меня, божий человек, наказание Господь послал. Два раза беременна была, да не дал Бог, оба раза мёртвыми чадами разрешалась. А теперича опять на сносях, рожать вот скоро. Боюсь я.

- Да я и рад бы, - еле сдерживая подступившую слезу, ответил отец Андрей, так защемила сердце чужая беда, - Только как же я благословлю, когда сам гре-шен?! Ведь меня из монастыря изгнали, про то ведаешь ли?

- Человек прохожий про тебя сказывал, что святой ты. Ступай, говорит, к не-му. Он благословит, и Бог смилуется. Ты уж пожалей меня, божий человек, дай благословение, да помолись за меня, грешную. Не знаю, чем я Бога прогневила, знаю только, что тебя он услышит, не оставит меня.

При упоминании неизвестного, так о нём отозвавшегося, отец Андрей насто-рожился. Смутные догадки терзали его душу.

- Кто же тебе про меня рассказал? – спросил он.

- Путник прохожий через наше село шёл, ночлега попросил. Сам Корнеем прозывается. Сказывал, что ты переселенцев от голодной смерти уберёг.

Отец Андрей откинулся на свою лежанку. Тяжёлые мысли мелькали в голове его. Что нужно от него этому человеку? Зачем он распускает о нём такую мол-ву? Чего ожидать от него в грядущем?

Гостья его, пока он размышлял так, смотрела на него ожидающе. И такой на-деждой светился умоляющий взгляд её. Отец Андрей поднялся со своего ложа:

- Да не оставит тебя господь, сестра. Молись и уповай, - и, совершив над сча-стливой женщиной троекратное крестное знамение, он отпустил её, - ступай с Богом!

Когда крестьянка ушла, отец Андрей снова задумался. Задумался о том что, спасая тамбовских переселенцев, хотел совершить благое дело. За это его, обви-нив в смертных грехах, изгнали из монастыря. А теперь приходит к нему чело-век, за то же самое, то бишь за грехи, называет его святым и просит благослове-ния. Да ещё при участии этого странного безрукого человека. Многое во всём этом было непонятно для измученного болезнью, воспалённого разума отца Ан-дрея.

Но самое непонятное началось далее. Вскоре после описанных нами собы-тий, люди стали приходить в многочисленном количестве. Кто-то приходил в надежде на чудодейственное исцеление от какой-нибудь хвори, кто-то просил благословения, а были и просто желающие увидеть своими глазами «святого» отшельника. Все они приносили скромные подношения, благодаря чему отец Андрей мог сносно питаться. Однако лишнего он не брал. Когда провизии было достаточно, он не принимал даров, завещая раздавать их бедствующим крестья-нам в своих же селениях.

Поначалу отец Андрей опасался услышать от очередного паломника упоми-нание о безруком «глашатае». Мысли о Корнее частенько не выходили у него из головы. Но, поскольку упоминаний этих не было, он постепенно успокоился, решив, что его первая гостья – крестьянка Мария всё же благополучно разреши-лась от бремени, и, тем самым подтвердила распространяемые Корнеем слухи о святости молодого отшельника. Отец Андрей не знал, да и не мог знать, что Марии не суждено было родить и этого ребёнка. Когда настала пора, муж её, усадив беременную жену в сани, повёз роженицу в соседнюю деревню к пови-тухе. По дороге лошадь понесла, и утлая повозка, скользя по обледенелому на-сту, легко опрокинулась в придорожный овраг, расшибив насмерть обоих своих седоков. Так что паломничество крестьян к отцу Андрею никак не могло быть связано с его первым благословением. По всей видимости, без Корнея здесь всё же не обошлось.

 

Глава 16

 

Поначалу, уходя к больным, Петр оставлял Корнея дома. Когда же тот под-рос, стал изредка брать с собой. К этим прогулкам Корнюшка интереса не про-являл, однако послушно шёл за своим содержателем, когда тот звал его. Да и что интересного мог он найти для себя в бедняцких трущобах.

Однажды, прохладным сентябрьским утром, в их чердачную дверь постуча-ли. Причём стук был настойчивый и громкий. Те, кто обычно пользовался услу-гами молодого врача, стучали иначе. Растирая заспанные глаза, Пётр открыл дверь. На пороге стоял одетый в дорогой сюртук пожилой мужчина. Не здоро-ваясь, он поинтересовался, как найти проживающего здесь врача.

Наспех умывшись, Пётр собрал свои инструменты и молча двинулся к двери. Проходя мимо корнюшкиной постели, он поправил сбившееся одеяло. Корней не проснулся. Однако, как только Пётр вместе с посетителем закрыли за собой дверь, мальчик открыл глаза.

Вылезши из-под одеяла, он подошёл к запотевшему чердачному окошку. На улице брезжил серый петербуржский рассвет. Сквозь сумерки Корней различил удаляющиеся фигуры Петра и его раннего посетителя. Вот, наконец, их силуэты исчезли в туманной дымке просыпающегося города.

Корнюшка отошёл от окна. На его не по годам взрослом лице застыло выра-жение задумчивости. Он оглядывал комнатёнку, в которой они жили последние годы, стоя посредине её. Наконец, будто решившись на что-то, он подбежал к небольшому комоду и начал торопливо выдвигать тяжёлые ящики, переворачи-вая нехитрый гардероб. Вот в его изуродованных руках оказался дешёвенький, к тому же сильно затасканный, картонный кошелёк. Осторожно открыв его, Кор-ней заглянул внутрь.

- Один рубль, семь копеек, - прошептал он, - Один рубль, семь копеечек.

Закрыв кошелёк, он бросил его на место. После этого, спеша, не попадая в рука-ва, мальчик начал надевать потрёпанное пальтишко. Одевшись, он ещё раз ос-мотрел комнату. Взгляд его задержался на небольшой тряпице, лежащей на ок-не. Корнюшка подошёл и откинул краешек тряпки. Из-под него показался кусо-чек ржаного несвежего хлеба. Корней спрятал хлеб запазуху. Затем он снова подошёл к комоду, открыл небольшой ящичек, где Пётр хранил свои медицин-ские инструменты, и начал их торопливо перебирать. Найдя скальпель, Корней осторожно взял его, зажав обрубками рук. Лицо его при этом исказила недобрая усмешка. Сунув скальпель в карман, мальчик запахнул пальто и вышел из ком-наты, не закрыв за собой дверь.

 

Глава 17

 

Посетитель, уведший с собой Петра, оказался лакеем богатого приезжего ба-рина. Он привёл доктора в гостиный двор и, поднявшись на второй этаж, рас-пахнул перед ним двери довольно дорогого номера. Пройдя прихожую, они ока-зались в спальне. Возле стены стояла большая кровать. Человек, лежащий в кровати, был толст, обладал красным обрюзгшим лицом и короткими трясущи-мися руками. Его тяжёлое дыхание отдавалось коротким эхом по всей комнате.

- «Печень, астма, сердце - плохо!» - заметил про себя Пётр. Вслух же спросил весьма учтивым тоном: «Чем могу быть полезен, милостивый государь?»

Пациент попробовал произвести некое движение. Лицо его при этом приобрело выражение беспомощности. Поняв тщетность своих усилий, он, правой рукой, лежащей поверх покрывала, достал из-под накидки левую.

