Здесь – ни о чём. Просто – про ещё одно воскресенье.

 

ПРОСТО ВОСКРЕСЕНЬЕ

 

Вот так дружишь, дружишь... год, два, три, сто лет... а потом однажды, на двадцать четвёртом году дружбы, трясясь в пустой полуночной электричке друг против друга, у открытого окна, вдруг ловишь на себе его взгляд... и понимаешь, что вас прежних уже нет. То есть, тех, что были ещё сорок минут тому назад, когда доедали-допивали шашлыки под красное полусухое на благоухающей пионами и свежескошенной травой даче ваших общих – той же столетней крепости – друзей, и полчаса тому, когда вы проходили по дамбе через озеро и он накинул тебе на плечи свой джинсовый с артистическими потёртостями и нечаянными дырками пиджак, и двадцать минут, когда он покупал билет в кассе, а ты притулилась к его широкой спине, совершенно засыпая из-за раннего подъёма и бурного дня, свежего воздуха и возлияний... и даже десять минут тому, когда, сев на скамеечку на перроне, и положив голову ему на плечо, почувствовала его большую тяжёлую ладонь на плече, а потом на шее... Всё, что было ещё шестьдесят секунд тому назад – всё это не ново, всё это обыденно, естественно для ваших долгих отношений. Ваши дети росли вместе, а ваши вторые половины вообще рядом на горшках сидели – из одного дома, одного подъезда, только с разных этажей, одного садика и класса тоже из одного. Во как. Потом у него появилась ты, а у неё – он... ну, в смысле, у твоего бывшего мужа ты, а у его бывшей жены – он. Кроме того, с его стороны друзья, с твоей... Большая компания, короче. Так и дружили. И спали, бывало, вповалку на тех же дачах – сперва родительских, потом своих. А на зорьке вы рыбачили вдвоём – из вас всех только вы двое любили это странное занятие не результата ради – под одной плащ-палаткой сидючи, прижавшись друг к другу, чтобы не дрожать от утреннего тумана. И в поезде вместе сколько раз ездили – туда с детьми, обратно вдвоём... бывало, и в пустом купе. И хоть бы что... хоть бы раз... ни на миг... ни в глазу...

И вот. На тебе. Он смотрит на тебя, а ты на него, и понимаете, что ещё не видели друг друга ни разу вот так, по-настоящему. То есть, ты это понимаешь. И понимаешь, что он понимает то же. Это же всегда с близкими понятно – кто что понимает...

И что теперь? Что теперь?..

Как минимум, доехать до города. А это ещё минут двадцать.

И вот вы сидите и смотрите в тёмное окно. А там – ваши отражения. А потом одно отражение поворачивает слегка голову и смотрит на не-отражение. Тогда другое отражение тоже поворачивает голову и тоже смотрит. Но не долго. Оба отражения снова отворачиваются и смотрят на отражения друг друга. А потом опять...

Тебе смешно: что ты так смотришь? – спрашиваешь.

Он улыбается: ты не замёрзла?

Слегка, – говоришь ты, – что-то к вечеру похолодало.

Тогда он пересаживается и обнимает тебя за плечи, а пальцы – за воротник, к шее. Ты поворачиваешь к нему лицо и смотришь в глаза. А глаза влажные и блестящие – как луна в озере. А потом – на губы. Они сухие и – тебе кажется – горячие. А ты давно не целовалась. Ты так давно одна.

