Уборка дома окончена: ковры почищены, мебель, картины,

безделушки - все вытерто. Татьяна обвела взглядом гостиную и облегченно

вздохнула. Напоследок она взяла с

камина портрет и, все еще с тряпкой в руке, присела на корточки на ковре.

Вот уже четыре месяца раз в неделю она приходит убирать этот дом и

всегда во время работы то и дело

поглядывает на этот портрет, а перед уходом, если есть возможность,

задерживает взгляд на нем подольше. Что-то очень притягивало ее в

живом, открытом взгляде молодого

человека и, глядя на него, она всегда немного грустила о ком-то

невстреченном.

Этот портрет был фотографией сына хозяев. Хозяева - старая

супружеская пара. Он невысокий, худой, с довольно красивым смугловатым

лицом, очень подвижный, но всегда

молчаливый. Он никогда не говорит с Татьяной и даже не смотрит на нее.

Как будто ее нет, или она - невидимка. И только когда он берет какой-

нибудь предмет и начинает

демонстративно разглядывать, нет ли на нем пыли, Татьяна чувствует, что

он знает о ее присутствии и молча дает ей понять, что за ее работой следят.

Татьяна не любила хозяина,

побаивалась его и радовалась, когда он уходил. А уходил он почти каждый

раз, когда Татьяна приходила. Брал сумку и отправлялся за покупками или

просто погулять. Видно было,

что он не любил оставлять жену одну и пользовался случаем.

Его жена, согнувшаяся старушка, никуда не выходила и по дому

передвигалась только с помощью инвалидного кресла. Пока Татьяна

убирала дом, хозяйка неизменно сидела за

письменным столом, заваленным газетами, и слушала радио, которое стояло

тут же, на столе. Хозяйка была полной противоположностью мужу:

приветливая, разговорчивая, совсем не

придирчивая. К ней, к Татьяне, своей работнице-иммигрантке, живущей в

Канаде всего шесть месяцев, она относилась с уважением.

Учитывая скудный Татьянин английский, она говорила с ней медленно,

выбирала простые слова, объясняла непонятные и как человек

интеллигентный просила Татьяну научить и ее

некоторым русским словам. Из их разговоров Татьяна узнала, что

привлекавший ее портрет - совсем недавняя фотография их сына, что ему

двадцать семь лет, живет он в сельской

местности, вместе с молодой женой держит небольшую ферму и иногда

приезжает навестить родителей. Татьяне не верилось, что это их сын, а

не внук и, не в силах сдержать

любопытство, она несколько раз осторожно расспрашивала хозяйку, а та с

удовольствием ей отвечала и показывала семейный альбом. Да, это был

поздний брак, поздняя любовь.

Хозяйка любила говорить о своей счастливой женской судьбе, о том, как

нежно о ней заботился муж, о том, что любовь - это главное в жизни. В

молодости, судя по фотографиям, она

была некрасива: худая, нескладная, продолговатое, неправильное лицо,

длинноватый нос, но веселые, умные глаза. Теперь же вся она была какая-

то маленькая, округлившаяся, и

слова "красива" и "некрасива" были одинаково неприменимы к ней. На нее

просто приятно было смотреть. И Татьяна смотрела на ее беспечное, всегда

улыбающееся лицо и верила

всему, что она ей говорила.

Татьяна подсчитала, что хозяйке было уже сорок три года, когда у них

родился единственный сын, и это как бы утешало ее, поднимало ей дух.

Ведь ей самой уже тридцать

восемь, она одинока, бездетна. В двадцать три года, не став избранницей

того, кто ей нравился, и, слыша от замужних, не слишком удачливых

подружек устрашающее" Ведь ты уже

старая дева!", она польстилась на внимание веселого, красивого парня,

слегка увлеклась и поспешила выйти за него. Остаться старой девой ей уже

не грозило, но и счастливой женой

она не сделалась. Муж оказался неудачником, большим любителем

алкоголя, и их брак, хоть и тянулся долго, в конце концов, распался.

Из советской России она уезжала в смутной надежде, что, может быть,

там, далеко за морями, вдруг что-то произойдет... Кто знает? Ведь немало

есть случаев...

Дверь из прихожей открылась, и вошел не хозяин, который должен был

вот-вот появиться, а он, его сын. Татьяна сразу узнала его по портрету,

хотя он выглядел еще моложе

своих лет. Быстро одернув свой красный, цветастый халатик и приложив

руку к большой декоративной заколке, держащей поднятые сзади волосы,

она взглянула на вошедшего

коротко и строго, как и положено домработнице. А юноша, увидев

незнакомую женщину с его портретом в руке, выразительно улыбнулся,

поклонился, сказав "Hello", и направился во

внутренние комнаты, куда несколько минут назад проковыляла его мать.

