КОТ СИАМСКИЙ.

 

Пухлая, черная дверь директорского кабинета сытно выдохнула в спину:

- Па - лыч!

И Толик, - нет, теперь уже не Толик, а Анатолий Павлович Евдокушкин, расстреляв каблуками гулкий коридор, выкатился на свежий воздух.

Первым - с назначением - его поздравило солнце: доброе и уютное. Анатолий Павлович зажмурил глаза и, придерживая обеими руками шляпу, старательно подставил под его лучи круглые щеки. Затем потянулась живая цепочка: сутулые грузчики с наждачными пальцами, шустрые кладовщицы с острыми язычками, лукавые клиенты, подобострастно ловящие на себе его взгляд. И только один из водителей, въезжающий в ворота после длительной командировки, в полном неведении бросил ему через плечо совсем небрежный:

- Привет!

Он еще не знал, что висящий на собственной шее молдавский виноград ему придется сдавать и по качеству, и по количеству, - и не кому-нибудь, - а именно Анатолию Павловичу Евдокушкину.

Анатолий Павлович снисходительно покачал головой в ответ.

Выстроенные, словно на торжественном параде в одну линейку, прожорливые камеры хранения приветствовали его вздернутыми носами запоров, из ноздрей которых свисали вниз "индейские украшения" - огромные амбарные замки. Анатолий Павлович ощущал тяжесть их ключей в правом кармане, а в левом нащупывал ласковое тепло деревянного штампика с резиновыми буковками: "Заведующий секцией".

Кабинетик, габаритами подходящий тощему предшественнику, имел железную решетку между стеклами, стол, два стула, телефон, шкаф с хламьем, и сейф, стыдливо прячущий опорожненное брюхо за пыльной, изъеденной молью, занавеской.

Анатолий Павлович, не раздеваясь, устроился за столом, достал из нагрудного кармана лист бумаги, ручку, каллиграфически выложил черные, друг за дружкой, буковки: "Вот и стал, сынок, твой папка начальником". Подумал, поковырял загодя заостренной спичкой в щелке между зубами и... переписал строчку заново, но уже с восклицательным знаком в конце.

Перед его глазами внезапно зарябили дамские красные ноготки, бесшумно вспенивающие фиолетовые, под цвет копирки, волосы. Они принадлежали Гальке - "темной лошадке" (ходила за ней такая слава)- товароведу по таре.

Она щедро забрызгала его золотыми фиксами.

- Анатоль Палыч! Как же так! Звонок на обед, а вы все работаете и работаете, и нас, простых смертных, не жалеете!

И пока он медленно покидал эсминец, на котором служил его сын, она уверенно уселась на стол, прямо перед его носом. Коротенькая юбочка - в таком ее положении - категорически отказывалась сохранять под собой тайну, наоборот, сознательно превращала ее в выставочный экспонат.

Анатолий Павлович дернулся в попытке встать, но Галька была начеку, она схватила его за уши, пригнула голову к коленям, удесятеряя таким образом их магнитную силу. Он задохнулся, судорожно указал рукой на дверь, но не поколебал ее уверенности.

- Граница на замке, Анатоль! - не обращая внимания на его сопротивление, она пересела к нему на руки, жарко прижалась всей грудью. - Мы теперь всегда будем вместе? Да?

Анатолий Павлович не отвечал, - он еще не знал, как должны поступать руководители в подобных ситуациях.

Выручил телефон. И пока он вел по нему сугубо деловой разговор, она тоже, не стесняясь, тянула к трубке свое розовое резное ухо.

- Директриса, тоже баба! Ты смотри, Анатоль! - Она больно куснула его за мочку уха. - Глазенки выцарапую! Ты меня знаешь!

Анатолий Павлович не знал ее(если не брать в расчет редкие контакты по работе), но если бы она сейчас, в эту минуту, выдвинула к нему конкретное требование, то он незамедлительно бы приступил к его исполнению - до такой степени она была убедительной.

