рассказ

 

— Мы к тебе пришли, — сказал Клоп.

— Ясно, что не приехали.

— Мы пришли к тебе, Титов!..

Женя промолчал, вглядываясь и в темноте с трудом различая их глаза и, главное, их руки, в которых эти блатные малолетки могли прятать нож или бритву, или любую пакость. Они окликнули его, когда он уже вошел в свой двор; он возвращался после школьного комсомольского вечера. Он посмотрел через их головы, потому что хоть они и были втроем, они были малолетки, ничто против него, за ними должна была тянуться взрослая братва.

— Сегодня ты дышишь, — сказал Толик, младший брат Геббельса. — А завтра твоя дыхалка примерзнет.

— Как так? — Женя рассмеялся. Он еще внимательнее вгляделся в Толика. Он подумал, что он стукнет Толика, не жалея, от души стукнет, в челюсть, по всем правилам бокса, уложит его, как миленького, вспомнил он выражение тети Наташи. — Ты мне грозишь?

— Нет, — сказал Толик.

— Нет?

— Мы пришли к тебе, — сказал Клоп. — Мы тебя предупреждаем.

— Понятно, — сказал Женя. Он никого не увидел за ними. Он сделал несколько шагов от своей калитки и встал спиной к большому сугробу, наваленному у забора; он подумал, что гоголевские могут прятаться и во дворе. «Жаль. Лучше я их уведу на их улицу».

Трое двинулись за ним и встали перед ним так же, как раньше.

«Ясно. Они ждут, пока я с этими займусь. Тогда они хотели сзади схватить и повалить меня... Но я с ними закончу за пятнадцать секунд, по пять секунд на рожу».

В новом месте, где они остановились, попадало немного света от фонаря, и Женя увидел, как влажно блестит правый глаз у Клопа. Это была цель. Дальше стоял Евгений Ильич, и у него отблеск фонаря лежал на носу. Это была вторая цель. У Толика вместо лица был темный провал; это была третья цель.

«Хорошо», подумал Женя, отметая все мысли и быстро переходя в состояние действия.

— Гоголевские вечером в субботу, — сказал Клоп, — когда вы свой театр закончите... В моем дворе... закончите и пойдете... Они вас поймают и...

— Отметелят, — сказал Евгений Ильич.

— Нет, — сказал Клоп.

— Отметелят, — сказал Толик.

— Это потом, — сказал Клоп. — Сначала пошкодничают. Разденут. До трусов. Тебя. Семена-гада!.. Еврея...

— Мишку Гофмана? — спросил Женя.

— Да, Мишку. Батю отпустят, чтоб с кругляками не стыкнуться. Дурака отпустят.

— Гену?

— Да, Гену-Дурака...

Женя выругался, вспомнив, что уже поднял руку, чтобы нанести удар ему.

— Это старая история, — сказал он. — Это они хотели в прошлом году... В позапрошлом.

— Какой нам интерес морочить тебя?

— В субботу? — спросил Женя.

— Вечером, — сказал Клоп.

— Почему ты Длинному не сказал, а мне говоришь?

— Я с ним не в дружбе.

— А со мной в дружбе?

— Мы к тебе пришли. Гляди, не трепани, что ты от нас узнал. Панкрат не шутит.

— Это я не трепану... Ты не боишься, что он все равно догадается?

— Может.

— Тогда что?

— Каранты нам будут, — сказал Евгений Ильич.

— Пасть порвет Панкрат, — сказал Толик.

— В гробу я его видал!.. — сказал Клоп. — Если б он Семена... Я ему говорил... Это я сам могу. И еврея. Пусть... А тебя и Длинного...

— И Длинного? — спросил Женя.

— Да. Всей кодлой метелить. Голых... Не хочу!

— И я не хочу, — сказал Евгений Ильич.

— Ну, спасибо, братцы. Спасибо.

— Всех подряд хотят поймать и метелить. Кроме Семена и еврея, — тебя, Длинного и всех. Всех, — с возмущением сказал Клоп, который уже давно перерос свое прозвище; судя по росту, его бы следовало называть, как его брата — Длинным.

— Охамели они наших трогать, — сказал Евгений Ильич.

— Только Батю отпустят. И Дурака, — сказал Клоп.

— Титов, мы тебе парашу не стали бы пускать. Верь, — сказал Евгений Ильич.