Удаляясь, он оглянулся и еще раз улыбнулся Татьяне. Сердце у нее бешено

заколотилось. Она поставила

портрет обратно на камин и, когда шла в ванную, чтобы переодеться, у нее

кружилась голова.

Она одевалась, и перед глазами стоял уже не портрет, а живой человек.

Волнистые светлые волосы, серо-голубые глаза и что-то нежное и дерзкое в

улыбке, во всем его облике.

Как похож на Сергея Есенина! Татьяна распустила свои каштановые волосы,

медленно причесывалась, прихорашивалась перед зеркалом, и в это время

что-то тайное, заброшенное и

забытое осветилось в ее душе. Все заботы и тревоги ее стали меркнуть и

отступать, и какая-то новая сила, и свежесть, и легкость стали ее

наполнять, наполнять, и она ясно вдруг

поняла: ведь это именно то состояние, в котором женщина и должна

пребывать... Она вышла из ванной, прошла через гостиную в прихожую и

там увидела хозяина, который только

что пришел. Она сказала ему «Good-bye» и, как всегда, не глядя, он что-то

еле слышно ей пробормотал. Но сейчас это не омрачило ее настроения.

На улице шел мелкий дождик, и Татьяна пошла быстро, но не прошло и

двух минут, как чьи-то торопливые шаги и оклик по-английски заставили ее

остановиться и обернуться.

- Постойте! Как же Вы пойдете?

" Сергей... Увидел из окна, пожалел", - Татьяна удивилась, что никогда

не интересовалась его именем, про себя называла его "сыном" и сейчас

вдруг так его окрестила.

Он подошел и протянул ей зонт. Лицо его было простым и серьезным.

Она же, охотно взяв зонтик, одобрительно улыбнулась ему, уже не как

домработница, а как вроде бы мать

или старшая сестра.

Под зонтиком, с комфортом, Татьяна шла уже медленней. Да и дождик,

пахнущий весной, был небольшой и даже приятный. Идя по маленьким

улочкам, Татьяна любовалась

нежной зеленью травы и деревьев, аккуратными домиками и ухоженными

газонами, сплошь покрытыми цветами. Красные, желтые, белые,

фиолетовые, всевозможных оттенков, они

тянулись, как гирлянды, и вдоль стен домов. Цветы пестрели и в горшках, и

в изящных вазонах, то торжественно на дорожках, ведущих к домам, то

кокетливо на ступеньках

крылечек, на открытых верандах. И эта яркая россыпь при тусклом небе и

при дожде делала улочки уютными, говорила о радушных и прилежных

людях, о радости жизни, о

торжестве весны.

Татьяна видела, как из одного домика вышел почтальон и бодро пошел

по тропинке, затем свернул к соседнему домику и так же бодро зашагал к

его крыльцу. Почтальон с его

большой сумкой и пачкой писем в руке придавал всему еще более

жизнерадостный, благополучный какой-то вид, даже сказочный вид.

И что-то еще, особенное, как будто знакомое, но неуловимое, было и в

запахе дождя, и во взглядах цветов, и в самом дыхании земли - во всем

этом весеннем окружении.

Татьяна как бы вернулась в свой старый дом или встретила старых друзей...

Давно уже не была она такой оживленной. А все юный фермер! Это он ее

разбудил, вызволил из пустоты,

неопределенности и сомнений, в которых она пребывала уже долгое время.

Она не увидит его больше, да и не надо. Зато знает уже, что жива, что

здорова и что где-то есть человек,

который ей нужен, и, раз она знает об этом, она непременно его найдет.

Он может встретиться за любым поворотом, в один из летних вечеров

или осенним серым днем...

Вдоль тротуара кое-где цвела сирень. Татьяна остановилась около

высокого куста, осторожно сорвала мокрую ветку и стала с наслаждением

вдыхать знакомый, влажный аромат.

И, как это часто с ней бывало, сирень, дождик и зонтик напомнили ей

старую картинку.

