Глава 3

 

«Что вы смотрите на меня бездари? Думаете, сможете обвести меня вокруг пальца и смыться? Не получится, я сегодня зол, я всегда зол. Знали бы вы все вместе взятые, будущие специалисты кислых щей, откуда берётся эта злость! Я наверное никогда от неё не избавлюсь! Почему вас со всех специальностей так мало? Неужели немецкий язык утратил свою популярность? Молчите? Боитесь? Правильно мать вашу! Нужно уважать преподавателя, потому что он на вас бестолочей, тратит часть своей жизни. Зубков, Коринова, Дрыгайло (ну и фамилия!)….. все здесь!? Ну что? Уважаемые! Начнём нашу экзекуцию? Сеченова Эля! Кто это? Кто? Поднимите руку! Подойдите за билетом ко мне с зачёткой!

Я, Бундхен Артур Эдгарович, родился в Мюнхене, в семье несчастного немца и русской эмигрантки в 1971 году. В 1991 году эмигрировал в Россию, бросив мать с моей сестрой. Почему мой отец Эдгар несчастен? Это интересный вопрос. Ответ прост, он не знал уважения в нашей семье, и он никогда не задавался вопросом почему он и мама альбиносы, а я получился такой арабчонок. Все думают, что во мне течёт скандинавская кровь, а моя внешность это лишь мутация генов. Пусть думают, что так, это ведь красивая легенда. Нет друзья мои, всё было гораздо проще, просто мою мать от работы, где она работала архитектором, посылали набираться опыта в ОАЭ, а в какую страну я точно не помню. Естественно её «тонкая душевная организация» не выдержала жаркого напора, местных знойных коллег по цеху. Подружившись с одним арабом, по имени Мустафа, она не думала в тот момент ни о чём, ни об отце, ни о родном доме. Вскоре их дружба переросла в так сказать неформальные отношения. Она просто отдалась этому арабу без зазрения совести, обманув отца, она легла рядом с ним, как будто ничего не сотворила. Скорее всего, как я думаю, мой отец просто- напросто не вышел темпераментом. Белокурый, кудрявый в очках с толстой оправой, для людей он был просто смешным человеком, которого все обманывали и смеялись над ним. Через месяц она приехала уже со мной обратно в Германию, отец ничего не заметил или просто сделал вид. Если бы он даже действительно узнал, что она переспала с арабом, он бы не оставил её. В общем, я узнал это уже в зрелом возрасте, поэтому обоснованно оставил их с сестрой, когда отца уже не было в живых. А что? Имею право, я считаю, что это предательство всей её жизни. Она предавала меня и моего отца ласково с нежностью, любя и лелея. Я дитя порока, какого мне было это узнать!? Мой отец точно не знал, что я не его сын. Он так любил меня и маму, что мысли об измене у него не возникало, хотя родственники, наши соседи Тилль и Клаудия, все в один голос шутили насчёт моей южной внешности «Ой Артур! Какой ты загорелый!» Я её не прощу никогда, такое не прощается.

Эмигрировав в Россию и поступив в университет, я освоился в местной общаге. Россия в моём сознании была слишком огромной и чужой для меня, в Германии я привык к порядку, к местным кротким нравам и чистоте. Германия по сравнению с Россией была маленькой и уютной тётушкой. Россия же в моих ассоциациях стала для меня одинокой, холодной вдовой, такой заброшенной и никому не нужной, но в то же время для меня она была необычной, загадочной и необъятной, за это я её полюбил, и смирился. Мне нравились вечная темень, мерзлота и огни города W. Выглядывая в окно я чувствовал какую то высшую силу которая правит нами. Главное, что у России и у этого таинственного города, как мне казалось, были души. Эти кислые дожди, великие снегопады, синие ночи, темень, почему- то стали для меня родными и такими притягательными. Главное, что через три года я привык к ней, и окончательно оставил мысли о возвращении на родину.