- «Посмотри, голубчик, совсем обездвижила. Помоги, сделай милость!»

Петр закатал рукав на неподвижной руке больного. До самого предплечья рука была синюшного цвета и довольно сильно распухла.

- «Не волнуйтесь, ничего страшного. Просто кровь застоялась», - попытался успокоить толстяка Пётр. Впрочем, тон его был мало убедителен, и больной, усмехнувшись, прошептал: «Конечно, конечно, кровь застоялась. Ничего страшного».

Попросив лакея принести небольшой таз, Пётр тщательно вымыл руки в умы-вальнике, стоявшем здесь же, в спальне. Затем он аккуратно и умело сделал надрез на безжизненной руке, возле локтевого сгиба, и, легко массируя больную конечность, начал выпускать из неё тёмную застоялую кровь.

Закончив своё дело, Пётр сложил инструменты в саквояжик, поклонился, и направился, было к двери. Хриплый голос больного остановил его:

- «Спасибо, голубчик. Что я вам должен?»

Молодой врач нахмурился:

- «Не беспокойтесь, сударь. За такие пустяки я с вас ничего не возьму».

- «Спасибо, Петенька!» - неожиданно прошептал пациент. Пётр, уже подо-шедший к двери, остановился, как вкопанный. Рядом с ним стоял и улыбался лакей, тот, что привёл его в эту гостиницу.

«Петенька!» - повторил про себя молодой человек, - «Какие знакомые инто-нации, какое знакомое…»

- «Откуда вы знаете моё имя?» - спросил он вслух.

Старик собирался уже ответить, но внезапно закашлялся, начал хватать ртом недостающий воздух. На глаза его навернулись слёзы. И не ясно было – астма-тический припадок душит его, или переизбыток чувств и непостижимых воспо-минаний. Наконец он справился с собой:

- «Не узнал, Петенька! Да нет, я и не думал… Но всё же надеялся, может быть… Сердце вспомнит. Так ведь, сколько лет-то прошло! Годков двадцать пять, небось минуло с той поры, как мы последний раз виделись. Мы тогда с покойным твоим родителем ездили лошадок покупать на Москве. Помнишь, Петенька, лошадок?»

Словно из тумана возникли перед Петром неясные воспоминания. Отец его, ещё не старый тогда, вместе со своим двоюродным братцем – Григорием Нико-лаевичем Прянишниковым, на великолепных рысаках едут по московской доро-ге. Перед барской усадьбой собралась вся дворня. А впереди всех – восьмилет-ний Петенька, радостный, смотрит сверкающими глазёнками на батюшку – поджидает. Уж близко всадники, видны улыбки на лицах. И не выдерживает мальчишечья душа, ноги сами срываются с места и несут, несут навстречу! А дядюшка вдруг вырвался вперёд, изловчился и подхватил мальчонку на ходу! И вот он, молодой барин, Пётр Евграфович Бельской, собственной персоной едет верхом, вцепившись в лошадиную холку, упиваясь неповторимым детским сча-стьем.

Вот такие картины нарисовала память перед доктором Петром Бельским. Ни время не смололо их в муку, ни события последних лет не изжили из памяти эти светлые образы прошлого.

- «Дядюшка!» - только и мог прошептать Пётр. Чувства переполнили его, миг – и он у кровати больного.

- «Вспомнил, голубчик, вспомнил!» – шептал старик, - «А ведь я искал тебя. Долго искал. И в Петербург ездил, и в Москву. Сказали, уехал, дескать, опыту набираться. А куда уехал, надолго ль – никто и не знает. Иные сказывали, будто ты насовсем из столицы уехал. А другие присоветовали тебя здесь, в Петербурге обождать. Всё равно, мол, сюда вернётся. Боялся не дождаться, помереть до срока. Знал, что надо и дальше тебя искать, да Бог здоровья не дал. Остался тебя в столице дожидаться. Ты уж прости старика, Петенька».

- «Да что вы, дядюшка, Григорий Николаевич! Мне ли вас прощать! Да мне вам в ноги упасть надобно! В ваши годы так себя утруждать, по городам разъ-езжать, да розыски вести. Знал бы я, что вы благополучно здравствуете, сам бы жизнь положил, вас разыскивая!»

- «Ну, полно, полно! Лучше расскажи, Петя, где побывал, что делал».

Пётр слегка смутился:

- «Как имение батюшкино продал, в Сибири жил. Пытался практикой занимать-ся, да не сложилось как-то. Вернулся».

- «Вон оно что! В Сибири. Кабы мне раньше знать! Ну да, слава Богу – вер-нулся! А я тебя третьего дня на мосту заприметил. Думаю: он, не он. Велел Ар-хипу разузнать», - старик кивнул в сторону слуги. Тот всё также стоял в дверях, - «Он, Архипка, у меня бестия! В лепёшку расшибётся, а приказ исполнит. По-читай уж лет сорок мне служит. Вчера прибежал, так и так, говорит, не ошибся. Племянничек, собственной персоной. Живёт по соседству, с кваса на воду пере-бивается. Ну, Петенька, и обрадовался же я! А тут как раз и хворь со мной при-ключилась. Вот, думаю, причина для встречи. Заслал к тебе Архипа, надеялся, что не откажешь старику».

- «Дядюшка, милый, да что вы такое говорите! Разве ж можно отказать!»

- «Всяко бывает. Может ты меня и знать не захотел бы!»

Пётр начал было горячо возражать, но старик прервал его:

- «Будет тебе, Петя, пошутил я. Скажи-ка лучше, удивился, небось, что старый дядька твой, с которым четверть века не видались, вдруг тебя разыскивать спо-добился. Удивился?»

- «Удивился я, когда признал в пациенте своём любимого дядюшку. А то, что вы меня найти пытались, что ж тут странного!»

- «И то правда. Соскучился старик, родных-то никого, вот и вспомнил про племянничка. Однако, Петенька, была у меня и другая причина искать тебя» - старик вдруг закашлялся, и Пётр поспешил подать ему бокал с подогретым мо-локом, стоявший на столике, рядом с кроватью. Лакей тотчас же скрылся за дверью, чтобы принести новый бокал молока. Напившись, больной продолжил:

- «Я ведь, племянник, тоже всё это время не в усадьбе отсиживался. Оказыва-ется, недалеко мы друг от друга обитали. Я ведь тоже в сибирском краю обос-новался!»

Пётр удивился:

- «Как же так, дядя! И где же?»

- «Есть за Уральскими горами захолустный городишко, Осинск называется. Вот там-то и прикупил я себе землицы».

- «Что же вас заставило в такую глушь переселиться? От родных-то мест!»

- «За богатством поехал. И не жалею – вчетверо разбогател, против прежнего! А теперь, когда смерть в лопатки дышит, надо о тебе, друг дорогой, подумать. Чтоб не пропал капиталец-то!»

- «Полноте, дядюшка! Оставьте эти мысли. Мне ваши богатства ни к чему, а вам о смерти помышлять рано!»

Старик помолчал минуту, внимательно вглядываясь в лицо молодого челове-ка. Затем, как бы настроившись на нужный лад, сурово произнёс:

- «Моё состояние, по кончине моей к тебе перейдёт. Про то уж и бумага как надо составлена. Только я тебе сейчас не о своих, а о твоих богатствах толкую!»