Вы с мужем разошлись, когда всё было настолько устаканено в вашей жизни, что казалось железобетонным – повышенной прочности, как для водяных плотин. Но налетел циклон, лило, как из ведра, ливень вызвал сель, берега размыты, плотину прорвало. А ты как-то без особой реакции всё это восприняла. Ну, да, понятно, та моложе, стройней – детей-то ещё не рожала... может, ещё чем-то лучше тебя, ему виднее. Тебе сорок три, дети своей жизнью давно живут. У тебя своё дело – небольшое и спокойное, но интересное – заржаветь не даст, но и не напрягает сильно, все выходные твои, денег хватает на всё, кроме дачи в Провансе, но она тебе и не нужна. Квартиру не делили – он просто собрал вещи и уехал. У него тоже своё дело – он художник. Мастерская огромная, из трёх комнат, со всеми удобствами, там он и жить будет – понимает же, что квартира из твоих денег слеплена и ими же обставлена. Так что, ничто не забыто, никто не забыт – в смысле, не обделён. Ты не плакала, не рвала и не метала. Почему?.. Может, уже не любила? Да, скорей всего, так. Всё проходит, и железобетонная любовь тоже. Не проходит только единственная, а у тебя, стало быть, таковой ещё не было. У тебя было три с половиной романа за всю супружескую историю, если не считать самой супружеской истории. Два недолгих и неглубоких, а один посерьёзней, даже душу тронул – ты ещё тогда со своим спутником нынешним переживаниями делилась, он тебя утешал, советы давал, прикрывал твои грешки своим честным именем друга. Он тогда уже в полосу собственных циклонов вступил – жена его из депрессии в депрессию кочевала, причины никак не обнаруживались, пока кто-то не узнал, что она на белый порошок подсела, а вы ж все такие наивняки были, ни очевидного не замечали, ни симптомов не знали, ни вообще такую вероятность в голове не носили. Откуда, как, с чего?.. Бог весть. Он – твой спутник нынешний – сперва воевал с ней, потом уговаривал, умолял. Бесполезно всё. Пока не спуталась она с каким-то коллегой по этому белому делу, из дому не ушла пока. На что жила, неизвестно, вы всей компанией её разыскивали, увещевали. После, опять же, кто-то сказал, что поехали они лечиться в одно малоизвестное место, потом через год почти она появилась по телефону, сказала, что соскочила окончательно, но домой не вернётся – ибо от семейной жизни это всё у неё и началось, это его нелюбовь к себе она упреждала саморазрушением – а остаётся она в южных тех краях навсегда, прощай. Приехала позже – выписаться, вещи свои из шкафов позабирать, с дочкой попрощаться. Дочка уже замужем была – рано вышла, но счастливо живут по сей день, детей, правда, своих не завели, но кто сказал, что счастливая семья это обязательно дети? – вовсе и необязательно, в жизни масса других интересных вещей, к жизни вообще осознанно относиться надо, а не по заведённым кем-то порядкам строиться. Да, так вот, у тебя роман бурный подводный, у него – непонятки с жениным настроением. Он тебя прикрывает, ты его утешаешь да уговариваешь оставить её – не мать она, не жена, не любила его никогда, да и он её как-то вяло любил, тоже романы покручивал порой. Но его совесть вдруг заедать начала: а что, если это он спровоцировал её уход от реальности такой пресной, от себя такого индифферентного. А ты его самооценку на уровне своей к нему дружеской симпатии поддерживаешь, как можешь – он тогда даже удивляться начал, какой он хороший, оказывается. Оказывается, и романы-то он заводил, чтобы только уверенности в себе прибавилось, а любить-то по-настоящему – с огнём да слезами – он не умел никогда. Сумеешь, ещё полюбишь, вот увидишь, – говорила ты, а он завидовал тебе, твоим страстям бурным и всё спрашивал, каким должен быть мужик, чтобы так цепануть тебя по душе. И по телу, – добавляла ты. И по телу, – повторял он и смотрел на тебя очень внимательно. Потом твой колодец иссяк, а он к той поре уже определился в своём одиночестве, с женщинами меньше стал дела иметь – любовные, в смысле, дела. Ушёл в книги духовные, много чего интересного из них выковыривал, тебе подбрасывал, вы так увлечены были новыми знаниями. Потом на тебя снова блажь сошла – втюрилась в курьера собственного, в молоденького мальчишечку, сосуночка смазливого лет едва ли двадцати. Голова кругом шла, схуднула кило на четыре. Переспала раз с ним в конторе на кожаном диване, разочаровалась, вылечилась враз, а его уволила. Вот такая половина романа. Аж до сих пор стыдно... Но с другой стороны, верно мудрые говорят, что всё попробовать надо, иначе, как себя узнаешь. Вот и узнала себя: стервозность хоть и сидит в каждой бабе зародышем, но не твоя это черта, ибо, поступивши по-стервозному, долго каялась и душу отмывала, больше так не буду, решила. И больше не была. Вот уже больше полугода как не была. Ни стервой, ни даже просто любовницей – женщиной, в смысле. А это вредно для здоровья. Для нервов вредно, опять же.

Глаза его свет точат... запредельный, чёрный, сладкий, густой.

Ты с ума сошёл, -- говоришь, глядя прямо в эту слепящую тьму.

Может быть, -- хрипит он пересохшим горлом.

Рехнулся, -- ты больше не сомневаешься.

Рехнулся, -- он тоже уверен. И губами к твоим. Своими горячими к твоим затрепетавшим.

