С первых шагов жизни мы получаем знаки о том, какова будет наша судьба. Недаром человечество создало столько сказок и легенд о добрых и злых феях, определяющих судьбу ребенка. И все равно люди не обращают внимания на эти знаки, а, скорее всего, просто не умеют их читать.

С друзьями я иногда спорю, а ученикам просто рассказываю о том, к чему пришла путем ошибок, ушибов и размышлений. И темой этих споров и бесед является – свобода. Это сладкое слово СВОБОДА!

Свободен ли человек? Да. Я так считаю. Человек свободен. И никто и ничто не может отнять этого у человека, кроме него самого. Только мы сами делаем себя зависимыми и заключенными. Все дело в выборе. И это тоже мы знаем с детства. «Налево пойдешь – счастье найдешь, прямо пойдешь – голову потеряешь, направо пойдешь – богатым будешь…» Можно еще просто вернуться или выбрать что-то среднее. Но, вырастая, мы забываем сказки. А жизнь ставит человека перед таким выбором ежесекундно: сказать или промолчать, выпить или воздержаться, позвонить или забыть, что существует телефонный аппарат… И любой из этих выборов может стать в жизни определяющим или породить цепь других нелепых выборов, а значит поступков, из которых, в конечном счете, складывается жизнь. И каждый эту жизнь определяет себе сам. Человек свободен.

Таким знаком в моей жизни, а может быть даже важной вехой, стал мальчик по имени Юра. Конечно, тогда я этого не понимала. Да и сейчас не могу точно определить, что это было.

А было это так.

Хорошо помню тот понедельник в конце ноября. Наш 10-Б начал дежурство по школе, поэтому пришли в школу мы задолго до начала уроков. После линейки я пошла в класс, потому что была в этот день дежурной по классу. Нужно было раздать чернильницы, приготовить мел, намочить тряпку, вытереть доску, на ней уже кто-то успел отметить свое присутствие. В общем, нужно было сделать много всяких дел, из которых складываются обязанности дежурного по классу. Налив в чернильницы чернила, я побежала мочить тряпку. Умывальник у нас был на первом этаже. Школа наша была маленькая двухэтажная, типовой довоенный проект. Но мы любили свою школу и были истинными ее патриотами.

В то утро у меня было какое-то праздничное настроение, беспричинная радость просто рвалась из души. Напевая песенку герцога из «Риголетто», я, пританцовывая, прыгала со ступеньки на ступеньку. Я смотрела себе под ноги, чтобы не упасть. Час был ранний, зрители и слушатели мне не угрожали. Кроме моих одноклассников, в школе еще никого не было, а они были далеко – на своих постах. На втором пролете лестницы я даже начала отбивать чечетку. Делала это я почти профессионально, потому что уже много лет занималась в кружке бальных танцев во Дворце Пионеров. Я так увлеклась и думала только о том, что предложу нашему руководителю поставить этот номер с лестницей к новогоднему концерту, что опомнилась только на последней ступеньке, когда кто-то передо мной фыркнул, не в силах сдержать смеха. Я остолбенела. Прямо передо мной стояли два совершенно не знакомых мне человека. И дело даже не в том, что это были незнакомцы. Это были чужие в нашем районе люди. Один, постарше, улыбался ослепительно белой улыбкой и с величайшим интересом откровенно разглядывал меня. Рядом с ним стоял юноша в коричневой кожаной куртке, из-под которой выглядывала голубая в клеточку рубашка, его черные брюки были в меру заужены (такие у нас даже в городе еще мало носили, не говоря уж о нашем рабочем районе), ботинки, тоже черные, показались мне меньше моих. Его волосы, цвета пшеничной соломы, совершенно прямые были аккуратно зачесаны назад, из-под красивых черных бровей на меня с открытым любопытством смотрели темно-синие глаза, тонкие ноздри его, словно выточенного, носа вздрагивали, красивые дерзкие губы смеялись, открывая блестящий золотой зуб.

Я так смутилась, что даже попятилась назад, увеличив разрыв на две ступеньки. Но сразу же, взяв себя в руки и зло посмотрев на незнакомцев, я степенно вышла в коридор. Это еще больше рассмешило юношу, и он уже смеялся, не пытаясь себя сдерживать. Теперь я не знала причины его смеха, но чувствовала, что он смеется надо мной. Я подошла к зеркалу, стоявшему тут же напротив учительской, и ахнула: на лбу у меня были две жирные чернильные полосы. Я представила себя прыгающей с чернильным лицом и расхохоталась. Прибежали девчонки и тоже начали смеяться. Насмеявшись, вспомнили, что у входной двери почему-то нет дежурного, но никто не помнит, кто там должен стоять. Оттирая свои чернильные полосы, я вспомнила, что - это пост Феликса Кривошеева. Кто-то возразил, но я утверждала, потому что хорошо помнила, что назначили именно его, может быть потому, что это самое интересное место и мне самой бы там хотелось стоять. А теперь я буду бродить по разным постам вместо очередных дежурных по классу. Тогда Инна Кочеткова, страшная ехидина, вставила, ухмыляясь:

- Нашли с кем спорить! Уж кто-кто, а Пакета лучше всех знает все, что касается Кривошеева.

Я вспыхнула. Инка – моя тезка, и она вечно задирала меня. Правда, я в долгу тоже не оставалась. Но сейчас я молчала. Меня смущал любопытно-насмешливый взгляд незнакомца, все еще с улыбкой смотревшего на меня. Он как будто хотел сказать: «Вот видишь, как много я уже знаю о тебе. А вот ты ничего обо мне не знаешь!»

«Не так много, как тебе кажется!» - ответила я ему взглядом и гордо ушла мыть тряпку.

Он понял. И с этой минуты между нами протянулась невидимая нить – мы понимали друг друга без слов.

Какая я была? Пока я оттирала эти злосчастные чернильные пятна, я, может быть первый раз в жизни, попыталась оценить свою внешность. Была я белобрыса, две тонкие до пояса косицы очень светлого пепельного цвета, черты лица очень четкие, словно отчеканенные, но лоб – перекати-поле – занимал почти половину этого лица. А половину второй половины два огромных зеленых глаза, окруженных густыми и длинными, абсолютно белыми, ресницами, брови – хоть чуть по темнее, как волосы. Глаза очень широко расставлены. Мне самой в них страшно было смотреть. Уродина! Я это подозревала. Но так откровенно и четко внутри себя я этого не осознавала. Хорошо, что очки как-то это все прикрывают.

Куда делось мое прекрасное настроение?!

