ТРИ ОЛЕНЬКИ, МОЦАРТ И ОДА ПРОПОЙЦАМ

 

Первая Оленька – рыжая.

Был у нее муж: худой, но высокий и плечистый. На втором году их совместной жизни запил он, и понес изо рта всякую несуразность и око-лесицу. Да и походы у него народились "левые", нередкие; а она всё терпела, терпела, да растила дочь в его присутствии, - пока не выдала замуж, - вот сколько терпела!..

Попала в больницу с диагнозом неизлечимым, собралась умирать, да вот "задержалася" – если говорить на языке того настроения. Сегодня бы она сказала: "Господу так не угодно было!"

И рассуждать она стала иначе: вот уйду я по-тихому если, приведет кобелина бабу пропойную, да и спустит все трудом нажитое, так что до-ченьке не достанется. "Нет уж, - решила она, - выпишусь, разведусь, разделюсь на две однокомнатных, отдам свою - чаду любимому, а тогда уж и умру с душою спокойною.

"Чадо" - к ней от адвоката прилипилося: ну просто как словечко новенькое поначалу, и потом… слава Богу!

Адвокат оказался интересным собеседником: на клиросе в храме пел по вечерам и церковным праздникам; и, пока они по инстанциям таскали-ся, он ей многое, что о религии успел рассказать.

В общем, с мужем она развелася - ("… не приведи, Господи, кому-нибудь еще такое испытать…"), но дележка квартиры не состоялася по об-стоятельствам непреодолимых причин (или как их еще там?!). Потому-то они, и по сей день, с бывшим… на квартире случайно (в кавычках) встре-чаются. Она сказала как-то, что повесит замок на холодильник, а он провизжал, что отключит электричество и снимет рукоятку с газового крана. В общем, на том она и успокоилась до поры до времени; да только та пора в ее жизни не так уж редко и по сию пору встречается. Да и как избежать ее?..

То полчища тараканов из-под его двери нахлынут, то муравьи - не-скончаемой цепью, то моль – тучей, то вонища - такая, что… И, тогда брала она грех на душу: покупала на рынке средство, что ни на есть са-мой сильной крепости, затыкала нос ватными тампонами, врывалась в ком-нату и поливала, поливала все, что ни попадалося под руку из двух бал-лонов одновременно. А заодно и его, превратившего дорогой диван в ист-левшую помойку.

Вся дрянь до нового времени исчезала, а он оставался… И, Слава Богу: вся испереживается сама, пока он снова на белый свет не выплы-вет…

Одну отраду находила в своей жизни – церковь. Приходила оттуда тихая, радостная, подолгу лежала на кровати, боясь расплескать мягкий свет в груди.

Иногда ей позванивал адвокат, приглашал в гости на семейный праздник, или просто соскучившись, так как отношения между ними сложи-лися очень даже приятные: христианские. Она покупала тортик, баночку красной икры, или еще какой вкусности, приходила и слушала, слушала с придыханием его речи. Да и жена его Зинаида привечала ее с удовольст-вием.

По возвращении звонила дочери в столицу, с конспективным изложе-нием усвоенного; та лишь вздыхала, мирясь с преждевременными ее заско-ками. "Ты бы мужа себе нашла, - говорила она, - старушкой еще будешь!" Не понимала главного, но это было у нее по молодости.

Все было так хорошо, но надо же было такому случиться… и… тоже неплохому.

В церкви стоял перед ней, постоянно, солидный такой дядечка, ко-гда бы она ни пришла, - так-то и создавалось впечатление, что он с то-го места и не уходил вовсе. Был он - высок, силен в плечах, и в то же время с видом смиренным-смиренным. Седые волосы его до самых плеч куд-рями рассыпалися. Зинаида сказывала, что он скрипач-неудачник, необъ-яснимым образом в город свалившийся, ни с кем не общавшийся, да так, что от него за версту одиночеством веяло. И то правда: вроде все на нем - и дорогое, и модное, да как-то - без должного блеска ухоженного. Прозывали его между собой – Моцартом. И как удачно!..

И настолько Оленька привыкла к его широченности, что хоть из церкви убегай в его отсутствие.

Но вот однажды… после отпуста… Моцарт проходил вдоль нее, казало-ся, с закрытыми глазами, и, вдруг, так распахнул их, что сразу же уто-пил ее в своих небесностях, и еще испустил из своей задумчивости к ее ногам нечто умопомрачительное: "Роскошная женщина!"

Оленька с собою справилась достойно, пристроилась за ним, благо направления их совпадали, а под светофором, прикрываясь вынужденным простоем, протяжно резюмировала: "Весна!.. Как хорошо!.."