Помню, меня поселили с одним парнишей Яном, которого года через два отчислили за неуспеваемость и он, без этого отличавшийся бурным нравом, после этого запил и потом вообще пропал без вести. Комната осталась полностью в моём владении. За отличную учёбу и участие в различных мероприятиях, ко мне никого больше не подселяли. Здесь же в университете я в первый и последний раз влюбился. Да, конечно у меня была близость до неё, но любовь пришла только с ней «единственной и неповторимой». Влюбился сильно, и как казалось безвозвратно. Аида училась на первом курсе, в то время как я уже был на третьем, звонкий ребёнок сладострастия, она завладела моим и без того больным разумом. Следя за ней из-за углов, щелей, окон, спин, мне казалось, что вокруг неё стоит вакуум, через который никому не слышно её пленительного, манящего, запретного мира. Зато ей было известно про нас всё, даже то, чего мы сами не могли предположить. Как всегда одетая в вещи абсолютно непригодные для носки, обычно она приходила одетая или в умопомрачительное вечернее платье и была похожа на сошедшую из книги королеву туманной и далёкой страны, позволяя мужской части сворачивать головы, или наоборот придти в тёртых трениках или рваном свитере. Тёмно рыжие длиннющие волнистые волосы, детское милое личико, пухлые, улыбчивые губы и вечно насмешливые зелёные глаза удивительного, бутылочного цвета. Приличное и среднее одеть, как будто ей просто не приходило в голову. Летом в шапке зимой без неё, она являла собой образ Дон Кихота, которому в голову может придти любое сумасбродство. На всех она смотрела с адским огоньком в глазах. «Аида!» певуче и тихо повторял я про себя. Я мечтал о том, что бы связать её, завязать ей рот, посадить в свой старенький москвич, увезти в тёмный старинный замок и заставить её стать моей королевой. Я мечтал единолично завладеть её улыбкой, чтобы её тайна принадлежала только мне. Закончив пять курсов, я остался в аспирантуре и далее. Остался ради неё, для того что бы всё таки завладеть ею и этот случай выпал и он запомнился нам обоим надолго. Всё это время я пытался пригласить её, посылал записки, цветы и прочее, вёл себя, как гиблый, пресный романтик, который пользуется всеми унылыми атрибутами так называемых ухаживаний. Любовь в моём понимании было даже не объединением, а даже переселением душ, и её нельзя было измерить букетами и подарками, я решил, что нужно действовать по особому, превратить не маленький отрывок, а всю её жизнь в сказку, но она была поглощена сладострастием. Я знал, что она ангел прелюбодейства, а попросту блядь. В то время я отчаялся добиться её и со злости, решил завладеть и бросить, отомстив тем самым за страдания и боль от неимения этого сокровища под именем А-и-да. Она принадлежала многим, и в то же время никому. Многим принадлежало её тело, смех, улыбки, её мерзкая сладость, а никому, потому что её тонкую душевную материю и мир не мог разглядеть ни один из её любовников. Любовников у неё было много из тех кого я только знаю, были и уже состоявшиеся мужчины, кому за 40 и совсем молоденькие мальчики, которые только вступали во взрослую жизнь. Бандиты и романтики, спортсмены и конченные отморозки, рыцари и шуты, философы и мудрецы, моральные уроды и ботаники, все они знали, как сладок этот плод под именем Аида, а ей не было дела ни до них, ни до себя, они в свою очередь предавались с ней утехам, а потом благополучно скрывались. Она легко с ними встречалась, сближалась и так же легко расставалась, как будто ничего не было.

В то время мы немного отошли от рок концертов и ходили на дискотеки, вместе с местной гопотой из рабочих районов. Мы, студенты пили пиво, зависали «по-взрослому» и конечно не обходилось без наркотиков. В моду вошла «кислота», а она подразумевала таблетки и прочую дрянь. После недели томления, я наконец нашёл в себе смелость позвать ЕЁ в сей вальпургиев храм. Я позвонил ей и назначил встречу около старого ларька, в одно время ограбленного и в данный момент заброшенного. Я купил белых роз, подумав про себя, что они могли хорошо смотреться на её могилке. Дело было промозглым мартовским вечером. Неподалёку гремела дискотека, я ждал, озябнув, и начинал двигаться в такт грохоту. Тучи зловеще сгущались, чёрные деревья нависли своими ветвями и оглушали меня своей назойливостью. Ветер усиливался, а она опаздывала на 30 минут. «Где же ты порочная ведьма? Почему ты играешь со мной? Ты думаешь, если ты сексуальна, тебе всё позволено? Да ты не стоишь ни рубля, даже ни копейки! Ты забылась девочка, вспомни кто ты и откуда! В чьей постели ты сейчас стонешь и извиваешься!? Где ты?!! Я люблю тебя!!!!! Я люблю тебя прекрасная тварь!!!!»

Она пришла. Я смотрел и молчал и не мог на неё наглядеться, глаза бутылочного цвета блестели и ослепляли меня. Я задыхался от этого зрелища, если бы я смог, то бы набросился на неё прямо сейчас, но я выжидал момент. «Здравствуй моя королева!»пронеслось в голове

-Привет Ада!- Произнёс я «сакраментальную» фразу.

-Аида будет правильней, я думаю!-

Боже, во что она была одета! В такой холод на ней из одежды было блестящее, чешуйчатое платье. Коротенький полушубок из искусственного белого меха был накинут на голые плечи, на ногах, прям, как в сказке, она напялила красные сапожки. Хлопая накладными ресницами она создавала ветер. Галографическо-пошлое одеяние, затемнило её образ.

-Тебе не холодно?- спросил я

-К чему сантименты малыш?-

-Сантименты? Я ждал тебя целый час!-

-Ты считаешь это много?-

-Для тебя да!- «Какой я грубый мерзавец!»пронеслось у меня в голове. Помолчали. Она закурила и прищурившись спросила.

-Странно, у тебя знакомое лицо!-

«Знакомое лицо? Да ты знаешь соска, что я без пяти минут закончил аспирантуру!»

-Да, есть не много! Мы с тобой на одном факультете учимся!-

-Да? Какая у тебя симпатичная мордашка!-

Мне казалось, что оба в данный момент не понимали для чего сюда пришли.