- Ты вот что! - Галька резво вскочила на ноги, схватила недописанный листок, ручку, грудью зачиркала о край стола. - Дом мой знаешь? Квартира тридцать шесть! Понял? В двадцать ноль-ноль жду на прием. Отпразднуем назначение! - ласково потрепала ладошкой по щеке. - Ну ты все понял? Мой милый...

Для того, чтобы все понять, Анатолию Павловичу нужно было время, а у Гальки, видимо, его не было, поэтому она, не дожидаясь ответа, растворилась в воздухе таким же образом, как и появилась из него.

Рабочий день заканчивался. За окном стемнело, но света в кабинете Анатолий Павлович не включал. Во-первых, не знал где находится выключатель, а совершать лишние движения ему не хотелось, во-вторых, он, в который раз, бессмысленно проезжал по единственной строчке, предназначенной сыну: "Вот и стал, сынок, твой папка начальником!"

"Идти или не идти? - думал Анатолий Павлович. - Идти или не идти?"

Он занимался самообманом, потому, что главный козырь уже давно сделал битыми все остальные карты. При воспоминании о ее коленках он чувствовал, даже слышал, как усиленно журчала кровь в его жилах.

В проходной Матрена - каменная статуя с острова Пасхи - впервые бесшумно перегнулась в пояснице, предупредительно вращая вертушку вокруг фигуры Анатолия Павловича и пряча за спиной свой вонючий, желтый, скрюченный палец. Еще вчера она цеплялась им за край его сумки, туда же тянула костлявый, с двумя дырками, нос, мутными глазенками ворошила, не съеденные в обеденный перерыв бутерброды с сыром, теперь же готова была заговорить с ним на спокойном, провансальском диалекте. Почему именно на провансальском? Анатолий Павлович не знал. Может быть, потому, что старуха изрядно гнусавила на французский "маневр", а может быть, потому, что капуста такая теперь числилась на его балансе, а может быть, и потому, что есть такая красивая страна - Франция! где людям тепло и уютно, и где все друг другу говорят - бонжур!

- Бонжур! - сказал ей Анатолий Павлович.

- Бон-жюрь? - старуха оторопела, втянула дряблые щеки, затаила дыхание, а когда, наконец, окрыленная догадкой, она закричала ему в след, - Бонжюрь, бонжюрь! Конечно бонжюрь, Анатолий Павлович, бонжюрь! - он дружески помахал рукой, добродушно прощая ей и прежние грехи, и настоящий, то ли Владимирский, то ли Рязанский акцент.

Подслеповатая, сырая улица, фонари которой только-только начали разгораться над головой, вела неравный диалог с новыми башмаками Анатолия Павловича.

- Я так! С поворотом! Смотри вот так! Ему в переносицу - хрясь!.. Он с копыт брык! - говорила улица.

- Чу-вак! Чу-вак! - отвечали ботинки.

- Подходит такой, высокий! Симпатичный! Весь в импорте! Разрешите, говорит, вас пригласить! - пела улица.

- Чу-вак! Чу-вак! - твердили свое башмаки.

Анатолий Павлович прислушивался и к их разговору, времени в запасе у него было предостаточно, и к собственным мыслям, старательно прогнозирующим детали предстоящего события. Он, наверное, уже в двадцатый раз поднимался на третий этаж, нажимал на кнопку звонка, угадывая торопливые шаги за дверью, и... На большее его фантазии не хватало, вернее, она сразу подавлялась бесчисленностью возможных вариантов. От напряжения заныло переносица, поэтому он решил сосредоточить все внимание на рекламных плакатах.

- Булочная, - вслух читал он, - галантерея, трикотаж, костюмы...

Он повел плечами, с удовольствием ощущая мышцами вскрик "перепуганной" одежды. На нем были не только новые башмаки, но и костюм был новым, и рубашка, и даже галстук. Впрочем, галстук не был новым, не любил Анатолий Павлович петлю на шее, - но вот, надо же, пригодился и этот предмет - теперешнее положение обязывало.

