ТИМКА И ТОМКА

 

- Тимка! – орет Томка Вертьянова мужу, как будто глухому, хотя он в двух шагах.

- Чово тебе? - так же зычно и воинственно отвечает Тимофей.

- Свинья чово-то захромала! Это не ты ее вчера по пьяни лягнул?

- Щас! Что мне – больше лягать что ли некого? Сама, чай, ей на ногу наступила - ходишь, как корова, ничего не замечаешь.

- Я хоть - как корова, а ты – как козел. Как от козла толку никакого нет, так и от тебя!

Тимофей ухмыляется, обнажая редкие, кривые, прокуренные зубы:

- Так уж и толку нет! А чово же тогда козы вокруг козла кругами ходют? Значит, зачем-то он нужен им! Ха-ха-ха! Чай, он производитель!

- Помолчал бы уж, тоже мне – производитель нашелся! Чем производить-то, лучше бы навоз из хлева выкинул. Скоро корова по брюхо в дерьме плавать будет.

Шумят, кричат, ругают друг дружку Тимка с Томкой. Вроде бы – ну чего тут хорошего? Не лучше ли бы в мире да в спокойствии жить? Да, видать, нет. Вот так – в крике да в шуме как-то привычнее, роднее. По-другому они уже не могут.

А ведь скандалы иногда и дракой заканчиваются. Схватит Томка что под руку попадется и – дрынь мужу по горбине. А тот, не будь дурак, изловчится да по физиономии своей супружнице кулаком. Смотришь, опять Тимка с Томкой раненые ходят. Тимка с мордой расцарапанной, а Томка с синячищем под глазом.

Такая война иногда начнется, ну, думаешь, конец семейной жизни. Ан нет – вечером опять оба в одну кровать лезут.

Тамарка, конечно, баба боевая, решительная, могла бы и в горницу спать уйти. Да вот беда – спать одна боится. Ночью ведь в селе это вам не в городе, где и фонари, и милиция, и народу на каждом квадратном метре по сто человек, а здесь – темень, глушь, тишина. Страшно!

А Тимофей не то чтобы темноты побаивается, просто одному в постели неуютно, тоскливо, куда веселее, когда под боком теплое бабье тело.

Вот и заканчиваются боевые действия с наступлением темноты.

А наутро снова:

- Тимка! Ты чово, железяка ржавая, грабли где поставил, я опять всю башку себе об их разбила. Чтоб тебя разорвало на части, гад ты поганый!

- А ты, дура безглазая, под ноги-то смотри! Чай, не на балу!

Далеко слышно Тимку с Томкой – орут, будто соревнуются. Полсела над их концертами потешается. А тем хоть бы хны – пусть слушают, так веселее. Еще наоборот, если что случится в их жизни веселое, так всех соседей созовут полюбоваться.

Вот, например, с Тимкой забавный случай произошел, так Томка всех подруг созвала, и они целой компанией над бедным Тимохой насмехались.

А случай был такой. Тимофей перед тем, как лечь спать, обязательно три важнейших дела исполнял: ел, курил и в уборную ходил. Вот однажды, будучи хорошо подвыпивши, поел он щец с кашей, папироску у окошка выкурил и в уборную пошел. Ну, ушел и ушел, каждый день так уходит. Значит, спать собрался. И спохватилась Томка только минут через сорок.

- Что он там – в дыру что ли провалился, с пьяну-то?- прокричала сама себе Томка и вышла на улицу.

И видит она, мечется по двору страшное чудище непонятное, как в сказке про аленький цветочек. И воет оно благим матом и бумкает, как колокол, когда то в забор ткнется, то в сарай.

Томка испугалась даже поначалу. Рявкнула, как кошка, когда на нее невзначай наступишь, метнулась было назад в сени, да вовремя поняла, что это ее драгоценный супруг по двору-то бегает. Только вместо башки у него – чугунок. Как он в этот чугунок залез – непонятно: то ли сам надел, то ли упал да нечаянно головой в него угодил. Не это важно. Главное, застрял Тимоха в этом сосуде, никак свою дурную башку оттуда вынуть не может. И вот воет, вот матерится там.