Моцарт с радостью откликнулся, и завязалась между ними оживленная беседа, в которой, в основном, говорил, он, а она слушала, слушала, тайком укорачивая шаг для продления их совместного пути.

А когда в изнеможении бросилась на кровать, то наравне со светом в ее груди зазвучала музыка: такая необыкновенная…

Позвонил адвокат, пригласил на ужин, но она отказалася, сослав-шись на легкое недомогание, - впрочем, это было почти правдой.

А потом позвонил сам Моцарт (надо же, какие неожиданности!) с предложением договорить о блудном сыне. Она с радостью согласилась, но ему так мешал сухой кашель (по телефону особенно), что она решилась встрять в его монолог. "Я знаю, - сказала она, - у вас астма, вам надо лечиться!" "Нет у меня никакой астмы, - она впервые услышала в его го-лосе раздражение, - простыл немножко…" "Нет, есть, - заупрямилась она, - и я знаю, какие вам нужны таблетки. Сейчас сбегаю в аптеку и прине-су..." "Не надо, – взмолился он, - прошу вас!" "Ладно, - смилостиви-лась она, - принесу облепихового варенья".

Оленька забежала на рынок, добавила в сумку с трехлитровым ва-реньем сухое вина, торт, икру красную и еще чего-то из мелочи; винова-той явилась под мудры очи его. И сама очень внимательно вглядывалась в его реакции, и вот почему…

Перед выходом из дома задержалася она у зеркала, одеваясь точно в том же порядке, как и перед церковью. И осталася весьма недовольной: слишком длинно, рыжисто, копнисто, бледноватенько на лицо - получало-ся…

Моцарт же излучал приятную радушность; предложил похозяйничать на кухне запросто, и она расстаралася, - в своей не для кого было. А еще она с удовлетворением отметила в нем редкое положительное качество для современного человека: совестливость. Он - единственный, кто искренне отказывался от "слишком дорогих гостинцев".

А потом играл Моцарт на скрипке, оттопыривая мизинчик, а она… прикорнула, сидючи в кресле, - так намаялась за день, - и проснулась от горячей чашечки кофе в своей руке: по-турецки,- как она любила. Прощаясь, он подарил ей картину, писанную другом детства, - категори-чески, - не принимая никаких возражений.

На картине зеленая опушка, голубые сугробы, маленький домик с желтеньким светом в оконце, луна - круглая и очень довольная…

Такой же луной и она покидала Моцарта: в две луны - как хорошо!

Картину пристроила на шкафчике у подножия; засыпала с улыбкой под музыку, стекающую на пальчики, - нежно крадущуюся к коленям, к груди, к губам, к нос… ику, укрывающую нежной волной – рес-ни-цы…

 

Вторая Оленька – с проседью.

Купеческого типа – если иметь в виду конституционную фигураль-ность (натуральность). Молодость ее была усыпана золотым медальным до-ждем, и Московское училище им. Баумана закончила она с красным дипло-мом по специальности, связанной с секретными космическими технология-ми. И это было неудивительно - с ее-то родословной. Революционеры, ученые, герои гражданской и Отечественной войны – "кафельной плиткой" путешествовали за ее столом по восходящей карьерной лестнице, - горди-лись. Будучи завлабом, она вышла замуж за достойного, как ей казалось, выпускника ее же вуза. Но тот, как ни старался, не мог дотянуться до подходящего уровня, потому (или еще почему, - теперь это уж и совсем неинтересно) запил. Клятвы его были краткосрочными: не далее как до следующего заката, и с этим она уже почти смирилась, если б в один прекрасный вечер… не назвал ее муженек – обыкновенной бесплодной суч-кой. Но суть-то как раз и заключалась в том, что накануне обследова-лась она по этому поводу в лучшей клинике страны, и получила автори-тетное заключение: причиной бездетности являлся - муж. Эту информацию Оленька скрывала, не желая травмировать его еще и такими данными. Но на сей раз не сдержалась и выложила перед ним объективный документ с печатями, да еще и приправила его (и зачем только!) "бесталанным сухо-стоем". Был он - гордым: не стерпел такого и нанес ей прямой удар ку-лаком в переносицу, - на недельку сделал "сливовой". Собрала она лич-ные вещи и укатила из столицы куда глаза глядят.

Разводилась, увольнялась позже - по почте.

Слава Богу, быстро и "за недорого" приобрела домик в Перышкино, - совсем рядышком с деревенской церквушкой.

Был в ее биографии штришок, о котором никто не догадывался: пра-дед ее по материнской линии служил приходским священником. Вот в ка-кой момент жизни и дали о себе знать "корешки".