И вдруг! Неприятный холодок пронесся по его спине от макушки до самых пяток. Да! Именно, до пяток! Он почувствовал, как они стали по-настоящему мерзнуть.

Анатолий Павлович замер на какое-то мгновение, но уже в следующее - мощно втянул в себя, через нос, воздух и почувствовал здесь, на другом конце города, характерный запах свежевыстиранного белья. Ему казалось, что он сейчас не стоит у разукрашенной витрины, за которой улыбочками манят молоденькие девушки, а сидит на табуретке, на кухне, под провисающими от мокрой тяжести веревками и выслушивает размеренные нотации вечно недовольной жены.

Все женщины, с которыми Анатолий Павлович сталкивался в этой жизни, имели определенные отклонения, и она имела свой "коронный бзик!". За столько лет она так и не научилась вкусно готовить,- суп из концентратов постоянно торчал у него в горле, - не умела сколько - нибудь сносно обустроить семейный быт, но в том, что касалось стирки - ей не было равных. И если в доме не находилось подходящих, для этой цели, вещей, она покупала новые, требующие, по ее убеждению, предварительной гигиенической обработки и усадки.

"Качество, конечно, неплохое, - рассуждал Анатолий Павлович, - но не всякая вещь может выдержать такую нагрузку, и потому ей, периодически, необходима обыкновенная, что ни на есть, штопка. А вот этого как раз жене и не дано..."

Культурный поход Анатолия Павловича срывался из-за такой мелкой причины, как нештопаные носки. Голые пятки и холеная Галька - категорически не совмещались в его сознании.

"Ну если бы даже пальцы светились, - он с сожалением оправдывал свое решение, - куда ни шло. Сунул быстренько в шлепанцы, а то ведь пятки! И в ботинках остаться некультурно. Догадается сразу..."

Он уже успел отыскать глазами автобусную остановку, как неведомая сила заставила его вернуться в прежнее положение, подсказывая тем самым простейший вариант спасения желанного вечера. Перед ним был магазин, в котором продавались эти самые, растреклятые носки.

Магазин закрывался, но Анатолий Павлович все же успел проскользнуть в дверную щель под возмущенное карканье синих, с белым горохом, воротничков.

- Я только на минутку! Один момент и назад... - заискивающе оправдывался он, и для вящей достоверности старательно подтягивал к хребту плечи, ноги, голову - как в детстве, в ожидании материнского подзатыльника. Мышонком проскользнул к отделу "Чулки-носки", мельком выхватил из колонок с образцами нужную цену и так же быстро устремился к кассе. Но... против уничтожающего взгляда особы за кассовым аппаратом восстал. Выпрямился во весь рост, расправил плечи, поднял на необходимую высоту подбородок, медленным размеренным движением нащупал во внутреннем кармане пиджака деньги. Оказывается, за ним давно следил второй Анатолий Павлович - внутренний, который народился вместе с приказом по овощной базе. Он-то и кольнул его под гордую лопатку, пристыдил за минутное малодушие, и он же остановил выбор Анатолия Павловича на красных махровых носках.

Тем временем атмосфера вокруг его персоны накалилась до цвета приобретенной покупки, и неизвестно, как бы в подобной обстановке поступил первый Анатолий Павлович, если бы не второй. Тот упрямо отсчитывал время до официального закрытия магазина и - потребовал оставшиеся, законные, семь минут использовать на смену носков в соседнем отделе, за ширмой, в приличных условиях.

Ему удалось управиться только с левым ботинком. Ширма раскрылась и обнаженные по локти руки подхватили его под мышки.

Девочки, - они так и называли друг друга, - шлепали губами, перетаскивали его, словно под конвоем, из зала в зал, толкали к другим девочкам, с важными, припудренными носами, сличали чеки и, наконец, убедившись в его - стопроцентном - алиби, вытолкнули за двери магазина. Туда, где вместо звезд на небе полыхали синюшные фонари.