О, как же это сумасшедше здорово!.. Ты и не думаешь о том, что ваш порыв похож на кровосмесительство... эдакий дружбовый инцест... Просто изголодавшийся мужчина целует горячую женщину. А горячая женщина и не знала, что мужчина этот тоже такой горячий. И не подозревала даже.

И задохнулась от такого открытия.

Тайм-аут! Срочно!..

 

Ты мотаешь головой, освобождаясь от поцелуя.

И продолжаешь мотать, уже освободившись. Видимо пытаешься вернуть на место шарики, за ролики заскочившие. Не получается... Тебя тянет к этому парню! Тебя, пятидесятилетнюю девчонку, к этому пятидесятитрёхлетнему парню. Тянет. Как в двадцать не бывает. Кажется, как вообще ни разу не было. Может, и не было. Всё каждый раз по-новому ведь. Ведь жизнь свою внешнюю обустраиваешь сообразно внутренним настройкам. И людей притягиваешь по образу и подобию своему. И те тебя тоже. И живёшь потом в этом мире-доме, городе-космосе. Потом из чего-то или из кого-то вырастаешь, кто-то из тебя вырастает, расходитесь, как в море корабли, просто растворяетесь в тумане, без прощальных гудков, по-английски, не акцентируя. А сведёт судьба – привет, привет, как дела, спасибо, хорошо, заходи, и ты заходи, да всё некогда, вот и мне, ну пока, пока. Идёшь дальше и понимаешь, что не судьба – слепая индейка – свела, а сам притянул. Для чего?.. Ведь и думать не думал, и помнить забыл – что значит притянул?.. А то и значит, что для того чтобы убедиться в правильности настроек внутренних: было – было тогда нужно для того-то и того-то, прошло – прошло потому-то и потому-то, встретилось, не склеилось – значит, всё верно между было и есть происходило. Всё верно в твоей жизни происходит. Зелёный свет! Мотор, камера!..

А тут как быть?.. Кто кого притянул тут? Зачем?.. Ничего же просто так не происходит!..

 

* * *

Ты смотришь на его запрокинутый профиль. Он любит спать на спине. И не храпит при этом. Тебе нравится. В смысле, нравится, что на спине и не храпит – можно всю ночь пролежать на его плече, рядом с его сердцем. Как заснёшь – так и проснёшься: рядом, вплотную... кажется, одной кожей за ночь покрылись. Срослись. Ты и не думаешь, как, мол, жаль, что всё это только в пятьдесят тебя настигло – какая разница, сколько тебе и ему сейчас! Да оно и не было бы таким в ваши двадцать, тридцать, сорок... Было ведь что-то – было другое и по-другому. Вы другими были. Надо было прожить столько лет, прокувыркаться в проблемах, побиться в тупиках, поумирать-повоскресать, докарабкаться до здесь и сейчас – чтобы стать теми, что стали. В двадцать, в тридцать вы другими и были. Так что, всему своё время под солнцем. И под луной, конечно, тоже...

Вот уже два года с того вечера в электричке прошло, а вы с ним, словно первую ночь спите. Его запрокинутый профиль... твоя любимая – такая беззащитная – оборотная сторона подбородка и скула в седой щетине, шея с пульсирующей жилкой под нежной кожей, совсем как... неважно... – земля обетованная, где реки молока и мёда, где ничего, кроме счастья и гармонии, где всё чего ни пожелаешь, дано тебе тут же, - как нирвана, где желать больше нечего, всё твоё - уже, и навсегда. Ну, про навсегда – тоже понятно только вам: никогда, навсегда – это ж у каждого по-разному звучит, и у вас это значит – здесь и сейчас навсегда. Кому не понятно – проходите, не вникайте, таких вещей двумя словами не объяснить, самому пропахать до этого нужно. Самому.

И что теперь? Что теперь?..