Увидев на лице Петра недоумение, дядя его улыбнулся:

- «Думаешь, из ума старик выжил? Нет, братец, не то. Ну да хватит загадок, слушай: давно это было. Ты, Петруша, тогда и родиться ещё не успел. Стали вдруг наши купцы, кто побогаче, капиталы свои в уральские железные заводы вкладывать. Смекнул я тогда, что не худо бы и нам с отцом твоим, упокой Гос-поди его душу, состояньица наши приумножить. Проехался я по тем местам, разузнал всё как следует, а как возвернулся – сразу к братцу. Дело, говорю, вер-ное! Ну, батюшка-то твой, сам знаешь, человек осторожный был. Как бы, гово-рит, вовсе без порток не остаться. Уж не знаю, как, а уговорил я его небольшую часть деньжонок запустить в оборот. Поначалу дела и впрямь неважно пошли. Заводы-то строились, да охотников работать мало было. По своей воле народец не шибко в те места отправлялся. Ну, Евграф Андреевич и осерчал. Впутал ты, говорит, меня, Гришка, в пустое! Слава Богу, хоть деньги небольшие пропали. От сего времени и слышать про твои железные заводы не желаю! Прошло вре-мя, дело заладилось. Отписал я твоему батюшке, что можно, мол, доход полу-чать без всяких к тому препятствий. Так нет же, заупрямился, старый чёрт, про-сти Господи! Слово моё, говорит, - камень! Я, мол, про те деньги давно забыл, слушать ничего не хочу, и не лезь ко мне со всякой чепухой! Я ему тогда начал говорить, чтобы он хоть о тебе подумал. Ты, Петенька, тогда как раз на Москве обучался. Да отец твой и слушать не захотел. Ну, характер своего братца я хо-рошо знаю, потому настаивать и не стал. А про себя решил, что передам все де-ла тебе, когда ты закончишь своё образование и возмужаешь достаточно. Ре-шить-то решил, да не тут-то было. Когда ты из Москвы уехал, я насилу смог ра-зузнать, что теперь тебя в Петербурге искать надобно. Ну, а уж когда ты оттуда исчез, я и вовсе не знал, что делать. Расспрашивал, расспрашивал, да всё без толку. Слава тебе, Господи, что хоть перед смертью удалось повидать тебя, до-рогой Петруша!» - на глазах у старика снова появились слёзы. Он неуклюже вы-тирал их здоровой рукой.

- «Не надо, дядя!» - успокаивал его Пётр, - «Волнение вам вредно. Я сейчас не стану вам мешать и пойду, а вы постарайтесь уснуть. Вам это непременно по-может. А вскорости я приду опять, и мы с вами вдоволь наговоримся».

С этими словами Пётр поднялся, взял свой саквояж с инструментами и напра-вился к двери.

 

* * *

 

Домой, в свою маленькую, простуженную каморку, он не очень спешил. Идя по широкому проспекту, окутанному лёгкой утренней дымкой, Пётр глубоко вдыхал холодный воздух, пытаясь собраться с мыслями. Мыслей было много. Словно морские волны, одна за другой, охватывали они рассудок молодого док-тора. Встреча с человеком, воспоминания о котором связаны с чем-то хорошим и добрым, задвигала на недосягаемо задний план все горести и переживания по-следних лет, вскрывала тайники человеческой памяти, извлекая из неё на свет божий всё новые и новые умильные картинки. Их сменяла мысль о внезапно свалившемся невесть откуда богатстве. Мысль эта пугала незнакомостью ощу-щений, безжалостно напоминала о пережитых скитаниях и лишениях и сразу же успокаивала скорым окончанием неустроенной и серой жизни. Следующей вол-ной шла мысль о Корнее. Вот теперь, наконец, Пётр, снова богатый человек, сможет устроить жизнь мальчика, загладив всю свою вину перед ним. Они смо-гут хорошо питаться, переедут в новое уютное жилище, Корней будет учиться. Даже увечье не помешает ему в этом. Да, вполне возможно, что возникнут не-которые трудности с устройством его в гимназию, но кого испугают подобные препятствия, когда за спиной у тебя в качестве ангела-хранителя надёжным оп-лотом лежит изрядный капитал!

Так размышлял Пётр по дороге домой. Он не строил в мыслях грандиозных планов, вполне допустимых в подобной ситуации, не тешил себя эфемерными несбыточными мечтами, простительными в его положении. Нет. План его был чёток, сложился сразу, мгновенно, и незыблемой гранитной глыбой засел в го-лове.

«Теперь уже ничто не сможет помешать мне!» - думал Пётр, подходя к сво-ему обиталищу. Он не спешил подниматься по лестнице, стараясь домыслить свои чаяния до конца, всё разложить по полочкам, перед тем, как удивить Кор-нея неслыханными радостными новостями. Они выдержали! Они вынесли все тяготы и испытания, посланные им судьбой! И вот, наконец, заслуженный и достойный итог! Другая жизнь, и нет больше ничего, что отравляло бы их мир-ное бытие!

 

Пётр Евграфович Бельской, бедный врач и богатый наследник, гонимый судьбой и ласкаемый ею, - ты не первый и не последний, на кого эта особа, на-зываемая суровой злодейкой и милостивой барышней, одним небрежным дви-жением руки дающая человеку всё и всё у него отбирающая, обратила своё ве-личественное внимание. Ты, Пётр Евграфович, не глупый человек, ощущения и чувства твои обострены минувшими страданиями. Именно поэтому, ты понял всё и сразу, лишь только войдя в свою каморку, на чердаке обычного питерского дома. И не нужны тебе стали, ни духовные искания и учёные степени, ни от-цовские деньги и дядюшкины заводы. Ты, Пётр Евграфович, человек благород-ный, остававшийся таковым в разных жизненных ситуациях. Именно поэтому, ты не разразился громовыми проклятиями злодейке-судьбе (тому ль извергать проклятия, кто, играя с судьбой, ставит на кон всё и даже саму жизнь), а ти-хо, почти беззвучно заплакал, скрытый ото всех четырьмя стенами чердачной каморки.

Прощай же, Бельской Пётр Евграфович! Как ни печально, но именно в этом месте нам предстоит расстаться с тобой. И до конца повествования мы больше не услышим твоего звучного имени…

 

Глава 18

 

Отец Андрей не делал ничего сверхъестественного, не совершил никакого чуда, никого ничем не удивил. Поэтому он никак не мог взять в толк, за что лю-ди, приходящие к нему, считают его святым. Он просто старался помочь им в меру своих скромных сил. Святой в его представлении должен был совершить нечто такое, чего не бывает в обыденной жизни. Он же, скромный отшельник, помогал людям, чем мог, не гнушаясь и чёрной работой, и лекарским делом. Разве что благословлял их Божьим именем. Так ведь любой священник в самой захудалой церквушке делает то же самое гораздо чаще. Отец Андрей размыш-лял: не грех ли это – позволять считать себя святым без всякой на то причины? Но ведь, с другой стороны, он не был в этом виноват. Поначалу он объяснял людям, упрашивал их не приписывать ему несуществующих достоинств. Одна-ко всё было тщетно. Промеж себя крестьяне упорно считали отшельника свя-тым, и молились на него, и надеялись. Как ни раздумывал отец Андрей, а раз-решить для себя этот вопрос так и не смог.