Первый урок – математика. Татьяна Петровна Попова, учительница математики, была нашим классным руководителем. Мы были и до конца ее жизни остались ее любимыми учениками. Она знала о нас все, никогда не забывала о наших днях рождения. Она не навязывала нам своего общества, она просто продолжала нас любить. Особой пламенной любви я к ней не испытывала. Это было другое чувство, скорее родственное, когда после долгой разлуки, спешишь посетить близкий тебе дом и узнать новости о своих многочисленных братьях и сестрах, любимых и нелюбимых. И все было, и долгий чай, и долгий разговор, и прощание без надрыва иногда опять на долгие годы. Сейчас я думаю, что именно она научила меня любить, ничего не требуя взамен. А тогда это иногда раздражало. И за это огромное Вам спасибо, Татьяна Петровна, потому что я никогда не поздравляла своих бывших учеников с их днями рождения, чтобы не вызывать этого тягучего чувства безвинной вины за то, что у тебя другая жизнь, и школа где-то там, где кончается детство. Нужно научиться отпускать тех, кого мы любим и в кого вкладываем душу, чтобы дать прорасти зернам, которые мы бросили на благодатную, а иногда и не совсем благодатную, почву. Потому что человек свободен. Это чувство часто путают с независимостью. И лучше нас, учителей, никто не знает, как дети и молодые люди протестуют против наших правильных слов и поучений. А если даешь свободу выбора, результат, как правило, положительный. Но это в нашей работе самое трудное. И, может быть, об этом потом.

Она опоздала минуты на две. Редкий, скажем прямо, случай! И, конечно, она привела с собой нового ученика.

- Здравствуйте, ребята! Садитесь. Знакомьтесь, это наш новый ученик. Его имя – Юра Игнатьев. Он приехал из Германии, поэтому, я думаю, вы простите ему его пижонский вид. Мы успели с ним немного поговорить, он приживется в нашем классе.

Исчерпывающая характеристика. За это я тоже ее уважала. Она спасла свой урок. Теперь все всё знают, детали можно отложить на потом.

- Ну что ж, Юра, выбери себе место. Мы начинаем урок. Сегодня у нас…

У нас было немного людей в классе, поэтому мы занимались в самой маленькой в школе классной комнате. И все равно было много свободных мест. Я сидела за первой партой у окна, за мной была свободная парта, а дальше, тоже один за партой из-за дисциплинарных соображений, сидел Сашка Федоров, весельчак и балагур. Потом, много лет спустя, я учила его сына в математической спецшколе. Это был серьезный молодой человек, совсем не похожий на своего отца. И только редкая на его лице улыбка заставляла вздрагивать душу, возвращая меня в детство.

Юра, конечно, сел за свободную парту сзади меня. Я поставила ему свою чернильницу, буркнув:

- На перемене получишь персональную.

А дальше было как всегда. На перемене новичка окружили, но не надолго, мы дежурили по школе. Голос подал Феликс. И первый раз Толик Мироненко посмотрел на него хорошими глазами. Они были соперниками и по учебе и по жизни. А Юрку Толик возненавидел сразу и безоговорочно за его видимое благополучие, за золотой зуб, за стильную одежду. Это нынешняя пропаганда рассказывает молодежи, как наше правительство и средства массовой информации преследовали «стиляг». Против стиляг были люди, огромные массы людей, которые после войны не могли разогнуться. Только в нашем классе из двадцати шести учеников у девятнадцати отцы погибли на фронте. В Крыму еще жили неплохо, а я побывала в Белоруссии, мы жили там четыре года с 1949 по 1953 – вся эта республика была снесена с лица земли. Может быть, поэтому меня так поразили слова этого мальчика, когда он на вопрос, как там живут в Германии, грустно ответил:

- Хорошо живут. Не то, что мы, победители.

Как меня на самом деле зовут, Юрка узнал только через несколько дней, случайно. И в школе, и в институте, и еще долго потом друзья и знакомые звали меня по фамилии. Наверное, потому, что моя фамилия – это испанское женское имя.

Пришла в школу моя мама и, встретив Юрку в коридоре, попросила позвать меня. Он привел ей Инну Кочеткову. Надо было видеть физиономию Юрки, когда Инна, всунувшись из-за двери наполовину в класс, крикнула:

- Пакета, тут твоя мама пришла, а Игнатьев зачем-то меня к ней привел!

Когда начался урок, он шепнул мне сзади:

- Один – ноль в твою пользу.

И открыл счет забитых голов.

Кстати сказать, он продолжал игнорировать мое имя и фамилию тоже. Когда злился, он шипел: «Жаба болотная!» Когда был в хорошем расположении духа, то говорил: «Лягушечка». Помню, как это случилось первый раз.

На уроке черчения, я услышала шепот:

- Жаба болотная, дай резинку!

Я не оглянулась даже. Он умел говорить очень тихо и повторил это несколько раз. Но я не реагировала. Все видели, что он мне что-то говорит, но никто не слышал. Я не поворачивалась, но каждой клеточкой своей спины чувствовала, что никто в классе не чертит. Все пытаются понять, что там у нас происходит, даже учитель стал подбираться поближе. И тут я услышала:

- Ну, лягушечка, ну, пожалуйста, дай мне резинку.

Мне стало так смешно, что я расхохоталась на весь класс. Меня выгнали.

Юрка быстро прижился у нас в классе и был в хороших отношениях со всеми, кроме Толика. Даже задира Сашка Федоров побаивался его колкостей. Где-то, через месяц мальчики заметно сузили свои брючки и стали аккуратнее в одежде. И только Валька Молчанов не изменил своему матросскому клешу.

Наверное, со второго или третьего дня после появления Юрки в нашем классе, под дверями нашего класса начала толпиться малышня с записками для него. Что в них было написано? Не знаю. Юра их внимательно прочитывал, а потом рвал.

В мой жизни замкнулся круг. Я теперь работаю в школе, которую закончила. И точно знаю, что в ней до сих пор существует тайная почта. Гуляют записочки из класса в класс, носимые добровольными почтальонами. В других школах я этого не замечала.

Записок было очень много, и в классе начался ропот. Из тех тайных ропотов, о которых ни один учитель никогда не догадывается. Юрка что-то должен был с этим делать. И вдруг в один прекрасный день мальчик делает заявление:

- Записок мне больше не передавать. Я принадлежу классу. Сегодня мой любимой женой будет Ира Калюжная, а дальше очередь устанавливайте сами.

Ира не была красавицей и, так же, как и я, носила очки. Девочка она была строптивая и гордая. Она даже вскочила от возмущения, с бессильными слезами на глазах, покраснев до кончиков пальцев, она выскочила из класса. Юрка бросился за ней. Мальчишки возмущенно галдели, а девчонки притихли, даже никто ничего не списывал и не зубрил. Минут через пять Юрка за руку ввел в класс спокойную улыбающуюся Иру, посвятил ей все перемены, а после уроков взял ее портфель и пошел провожать. И игра покатилась, как по рельсам. Девчонки перестали ссориться, терпеливо ждали своей очереди, но никто никому ничего не рассказывал. Девочки хорошели прямо на глазах и не ревновали Юрку друг к дружке. У этого мальчика был просто дар общения!