Томке бы выручать быстрее своего суженого, а она бегом по соседским дворам подружек звать. Одной-то скучно смеяться, да и не поверит никто потом, если свидетелей не пригласишь. А собрала баб, так они уж тут все и потешились. От смеху на землю попадали, слова вымолвить не могут. А Тимофей слышит рядом визг да гогот, еще больше ярится, поймать норовит кого-нибудь да отомстить за обиду. Лучше бы, конечно, Тамарку заловить да отдубасить, а то за чужую-то бабу потом и по морде можно словить.

Но не получается у Тимофея ничего. Никто в его растопыренные руки не попадает, бегают от него бабы. Визжат, подножки ставят, пинками угощают. Обидно!

Если бы мужики не пришли, так бы и загоняли Тимошку бабы, уж больно опасные догонялки Томка придумала – задыхаться стал Тимоха, не хватает ему воздуха в чугунке, ноги подгибаются, разум мутится. Всё! Смертушка за горло берет! Но на Тимохино счастье угомонили баб братья Кулагины – два богатыря тракториста, Иван да Валерка. Цыкнули, рыкнули, хохотушки и заткнулись. Да, по правде сказать, уж и сами видят, что бедой может потеха-то обернуться.

Кулагины усадили Тимоху на крыльцо и стали стягивать с головы чугунок. Опять заорал благим матом Тимоха – откуда только силы взялись.

- Я щас за топором сбегаю,- сказал Валерка Кулагин.

- Да у меня он рядом есть, вот в сенях лежит, - прокричала Томка. Метнувшись в сени, вынесла орудие труда и, подавая Валерке, спросила:

- А топор-то зачем?

Тот потрогал лезвие пальцем и будничным голосом ответил:

- Да вот щас голову отрубим, чугунок-то сразу и соскочит. А то жаль посуду-то, ее ведь теперь не укупишь.

Первым среагировал Тимоха. Вскочив с крыльца, он рванул по прямой, словно заяц от лисы. Но убежал недалеко - врезавшись в забор, он опрокинулся навзничь и затих.

- Ой, мужики, черт с ним, с чугунком-то! - вдруг заголосила Томка. – Тимка какой-никакой, а всё мужик. Оставьте вы ему голову-то его дурную! Разбейте вы этот чугунок!

- Ну, если ты просишь, - важно сказал Иван Кулагин, - то башку ему оставим. Тока потом за чугунок нас не ругай.

- Да не буду, черт с вами! Он мне за этот чугунок сам ответит!

Иван подошел к недвижимому телу Тимофея и стукнул легонько обухом по чугунку. Но чугунок не раскололся. Зато очухался Тимоха и сразу же забился в сильных руках братьев Кулагиных, как курица перед казнью.

- Мужики, пожалейте! Вы чо, я ведь тоже жить хочу! - глухо прозвучало из-под чугунка.

- Да не ной ты! - успокоил Валерка. – Щас чугунок расколем, и будешь живее всех живых. Давай, Иван.

Подняв Тимоху с земли, Иван размахнулся и тюкнул по чугунку еще раз.

- Бумммм! - звонко прозвучало над вечерним селом.

Тимоха снова упал.

- Не, так не пойдет,- сказал Валерка.- Ты его либо убьешь, как быка, либо глухим на всю жизнь сделаешь. Как же Тамарка с глухим общаться-то будет? Она не переживет такого облома – бабы впустую ругаться не любят, им обязательно слушатели нужны.

- А чего же делать-то?

- Бери его за ноги.

- Точно!

Братья схватили Тимоху за ноги, перевернули вниз головой, благо супротив них Тимоха шкетом казался, и встряхнули, как мешок с картошкой.

Чугунок с глухим стоном упал на землю, а Тимка снова заорал.

Вернув Тимоху в вертикальное положение, братья Кулагины посмотрели на фиолетовую, распухшую физиономию мученика и заржали. Как по команде, залились обидным смехом и бабы.

- Ты, Тимка, теперь, как Фантомас! - сквозь смех еле выдавил из себя Валерка. - Шел бы ты в кино. Деньги большие будешь зашибать.

Ничего не ответил Тимофей.

Посмотрел на хохочущих односельчан и ушел в дом, прижимая ладонями ободранные уши. Зная Томкины тайники, достал из одного из них грелку со спиртом, налил полный стакан и, не разбавляя водой, выпил. Только эта лошадиная доза спиртного привела его в чувство и примирила с судьбой, коварно подсунувшей на пути проклятый чугунок, и с предательством жены, выставившей его на посмешище соседей.