Бывали у него и такие, кто ни словом не обмолвился ни про святость, ни про благословение. Приезжали мужики поглядеть, да поговорить запросто с духов-ным человеком. И таким не отказывал отец Андрей, засиживался за беседой до самого утра, а, провожая, осенял крестным знаменем, посылая вослед непроше-ное благословение.

Однажды, прохладным майским утром, крестьяне, возвращавшиеся с только что засеянных полей, завернули к монашеской землянке. Отец Андрей был рад гостям, угощал их творожными лепёшками и ароматным травяным чаем. Потре-скивая, горел костёр, над которым клокотал небольшой казанок. Распряженные кони ощипывали молодую поросль вокруг вековых берёз. Крестьяне с отшель-ником сидели кружком возле костерка. Вдруг, со стороны рябиновых зарослей, за которыми лежала полевая дорога, послышался надрывный бабий вой. Кто-то голосил срывающимся голосом, громко и призывно. Мужики разом смолкли, прислушиваясь. Иные из них встали и, прикрыв ладонью глаза от поднимающе-гося солнца, вглядывались в древесную гущу. Оттуда, вскорости, вышла жен-щина, лет сорока, одетая в грязный оборванный сарафан. Обеими руками она прижимала к себе худенькое тельце мальчугана лет четырёх – пяти, который, казалось, спал. Увидев монаха и его гостей, баба взвыла ещё более дико и бро-силась к ним.

- «Батюшка, помоги! Дитятко моё, Ванюшка, кровиночка моя! На тебя, кор-милец, одна надёжа! Дохтур уездный прогнал. Спаси, батюшка, век за тебя От-цу Небесному поклоны бить буду! Помоги, родимый, спаси, батюшка-А-А!»

Опустившись на колени, женщина положила сына на землю и, протягивая к отцу Андрею тощие руки, продолжала причитать. Мужики, глянув на непод-вижно лежащего ребёнка, в страхе расступились. Некоторые из них отделились от остальных и стали второпях запрягать лошадей. Большинство же, человек пятнадцать, молча смотрели, чем всё это закончится.

С одного взгляда отец Андрей понял, что всякая молитва здесь будет бес-сильна. Лицо мальчика, руки и видневшаяся сквозь прорехи рубища костлявая грудь были сплошь усеяны коричневыми струпьями. К тому же больной был без сознания и, как видно, давно.

- «Не смогу я тебе помочь», - мрачно, глядя в землю, проговорил отец Анд-рей, - «Оспа у сынка твоего. Молись, горемычная!»

- «Ванюша! Ванюшенька, соколик мой!» - неутешная мать ревела, словно ра-неная медведица, вырывая из земли пучки молодой травы вокруг неподвижно лежавшего сына. Отец Андрей склонился над ней:

- «Да ведь не кудесник же я!» - в глазах его сверкнули слёзы, - «Что я могу, червь земной?!»

Женщина, казалось, не слышала его и продолжала выть над своим умирающим ребёнком.

- «Господи!» - закричал внезапно отец Андрей, - «К милосердию Твоему взы-ваю! Я, раб твой недостойный, прошу Тебя, сотвори чудо, верни ей сына. Если есть Ты на свете, Господи!»

Отец Андрей, шепча слова молитвы, протянул руку к голове мальчугана.

- «Монах!» - раздался вдруг сзади гневный окрик. Эхо разнесло его по всей поляне. И отшельник, и все присутствующие вздрогнули от неожиданности и обернулись. Держась рукой за рябиновый ствол, там стоял невысокий старик в монашеской рясе. Глаза его гневно сверкали.

- «Здравствуй, отец Акимфий», - тихо произнёс отец Андрей.

- «Дошла до нас молва», - грозным голосом заговорил старый монах, - «Что ты здесь в богохульство великое впал, да не все из нас верили. А теперь своими глазами вижу, что правду люди говорят. Как же ты осмелился, пёс, именем Божьим…»

- «Отец Акимфий!»

- «Молчи, бес! Как можешь ты, греховодник, на святые таинства посягать?! Благословения направо и налево раздаёшь, да грехи голытьбе отпускаешь, а сам-то ты кто? Отлучник! От святого места тебя удалили, так ты, окаянный, здесь пакостить начал!»

Пока старик, трясясь от злобы, гремел речами, отец Андрей молча смотрел ему прямо в глаза. Он ощущал непонятное спокойствие, будто сдавливающая шею верёвка внезапно оборвалась. Как-то сразу выпрямившись, словно могучее де-рево перед порывом ветра, широко расставив ноги, он, казалось, черпал уверен-ность и силу прямо из земли, на которой стоял:

- «Что же дурного я сделал, пытаясь помочь этим несчастным?»

- «Да кто ты такой!» - взвизгнул старый инок, - «Кто тебе позволил?!»

Тут вдруг женщина, которая всё это время тихонько подвывала, раскачиваясь над своим сыном и, казалось, не понимала, что вокруг неё происходит, на ко-ленках поползла к грозному старцу:

- «Батюшка, сыночек мой, Ванюшка, помирает! Позволь святому человеку помолиться за его душу невинную. Господь его послушает, оставит мне сынка!»

Старика эти слова просто взбесили. Борода его мелко затряслась, глаза злобно засверкали.

- «Прочь!» - воскликнул он и внезапно со всей силы ударил корчившуюся у его ног женщину сапогом в лицо, - «Прочь, падаль!»

- «Отец Акимфий! Побойся Бога!» - воскликнул молодой отшельник. Он опустился на колени и пытался успокоить вжавшуюся в землю, рыдающую кре-стьянку, - «Как ты, слуга Божий, Можешь так поступать?»

Глаза старика налились кровью. Ещё мгновенье, и он ударил бы отца Андрея так же, как до этого ударил женщину.

- «Не тронь!» - крикнул вдруг один из мужиков, чернобородый крестьянин.

- «Что?» - задыхаясь от злобы, прошипел старый монах, - «Что? Да как ты смеешь, пёс! Да я тебя…»

- «Пёс твоему отцу брат, а я тебе сказал, не тронь!» - крестьянин, глядя на мо-наха исподлобья, вытащил из-за пояса кнут. Остальные мужики сгрудились во-круг него, готовые дать отпор.

Отец Акимфий, сощурившись, пристально смотрел на чернобородого мужика:

- «А не ты ли тот самый Ивашка Авдеев, что двести пудов жита обители дол-жен?»

- «Я, иль не я, про то не твоё дело знать! А только шёл бы ты, долгогривый восвояси!»

- «Ну вот что, Андрей!» - обращаясь к отцу Андрею, старик по-прежнему пристально смотрел на чернобородого крестьянина, которого он назвал Иваш-кой Авдеевым, - «Собирайся и ступай к владыке Питириму. Ты его прогневил, ему и ответ держать будешь. Он тебе святости-то поубавит! А уж я всё как есть обскажу ему, что ты здесь учинил!»

Резко повернувшись, отец Акимфий пошёл в сторону дороги. Вскоре его фигура затерялась меж рябин. Отец Андрей и его гости молча смотрели ему вслед. Вдруг тишину оборвал тихий, спокойный голос женщины:

- «Ваня, сынок мой, Ванечка – умер», - взяв на руки бездыханное тельце, ку-тая его в лохмотья своей одежды, женщина, переставшая быть матерью, мед-ленно побрела в ту же сторону, куда перед тем ушёл старый монах.