-Вспомнила! По тебе, по моему, большая часть женской половины факультета сохнет!-

-Я поражён!-

-Ну что двинули?-

-Кажись!-

Зайдя на дискотеку в дымном грохоте и трясущейся толпе, я сразу потерял ощущение себя, ощущая лишь пульсирующие тела. Мне показалось, что я вошёл в стены огненной геенны. Я оказался в самом центре среди потных и мокрых, безумных рыл, которые для меня слились в одно. Вокруг танцевали и приплясывали, визжали и вопили, словно я попал в скопище юродивых, блаженных и умалишённых. Моя подруга охваченная одержимостью, потащила меня в самый центр и принялась изображать сексуальность, что у неё не плохо получалось. Я не мог включиться в такт всеобщей тряски, и стоял, как вкопанный не отрывая от неё глаз. Мы даже толком с ней не говорили, было чувство, что всё это происходило по схеме, заданной непонятно кем, мной, ею или разгорячённой толпой. Я смотрел, как всё больше и больше оголялись её ноги, грудь, на то с какой блаженной и счастливой улыбкой, она двигалась в такт клокочущей музыке. Я был словно не отсюда и попал случайно, я не мог раскрепоститься и решил купить нам горячительного, что тут же и сделал сев за столик и стал ждать её. Вдруг я заметил, что эта нимфа, уже целуется с каким- то отморозком. Мне стало не по себе и я потянул ворот моей синей рубашки, ослабляя давление, я был здесь чужим. «Всё нимфетка твоя судьба решена!» пронеслось у меня в голове. Я сидел и ждал, наконец она заметила моё отсутствие и стала меня искать. Я развалился на диванчике, расслабившись и не давая ей знаков смотря томным, восхищённым взглядом на то, как она прекрасна и недостижима.

-Не хотите развлечься?!-

Я поднял голову и вздрогнул от искажённой, раскрашенной страшной морды, похожей на помятую шаньгу.

-800 рублей!!!-

-Да ты и копейки не стоишь! Иди отсюда!- довольно грубо ответил я. «Тоже мне, валютную из себя строит! Эта вон тоже, небось, оценки себе одним местом зарабатывает! Не очень верится, что она корпит над учебниками или за компом курсовики печатает. То-то, до сих пор из универа не выперли!»

-Малыш, что сидим!?-

Я отошёл от своих размышлений и поднял голову, бестия подошла ко мне и села рядом.

-Жду тебя!- однозначно и затёрто ответил я.

-Как твоё имя?-

-Артур!-

-Король значит? Король Артур!?-

-Возможно! Может и так!-

-Я закурю! Ты не против?-

-Меня не угостишь?- наш диалог был настолько кратким, что мне показалось, что я всё о ней знаю, вижу насквозь её рыжую шевелюру и проникаю сквозь зелёное стекло глаз. «Да товарищ капитан! Будет сделано товарищ старлей!»

Мы сидели и пили виски, вонявшие местной самогонкой, затем был кальвадос, следом я купил два коктейля, я всё покупал и покупал, а ей и мне было мало. Опьянев, мы обезумели, и от беседы плавно перешли к ласкам, я грубо схватил её и жадно впился в её губы. Она попыталась вырваться, но потом поняла, что теперь она полностью в моём владении. Я сам не ожидал, что эта встреча примет такой оборот. Я гладил её колени, залезал под юбку, я был пьян и не контролировал себя, мне было абсолютно наплевать, и я потерял ощущение места, где мы находимся, был только я и Аида. Парни, сидевшие напротив, с интересом наблюдали за нами, обсуждая что-то и переглядываясь, словно они проводили эксперимент и записывали данные в таблицу. Мне стало не по себе, и мы удалились. Пьяные и весёлые мы брели по пустой улице, освещённой яркими огнями прожекторов, на улице было слякотно, мокро и повсюду была вода, «романтика!» пронеслось в моём пьяном мозгу. Пугливые, чёрные, мокрые деревья шептали нам что то в промозглой тьме.