В порядке лирического отступления нужно сказать, откуда же в хозяйстве Тимки и Томки завелся спирт. Дело в том, что Тамарка работает на спиртзаводе, который является едва ли не единственным источником существования не только семьи боевых супругов, но и всего села Конобеева. Работающие на заводике конобеевцы приворовывают спирт, продают его и на вырученные барыши живут довольно сносно.

Нельзя сказать, что с воровством на заводе не борются. Всё есть – и высоченный забор, и проходная с вахтером, и рейды дирекции. Но - увы… Русский народ изворотливый, сметливый. За долгие десятилетия скудного существования люди научились выживать самостоятельно без помощи государства: не хотите так дать, сами возьмем. И берут.

Вспомнив свое босоногое детство, когда любимым развлечением была стрельба из рогатки по воронам, мужики приспособили нехитрое изобретение для нужд доставки спирта на волю. Между двумя арматуринами, врытыми в землю, натягивают резиновый жгут – рогатка готова. Закладывают вместо снаряда грелку, заполненную спиртом, растягивают посильнее жгут и – хлоп! – добыча летит через забор в кусты.

Женщины делают проще – грелки со спиртом проносят под одеждой. Не будет же, в самом деле, вахтер ощупывать каждую бабу. Да и побоялся бы, бабы на спиртзаводе здоровенные, не робкого десятка – так угостят по мордуленции, что мало не покажется. Впрочем, зачем вахтеру нарушителя ловить, если он после работы свой процент с вынесенного будет иметь?

Бывают, правда, и казусы.

Один такой произошел и с Тамаркой.

Навесили они с подругой Натальей по шесть грелок под платья и двинулись раздутые, как индюшки, обходными путями вдоль забора. А навстречу – директор! Видно, решил проверку учинить, поэтому и занесло его на задворки. Что делать? Наташка ахнула, заметалась, засуетилась, впору пояс с грелками расстегивать да выбрасывать. Но Тамарка поопытнее, посообразительнее – задрала подол, трусы спустила и села под забор, будто нужду малую справить, и Наташке свирепо так шипит:

- Скидавай штаны! Садись рядом!

Делать нечего, Наташка тоже уселась.

Директор ошалело уставился на них, стоит и слова сказать не может. Хлопнул пару раз губищами да и молвит сдуру:

- Вы чего это, бабы, делаете?

- А то не видите, Степан Василич! Нужду справляем! - отвечает ему Тамарка.- Садитесь и вы с нами, места на всех хватит.

Плюнул в сердцах директор и в контору заспешил. Все село с тех пор потешается над ним: у Тамарки-то язык что помело, всем растрепала, как директора в конфуз вогнала.

А уж своего Тимофея после «чугунной» истории Томка совсем засрамила. Каких только кличек ему не надавала - и Космонавтом, и Фантомасом, и Тыквой, и Роботом стала обзывать. И даже Аленьким цветочком. Причем тут цветочек? Так ведь чем непонятнее, тем обиднее.

Но хоть и ловка Тамарка, а и она разок влипла в историю. Причем в прямом смысле влипла. Месяца через два после того, как Тимофей Фантомасом стал.

Шла Тамарка как-то раз все с той же Наташкой по улице, лясы точила, косточки мужу перемывала. А навстречу - стадо коровье. Заболтались бабоньки, глянь - перед ними бык колхозный. Свирепый – страсть! За это в народе его Чеченом звали, хотя по паспорту у него какое-то другое имя было. Мужиков бывало, даже очень крепких, по земле катал, вдруг что не по нему. Только пастуха и слушался, да и то, поди, из-за кнута.

Стоит Чечен, морду к земле склонил, ногами землю роет, глазищами ворочает – того гляди, на рога поднимет.

Наташку как ветром сдуло – она на ногу легкая, да и страх подстегнул. Упорола на другой конец села. Залетела в избу, да не к себе, а в ту, где раньше, еще девчонкой, жила. Забежала, забилась в угол и кричит:

- Закрывай! Закрывай!

Еле водой отпоили добрые люди. А то бы, наверно, с испугу кликушей могла стать.