Анатолий Павлович знал, что сказать этому воронью, знал, как найти на него управу. "Покупатель всегда прав!" Но его подвела природная, замедленная реакция. Он снова ухватился за ручку двери, но на сей раз она и не подумала ему поддаваться.

"А жаль! Сейчас бы от них только перья полетели!.." Он досадливо топнул ногой и... вспомнил о сыне.

Он никогда не позволял себе не то чтобы выпороть его, пальцем тронуть не позволял - ни себе, ни жене. Воспитывал тем, что топал ногами, и вырастил прекрасного парня. Представил суровые, седые волны Балтийского моря. Огромные! - они бросали эсминец спичечным коробком под самое небо. Под небо, под которым находился так же и сам Анатолий Павлович, и Галька...

Он чуть было не забыл, зачем появился здесь, на этой улице.

"Идти или не идти? - думал он. - Идти или не идти? - И решил, - Идти!"

Предварительно, под фонарем, расшнуровав правый ботинок и нащупав в кармане носок, вошел в подъезд, и уже там, в кромешной темноте, на ощупь, доделал все то, что не успел сделать в магазине. Старый носок засунул за батарею, бодро поднялся на третий этаж, нажал кнопку звонка.

Галька порхала вокруг него бабочкой и благоухала лесной поляной. Полутайнопрозрачный пеньюар, так, кажется, должен был называться этот халатик, не поспевал за ее стремительными движениями, вытягивался в финишную ленточку, которую она постоянно пересекала спелой грудью. Анатолий Павлович сглатывал слюну, соскальзывал по блестящим ниточкам к талии, дробился на золотые звездочки вокруг бедер, и снова стекался воедино в умопомрачительной ложбинке. Где-то в глубине своего тела он ощущал тонко звучащий стебелек, обещавший вырасти в обязательное настоящее чудо. Его необходимо было лелеять и в то же время сдерживать его созревание потому, что, Анатолий Павлович знал по собственнному опыту, чудо живет только в ожидании себя, и как только оно свершается, перестает быть чудом.

Он медленно расшнуровывал ботинки и... о ужас! из правого вынырнула квадратная лапища с огромной дырой на пятке и здоровенным волдырем на мизинце. Оказывается, он вместо нового носка надел старый, с левой ноги. Галька заметила его растерянность, расхохоталась и, прежде чем он успел в своем сознании выстроить сколько-нибудь сносную, оправдательную версию, выудила из шкафчика мягкие белые носки с черными змейками по бокам.

- Импортные, Анатоль! Теперь я! За тобой следить буду! - Быстро пробежалась пахнущими вином губами по его лицу. - Ну пойдем же, стол остывает...

После штрафного фужера Анатолий Павлович почувствовал себя свободным и раскрепощенным. Похвалил носки, поцеловал хозяйку выше локтя, артистически завис пятернями над столом.

- Живут же люди! - сказал то, чего, наверное, не надо было говорить, икнул и... окончательно потерял очень нужную мысль.

Галька передернула плечами, с сожалением, а может быть, и с презрением, перекрестила глаза на его лбу.

- Разве это жизнь? - подошла к телевизору, - смотри, как надо жить! - раздался щелчок, и мускулистые загорелые мужчины, в одних набедренных повязках, запрыгали между столиками в каком-то обезьяньем танце. Худющие женщины захлопали в ладоши, зябко пряча ключицы под роскошными мехами. - Нравится?..

Нет, они ему не нравились, но он одобрительно кивнул головой, прикрывая неправду незначительным комментарием:

- Прохладно видно, мерзнут...

Галька поджала губы, превращая пылающие огнем щеки в бледные стиральные доски, - и по ним, как по дорожным ухабам, затряслись его неуклюжие, от спиртного, мысли. Анатолий Павлович решительно сгреб их в один надежный в своей простоте вопрос:

- Это по какой программе?...

Но Галька безжалостно перечеркнула и эту попытку.

- Это не программа, это ви-де-о-магнитофон!..