Когда очередь дошла до меня, я наотрез оказалась быть его любимой женой в этот день. Класс замер. Я ведь не зря сидела одна. Меня считали странной девочкой. Все знали, что ко мне домой часто ходят Феликс, Саша Гапотченко, да и Толик. Но все знали, что мы вместе решаем задачи или пишем сочинения. Мы были мозговым центром класса, и всех это устраивало. Поэтому никто не видел в этом ничего особенного, так, иногда, зубоскалили, но сплетен не было, да и повода, в общем, не было. Классные вечеринки проходили в моей квартире, потому что там была огромная комната. Комната была неудобна для жилья. Та немногая мебель, которая в ней была: диван, пианино, стол, четыре стула и, верх роскоши по тем временам, холодильник - просто терялись в ее необъятных просторах. На вечеринки все приходили со своими стульями, и было всегда очень весело. Мои родители, хотя и оставались дома, но не мешали. Более того, мои одноклассники, порой даже просили меня об этом. Они, мои папа и мама, как-то умело блокировали Татьяну Петровну, что нам казалось, будто мы веселимся одни. Мои одноклассники моих родителей любили, наверное, больше, чем меня, особенно, маму. Она была членом родительского комитета и многим помогала. Я же была неразговорчива, вечно чем-то занята, главной моей заботой была школьная стенгазета, которая выходила раз в две недели. Это отнимало у меня очень много времени, особенно внутреннего. Поэтому, как говорили одноклассники, я вечно витала в облаках. Но если в классе требовался третейский судья, последнее слово было за мной. Поэтому, когда я взбунтовалась, класс насторожился. Девчонкам не хотелось прерывать игру, а мальчишки почувствовали, что настал их час. Но хитрец Юрка выкрутился:

- Ну, вы же знаете, она самая строптивая моя жена. Придется нанести визит ее родителям.

В этот день Юрка отдыхал. И за день общения с мальчишками наладил со всеми хорошие отношения. Со всеми, кроме Толика. А вечером он впервые появился в нашем доме. Я даже не вышла из своей комнаты. А он провел у нас более трех часов. Сначала он помогал маме готовить ужин, потом с готовностью сбегал в магазин за хлебом. Когда пришел с работы мой отец, они ужинали, чай пили долго и о чем-то увлеченно разговаривали. Когда он ушел, мои родители были от Юрки в восторге. Мне пришлось пить чай в гордом одиночестве. Мой мудрый папа, который остался за столом, чтобы не оставлять меня совсем одну (мама в это время всем своим видом показывала, как она недовольна моим невежливым поведением), спросил:

- Тебе очень нравится этот мальчик, доченька?

- Не знаю, папа. Мне кажется, он какой-то легкий, даже легкомысленный.

- Ты ошибаешься, дочка. Он человек интересный.

Шли дни. Девчонки в классе преобразились. Мальчишки побросали своих подружек и начали поглядывать на своих одноклассниц. А Юрка ревностно охранял свой гарем. Уже не слышно было грубых слов со стороны мальчишек. И все мы как-то объединились, на переменах не спешили куда-то, а жили своей особой классной жизнью. Один Толик бесился. И однажды он не выдержал. Он сказал какую-то гадость одной из девчонок. Раньше никто бы этого не заметил, а тут в классе стало тихо. Толик был сильным парнем, и в классе с ним мог бы справится только Валентин, но того в этот момент почему-то не было, или Толик специально выбрал такой момент. И пока все соображали, как поступить, Изящный Юра выскользнул из-за парты, тихо подошел к Толику со спины и очень тихо сказал:

- Извинись сейчас же.

- Я? Извиняться? Перед этой…

Толик выбрал самую беззащитную девочку, маленькую, тоненькую Свету Гнедко, которая вчера была «любимой женой» Юрки, и он называл ее «моя любимая крокодилица». И Светка не обижалась. А сегодня:

-Да. Ты сейчас же извинишься перед этой прекрасной девушкой, подметки которой ты не стоишь

- Да я!.. Да ты!.. – Толик рассвирепел. Сейчас от Юрки останется мокрое место.

Все это происходило так быстро, что никто и моргнуть не успел, а Толик лежал на полу. Первый раз он вскочил сам с ревом: «Я убью тебя!». Снова бросился на Юрку. И опять оказался на полу. Тут подоспели мальчишки. Они подняли его. И Толику пришлось извиниться перед Светой.

В то день мы узнали, что Юра – мастер спорта по боксу. Мы ничего никому не сказали. И даже всезнающая Татьяна Петровна была не в курсе. Толик не приходил в школу целую неделю. А привел его в школу тот же Юрка. Они не стали друзьями, но Толик как-то успокоился. Его болезненная ничем неприкрытая ненависть поутихла.

Новый год, как всегда, встречали у меня. Юрка принес из дома удивительно красивые немецкие игрушки. И они втроем, еще высокие Феликс и Валентин, украшали елку. Наши мамы пекли торты и пироги, а я придумывала игры. Незаметно Юрка подключился ко мне, мы придумали много всяких заморочек, хватило на всю ночь.

В тот вечер мы узнали, что Юрка прекрасный музыкант. А уж какой хитрюга, я была в восторге. Он весь вечер играл на аккордеоне, а значит, ни с кем не мог танцевать. Это устраивало всех, а его самого больше всех. Потому что он хотел танцевать только со мной, а я ни за что не стала бы с ним танцевать. И мы оба это знали.

После Нового года Юрка стал частым гостем в моем доме. Он появлялся тогда, когда никого из одноклассников у меня не было. Как ему это удавалось, до сих пор не пойму. Он появлялся сразу после того, как они уходили, или исчезал минут за пять до прихода кого-нибудь из них. Мне он не мешал. Я учила уроки, а он тихонько что-нибудь играл на пианино. У нас был прекрасный инструмент, и ему очень нравилось на нем играть. В это время мы даже находились в разных комнатах. Мой младший брат в Юрке души не чаял, а мама тем более. Он мог часами распутывать и подбирать ей нитки, пока она вышивала. И они о чем-то тихо беседовали, а иногда даже пели. О, это было замечательно! А я в это время учила уроки! Когда Юрка сам учил уроки, и учил ли он их вообще, - это было неизвестно. Учился он средне. Не получал двоек, но и пятерок было мало, только по английскому языку – всегда. Он, оказывается, четыре года учился в немецкой (для немцев) школе и свободно говорил и читал на немецком и английском языках. Он хорошо знал географию и историю, но явно не любил математику и физику, решал, отвечал, но не блистал, как Феликс, Саша Г., Толик, Ира. Создавалось впечатление, что учеба для него не главное. Это меня поражало и настораживало. Я усматривала в этом особую браваду.

