ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ БАЛЛАДЫ Провинциальные баллады – не эпохальные холсты. В них ни особенного склада, ни пафоса, ни красоты. В них попросту живут и любят в пределах века своего те незатейливые люди, каких в России большинство. Они, и возводя, и руша, не подымают лишний шум. Они дороже ценят душу, чем образованность и ум. Они в заначке не мусолят прибереженного туза. Они начальству не мозолят истошным рвением глаза. Не по карману им застолья и безразличен дефицит. Они – не соль… Но разве солью, без щей и каши, будешь сыт? ДЯДЯ ТОЛЯ Стройка. Дымы и драмы. Восторги и боли… Тихо-мирно здесь трудится дядя Толя. По ступенькам карьеры спешит молодежь… – Дядя Толя, а ты отчего не растешь? Дядя Толя спокоен: – Моя карьера – от карьера и до карьера, где всего-то и разницы – так, пустяк: там – суглинок, здесь – известняк, там - пылища, а здесь – болото… Там – работа и здесь – работа. Но зато вот уж сколько иду по ступенькам шпал – а ни разу еще не упал… Так спокойно, геройств никаких не верша, дядя Толя живет, как велит душа, а всегда получается: так и надо… Вот такая баллада покоя и лада. ВИТЕК На дворе темно, на душе темно… Надоело кино, вино, домино. Надоело пить в подворотне муру, надоело домой приползать к утру. Надоел дискотеки лихой пятачок, где тусовка воду в ступе толчет, а поддатая музыкальная братва лабает «диско» спустя рукава. Надоело бодаться и лезть на рожон, где не ты – ножом, так тебя – ножом… На дворе темно, на душе темно… И мать, и соседи твердят давно: мол, уймись, протрезвись, на Катюхе женись и живи… Только разве же это жизнь? И жирком, и добром обрастать, как корой, когда в мышцах кипит непокорная кровь и в башке, не стихая, дудит дуда и зовет… А куда?.. Эх, узнать бы – куда!.. На дворе темно, на душе темно… Бесшабашной дурью зудит вино… Постарею – в праведники зарулю! А пока – об одном только Бога молю: чтоб не лез на рожон ни босяк, ни пижон. Чтоб ни я – ножом, ни меня – ножом… КНИЖНЫЙ РЫНОК Книжный рынок… Ни рыбы, ни мяса, ни обувки, ни одежонки. Здесь к услугам народной массы – книги, книжицы и книжонки. Все манеры, все стили, все виды здесь найдешь, по рядам гуляя: от Леонова Леонида до Леонова Николая. В груде книжного винегрета ищут пó сердцу и по духу кто – Христа святые заветы, кто расхристанную порнуху. Не жалеют ни сил, ни страсти, добывая в извечном поиске кто – рецепт всеобщего счастья, кто – рецепт судака по-польски… Что ж мятет нас – в тоске ль, в отраде ль – от рожденья до самой смерти? То ль Господь нас такими сладил? То ль подзуживают нас черти? В тихих буднях аж скулы от скуки сводит нам – и царям, и нищим. И всю жизнь от добра или муки мы добра или муки ищем. И пока душа не устанет на дорогах необозримых, так и тянет нас, так и тянет… Ну, хотя бы на книжный рынок! СТАРЫЙ ДОМ Где нас и радость, и тоска годами заживо сжигали, мемориальная доска потом появится едва ли. Не забредет честной народ в квартирку маленькую эту, не заведет экскурсовод свою затертую кассету. Растратив силы и года, мы рухнем под напором стрессов. Кто обживется здесь тогда? Хирург? Учитель? Или слесарь? Какая разница! Опять пойдут потомки повторяться – пойдут любить, пойдут страдать, пойдут рожать или рождаться. И будет этот старый дом среди забот, среди волнений стоять себе, как старый том простых и добрых сочинений. СОСЕД Он весь, от ступней до затылка, неярок, покладист и сир. Работа, семья да бутылка – его незатейливый мир. В воскресные дни от безделья он может строить погром. Но тихо в начале недели похмельный снимает синдром. Лишь в лужах, и то ненароком, он видит порой небосвод. Убойным страстям и порокам здесь нечего делать… Но вот тоски ли, стыда ль дуновенье его потревожит – и враз сверкнет огонек на мгновенье в бойницах прищуренных глаз. Где все же таится угрюмо, мерцая во тьме, как свеча, мятущийся дух Аввакума, мятежный порыв Пугача. НА АВТОБУСНОЙ ОСТАНОВКЕ На автобусной остановке нестерпимо пекло июльское солнце. Три бойких пенсионерки наперебой хвалились своими хворобами и честили молодежь и начальство. Разморенные воробьи барахтались в бархатистой пыли и чирикали о чем-то своем, воробьином. А немного поодаль безутешно плакал паренек лет семи в застиранной рубашонке и грязных джинсах слишком большого размера. Он плакал и цеплялся за подол материнского платья. Платья, не знакомого с утюгом, платья, пропитанного сивухой и быстрой, дешевой любовью. Парнишка плакал, удерживая мать, а она, изможденная старуха лет тридцати с небольшим хвостиком, с блаженно-застывшим лицом и каменным взглядом, зажав в кулаке скомканную купюру, небрежно отмахивалась и неверным, лунатическим шагом стремилась к винному магазину… Солнце пекло. Парнишка плакал. Воробьи толковали о кризисе власти. Пенсионерки чирикали о чем-то своем, пенсионерском… И все это происходило в начале двадцать первого века на автобусной остановке на перекрестке улиц Гагарина и Авроры. ФАНТАСТИКА Она