Разделение по слогам последнего слова звучало назидательно, как для первоклашки, и Анатолий Павлович - зримо - увидел улетающую в окно чудо-птицу, хвост которой, еще несколько минут назад, казалось, уверенно держал в своей руке. Он внимательно всмотрелся в разжатую ладонь, на ней не осталось даже перышка от нее...

- Сын о таком мечтает! - Анатолий Павлович обреченно "разворачивал оглобли" к дому.

Но именно эта, ничего не значащая фраза внезапно и оживила Гальку.

- За сына твоего! - она наполнила рюмку коньяком, взглядом приглашая Анатолия Павловича последовать ее примеру.

Он, внешне, очень старательно, бросился за ней вдогонку, но умом спешить вовсе и не собирался.

"Причем здесь сын? Ха! Имеет на него виды? Старая! Да и винище хлещет почище мужика! Ишь раскаталась..."

Галька вместо закуски предложила ему свои губы, нащупала рукой ладонь, с силой прижала ее к своей груди.

- Ты знаешь, я ему такой достану! Этот что? Такой класс сделаю! Приедет - ахнет! Ты только меня слушай, понял?

Анатолий Павлович ничего не понимал. Он никак не мог найти связи между ней и своим сыном. В этом вопросе дипломатия была бы ни к чему, поэтому и спросил прямо, без обиняков:

- У тебя есть муж?

Галька на мгновение отпрянула от него, внимательно всмотрелась в глаза и, видимо, найдя в них что-то очень смешное, беззвучно затряслась всем телом.

- А ты-ты-ты! - она с трудом прорывалась через собственное дыхание.- Никак жениться на мне собрался, а? - внезапно вскочила с дивана на ноги, одним движением сорвала с себя халатик. - А что? Получше, чем здесь? - заслонила собой телевизор. - Нравится?..

- Нравится! - Анатолий Павлович на сей раз не кривил душой.

Гальке, видимо, и этого оказалось мало. Она луком выгнула вперед тело, закинула подбородок за плечи, руками, словно тетивой, ухватилась сзади за ступни ног.

- А вот так?!

Так Анатолию Павловичу нравилось меньше. Во-первых, груди превратились в какие-то бледные, перевернутые вверх дном блюдца, во-вторых, он терпеть не мог откровенные, как у мертвецов, ребра, - это если с одной стороны, а с другой? то ему, пожалуй, впервые в жизни предоставлялась возможность всмотреться в детали обнаженного женского тела, захотелось потрогать их, - но прежде чем он успел выпростать вперед руку, она выпрямилась.

- А муж у меня из Индии... Жорик! - крикнула в сторону двери.

В ответ раздался глухой стук, и Анатолий Павлович, в который раз за последний день, похолодел. Дверь скрипнула, приоткрылась чуть-чуть, затем больше, больше, и в комнату (от сердца Анатолия Павловича сразу отлегло) протиснулась нахальная, "опаленная" кошачья морда, с двумя красно-зелеными свечами вместо глаз, за ней - выхоленное до блеска туловище на четырех ногах и послушный, упругий, словно милицейская дубинка, хвост. Сомнений не оставалось - вошел хозяин. Подозрительно осмотрев Анатолия Павловича, принюхался. Вероятно, остался недовольным, потому что Галька начала виновато оправдываться:

- Не сердись, Жорик! Это очень нужный дяденька, Анатолием зовут. Он будет любимых карасиков приносить! Правда, Анатоль? - она капризно надула губы. - Ответь - Жорику!..

Анатолий Павлович с готовностью приблизился к животному, но, встреченный его, далеко не мирной, стойкой, решил ограничиться устным замечанием:

- Хороший кот! Сиамский... - но в продолжение, молча, запустил в него таких "карасиков", что животное,- неглупое, - предусмотрительно ретировалось за Галькины ноги, а Галька, так и не услышав их принципиального разговора, продолжала сюсюкать с обоими:

- Жорик, побудешь здесь один? Не скучай, твоя Галя только покажет дяденьке Анатолю, где она бай-бай делает и придет! Дяденька Анатоль, ты хочешь посмотреть, где Жорина Галя бай-бай делает, а?