Я поддерживал её за локоть, она что-то бормотала про свою несчастную жизнь без любви, про то, как я красив и сексуален, про ухажёров рассказать она тоже не побрезговала, я был словно в трансе. Она курила зловонный, как мне тогда казалось, Vogue. Аида всё бормотала что-то и лила слёзы, тушь потекла, она стала походить больше на утопленницу нежели на себя. Дул тёплый, но пронизывающий ветер, кутаясь в свою шубейку, которая едва прикрывала живот, Аида пила из горла шампанское, прихваченное из супермаркета по дороге, размазывая тем самым помаду по лицу. В голове у меня звучали оркестровые трубы, и я понял, если я не сделаю своё паскудное дело сейчас, то такой шанс не выпадет больше никогда. Вдруг от выпитого у неё подкосились ноги и она шмякнулась в широкую, грязную лужу. Я подхватил её обмякшее такое доступное и беспомощное тело и поволок в ближайший подъезд, зная, что в три утра вероятность того, что кто-то будет проходить мимо, сведена к минимуму. Зайдя в грязную парадную, я резко задрал ей платье, порвав его у швов, и сделал, то, что сделал. Делал это отчаянно, с остервенением, мстя ей за то, что теперь она точно никогда не уйдёт из моей головы и не будет моей. Такую несчастную и беззащитную, я стиснул её в своих объятиях и прижал к стене, она совсем не сопротивлялась и не кричала. Она смотрела на меня с пьяной усмешкой в полуоткрытых глазах. Я понимал, что моя изуродованная любовь к ней останется со мной навсегда, и я не смогу больше любить женщин иначе, по нормальному. После я бросил её там же и пустился бежать наутёк, скуля и вопя. Я добежал до того самого ларька и спрятался за него, что бы отдышаться. Я закрыл глаза и попытался забыться, но не получилось, руки тряслись, дыхание сбивалось, я не мог успокоиться. Я знал, что в том подъезде она сейчас лежит в своей задранной чешуе, брошенная на произвол судьбы, каким то уродом в лице меня, но отнюдь во мне не было и капли жалости или сожаления, лишь животный страх оглушал меня, только страх подтолкнул меня вернуться. Нашедши в себе силы я вернулся обратно, Ады там уже не было. Сама ли она ушла или кто помог, Я не знал, но больше, я её не видел ни в университете, ни у её дома, нигде, она пропала без вести. Позже я узнал, что её больше нет. Нет больше её улыбки и глаз бутылочного цвета, она ушла тихо, самовольно, выпив несколько таблеток какой- то медицинской гадости. Не выдержала своего одиночества и обречённости. Я любил, и эта смерть перевернула во мне всё, что было раньше, и я превратился в чёрного человека. Я понял, что никогда не смогу жить нормально и завести семью. Хоть и зарекаться мне было нельзя, но это был тупик, даже просто жить с женщиной мне не хотелось, и я смирился, решив никому не калечить жизнь.

Вот так я стал убийцей. Вы это хотите узнать, дорогие товарищи студенты? Что вы сейчас сидите и наблюдаете за мной? А особенно вон та, серая мышь, всё пишет и поглядывает, глазки, что ли строит? Дырку во мне прожжёте Эльвира. Белобрысая, убогая, ещё и имя мудрёное ей дали, Эльвира, Эля, Элька. Элька, прямо, как по- немецки Эльке. На фотографии вроде улыбается, а сейчас как отрешённая глядит, вот-вот разрыдается. Была у меня такая подруга в Германии по имени Эльке, но с этой как огонь и вода. Смешная. Маленькая, худенькая, серенькая, тихая, не то, что Мариша, грудастая валькирия с уродливым, ярко накрашенным пузырём губ в пол лица. Шпаргалки, небось, в бюстгальтер спрятала. Интересно, как бы это звучало «Крапивина достаньте шпоры из бюста или Крапивина, что у вас бюстгальтере? Знает зараза, что я слов подобрать не смогу!».

