You would say anything

You would try anything

To escape your meaningless

And your insignificance

Muse “Escape”

 

Дорогой Энджел, мой милый, милый Энджел, мое сердце всегда с тобой, оберегает тебя от бед, ловит твой каждый вздох.

Ты не знаешь, что я рядом, но мои руки уже давно вверили тебе мою жизнь.

Ты никогда не поблагодаришь меня, принимая это как данность. Ну и что, кому нужна эта чушь?

Все, что мне нужно – просто знать, что ты дышишь, ешь, движешься, спишь. Ради этого я живу.

Ты навсегда изменил мою жизнь, когда впервые заговорил со мной. Ты выронил свои альбомы, карандаши, разную мелочь, неловко толкнул меня, пытаясь собрать их с пола, потом поднял голову, откинул волосы со лба и произнес «извините». Извиняешься? За то, что так неотразим? Ерунда, нет проблем!

А глаза сверкнули синим, а кожа такая загорелая… Ммм…

И ты как-то смущенно поправил очки. Пожалуйста, не смущайся, не надо. Обожаю парней в очках.

И ты подарил мне улыбку. Такой улыбкой ты мог бы завоевать весь мир. А завоевал мою вечную любовь.

Я узнала: ты был новым преподавателем живописи, только что из колледжа, молодой, полный амбиций. Я узнала: ты ни с кем не встречаешься. Почему? Красавчики просто обязаны с кем-то встречаться.

Я пришла на твои занятия, посмотреть, как ты работаешь. Сердце замирало, когда ты прохаживался по классной комнате, и я видела, как тебя пожирали глазами сучки-блондинки. Но тебе было наплевать на их взгляды, а я влюблялась все больше.

Вообще-то я не очень сильна в живописи. Ну ладно, я совсем ни черта в ней не смыслю, но то, что рисуешь ты так восхитительно, что, может быть, когда-нибудь я начну интересоваться искусством. Ну там, ходить на выставки и все такое.

После занятия я подошла, чтобы сказать, как мне все понравилось. Но я была не одна такая, сучки-блондинки толпились вокруг тебя, издавали стоны неземного оргазма, тянули костлявые ручонки. И, знаешь, я промолчала. Не потому что не хотела говорить с тобой, ты ведь знаешь, я хотела этого больше всего на свете. Просто я испугалась, что ты и меня примешь за эту серость. Ты слушал их льстивый брел, а я потихоньку ушла.

А потом я увидела тебя в закусочной. Слава богу, ты был один. Помнишь, я села рядом и поздоровалась? Ты наградил меня недоуменным взглядом. Да нет, ничего особенного! Просто хочу сказать, что мне понравился урок. Ты сказал, отлично. Я заметила, что пялюсь на тебя – тебе нравится стильная одежда, пряный парфюм, ты не бреешься каждый день, а над левой бровью у тебя небольшой шрам.

Ты спросил: «Что-нибудь еще?» Ничего, ответила я и отошла.

Энджел, милый, почему ты был таким грубым и бессердечным? Я просто хотела побыть рядом, запомнить твой запах.

Я поехала домой и провела несколько часов перед зеркалом, проклиная себя. Нет, никто никогда не говорил, что я уродина. Я сама своими руками разрушаю свой внутренний мир, ненавижу себя за то, что я не классическая красотка, а бледная пигалица. А тебе я нравилась? Нравилась?

Я стала ходить на твои занятия каждую неделю, начала рисовать. Конечно, я еще далека от совершенства, но ведь я стараюсь. Ты знаешь, я очень стараюсь.

Конечно же ты помнишь, как однажды я набралась смелости и подошла к тебе на перемене, спросить, не хочешь ли ты сходить со мной куда-нибудь. И конечно, ты помнишь, что ты мне тогда ответил. Ты сказал, что тебе это неинтересно и начал глупо отшучиваться в ответ на мое упорство.

А в следующем месяце ты ста кое с кем встречаться. В пятницу вечером я видела вас вместе: ты подвозил эту белобрысую шлюшку домой.

Она хихикала, несла чушь, пафосно откидывала крашенные волосы, когда ты целовал ее на прощание (чтоб она поперхнулась и задохнулась!). Крутила задницей, шагая к дому.

Я узнала: ее звали Барбара. Я узнала: она работала официанткой. Что она могла дать тебе, кроем своего субтильного тельца и дурацкой улыбки? Ну что ты, настоящий художник, интеллектуал, тонкая, цельная натура мог найти в этом низком, безмозглом существе? Ну да, ты хотел поразвлечься, это ясно. Но развлекался-то ты целый месяц! Целый месяц вон из моей жизни, Энджел!