Жорина Галя бай-бай делала там, где "живут же люди!- Анатолий Павлович так и отметил про себя. - Это и есть, наверное, будуар! Кроватища, зеркала! - охотно повинуясь Галькиным рукам, рухнул всей своей широченной спиной на... - Во! Приперинился!" - он не услышал ни одного исстрадавшегося звука, не ощутил ни одного колющего предмета навстречу. И вслух - не мог не выдохнуть,- живут же, люди!.."

И снова, вопреки опасениям, попал в точку. Галька взобралась на него верхом, запустила руки под рубаху, довольно заурчала:

- И ты так будешь, и сын твой! Только слушай меня...

Анатолий Павлович чутко прислушивался к ее нежным пальчикам, мысленно выдавал им самые волнительные команды, с трепетом ожидал их выполнения, и они обязательно выполнялись, так как Галька знала в этом толк. О сыне он просто запретил себе думать, решил разобраться в их отношениях завтра, на трезвую голову.

Он блаженствовал с закрытыми глазами, но когда понял, что этим себя обделяет, для полноты восприятия решительно открыл их и увидел то, чего хотелось ему видеть менее всего. Позади Галькиных склоненных плеч, на шкафу, под самым потолком, сидело знакомое животное, противную морду которого освещали не прежние свечи, а круглые газовые конфорки. Анатолий Павлович с сожалением снова прикрыл глаза, и в ту же секунду почувствовал глухой, подушечный удар по лицу. Но это была не подушка, - это было мерзкое животное, с мягким, кислым брюхом и острыми, как сапожное шило, когтями. Анатолий Павлович спокойно, взяв себя в руки, снял чудовище с лица, поднялся с кровати, осмотрел себя в зеркале. На щеке проступили маленькие красные точки, которые увеличиваясь, постепенно превратились в своеобразных красных ласточек, застывших на такого же цвета "электрических проводах". А снизу, угрожающе размахивая хвостом, взирал на него и сам "художник".

Далее Анатолием Павловичем руководили только эмоции.

Коротко, без разбега, его правая ступня выбросилась вперед, и кот, сделав кульбит под потолком и опасно качнув люстру, приземлился на пол у самой двери.

От его холеного вида не осталось и следа,- поджав хвост, он трусливо ретировался в прихожую. И тут же! Анатолий Павлович почувствовал сильную боль на правой лопатке. Он развернулся и... сам того не желая, локтем задел Галькину голову. Галька охнула, отлетела на противоположную сторону кровати, зацепилась за полку с бесчисленной парфюмерией и, под грохот пузырьков, вместе с простыней, съехала на пол.

Анатолий Павлович бросился к ней на помощь, но получил такую! пощечину. И если бы только пощечину. Галька превратилась в своего разъяренного кота, только в сто, в тысячу раз, крупнее...

- Ах ты, гад ползучий! Свинья! Вон отсюда! - она, хватая все, что попадалась ей под руку, с нечеловеческим остервенением швыряла ему в лицо. Анатолий Павлович пятился к двери, понимая, что нет в мире таких извинительных слов, способных сейчас усмирить Галькину ярость. - Гавнюк! В дырявых носках, а туда же!.. Видика ублюдку захотелось! Да с тобой, колхозником, не то что видик... на одну дырку не сяду! Гнида!..

Анатолий Павлович не заметил, как оказался на лестничной площадке, в носках, рассупоненным до последней пуговицы, и все же успел поблагодарить Гальку за то, что она вышвырнула за ним вслед его вещи. Он так и крикнул в закрытую дверь квартиры номер тридцать шесть:

- И за то спасибо!..

 

Дома, жена, собиралась сесть мимо стула, но вовремя спохватилась, так и осталась стоять на полусогнутых ногах.

- Что это с тобой? Где ты был?..