— Гену-Дурачка отпустят... А Леню Смирнова? А Саньку?

— Толик, про Смирновых слышал? — спросил Клоп.

— Ни хрена не слышал.

— Я тоже не знаю, — сказал Евгений Ильич.

— Наверно, как всех, — сказал Клоп. — Мы пошли. Про нас не трепани, Титов, никому.

— Могила, — в тон ему ответил Женя. — Ты дома у себя живешь?

— А тебе чего?

— Да ничего...

— И не суйся!..

— Я к тому, что ты, может, Длинного увидишь. Так передай ему.

— Замучается ждать!..

— Чего ты злишься? Я безо всякой... подковырки.

Клоп подозрительно посмотрел на него.

— Пошли, — сказал Толик, брат Геббельса. — Неохота мне, чтобы нас засекли, как мы подзакладываем их Титову. Не помилуют. Смотри, Евгений Ильич, ты тоже никому не трепани!.. Я тебя знаю. Я тебе сам тогда пасть порву!

— Чего ты? Луку ел?.. Козел!..

— Сам козел, — сказал Толик.

— А вы стыкнитесь, — сказал Клоп.

— Да я в жизни никого не подзаложу! — сказал Евгений Ильич.

— За предательство надо глаза выкалывать. У тебя последний, — сказал Толик.

— Это так, — сказал Клоп. — Это мы потому, что ты, Титов...

— И Длинный? — спросил Женя.

Клоп отвернулся от него со злостью и ничего не ответил.

Женя подумал, что поздно уже. Но он хотел пойти к Семену и рассказать ему. Сегодня был четверг. Он вдруг вспомнил, как днем в школе и сейчас, на вечере, он несколько раз замечал любопытный взгляд Трошкина, хладнокровный и безразличный, но любопытный, устремленный на него и всякий раз отводимый в сторону. Он все знает, подумал Женя. Конечно, знает, и глядит на меня без малейшего сочувствия, как на экспонат. Наблюдает. Или запоминает, какой я сейчас, чтобы посмотреть в понедельник. Он почувствовал сокрушительную злобу против Трошкина, гораздо большую, чем против гоголевских, потому что он их лишь смутно представлял себе, а Трошкин был его сосед, он жил через стенку, и грязная, слащавая мать его тетя Клава, по ночам запуская свою подпольную машину, которая завывала и тарахтела как трактор, — будила не только бабушку Софию, не только Зинаиду, но и Женю с сестрой будила и заставляла пугаться, несмотря на молодой и здоровый сон. Темные личности по ночам шмыгали через двор к ним в квартиру; тетя Клава спекулировала. А Леха-Солоха насмехался на улице над Азарием за то, что у того отец с матерью работали продавцами в табачной лавочке.

«Дерьмак!.. Страшный дерьмак!..»

Он, конечно, не полезет. И Вася Зернов не полезет. Они даже глядеть не станут, побоятся. Будут потом слушать от своих гадов из шайки. Это ж только фашисты могут придумать — раздеть!.. Не Солоха ли и придумал и подсказал шайке? Щенка моего он тогда бросил. А сам к нам больше не лезет. Боится; за чужой спиной прячется. Дерьмак!.. Дерьмак!..

Женя заметил, что дышит шумно и часто, кулаки его сжаты, тело напряжено. Он заставил себя расслабиться. Он остановился перед домом Щеглова. В окнах не было света.

«Поздно уже».

Он решил, что рано утром назавтра он сбегает к Семену и расскажет.

— Это ты?

Женя обернулся.

— Батя...

— Ты?.. А может, не ты?.. Кто — ты, человек? — спросил Батя. Так Астангов в роли царя Федора Иоанновича спрашивал «Я царь или не царь?..» — Ты Титов или не Титов?.. Что делаешь ты здесь в столь поздний час?

— Батя, гоголевские готовят западню. Послезавтра вечером... — Это ему была удача встретить Батю.

Ему сделалось легче на душе, когда он освободился от тяжкого груза ответственности.

— Так... Так... Ох, как не хочу я... Но придется сделать им западню. Ловушку. И придется мне звать на помощь моих милых соседей. Они меня любят. И боюсь, я кончу плохо — как соучастник какого-нибудь пакостного дела типа убийства или изувечения, причем, как главный подстрекатель. Они на все способны. Их легко раскачать; но остановить их, когда они тронутся, — невозможно. Ты знаешь Зуба?