Все силы отдавала она храму, да еще и выпросила у батюшки послу-шание помогать сирым и убогим. Народец проживал у нее разный: и по возрасту, и по характеру, но с обязательными национальными чертами: спереть, продать, выпить.

Все самое ценное, малогабаритное она постоянно носила при себе, что - пообъемней – хранила в металлическом сейфе с очень хитрым зам-ком. Взламывать такой – несомненно - дороже того, что в нем находи-лось, - за исключением, пожалуй, ноутбука. Зарабатывала она переводом технических текстов, - Господь сподобил. Переводы (без правки) шли сразу в печать под другой фамилией, а ей выдавалась на руки оговорен-ная сумма: не очень большая, но такая, что ей (при ее запросах и "братьев меньших") хватало; да еще сад, огород. В общем, она постоянно благодарила Господа за сегодняшнюю жизнь.

Одевалась просто: в нечто подобное подряснику; платочек, сапоги - "на липучках", на поясном ремне – длинный кошелёк, за спиной – торба спортивная; в морозы – дубленка – ("такая, знаете, без синонимов").

Но… вскоре любимого батюшку перевели в Сибирь, новенькому не при-глянулась она. И поехала по районам в поисках родной души, пока не за-держалась здесь (надолго ли?).

Только вот ноги подводили ее частенько: болели, упирались, - не сдвинуть их с места. Ах, Моцарт, Моцарт!.. Подхватил ее как-то в охап-ку с торбой, так и донес до самой электрички. Вот и познакомились они поближе…

 

Третья Оленька – черненькая.

Совсем молодая еще; с мужем - красавцем – в частном доме, на ок-раине города.

Пил он всегда, сколько она себя помнила. Претенденток на него в свое время было страшно много, - да кто ж решится на подобный риск. А она - всегда была отчаянной, - "вылечу!" – сказала, и… похоже – прога-дала. Никакие "торпеды" не могли нанести урона его пагубной привычке. Оставалась одна надежда: на Бога. И муж ей в том не препятствовал, бо-лее того, - "Оленька, ты на церкви не экономь! – постоянно говаривал он. Да только денег-то у нее всегда было в обрез.

При доме их стоял металлический гараж; машины своей, естественно, не было, - зато чужие иномарки кружили вокруг с утра до ночи. Муж – жестянщик - "золотые руки", - но платили ему (конечно же, из большого уважения) дорогими "пузырями", да еще - цифровыми фотоаппаратами, - была у него и такая страстишка. Штук пятнадцать накопилась. Не раз по-мышляла она сдавать их (тайком) в ломбард, да они у него - посчитаны: все забавлялся по трезвости. Фотографий этих – миллионы!..

Была она небольшого росточка, с классическими пропорциями; в об-щем - очень даже миленькая…

Мысленно Моцарт сравнивал ее с коростелью: вот только что она стояла рядом, и… уже в противоположном конце храма, а через секунду – и там уже ее нет, - и все как-то по делу, по делу…

А Символ Веры в исполнении ее дискантом не мог не вызывать вос-торга.

Познакомились они поближе в аптеке: мужа прихватил радикулит, перцового пластыря не оказалось, и Моцарт предложил ей из своих запа-сов.

Раздеваться она не стала, но сапожки сняла; от чая отказалась; осторожно провела пальчиком по скрипичным струнам: "Муж у меня тоже скрипач, в своем деле, - глубоко вздохнула, - и вы совсем не пьете… счастливый! А можно, я покажу вам его портретик?.. Такой красивый, да?.. – Рассмеялась. – Покупайте автомобиль, познакомитесь, и тогда уж точно без нас не обойдетесь!"

 

Наверное, можно найти объяснение внезапной идее, "залетевшей" в весеннюю головушку Моцарта, но не стал он пытать самого себя: пришла и пришла! - так захотелось его душе. В основе она была светлой, и потому ничто не могло препятствовать ее осуществлению.

Приближался великий праздник: Светлое Христово Воскресение; и предложил Моцарт трем Оленькам разговляться у него дома: после службы. Две – согласились без колебаний, а черненькая вначале засмущалась и даже испугалась очень. Накануне же сама подошла к Моцарту: "Ой, знае-те, чудо-то какое! Я заикнулась и думаю, ой!.. что сейчас будет! А он: иди, я все равно спать буду. Моцарт - мужик стоящий, созорничать не позволит, так я уж с вами!"

И, наконец-то:

- ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!..

- ВОИСИНУ ВОСКРЕСЕ!..

- ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!..

- ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ!..

- ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!..

- ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ!..