Тогда тоже цвела сирень. Шли выпускные экзамены. На тихой улице

перед школой стояли небольшими группами или прогуливались

десятиклассники, в парадных формах,

взволнованные и торжественные. Девочки, и среди них Татьяна, гадали на

цветках сирени: сдам - не сдам... И вдруг Татьяна увидела маму. Они жили

недалеко, на той же улице, и

мама шла домой. Она шла с подругой. Утро было теплое и солнечное, но

шел мелкий дождик. Мамина подруга, высокая, статная брюнетка, жена

директора большого завода, была в

белом прозрачном плаще и под белым прозрачным зонтиком. Она что-то

говорила маме, плавно жестикулируя свободной рукой. Мама, меньше ее

ростом, была в поношенном

штапельном платье и коротком жакетике от старого костюма. Она увлеченно

слушала подругу, глядя на нее снизу вверх, и поглаживала лицо веткой

белой сирени. Увидев Таню, она

радостно удивилась, что-то воскликнула и расцвела в улыбке. Вот и вся

картинка: серебристый дождик, солнце, подруга, вся в белом, прозрачном,

мамино счастливое лицо и не

зонтик, а ветка сирени в руке....

Мама рано овдовела, и остались они втроем (у Татьяны была еще

сестра). Жили очень скудно. Зонтика у них не было никогда. О такой

роскоши даже не думали. Да что зонтик...

Татьяна не помнила, например, что бы в школьном возрасте у нее были

варежки. Или теплая обувь зимой. Зато всегда было закутано горло, так как

вечно болело. Но все равно было

весело жить!.. Пестрое детство мелькнуло перед внутренним взором

Татьяны. Оно казалось бесконечной, неправдоподобной, совершенно

отдельной какой-то жизнью. Мама была

простым инженером, но держалась всегда с достоинством. Она никогда не

жаловалась на жизнь, и ее лицо никогда не было грустным. А им, детям, и в

голову не приходило, что они

бедны, что жизнь бывает и другой...

" А вот теперь-то можно жить и по-другому! - Татьяна вдруг

переменилась и с вызывающей улыбкой посмотрела вдаль, поверх всего. -

Стоит только очень захотеть, -

рассуждала она, - и всех забот как не бывало!.. Потому что у нее есть

Майкл". Майкл - ее новый знакомый. Она встретила его в доме своих

приятелей два месяца тому назад, и с тех

пор они виделись уже много раз, чаще у тех же приятелей, два раза в

солнечные дни на пикниках с его друзьями, иногда у них в гостях.

Майкл - пятидесятидвухлетний мужчина с кавказской наружностью и

такого же происхождения, невысокий, полноватый, со слегка поседевшими

волосами. Он эмигрировал из

Советского Союза тридцать лет тому назад. У него какое-то свое дело,

живет он один в собственном доме, имеет дачу, лодку и подыскивает себе

спутницу жизни. "Желательно из

новеньких, из русских", - сказали ей знакомые. Еще они сказали, что она,

Татьяна, сразу ему понравилась. Он просил больше ни с кем его не

знакомить и так отозвался о ней: " Вся

из себя такая русская, хорошенькая, спокойненькая и ростом мне подходит.

Как раз то, что надо!"

Они виделись всегда на людях, и лишь когда он ее провожал, они были

одни, и тогда он высказывал ей свои мысли и взгляды на жизнь. Провожая

ее раз на работу, с каким

умилением он смотрел на ее простую рабочую сумку, на дешевые туфли! И,

как бы думая вслух, рассуждал, что все это временно, что она достойна

лучшей, беззаботной жизни, что

работать, добывать деньги - это дело мужчины, а женщине полагается

только смотреть за домом и следить за собой - беречь молодость и красоту.

Татьяна мечтательно слушала,

расслаблялась, рисовала себе радужные картины. Как было бы хорошо и

легко, если не стало бы вдруг забот и тревог! И страха перед неизвестным

будущим.

В одно воскресенье, пригласив ее в кино, Майкл предложил ей сначала

пообедать у него. В его чистом, ухоженном доме стояла современная, но

сделанная под

старину мебель, сверкал хрусталь, в расписных китайских вазах на полу

"цвели" искусственные гладиолусы. Майкл накрыл роскошный стол:

европейские

деликатесы из русского магазина и вкусное, экзотическое кавказское

блюдо, которое сам приготовил.

" Как он любит жизнь! "- подумала тогда Татьяна с каким-то сложным

чувством удивления, и восхищения, и необъяснимой грусти. На протяжении

обеда он то и дело поглядывал на

Татьяну своим проникновенным, улыбающимся взглядом. Ей неприятен был

этот взгляд. Неприятен был и его туалет: слишком обтяжные джинсы на

солидном животе, светло-серый

пиджак, розовая рубашка и массивная золотая цепочка на волосатой груди.