- «Пора и нам», - тихо сказал кто-то из мужиков. Вздыхая и охая, крестьяне засобирались. Некоторые переговаривались, обсуждая произошедшее.

- «Ясно, что монах бы его не вылечил, но так-то зачем?» - слишком громко выкрикнул один из мужиков. Другой, постарше, сделал ему жест, чтоб замол-чал, указав глазами на отца Андрея, который всё ещё сидел на земле, уткнув-шись лицом в колени. Ивашка Авдеев подошёл к нему и положил руку на пле-чо:

- «Если хочешь, поехали с нами. Мы тебя до монастырской делянки подвезём, а там дойдёшь с божьей помощью».

Отец Андрей поднял голову:

- «Спасибо вам мужички!»

 

Глава 19

 

Второй день бескрайними полями шёл отец Андрей к монастырю. Второй день не мог он успокоить свою мятущуюся душу. Лишь одно чувство испыты-вал он, вспоминая произошедшее. Лишь ненависть, внезапная и безотчётная клокотала в нём с той минуты, как покинул он своё нехитрое обиталище. За по-следнее время он буквально сроднился с этим обременённым беспросветными тяготами, бедствующим, прозябающем в голоде, нужде и грязи, народом. Толь-ко им, в этом большом, безжалостном мире, он был нужен. Только в посильной своей помощи этим страдальцам, находил он утешение для себя и смысл суще-ствования на этом свете. Не впервые он видел несправедливое отношение духо-венства к своей пастве. Не впервые чувствовал стыд перед обиженными людьми за то, что сам является священником. Но сейчас, по дороге в монастырь, куда он шёл фактически на расправу, в его душе рушилось нечто большее, чем просто привычные устои жизни служителя церкви. Рушилась сама церковь. Рушилась основательно и бесповоротно. Впервые в жизни отец Андрей не испугался дав-но возникшей мысли, что церковь и Бог – два разных понятия. Последние собы-тия родили в нём другую мысль – что понятия эти несовместимы. Словно све-жий ветер после затхлого воздуха эти размышления радовали молодого монаха, наполняли его силой перед предстоящей грозой. И даже страх оттого, что он отступник, исчезал перед ненавистью к своим недавним собратьям. Отец Анд-рей шёл вперёд твёрдыми шагами. Он чувствовал за собой великую правду, за которую готов был бороться. Он знал, что скажет настоятелю, и ничего не боял-ся.

 

Глава 20

 

Пошли третьи сутки блужданий. Корней понял, что без еды и ночлега долго он не протянет. Надо было думать о том, как добывать пропитание. Можно бы-ло бы наняться в работники, хотя бы за еду, только кто возьмёт безрукого маль-чишку – заведомую обузу. Да и что он умел?! Все последние годы он, калека, существовал на свете за счёт своего нечаянного благодетеля, за счёт Петра.

О том, чтобы вернуться к Петру, Корней не хотел и думать. Он не испытывал по отношению к этому человеку ярко выраженной злобы. Нет, это была разме-ренная, холодная, настоящая ненависть. Слишком плотно запечатлелся в дет-ской памяти образ человека со скальпелем. Слишком отчётливо вспоминалась эта картина теперь, когда он неуклюже, искалеченными руками доставал из-за пазухи узкую, остро заточенную полоску металла, смотрел на неё и через мгно-вение торопливо прятал обратно. Так он бродил третьи сутки по огромному го-роду, среди людей, экипажей, фонарей и домов.

Корней шёл по краю канала, глядя, как мутная вода несла вдаль небольшие пучки соломы. Выбрав взглядом один из них, Корней следил за ним, стараясь не отставать. Он не заметил, как на его пути возникло огромное здание. Мальчик поднял голову. Было ощущение, что главный купол этой громадины подпирает собой небесный свод. Отчуждённое величие. Это был недавно построенный храм.

Час был ещё ранний, улицы в это время оставались почти безлюдными. Большой город просыпался медленно. Внимание мальчика привлёк нищий, си-девший на камнях слева от массивных ворот храма. Одной рукой он пихал в рот половинку мочёного яблока, которое кто-то сунул ему вместо подаяния. Сок из яблока обильно стекал в рукав неимоверно грязного зипуна. Другой рукав был пуст, и заткнут за верёвку из конского волоса, служившую оборванцу поясом. В ногах лежала не менее грязная, чем её хозяин, крестьянская шапка. В ней вид-нелись несколько грошовых монеток. Несмотря на ранний час, попрошайка был пьян. Он исподтишка оглядел Корнея, севшего на камень чуть поодаль, и, по-няв, что оттуда ждать нечего, сделал вид, что не заметил его.

Вскоре к храму стали собираться люди. Это были рабочие, ремесленники, разночинцы. Размашисто крестились несколько приезжих крестьян. Какая-то женщина, проходя мимо Корнея, кинула ему маленькую монетку. Мальчик ис-пуганно метнул взгляд на нищего – не заругает ли? Однако тот даже не глянул в сторону неожиданного конкурента. Он вообще не обращал внимания на людей, проходящих мимо него. Корней постепенно успокоился. Прошло около четвер-ти часа. За это время мальчику кинули ещё несколько монет. Он с трудом под-нимал их с мостовой изуродованными руками. Сетовать на трудности не прихо-дилось, ведь это была возможность купить хлеба.

Недалеко от ворот храма остановились несколько конных экипажей. Из од-ного вылез полный мужчина в военном мундире. Весь вид его говорил о чрез-мерной сытости и довольстве. Румянец во всю щёку довершал картину. Он по-мог выйти из коляски своему семейству – жене, дородной, как и сам он, и доче-ри - девочке лет десяти. Владельцы других экипажей – так же представительная публика, о состоянии которой можно было судить по внешнему виду и манере держать себя, - не торопясь, приближались к церковным воротам. Корней ук-радкой разглядывал этих блистательных людей, боясь обратить на себя внима-ние. Его сосед, однорукий попрошайка, напротив заметно оживился при виде представителей богатого сословия. Он неожиданно вскочил на нетвёрдые ноги и, медленно приближаясь к дворянам, загнусил дрожащим, похожим на козли-ное блеяние голосом:

- «Отцы-благодетели, матушки-заступницы, поможите божьему человечку, по-дайте на пропитание да на излечение. За царя-батюшку воевал, за него, кор-мильца руку отдал. Детушки мои по углам сидят, свету белого не видят. Всё кричат – есть просят. Подайте безрукому на детишек-сироток при живом роди-теле. Барин-батюшка, пожалей убогого, подай гривенничек!»