 

Моцарт широко распахнул двери своей квартиры: "Прошу!" Стол ло-мился от яств; Оленьки наделали ему комплиментов, но тут же, быстрень-ко, переделали все по-своему. "Здорово! – воскликнул Моцарт, - вот они преимущества семейной жизни! – и сокрушенно добавил, - эх! мужики-мужики, чего вам еще нужно?" "А вам-то чего? – подхватила рыжая, - по-делитесь; только и слышишь - Моцарт да Моцарт! А кто такой Моцарт на самом деле?"

Он словно не расслышал ее вопроса:

-Пора!

Сотворили молитву, разговелись: яичком, куличом, - выпили по рю-мочке сладкого и такого вкусного вина.

На землистые, усталые лица женщин выпал румянец, и уже через ми-нуту щечки их запылали красными розами.

- А давайте, - оживилась черненькая, - я расскажу вам любимый свой анекдот, - и, не найдя скорой поддержки, надула губки, - очень даже пасхальный.

- Ну, пасхальный, давай! – нехотя, вразнобой, согласилась компа-ния.

- Доченька кричит из прихожей: маменька - маменька!.. гости опять без куличика пришли; а та: гони их в шею, доченька! – и… совсем уж упавшим голосом добавила, - вот такие мы, христиане…

Паузу прервал Моцарт, дотягиваясь до скрипки, загодя пристроенной на холодильнике:

- И я вам - нечто оригинальное, из собственного сочинения…

- Нет! – взмолилась черненькая, - только не это! Дома – одни скрипки!

Оленька, которая с проседью, устремила на нее недоуменный взор: домысливающий…

- А давайте еще по одной, – прервал его Моцарт, - по полной.

И когда выпили, он снова поднялся из-за стола.

- Простите, а я вам приготовил скромные подарки.

Протянул рыжей Оленьке компактный диск.

- Моцарта от Моцарта.

Оленьке с проседью - коробку шоколадных конфет "Апофеоз Моцарта" с комментарием:

- Чтоб капелькой послаще было.

Черненькой – (журнального формата) книгу "Справочник жестянщика", раскрыл на последней странице.

- Издательство "Моцарта".

Благодарили его искренно, сердечно, и приблизительно в такой оче-редности:

- Ой! Олег Коган – скрипка!.. Куда уж слаще!.. А мне практиче-ская, с намеком. И… Спаси, Господи! Спаси, Господи! Спаси, Господи!..

Поблагодарили, и еще выпили по рюмочке.

- А хотите, - раззадорилась черненькая, - я еще анекдот расскажу: уморительный.

- Валяй! – за всех отмахнулась Оленька с проседью.

- Маменька кричит из прихожей: доченька - доченька!.. гости опять без куличика пришли; а та: гони их в шею, маменька!

… Две Оленьки покатились со смеху, да и Моцарт за ними.

- Сразу дошло! – обрадовалась черненькая.

Та, которая с проседью, смахнула слезы с лица.

- Да не сразу, а со второго разу!

Ну а когда разобрались…

- Простите! – Моцарт настраивал их на серьезный лад, - я о том, что хотел, пусть и в устном варианте… Скажите: благодаря кому мы все сегодня собрались?

- Всем Святым! – тут же выпалила черненькая.

- Так-то оно так, - согласился с ней Моцарт, - но сейчас я больше – о мирском, - и, чтобы не томить более, сразу же добавил голосу тор-жественности, - пропойцам!.. Поэтому и пою им сейчас свою оду. Они, родные наши, привели нас к Богу!

- Нет! – возмутилась черненькая, - у меня - никакой не пропойца, а просто пьющий муж.

- А у меня, - решительно согласилася рыжая, - настоящий, стопро-центный! – склонила голову к Оленьке с проседью, - а у тебя?

- А у меня, - та скорее отвечала самой себе, - все перегорело давно и забылось.

- А у вас? - рыжая подступила к Моцарту с приступом.

А тот скопировал (точь-в-точь) предыдущий ответ.

- Хитренькие! – подвела черту черненькая. – Мне пора!..

И остальным – оказалось – тоже.

Моцарт провожал.

В бледном, дымчатом утре, обещающим быть теплым и по газетным прогнозам, пахло Солнцем. На Воскресение Христово всегда так: сначала запах пробуждается, а затем и оно - в блистающем одеянье. Все друж-ненько вздохнули одной грудью, а рыжая подтвердила:

- Хоть на минутку, да объявится.

- А я сюда загляну! – черненькая нырнула в дверь под желтым све-тящимся плакатом: "24 часа в сутки без перерыва".

А там… уж она и вовсе ошарашила всех инициативой:

- Бутылку водки мне, да такую, чтоб на утро голова не болела!

