Красавицу Настёну, жившую по соседству, Илюха обхаживал с самой весны.

После танцев в пыльном деревенском клубе он провожал ее до дома по темной, утонувшей в зелени улице, где они еще немного стояли, скованные и молчаливые, а потом Настёна прощалась, хлопала калиткой и убегала, шурша щебнем садовой дорожки.

Затем встречи стали чаще, робость и нерешительность исчезли, уступив место сладостным мгновениям взрослеющих чувств и первым неумелым поцелуям.

Они уже просиживали подолгу на скамейке у ее дома, болтали обо всем, что приходило в голову, а когда гас свет в родительских окнах, Илюха обнимал Настёну в сгустившейся темноте и целовал ее в уже покорные губы.

Однажды, почти на исходе звездной августовской ночи, он неожиданно предложил Настёне сплавать с ним на утреннюю зорьку на утиную охоту.

Чтобы впечатлить девчонку перспективами этой мужской забавы, он с восторгом расписывал ей потрясающую картину утренней зари, вынырнувшей из молочного тумана, шелест крыльев жирных и беспечных уток, которые после его метких выстрелов будут глухо шлепаться в густую ряску, откуда их вытащит его верная и умная овчарка Валет.

Настёна улыбалась в темноте, прижимаясь к его плечу, и хихикала, представляя, каким важным и грозным будет казаться Илюха в роли охотника.

- Так, никаких возражений, - решительно заявил Илюха, вдохновившись собственной идеей, - сейчас по домам, а через два часа встречаемся у озера, берем лодку, собаку и гребем к острову. Вот увидишь, тебе очень понравится. Не пожалеешь.

Они поспешно распрощались до утра и разошлись по домам.

До рассвета оставалось чуть более двух часов…

Проголодавшийся Илюха осторожно, чтобы не греметь посудой и не разбудить мать, вытащил из печки чугун с картошкой в мундире, достал из холодильника трехлитровую банку молока, отломил ломоть черного хлеба, уселся за стол и, как-то незаметно, погрузившись в мечты о будущем, съел всю картошку в необъятном чугуне вместе с молоком и хлебом.

Сытно икнув, он хотел, было, малость подремать, но, боясь проспать, стал неторопливо собирать вещи и охотничью амуницию.

К моменту выхода он натянул на себя желтую фуфайку, перепоясанную патронташем и длинные охотничьи сапоги, пестревшие многочисленными заплатками. На голове красовалось ковбойское сомбреро с загнутыми полями, изрядно покусанными мышиным семейством.

Оглядев себя в зеркале, он признал свой вид вполне внушительным, а ружье на плече придавало недостающий колорит всей фигуре.

Валет уже выбрался из конуры и осуждающе смотрел на довольного собой хозяина, представляя, как сейчас придется плестись к озеру, потом сидеть в лодке, слушая противный скрип уключин, наконец, лезть в воду, если хозяин, не дай Бог, подстрелит зазевавшуюся утку. Валет был рослой овчаркой, рожденной в беспутной связи мамаши с залетным ирландским сеттером, поэтому охотничья страсть, заложенная в генах папаши, пробудилась в нем еще щенком. Но, будучи от мамаши аристократом, он с возрастом на охоту стал смотреть философски и добровольных вылазок в местные угодья не совершал, чаще подчиняясь прихотям хозяина…

К озеру Илюха с Валетом подошли уже в сером свете приближавшейся зари, где увидели Настёну, украдкой зевавшую в рукав теплой куртки.

Илюха быстро отвязал свою старую, но вместительную лодку, помог Настёне войти в нее и усадил на широкое сиденье кормы.

Валет нехотя, но, не теряя достоинства, запрыгнул внутрь и уселся рядом с девушкой, положив ей на колени свою большую и умную голову.

Илюха оттолкнул лодку от берега, вставил в уключины тяжелые весла, и лодка медленно двинулась по глади еще спящего озера. На ходу Илюха небрежно, явно позируя перед девчонкой, разломил ствол ружья и загнал в него патрон. Настёна, позабыв про сон, заинтересованно наблюдала за движениями Илюхи, удивляясь его ловкости и умению. Перед ней уже был не застенчивый малый, а настоящий мужчина, добытчик, кормилец и защитник семьи. Это приятное открытие добавило в образ Илюхи черты мужественности и романтизма.

А тот продолжал методично грести, размашисто макая весла в воду , загоняя лодку в расступавшийся перед ними туман. Даже Валет почувствовал прилив охотничьего азарта и, оторвав морду от девичьих колен, внимательно вглядывался в светлеющую полоску востока.

Когда до острова, где по рассказам Илюхи была тьма жирных и беспечных уток, оставалось примерно полкилометра, охотник вдруг почувствовал в своих кишках неприятные спазмы, которые стали усиливаться, пытаясь выбросить из организма собравшиеся газы молочно-картофельного завтрака.