А Тамарку как пригвоздили! Хлопая по ляжкам руками, она только бессмысленно повторяла:

-Ах, батюшки! Ах, батюшки!

Проревев протяжно и страшно, бык бросился на бабу в ярко-красной кофте, которая изображала из себя подбитую птицу, тщетно пытающуюся улететь.

- Ай! - взвизгнула Тамарка и метнулась в сторону - там, у дома, стоял тоже ярко-красный «Запорожец». Плюхнувшись в грязь, Томка в мгновение ока, словно напуганная ящерка, заползла под машину и затихла.

Походив вокруг «Запорожца», покидав копытами в разные стороны грязь и боднув пару раз глухо загудевшее железо, Чечен нехотя двинулся дальше, бешеным оком выглядывая новых нарушителей спокойствия, покушающихся на его величие.

Стадо давно прошло.

Пастух, устало бредущий в хвосте стада, даже и не заметил этого маленького происшествия.

Тамарка, убедившись, что опасность миновала, попыталась вылезти из-под машины. Не тут-то было! Комплекции она была не худенькой, а посадка у «Запорожца», сами знаете, низенькая. Заклинило ее под железным брюхом автомобиля намертво. И как только она сумела в такую узенькую щелку залезть – уму непостижимо. Но факт остается фактом – Томка лежала, уткнувшись носом в грязь, а на спину ей давила, не давая возможности дышать, тяжеленная туша чуда автомобильной техники.

Бессильно елозя ногами и руками по грязи, Томка плакала и тихо причитала:

- Мамонька родная, спаси меня, моя хорошая… Я ж тут задохнуся… Да ежли я помру, на кого у меня скотина-то останется. На моего обалдуя-то ведь никакой надёжи нету! Ой, мамонька…

От страха Томка, видать, даже позабыла, что прошло уже три года, как похоронила она свою мамоньку.

Звать людей на помощь ей либо не приходило в голову, помутившуюся от пережитого стресса, либо просто не хватало сил кричать - она так плотно лежала под днищем, что не было возможности глубоко вздохнуть и направить достаточное количество воздуха в голосовые связки.

Неизвестно, сколько бы еще пролежала замурованная Тамарка, если бы Тарас Цыплёнков, одноногий инвалид, владелец железного коня, не надумал куда-то съездить. Поскрипывая своим протезом, он подковылял к «Запорожцу», открыл дверцу и только было стал садиться, как вдруг кто-то хвать его за здоровую ногу! Тараска глянул вниз – а там чья-то рука из-под брюха машины вылезла и теребит его за штанину. Инвалид был не очень храброго десятка, поэтому от увиденного сразу ошалел. Отдернув ногу, он с размаху пнул страшную, черную, грязную, костлявую руку, напоминающую ужасную конечность гниющего мертвеца. Но футболист из него получился хреновый – не устояв на пластмассовой ноге, он рухнул в грязь рядом со своим железным другом.

То, что он увидел под машиной, повергло его в еще больший ужас. Там лежало полураздавленное, измазанное грязью и, как показалось инвалиду, кровью чье-то тело, издающее предсмертные хрипы и слабо шевелящее конечностями.

- Ёштвоювдыхало! – выдохнул Тарас. - Задавил кого-то! Теперь мне полный абзац!

Не соображая, что делает, Цыплёнков попытался двинуться по-пластунски к дому. Но не тут-то было. Что-то не давало ему уползти. Оглянувшись, он с ужасом увидел, что агонизирующая жертва продолжает держать его за штанину. Резво перевернувшись на спину и по щенячьи заскулив, он расстегнул брючный ремень и, отрывая пуговицы, стал стягивать штаны. Словно змея из кожи, он выполз из брюк и снова рванулся в сторону дома. Но протез запутался в штанине. Тарас стал отстегивать его. Еще немного - и он будет свободен!

- Тарас! Не уходи! Это же я – Томка Вертьянова. Спаси меня, Тарас!

Жалобный сдавленный голос из-под машины как-то враз отрезвил Цыплёнкова. Он взглянул на свои заголившиеся полторы конечности, застеснялся, вполз опять в штаны и неестественно высоким голосом спросил:

- Томк, это ты, что ли?

- Да я! Вытащи меня отсюда.

- А ты как под машину попала, я ведь трезвый приехал, не мог же я тебя задавить и даже не заметить?