Ему хотелось выглядеть моложе, а получалось что-то очень уж

женственное. Татьяна еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Она

старалась меньше на него смотреть, и ей

приходилось делать рассеянный вид, но, чтобы смягчить этот вид, она тоже

улыбалась.

Зато он выглядел мужественным и вызывал в ней уважение, когда

рассказывал о своем эмигрантском пути, скорее даже не рассказывал, а

скупо и как о чем-то

незначительном отвечал на ее расспросы.

Это от других она слышала, что он рано лишился родителей и вырос в

детдоме, что здесь он окончил университет, много и с энтузиазмом работал;

когда надо было, он брал

дополнительные курсы, не прекращая трудиться; он хорошо овладел

английским языком, неплохо французским, и перед ним постоянно была

новая цель.

Что касается его отношения к Татьяне, то он события не торопил: просто

радовался их знакомству и подчеркнуто замечал ее одиночество и нужду.

Вел себя он с

ней корректно, вольностей не допускал, хотя почти сразу стал говорить ей

ты.

" Простенькая, нетребовательная, доступненькая - в общем,

подходящая", - такой она видела себя в его глазах.

В своей "прошлой" жизни, в России, Татьяна, медсестра по профессии,

работала в поликлинике. Однажды она слышала, как врач говорил

пациентке, что у каждого человека на груди

есть табличка. На ней сказано, что человек собой представляет, что думает

сам о себе. Соответственно и окружающие к нему относятся. Тогда Татьяна

посмеялась, а теперь об этом

вспоминала с беспокойством. «Представляю, что у меня там написано!» -

говорила она себе.

В тот день, на обеде, Майкл в поисках чего-то открывал один за другим

ящики комода и, пока искал, говорил-приговаривал: " Сначала будешь мне

любовницей, потом женой... а

потом матерью". Говорил просто, бесстрастно, как будто все уже было

решено, и она только и ждет, когда ее осчастливят.

Все в Татьяне вспыхнуло и возмутилось, и гневные слова готовы были

вырваться, но она сдержалась и промолчала. На всякий случай. На случай,

если все-таки

решится выйти за него. Она не исключала такой возможности, и при этой

мысли гнев ее остывал, а чувство униженности притуплялось. Она не раз

говорила себе:

«Гораздо лучше разгуливать в красивом, длинном платье по зеленому

двору собственного дома с книгой или с модным журналом в руке, чем

чувствовать себя невидимкой в чужом

доме, в рабочем халате, с грязной тряпкой в руках». А путешествия!.. А

Флорида!.. Майкл уже говорил ей об этом, по привычке вслух делясь своими

мыслями: « Летом будем ездить

в Европу, а зимой - во Флориду...»

Татьяна приблизилась к высотному зданию, где снимала комнату, и

увидела Майкла и его машину. Он знал, когда она возвращается.

- Ну, здравствуй! Как прошла работа? - сказал он, подходя с веселой

улыбкой и, не дожидаясь ответа, продолжал: - Я еду сейчас по делам, но

очень хотелось увидеть тебя.

Они подошли к подъезду и, открывая дверь, он осторожно положил руку

на ее талию. Она инстинктивно, слегка отстранилась и, когда они уже

стояли в подъезде, он с жалкой

улыбкой сказал:

- Скромность - это хорошо. Это украшает. Но все-таки... и женщина

должна как-то показать, что мужчина ей нравится. В этом нет ничего

плохого, наоборот... Ну, хоть что-нибудь

сказать...

" А, если нечего сказать..." - Татьяна задумчиво улыбнулась в ответ. В

подъезде никого не было, и Майкл снова заговорил:

- Вообще, женщина - это могущественное существо. В женщине боль-ша-

ая сила. Она, если захочет, может добиться всего от мужчины. Вот скажет:

«Прыгни из окна!» - и он

прыгнет.

«Если захочет... А ты... ничего, ничего ты не знаешь о женщинах. Вот

прожил уже жизнь, так много учился и ничего, ничего не узнал». - Татьяна

думала так, но сказать ничего не

могла, и ей стало тягостно и неловко от своей немоты.

К счастью, Майкл посмотрел на часы и заторопился. Он похлопал

Татьяну по плечу, пронзив своей долгой, доверительной улыбкой, от

которой ей всегда хотелось

отвести глаза, и на прощание сказал:

- Ладно, ладно, не смущайся! Иди, отдыхай! Вечером позвоню, куда-

нибудь пойдем.