-Уважаемые студенты время вышло! Кто первый? Сеченова Эльвира? Прошу!-

Защитив диссертацию, я устроился работать в университет. От университета мне выделили небольшую, ветхую квартирку на окраине Петербурга, где я и обосновался. Квартира моя была отнюдь неуютной. Побитая ванная с отвалившейся штукатуркой, старые зелёные обои оставшиеся ещё от старухи, которая здесь жила до меня и умерла в одиночестве. В углу стоял чёрный раскладной диван, единственная респектабельная вещь в квартире, жилище моё напоминало, скорее всего, старую офисную конторку, нежели дом. Зал освещал старый прожектор, который я притащил из университета после ремонта. Обои в зале отсутствовали напрочь, цементные стены и старый довоенный шкаф нисколько на меня не давили, мне было хорошо и уютно. Телевизор, холодильник и компьютер необходимый мне для работы я прикупил на свои средства. В кухне же иногда могла повеситься мышь, а они у меня и не водились, зачем им жить там где нечего кушать? Они водились у моей соседки кошатницы Клавы. Иногда мне казалось, что она просто не представляет, что такое чистота, потому что никогда не сталкивалась с ней. В её квартире, куда я иногда заглядывал занять денег, просто посидеть, потолковать о том о сём, конечно же выпить было ужасно грязно! Вся квартира была завалена мусором, кошачьими фекалиями, кошки здесь были повсюду, столы всегда были заставлены грязной посудой. Горы посуды возвышались на столах, подоконниках, шкафах, полках. Превозмогая рвотный рефлекс от едкого запаха кошачьей мочи, я всё ходил и ходил к ней, а потом попросту привык к этому зловонию. Постельное бельё не менялось никогда, но я не обращал на это внимание. Не редко к ней приходили из милиции, соседи жаловались на вечную вонь, и её нечистоплотность. Я же просто приходил к ней в гости и баловался горькой, которая иногда, после подработки репетиторством, сменялась дорогим коньяком, виски, джином или моим излюбленным кальвадосом. Её так же устраивал наш симбиоз, я покупал, она пила со мной за компанию, так как свои деньги у неё водились редко. Голова из гнезда её жёлтых волос, обычно была обвязана вокруг старым рваным шарфом, в нём она иногда напоминала мне старую дородную хохлушку. На ней всегда был замызганный, рваный фартук с вышитыми на нём красной нитью, птичками в виде славянских оберегов. Птички и грязь давно уже слились, но всё равно фартук оставался каким то самобытным. Иногда она мне улыбалась своей доброй улыбкой в три зуба, подолгу курила, признанный когда- то народом «Беломор», сидя у форточки. Большая картофелина носа, опухшие глаза, в ней абсолютно не угадывалась её былая красота, которую я подметил, рассматривая её порванные и пожелтевшие фотографии, скиданные в одну кучу. С фотографий на меня смотрела ангельского вида крашеная блондинка с божественной, белоснежной и манящей улыбкой, одетая в наивное платьице с юбкой- колокольчик. Маленькая, она была похожа на Золушку, ту самую из сказки, ещё не подозревающая, что её ждёт одинокое, алкогольное, сумасшедшее забвение в провонявшей, заброшенной квартире среди стаи кошек. Выпив немножко, она ведала мне много историй из своей былой жизни, и о том, что папа её был каким- то членом партии ЦК, и о том, что она была, когда- то, одной из первых леди среди таких же, как она политических жён и дочек. Рассказывала так же, что объездила с папой полмира, в то время, как нашему простому человеку было, очень непросто, даже просто получить разрешение выехать в ближайшее зарубежье. Ни в чём никогда она не знала отказа, красавица Клаудия была недоступна простому мужскому взгляду, недосягаема для сыновей дипломатов и «больших» людей. Клаудии едва исполнилось 22, когда её папу обвинили в том, что он враг народа и всё рухнуло, всё разом. Отгороженной от жестокого, холодного, великого мира, ей пришлось приспосабливаться к новой жизни, полной лишений, нищеты и унижения. Началось всё с того, что её, как дочку врага народа, исключили из комсомола, а потом и из консерватории, где она училась на отделении фортепиано. Друзья её, дети советской элиты, отвернулись от неё, боясь, что их постигнет та же участь. Папа пропал без вести, а мама умерла от горя через три года после его исчезновения. Клавка, как её зовут до сих пор, осталась одна, устроилась на завод, и постепенно, тихо спивалась со своими новыми друзьями-коллегами по станку. В родительской квартире она живёт до сих пор. Из маленькой принцессы она превратилась в серую, сутулую, загнанную мышь в ватнике и сапогах, на несколько размеров больше, эти сапоги им выдавали на заводе для работы. Лицо её почернело, сузилось, впали щёки, и лишь только глаза оставались такими же ясно-голубыми, но со временем от частых вливаний, и они так же потухли. От принцессы осталась лишь серая тень, одиноко бредущая по дороге… Тенью она осталась и по сей день, правда немножко раздобревшей и оттаявшей от стылой и злой жизни.

В любовницы она мне не подходила, о чём я иногда в моменты наваждений очень сожалел, постольку, поскольку ей было уже 53 года. Я, благородный южанин, не мог опуститься до такого. Я поступал иначе, попросту приглашал к себе валютных путан, после которых оставался тяжёлый дух нечистых тел и душ. Блондинки и брюнетки, низкие и высокие, полные и тощие, красивые и ужасные, интеллектуалки и алкоголички все они были в моей власти на время. Меня устраивало, что они уйдут, не будут лезть мне в душу и желать от меня ребёнка, и не останутся со мной навсегда, я был этому рад. Я не навешивал на себя обузу, а женщина таковой для меня и являлась. Я не желал своей единственной, мне было не до неё, и одинокой старости я тоже не боялся. Для чего? Я работал, и мне нравилось моё занятие, преподавание немецкого языка. Вы думаете, я не пытался найти себе спутницу? Пытался, но все эти попытки были до того убоги и нелепы, что мне после них становилось не по себе. Поняв, что для меня это не главное, я прекратил поиски, и сделал свой выбор в пользу путан, но на этом не успокоился.

В то время у меня был друг Павел. Павел, Павел, Павлуша… До сих пор меня мучают угрызения совести, когда я вспоминаю о нём. Я также разрушил его жизнь, как когда то жизнь моей единственной любимой принцессы. Помню, мы частенько с ним ходили на модные выставки, концерты, дискотеки, вместе напивались до беспамятства, а потом тащились по домам. Мы с ним всегда выручали друг друга из разных криминальных историй, будь то очередная заварушка с милицией или угроза жизни и смерти. Частенько я помогал Павлу знакомиться с девушками, поскольку он был ужасно застенчив, у него была просто болезненная скромность, даже в тех ситуациях, где её как бы и не должно было быть. Я хотел избавить его от этой напасти и всячески ему в этом содействовал. Встреча его с любимой произошла, как ни обыденно в автобусе. Автобус кровожадно выл и еле- еле двигался из-за гололёда. За окном стемнело и я мог разглядеть пьяными глазами в окно лишь разноцветные, восковые квадраты окон и неоновые вывески магазинов. Мы ехали вместе с очередной пьянки, не общаясь и повернувшись друг к другу спинами. Я лишь иногда поворачивался посмотреть, хорошо ли дружок себя чувствует. Захмелевший близорукий Павел, дав волю своим чувствам начал приставать к крепкой, коренастой, низенькой барышне в оранжевом пальто, которое, казалось, вот- вот разойдётся по швам. Он очень удивил меня, ещё вменяемого.

