В те времена у крупных заводов, фабрик, стадионов и других предприятий не было собственных имён. Старались жить с чужими именами, из хорошо известных – брали на прокат. Автозавод выпускал не какую-нибудь «Марусю» или «Мерседес», а «ЗИС». Потому что это был завод не своего имени, а имени Сталина. На автомобиле «ЗИМ», сработанном на Заводе имени Молотова, приезжал в пионерский лагерь завода имени ОГПУ предзавкома. Этого приезда все боялись. Я был в этом самом лагере, уже в который раз пионером.

 

Иногда думал, как странно – не понравились никому на этом заводе имена Горького, Кирова, или, скажем, Сакко и Ванцетти. Чем хуже Ломоносов – завод-то оптический! Нет. Работники завода, получается, так глубоко чтили именно Общесоюзное Главное Политическое Управление, и так оно их вдохновляло, что, и прежнее название завода не сохранили, и попривычнее чего не выбрали. Причём, им было не важно, что уважаемому Главному Управлению собственное название совсем не нравилось, а в тот момент так его и вовсе поменяли на другое - «МВД».

 

На въезде в лагерь были ворота, где было написано, что мы имени ОГПУ. Серёга мне объяснил, что слева направо сокращение ОГПУ расшифровывается так: «О господи, помоги убежать», а справа налево – иначе: «Убежишь – поймаем, голову оторвём». Позже я узнал, что автор этих расшифровок совсем не Серёга, а смысл они имеют вполне реальный и зловещий.

 

Ворота у лагеря были, а забора не было. Но всё равно, бежать мы никуда не собирались, а жили себе привычно в отряде. Отряд – это человек сорок мальчишек, пионервожатая и воспитатель. Пионервожатая была молоденькой и весёлой студенткой. У меня постоянно возникало желание её потрогать. Воспитателем был школьный учитель военного дела по прозвищу Комбат. Он действительно во время войны командовал батальоном. Рассказывал об этом много и с охотой. Истории были всё больше похабные, а вовсе не такие, как тогда в кино. Отряд жил в домике, который находился несколько в стороне от остальных зданий лагеря. Нам это нравилось. Тем более, что у нас была общая тайна и секретная миссия.

 

Километрах в пяти от упомянутых ворот была «Гора Смерти». Место боёв в финскую войну. Так называемая «Линия Маннергейма». Окопы, воронки, полусгнившие блиндажи, масса мин, патронов, снарядов. Только копай. Дирекция лагеря, как могла, пресекала наши попытки там побродить. Остроумнее всех поступил Комбат. Он придал нашему интересу контролируемый характер. Нашёл не слишком ржавый большой и тяжёлый пулемёт и вдохновил нас перспективой его восстановить.

 

В течение трёх ночей, меняясь, выставляя посты, наш отряд под командой Комбата тайно приволок пулемёт в лагерь и припрятал его позади домика, где мы жили. Дальше началась работа по удалению ржавчины, покраске, поиску недостающих деталей, слежке друг за другом, чтобы не проболтались, и маскировке. Сверхзадача была такая, чтобы в последний вечер смены, когда по традиции будет тёмным вечером прощальный костёр, пальнуть из этого пулемёта к всеобщему изумлению трассирующими патронами.

 

Работа кипела. Мы не успевали. Комбат был чересчур требователен. Совершенные и блестящие, по нашему мнению, детали он заставлял тереть снова и снова из-за незначительных раковинок. Ещё надоедал с секретностью. На штанах не должно было быть следов нашего повседневного труда. Руки должны быть такими чистыми, как будто не касались никогда металла, наждачной бумаги, машинного масла. Внешне распорядок дня соблюдался безукоризненно. Дирекция лагеря была в восторге от дисциплины в отряде. Ходили строем, печатая шаг, с песнями. Ни по лагерю, ни по окрестностям без дела не болтался никто! Были, конечно, у нас отщепенцы и изгои – не хотели вдохновиться грядущим фейерверком. Комбат их выявлял, и мы с ними боролись. Результаты борьбы были на наших физиономиях.

 

Появилась, наконец, уверенность, что всё-таки пальнём! Пошли разговоры о том, как именно это будет.

 

Например. Одиночными или сразу очередью? С одной стороны, лучше бы очередью, но есть опасность, что ленту заклинит. В нескольких местах у неё не заводская, а наша самодельная клёпка. Может, действительно, лучше несколько одиночных, а остаток очередью?

 

Но, а кто, собственно, будет стрелять? Устройство пулемёта знают все, как свои пять пальцев. Стрелять сможет любой, и все хотят!

 

Тогда кто, вообще, внёс в это дело наибольший вклад? Серёга, что ли? Кто больше всех тёр и драил и кто отлынивал?! Это ещё ладно. Кто нашёл самую ценную вещицу от этого пулемёта, без которой это и не пулемёт вовсе, а куча металлолома?! Договориться было невозможно.

 

В довершении к этим сложностям Комбат стал напиваться по вечерам. Это случалось и раньше. К концу срока чаще. После отбоя, пьяный, собирал актив. Рассказывал, что они делали с польками и немками, когда наступали на Берлин. Потом бродил по окрестностям, пел, а мы, как могли, уговаривали его лечь и не попадаться на глаза начальству.

 

Серёга говорил: - «Врёт он всё. Не могло всего этого быть. Не хочу в такое верить!». А я думал, может он и врёт, но почему же так переживает? Плакал вчера.

Комбат после пьяных вечеров наутро бывал зол. В такое утро Серёга тогда и сказал, что наш пулемёт сделан на заводе имени Дегтярёва.

 

Комбат ужасно рассердился и объявил, что завода имени Дегтярёва вовсе не существует. Наш пулемёт марки ДС 39, был в войсках только в финскую войну, а в отечественную его сняли с вооружения, вместо него был пулемёт «Максим». Очень он разошёлся. Серёга помолчал, а потом опять, громко: - «Есть завод имени Дегтярёва!»

Комбат весь побелел, ногой даже топнул: - «Нет такого завода!»

 

Серёга извлёк тогда мятую газетную вырезку. На ней под заголовком «Стрелковое оружие Красной армии» был рисунок нашего пулемёта и написано: «Станковый пулемёт Дегтярёва». Комбат посмотрел и быстро ушёл. Больше он с нами практически не с кем не разговаривал, а за день до закрытия лагеря вовсе бесследно исчез. Пионервожатая и пулемёт исчезли вместе с ним. Появились две воспитательницы из других отрядов и стали про всё расспрашивать.

 

По пути из лагеря, уже в поезде, были догадки, кто же нас, всё-таки, «заложил». Получалось, что, скорее всего, это пионервожатая. Были и другие версии. Только Серёга сказал, что Комбат сам всех и продал. Я подумал: - «Не могло этого быть. Не хочу в такое верить!»