А потом, помнишь, она вдруг исчезла. Пару раз ты приезжал к ней, звонил в дверь, но никто не открывал. Она просто кинула тебя, уехала их города, даже не попрощавшись!

Я видела, как ты был расстроен. Я приходила тебя утешить. Помнишь, я подошла после занятий, сказала, что все нормально, такие девчонки – временное явление, и она не стоит твоих переживаний. Она уехала, потому что работа официантки временная, и такие интрижки тоже временные. А ты даже не удостоил меня улыбкой в ответ. Как же так, Энджел?

Помнишь, любовь моя, как я показывала тебе свои рисунки? Ты сказал, они ничего. Я ловила твое каждое слово, когда ты говорил со мной. Ты говорил со мной, и моя жизнь наполнялась смыслом. Ты мог сказать, что мои рисунки полной дерьмо, а я сама безнадежная бездарная идиотка, я все равно слушала бы музыку твоего голоса. А ты сказал, они ничего! С того дня я начала рисовать дни и ночи напролет. У меня миллион рисунков. Я покажу тебе, обязательно.

Я подсела к тебе в школьной столовой, что-то говорила тебе. А думала только о людях вокруг, как они смотрят на нас, видят нас вместе, за одним столом. Меня и Энджела Мэтьюса. Меня и тебя, любимый. А для тебя это что-то значило? Пустой звук. Nada.

Знаешь, котенок, когда я была маленькой, я мечтала о любви. Настоящей-настоящей! Ну не смейся, все девчонки мечтают о любви. А я хотела вечной, бесконечной, бессмертной, дикой одержимости. Понимаешь, парни приходят и уходят, и их любовь тоже. Но только не моя, Энджел. Не сомневайся, моя любовь с тобой навсегда. Жаль, что ты не хотел ее раньше. Очень жаль.

Я пришла к тебе в канун Рождества, помнишь? Я принесла тебе в подарок свою лучшую картину. Вообще, все, что я рисовала, я посвящала тебе, ты знаешь. Ты открыл дверь, такой красивый, сияющий, такой далекий, такой не мой… Очевидно, ты улыбался, но улыбка исчезла с твоего лица, когда ты увидел меня в дверях. Я знаю, ты был не один, у вас был веселая вечеринка, а меня ты не мог пригласить. Ну ладно. Я вручила тебе мой подарок, мою картину. Лучшую! А что ты ответил? Помнишь, что ты сказал мне, милый? Спасибо. Просто спасибо! Нет, ты не понес какую-то скомканную чушь о благодарности. Ты сказал всего два слова! Ну пока, ну увидимся…

А потом был Новый Год, и я перебрала с выпивкой и все такое. И я подумала, что самое время тебе во всем признаться. И я снова заявилась в твой дом. Ты был… в джинсах и свитере, с бокалом Мартини в руке… где-то наверху играла музыка. Ты был… таким домашним, трогательным, романтичным… Мне хотелось обнять тебя крепко-крепко и никуда не отпускать. И мне хотелось часами говорить с тобой о нас, о нашей жизни, наших детях. Честное слово, я хотела от тебя детей! Ты сказал, что мне надо лечиться, что мы никогда не будем вместе, и попросил оставить в покое тебя и твой дом.

А потом что-то случилось. Что-то плохое.

Я потеряла тебя так же внезапно, как ты свою Барбару.

Люди видели, как твоя машина рухнула с обрыва, взорвалась, горела. Сказали, она сгорела совсем дотла. Сказали, ты был пьян за рулем. Вот так.

Все плакали. Учителя, директриса, даже белобрысые шлюшки. Люди рыдали. Я рыдала, правда! Говорили, что лучшие из нас умирают молодыми. Они думали, что ты лучший, Энджел, они думали, что ты умер.

И только я одна знаю правду. Конечно, ты ничего не помнишь, ты был без сознания.

Да, дорогой, я стукнула тебя бутылкой по голове. Клянусь, я старалась помягче. Прости, если причинила тебе боль. Я поцелую, и больно не будет.

Я и с Барбарой старалась помягче. Она ничего не почувствовала, честно.

Я все для тебя устроила, я хотела, чтобы тебе было хорошо. Тебе понравились альбомы и карандаши? В моем подвале довольно тепло, кажется. Тебе здесь тепло, Энджел?

Теперь мы можем часами говорить о жизни, об искусстве. Может, у нас будут дети. Как ты думаешь?

Теперь я – твой мир, твое настоящее и будущее. Я буду любить тебя вечно, милый. Я не причиню тебе вреда. Я даже могу ослабить цепь, если это сделает тебя счастливее.

Но кое-что ты должен знать наверняка. Если ты снова попытаешься бежать, мне придется прострелить тебе вторую коленную чашечку.

Не бойся, Энджел, я поцелую, и больно не будет.