-Девушка куда едем?- спросил наш горе-ловелас

Я наблюдал за ними украдкой из- за своего плеча, едва удерживаясь на поручне, будто вообще не знаю этого смешного, пьяного человека в очках с толстенными линзами. «Во даёт!»думал я «Спорю сам с собой, что сейчас он обожжётся женской пощёчиной!»

-А куда надо?- неожиданно дерзко спросила она

Павлуша оторопел и замялся, и вдруг выпалили такой сумбур, что Булгаковский Шариков мог ему позавидовать.

-Эээ… Дык это…Так я не понял, кто кого спрашивает? Что ты себе позволяешь девка? Морды своей, значит, не показывает, как пенёк отвернулась! Ты чё? Может и морда то у тебя страшная, не накрашенная. А ну повернись!- И он резко схватил её за плечо и крутанул лицом к себе. На нас оторопело смотрело лицо ангелочка, только что сошедшего с открытки на Рождество. Павел отпрянул, а я окончательно отвернулся от них, почувствовав неладное. Разглядывая зимний узор на окне, я слышал, как за девушку вступились какие то подвыпившие урки, как мой товарищ заутробно стал звать меня. Слышал его препирания с защитниками «девушкиного достоинства», глухой удар, я повернулся, Мой товарищ лежал на полу автобуса, а из носа струйкой лилась кровь. Ангелочек бросился к нему, засовывая ему в руки пачку одноразовых бумажных платочков, пачка замаралась Пашкиными эритроцитами. Она просила у него прощения и кричала защитникам, что сейчас позвонит куда надо и расскажет про избиение человека. Мужики покрутили у виска и обозвав её истеричкой монастырской, вышли на текущей остановке. Она помогла ему подняться, а Пашка бормотал что-то про то, что оказался на миг, в раю, увидев такое прекрасное создание. Благодарил её за, то что она уделила ему, такому несчастному, такое внимание и отказался выходить на конечной, пока она не оставит ему свой телефон. Я наконец подошёл к ним и попытался воспрепятствовать их знакомству, потому как Рождественский ангел понравился и мне. Являясь до конца уверенным, что она не даст телефона, или даст, но не свой, я тащил его к выходу, кондуктор мне помогала, белокурая волшебница стояла уже на улице. Мы с кондуктором всё таки вытолкали его на улицу, оказавшись, под колпаком тьмы, мы малость протрезвели и в Пашкиных руках оказался такой желанный и долгожданный номер. Наши ноздри уколол мороз, Павел замолчал и стих, а я наоборот начал жадно вдыхать морозный воздух, сняв свою вязаную, синюю шапку. Я смотрел на луну, мы молчали и чувствовали от чего такое неловкое молчание, она понравилась нам обоим.

-Что будем делать?- спросил я -Если я за неё возьмусь, она всё равно предпочтёт тебе меня!»

-Как знаешь!- протягивая мне бумажку, вздохнул товарищ и побрёл по дороге уходя.

-Стой!- крикнул я -Пусть сама выберет, тайны девкиного под сознания неисповедимы, слышал?-

Он бросился ко мне

-Отдай её мне! Я прошу! Она ангел, понимаешь ангел во плоти! Это любовь, любовь, любовь с первого взгляда! Ты знаешь, что такое любовь? Тебе неизвестно это слово? Ты сатана! Понял? Да, ты сатана! Где твоя Аида где она сейчас?! Всё к чему бы ты не прикоснулся гибнет, цветы, животные! Всё! Понимаешь?! Квартира твоя пустует, потому что ты не умеешь любить! Немец, фашист, я иногда просто ненавижу тебя! Я не собираюсь отдавать её тебе, я не хочу, что бы ты и её загубил. Она моя, забудь о ней! Ауфвидерзейн!-

Он удалился быстрыми шагами и скрылся в пролеске, через который пролегала дорога к его дому. Я ещё долго стоял на остановке в задумчивости, попивая прикупленную мною бутылку вина. Если честно дорогой читатель, я не ожидал от него такого выброса эмоций потому как Павел абсолютно неэмоциональный человек. Я брёл домой и думал о ней, думал о Паше, и мне было его жалко, мысли крутились у меня в голове. Листочек с заветным для Пашки телефоном я измял в руке, посмотрел на ладонь, на ней лежал комочек из бумаги и он грел мои озябшие руки. Придя домой, я сразу же завалился спать, а дьявольское, страшно ревущее колесо мыслей никак не останавливалось, здесь было всё и материнское предательство, Аида с белым лицом и закатившимися глазами, рождественский ангел в оранжевом пальто, Пашка, друзья студенты. Я ворочался в своей холодной, одинокой постели с вылинявшим постельным бельём и не мог уснуть, мне казалось, что сейчас я сойду с ума, сознание моё медленно накрывалось чёрным безумием. Я вскочил около трёх часов ночи и чтобы скрыться от надвигающегося съезда с катушек побежал к Клаве и стал к ней отчаянно стучаться, стучал с остервенением, но мне никто не открыл…

Нет читатель, ты не думай, что она в тот день умерла, нет. Клаудия просто спала и видела свои алкогольно-ностальгические сны, она не услышала моих безумных стуков в дверь.