Барин, идущий под руку с женой, остановился и презрительно оглядел тря-сущегося перед ним человека. Затем выпустил руку жены, достал из внутренне-го кармана мундира увесистый кошель и начал перебирать ассигнации, пытаясь найти помельче. Однако мелкие не попадались, и тогда он вытащил самую мя-тую и, бросив на мостовую, важной походкой пошёл в церковь. Подняв бумаж-ку, нищий молниеносным движением спрятал её в карман и протянул руку к ос-тальным господам, неторопливо шествующим к церковным воротам. Но, види-мо, те успели заметить, что попрошайка уже щедро одарен, поэтому прошли мимо, не обращая на него никакого внимания. Дождавшись пока они скроются в храме, нищий плюнул им вслед и пошёл к Невскому проспекту прогуливать свежий «капитал» в кабаке. В это самое время богатый господин, оказавшийся столь щедрым, выглядел мрачнее тучи. Встреча перед храмом испортила ему настроение, к тому же пришлось расстаться с довольно крупной купюрой. Свя-щеннику, вышедшему перед службой поприветствовать знатных гостей, он вы-сказал своё недовольство тем, что грязные нищие, сидя у ворот, портят впечат-ление от таинства богослужения. Поп извинился перед барином за причинённое беспокойство и, кланяясь, попятился к выходу. Выйдя на улицу, священник ог-ляделся. На камнях сидел Корней и с безучастным видом перебирал свои мо-нетки. Поп бегом кинулся к нему и, схватив за шиворот, начал лупить рукою по спине:

- «Это ты, ворьё, здесь ошиваешься?! Это ты их превосходительство раздра-жаешь?! Я тебе покажу, как тут побираться! Я тебя отучу людям глаза мозо-лить!»

Корней извивался, уворачиваясь от ударов, потом, не выдержав, он укусил сво-его мучителя за руку. Тот, взвизгнув от боли, как побитая собака, выпустил корнюшкину одежду. Мальчик бросился бежать, не разбирая дороги. Остано-вился он лишь на самой окраине города, у заставы. Сел на придорожный стол-бик, чтобы отдышаться и внезапно расплакался. Было очень обидно. Ведь он никому ничего не сделал. Даже монетки, лежащие теперь в кармане, он не про-сил. Люди сами кидали их ему. А особенно горько было оттого, что побил его поп – человек, который ближе остальных к Богу. Который должен быть добрым и милосердным. Корней знал это. Об этом ему рассказывал Пётр, хотя сам по-пов и не любил.

Успокоившись, Корней встал, вытер культями наполовину высохшие глаза и, не оглядываясь, пошёл прочь от негостеприимного Петербурга.

 

Глава 21

 

В покои настоятеля отца Андрея не пустили, приказав ожидать на монастыр-ском дворе. Видимо отец Акимфий в ярких красках описал их недавнюю встре-чу. Отец Андрей сел на камень и осмотрелся. С этого самого двора увёз он теле-ги с житом для тамбовских переселенцев, на этом самом камне сидел он в день похорон бывшего настоятеля - владыки Кирилла. Сюда же подошёл к нему тот самый отец Акимфий, повелев сосчитать и убрать привезённое добро. Отсюда, с этого места начались все его тревоги и скитания. Здесь с треском сломалась бы-лая спокойная и размеренная жизнь. Жизнь бездумная, безропотная и послуш-ная.

Немногие из знакомых отцу Андрею монахов, увидев, его отворачивали ли-ца. Молодые же иноки, коих на дворе было много, смотрели на него с интере-сом, но подходить опасались. До них, наверное, тоже дошли рассказы отца Акимфия о великом грешнике, провозгласившем себя святым. Размышляя над всем этим, отец Андрей не заметил как к нему, хромая, подошёл старик Касьян. Монастырский служка положил свою узловатую руку на плечо изгнаннику. Отец Андрей вздрогнул от неожиданности.

- «Так-то вот, родимый, так-то!» - тяжело вздохнув, старик присел рядом, - «Всурьёз осерчал на тебя владыка. Надысь, как Акимфий-то воротился, затво-рились в келье. Долго не выходили. А опосля слышно было, отец Питирим кри-чал всё, хулил тебя, на чём свет стоит!»

- «Да за что же, Касьян? Ты-то хоть ответь! Нешто бедных людей от голодной смерти спасти – есть грех великий?!»

- «Я, брат Андрей, и сам в толк не возьму. Вроде и доброе дело сделал, а вишь, как оно всё обернулось!»

- «Да пойми же ты, старик, что на том и стоит церковь, чтоб помогать нуж-дающимся, для того и существует! На том вера людская в творца держится! За-чем же мы живём-то тогда на белом свете, как не для этого? Ведь мы же между Богом и людьми поставлены! Отвернулись от людей, горе мыкающих, - всё од-но, что от Бога отвернулись!»

- «Да тебе ли, псу окаянному, судить об том?!» - раздался над ними громовой голос владыки Питирима, - «Совсем зарвался, церковь святую поносишь?! Да ведь тебя, пса, церковь вскормила, взлелеяла, а ты на неё крамолу наводишь, червь шелудивый!»

Отец Андрей медленно поднялся с камня. Он смотрел на настоятеля спокойны-ми глазами. В одно мгновение ему стало понятно, что доказать что-либо этому человеку невозможно. Так сильно погряз тот в первобытном невежестве и не-терпимости.

- «Молчишь, греховодник!» - бушевал владыка, - «Кем возомнил себя, охаль-ник? Из храма божьего прогнали, так ты перед голытьбой святым предстал?! На церковь хулу возводишь? Нет для тебя отныне церкви! Церковь Бог создал. На Него хулу возводишь? Нет для тебя отныне Бога! Во все места весть полетит об отлучении твоём. И будь ты проклят вовеки, змеиное отродье! А узнаю, что и дальше святым предстаёшь, найду на тебя управу – в острог посажу!»

Отец Андрей молча выслушал гневную речь настоятеля, затем снял с груди большой серебряный крест и положил его на камень, с которого недавно встал:

- «Не ведаешь ты, владыка, истинного Бога, а твоего бога мне ненадобно!» - сказав это, отец Андрей развернулся и пошёл прочь. Отец Питирим сыпал ему вослед проклятья и угрозы. Он продолжал кричать, даже когда отец Андрей скрылся за монастырскими воротами. На крик стали собираться любопытные монахи, которые до этого, не решаясь показываться на глаза настоятелю, на-блюдали за происходящим из укромных уголков двора. Вдруг среди них появи-лась та самая женщина, что приходила к отцу Андрею. На руках у неё по-прежнему лежало тело умершего ребёнка. Монахи, увидев её, спешно расступа-лись в разные стороны. Женщина тяжёлой и медленной походкой шла в сторону настоятеля. В воздухе повисла напряжённая тишина. Монахи ждали, что будет дальше. У всех было ощущение, что сейчас произойдёт что-то непоправимое. Несчастная подошла к отцу Питириму почти вплотную:

«Сыночек мой, Ванюша – умер», - и вдруг, бросив мёртвое тело под ноги на-стоятелю, женщина вцепилась ногтями в лицо священника.

- «Ирод! Убийца! Ты моего Ванюшу убил!» - ревела она. Рваный платок её сбился, волосы торчали в разные стороны, сквозь пальцы сочилась кровь вла-дыки. Она была похожа на ведьму. Все молча, в ужасе смотрели на неё. Отец Питирим визжал от боли.

- «Братья, да что же это!» - вдруг опомнился молодой монашек, - «Спасать на-до владыку! Касьян, оттащи её! Да оттащи же ты её!»

Старик Касьян, продолжавший сидеть на камне и безучастно наблюдавший за происходящим, тяжело поднялся и, не глядя ни на кого, пошёл прочь. Из толпы вынырнул отец Акимфий. В руках он держал тяжёлый сучковатый посох. Под-бежав к женщине, он со всей силы ударил несчастную по голове. Та, мгновенно обмякнув, упала на землю. Из раны обильно текла чёрная кровь, впитываясь в песок и придавая ему неестественный цвет. Настоятель продолжал визжать, держась руками за изодранное лицо. Двое монахов взяли его под руки и, пере-шагнув через трупы женщины и ребёнка, увели в келью. Монахи спешно разо-шлись, двор опустел. На камне остался лежать серебряный крест, цепочка ко-торого, свисая, обмакивалась в кровавую лужу.