Он начал помогать мне в выпуске школьной газеты. Я диктовала сочиненные мною рассказики, стихи и отредактированные заметки, а он писал. Газете пользовалась успехом, ее ждали, и вся школа с удовольствием ее читала.

И все-таки кто-то засек, что Юрка часто бывает у меня в доме. В школе мы просто не общались, или обменивались колкостями. Происходило это само собой, без всякой договоренности. Просто так сложилось.

И вот однажды Толик не отказал себе в удовольствии заявить:

- Внимание! Поступили сведения, что Игнатьев тайком ходит к Пакете.

У меня сжалось сердце. Но почему-то, первый раз в жизни, я не покраснела. Может быть, я не хотела, чтоб об этом кричали так, но стыдиться мне было нечего. Я просто молча смотрела на Толика, пытаясь понять, как может так говорить человек, который тоже ходит в мой дом, причем тоже старается остаться незамеченным. И что же сейчас будет? Неужели опять драка? Этого я боялась больше всего. Но именно на это надеялся Толик. И уж это я понимала хорошо. И тут я услышала насмешливый Юркин голос:

- У тебя неправильные сведения. Во-первых, я хожу не тайком. А во-вторых, я, в отличие от тебя, хожу не к ней, а к ее родителям. Я с ними дружу! А тебе слабо?

Класс хохотал. Толик не знал, куда себя деть. А я вздохнула с облегчением.

- Лягушечка, ты довольна? – услышала я едва уловимый шепот.

Я моча кивнула, не поворачиваясь.

Самыми главными моими воспитателями были мои родители. Меня до сих пор поражает мудрость этих, как я теперь понимаю, простых людей. Отец был родом из глухой деревни, институт он закончил уже после войны, имея двоих детей. А мама так и осталась со своей семилеткой и годичной учительской школой. Но зато, как мы любили говорить в семье, дала нам, всем троим, высшее образование. Я до сих пор подозреваю, что и она закончила три института: юридический, педагогический и медицинский. Она всегда это отрицала, но учебники наши читала и устраивала каждому из нас не шуточные экзамены, умудряясь ловить нас на мелочах. Она много читала и всегда была в курсе всего, что происходило в мире. Это были удивительные люди. И где бы я ни была, что бы я ни делала, потом в своей жизни, я всегда задавала себе одни и те же вопросы. А что бы в этом случае сделала мама? А как в данной ситуации поступил бы отец? Может быть, я еще успею написать и о них. Вырвались эти строки сейчас потому, что вспомнился эпизод, который для себя я называю "урок для будущей женщины".

Однажды, и опять это было в понедельник. Потому что в нашем городе с понедельника во всех кинотеатрах начинали показывать новые фильмы. Юрка и Лариса Михайлова посмотрели новый фильм. Как они по дороге к дому Ларисы забрели в центр города, это никого не касалось. Все, что происходило между Юркой и его "женами" для всех было табу. Даже любопытные девчонки не задавали друг другу вопросов, а мальчишки вообще не совали свой нос в эти дела. Просто было ясно, что ничего плохого не происходит. Лариса была спокойная, умная, очень симпатичная в своей полноте, даже какая-то уютная. Мы все ее любили. А мне повезло, я еще пять лет училась с ней в институте в одной группе.

Фильм, который они посмотрели, оказался очень хорошим. И Лариса на следующий день сказала, что мы все должны его посмотреть. К сожалению, сейчас не помню, что это был за фильм или "Лев зимой" или "Мост Ватерлоо". Да и это не главное сейчас, суть в том, что фильм был, в самом деле, хороший. И, когда после уроков мальчишки побежали за билетами, билетов не оказалось. И одному Толику, неизвестно каким способом, удалось добыть пять билетов на четверг, на сеанс, который начинался в 8 часов вечера. Он сказал, что взял билеты для себя, Феликса и Саши Г., а из девчонок возьмут меня и Иру (чтобы другим было не обидно, самых уродин, подумала я). Я очень расстроилась, потому что знала, что на такой поздний сеанс меня родители не отпустят. И сразу об этом сказала ребятам. Я не стыдилась своей зависимости от родителей, меня уже научили понимать истину: кто не умеет подчиняться, никогда не научится руководить. Я знала, что даже просить их об этом не стану. 8 часов вечера был последний срок, когда я должна была появиться дома, если не хотела поминутно отчитываться за время своего отсутствия. Необходимость более поздних задержек всегда обсуждалась заранее, и папа в таких случаях меня всегда встречал.

Феликс заявил, что он уладит этот вопрос с моими родителями. Я только пожала плечами, зная безнадежность этого мероприятия, у меня оставалась надежда только на то, что на этот фильм родители сами меня сводят. Но я их недооценила. Тогда я была еще маленькая.

В четверг я никуда не собиралась и знала, что ко мне никто не придет. Сразу после школы я села за уроки, решив, что пока ребята будут смотреть кино, я напишу тоскливые стихи о свободе (которые, кстати, написала, но лет сорок спустя). Меня, конечно, удивило, что мама не заставила меня отдохнуть после школы, не давала никаких поручений и не отвлекала никакими разговорами. Вдруг в 7-30 вечера явился Феликс. Он держался уверенно, как человек, который знает, что делает. Они с мамой поздоровались, многозначительно переглянулись, и мама повернула голову ко мне:

- Инна, ты уроки выучила?

- Да, мама.

- Хорошо. Я отпускаю тебя в кино.

Я была в шоке. В начале разговора я стояла в дверях своей комнаты, а теперь медленно подошла к дивану и села. Мама усмехнулась. Ей не надо было говорить мне о том, как она довольна мной, что я не просила ее об этом, не унижалась и не скандалила, что она гордится мой выдержкой и гордостью. Такие вещи внутри семьи мы понимали без слов.

- Давай, собирайся быстрее. Ребята, наверное, уже ждут.

И тут же Феликсу:

- Феликс, я доверяю тебе свою дочь. После кино вернешь ее мне в руки.

- Не сомневайтесь, Александра Васильевна, я обязательно провожу Инну домой.

Я первый раз в жизни пошла без родителей на вечерний сеанс в кино. И было мне шестнадцать лет. Я тогда считала, что случилось что-то невероятное. Но мои родители думали иначе. Когда Феликс пришел к ним просить за меня, выбрал время, когда меня дома не было. Отец ему сказал, что они посмотрят на мое поведение, но при одном условии, что Феликс мне об этом разговоре ничего не скажет. Феликс мне не сказал. И когда им никакими ухищрениями не удалось вырвать из меня ни слова, ни жеста, ни даже взгляда, выдающего мое желание пойти в кино с ребятами, а что я хочу, об этом они знали. Они тогда решили, что успели научить меня всему, что пригодится мне в жизни. Но узнала об этом я много позже.