Вроде, и говорить уже не о чем – если всё, что тебе нужно, твоё, а больше, кроме того, что у тебя есть, тебе не нужно... Говорить не о чем, но ведь говорится... и говорится, и говорится... И сколько за всю жизнь всего переговорено... Не скучно? Нет, не скучно, а ещё хочется... и расстаться на полдня – испытание просто. И не скучно тебе просыпаться утром и видеть всё то же – вот этот профиль, потом лицо, повёрнутое к тебе, с ещё закрытыми глазами, но уже с улыбкой на губах – и знать, что сейчас он обхватит тебя руками, прижмётся колючей щекой, будет целовать сонно... Потом скажет: поваляйся, - и пойдёт заваривать чай. Потом вернётся за тобой, поднимет тебя... или снова растянется рядом – если тебе так захочется... Это называется – разбуди меня. Потом задышит часто, неуправляемо, и руки, словно заплутавшие путники в отчаянии искать будут берег, пристанище... потом голос его изменится, потом чай остынет... Ничего, вместе уже разогреете... или новый заварите – как ты захочешь... Ты как захочешь. Но не почему-то, а потому, что ему это нравится, потому что ему больше всего на свете нравится видеть тебя довольной, весёлой и лёгкой... как воздушный шарик. Нет, грусть – тоже явление нормальное, ничто человеческое нам, как говорится... И даже в откровенно плохом настроении ничего страшного, вы это оба знаете, вы знаете, что с этим можно уметь справляться усилием воли, но иногда элементарно не хочется – ведь не всё же время быть богами, хочется и расслабиться, побыть плохой девочкой – но под собственным контролем, с собственного позволения, и потом ты прекрасно чувствуешь, когда можно, а когда не очень можно быть противной, и до какой степени... Ну, про степень, пожалуй, вопрос уже не стоит – как говорит твоя подруга: сволочами нам уже не быть, - поэтому, контролируя ситуацию, можно и повыпендриваться. Тебе можно. Ему – нельзя, у него не получается, не умеет, не привык... Привык всех на себе носить, всех нянчить, за всеми ухаживать, порядок блюсти – это ещё с его старшеребёнкового в семье детства. И такого явления, как раздражение чем-то или кем-то тебе не довелось заметить за ним. Ну, разве что, вдруг тебе вздумается мусор на помойку вынести, он может... нет, не возмутиться, не раздразиться... а как-то сжаться что ли... как-то занедоумевать – это, вроде, вовсе не твоё занятие, ну зачем же ты... а он тогда для чего вообще рядом?.. И не мужское ли это дело – мусор выносить и на рынок ходить?.. машину мыть?.. Да, вот такие странности... Так что – нет, не скучно. Интересно. И каждый день – новый, интересный. И столько в нём открытий!.. Вот, на днях подумала... да, как раз о здесь и сейчас навсегда подумала, о том, что вдруг это навсегда закончится в одностороннем порядке... – ну, такие заныры иногда бывают в прошлую себя, рефлексии раньше называлось... – так вот, это навсегда вдруг закончится, и он, твой возлюбленный, другую возлюбит... ну вот вдруг!.. Что ты делать будешь? В прошлой жизни тебя ревновали, ты ревновала... Правда, ты – как-то не так, как другие, как, например, его бывшая жена – было дело, ещё до всего того, плакалась она тебе по-дружески... не плакалась, ревела даже, вопила просто... убью, говорила, кастрирую!.. А ты, тоже было дело, своего бывшего... тогда ещё нынешнего, заподозревала как-то, и подумала: нужно бы взревновать, -- но не получилось у тебя так, чтобы до убью и кастрирую дошло... хотя бы в голове... Ты удивилась и давай размышлять сама с собою: как это мне не ревнуется?.. я что, ущербная?.. или – аж испугалась тогда – не люблю его?!. А потом подумала: да нет, люблю, а если люблю, так радоваться должна, что ему хорошо... пусть даже с кем-то, а не со мной... значит, чем-то та выдалась лучше... А потом опять подумала – уже окончательно решила – нет, значит, не люблю я его, если не ревную! Это до чего ж заморочены мы все были установками свыше... в смысле – с высоты общественного мнения, морали тысячевековой, воспитания нашего, вбившего-вдолбившего нам стереотипы неколебимые! Божемооооой!.. А сейчас знаешь, что любишь, и знаешь, что тогда любила, того, бывшего... нынешнего тогда, но не ревновала и не ревнуешь, потому что любовь и ревность – вещи несовместные, да. Ревность – не что иное, как страх... частный случай страха, а страх и любовь – два полюса, которые по определению в одной точке сойтись не могут: или одно, или другое, третьего не дано...