 

Жизнь шла своим чередом, я так и не позвонил Милице (да, вот такое странное имя оказалось у оранжевого ангела). Павел и Милица встречались около полугода, потом она переехала жить к нему, вернее в его комнату в квартире, где он проживал со своими престарелыми родителями, которые нарадоваться на них не могли. Они очень переживали за личную жизнь своего слишком интеллигентного, застенчивого и близорукого сынишку. Прекрасная Милица оказалась из многодетной семьи, поэтому с радостью согласилась к нему на переезд, лишь бы освободиться от этого осточертевшего табора маленьких, вечно голодных и грязных обезьян, так она ласково называла своих младших братьев и сестёр.

Поначалу мы встречались втроём, но потом я проиграл и она выбрала его, я был побеждён и не хотел с этим мириться. Нет, мы не поссорились, с ним мы продолжали общаться, но спустя годы я нежданно-негаданно отомстил им обоим, после чего они расстались. Прошло три года, после той истории с автобусом. Я пришёл к ним в гости, в гости в их семью, в семью для которой я всегда был врагом. Я выбрал момент, когда Милица была дома одна, она сказала, что Павел придёт через час, ей и в голову не пришло захлопнуть дверь перед моим носом, так как я жил на другом конце Петербурга, я попросился подождать его. В их неплохо обставленной квартире было стерильно чисто, я бы даже сказал по больничному. Светлые почти белые стены, яркие светильники на потолке, было так просторно и от этого не совсем уютно. Её крепкое тело обтягивал маленький халат с крупными розовыми цветами, отдалённо напоминавшими пионы. Все её жесты мимика, позы никак не напоминали её происхождение и предназначение, вела она себя прямо, как интеллигентка в третьем поколении. Страшная чистюля и хорошистка, она походила на дистиллированную комсомолку. Только зелёные глаза полные боли и пустоты выдавали её истинное лицо.

Передо мной она хотела выглядеть хлопотливой, радушной хозяйкой, показывая мне то, как повезло моему другу Паше. Глупая курочка, она не знала, что сейчас она пустила в свой стерильный дом зверя, который сейчас принял вид доброго маленького зверька. Я сидел на их уютной кухоньке в голубых тонах и рассматривал гобелены на стенах, маленькие вазочки из пластмассы и ещё много всякой ерунды сделанной в Китае, современные, убогие предметы интерьера и уюта, за небольшие деньги. «Китай великая страна! Сколько полезных и дешёвых вещей они производят! Вся Россия пользуется их дешёвыми игрушками, утварью, сувенирами!» рассуждал я про себя наблюдая, как она открывает холодильник набитый до верху жратвой, набитый до такой степени, что она не могла его закрыть. Боже! Какая пошлость! Мне стало не по себе. Всё в их доме было пошло до безобразия и голубая кухня в том числе. Вся обстановка была идеальна ни одной соринки, ни одного пятна, ни одной дырочки, всё было стерильно! Даже покрывало на диване было постелено без единой морщинки! Вот постаралась то! Свекровь наверно гоняет! Всё в их квартире было дешёвое, китайское, видимо эта семья изо всех сил пыталась придать квартире уют и тепло, накупив китайского добра и расставив его аккуратно по полкам. «Буржуи недоделанные!» злился я про себя, наблюдая за её аппетитной мякотью, чуть ниже спины, я сидел и не отводил глаз от её нехилого лошадиного крупа. Тем временем подоспел чай, и торт оказался с визгом разрезан на куски, из него полился ягодный сироп похожий на кровь. Мне стало не по себе, я ждал, а она всё ставила и ставила на стол яства, как будто я приехал из далёкой страны, некормленых голодранцев. Тут были и печенья, и варенья, и конфеты и ещё Бог знает чего ещё, мне на минуту показалось, что кто-то из нас обезумел или просто я оказался в сладком безумии. Я сидел в нерешительности и наблюдал за ней, не отрываясь. Милка всё скакала по кухне, я чувствовал, что она оттягивает момент того, когда сядет со мной рядом, она боялась меня. Я ждал момента и сдерживал себя, руки дрожали, я молчал и поджимал губы. Я сидел в напряжении и чувствовал, что не ровен час, когда я не выдержу и вскочу. Вскипел чайник, и горячая струна пара с силой и свистом ударила из его носика. Она изящно взяла чайник и подошла ко мне, струйка кипятка полилась из носика в, поставленную передо мной, чашку. Нам обоим было неловко. Я не выдержал и резко схватил её за руку, от неожиданности она взвизгнула и ошпарила мне кисть. Я поднялся, схватил её за плечи и зажал рот рукой. Одной рукой я слегка душил её, а другой выворачивал ей руку.

-Молчи тварь! Зачем ты выбрала этого очкарито, а не меня? Ты сама виновата! Я же запал на тебя ещё тогда в этом проклятом автобусе! Плачешь? Что ты плачешь? Я должен сейчас сидеть вместо него! Поняла? Ты что же думаешь, что тебе всё можно!? Да ты и мизинца моего не стоишь!!! Зараза! Что ты ревёшь, что ты ревёшь?- и я ударил её по лицу, она упала на пол на проклятый, стерильный стираный коврик.