Когда закончился фильм, Толик пошел провожать Иру, он последнее время уделял ей особое внимание. А мы втроем пошли вместе. У моего дома попрощались с Сашей, ему было еще далеко идти. Феликс вошел со мной во двор и довел до двери подъезда. Минуты две мы молча стояли. Я смотрела на него, а он – на кончики своих ботинок.

- До свидания, Феликс! И спасибо.

Я открыла дверь подъезда и ушла. Не успела я сделать и двух шагов, как услышала, что по лестнице кто-то спускается. Невольно сердце замерло. Но это был Юрка.

- Какая удачная встреча, Лягушонок. А я только что от вас.

Я промолчала. Он довел меня до двери. Нажал на звонок и быстро сбежал на один пролет лестницы. Дверь открыла мама, она подозрительно заглянула за мою спину и впустила меня. Мне показалось, что она чем-то недовольна. Но она добрым спокойным голосом сказала:

- Ты во время. Фильм тебе понравился?

- Да. Очень понравился. Вы с папой тоже сходите.

- А где Феликс?

- Он довел меня до подъезда, и мы попрощались.

Мама никак на это не прореагировала.

- А Юрка долго у нас сегодня был?

- Юра? Нет. Он не приходил. Тебя же дома не было.

Голос мамы был даже веселый. О! Я еще плохо разбиралась в людях. И даже в своих родителях! Я поняла только одно, что Юрка почему-то ждал меня в подъезде. Но когда, через пару дней, Феликс зашел к нам, мама очень спокойно ему сказала:

- Феликс, ты очень хороший парень и очень мне нравишься, но свою дочь я тебе больше никогда не доверю.

- Почему же, Александра Васильевна? Я же проводил Инну до подъезда? – в его голосе были изумление и обида одновременно.

- А я просила тебя передать ее из рук в руки.

В первый момент я даже оскорбилась, словно я вещь какая-то. Но потом, я вспомнила о Юрке в подъезде. Значит, он думал так же, как моя мама. А если бы это был не он? И в тот момент я поняла, что не только тридцать шагов, но и два шага могут стать в жизни человека роковыми. Феликс тоже это понял. Он продолжал к нам приходить, но долго меня никуда не приглашал, знал, что мама не отпустит. С Феликсом мы дружили еще очень долго. Он учился в институте в Одессе. Когда он приезжал на каникулы, всегда приходил к нам, и ходили мы с ним и в театр, и в лес, и в ресторан, но он всегда сдавал меня маме в руки, и они значительно переглядывались.

Я хорошо помню этот день. Лучший день в моей жизни! Это был подарок судьбы, еще ничем не заслуженный. А, может быть, это был подарок хорошего мальчика Юры. Было солнечное весеннее утро, теплое, но еще без жары. У меня было настроение такое радостное, словно маленький кусочек солнца застрял в моем сердце. Совершенно беспричинная радость в середине рабочей недели, а впереди ждал трудный учебный день. Но каждая клеточка моего существа веселилась и пела. Я побежала в школу, но на выходе из нашего двора столкнулась с Юркой. Он явно ждал меня. Я заметила, что у него нет сумки. У Юрки не было портфеля, учебники он носил в кожаной командирской сумке с длинным ремнем через плечо. Я вопросительно посмотрела на него. А он взял мой портфель и сказал:

- Лягушонок, пойдем, погуляем. Я хочу этот день провести с тобой.

Я остолбенела и молча во все глаза смотрела на него. Полагаю, что во всем моем существе и остались только два этих огромных зеленых глаза. Он рассмеялся непринужденно, весело и звонко, ласково взял меня свободной рукой за руку, и мы пошли. Мы бродили по удивительно красивому весеннему городу. Деревья еще не были зелеными, но были окутаны какими-то трогательно зелеными кружевами, но зато все плодовые деревья цвели в бесконечном разнообразии бело-розовых оттенков. Мы прошли через весь город к водохранилищу, сплели мне венок из огромных желтых одуванчиков, покатались на лодке и пошли обратно. Мы смеялись ни над чем, говорили ни о чем, а, может быть, и вовсе не говорили. И молчание это было ни тягостным, ни опасным. Когда мы подходили к дому, все так же держась за руки, у меня было ощущение, что я прожила целую жизнь, которая длилась вечность или только миг, но это было не важно. Странно, но мы никого из знакомых не встретили, и, как выяснилось потом, нас никто не видел. Он довел меня до самой двери, снова позвонил и молча спокойно пошел вниз, не оглядываясь.

Дверь открыла мама, лицо у нее не было сердитым, скорее встревоженным и растерянным.

- Явилась! Где ты была?

- Гуляла.

Мама потеряла дар речи. Я прошла в комнату, там за столом, положив на стол обе ладони рук, сидел отец в какой-то очень напряженной позе. Может быть, он даже собирался вскочить, но, глянув на меня, передумал. Я посмотрела на часы. Было три часа. Он должен был быть на работе. По-видимому, меня искали. Возможно, и, даже, скорее всего, Татьяна Петровна еще утором позвонила маме и поинтересовалась, не заболела ли я. Значит, разговор неизбежен. Я не боялась, но сейчас мне не хотелось говорить. Отец сказал:

- Садись.

Я села за стол против него и так же, как и он, положила перед собой две руки ладошками вниз.

- Значит гуляла?

Разговор начался. Если с нами говорил отец, мама никогда не вмешивалась, она даже не присутствовала при этих разговорах. Это создавало видимость тайны. Но тайн в нашей семье не было, просто все понимали, что наедине говорить легче. Но сейчас мама тихонько примостилась на диване за моей спиной.

- Да. – Ответила я, без вины в голосе, но без вызова, тихо, и глядя отцу прямо в глаза.

- Одна?

- Нет.

- А с кем?

- С Юрой.

- Хорошо погуляли?

Я обожала своего отца. Когда он вел такие разговоры, его вопросы не несли эмоциональной окраски. Это были вопросы следователя, откровенные, безжалостные, но ведущие к истине. Оценку поступка он давал только в конце разговора. И даже не всегда он оценивал поступок. Пожалуй, это было только тогда, когда оправдывал меня. А приговоры я выносила себе сама.

Я улыбнулась. Казалось, что сегодня ничто не сможет убить эту радость в душе.

- Ты знаешь, это было прекрасно!

Мама на диване возмущенно подпрыгнула, но отец только глянул на нее быстрым взглядом, и она опять притихла. А он уже смотрел на меня задумчиво и внимательно.

- А если бы ты могла прожить этот день сначала, как бы ты поступила? Ты бы пошла гулять с Юрой?