- Да Чечен меня сюда загнал, чтоб у него глаза повылазили, у бычины проклятого! Вытащи меня, Тарас! Задыхаюсь я.

Цыплёнков взялся за высунутую руку Тамарки и стал тянуть. Томка застонала, но не сдвинулась ни на сантиметр.

- Ща, подожди, - сказал Тарас.- Я за помощью сбегаю.

Доковыляв кое-как до дома, он застучал в окно:

- Анисья! Анисья! Подь сюды!

В окне показалось лицо жены. Увидев перемазанного грязью Тараса, она охнула. Через мгновение, грохнув дубовой дверью, Анисья выскочила на крыльцо.

-Что с тобой, Тарас! Кто тебя так упахтал? Ай случилось чего? - затараторила она.

- Перестань трещать! - зло оборвал ее муж. - Беги быстрей за Тимкой Вертьяновым, да этих бугаёв Кулагиных кликни. Скажи, Томка под «Запорожец» ко мне залезла, а вылезть не может. Пусть быстрее бегут, а то задохнется она.

Анисья кинулась бежать.

Минут через пятнадцать вокруг цыплёнковского автомобиля столпилось с десяток баб и мужиков. Руководил спасательными работами Тимка.

Схватив жену за одну ногу и приказав соседу Василию взяться за другую, он громко скомандовал:

- Раз-два-взяли! Раз-два-взяли! Тянем, потянем – вытянуть не можем!

Он явно наслаждался унижением своей жены, видно, не забылась еще обида, нанесенная Томкой при снятии с его головы чугунка.

- Раз-два-дружно! Раз-два-вместе! – весело покрикивал он.

Томка выла под машиной, как раненая волчица.

- У-у-у! Больно! Сукин сын! Ноги-те оторвешь!

- А они тебе зачем, ноги-те? - издевался Тимка. - Вот щас оторву, и будешь, как ванька-встанька, на жопе кувыркаться.

- Мужики-и-и! - ныла тоскливо Томка. - Он ведь меня изувечит! Спасите меня от этого изверга!

Опять, как и в «чугунной» истории, положение спасли здоровяки Кулагины. Подойдя к месту происшествия, они, не сговариваясь, взяли «Запорожец» за передок и легко приподняли его.

- Выползай, Мересьев! - пошутил Валерка.

Иван Кулагин смачно заржал и чуть не уронил машину на ползущую Тамарку.

Но никто больше не поддержал веселья, даже Тимоха. Хотя, посмотрев на жалкое грязное обличье жены, он не удержался, чтобы не съязвить:

- Что – допрыгалась, курица!?

Томка, ни на кого не глядя, рванула домой.

 

Эти два приключения – «чугунное» и «бычачье» - словно подлили масла в огонь. Перебранки между Тимкой и Томкой участились и все чаще заканчивались потасовками.

Беда пришла как всегда нежданно.

Ругаться в этот вечер начали лениво, а закончилось…

Если бы не было свидетелей, может быть, все и обошлось бы. Но принес черт соседку Наташку, и Томка при постороннем-то человеке совсем не на шутку разошлась.

- В этом году из-за этого Космонавта совсем без помидоров остались - жаловалась она подруге.- Какого-то нового сорту он из города привез. Говорил, что уж больно урожа-а-айный. Фигу с маслом! Какие-то живодристики выросли, а не помидоры. А уж маленькие – не больше, чем у этого Фантомаса в штанах.

Тимка лежал на печи и изредка лениво отругивался. Услышав несправедливые отзывы о своем урожае и обидные намеки на мужское достоинство, он заорал: «Ах, так! Не нравятся, значит!» - и швырнул с печки корзинку с помидорами.

Томка, не стерпев такого безобразия, озверела.

- Ах, ты, окаянный, да я тебя сейчас убью, жестянка самоварная! Да я тебе щас ухватом всю морду бесстыжую изувечу!

Схватив и впрямь ухват, она выскочила из упечи и обомлела.

Тимка босиком плясал на груде помидоров. Кровавые брызги и липкая мякоть летели в разные стороны, заляпывая портреты умерших родственников, Томкину подругу Наташку, мебель и белоснежные занавески.