Илюха налег на весла, пытаясь дотянуть до острова, но организм взбунтовался. Боясь

опозориться перед Настёной, Илюха лихорадочно соображал, как выкрутиться из неприятной ситуации, когда над головой прошелестела первая утка. И Илюху осенило.

Сейчас он вскинет ружье, якобы заметив пролетающую дичь, и выстрелит, одновременно освободив организм от скопившихся газов.

Когда очередной приступ стал невыносим, Илюха вытянул голову, чтобы придать ситуации достоверность, сделал вид, что заметил в воздухе утку, и вскинул ружье.

Настёна зачарованно наблюдала за действиями Ильи и внутренне собралась, готовясь услышать оглушительный выстрел ижевской одностволки двенадцатого калибра.

Илюха тоже приготовился, чтобы выстрел ружья и организма синхронно совпали, для полноты зрелища прикрыл, как и положено, левый глаз и в нужный момент нажал на курок.

И впервые за все годы ружье дало осечку!

Но организм осечки не дал, и грохот был ничуть не слабее ружейного выстрела.

Этот громогласный рык, чуть не расколовший сиденье лодки, оглушительным раскатом ворвался в предрассветную тишину озера и целомудренность человеческих отношений, прокатился эхом над сонной водой и затерялся, слабея, в прибрежных камышах острова.

Мало того, что телесный выдох потряс сконфузившуюся тишину и густо покрасневшую девчонку, в довершении всего продукты переработки съеденного чугуна картошки нагло вылезли в трусы жидким пластилином. Илюха очумело смотрел на опустившую голову Настёну, на раздувавшего ноздри Валета, на ружье…

Потом он схватил весла и стал лихорадочно грести, при этом он вовсю раздувал ноздри и принюхивался, соображая, добрался ли запах до остальных. То, что Валет

все понял, было бесспорно, иначе, какого рожна ему бы тыкаться носом между ног хозяина.

В лодке стояла тишина, было лишь слышно, как напряженно сопит, гоня лодку, неудавшийся охотник. Настёна сидела, не поднимая головы, спрятав подбородок в воротник высокого свитера.

Едва лодка уткнулась в песчаную отмель острова, Илюха проворно, но крайне осторожно, оторвался от скамьи и выскочил из лодки.

- Сбегаю и проверю уток на той стороне острова, - бросил он непонятно кому и скрылся в камышах.

Шагов через сто он нашел уютный заливчик, сбросил с себя штаны и отмылся от побочных явлений нелепого выстрела.

Свои широкие серые трусы, густо измазанные и противно пахнущие, он с досадой пнул сапогом и помчался назад к лодке…

Настёна сидела в той же позе, и Илюха понял, что примириться с ней будет очень непросто. Но шанс вымолить прощение был, и Илюха, стараясь придать голосу, как можно больше разочарования и охотничьей досады, карабкаясь в лодку, выпалил:

- Надо же, вся утка, видно, ушла на соседнее озеро. Но не беда, вечером вернется на кормежку, тогда мы ее и возьмем. Ну, что, Настёна, поплывем назад?

Настёна еле заметно кивнула, и Илюха, несколько взбодрившийся, взялся за весла.

- А где это Валет запропастился? – только сейчас заметил Илюха. – Вот что значит охотничья собака – без добычи возвращаться не хочет… А вот и он, к тому же, кажется, с уткой.

Даже Настёна впервые за последнее время заинтересованно подняла голову.

Из кустов быстро и деловито выскочил Валет и запрыгнул в лодку.

Но вместо жирной кряковой утки Валет бережно держал в зубах…илюхины трусы.

Широкие, серые, обильно вымазанные и очень противно пахнущие.

Илюха то ли завыл, то ли застонал, пытаясь вырвать их у Валета, но тот грозно зарычал, не разжимая зубов, и подвинулся к Настёне, ища у нее защиты от рехнувшегося хозяина, который беспечно разбрасывается трусами по всей округе.

А Настёна с ужасом и отвращением смотрела на собаку, и по лицу ее медленно катилась прозрачная слезинка.

Дальше все происходило, как во сне. Илюха толком не заметил, как догреб до деревни, как выскочила из лодки зареванная и обиженная Настёна, как Валет, положив на дно лодки хозяйские трусы, тоже презрительно выпрыгнул на землю.

И остались в лодке только осиротевший Илюха и его верное, никогда не подводившее прежде ружье.

Илюха разломил ствол, достал злосчастный патрон и внимательно осмотрел его. Потом вновь загнал в ствол и нажал на курок.

Выстрел громыхнул бодро и оглушительно громко, словом, так, как и должен был прозвучать час назад на озерной глади.