Поделилась робко: знаешь, мол, так и так, я вот сейчас подумала... ну и рассказала. А он улыбнулся и говорит: я тоже тебя люблю. Так просто, на всё это: я тоже тебя люблю. И ты поняла, что тебя понимают. Да, вот это потрясно: когда знакомые слова, затёртые за жизнь до изнанки, слышишь по-другому, ну, как про навсегда и никогда, например. По-другому их теперь слышишь, по-другому понимаешь, и сказать можешь всё что угодно, зная, что поймут. А скажи вот где-нибудь, скажи так просто: «ну мы же боги!» - как вы это порой говорите друг другу!.. Да тебя за такое, кое-где услышав, сразу на костёр определят... Так и тут: сколько раз говорена эта сакраментальная фраза!.. Да самой тобою хотя бы!.. Не счесть. А что она значила? Да что угодно. А тут вот произнесли её, а кажется, что космос что-то проговорил... что-то, чего ты ещё не постиг до конца, только как бы ощупью душевной где-то как-то догадываешься... А с другой стороны – эта фраза, вот сейчас услышанная, она и есть вся истина, вся глубина-ширина-высота... во всех измерениях, короче, суть всего сущего... формула всего... всего того, что начало быть... и без неё, этой формулы, ничто не начало быть, что начало быть... и в ней была жизнь, и жизнь была свет человеков... и свет этот во тьме светит, и тьма не объяла его... Да, примерно так... что-то в этом роде...

И тебе не хочется без конца спрашивать, как в тридцатипятилетнем детстве: ты меня любишь? Потому что знаешь – любовь определяется не словами. И глупо даже подумать, как это было в сорок: а когда я постарею и подряхлею, ты тоже будешь любить меня? Конечно глупо – только разумные любят оболочку, потому и век их любовей так короток: присмотрелся, примелькалось, а то и правда, подряхлело некогда обожаемое... вот и любовь закончилась, новую искать надо. Знаешь – всё сама пережила... Кстати, кто тебя тогда утешил, сказав самые нужные слова?.. Кто тебе тогда сказал: не плачь, это у тебя крылья и плавники проклёвываются, вот и больно так... и ещё, говорит, жабры растут – помнишь?.. Помнишь. Смеялась сквозь слёзы: а плавники и жабры-то зачем?.. А чтоб со всеми стихиями на ты быть, говорит. А-а... понятно... И он добавил: а позже ещё и пропеллер вырастет. Где!? – испугалась. В голове! – улыбается. И таки вырос. Помнишь, как что-то ты ему рассказывала... что-то... а! как без него два с половиной дня жила, что делала, что видела-слышала, а видела какой-то фильм – «про любовь», говоришь. А он: про счастливую или несчастливую? А ты ему с возмущением: «разве любовь может быть несчастливой?! да это не любовь никакая!» – говоришь. Тогда он обнял тебя и сказал: ну вот, пропеллер вырос. А ещё тогда... ну тогда, с электрички сойдя, в последний момент вы словно опомнились, вы чуть было не разбежались... и засмеялись враз, и ты сказала: не смотри на меня. Почему? - сказал он. Сам знаешь, сказала ты и выключила свет, хотя всегда прежде это было непременно, необходимо – видеть всё... видеть тело – своё, другое – как без этого!.. Но тогда ты убрала изображение – слишком уж оно выпадало из ощущений, не совпадало с ними. Вот звук его голоса не столь узнаваем... даже просто незнаком тебе – ведь ты не знала и знать не могла, как он звучит наедине с женщиной... что он произносит, как произносит... И только потом, когда расплылась, рассыпалась по нему, а он прикусил твоё плечо и стонал, возвращаясь в берега, ты... ты протянула руку... и вот зажёгся свет, и открылись глаза ваши, и поняли вы, что что-то ещё не так, и сорвали вы смоковные опоясания с чресл ваших, и стали наги, и стали, как боги, и смотрели друг на друга – на других друг друга, на совершенно других друг друга, и всё на тех же, что были сто лет тому и десять минут... И воззвал Господь Бог к вам и сказал: ах вот вы где, дети мои!.. И улыбался, и дал вам вкусить плодов от дерева жизни – ибо от дерева познания добра и зла вы уже вкусили, не побоялись, к Его вящей радости – живите теперь вечно!

И был вечер, и было утро – день следующий...

 

* * *

Он поворачивается к тебе с ещё закрытыми глазами, но уже с улыбкой на губах, руками обхватывает, прижимается всем телом – от колючей щеки начиная. Целует сонно. И так это целование и эта колючесть в тему с дождём за окном, с нервозной дробью по жести слива, со свинцовой погодой за плотными шторами... с воскресеньем, которое сегодня... С воскресением, которое всегда. Да и аминь.

 

* * *