Анатолий Павлович выпустил носик чайника изо рта, отдышался, провел ладонью по лицу:

- А так!.. Корзины с картошкой вопреки технике безопасности расставили. Вот и завалились... Дела принимал!

- А это? - она выудила из-под куртки незаправленную рубаху.

- Это! Это! - Анатолий Павлович тоном ставил крест на все последующие вопросы. - Передевался! Не в чистом же грязь месить! Свет выключали... - прошел в спальню, разделся. Одежду, вопреки обыкновению, свалил в одну кучу. Заснул сразу.

Проснулся от заунывных причитаний. Жена шмыгала носом, ладонями разгоняла слезы по "распаханному " лицу.

"Это не Галька..."- с грустью отметил про себя Анатолий Павлович. К нему вновь возвращались пережитые приключения, и, чтобы их остановить, нарочито громко спросил:

- Чего ревешь-то?

"Эх, зря спросил! - тут же спохватился он. - Молча бы, да на работу!" - но было поздно. Жена, словно по команде, заголосила на всю квартиру:

- Я-я! З-з-на-ю! Кто-о-о-о...

- Кто-кто? - его вопрос получился скорее трусливым, чем строгим, потому что он никак не мог вспомнить свои вчерашние последние слова. Все, что было до Гальки и при ней, - помнил, а вот то, что было после нее, память воспроизводить отказывалась.

- Кот сиамский!

У Анатолия Павловича от неожиданности неприятно зашевелился желудок. "Неужели проболтался? Вот те на!.." - Но осознание того, что мужчина всегда должен оставаться мужчиной, вылилось в конкретное требование:

- Откуда знаешь?

Жена больно ткнула пальцем в плечо.

- Вот откуда!

- Это не кот! - Анатолий Павлович на какое-то время почувствовал себя свободнее. - Это не кот, это...- дальше ему говорить было нечего. Не говорить же о том, что его разукрасила свихнутая баба, и при этом доказывать, что между ними ничего не было. Такая правда была бы неприятна не только жене, но и ему самому. - Да! Кот! - согласился он, но наш советский, простой... Мыши, понимаешь ли, загрызли, капусту, морковь. - Анатолий Павлович выдавливал из себя последние соки.

- Мыши? Зубы - то, человечьи!

- Как человечьи? - он искренне удивился. Оказывается, Галька укусила его зубами! Этот факт только сейчас дошел до его сознания, и боль сразу стала какой-то особенной. - Вот стерва!...

Анатолий Павлович до мельчайших подробностей вспомнил перипетии вчерашнего дня. Ему стало жалко себя, жену, сына. Он примирительно положил руку на плечо жены.

- Ну назначили, ну перебрали по случаю, ну и перекусались, - виновато помолчал, - больше не буду, слышь?

Жена доверчиво уткнулась лицом в его грудь.

- А я письмо ночью, сыну, написала, про все.

Он не на шутку встревожился:

- Зачем? Где? Чего написала? - увидев на столе конверт, возмутился. - Кто просил?

- Сам говорил, - она снова ударилась в рев,- всех до тебя пересажали! И тебя пасодют!.. Чем ты лучше других? Работал бы и работал, как прежде! Может он тебя образумит?..

- Не надо! - Анатолий Павлович изорвал письмо на мелкие кусочки. - Я сам напишу!...

 

Пухлая, черная дверь директорского кабинета двумя щелчками выстрелила в спину Анатолия Павловича Евдокушкина.

- То-лик!

День был по-осеннему серым и неуютным.

Толик зябко поежился и, не обращая внимания на приветственные клаксоны автомобилей, запрыгал по сухим, между луж, островкам к бытовому корпусу. К его удовольствию, вся бригада уже разошлась по рабочим местам, и он, смахнув на пол окурки, расправил на столе чистый лист бумаги.

"Здравствуй, сын. У нас, здесь, все по-прежнему. Все живы и здоровы..." - так начал он письмо к сыну, на далекую Балтику.