 

Глава 22

 

Три года Корней жил подаянием, собираемым возле сельских церквушек. И везде повторялась одна и та же история: гонения, побои, унижения и ругань. Три года, от одного села к другому, шёл он, мыкая нужду, на восток. Не имея возможности занимать себя какой бы то ни было работой, Корней вырос ду-мающим человеком. Раздумья об устройстве окружающей жизни, несвойствен-ные людям его сословия, для него не были редкостью. Его удивляло, почему люди, которые день изо дня, год за годом, работают, не разгибая спины, при этом влачат жалкое нищее существование. А те, что никогда не знали, что такое труд – живут себе сыто, довольно и беззаботно, да ещё и помыкают теми, чьим трудом они живут. Самый бедный крестьянин, проходя мимо Корнея, кинет ему грошик, или кусок хлеба. Да, может быть, просто пожалеет добрым словом! За-житочные же толстосумы в лучшем случае пройдут, презрительно отворотясь. Самое нищее крестьянское семейство, живущее в утлой лачуге, потеснится и пустит его переночевать. А толстобрюхий поп, потерявший в складках своей рясы последнюю совесть, будет палкой, как собаку, прогонять его от церковных ворот.

Так, наблюдая и размышляя, уворачиваясь от ударов и насмешек, Корней прошёл почти весь сибирский край. Повзрослев и возмужав за это время, он по-нял, что прошёл весьма важный этап своей жизни. Его голодное, полное потря-сений, сиротское детство тихо и незаметно скончалось. Он – выжил. Он сфор-мировался, как человек!

В силу своего непростого характера, закалённого различными передрягами, Корней не мог дольше безропотно сносить удары судьбы. И он начал огрызать-ся. Никто уже не помнит где и как, к нему присоединилось несколько таких же неприкаянных бродяг. Они грабили богатые усадьбы и церковные склады. Что могли унести – раздавали бедствующим и голодающим крестьянам. Остальное – сжигали. Видели их и в далёких хабаровских лесах, и на берегах Байкала.

На этом закончилась «уникальная» жизненная стезя безрукого мальчика Корнюшки Морозова. А дальше пошла обычная жизнь. Да, да, вполне обычная жизнь. В то, теперь уже далёкое время, смута заполнила империю от края и до края. Отчаянные головы уходили в леса, жгли барские усадьбы, помещичье добро, стреляли в губернаторов и бросали бомбы в царей. Так что вполне мож-но сказать, что Корней перестал быть «особенным». Он влился в большую жизнь и стал одним из многих.

 

Глава 23

 

В своё убежище отшельника отцу Андрею идти не хотелось. Душа его про-тестовала против этого места, с которым были связаны недавние трагические происшествия. Однако больше податься было некуда. Он и сам не заметил, как оказался среди знакомых ландшафтов.

Пробравшись сквозь густые заросли молодых деревьев, отец Андрей вдруг остановился, как вкопанный. На месте, где была его землянка, построенная своими руками и несколько лет дававшая ему приют, теперь широким попри-щем раскинулись следы большого пожарища. Обгорелый комель остался от раскидистой берёзы, что стояла над его утлым жилищем. Вокруг всё было об-ращено в золу и пепел.

- «Не напрасно, видно, сердце не лежало идти сюда», - думал отец Андрей, - «Значит не судьба! И не важно, человек ли какой устроил это всё, или молния небесная в дерево ударила. Для меня это всё одно знамение – уходить надо из этих мест!»

И вдруг, словно игла, пронзила его разум мысль: «А не свыше ли мне кара, за то, что крест святой бросил? Осерчал на злых, да глупых людей и сам, им упо-добившись, Бога отринул!»

Отец Андрей понимал, что крест надо вернуть, но как объявиться в мона-стыре, после того, что произошло, он не знал. Ведь оставляя свой крест, он от-рекался не от Бога, таким образом, он выражал свой протест конкретным людям – Питириму, и ему подобным. Уходя, отец Андрей разрывал не с верой, он от-рекался от церковного беспредела. И тогда, и теперь, он чувствовал за собой правду. Как же теперь ему было воротиться в это мысленно проклятое место, хотя бы даже и за дорогой для него вещью?!

Отец Андрей чувствовал, что от разрешения этого вопроса зависит что-то очень важное. Он понимал, что это испытание для него – одно из самых значи-мых в жизни. Надо было перебороть собственную гордость, и в то же время не уронить себя.

Решив, что утро вечера мудренее, отец Андрей набрал веток для костра, и стал дожидаться рассвета, раздумывая над решением сложной задачи.

 

* * *

 

Прогоняя остатки дрёмы, отец Андрей поднялся, расправляя затёкшие за ночь суставы. Поёжился – несмотря на конец мая, зорьки были всё ещё холод-ные.

- «Проснулся? Ну, наконец-то!»

Отец Андрей вздрогнул и обернулся. Позади него на обгоревшей кочке сидел и улыбался Корней Морозов, собственной персоной.

- «Здоров ты, братец, спать! Воробьи, и те мёрзнут, а тебе – ничего! Привык небось? А?»

Меньше всего в данный момент хотелось молодому отшельнику разговаривать с этим человеком. Однако, отец Андрей смирил себя и, превозмогая раздражение, ответил:

- «Привык».

Повисло гнетущее молчание. Корней бесцеремонно разглядывал своего собе-седника. Наконец отец Андрей не выдержал:

- «Зачем ты преследуешь меня? Что тебе от меня нужно? Для чего ты сюда пришёл?»

- «А ты значит мне не рад? Не ко двору я, значит, тебе пришёлся?»

- «Ты постоянно мешаешься в мою и без того не лёгкую жизнь. И каждый раз после этого следуют какие-нибудь неприятности и потрясения».

- «Да ты никак хочешь без потрясений прожить, легко, да гладко! Так что ли получается?»

- «Оставь меня, ради Бога!»

- «Что ж мне, так таки и уйти?»

- «Сделай одолжение. Мне необходимо решить один важный для меня вопрос, и ты мне мешаешь!» - монах повернулся к своему гостю спиной.

- «Думаешь, как крест вернуть?»

Отец Андрей чуть было не подскочил на месте. Он резко развернулся и смотрел на Корнея переполненными ужасом глазами. Опущенные руки его мелко тряс-лись.

- «Сатана!» - еле слышно прошептал он. Корней громко расхохотался. Глядя на него, отец Андрей начал шепотом читать молитву. Корней, подождав пока он дочитает до конца, спросил:

- «Ну и как же ты думаешь вернуть свой крест?»

- «Вернусь в обитель и заберу», - твёрдо, словно давая священную клятву, ска-зал отец Андрей. И в голове его молнией проскользнула мысль, что вот он, пол-ночи думал и не мог придумать, а сейчас единственно правильный ответ нашел-ся мгновенно, будто бы сам собой. Не глядя на Корнея, отец Андрей пошёл прочь с пожарища уверенной походкой.