И так она все это авторитетно продемонстрировала, что и две дру-гих потянулись за ней.

… Рыжая Оленька жила совсем неподалеку; черная Оленька быстро-быстро застучала каблучками в противоположную сторону; Оленьку с про-седью посадил Моцарт в электричку.

 

Далее день для каждого из них развивался индивидуальным образом.

 

Рыжая Оленька сняла пальто, задержалась у двери бывшего, и… тихо-нечко постучала ладошкой, в следующий раз – погромче. Наконец, там раздался треснутый ранью голос:

- Чи-во на-до-то?

- Выйди, пожалуйста, на кухню, - со смирением сказала она.

И пока он выкряхтывал там чего-то, окружила бутылку крашеными яичками, кольцами из огурцов и колбасы; поставила две рюмки. Улыбну-лась его растерянным глазкам:

- Христос Воскресе! Выпьем…

Он опустился на краешек стула, с опаской потянулся за рюмкой.

Позднее сам поскребся ногтями в ее дверь.

- Можно?

- Можно, - сказала она.

Он вошел, застыл в сером проеме.

- Я чи-во… Без тебя пить не буду, - и добавил уж совсем из фанта-стического, - никогда не буду!.. Может того, а?.. начнем сначала… У нас внуки скоро…

- Поговорим завтра, - миролюбиво произнесла она.

И он – засуетился, услужливо прикрывая за собой дверь; и… услыша-ла она - то ли во сне уже, то ли в яви еще: "В самом деле, Воскре-се!.."

 

Оленька с проседью доковыляла (не без значительных усилий) до своей "хибарки". Не ошиблась: на ступеньках сидел Василий без куртки, - значит, пропил ее.

- Христос Воскресе! – сказала она, опираясь рукой на скрипучее перильце. – Что?.. Опять из монастыря выгнали?.. И в Пасху…

- Не-а, - степенно ответствовал Василий, - сам ушел, по тебе со-скучился… Воистину Воскресе!

- Ну что с тобой поделать, - она стянула торбу с плеча, - возьми, тебе все тут.

Василий запустил в нее руку, - первой выудил бутылку, - изобразил на лице жуткое удивление:

- Ну, ты даешь!

Метнулся в дом, и пока она пересекала собой несколько порожков, выпотрошил на стол содержимое холодильника. Наполнил до краев свою кружку, плеснул ей – на донышко.

- Я не буду, – устало отмахнулась она.

- А я буду! – осклабился он, - за тебя, свинушку!

- За кого-кого? – она чуть было не промахнулась мимо стула.

- А за свинушку, – радостно подтвердил Василий, - знаешь, в лесу растет, на уши кого-то похожая. С виду вроде - неказистая, а поджа-рить, или в соленом виде – объядение!

- Уж и не знаю, - вздохнула она, - смеяться мне в этом месте или плакать, - и вдруг оживилась, - и мне, по полной, наливай!

Выпила по-мужски: одним махом, "закусила рукавом", прошла в свою комнату, накинула крючок на дверь, и… упала на топчан. На этом месте - она выбрала второе. Плакала по-настоящему, по-бабьему, но так, чтобы Василий не мог заподозрить ничего подобного.

 

Ну и странности…

Ее красавец сидел одинешеньким за столом, под настольной лампой, трезвый!

- Христос Воскресе! – она подходила к нему на цыпочках, - вот те-бе Моцарт книгу прислал, по специальности.

- Ну что ж, - он повертел ее в руках, - чувствуется, мужик стоя-щий, - отложил.

- А это тебе от меня! – она поставила бутылку на стол, подошла сзади, поцеловала в затылок, - ты не сердишься на меня?

- А чего сердиться, - он накрыл ее ладошку своей: шершавой, силь-ной, - пора свою машину заводить, как думаешь?

- С тобой заведешь, как же…

А он не дал ей выразить известную мысль до конца:

- Я решил нанять тебя главным бухгалтером. Мое дело – только же-лезки, твое – дебит с кредитом. Ты у меня деловая, за полгода упра-вишься. А в доказательство тому, смотри, - он поднялся из-за стола, взял бутылку, и… поставил ее в шкаф, за стекло, - там ей постоянное место жительства! Христос Воскресе!..

- Воистину Воскресе! – только и выдохнула она.

 

А что Моцарт?..

Моцарт вытянулся под одеялом, закрыл глаза. "Хорошо бы, вот так, умереть на Пасху, - подумал он, - но… чтобы удостоиться такой привиле-гии…"

- Христос Воскресе! - прошептал он, - Воистину Воскресе…