- Да. – Тихо сказала я и опустила глаза.

Он молчал, я сидела, не поднимая глаз. Мне кажется, я даже ни о чем не думала.

- Ты бы пошла. Значит, это было твое решение. Ты стала взрослой, девочка.

Я молчала. Нет. Это – еще не приговор. И разговор не окончен. Слишком хорошо мы знаем друг друга. Но неужели я ошибаюсь? Сейчас он скажет, теперь ты за все будешь отвечать сама. Я этого не переживу! И не потому, что боюсь ответственности. А потому, что мне нужно, чтобы именно он понимал меня и верил мне. И он не сказал этих слов сейчас, они были сказаны значительно позже, в обыденной обстановке, но весомо и не всю жизнь. Он просто спросил:

- А если Юра опять предложит тебе такую прогулку, ты пойдешь?

- Нет.

- Почему? – Он искренне удивился.

- Не знаю. – И вдруг поняла, что знаю. – Знаю. Потому что так может быть только один раз в жизни! Это было в первый и последний раз. Все может быть гораздо лучше или хуже. Но так – никогда.

Я говорила это, глядя отцу в глаза. И первый раз сама закончила разговор. Радость так и не умерла в моей душе. Я встала из-за стола, подошла к отцу, обняла его сзади за плечи и поцеловала в щеку, потом подошла к маме и поцеловала ее.

- Спасибо вам за то, что вы такие. Я вас очень люблю. Простите, что вам пришлось поволноваться. Но так получилось. Сегодня вы расплатились за мою радость, но я сильно подозреваю, что потом мне придется это делать самой.

Напряжение исчезло. Все встало на свои места.

- Венок хоть сними, ангелица, - ехидно усмехнулась успокоенная мама.

На следующий день Юрка не пришел в школу. На одной из перемен ко мне подошла Татьяна Петровна и сказала:

- Мне кажется, что Юра заболел. Ты бы навестила его сегодня.

- Почему я? Я никогда не была у них в доме. И даже не знаю, в какой квартире он живет. Феликс живет с ним в одном доме, пусть он и сходит.

- Я же тебя не в гости посылаю. Я даю тебе поручение. И адрес скажу.

Мне не хотелось идти. Я чувствовала какую-то неловкость. Но с Татьяной Петровной спорить было бесполезно.

Вечером, выучив уроки, я осторожно сказала маме:

- Юры сегодня почему-то не было в школе, и Татьяна Петровна велела мне пойти и узнать в чем дело.

Мама склонила голову, минуту задумчиво разглядывала меня, глубоко вздохнула и выдохнула:

- Ну что ж. Сходи. Я думаю, тебе это будет полезно.

Прямо заговор какой-то! Я думала она меня не отпустит, снимет трубку телефона и сама позвонит Юриной маме. Но ничего этого не произошло. И мне предстояло туда пойти.

Дверь мне открыли сразу, как будто ждали. А ведь ждали. В комнате был накрыт стол, в чашках дымился чай, а здоровенный бульдог, положив мне лапы на плечи, лизал меня прямо в губы. Я даже не успела испугаться, а пес уже тащил мне тапочки, Юрин отец снимал с меня куртку, а мать взяла за руку и повела к столу. И пока я сделала эти несколько шагов, я поняла, что самого Юрки дома нет. И все-таки я пролепетала:

- Татьяна Петровна сказала, что Юра болен, и велела его навестить.

- Татьяна Петровна прекрасно знает, что Юра уехал на соревнования, - улыбаясь, сказал его отец, - мы просто не знали, как иначе тебя заманить к нам в гости.

И мне вдруг сразу стало легко. Это были хорошие люди. Я чувствовала себя с ними так же как со своими родителями. Они не притворялись и не сюсюкали со мной, разговаривали по-взрослому и уважительно. Когда мы встали из-за стола, я поблагодарила и сказала, что мне пора домой. Они отнеслись к этому с пониманием, но когда мы вышли в прихожую, Юрин отец вдруг сказал:

- Инна, а ты не хочешь посмотреть комнату Юры?

Я замерла, переводя взгляд с одного на другую, а потом тихо сказала:

- Хочу, но не могу себе позволить сделать это без Юры.

Они переглянулись. Мать Юры снова взяла меня за руку.

- Это он просил, чтобы мы ее тебе показали.

Я дала себя уговорить. Я хорошо до сих пор помню эту комнату. Там было все хорошо, удобно и рационально, но меня поразили две вещи. Первое, и это я увидела, прежде всего, что окно его комнаты смотрит прямо в окно моей комнаты, между ними только дорога.

- Вот это – да-а! – Сказала я и оглянулась на его родителей. И видать лицо у меня было такое, что они рассмеялись.

- А ты не знала? – Удивленно спросила мать.

- Конечно, нет.

Я хотела еще что-то сказать, но тут увидела портрет на стене. Это был портрет молодой женщины удивительной красоты, написанный маслом. Прекрасные золотистые волосы крупными локонами падали ей на плечи, а большие зеленые глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели одновременно грустно и пронзительно, как живые. Я замерла, мне казалось, что она хочет мне что-то сказать или предупредить меня о чем-то.

- Нравится? – Теперь спросил отец.

- Да. Очень!

- Она тебе никого не напоминает?

- Что вы? Я таких красивых еще не видела!

Я заторопилась домой. Меня не удерживали. Больше в этом доме я никогда не была. Мне было грустно и тревожно, как будто мне позволили заглянуть туда, куда людям заглядывать нельзя. Я не призналась себе. Но сейчас я думаю, что уже тогда все поняла.

Юрка приехал через несколько дней. И все было как всегда. Да и времени не оставалось ни на что. Надвигались выпускные экзамены. Я хотела получить золотую медаль. И, конечно, мне приходилось много заниматься. Он мне не мешал. Просто я теперь знала, кто тот полуночник из окна напротив, где свет гаснет только после того, как я выключу свой. Это грело мою душу. Но я никогда не говорила ему об этом. Но, думаю, он это знал. Как-то так само собой получилось, что все общественные дела делал за меня Юрка. Экзамены я сдала отлично. Но медаль мне не дали. То ли помешала единица, которую поставил мне учитель астрономии за подсказку, то ли еще что-то. Но как я страдала! Все вокруг меня охали и ахали, а я делала вид, что мне все равно. И только мои родители знали, как мне тяжело. А потом я поняла, что знал об это еще и Юрка.

Через день после выпускного вечера мы всем классом поехали в Алушту с ночевкой. Мне, конечно, не хотелось, но не поехать я не могла. День мы провели на пляже, а вечером решили погулять по набережной. Для ночлега нам выделили два класса на первом этаже какой-то школы. Девчонки наряжались, делали друг другу прически, а мне ничего не хотелось. И я решила схитрить. Когда все уже были готовы, я сделала вид, что не успеваю.

