Как-то поздней осенью 1999 года я прогуливался по надымскому парку и вдруг совершенно непроизвольно остановился, поражённый запахом, пробудившим в моей душе забытые воспоминания полувековой давности: на скамеечке одиноко сидел пожилой мужчина и курил душистую махорку. Вместе с дымом в голову хлынули воспоминания послевоенных лет, которые так ясно всплыли в моей памяти, как будто они случились только вчера. Мысли стройными рядами унеслись в родную деревню Уйпусь. И вот они перед вами.

Прошло четыре года после окончания войны, некоторые жёны достойно встретили своих мужей, в честь чего устраивались праздники и пили «За Победу!»… А вот Егор Иванович Кульев не вернулся, погиб в жестоком бою при взятии Берлина. Жена не верила полученной «похоронке», всё ждала своего родимого мужа. А тем временем их сын учуял на чердаке своего дома приготовленный матерью целый мешок высушенного курительного табака из собственного огорода – дорогой гостинец для героя войны – и решил по-хозяйски применить его к делу.

Жили они напротив нас, на той стороне дороги. Мальчика в народе прозвали Шонгорч, по имени его никогда не называли, мы его попросту не знали. Я тогда учился во втором классе, а ему было уже двенадцать лет. Ростом он был намного выше меня, с белыми вьющимися волосами на большой голове, васильковыми глазами и крупным орлиным носом, который заглядывал ему прямо в рот. А во рту у него завсегда было пусто, жили они очень бедно. Тем не менее, в наших глазах Шонгорч был окружён особым ореолом. А улыбка была у него какая-то отстранённая, мечтательная, окутывавшая его лёгкой дымкой таинственности.

Вот и картошку убрали с огородов, и гусей в этом году больше не надо было пасти, свободного времени у меня стало уйма. Однажды после школы я шёл по улице, и тут Шонгорч позвал меня к себе: «Митя, иди к нам, будем играть в войну, ты будешь фашистом!» – крикнул он из открытого окна. Конечно, фашистом я не хотел быть, но что поделаешь, играть страсть как хочется, и я побежал «на войну», прихватив свое самодельное деревянное ружьё. В низенькую избушку под соломенной крышей (в те годы в нашей деревне у всех колхозников были деревянные дома и почти у всех домов соломенные крыши) для участия в предстоящей «войне» были приглашены еще двое «фашистов» – Коля Ундрицов и Витя Никоноров, мои сверстники. В руках у них также были деревянные карабины. Шонгорч не торопился выходить с нами на улицу, а повёл подготовительную беседу в своей хибаре.

«Чтобы победить на войне, солдату нужна безграничная смелость. Что делал Чапаев, чтобы быть смелым?» – спрашивал нас Шонгорч.

Я несколько раз подряд смотрел фильм о Чапаеве, видели его и мои сверстники, находящиеся здесь. Я сказал, что Чапаев с детских лет начал себя тренировать, и потому он стал таким смелым. Коля Ундрицов ответил, что у Чапаева была слишком острая сабля, и потому он никого не боялся, а Витя Никоноров сообщил, что Чапаев перед боем всегда для храбрости щедро поил своих солдат водкой, а сам предпочитал крепкий чувашский самогон. Ни один из этих ответов не понравился Шонгорчу.

«Сейчас я вам покажу», – сказал он и быстро взобрался на чердак.

Вскоре он спрыгнул оттуда вместе с огромным холщовым мешком и развязал верёвку. Мы молча смотрели на полный мешок и увидели в нём зеленовато-коричневые листья высушенного табака. По комнате распространился резкий, но приятный аромат.

«Чапаев курил вот такой табак, и потому он был смелым. И мы перед «боем» обязательно покурим его», – сказал утвердительно Шонгорч. – Но, как известно, одной только смелости на войне маловато, могут и шлёпнуть. Солдат должен быть сильным, а чтобы быть сильным он хорошо должен поесть. Вдруг вы меня «убьёте», фашисты поганые, а я не хочу умереть голодным. – Он свирепо глянул на нас и скомандовал: – Быстро бегите домой, и принесите мне побольше чего-нибудь пожрать!»

Мы дружно рванули по домам. Так как все мы жили по соседству, продукты были доставлены моментально. Хлеб, картошка, лук аккуратно легли на стол, кто-то принёс солёный огурец. Чтобы не попасть впросак перед матерью, Шонгорч отнёс мешок с табаком на своё место и позвал нас в чулан. На скамейке лежала полная табакерка с табаком, старый потрёпанный букварь и коробка спичек. Перво-наперво Шонгорч набросился на еду и одним махом смёл со стола буквально всё, зачерпнул из ведра полный ковш колодезной воды и выпил. Мы с нетерпением ждали окончания трапезы и начала курительного процесса, но учитель наш не торопился, деловито перелистал букварь, выбрал лист без чьих-либо там портретов, осторожно вырвал его и разделил на четыре равные части. Каждому досталось по кусочку. Мы все смотрели на учителя, который в это время положил щепотку изрезанного листового табака на листочек букваря, разровнял по всей длине, свернул в трубочку, послюнявил края бумаги своим широким, длинным языком и плотно заклеил. Получилась солидная цигарка. За ним и мы начали крутить. Каждый из нас старался, каждый хотел показать, что он тоже мужчина. Вроде бы и у меня получилось неплохо, вот здорово, никогда не думал, что я так быстро научусь этому делу!

Шонгорч ждал, чтобы все ученики его были наготове к прикуриванию, потому спичку не зажигал, так как спички в то время были в дефиците. И вот наконец настал долгожданный момент, зажглась спичка, и мы все трое одновременно приткнулись к жёлтому пламени горящей спички своими цигарками и усиленно начали втягивать вытянутыми губами спрессованный воздух. Долго мы пыхтели, и, когда все трое прикурили, Шонгорч ловко зажёг свою цигарку от моей. И вид у него был такой важный, как будто он всю жизнь заведует табачной фабрикой. Потом показал нам, как быстрее научиться курить в затяжку, при этом сделал долгую затяжку и, втягивая дым в себя, проговорил: «Гра-чи при-ле-те-ли».

После этого непростого приёма каждый из нас по-своему пытался произнести эту магическую фразу, с трудом втягивая в себя отвратительно тяжёлый дым. Я сразу же захлебнулся, закашлялся до слёз, а из ноздрей неожиданно повалил дым. Облако едкого дыма заволакивало нас, и мы понемногу погружались в унылое и сонное опьянение. Закружилась голова. Я почувствовал, как на лбу горячим бисером собирается пот. А Шонгорч стоял возле русской печки во весь рост, выставив вперёд правую ногу, левой рукой упираясь о бедро, правой рукой он медленно подносил цигарку ко рту и мастерски пускал большие кольца дыма к потолку с видом полководца, ворвавшегося во вражескую крепость. После того как я затянулся пару раз едким дымом самосада и прошептал, через силу втягивая дым в себя, как учил Шонгорч: «Гра-чи при-ле-те-ли», у меня возникло сладостное ощущение, что я тоже не лыком шит, и что уже приобщился к суровой жизни и стал настоящим мужчиной. Но из-за того, что нас сильно качало из стороны в сторону и тошнило, мы уже не в состоянии были воевать с противником. Мы отказались от участия в «войне» и ретировались, побросав свои цигарки и ружья.

– Удираете, фашисты несчастные?! – слышался сзади могучий бас «учителя».

Я до сих пор храню в душе это неизгладимое воспоминание и тот чудесный запах табака.

 

14 ноября 1999 года.

Верендеев Дмитрий Петрович.