Размахнувшись, Томка саданула мужа по голове своим орудием. Палка звучно чмокнула Тимку по лбу. Пошатнувшись, он остановился, очумело посмотрел на жену, потом вырвал из ее рук ухват, одним махом через коленку переломил черенок, кинул обломки в стороны и закричал, брызгая слюной:

- Так ты меня убить хотела, да?! Убить!? Ты без мужика хочешь пожить? Так живи, гадюка подколодная, живи!

Тимка опустился на колени и стал со всего маху колотиться головой об пол.

- Вот тебе, сука! Вот тебе!

Кровь смешалась с томатным соком. Страшную картину представляло лицо Тимки. Наташка, перепугавшись, выскочила за дверь – побежала за подмогой. Она поняла, что Тимоху надо спасать – Томка доведет мужа до греха. И та действительно даже не пошевельнулась, чтобы утихомирить разошедшегося Тимоху.

- Давай! Давай! – подзадоривала она Тимку. - Морда-то сковородкой станет - блины на ней печь будем.

- Вот тебе, гадина ползучая, вот тебе!

Когда Наташка вернулась с мужем, Тимка уже успокоился. Лежа на левом боку в помидорном месиве, он тянул правую руку вверх и хрипло и невнятно, словно пьяный, просил:

-Томк, подыми меня, Томк, подыми…

Томка снимала испачканные занавески и кричала:

- Я тебя подыму, я тебя, плясун, подыму. Так сейчас подыму, не обрадуешься!

Василий, муж Наташки, поднял неожиданно тяжелое тело соседа и уложил его на кровать. Тамарка, увидев, что испачканный в помидорной каше Тимка оказался на чистом одеяле, заорала теперь на Василия:

- Ты куды его положил!? А ну, скидывай его на пол! Пусть, как чушка, там валяется! Я что теперь - за ним неделю всё отмывать буду?

-Угомонись, - грубо и резко сказал Василий. – Не видишь – парализовало его.

Томка застыла на месте.

- Да ты чо?

- Вот тебе и чо! Лаять надо поменьше! - зло ответил Василий. - Ладно, я пошел машину искать, в больницу его надо везти.

 

Умер Тимофей в больнице от инсульта.

Гроб с его телом стоял на обеденном столе под образами. Между пальцами связанных бинтом рук покойного была воткнута горящая свеча. Тимка лежал непривычно серьезный и тихий.

Но обычной похоронной тишины в доме Вертьяновых не было.

Томка суетилась по дому, готовя поминки, и ругала Тимку:

- Ну, улегся! И ножки протянул. Чего молчишь? Ишь, умник тоже мне нашелся. Сам лежит-полеживает, а я бегай тут - поминки ему готовь. И здесь меня перехитрил – на себя работать заставил. Вставай, нечего валяться впустую. Всех людей взбаламутил, вишь сколько народу привалило. Детей вон из городу сорвал. Чай, у них работа, семьи. Не до тебя, чай, им.

Ни слезинки не выкатилось из Томкиных глаз. Так и пробурчала, словно заведенная, все похоронные дни.

Добросовестно справила и девять дней, и сорок… И тоже не плакала.

На могилу ходила часто, что было уж совсем неожиданно. Вроде бы – ругала, ругала, а теперь вот и отмаялась бы. Так нет… Чуть не каждый день смотришь – опять Тамарка в сторону кладбища бредет.

Если ненароком рядом окажешься, то услышишь, как она с усопшим общается:

- Ну, чего ты тут разлегся? Куда твои глаза смотрели, а!? Ведь сперли скамейку-то! Тебя для чего тут положили? Чтобы стерег все. Я, можно сказать, надрываюсь, твою могилку уделываю, а тебе уж и последить лень. Я на чём же теперь сидеть-то буду, а? Тебе-то хорошо - ты там отдыхаешь, а я ведь уже наработалась за день-то, умаялась. Сил нету! А ты, Фантомас чертов, прохлаждаешься! Смотри у меня! Последний раз тебе скамейку тут оборудую! Если не устережешь, больше к тебе и ходить не буду! Поскучаешь тут без меня!

И год прошел, и два…

И что ни разговор у Тамарки с подружками – все на своего Тимоху переводит. Часами байки про него подругам травит. А потом вздохнет, подопрет щеку кулачком да и скажет вдруг:

-А ведь любила я его, девоньки!

 

Вот такая странная любовь у русских баб.

 

1999