Я её резко крутанул, схватив за волосы и снова скрутив за спиной руки, говоря ей в ухо,

- Что ты делаешь с ним, с этим страстным мачо по ночам? Ни за что не поверю, что тем, чем надо! А, понял! Наверно сказки читаешь перед сном? Он тебя случайно мамой не называет?- она отбивалась, как могла, но как-то нехотя. Спустя минуты три, моих животных ласк и лобызаний она сдалась, сдалась, потому, как товарищ мой был просто гражданским мужем, а мужчиной быть не мог. Инфантильный ребёнок, сколько его помню, он всегда распускал нюни из-за любой плохой оценки или несданного зачёта, от любых проблем он бежал и прятался за мамину юбку. Я её не отпускал, да и не собирался, начиная стаскивать её мещанский халат, я оторопел. Можно сказать, она набросилась на меня, от чего мне даже на минуту сделалось не по себе, я почувствовал мокрые губы, язык, резко с силой прижал её к себе и почувствовал напрягшуюся, крепкую грудь и пружинистое тело, отзывающееся на мои ласки. Я закрыл глаза, и передо мной заплясали красные круги. Казалось, что её стон заглушал водопады, потоки машин, ураганы, моря, шумные города. Я и сам в этот момент оглох от страсти. Она была прекрасна и похожа на амазонку с распущенными белыми волосами. Мы успели сделать это до прихода его и родителей. Я ушел, не попрощавшись и хлопнув дверью, резко скрывшись в мокрых сумерках жестокого февраля. Я осквернил их гнёздышко, их брачное ложе, его жену, я пришёл и отомстил несчастному Павлуше, сам не знаю, за что, просто она должна была быть моей. Не было к этой семье ни жалости, ни сострадания, только животное удовлетворение красивой и такой желанной женой моего бывшего, лучшего друга. Мне до Милицы уже не было никакого дела, было, и нет, и что с ней будет после нашей безумной встречи, меня не волновало.

Вскоре Павел узнал об этом и пришёл ко мне разбираться с газовым пистолетом, но и ушёл ни с чем. Он напоминал подстреленного, но не добитого щенка с яростным огоньком в глазах. Я открыл дверь, он стоял, замерев, напрягшись и смотрел на меня исподлобья, молча.

-Что ты со мной сделал!- тихо, по слогам произнёс он. Я молчал, смотря, куда то мимо него.

-Что ты мразь со мной сделал!- громче и отчётливо произнёс очкарик. Мне стало неловко, и я уставился в пол, посвистывая.

-Что ты сделал!- в отчаянии, сквозь слёзы провопил он. Пашка достал из кармана пистолет и не успев выстрелить, получил коленом в печень. Кашляя и скрючившись он упал на пол. Выхватив у него злосчастный пистолет, я повертел его на указательном пальце и засунул в карман своего Обломовского халата. Я взял его за руку и помог ему подняться.

-Прости меня брат!- только и смог произнести я -Ты же мог это предугадать, ещё раз прости!- После этого случая я больше его не видел, и друзей больше у меня не было, а только собутыльники в любую минуту, готовые продать тебя кому угодно.

После этого инцидента Павел не хотел с ней расставаться, но родители настояли и выставили её нехитрые пожитки на лестничную клетку загаженного подъезда. Вернувшись к своей больной маме и ораве обезьян, она не начала новую жизнь, а просто, прикинувшись аккуратной, чистенькой хорошисткой и добротной хозяюшкой, нашла себе нового, приличного хахаля с квартирой и деньгами, поселившись у него и забыв про нас с Пашей. Оставшись один Павел запил по чёрному, пребывая в забытьи и редко выходя на улицу. Он бросил работу и главное увлечение своей жизни, книги. Я загубил и его жизнь, как когда-то жизнь моей рыжеволосой принцессы, уже мёртвой принцессы, которую не разбудишь никакими поцелуями, и которая, увы, не спит мёртвым сном в хрустальном гробу, сказок в нашей реальности не случается, в этом я убедился ещё в детстве, и не вернуть потерянного времени, людей, любви и потерянного себя. Она лежит в мёрзлой земле и возможно ей там глубоко, холодно и одиноко.

Мне тоже было темно, холодно и гадко в своей загаженной квартире. Тяжёлая ночь, красный снег, темно, оглушающее тихо, я чувствовал, что тихонько схожу с ума, стены давили на меня. Шёл март 2002 года, год страшных изменений в наших судьбах…Я Бундхен Артур Эдгарович, дитя порока, являюсь причиной изломанных судеб многих людей, нет мне прощения, есть только скорое возмездие от имени тех, кому я сломал судьбы. Это возмездие настигло меня.

Страшно одному. Красный фонарь, светивший в моё окно, ослеплял меня по ночам, даже задёрнув штору, я чувствовал, что он светит и трогает меня через неё, прожигает насквозь, безумие и моё окончательное забвение приближалось…