Они уже начали терять терпение, тогда я им сказала, чтобы меня подождали на крыльце, где, как доложила одна из них, нетерпеливо ждали нас кавалеры, бывшие одноклассники. Они не заставили себя упрашивать, и я осталась одна. Я понимала, что сейчас кто-нибудь за мной придет, торопливо открыла окно и выпрыгнула прямо Юрке в руки. Я чуть не вскрикнула. Но он зажал мне рот рукой.

- Тихо, - прошептал он, - бежим скорее!

И мы побежали. И бежали довольно долго, пока я не выдохлась. Я остановилась, задыхаясь:

- Куда мы бежим? Нас же будут искать!

- Не будут.

Юрка спокойно улыбался.

- Татьяна Петровна считает, что если тебя не будет в компании, ничего не случится, все будет тихо и спокойно. А твоя мама просила оберегать тебя. А мне это будет сделать легче, если рядом не будет твоих, бешеных, кавалеров.

- Каких еще кавалеров! - Возмутилась я.

- Ты не знаешь? Толик, Феликс, Саша Гапотченко – они еще днем на пляже начали из-за тебя ссориться. Так, что пойдем, дорогая, вечернюю, а может, и ночную прогулку, буду я тебе обеспечивать.

Я только сейчас заметила у него в руках довольно увесистый рюкзачок. Он небрежно перекинул его через плечо, и мы медленно пошли в сторону Рабочего уголка. Мы долго шли молча. Потом он тихо спросил:

- Что молчишь, лягушонок? Обиделась что ли?

- Да нет. Просто не знаю: смеяться мне или плакать.

- Ты думаешь о том, какие у тебя хорошие родители? Да. Они – молодцы. Если бы у меня были другие, я бы завидовал.

Как он догадался? Именно об этом я тогда думала.

- Слушай, а почему ты прозвал меня жабой болотной? Обидно все-таки.

- Это простой вопрос. Неужели ты не догадалась? Это из-за твоей ядовито зеленой куртки.

Я рассмеялась. Действительно, все очень просто. Из осторожности я не стала спрашивать про свои выпученные зеленые глаза. Это объяснение мне больше подходило. Мы пробрались на какой-то пляж, придвинули к стене топчан, он достал подстилку и застелил его. Мы забрались на топчан с ногами и прислонились спинами к еще теплой каменной стене. Впереди было море, над нами звезды, а вокруг тишина, от звона цикад казавшаяся еще более глубокой. Мы даже говорили шепотом, боясь, что-то нарушить в этом ансамбле. И было так хорошо и спокойно, впервые за эту последнюю, суматошную неделю. Все мои беды казались маленькими и ничтожными перед огромностью и глубиной мира, лежащего у наших ног. Незаметно я уснула, склонив голову Юрке на плечо. Проснулась внезапно, как от толчка. В первое мгновение не поняла, где я, и что происходит. Резко выпрямилась и посмотрела на Юрку. Он так и сидел, подтянув к груди колени и обхватив их руками. Глаза его были закрыты. Спит, подумала я. Осторожно сползла с топчана, прокралась на другой конец пляжа, разделась и тихонько вошла в воду, она была теплая и светилась. Стояла глухая ночь, нигде не видно было ни одного огонька. И я поплыла в эту светящуюся бездну, тихо повизгивая про себя от счастья. Еще вчера мне не хотелось жить, казалось, все рухнуло: и надежды, и мечты. Я чувствовала себя униженной и оскорбленной. А теперь я была бесконечно счастлива оттого, что я живу, что мое тело, окруженное голубоватым сиянием, уверенно и упруго двигается в этой теплой морской воде. Я долго плавала, потом выбралась на берег, встряхнулась, как молодое животное, и оделась. Тогда я впервые подумала о том, что мы, наверное, все вышли из воды. Когда я подошла к нашему топчану, Юрка сидел все в той же позе. Я тихонько забралась на свое место и снова прислонилась к стене, она показалась мне еще теплой. И вдруг:

- Спасибо тебе, Инна.

- За что? – Удивилась я словам, не успев удивиться тому, что он не спит, и что впервые назвал меня по имени.

- За доверие и за чистоту.

Он резко одним движением соскочил с топчана.

- А теперь, я искупаюсь. А ты пока одень вот это.

Он достал из своего рюкзачка куртку и бросил ее мне. «Запасливый мальчик», - подумала я. Юрка был уже далеко, там, где только что купалась я. Он тоже долго плавал. Потом пришел, бодрый веселый, снова полез в свой рюкзачок. На призрачный ночной свет появились бутылка, несколько свертков и литровая банка с клубникой.

- Запасливый мальчик, – уже вслух сказала я, - только вино ни к чему.

- Это сухое. Немного согреешься. Я же знал, что ты будешь купаться.

- Так уж и знал! Откуда?

- А что можно ждать от девицы, прыгающей в окно, чтобы убежать от одноклассников?

Мы пили вино, ели очень вкусные бутерброды, их, конечно, приготовила его мама, а он их приберег, закусывали клубникой и весело болтали. Когда все было выпито и съедено, было уже достаточно светло, чтобы видеть глаза друг друга. Юра убрал все лишнее и снова сел в прежнюю позу.

- А теперь давай поговорим серьезно.

Я испугалась.

- О чем же мы будем серьезно разговаривать с пьяных-то глаз? – Попыталась я выкрутиться.

- Не прикидывайся. Что ты хорошая артистка, я знаю. - Сказал он, не меняя тона. - Мы будем говорить о нас с тобой.

- Ты хочешь все испортить?

- Нет. Я хочу все исправить.

- Тебе неприятно, что я люблю тебя.

- Если бы! Я был бы самым счастливым человеком на свете. Это я тебя люблю. А ты просто влюблена в меня. И еще не понимаешь, что я не стою твой любви. Но ты поймешь это очень скоро, но тогда мне не подняться и не выжить, лягушонок. И я хочу, чтоб ты об этом знала.

Сердце мое сжималось от боли, в глазах стояли слезы, я слышала, и как бы не слышала его пророческих слов, я думала только об одном, о глупом:

- Конечно, где уж нам. Сказать уродине, что не стоит ей смотреть на такого красавца, как ты, можно только такими словами. Спасибо, Юра.

Я резко встала, бросила ему его куртку и быстро пошла к выходу с пляжа. В неярком свете раннего утра все казалось серым и унылым. Юра догнал меня быстро. Осторожно взял за руку, но удержал, когда я хотела вырвать свою руку из его руки.

- Дурочка! Какая же ты еще маленькая и глупая. Ты видела портрет в мой комнате? Не отпирайся. Мама сказала, что ты видела.