Он уже вышел на дорогу, когда сзади раздался окрик. Решив не поворачи-ваться, отец Андрей продолжал шагать.

- «Да постой же ты!» - кричал бежавший за ним Корней.

- «Давай сядем, разговор есть!» - сказал он, поравнявшись с монахом и пере-водя дух. Отец Андрей взглянул на него, Корней был серьёзен. Они сели на обочину дороги, примяв высокую, успевшую запылиться траву.

- «Ну?» - отец Андрей ждал. Вместо ответа Корней засунул культю за пазуху и снова вытащил. На его изувеченной руке висел на цепи тот самый серебряный крест. Корней молча протянул его монаху. Отец Андрей, вперив в крест испу-ганный взгляд, снова начал молиться.

- «Не бойся», - усмехнулся Корней, - «Никакой бесовщины здесь нет. Мне его старик Касьян отдал, просил при случае тебе передать».

Отец Андрей взял крест:

- «Почему же ты мне сразу его не отдал?»

- «Ждал, какой ты выбор сделаешь. Если бы ты в монастырь не пошёл, я б те-бе креста не отдал! Значит, не нужен он тебе. А так – ты сам свою дорогу вы-брал».

Они замолчали. Корней сидел, глядя перед собой. Отец Андрей продолжал раз-глядывать крест, думая о чём-то своём. Внезапно он спросил:

- «Скажи, это правда, ты настоятеля Кирилла убил?»

Корней продолжал молча глядеть перед собой.

- «Как же так? С одной стороны крестьян голодных накормил, мне вот крест вернул, а с другой – убивец! Как же? Ведь ответ держать придётся!»

Корней перевёл помутневший взгляд на отца Андрея:

- «А вот это ты, мил человек, из головы вовсе выкинь! У каждого свой Бог! Ты вот своего нашёл и, по всему видать, теперь так просто не потеряешь! А для ме-ня его может быть и вовсе нет! За грешки мои мне ответ держать лишь перед собственной правдой своей придётся. А к поповскому племени у меня счётец длинный имеется. Да это длинная история, не сейчас рассказывать! Ты вот единственный мне повстречался такой, что вроде и монах, а не как все! По хо-рошему тебе скажу, уходить тебе надо из этих краёв. Ступай дальше в ту сторо-ну, откуда солнце встаёт. Там народец хоть и диковатый, зато живут по чести. Приживёшься. Ты меня давеча спрашивал, зачем я к тебе пришёл. Так вот, за этим и пришёл. Только за этим! А теперь прощай. Вряд ли когда увидимся – стёжки у нас слишком разные. Да не поминай лихом лихого человечка, коль что не так было!»

Корней поднялся и быстро пошёл по дороге в обратную сторону. Пройдя шагов двадцать, он обернулся и крикнул:

- «Да смотри, не бросай больше своего Бога!» - вдруг оглушительно, по-разбойничьи свистнул и исчез в рябиновых зарослях. Отец Андрей аккуратно повесил тяжёлый крест на шею и бережно прижал его к груди обеими руками…

 

Глава 24

 

Погода благоприятствовала отцу Андрею. Мороз не обжигал, да и ветра поч-ти не было. Он шёл, поторапливаясь, насколько это было возможно, по засы-панной снегом санной дороге. Два раза, садясь на отдых, священник жалел, что не взял с собой письмо трактирщика. Он готов был перечитывать его снова и снова, чтобы лишний раз удостовериться, что правильно понял имя умирающе-го.

Вокруг стало гораздо темнее, и отец Андрей уже собирался закопаться в снег, чтобы кое-как переночевать в лесу. Но внезапно в стремительно сгущаю-щихся сумерках замерцал едва заметный огонёк. Превозмогая усталость, отец Андрей прошёл ещё с полверсты, и перед ним на обширной делянке показались огоньки деревенских изб. Это была Змеевка.

Места были знакомые, так что постоялый двор он нашёл сразу. Войдя в тём-ные сени, отец Андрей сел на невысокую лавчонку, на которую летом обычно ставят большую бочку с колодезной водой. Ноги ломили от усталости, ныла ра-неная рука. Прислонившись головой к холодной бревенчатой стене, отец Анд-рей прислушался. Из трактира слышались отдалённые голоса. Там, по-видимому, гуляли запоздалые посетители.

«Странно», - подумал священник, - «В доме умирающий, а они веселятся, как ни в чём не бывало».

Дверь, ведущая в общую комнату, вдруг со скрипом отворилась. Из неё, шата-ясь, вышел человек и поплёлся на двор.

«Надо идти, а не то засну ещё, чего доброго!» - и отец Андрей, тяжело под-нявшись, вошёл в незакрытую дверь.

За грубо сколоченным столом сидели шесть человек. Они пили мутный само-дельный спирт, закусывали солёной олениной и вполголоса о чём-то перегова-ривались, Периодически кто-нибудь выкрикивал слишком громко. И тогда все снова наливали спирт в маленькие трактирные стопки и пили, морщась и гром-ко выдыхая. Отца Андрея они не замечали. Зато трактирщик увидел его сразу. Он неожиданно появился из своего тёмного угла и подбежал к священнику. Это был невысокий, лысоватый человек, довольно тучный для своего роста. Он тоже был навеселе.

- «Не желаете с дорожки-с?» - в руках его мгновенно возник поднос с рюмкой.

- «Где умирающий?» - спросил отец Андрей, проигнорировав предложенную выпивку.

- «Так ведь помер, горемыка, без покаяния смерть принял!»

- «Опоздал!» - прошептал священник, и устало опустился на табуретку.

- «Да и то слово, зря я тебя выдернул», - лебезил перед ним трактирщик, пыта-ясь-таки всучить ему рюмку со спиртом, - «Руки-то у него по локоть отрублены! Видать, разбойный человек был. Такого и исповедывать-то - грех. Он, по правде сказать, и не просил. Это я по своему почину дурачка за тобой послал. А уж по-том спохватился, что зря, да ведь обратно не воротишь!»

- «Где тело?» - прервал его отец Андрей.

- «Да вон, в сарае валяется. Завтра мужички-обозники поедут, ну и скинут где-нибудь в лесу, по дороге».

- «Завтра, чуть свет, запряги мне повозку. Я сам его похороню. А сейчас, дай мне отдохнуть, устал я».

- «Ну, как знаешь», - ответил трактирщик, пристально посмотрев на монаха, и принялся стелить ему на сундуке.

 

* * *

 

Отец Андрей жёг большой костёр, пытаясь отогреть промёрзшую землю, чтобы выкопать могилу. На санях, укрытое нечистой холстиной, лежало тело. Спустя много лет священник всё же узнал знакомые черты лица, которое и по-сле смерти сохранило следы характера этого человека. Что-то вроде улыбки можно было рассмотреть на нём.

«И не жил, как все, а жизнь знал и снаружи, и с изнанки», - думал отец Анд-рей, ковыряя заступом мерзлоту, - «Калекой, без рук прожил, а успевал всюду, точно сто рук имел. Словно мифический Бриарей из легенды. Только вот до своего Бога так и не добрался. А может всё-таки…»

 

* * *

 

Отец Андрей схоронил Корнея по христианским обычаям. И теперь ещё, за-росший и полусгнивший, стоит в приамурских лесах, там, куда давно не ступала нога человека, простой еловый крест.