стоит, уже почти исконно, в углу, где раньше вешали иконы, и выдает по моему хотенью чужих миров чудесные виденья. А в тех мирах живут попеременно рок-мены, супермены и спортсмены, которые всегда неудержимо штурмуют то глубины, то вершины. Там деньги добывают артистично. Там даже убивают эстетично. Там даже если в пропасть кто-то кинется, то приземлится прямо в Книге Гиннеса. И даже сказ про Леню Голубкова там выглядит пристойно и толково… А я смотрю – российский обыватель, здоровья на работе убиватель, порогов в начальства обиватель, одежки и кормежки добыватель. И всякое экранное творенье – мне как окно в иное измеренье! ПЕРЕКУР Прогрохотав маршрут немалый в лихой, расхристанной игре на мотоциклах «неформалы» на отдых встали во дворе. Врубив транзисторы и «маги», курить уселись в холодке… На их цепочки, шлемы, краги глядела бабушка в платке. – Что, мать? – ватага всхохотнула. – Впервые видишь нас живьем? – Да нет, похожих я видала – еще в деревне, под Орлом. Мы с матушкой в разгаре лета ушли на речку, на покос, а парни на мотоциклетах тут и нагрянули в колхоз. Вот так же цепки да медали у них болтались тут и там. И так же, черти, гоготали, народ сгоняя на майдан. А от избенок и церквушки остались дым и пустота… Ох, эти вредные старушки! Невежество и темнота! Такой в наследники достанься – вдрызг изгрызет и обворчит! А хэви-мéтал от брейк-данса, небось, ни в жисть не отличит!.. Ватага шумно усвистела за «травкой» или трын-травой. А бабка долго вслед глядела, седой качая головой. БУМАЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК Да, забот вам хватает, бедняги, даже трудно их все перечесть. Но зато у меня – на бумаге – все давно в изобилии есть. Сколько лет уж веду неустанно я бумажную эту игру! Выполняю бумажные планы и бумажные деньги беру. Проживаю в бумажном жилище, кислородом бумажным дышу. Покупаю бумажную пищу и в бумажной одежде хожу. И не жизни ли вашей неважной я в бумажной своей красоте улыбаюсь улыбкой бумажной каждый день на газетном листе. БЕЗЫМЯНСКИЙ УИК-ЭНД Июль. Суббота. Безымянка. Благословенная пора! В тени деревьев зреет пьянка, там парни маются с утра. В башке жужжат похмелья пчелы… Но наконец-то вот и он – в бутылке из-под «пепси-колы» ядреный русский самогон. И сразу оживают лица, и по рукам летит стакан. И норовит к ним притулиться какой-то пришлый дедуган. А там, где мусорные баки облюбовали пятачок, в объедках роются собаки и копошится мужичок. Перебирает на помойке бутылки, тряпки и металл… Наверно, в духе перестройки начальный копит капитал. А у подъезда, что-то глухо про чьи-то козни бормоча, полубезумная старуха ждет в гости дочь или врача. А вот бабули лясы точат у карусели и песка. А внуки плачут и хохочут, вовсю валяя дурака. А чуть поодаль, выбрав место, где ни собак, ни детворы, примерный муж, отец семейства, метелит палкою ковры. Дельцы, чиновники и воры тут конвертируют грешки. Красивые, как мухоморы, растут вокруг особняки. Слой туч с лазури ветром содран. День сух и, как песок, горяч. Но славные солдаты СОБРа на пустыре гоняют мяч. Бойцы сражаются до пота, их зной еще не умотал… Обыкновенная суббота, таких ты сотни повидал. Так наливай-ка, друг, в стаканы не «пепси-колу» и не квас! Конечно, здесь тебе не Канны, не Кипр и даже не Кавказ. Но, уходя за лучшей долей, подумай все-таки о том, что ты не перекати-поле, пока родимый помнишь дом. Где вольно и неудержимо ты рос, и дрался, и любил… И где твои есть три аршина среди отеческих могил. ШКОЛА ВЫЖИВАНИЯ По вечерам в тревожном полусне изобретаю, на диване лежа, как ухитриться мне прожить в стране, где жить нельзя, но выжить можно все же. А по утрам, расчетам вопреки, опять туда бросаюсь наудачу, где каждый день решают земляки сию неразрешимую задачу. И к вечеру, все силы положив, ползу домой и удивляюсь: «Жив!..» РОМАНТИКА Жизнь пляшет от субботы до субботы под дудочку размеренного быта. И кажется – заездила работа, и кажется – романтика забыта. Но снова зреют звезд сухие вспышки, и снова мир, как черновик, исчеркан. И видят сны о подвигах мальчишки, и до рассвета плачется девчонкам. СКАЗКИ Опять живу в обыкновенном мире, где ни живой воды, ни трын-травы, где дважды два по-прежнему четыре и вряд ли прыгнешь выше головы. По будним дням тут ходят на работу, по выходным пьют водку у реки… Тут Золушка с Аленушкой в субботу трясут паласы и половики. Про тряпки дефицитные судачат, про цены, про квартиры, про домком. Тут Змей Горыныч Василису прячет от ухарей заезжих под замком. Тут Святогор дрова привычно пилит, и в сумерки, блюдя мужской закон, Кощей играет в домино на вылет, и сам не зная, что бессмертен он. И допоздна за пустоту кармана, за то, что мало в дом добра несет, за стенкою царевича Ивана Яга, костями хрумкая, грызет… Что ж, привыкаю слушать без опаски, спокойно есть и безмятежно спать… А по ночам придумываю сказки, где дважды два всенепременно пять. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