- Да. - Сказала я упавшим голосом. – Я еще тогда поняла, какие женщины тебе нравятся.

Он остановился, развернул меня к себе лицом, минуту внимательно меня разглядывал, потом грустно улыбнулся и сказал:

- Но ведь это твой портрет. Такой ты будешь лет через пять или шесть, умной, сильной, независимой. Очень сильной и очень красивой. Мне нет места рядом с такой женщиной. Это мой отец сотворил. Он очень талантлив, но очень ленив. Я такой же, как он, и ничего в этой жизни не добьюсь. Знаешь, я думаю, тебе надо учить детей.

Я открыла рот, чтобы возразить, но не успела.

- Не мешай мне. Дай мне хоть один шанс считать, что я вел себя как настоящий мужчина. Ты должна знать, что если сегодня мы приедем ко мне, то мои родители примут тебя как родную дочь. А твой отец сказал: «Юра, она еще совсем маленькая девочка, но очень сильная и умная. И еще, она никогда тебя не бросит, даже, если не сумеет полюбить тебя по-настоящему». Я и сам это знаю. Очень высока планка для тех, кого ты любишь. Я тянулся до нее весь год, я не сделал ни одной ошибки. Я не смогу так прожить всю жизнь. Мои родители молятся на тебя, они думают, что ты меня перевоспитала. Но это не так. Ты ведь тоже не сделала ни одной ошибки. Даже сегодня, особенно сегодня, сделай ты хоть один неправильный жест, скажи хоть одно неверное слово, и этого разговора бы не было. Я бы с радостью переложил решение на твои плечи, а там будь, что будет. Оставь мне мою мечту. Оставь мне веру в то, что так бывает. Мы не можем все испортить, потому что мы никогда не простим друг другу этого.

Я молчала. Почему я верила этому мальчику? Мне хотелось броситься ему на шею, целовать его красивые губы, убеждать, что все у нас с ним будет хорошо. Но я молчала. О чем я думала? Опять о глупом. О том, что я некрасивая, и он, конечно, не может меня любить, когда кругом столько красивых девушек. А если все это правда? Тогда еще хуже. Если он не сможет или не захочет жить так, как я сегодня этого захотела. Я его возненавижу. Я даже вздрогнула. Юра снова накинул мне куртку на плечи. Я думала о том, что он скоро станет старым и я, наверное, тоже. И что же будет тогда?

А мы все шли и шли. Наконец, мы вышли на смотровую площадку, которая расположена между Рабочим уголком и Алуштой, и, не сговариваясь, подошли к ограде над обрывом. Юра снова взял меня за руку и зажал мою ладонь довольно крепко. «На всякий случай», - подумала я, но руки не отняла.

- Почему ты молчишь? – Тихо спросил Юра.

- А что я должна сказать? Что мне грустно и больно? Что хочется плакать, но слез почему-то нет? Что хочу убить тебя, раз не мне, значит никому? А как я потом буду жить? Убить себя? Но ты же крепко меня держишь! Да, и не в этом дело. Вчера бы я еще могла это сделать, а сегодня я страстно хочу жить вопреки всему.

- Ну вот, ты все и сказала. Умница. За это я и люблю тебя.

Он взял мои руки в свои, и поцеловал их по очереди, потом осторожно и ласково поцеловал меня в губы. Мои руки сами потянулись, чтобы обнять его, но он резко развернул меня спиной к нему, а лицом к восходящему солнцу. Я успела заметить слезы в его глазах. Его руки крепко сжимали мои плечи. Я услышала дрогнувший голос:

- Смотри. Всходит солнце нашей новой жизни. Я клянусь тебе, что никогда тебя не забуду, и буду любить тебя вечно.

Я открыла рот, но он прикрыл его своей ладонью.

- А ты ни в чем не должна клясться. Только пообещай мне, что никогда и ни для кого не опустишь свою планку. И еще, - сказал он после некоторого раздумья, - что когда-нибудь напишешь роман, а я буду в нем главным героем.

Дальше я ничего не помню. Кажется, я все-таки плакала. Кажется, Юрка привез меня домой на такси. Родители меня ни о чем не спрашивали. Я видела только, что папа при прощании крепко пожал ему руку, что он очень редко делал, даже при прощании с взрослыми людьми. Мои нехитрые вещички, через несколько часов, привезла Татьяна Петровна. Но, я ее не видела, меня еще раньше уложили в постель. На следующий день в девять часов утра Юрка снова пришел к нам. Я потеряла дар речи. Но мама вручила ему какой-то пакетик, а он взял меня за руку, и мы пошли.

- Куда? – Спросила я, когда мы уже были на трамвайной остановке.

- Как куда? Поступать в институт. Вот сейчас, какой трамвай подойдет, туда и поедем.

Подошел маленький синий трамвайчик.

- Ну, вот видишь, значит, судьба! Будешь поступать в пединститут.

Когда мы приехали и пришли в приемную комиссию, мне хотелось поскорей со всем покончить, чтобы поговорить с ним, и я потянула его туда, где было меньше всего людей – это оказался физический факультет.

- Что ж, это достойно уважения, - сказал Юрка серьезно, - только не забудь о своем обещании.

У меня все подпрыгнуло в душе от радости, сейчас сдам документы, и мы еще поговорим. Не может быть, чтобы мы не могли договориться. Подошла моя очередь. Я подала документы, человек, который их взял, начал задавать вопросы, я отвечала. Он что-то начал писать. И тут Юрка шепнул мне на ухо:

- Прощай, любимая!

Я замерла. А когда оглянулась, его уже не было. Я бросилась за ним, но его не было нигде. Я вернулась. Довела дело до конца. А когда ехала домой, вспомнила, что, когда мы выходили, мама почему-то обняла и поцеловала Юрку.

- Спасибо тебе за все! – Сказала она.

Я влетела в дом. Меня, как всегда встретила мама.

- Ну, как? Сдала документы?

- Сдала, сдала. А где Юрка?

Она внимательно посмотрела на меня, потом на часы и грустно сказала:

- Его поезд отошел десять минут назад. А он разве тебе ничего не сказал?

Больше я его никогда не видела

 

Я страдала. Я любила Юрку и ненавидела его. Я считала, что он меня предал. Потом я считала, что это я предала его, не остановила, не убедила. Я была маленькая и глупая. Только потом я поняла, какой бесценный подарок подарил мне этот мальчик. Он подарил мне родник, из которого в самые трудные мгновения своей жизни я всегда могла отпить глоток чистой, ничем не замутненной, любви и вдохновения.

Я написала роман, и главного героя назвала его именем. А теперь я написала и о нем. Я выполнила свое обещание. Но я навсегда в неоплатном долгу перед тобой, мой милый Юрка, за ту прекрасную жизнь, в которую ты выпустил меня как птицу.