Он ушел, а у Татьяны осталось непонятное и такое неуместное сейчас

ощущение вины и досады.

Но, когда она поднялась к себе и потом разделась и освежилась в душе,

это ощущение исчезло и забылось. Вместе с физической свежестью к ней

вернулась и душевная

свежесть. Она чувствовала себя, как после удивительного, хорошего сна:

события его уже размылись и ускользнули, но осталось радостное,

праздничное настроение.

Татьяна прибрала немного комнату, включила по привычке телевизор,

но тотчас почувствовала, что нет интереса смотреть, что делает совсем не

то. Она посещала вечерние курсы

английского языка, но не регулярно, часто пропускала. Сегодня как раз

день занятий, можно было пойти. Надо пойти! Чем скорее она освоит язык и

поступит в колледж, тем скорее

она подтвердит свою профессию медсестры.

Татьяна выключила телевизор, достала свои записи с курсов, учебник,

словарь и, уютно устроившись за столом, взялась с подъемом, даже с

удовольствием за выполнение

накопленных заданий. В процессе работы обнаружила вдруг, как интересно

работать со словарем. Вот уж не думала, что так забавно просто его читать!

Она выписывала интересные

выражения и все больше вникала в суть языка.

Татьяна так увлеклась, что не заметила, как пролетели часы. Скоро надо

собираться. Мысль о вечерней школе, об однокурсниках была, как никогда,

приятна, и Татьяна

радовалась приближению вечера.

Вдруг из гостиной раздался голос хозяйки квартиры:

- Татьяна! К вам пришли!

В ее комнату постучали, и вошел Майкл, закрыв за собой дверь.

Татьяна, в домашнем платье, в тапочках, была в растерянности и

недоумении.

- Я не ждала совсем...

- Знаю, знаю! Правильно: посторонних и не надо пускать. Но мне можно.

Он по-свойски сел на стул, с умилением оглядел Татьяну, потом окинул

взглядом комнату.

- Хорошо у тебя, чистенько. Молодец! Мебель хозяйская?

- Да, конечно, - Татьяна, сложив руки на груди и опустив глаза,

заходила по комнате. - Я никуда не пойду, Майкл!

- Что случилось?

- Не случилось... Мне просто не хочется.

Майкл молчал. Он весь напрягся и насторожился. Наконец, спросил:

- Ты хочешь, чтобы я ушел? - неприятная твердость прозвучала в его

вопросе.

- Вы не должны были приходить, Майкл...

- Скажи, я нравлюсь тебе? - его голос звучал по-прежнему твердо.

- Конечно... Вы серьезный, порядочный человек... Я помню, Майкл, все,

что Вы мне говорили и ... - она остановилась, чтобы перевести дыхание, а

он в этот момент ей очень

дружелюбно улыбнулся и не дал договорить:

- Я понял, - Майкл встал, выпрямился. - Ну, что же? Женщина, как

говорится, выбирает... Желаю тебе найти хорошего человека... доброго,

работящего... надежного, - и уже

подойдя к двери и медленно поворачивая ручку, он добавил: - Извини, если

чем-то обидел тебя. Ей-богу, не хотел.

Затем он так же медленно открыл дверь и тихо вышел. Оставшись одна,

Татьяна еще постояла чуть-чуть неподвижно, потом опустилась на диван. «

Как это все неуместно, глупо, -

думала она. - И это гадкое чувство вины, и стыда, и не понятно, чего

еще...»

Но одно было точно ясно: не нужно ей это все, не нужно...

«Не нужно!» - решительно повторила она себе, быстро поднялась и

стала собираться.

Через полчаса она шла по оживленной улице. Вечерний воздух,

наполненный ароматами молодой весенней листвы, быстро смыл ее

досадные мысли, и она снова была во власти

парения, навеянного утренней встречей. А юный фермер, казавшийся то

принцем ей, то пажем, смотрел теперь из рамки своего портрета и шел пока

еще с ней рядом, как путеводная

звезда.

И поразило ее вдруг собственное дыхание. Кажется, никогда она не

дышала так глубоко и легко. Или, может быть, это было очень давно. Оно

пришло, это дыхание, само собой,

вместе с новым, не знакомым ей чувством свободы. «Так вот как,

оказывается, можно дышать!» - все больше и больше удивлялась Татьяна...

Около школы ее встречали приветливые, внимательные взгляды

знакомых и незнакомых людей. Что читали они на ее «табличке»? Она не

знала, но видела по их

лицам, что прежней надписи там уже нет.