— Видел.

— А Гриню?.. Чокнутые люди. Но что делать? Против одной пакости надо натравить другую.

— Зуб родственник самого Адама?

— Да-да, — с усмешкой сказал Батя. — Ты слышал и об Адаме?

— О нем все слышали.

— Адам далеко. И надолго, если не навсегда... Он почему-то тоже меня любит. Это странно. Они отца моего любили. И уважают мою мать. Черт их знает!.. Смесь дикого ада с обрывками человеческих черт... да еще с добавлением проблесков совсем чего-то хорошего типа самоотверженности. Но разума нет ни грана. И сострадание только к членам своей кодлы и к редким избранникам. Вот таким, как я. Впрочем, не сегодня нам судить их, анализировать да к тому же порицать. Сегодня надо их звать!.. Я позову их. Эта пресловутая гоголевская банда громогласно потребовала, чтобы ей заткнули пасть раз и навсегда.

— Батя, они слабее кругляков, если они из-за них одного тебя хотят не тронуть.

— Ты сказал, Гену тоже.

— Тебя и Гену.

— А почему Гену?

— Не знаю.

— А я знаю. Они считают, что я и Гена — одно и то же.

— Ну, так а Семен... Вы все, он, ты, Гена и Леня — в одном классе.

— И в каком классе!.. В десятом.

О Бог, который есть... Иль нет? ―

Ты глянь на нас сквозь туч просвет...

В десятом классе мы еще должны корежиться в общей куче-мале. Что делать? Переселяться из этого района... Вечером послезавтра. Я надеюсь, мои патроны проснутся к вечеру. Они спят днем, а ночью у них бурлит жизнь. Ночи напролет у них карты и похождения. Они ночные, в основном, существа, как совы, как филины, как... большинство стервятников.

— Они придут к нам в театр?

— Это идея... Нет. Это спугнет гоголевских. А я хочу, чтобы встреча состоялась. Раз и навсегда. Раз и навсегда... Мы бы могли для них дать спектакль. Литерный спектакль. Чем черт не шутит, им может понравиться. В кино они ходят.

— Ходят. Я видел Гриню и Татарина в «Орионе». Один раз видел Вовку Ореха.

— Ты не боишься?

— Немного, — сказал Женя. — Меня, в основном, зло взяло.

— Это хорошо. Ты спортивный мужик. Завтра скажи... объяви всем завтра — Длинному, бунтарским и прочим... А я скажу своим. В субботу нужно собраться в театре пораньше. Чтобы быть вместе и исключить нападение на одного-двух... Нас много. По силе, мы могли бы с ними сладить. Но у них ножи и кастеты.

— И даже пистолет.

— Это трепотня. Но нам одним с ними не справиться. Это печальный факт. Послушай, Женя, я хочу попросить тебя, именно тебя... Скажи каждому в отдельности, чтобы он знал и помнил, но чтобы никому об этом не рассказывал. И даже между собой не обсуждайте. Об этом надо молчать, как рыбы молчат. Чтобы гоголевские не знали, что мы всё знаем. Иначе они перенесут на другой день, или замыслят еще что-нибудь. Тебе откуда стало известно?

— Я дал слово не говорить.

— Правильно... Но это точно?

— Ручаться не могу... Сказали малолетки. Я сначала удивился, подумал, что они права пришли со мной качать. А они мне вот... Клялись, что не параша.

— Не параша... Не параша, — повторил Батя и рассмеялся. — Ну, хорошо. Договорились.

— Я хочу Андрея позвать.

— Кто это?

— Он из моего класса. Мы вместе сидим. Он сильнее меня, представляешь, он даже не тренируется, такой уродился... С ним калошинские могут прийти. Подумаешь, пришли в театр... Они на гоголевских здоровый зуб имеют.

— Приводи. Чем больше, тем лучше... Идем по домам. Я завтра скажу своим.

— Семен дома? — спросил Женя.

— Темно. — Батя взмахом руки, будто открывая занавес, показал на фасад двухэтажного дома, в котором жили Щеглов и Семен, а раньше жил Олег. — Спит. А то бы мы зашли к нему. Спокойной ночи, Титов.

— Пока, — сказал Женя.

 

Целиком роман «Прекрасный миг вечности» опубликован по адресу: