ЗОНА СТРАШНЫХ СУМЕРЕК.

 

Ноябрь 2007 год.

 

Глава 1

Это произошло тогда, когда мне не исполнилось и двадцати. В то время на дворе уже стояла глубокая осень, время, когда люди обычно как мыши забиваются по норам в тесных полутёмных квартирах и боятся выходить в страшную темноту, слякоть и неизвестность. Обычно в это время «организмы» мечутся от скуки, простуды и глубокого чувства безысходности, обычно в ожидании очередной пьянки, Нового года, первого снега, какого то чуда что-ли…а самое главное каких то жизненных авантюр. Вообще в моём представлении именно осень движет человека на те же авантюры, подвиги, какие то попытки к глобальным изменениям в их никчемной жизни. Главное что бы у человека были мечты и стремления к лучшему, высокому, гуманности, доброте, в конце концов. Человек должен желать не материального, а духовного он должен подпитывать душу, а не тело, нормальный человек не откликается на пропаганду и рекламу, он не побежит покупать, то что ему «впаривают» из всех щелей, даже если у него будут на это средства. Человек приобретает, навязанные ему товары, вещи от душевной бедности и ограниченности. Итак, человек должен стремится к закатным высям, гнаться за мечтой, человек должен ощущать в себе душу, а мы обычно злимся от личной неустроенности, бедности. Грусть среди нас не такое редкое явление, но и не такое частое, как ненависть, почему же мы привыкли ненавидеть, подумать только, полжизни человек может потратить на ненависть, злость, отчаяние, но полюбить ближнего нам очень трудно. Этому учила церковь до революции, когда же всё что строилось веками, было разрушено за какие то десятки лет, человечеству пришлось заглушить в себе душу, что большинство с радостью и выполнило. «Бога нет!» произнёс кто-то с трибун, и люди забыли о существовании своего внутреннего мира, если «Бога нет!» значит можно делать, всё что заблагорассудится и за это им ничего не будет.

Я решила вернуться туда откуда всё началось, наступила эта жуткая осень…Когда я выходила на балкон своей маленькой комнаты, я дышала воздухом, пропитанным, грядущим чудом, как мне тогда казалось. Слушала тишину, вглядываясь в темноту, я долго слушала звон в ушах, звон, словно сверлящий меня изнутри, мне становилось от этого жутко. Вдруг внизу раздалась длинная цепочка мата, произнесённого с таким удовольствием, с каким пожалуй оратор произносит свои речи, выступая с трибуны, громко, смачно, самозабвенно, следом раздался дружный гогот первобытной компании, они смеялись словно недавно угробили мамонта и сейчас ликуют под дружное улюлюканье. Я не увидела не философа-оратора, ни его первобытных товарищей. Я осталась стоять на месте, заворожено стоять и ощущать себя частью природных явлений, я вдыхала полной грудью слегка морозный воздух, от чего голова моя пустела и даже слова снизу и отборный мат до меня не доходили.

Ещё вчера он меня не знал, не знал кто я. Ещё вчера я была для него всего лишь «лицо и волосы». Артур, так его звали был нелюдим никто о нём ничего не знал, знали только то что во время разделения Германии, мальчиком он эмигрировал в Россию, его мать не выдержала эти перемены. Он был молодым преподавателем на нашем факультете. Я видела его несколько раз, он заменял нашего старого преподавателя по немецкому языку во время отлучек последнего, но мне хватило и этого, что бы заболеть. После этих «встреч» моё сознание помутнело. Я смотрела на него и любовалась, как на чудесное изваяние воина. Чёрные, как уголь волосы, светло-серые, большие глаза, густые брови, лукавые морщинки около глаз, смуглая кожа. Весь его образ, словно слитый с восточно-персидских мотивов, ну просто никак не вязался с северной кровью белокурых, бледнокожих викингов. Мне казалось, что он всегда готов был рвануться в бой, и был всегда на чеку, хоть и много шутил, показывал нам всем свою белоснежную широкую улыбку, но всё же в его глазах всё равно был этот отпечаток вечной настороженности и напряжённости, словно этим взглядом он от нас ограждался и боялся. Увы, старый, вылинявший свитер, тёртые джинсы, скрывали образ персидского принца. Шутки же все сводились к теме, которую мы в данный момент конспектировали в свои тетради. Я хотела даже завалить экзамен, что мне и удалось лишь бы прийти на пересдачу и увидеть эти глаза полные тайны, задумчивые и такие непостижимые. Глаза, как синяя яма, из которой уже не выбраться.

Я не то что бы в него влюбилась, мне доставляло огромное удовольствие наблюдать за этой тайной завесой, которая витала около него, любовалась его образом. Я фантазировала о том, что он особо засекреченный агент в образе пресловутого Джеймса Бонда. Одинокий человек, о котором ничего неизвестно, всегда был для меня привлекателен. Помимо персидского принца иногда он мне представлялся благородным королём из средневековья, сильным и настигающим меня в лунной морозной ночи, на своём чёрном коне. Мне казалось, что Артуру Эдгаровичу очень подошёл бы чёрный конь, арабский жеребец и средневековое одеяние. Сидя на лекциях, я видела, как он крадёт меня и увозит в своё тёмное манящее логово, он просто демон сладострастия в человеческом обличье.

Не волновала меня моя внешность, я была занята развитием интеллекта, но не красотой, хотя я не жаловалась на непривлекательность. Каждую пару я наблюдала за ним, упиваясь своими фантазиями, и у него не получилось втолковать мне аспекты немецкого языка. Позже я всё-таки узнала, что он живёт один, в однокомнатной квартирке, которая перепала ему от его отца- дипломата. Родственников здесь на Родине у него тоже не было. «Скажи мне Артур Эдгарович, кто ты!?» повторяла я про себя сидя в своей тесной коммуналке, которую забыли расформировать.

Вместе со мной проживала старушка Капа Андреевна, у которой произошли изменения в мозге от старости, молодая бездетная семья Феликс и Алевтина, и женщина не знающая своего происхождения. Мать оставила её в чужой семье, и её она искать не стала, имя у неё было странное, почему её назвали именем химического элемента, она понять не могла.

Звали её Сурьмой, а назвал её так приёмный отец, которому по его словам, просто понравилось это название того, чего он и сам не знал. Личную жизнь свою она так и не устроила, помешал её нрав, она не умела вести себя иначе, нежели как по-волчьи, её всё-таки удочерили, удочерила бездетная семья. Приёмные родители избавились от неё, когда у них появились свои дети. Какую душевную боль они причинили ей, они так и не узнали. Её выкинули просто, как надоевшую собачку. Отдали по её словам в холодный детдом с серыми крашеными стенами, пропахший плесенью и нечистотами, пройдя эту адскую школу, она потеряла доверие ко всем людям вокруг. Сурька до сих пор любила её, единственного, любимого человека на всей земле, свою приёмную маму. Приёмный отец умер 10 лет назад в пьяной драке, кто-то пырнул его ножом меж рёбер. С тех пор её «мать» выживает под гнётом своего родного сына. Рассказывала мне Сурьма, что после того как родился ребёнок, она маленькой, всё же приходя по праздникам часто натыкалась на закрытые двери, ей просто на просто не открывали, тогда свои подарочки сделанные своими руками пропитанные бескорыстной любовью маленькой девочки, она просто оставляла на коврике у двери. Бескорыстный, полный благородства человек стоял передо мной, не смотря на все эти обиды и боль, которую ей причиняли, она любила эту семью. Выросшая в детдоме, превратилась в злого, загнанного волчонка. В отрочестве связалась с пьющей компанией хулиганов, и тоже начала пить различные суррогаты, но ей удалось выбраться из болота и начать новую жизнь. Эту комнатку ей дали от детдома, её это вполне устраивало, детей иметь она не собиралась, да и сейчас ей уже было поздно. Она просто не знала, что такое быть мамой, она не видела матери, но свою приёмную маму она очень любила, и даже приходила к ней с подарками обязательно на Новый год, 8-е марта, День Рождения. Обычно подарки были связанными из ниток, вышитые на лоскутках, рисунки, все, чем обычно любят заниматься обычные девочки. Слёзы наворачивались слушать её исповеди, она была неглупой женщиной, в данный момент занимающаяся ремонтом обуви на заказ в обувной мастерской. Она мне казалось не имела пола, иногда можно было подумать, что это мужчина, а подойдя поближе понять, что это женщина, даже голос у неё был мужским. Обычно она любила курить на кухне, задумчиво встав у окна и вглядываясь в темноту и ночь, курила она много и очень это дело любила. Я же со своей стороны любила общаться с ней по вечерам и слушать истории из её жизни. Улыбалась она очень редко, иногда мне всё-таки удавалось поймать эти моменты, и в улыбке я всё же видела вечно неподдельную грусть. Глаза были полны знаниями всего мироздания, и иногда мне казалось, что ей тяжело от этого груза безумия её знаний.

-Слышь, Элька!- окликала она меня, -Старуха то моя(это про свою приёмную) опять заболела, операцию ей сделали, я деньгами помогла, как никак и её тоже кинули!- и немножко помолчав добавила,

-Пропадёт она без меня, на улице окажется! Сынуля ей частенько на дверь указывает! В прошлый раз в больницу за ней не приехал, мне пришлось её чуть ли не на себе увезти!-

Я смотрела на неё, и мне хотелось плакать,

-Вот смотрю я на тебя Элька, ты ж какая то странная! Ходишь, что то там у себя в голове всё крутишь, крутишь, хахали то что тебя вообще не интересуют? Видимо ещё зелёная совсем, али как?-

- Поживём увидим!- поддельно усмехаясь отвечала я, а самой было совсем не по себе.

- Интернет вон есть! Там всякие такие, как ты находятся!-

На выражения она была груба, но не из злости, а потому что привыкла, поэтому я не обижалась, просто она видела людей на сквозь.

-Ещё посмотришь, кто тут «такой, как они»!-

-Посмотрю, посмотрю!- выдержав паузу,- Ты знаешь, я ведь мать родную свою нашла!-

Я замолчала и впала в ступор, и осталась сидеть, смотря ей в глаза в упор.

- В дурке увиделись, через людей справки кой какие навела- она затянулась сигаретой и стала вглядываться в темень - Похожа на нашу Капитолину, только ещё тяжелее! Меня не узнала, не говорит и вообще никого не узнаёт, мычит только всё время! Инсульт с ней случился, так что обратно её уже не вернуть! Вот такие пироги!!! Чего молчишь, нос повесила? Ну повеселей же! Мысленную завесу от меня ставить надо! Хватит плакать, по себе дурочка лучше плачь, за меня никогда не переживай!-

 

Я часто любила сидеть у неё на стареньком диване, обычно разговаривать, на разные темы. Я удивлялась, этой женщине было около 45, а с ней я могла разговаривать обо всём, словно ей всё было подвластно, казалось она всё знает, и зная то, что нам никогда не постичь, она ничего не боялась. Мне казалось, будто весь мир был подвластен ей, потому что она могла объяснить любую вещь. Будь то жизнь и смерть, различные аспекты нашего мироздания, человеческая сущность, умение видеть человека насквозь, катаклизмы прошлые и грядущие на нашей земле, всё это она могла объяснить. Я могла даже открываться ей по поводу моих любовных и духовных переживаний. Я рассказала ей про Артура, на что она мне ответила:

- Забудь, чувствую, холодом веет, разрухой! Ничего хорошего не выйдет, я тебе отвечаю, что-то сидит в нём! -

- А может быть мне попробовать разгадать его?-

- Разгадать, можно, а вот свою душу ему не отдавай, вижу, что страшный силуэт сидит внутри него!-, и при этом глаза её забегали и её немножко трясло от озноба.

- Сурочка Андреевна! Прошу тебя помоги мне, посоветуй, как мне поступить, не могу я больше! Все мысли о нём, спать не могу, ничего больше, никто не нужен!-, выпалила я ей свой сумбур.

- Молчи ненормальная, себя пожалей! Нормальных мальчишек что- ли вокруг тебя нет, вот увязалась прям! «Страшное» говорю, внутри сидит! Лучше бы матери своей внимание больше уделила!-

Что правда, то правда, у меня была МАМА, но всего лишь один звук остался от этого слова, и для меня это слово уже давно утратило смысл. Мама моя Любовь Гордеевна, давно была в эмиграции, как это принято называть документально. Я же назвала это скорее предательством, не заслуживающим моего прощения, а ровно и моего старшего брата. Мой отец Николай Захарович умер, когда мне не было ещё и года и естественно выпал из моей жизни полностью. Мама в начале исправно выполняла свои обязанности, и содержала меня и брата Аскольда, но потом, то ли от психоза, то ли от продолжительной депрессии стала заливать свои «душевные страдания», как она любила выражаться, попросту алкоголем и подолгу отлучаться из дома. В пьяных вакханалиях она забывала про нас, и мы были полностью предоставлены сами себе и соответственно быстро повзрослели. Нет, мы не упали на дно, мы не стали беспризорниками, но родственники нас за глаза стали называть «волчатами». Единственное, за что я ей благодарна, это за то, что она ни разу не привела, ни одного своего хахаля к нам домой. Мы с Аскольдом выжили, благодаря лишь нашей бабушке со стороны папы, «мамина мама» умерла, отравившись в молодости, от несчастной любви, и я не знала её. Бабушка нас подкармливала, следила за нами и дала нам неплохое воспитание, но жила от нас отдельно, потому что ухаживала за своим больным мужем. Именно она сделала меня той, кем я являюсь на данный момент. Если бы не она, то я также как Сурьма, не знала бы, что такое быть женщиной. На нашу мамочку иногда всё-таки накатывала эпизодическая совесть, и она устраивалась на работу, приносила нам иногда денег, но пыл её остывал уже максимум через месяц, и она снова отправлялась в загулы. Со временем я закончила школу, и поступила в университет, без чьей либо помощи и получала мизерную стипендию на неё и выживала, иногда подрабатывала разносом газетёнок по выходным. Мать же, наконец, найдя выгодного во всех отношениях мужичонку, уехала в Израиль, продав нашу квартиру, я благодарна ей хотя бы за то что она не оставила нас в тот момент на улице. Нам с братом удалось, всё-таки отсудить по комнаткам. Уехав, не попрощавшись, она попросту выкинула нас из своей памяти больше мы её не видели… Но вот недавно она прислала нам письмо, что находится в бедственном положении. Писала, что этот благодетель, выгнал её из дома и сейчас она временно живёт в какой то замызганной ночлежке. Мы на её просьбы о помощи не откликнулись…

-Так вот Сурьма, а теперь скажи, нужно ей моё внимание или нет? Нужно её лишь свою задницу от голодной смерти спасти!!!-, и я отвернулась к окну.

- Выпьешь немножко винишка? А я себе кой чего покрепче налью!-, я молчала.

-Ну, молчание, знак этого, как его, мать его, согласия!-

- Как знаешь-, успокоившись немножко выдавила я из себя.

- За тебя!-

-Сурьма Андреевна ответьте мне, для чего мы живём?-

-Каждый сам знает, у каждого своя миссия!-

-Но ведь многие живут просто так, не принося никакой пользы не обществу не людям! Разве у них есть миссия? Миссия пить, насиловать и убивать?-

-Это тоже можно считать миссией, у кого-то она положительная, а у кого-то отрицательная! Все мы живём под Богом Элечка! Одни утверждают, что он есть другие иначе, но я могу ответить одно, мы живём здесь не просто, как бактерии, которых сюда заселили! Мы имеем души!-

Я представила, как из бактерий, начала возникать цивилизация. Вот они, бактерии разрастаются, разрастаются, они превратились в простейших. Эти бактерии растут и развиваются их всё больше. Дальше больше, организмы, обезьяны, люди, войны, катастрофы, оружие, города, страны, техника, самолёты, космические корабли… Ликуйте!!! Человек достиг своего апогея!!! Ура товарищи!!! Куда дальше? Ещё техники!!! Роботы, люди и роботы существуют бок о бок, они уже заменяют нас! Мы создали искусственный интеллект! Наука научилась воскрешать мёртвых, теперь любой богач может воскресить нужных ему людей, земля перенаселяется. Мы покупаем воду и воздух, на земле больше нет этого. «Возьмите золото, дайте воды!» произнёс кто-то, нам не нужно твоё золото, мы хотим жить как нормальные люди, мы умираем, нам нечем дышать, мы превратились в биороботов и можем обходиться без воздуха и воды, они нашли выход. «Ура товарищи!!!!!» и вдруг «Бах!!!!!» произошёл взрыв и темнота, остался бескрайний, непонятный, бесконечный космос. Да и по ходу некому уже понимать, космос поймут другие, другие планеты…

Перед сном решила принять душ, раздевшись и встав под горячую струю, я забылась. Я закрыла глаза, а горячая хлорированная вода стекала по моей голове, по тонким волосам, по лицу, обволакивала тело, глаза и губы. В дверь стучались, крича, что сейчас не моё время посещения ванной, я не обращала внимания, я думала о нём и от горя растворилась в воде, меня как будто не стало. Слёзы, вода, всё смешалось…

 

Глава 2

 

«Губы не шевелятся, кто зашил мне губы? Где я? Мне больно! Надо повернуть голову, кто же сидит у изголовья лежанки? Не могу открыть глаз, но мне это удаётся. Чёрный силуэт, глаза светятся страшным огнём, я слышу смрадное, хрипящее дыхание! Заходит страшная старуха с пенсне, белая копна волос уложена неаккуратно, на глазах шапочка с чёрной вуалью. Снимая с себя чёрную шаль, укрывает ею меня! Не понимая, откуда, но я знаю точно, что она давно мертва! Я не могу пошевелиться, меня связали по рукам и ногам, старинные обшарпанные обои на стенах! Темно и душно, пахнет плесенью! Что это за страшное место? Я начинаю задыхаться! Пить, пить, пить, пить!!! Дайте воды!!! Спасите меня!!! Я не могу двигаться, я могу сейчас лишь бездействовать! О, Боже, он поднимается, они тянут ко мне руки! Они нависли надо мной Кто- ни…!!! »

Я проснулась от собственного вопля, тяжело и резко дыша. Сердце бешено колотится, о Господи! Резко приподнявшись и оглядевшись по сторонам, я не могла успокоиться. Я быстро и тяжело дышала. На кухне слышно, как гремят посудой! Старуха ругается на молодую и по её словам, бестолковую Алевтину, остальные, скорее всего, на работе. Я ложусь обратно на подушку. Мёртвая старуха и силуэт не уходят из головы! Мне страшно.

-Алька! Что б тебя! Смотри, убегает же!- это старуха про варенье, которое сдуру собралась варить неуклюжая Аля.

Я упала обессилевшая на подушку. По квартире запахло жжёным сахаром.

-Даю честное слово, я оторву тебе руки, а Михаил Павлович мне поможет! Поняла?!- это Капитолина про своего покойного мужа такой сумбур выпалила, у неё такое часто бывает, муж умер, а она с ним общается до сих пор.

-Иди, полечись!-, довольно нагло ответила неповоротливая молодуха.

-Кому, кому? Кому говоришь лечиться? Иди сюда поближе!-

-Вам говорю!- резко крикнула Аля, убежала и закрылась в своей комнате, не забыв прихватить кастрюлю с чёрным леденцом!-

-Вот прорва! Вот стерва! Вот курва!- рифмуя, кидала старуха ей в след.

Алевтина крупная, неповоротливая молодуха, которой не было дела до тонких душевных материй, её больше волновало, как принести побольше жратвы для своего горячо любимого мужа, нежели проблемы духовных организаций и общественно-культурной жизни. Рябая, с рыжей копной волос, вечно на взводе, в стареньком драном халатике, она являла собой образ кухонной ведьмы, которая мечется по кухне с половником в руках, сшибая всё на своём пути. Вечно озабоченная, как бы не помереть с голоду. Из столовой, где она работала, приносились пакеты с так называемой «жратвой». Мешки некондиционного фарша, котлеты, пирожки и ещё много чего тащила Аля по вечерам на своих могучих плечах. Несмотря на свой вздорный характер, она меня жалела, и иногда угощала меня этим провиантом. Вырвавшаяся, из какой то богом забытой деревни и добившаяся размена квартиры у своего бывшего мужа и его матери, она сохранила самобытный колорит, это всем до боли известный колорит «бабы останавливающей на скаку коня и входящей в горящие избы». Я с ней общалась мало, а она не общалась вообще ни с кем, и сидела вечно запёршись в своей узенькой комнатушке с маленькими окнами, загнав мужа под шконку.

Муж её с кошачьей фамилией Феликс, абсолютно кота не напоминал, а был похож на угрюмого лабрадора с длинным носом и без капли эмоций на длинном лице, черноволосый, нелепый, напоминавший своей нескладной фигурой старое кривое ссохшееся дерево с длинными руками- ветвями. Он уходил рано утром, а приходил поздно вечером, работая в какой то шараге бумагомаракой. Обычно по вечерам, когда на кухне разворачивались военные баталии, он старался не высовывать носа из своего укрытия, дабы сохранить своё душевное здоровье, потому что все ссоры были до того нелепы и комичны. Например «бабка это ты стырила мой кусок хлеба? Он только, что здесь лежал на моём столе!!!» ответ получился не менее дурацким «поищи у себя за пазухой дура!», ну естественно дальше больше по накатанной. Мы так и не поняли, прикидывается баба Капа или серьёзно больна? Обычно разнимать их приходилось всеведущей и всезнающей Сурьме, они её обычно слушались и боялись. Муж её не пил, не курил и вообще был помешан на здоровом питании, он слишком был озабочен собственным здоровьем. Он был абсолютно неэмоциональным человеком, казалось, что даже если бы у нас случился пожар, Феликс остался бы, с важным видом сидеть на месте и молча озираться по сторонам.

Своего мужа она обычно гоняла по всем делам, магазинам, хозяйственным нуждам, а он в свою очередь безропотно выполнял все её приказы и прихоти. В общем, Феликса я считала, каким то бесполым созданием. Вечно одетый в свою линялую майку и дырявые треники, он являл собою ужасную убогость и отвращение. Конечно не нам судить это их личная чётко очерченная жизнь со своей расстановкой ролей и мест в этой жизни, как говорится судьи не мы, мы не судьи…

Ноябрь набирал силу, мы жили в полутьме и ждали перемен. Выходя на балкон, который по счастливым стечениям обстоятельств был в моей комнате, я предавалась дыханию ветра, я смотрела на огни города, пасмурное небо и мне оно казалось великим и непонятным. Вокруг меня вдруг повалил снег крупными хлопьями и на тёмно синем фоне мне на миг показалось, что я попала в Новогоднюю сказку, но увы внизу подо мной оставалось всё также слякотно, мерзко и грязно, и я понимала, что не смогу забыться и оказаться там, где действительно хочу. Комната моя была простенько обставленной, я бы сказала, что даже слишком. Кровать, стол, два стула, крашеная, белая тумбочка и шкаф для одежды, телевизор в своё время забрал брат, а мне отдал лишь старенькую магнитолу с радио, телевизор же я ходила смотреть к Сурьме. Вокруг меня было спокойно, мы иногда виделись с братом, он говорил, что хочет жениться, естественно мне это не нравилось «А твоё мнение никого не интересует», просто ответил он мне. Через месяц он уехал к ней в другой город и почему- то, прервал со мной всякую связь. Сурьма, родной мой человек, утешала меня, как могла, на всём белом свете, я нужна была только этой неродной женщине, только она интересовалась моей судьбой, помогала в трудных ситуациях, ухаживала за мной, когда я болела, давала денег взаймы. Если бы было можно, то я бы назвала её своей мамой, которой мне так не хватало.

Все люди, жившие со мной в коммуналке, были по своему несчастны, но нас всех объединяло, то что все мы были одиноки и никому не нужны. У каждого была своя история отрешения от нормальной жизни, полной новых знакомств и общения. Все мы здесь были отшельниками и жили своей жизнью, и по своим нами установленным правилам. Главное, что нас это устраивало, и мы не мешали друг другу и даже не терпели, мы просто жили, не задумываясь о ненависти, мы были друг к другу благосклонны и все праздники мы встречали вместе. Прототип семьи сложился в нашем коммунальном коллективе, и никто не хотел его менять, переустраивать и проводить «хозяйственные реформы».

 

Глава 3

 

«Что вы смотрите на меня бездари? Думаете, сможете обвести меня вокруг пальца и смыться? Не получится, я сегодня зол, я всегда зол. Знали бы вы все вместе взятые, будущие специалисты кислых щей, откуда берётся эта злость! Я наверное никогда от неё не избавлюсь! Почему вас со всех специальностей так мало? Неужели немецкий язык утратил свою популярность? Молчите? Боитесь? Правильно мать вашу! Нужно уважать преподавателя, потому что он на вас бестолочей, тратит часть своей жизни. Зубков, Коринова, Дрыгайло (ну и фамилия!)….. все здесь!? Ну что? Уважаемые! Начнём нашу экзекуцию? Сеченова Эля! Кто это? Кто? Поднимите руку! Подойдите за билетом ко мне с зачёткой!

Я, Бундхен Артур Эдгарович, родился в Мюнхене, в семье несчастного немца и русской эмигрантки в 1971 году. В 1991 году эмигрировал в Россию, бросив мать с моей сестрой. Почему мой отец Эдгар несчастен? Это интересный вопрос. Ответ прост, он не знал уважения в нашей семье, и он никогда не задавался вопросом почему он и мама альбиносы, а я получился такой арабчонок. Все думают, что во мне течёт скандинавская кровь, а моя внешность это лишь мутация генов. Пусть думают, что так, это ведь красивая легенда. Нет друзья мои, всё было гораздо проще, просто мою мать от работы, где она работала архитектором, посылали набираться опыта в ОАЭ, а в какую страну я точно не помню. Естественно её «тонкая душевная организация» не выдержала жаркого напора, местных знойных коллег по цеху. Подружившись с одним арабом, по имени Мустафа, она не думала в тот момент ни о чём, ни об отце, ни о родном доме. Вскоре их дружба переросла в так сказать неформальные отношения. Она просто отдалась этому арабу без зазрения совести, обманув отца, она легла рядом с ним, как будто ничего не сотворила. Скорее всего, как я думаю, мой отец просто- напросто не вышел темпераментом. Белокурый, кудрявый в очках с толстой оправой, для людей он был просто смешным человеком, которого все обманывали и смеялись над ним. Через месяц она приехала уже со мной обратно в Германию, отец ничего не заметил или просто сделал вид. Если бы он даже действительно узнал, что она переспала с арабом, он бы не оставил её. В общем, я узнал это уже в зрелом возрасте, поэтому обоснованно оставил их с сестрой, когда отца уже не было в живых. А что? Имею право, я считаю, что это предательство всей её жизни. Она предавала меня и моего отца ласково с нежностью, любя и лелея. Я дитя порока, какого мне было это узнать!? Мой отец точно не знал, что я не его сын. Он так любил меня и маму, что мысли об измене у него не возникало, хотя родственники, наши соседи Тилль и Клаудия, все в один голос шутили насчёт моей южной внешности «Ой Артур! Какой ты загорелый!» Я её не прощу никогда, такое не прощается.

Эмигрировав в Россию и поступив в университет, я освоился в местной общаге. Россия в моём сознании была слишком огромной и чужой для меня, в Германии я привык к порядку, к местным кротким нравам и чистоте. Германия по сравнению с Россией была маленькой и уютной тётушкой. Россия же в моих ассоциациях стала для меня одинокой, холодной вдовой, такой заброшенной и никому не нужной, но в то же время для меня она была необычной, загадочной и необъятной, за это я её полюбил, и смирился. Мне нравились вечная темень, мерзлота и огни города W. Выглядывая в окно я чувствовал какую то высшую силу которая правит нами. Главное, что у России и у этого таинственного города, как мне казалось, были души. Эти кислые дожди, великие снегопады, синие ночи, темень, почему- то стали для меня родными и такими притягательными. Главное, что через три года я привык к ней, и окончательно оставил мысли о возвращении на родину.

Помню, меня поселили с одним парнишей Яном, которого года через два отчислили за неуспеваемость и он, без этого отличавшийся бурным нравом, после этого запил и потом вообще пропал без вести. Комната осталась полностью в моём владении. За отличную учёбу и участие в различных мероприятиях, ко мне никого больше не подселяли. Здесь же в университете я в первый и последний раз влюбился. Да, конечно у меня была близость до неё, но любовь пришла только с ней «единственной и неповторимой». Влюбился сильно, и как казалось безвозвратно. Аида училась на первом курсе, в то время как я уже был на третьем, звонкий ребёнок сладострастия, она завладела моим и без того больным разумом. Следя за ней из-за углов, щелей, окон, спин, мне казалось, что вокруг неё стоит вакуум, через который никому не слышно её пленительного, манящего, запретного мира. Зато ей было известно про нас всё, даже то, чего мы сами не могли предположить. Как всегда одетая в вещи абсолютно непригодные для носки, обычно она приходила одетая или в умопомрачительное вечернее платье и была похожа на сошедшую из книги королеву туманной и далёкой страны, позволяя мужской части сворачивать головы, или наоборот придти в тёртых трениках или рваном свитере. Тёмно рыжие длиннющие волнистые волосы, детское милое личико, пухлые, улыбчивые губы и вечно насмешливые зелёные глаза удивительного, бутылочного цвета. Приличное и среднее одеть, как будто ей просто не приходило в голову. Летом в шапке зимой без неё, она являла собой образ Дон Кихота, которому в голову может придти любое сумасбродство. На всех она смотрела с адским огоньком в глазах. «Аида!» певуче и тихо повторял я про себя. Я мечтал о том, что бы связать её, завязать ей рот, посадить в свой старенький москвич, увезти в тёмный старинный замок и заставить её стать моей королевой. Я мечтал единолично завладеть её улыбкой, чтобы её тайна принадлежала только мне. Закончив пять курсов, я остался в аспирантуре и далее. Остался ради неё, для того что бы всё таки завладеть ею и этот случай выпал и он запомнился нам обоим надолго. Всё это время я пытался пригласить её, посылал записки, цветы и прочее, вёл себя, как гиблый, пресный романтик, который пользуется всеми унылыми атрибутами так называемых ухаживаний. Любовь в моём понимании было даже не объединением, а даже переселением душ, и её нельзя было измерить букетами и подарками, я решил, что нужно действовать по особому, превратить не маленький отрывок, а всю её жизнь в сказку, но она была поглощена сладострастием. Я знал, что она ангел прелюбодейства, а попросту блядь. В то время я отчаялся добиться её и со злости, решил завладеть и бросить, отомстив тем самым за страдания и боль от неимения этого сокровища под именем А-и-да. Она принадлежала многим, и в то же время никому. Многим принадлежало её тело, смех, улыбки, её мерзкая сладость, а никому, потому что её тонкую душевную материю и мир не мог разглядеть ни один из её любовников. Любовников у неё было много из тех кого я только знаю, были и уже состоявшиеся мужчины, кому за 40 и совсем молоденькие мальчики, которые только вступали во взрослую жизнь. Бандиты и романтики, спортсмены и конченные отморозки, рыцари и шуты, философы и мудрецы, моральные уроды и ботаники, все они знали, как сладок этот плод под именем Аида, а ей не было дела ни до них, ни до себя, они в свою очередь предавались с ней утехам, а потом благополучно скрывались. Она легко с ними встречалась, сближалась и так же легко расставалась, как будто ничего не было.

В то время мы немного отошли от рок концертов и ходили на дискотеки, вместе с местной гопотой из рабочих районов. Мы, студенты пили пиво, зависали «по-взрослому» и конечно не обходилось без наркотиков. В моду вошла «кислота», а она подразумевала таблетки и прочую дрянь. После недели томления, я наконец нашёл в себе смелость позвать ЕЁ в сей вальпургиев храм. Я позвонил ей и назначил встречу около старого ларька, в одно время ограбленного и в данный момент заброшенного. Я купил белых роз, подумав про себя, что они могли хорошо смотреться на её могилке. Дело было промозглым мартовским вечером. Неподалёку гремела дискотека, я ждал, озябнув, и начинал двигаться в такт грохоту. Тучи зловеще сгущались, чёрные деревья нависли своими ветвями и оглушали меня своей назойливостью. Ветер усиливался, а она опаздывала на 30 минут. «Где же ты порочная ведьма? Почему ты играешь со мной? Ты думаешь, если ты сексуальна, тебе всё позволено? Да ты не стоишь ни рубля, даже ни копейки! Ты забылась девочка, вспомни кто ты и откуда! В чьей постели ты сейчас стонешь и извиваешься!? Где ты?!! Я люблю тебя!!!!! Я люблю тебя прекрасная тварь!!!!»

Она пришла. Я смотрел и молчал и не мог на неё наглядеться, глаза бутылочного цвета блестели и ослепляли меня. Я задыхался от этого зрелища, если бы я смог, то бы набросился на неё прямо сейчас, но я выжидал момент. «Здравствуй моя королева!»пронеслось в голове

-Привет Ада!- Произнёс я «сакраментальную» фразу.

-Аида будет правильней, я думаю!-

Боже, во что она была одета! В такой холод на ней из одежды было блестящее, чешуйчатое платье. Коротенький полушубок из искусственного белого меха был накинут на голые плечи, на ногах, прям, как в сказке, она напялила красные сапожки. Хлопая накладными ресницами она создавала ветер. Галографическо-пошлое одеяние, затемнило её образ.

-Тебе не холодно?- спросил я

-К чему сантименты малыш?-

-Сантименты? Я ждал тебя целый час!-

-Ты считаешь это много?-

-Для тебя да!- «Какой я грубый мерзавец!»пронеслось у меня в голове. Помолчали. Она закурила и прищурившись спросила.

-Странно, у тебя знакомое лицо!-

«Знакомое лицо? Да ты знаешь соска, что я без пяти минут закончил аспирантуру!»

-Да, есть не много! Мы с тобой на одном факультете учимся!-

-Да? Какая у тебя симпатичная мордашка!-

Мне казалось, что оба в данный момент не понимали для чего сюда пришли.

-Вспомнила! По тебе, по моему, большая часть женской половины факультета сохнет!-

-Я поражён!-

-Ну что двинули?-

-Кажись!-

Зайдя на дискотеку в дымном грохоте и трясущейся толпе, я сразу потерял ощущение себя, ощущая лишь пульсирующие тела. Мне показалось, что я вошёл в стены огненной геенны. Я оказался в самом центре среди потных и мокрых, безумных рыл, которые для меня слились в одно. Вокруг танцевали и приплясывали, визжали и вопили, словно я попал в скопище юродивых, блаженных и умалишённых. Моя подруга охваченная одержимостью, потащила меня в самый центр и принялась изображать сексуальность, что у неё не плохо получалось. Я не мог включиться в такт всеобщей тряски, и стоял, как вкопанный не отрывая от неё глаз. Мы даже толком с ней не говорили, было чувство, что всё это происходило по схеме, заданной непонятно кем, мной, ею или разгорячённой толпой. Я смотрел, как всё больше и больше оголялись её ноги, грудь, на то с какой блаженной и счастливой улыбкой, она двигалась в такт клокочущей музыке. Я был словно не отсюда и попал случайно, я не мог раскрепоститься и решил купить нам горячительного, что тут же и сделал сев за столик и стал ждать её. Вдруг я заметил, что эта нимфа, уже целуется с каким- то отморозком. Мне стало не по себе и я потянул ворот моей синей рубашки, ослабляя давление, я был здесь чужим. «Всё нимфетка твоя судьба решена!» пронеслось у меня в голове. Я сидел и ждал, наконец она заметила моё отсутствие и стала меня искать. Я развалился на диванчике, расслабившись и не давая ей знаков смотря томным, восхищённым взглядом на то, как она прекрасна и недостижима.

-Не хотите развлечься?!-

Я поднял голову и вздрогнул от искажённой, раскрашенной страшной морды, похожей на помятую шаньгу.

-800 рублей!!!-

-Да ты и копейки не стоишь! Иди отсюда!- довольно грубо ответил я. «Тоже мне, валютную из себя строит! Эта вон тоже, небось, оценки себе одним местом зарабатывает! Не очень верится, что она корпит над учебниками или за компом курсовики печатает. То-то, до сих пор из универа не выперли!»

-Малыш, что сидим!?-

Я отошёл от своих размышлений и поднял голову, бестия подошла ко мне и села рядом.

-Жду тебя!- однозначно и затёрто ответил я.

-Как твоё имя?-

-Артур!-

-Король значит? Король Артур!?-

-Возможно! Может и так!-

-Я закурю! Ты не против?-

-Меня не угостишь?- наш диалог был настолько кратким, что мне показалось, что я всё о ней знаю, вижу насквозь её рыжую шевелюру и проникаю сквозь зелёное стекло глаз. «Да товарищ капитан! Будет сделано товарищ старлей!»

Мы сидели и пили виски, вонявшие местной самогонкой, затем был кальвадос, следом я купил два коктейля, я всё покупал и покупал, а ей и мне было мало. Опьянев, мы обезумели, и от беседы плавно перешли к ласкам, я грубо схватил её и жадно впился в её губы. Она попыталась вырваться, но потом поняла, что теперь она полностью в моём владении. Я сам не ожидал, что эта встреча примет такой оборот. Я гладил её колени, залезал под юбку, я был пьян и не контролировал себя, мне было абсолютно наплевать, и я потерял ощущение места, где мы находимся, был только я и Аида. Парни, сидевшие напротив, с интересом наблюдали за нами, обсуждая что-то и переглядываясь, словно они проводили эксперимент и записывали данные в таблицу. Мне стало не по себе, и мы удалились. Пьяные и весёлые мы брели по пустой улице, освещённой яркими огнями прожекторов, на улице было слякотно, мокро и повсюду была вода, «романтика!» пронеслось в моём пьяном мозгу. Пугливые, чёрные, мокрые деревья шептали нам что то в промозглой тьме.

Я поддерживал её за локоть, она что-то бормотала про свою несчастную жизнь без любви, про то, как я красив и сексуален, про ухажёров рассказать она тоже не побрезговала, я был словно в трансе. Она курила зловонный, как мне тогда казалось, Vogue. Аида всё бормотала что-то и лила слёзы, тушь потекла, она стала походить больше на утопленницу нежели на себя. Дул тёплый, но пронизывающий ветер, кутаясь в свою шубейку, которая едва прикрывала живот, Аида пила из горла шампанское, прихваченное из супермаркета по дороге, размазывая тем самым помаду по лицу. В голове у меня звучали оркестровые трубы, и я понял, если я не сделаю своё паскудное дело сейчас, то такой шанс не выпадет больше никогда. Вдруг от выпитого у неё подкосились ноги и она шмякнулась в широкую, грязную лужу. Я подхватил её обмякшее такое доступное и беспомощное тело и поволок в ближайший подъезд, зная, что в три утра вероятность того, что кто-то будет проходить мимо, сведена к минимуму. Зайдя в грязную парадную, я резко задрал ей платье, порвав его у швов, и сделал, то, что сделал. Делал это отчаянно, с остервенением, мстя ей за то, что теперь она точно никогда не уйдёт из моей головы и не будет моей. Такую несчастную и беззащитную, я стиснул её в своих объятиях и прижал к стене, она совсем не сопротивлялась и не кричала. Она смотрела на меня с пьяной усмешкой в полуоткрытых глазах. Я понимал, что моя изуродованная любовь к ней останется со мной навсегда, и я не смогу больше любить женщин иначе, по нормальному. После я бросил её там же и пустился бежать наутёк, скуля и вопя. Я добежал до того самого ларька и спрятался за него, что бы отдышаться. Я закрыл глаза и попытался забыться, но не получилось, руки тряслись, дыхание сбивалось, я не мог успокоиться. Я знал, что в том подъезде она сейчас лежит в своей задранной чешуе, брошенная на произвол судьбы, каким то уродом в лице меня, но отнюдь во мне не было и капли жалости или сожаления, лишь животный страх оглушал меня, только страх подтолкнул меня вернуться. Нашедши в себе силы я вернулся обратно, Ады там уже не было. Сама ли она ушла или кто помог, Я не знал, но больше, я её не видел ни в университете, ни у её дома, нигде, она пропала без вести. Позже я узнал, что её больше нет. Нет больше её улыбки и глаз бутылочного цвета, она ушла тихо, самовольно, выпив несколько таблеток какой- то медицинской гадости. Не выдержала своего одиночества и обречённости. Я любил, и эта смерть перевернула во мне всё, что было раньше, и я превратился в чёрного человека. Я понял, что никогда не смогу жить нормально и завести семью. Хоть и зарекаться мне было нельзя, но это был тупик, даже просто жить с женщиной мне не хотелось, и я смирился, решив никому не калечить жизнь.

Вот так я стал убийцей. Вы это хотите узнать, дорогие товарищи студенты? Что вы сейчас сидите и наблюдаете за мной? А особенно вон та, серая мышь, всё пишет и поглядывает, глазки, что ли строит? Дырку во мне прожжёте Эльвира. Белобрысая, убогая, ещё и имя мудрёное ей дали, Эльвира, Эля, Элька. Элька, прямо, как по- немецки Эльке. На фотографии вроде улыбается, а сейчас как отрешённая глядит, вот-вот разрыдается. Была у меня такая подруга в Германии по имени Эльке, но с этой как огонь и вода. Смешная. Маленькая, худенькая, серенькая, тихая, не то, что Мариша, грудастая валькирия с уродливым, ярко накрашенным пузырём губ в пол лица. Шпаргалки, небось, в бюстгальтер спрятала. Интересно, как бы это звучало «Крапивина достаньте шпоры из бюста или Крапивина, что у вас бюстгальтере? Знает зараза, что я слов подобрать не смогу!».

-Уважаемые студенты время вышло! Кто первый? Сеченова Эльвира? Прошу!-

Защитив диссертацию, я устроился работать в университет. От университета мне выделили небольшую, ветхую квартирку на окраине Петербурга, где я и обосновался. Квартира моя была отнюдь неуютной. Побитая ванная с отвалившейся штукатуркой, старые зелёные обои оставшиеся ещё от старухи, которая здесь жила до меня и умерла в одиночестве. В углу стоял чёрный раскладной диван, единственная респектабельная вещь в квартире, жилище моё напоминало, скорее всего, старую офисную конторку, нежели дом. Зал освещал старый прожектор, который я притащил из университета после ремонта. Обои в зале отсутствовали напрочь, цементные стены и старый довоенный шкаф нисколько на меня не давили, мне было хорошо и уютно. Телевизор, холодильник и компьютер необходимый мне для работы я прикупил на свои средства. В кухне же иногда могла повеситься мышь, а они у меня и не водились, зачем им жить там где нечего кушать? Они водились у моей соседки кошатницы Клавы. Иногда мне казалось, что она просто не представляет, что такое чистота, потому что никогда не сталкивалась с ней. В её квартире, куда я иногда заглядывал занять денег, просто посидеть, потолковать о том о сём, конечно же выпить было ужасно грязно! Вся квартира была завалена мусором, кошачьими фекалиями, кошки здесь были повсюду, столы всегда были заставлены грязной посудой. Горы посуды возвышались на столах, подоконниках, шкафах, полках. Превозмогая рвотный рефлекс от едкого запаха кошачьей мочи, я всё ходил и ходил к ней, а потом попросту привык к этому зловонию. Постельное бельё не менялось никогда, но я не обращал на это внимание. Не редко к ней приходили из милиции, соседи жаловались на вечную вонь, и её нечистоплотность. Я же просто приходил к ней в гости и баловался горькой, которая иногда, после подработки репетиторством, сменялась дорогим коньяком, виски, джином или моим излюбленным кальвадосом. Её так же устраивал наш симбиоз, я покупал, она пила со мной за компанию, так как свои деньги у неё водились редко. Голова из гнезда её жёлтых волос, обычно была обвязана вокруг старым рваным шарфом, в нём она иногда напоминала мне старую дородную хохлушку. На ней всегда был замызганный, рваный фартук с вышитыми на нём красной нитью, птичками в виде славянских оберегов. Птички и грязь давно уже слились, но всё равно фартук оставался каким то самобытным. Иногда она мне улыбалась своей доброй улыбкой в три зуба, подолгу курила, признанный когда- то народом «Беломор», сидя у форточки. Большая картофелина носа, опухшие глаза, в ней абсолютно не угадывалась её былая красота, которую я подметил, рассматривая её порванные и пожелтевшие фотографии, скиданные в одну кучу. С фотографий на меня смотрела ангельского вида крашеная блондинка с божественной, белоснежной и манящей улыбкой, одетая в наивное платьице с юбкой- колокольчик. Маленькая, она была похожа на Золушку, ту самую из сказки, ещё не подозревающая, что её ждёт одинокое, алкогольное, сумасшедшее забвение в провонявшей, заброшенной квартире среди стаи кошек. Выпив немножко, она ведала мне много историй из своей былой жизни, и о том, что папа её был каким- то членом партии ЦК, и о том, что она была, когда- то, одной из первых леди среди таких же, как она политических жён и дочек. Рассказывала так же, что объездила с папой полмира, в то время, как нашему простому человеку было, очень непросто, даже просто получить разрешение выехать в ближайшее зарубежье. Ни в чём никогда она не знала отказа, красавица Клаудия была недоступна простому мужскому взгляду, недосягаема для сыновей дипломатов и «больших» людей. Клаудии едва исполнилось 22, когда её папу обвинили в том, что он враг народа и всё рухнуло, всё разом. Отгороженной от жестокого, холодного, великого мира, ей пришлось приспосабливаться к новой жизни, полной лишений, нищеты и унижения. Началось всё с того, что её, как дочку врага народа, исключили из комсомола, а потом и из консерватории, где она училась на отделении фортепиано. Друзья её, дети советской элиты, отвернулись от неё, боясь, что их постигнет та же участь. Папа пропал без вести, а мама умерла от горя через три года после его исчезновения. Клавка, как её зовут до сих пор, осталась одна, устроилась на завод, и постепенно, тихо спивалась со своими новыми друзьями-коллегами по станку. В родительской квартире она живёт до сих пор. Из маленькой принцессы она превратилась в серую, сутулую, загнанную мышь в ватнике и сапогах, на несколько размеров больше, эти сапоги им выдавали на заводе для работы. Лицо её почернело, сузилось, впали щёки, и лишь только глаза оставались такими же ясно-голубыми, но со временем от частых вливаний, и они так же потухли. От принцессы осталась лишь серая тень, одиноко бредущая по дороге… Тенью она осталась и по сей день, правда немножко раздобревшей и оттаявшей от стылой и злой жизни.

В любовницы она мне не подходила, о чём я иногда в моменты наваждений очень сожалел, постольку, поскольку ей было уже 53 года. Я, благородный южанин, не мог опуститься до такого. Я поступал иначе, попросту приглашал к себе валютных путан, после которых оставался тяжёлый дух нечистых тел и душ. Блондинки и брюнетки, низкие и высокие, полные и тощие, красивые и ужасные, интеллектуалки и алкоголички все они были в моей власти на время. Меня устраивало, что они уйдут, не будут лезть мне в душу и желать от меня ребёнка, и не останутся со мной навсегда, я был этому рад. Я не навешивал на себя обузу, а женщина таковой для меня и являлась. Я не желал своей единственной, мне было не до неё, и одинокой старости я тоже не боялся. Для чего? Я работал, и мне нравилось моё занятие, преподавание немецкого языка. Вы думаете, я не пытался найти себе спутницу? Пытался, но все эти попытки были до того убоги и нелепы, что мне после них становилось не по себе. Поняв, что для меня это не главное, я прекратил поиски, и сделал свой выбор в пользу путан, но на этом не успокоился.

В то время у меня был друг Павел. Павел, Павел, Павлуша… До сих пор меня мучают угрызения совести, когда я вспоминаю о нём. Я также разрушил его жизнь, как когда то жизнь моей единственной любимой принцессы. Помню, мы частенько с ним ходили на модные выставки, концерты, дискотеки, вместе напивались до беспамятства, а потом тащились по домам. Мы с ним всегда выручали друг друга из разных криминальных историй, будь то очередная заварушка с милицией или угроза жизни и смерти. Частенько я помогал Павлу знакомиться с девушками, поскольку он был ужасно застенчив, у него была просто болезненная скромность, даже в тех ситуациях, где её как бы и не должно было быть. Я хотел избавить его от этой напасти и всячески ему в этом содействовал. Встреча его с любимой произошла, как ни обыденно в автобусе. Автобус кровожадно выл и еле- еле двигался из-за гололёда. За окном стемнело и я мог разглядеть пьяными глазами в окно лишь разноцветные, восковые квадраты окон и неоновые вывески магазинов. Мы ехали вместе с очередной пьянки, не общаясь и повернувшись друг к другу спинами. Я лишь иногда поворачивался посмотреть, хорошо ли дружок себя чувствует. Захмелевший близорукий Павел, дав волю своим чувствам начал приставать к крепкой, коренастой, низенькой барышне в оранжевом пальто, которое, казалось, вот- вот разойдётся по швам. Он очень удивил меня, ещё вменяемого.

-Девушка куда едем?- спросил наш горе-ловелас

Я наблюдал за ними украдкой из- за своего плеча, едва удерживаясь на поручне, будто вообще не знаю этого смешного, пьяного человека в очках с толстенными линзами. «Во даёт!»думал я «Спорю сам с собой, что сейчас он обожжётся женской пощёчиной!»

-А куда надо?- неожиданно дерзко спросила она

Павлуша оторопел и замялся, и вдруг выпалили такой сумбур, что Булгаковский Шариков мог ему позавидовать.

-Эээ… Дык это…Так я не понял, кто кого спрашивает? Что ты себе позволяешь девка? Морды своей, значит, не показывает, как пенёк отвернулась! Ты чё? Может и морда то у тебя страшная, не накрашенная. А ну повернись!- И он резко схватил её за плечо и крутанул лицом к себе. На нас оторопело смотрело лицо ангелочка, только что сошедшего с открытки на Рождество. Павел отпрянул, а я окончательно отвернулся от них, почувствовав неладное. Разглядывая зимний узор на окне, я слышал, как за девушку вступились какие то подвыпившие урки, как мой товарищ заутробно стал звать меня. Слышал его препирания с защитниками «девушкиного достоинства», глухой удар, я повернулся, Мой товарищ лежал на полу автобуса, а из носа струйкой лилась кровь. Ангелочек бросился к нему, засовывая ему в руки пачку одноразовых бумажных платочков, пачка замаралась Пашкиными эритроцитами. Она просила у него прощения и кричала защитникам, что сейчас позвонит куда надо и расскажет про избиение человека. Мужики покрутили у виска и обозвав её истеричкой монастырской, вышли на текущей остановке. Она помогла ему подняться, а Пашка бормотал что-то про то, что оказался на миг, в раю, увидев такое прекрасное создание. Благодарил её за, то что она уделила ему, такому несчастному, такое внимание и отказался выходить на конечной, пока она не оставит ему свой телефон. Я наконец подошёл к ним и попытался воспрепятствовать их знакомству, потому как Рождественский ангел понравился и мне. Являясь до конца уверенным, что она не даст телефона, или даст, но не свой, я тащил его к выходу, кондуктор мне помогала, белокурая волшебница стояла уже на улице. Мы с кондуктором всё таки вытолкали его на улицу, оказавшись, под колпаком тьмы, мы малость протрезвели и в Пашкиных руках оказался такой желанный и долгожданный номер. Наши ноздри уколол мороз, Павел замолчал и стих, а я наоборот начал жадно вдыхать морозный воздух, сняв свою вязаную, синюю шапку. Я смотрел на луну, мы молчали и чувствовали от чего такое неловкое молчание, она понравилась нам обоим.

-Что будем делать?- спросил я -Если я за неё возьмусь, она всё равно предпочтёт тебе меня!»

-Как знаешь!- протягивая мне бумажку, вздохнул товарищ и побрёл по дороге уходя.

-Стой!- крикнул я -Пусть сама выберет, тайны девкиного под сознания неисповедимы, слышал?-

Он бросился ко мне

-Отдай её мне! Я прошу! Она ангел, понимаешь ангел во плоти! Это любовь, любовь, любовь с первого взгляда! Ты знаешь, что такое любовь? Тебе неизвестно это слово? Ты сатана! Понял? Да, ты сатана! Где твоя Аида где она сейчас?! Всё к чему бы ты не прикоснулся гибнет, цветы, животные! Всё! Понимаешь?! Квартира твоя пустует, потому что ты не умеешь любить! Немец, фашист, я иногда просто ненавижу тебя! Я не собираюсь отдавать её тебе, я не хочу, что бы ты и её загубил. Она моя, забудь о ней! Ауфвидерзейн!-

Он удалился быстрыми шагами и скрылся в пролеске, через который пролегала дорога к его дому. Я ещё долго стоял на остановке в задумчивости, попивая прикупленную мною бутылку вина. Если честно дорогой читатель, я не ожидал от него такого выброса эмоций потому как Павел абсолютно неэмоциональный человек. Я брёл домой и думал о ней, думал о Паше, и мне было его жалко, мысли крутились у меня в голове. Листочек с заветным для Пашки телефоном я измял в руке, посмотрел на ладонь, на ней лежал комочек из бумаги и он грел мои озябшие руки. Придя домой, я сразу же завалился спать, а дьявольское, страшно ревущее колесо мыслей никак не останавливалось, здесь было всё и материнское предательство, Аида с белым лицом и закатившимися глазами, рождественский ангел в оранжевом пальто, Пашка, друзья студенты. Я ворочался в своей холодной, одинокой постели с вылинявшим постельным бельём и не мог уснуть, мне казалось, что сейчас я сойду с ума, сознание моё медленно накрывалось чёрным безумием. Я вскочил около трёх часов ночи и чтобы скрыться от надвигающегося съезда с катушек побежал к Клаве и стал к ней отчаянно стучаться, стучал с остервенением, но мне никто не открыл…

Нет читатель, ты не думай, что она в тот день умерла, нет. Клаудия просто спала и видела свои алкогольно-ностальгические сны, она не услышала моих безумных стуков в дверь.

 

Жизнь шла своим чередом, я так и не позвонил Милице (да, вот такое странное имя оказалось у оранжевого ангела). Павел и Милица встречались около полугода, потом она переехала жить к нему, вернее в его комнату в квартире, где он проживал со своими престарелыми родителями, которые нарадоваться на них не могли. Они очень переживали за личную жизнь своего слишком интеллигентного, застенчивого и близорукого сынишку. Прекрасная Милица оказалась из многодетной семьи, поэтому с радостью согласилась к нему на переезд, лишь бы освободиться от этого осточертевшего табора маленьких, вечно голодных и грязных обезьян, так она ласково называла своих младших братьев и сестёр.

Поначалу мы встречались втроём, но потом я проиграл и она выбрала его, я был побеждён и не хотел с этим мириться. Нет, мы не поссорились, с ним мы продолжали общаться, но спустя годы я нежданно-негаданно отомстил им обоим, после чего они расстались. Прошло три года, после той истории с автобусом. Я пришёл к ним в гости, в гости в их семью, в семью для которой я всегда был врагом. Я выбрал момент, когда Милица была дома одна, она сказала, что Павел придёт через час, ей и в голову не пришло захлопнуть дверь перед моим носом, так как я жил на другом конце Петербурга, я попросился подождать его. В их неплохо обставленной квартире было стерильно чисто, я бы даже сказал по больничному. Светлые почти белые стены, яркие светильники на потолке, было так просторно и от этого не совсем уютно. Её крепкое тело обтягивал маленький халат с крупными розовыми цветами, отдалённо напоминавшими пионы. Все её жесты мимика, позы никак не напоминали её происхождение и предназначение, вела она себя прямо, как интеллигентка в третьем поколении. Страшная чистюля и хорошистка, она походила на дистиллированную комсомолку. Только зелёные глаза полные боли и пустоты выдавали её истинное лицо.

Передо мной она хотела выглядеть хлопотливой, радушной хозяйкой, показывая мне то, как повезло моему другу Паше. Глупая курочка, она не знала, что сейчас она пустила в свой стерильный дом зверя, который сейчас принял вид доброго маленького зверька. Я сидел на их уютной кухоньке в голубых тонах и рассматривал гобелены на стенах, маленькие вазочки из пластмассы и ещё много всякой ерунды сделанной в Китае, современные, убогие предметы интерьера и уюта, за небольшие деньги. «Китай великая страна! Сколько полезных и дешёвых вещей они производят! Вся Россия пользуется их дешёвыми игрушками, утварью, сувенирами!» рассуждал я про себя наблюдая, как она открывает холодильник набитый до верху жратвой, набитый до такой степени, что она не могла его закрыть. Боже! Какая пошлость! Мне стало не по себе. Всё в их доме было пошло до безобразия и голубая кухня в том числе. Вся обстановка была идеальна ни одной соринки, ни одного пятна, ни одной дырочки, всё было стерильно! Даже покрывало на диване было постелено без единой морщинки! Вот постаралась то! Свекровь наверно гоняет! Всё в их квартире было дешёвое, китайское, видимо эта семья изо всех сил пыталась придать квартире уют и тепло, накупив китайского добра и расставив его аккуратно по полкам. «Буржуи недоделанные!» злился я про себя, наблюдая за её аппетитной мякотью, чуть ниже спины, я сидел и не отводил глаз от её нехилого лошадиного крупа. Тем временем подоспел чай, и торт оказался с визгом разрезан на куски, из него полился ягодный сироп похожий на кровь. Мне стало не по себе, я ждал, а она всё ставила и ставила на стол яства, как будто я приехал из далёкой страны, некормленых голодранцев. Тут были и печенья, и варенья, и конфеты и ещё Бог знает чего ещё, мне на минуту показалось, что кто-то из нас обезумел или просто я оказался в сладком безумии. Я сидел в нерешительности и наблюдал за ней, не отрываясь. Милка всё скакала по кухне, я чувствовал, что она оттягивает момент того, когда сядет со мной рядом, она боялась меня. Я ждал момента и сдерживал себя, руки дрожали, я молчал и поджимал губы. Я сидел в напряжении и чувствовал, что не ровен час, когда я не выдержу и вскочу. Вскипел чайник, и горячая струна пара с силой и свистом ударила из его носика. Она изящно взяла чайник и подошла ко мне, струйка кипятка полилась из носика в, поставленную передо мной, чашку. Нам обоим было неловко. Я не выдержал и резко схватил её за руку, от неожиданности она взвизгнула и ошпарила мне кисть. Я поднялся, схватил её за плечи и зажал рот рукой. Одной рукой я слегка душил её, а другой выворачивал ей руку.

-Молчи тварь! Зачем ты выбрала этого очкарито, а не меня? Ты сама виновата! Я же запал на тебя ещё тогда в этом проклятом автобусе! Плачешь? Что ты плачешь? Я должен сейчас сидеть вместо него! Поняла? Ты что же думаешь, что тебе всё можно!? Да ты и мизинца моего не стоишь!!! Зараза! Что ты ревёшь, что ты ревёшь?- и я ударил её по лицу, она упала на пол на проклятый, стерильный стираный коврик.

Я её резко крутанул, схватив за волосы и снова скрутив за спиной руки, говоря ей в ухо,

- Что ты делаешь с ним, с этим страстным мачо по ночам? Ни за что не поверю, что тем, чем надо! А, понял! Наверно сказки читаешь перед сном? Он тебя случайно мамой не называет?- она отбивалась, как могла, но как-то нехотя. Спустя минуты три, моих животных ласк и лобызаний она сдалась, сдалась, потому, как товарищ мой был просто гражданским мужем, а мужчиной быть не мог. Инфантильный ребёнок, сколько его помню, он всегда распускал нюни из-за любой плохой оценки или несданного зачёта, от любых проблем он бежал и прятался за мамину юбку. Я её не отпускал, да и не собирался, начиная стаскивать её мещанский халат, я оторопел. Можно сказать, она набросилась на меня, от чего мне даже на минуту сделалось не по себе, я почувствовал мокрые губы, язык, резко с силой прижал её к себе и почувствовал напрягшуюся, крепкую грудь и пружинистое тело, отзывающееся на мои ласки. Я закрыл глаза, и передо мной заплясали красные круги. Казалось, что её стон заглушал водопады, потоки машин, ураганы, моря, шумные города. Я и сам в этот момент оглох от страсти. Она была прекрасна и похожа на амазонку с распущенными белыми волосами. Мы успели сделать это до прихода его и родителей. Я ушел, не попрощавшись и хлопнув дверью, резко скрывшись в мокрых сумерках жестокого февраля. Я осквернил их гнёздышко, их брачное ложе, его жену, я пришёл и отомстил несчастному Павлуше, сам не знаю, за что, просто она должна была быть моей. Не было к этой семье ни жалости, ни сострадания, только животное удовлетворение красивой и такой желанной женой моего бывшего, лучшего друга. Мне до Милицы уже не было никакого дела, было, и нет, и что с ней будет после нашей безумной встречи, меня не волновало.

Вскоре Павел узнал об этом и пришёл ко мне разбираться с газовым пистолетом, но и ушёл ни с чем. Он напоминал подстреленного, но не добитого щенка с яростным огоньком в глазах. Я открыл дверь, он стоял, замерев, напрягшись и смотрел на меня исподлобья, молча.

-Что ты со мной сделал!- тихо, по слогам произнёс он. Я молчал, смотря, куда то мимо него.

-Что ты мразь со мной сделал!- громче и отчётливо произнёс очкарик. Мне стало неловко, и я уставился в пол, посвистывая.

-Что ты сделал!- в отчаянии, сквозь слёзы провопил он. Пашка достал из кармана пистолет и не успев выстрелить, получил коленом в печень. Кашляя и скрючившись он упал на пол. Выхватив у него злосчастный пистолет, я повертел его на указательном пальце и засунул в карман своего Обломовского халата. Я взял его за руку и помог ему подняться.

-Прости меня брат!- только и смог произнести я -Ты же мог это предугадать, ещё раз прости!- После этого случая я больше его не видел, и друзей больше у меня не было, а только собутыльники в любую минуту, готовые продать тебя кому угодно.

После этого инцидента Павел не хотел с ней расставаться, но родители настояли и выставили её нехитрые пожитки на лестничную клетку загаженного подъезда. Вернувшись к своей больной маме и ораве обезьян, она не начала новую жизнь, а просто, прикинувшись аккуратной, чистенькой хорошисткой и добротной хозяюшкой, нашла себе нового, приличного хахаля с квартирой и деньгами, поселившись у него и забыв про нас с Пашей. Оставшись один Павел запил по чёрному, пребывая в забытьи и редко выходя на улицу. Он бросил работу и главное увлечение своей жизни, книги. Я загубил и его жизнь, как когда-то жизнь моей рыжеволосой принцессы, уже мёртвой принцессы, которую не разбудишь никакими поцелуями, и которая, увы, не спит мёртвым сном в хрустальном гробу, сказок в нашей реальности не случается, в этом я убедился ещё в детстве, и не вернуть потерянного времени, людей, любви и потерянного себя. Она лежит в мёрзлой земле и возможно ей там глубоко, холодно и одиноко.

Мне тоже было темно, холодно и гадко в своей загаженной квартире. Тяжёлая ночь, красный снег, темно, оглушающее тихо, я чувствовал, что тихонько схожу с ума, стены давили на меня. Шёл март 2002 года, год страшных изменений в наших судьбах…Я Бундхен Артур Эдгарович, дитя порока, являюсь причиной изломанных судеб многих людей, нет мне прощения, есть только скорое возмездие от имени тех, кому я сломал судьбы. Это возмездие настигло меня.

Страшно одному. Красный фонарь, светивший в моё окно, ослеплял меня по ночам, даже задёрнув штору, я чувствовал, что он светит и трогает меня через неё, прожигает насквозь, безумие и моё окончательное забвение приближалось…

 

Глава 4

 

28 ноября…День Рождения Алевтины, мы собрались за одним столом. На улице трещал мороз, нас ослепляло космически яркое солнце, оно залило нашу страшную кухню Божьим светом и чистотой. Ужасные коричневые стены на кухне все в разводах, освещались солнцем, выворачивающим все наши грехи, словно эти стены наизнанку. Светлые головы, ну просто ангелы во плоти, добрые, и светящиеся. И Аля, и Феликс, все выглядели отдохнувшими. Феликс блестел и сиял, как начищенный самовар, коего уже было не сыскать даже у древних старушек-революционерок.. Улыбался, шутил невпопад, что было на него совсем не похоже. По такому случаю, он даже надел новый галстук, ужасающе голубого цвета, который никогда не надевал. Удивительно, но мы все преобразились и были нарядные, похожи на матрёшек, яркие, нищие, красота!!! Аля одела ярко розовое платье, явно с чужого плеча, нацепив красную брошь, а у Капитолины на шее красовались облупленные, пластмассовые бусы. В ужасном кримпленовом костюме, ядовито зелёного цвета с алыми цветами, она выглядела, как перекрашенная игрушка, от неё разило одеколоном.

-Бабка, ты что пьёшь его что ли?- пренебрежительно вопрошала Алевтина.

-Замолчи дура!- коротко и ясно отвечала та.

Мы сели за стол и начали отмечать, разговаривали, шутили, пили, закусывали, даже танцевали. Стол был накрыт до отказа, тут были и разные салаты и колбаса, и осетрина, и сладости и фрукты, и зелень, даже варёные раки возвышались на высоком подносе на ножке. Креветки, копчёная курица, было всё, было даже то, чего здесь просто могло не быть. Мы были кротки, доброжелательны, вежливы каждый по-своему любил своих ближних. Позже Аля пригласила каких-то бабищ и мясников, с которыми она работала в столовой, и началась настоящая вакханалия с истериками, битьём посуды. Под вечер мне было не до смеха, я не выходила из туалета, меня выворачивало наизнанку, а в дверь всё стучались и мне казалось, что эта орава больших и жирных бабищ сейчас выломает дверь и она с грохотом обрушится на меня. Выйдя, наконец, я увидела, что они вместе с безумными, бородатыми мясниками танцевали, топая своими копытами, казалось, что мы сейчас окажемся в гостях у нижних. Как они все смогли уместиться в малюсенькой комнате, мне было непонятно. Прыгая и топчась на месте, они то и дела пихали друг друга, наступали друг другу на ноги. Это было сборище, домашнего блеющего, мычащего и кричащего скота, страшное ржание доносилось оттуда. Виновницы торжества пропал и след. Дверь в комнату Капитолины была приоткрыта, я зашла и увидела, как она в своём зелёном костюме, полулёжа на старом продавленном диване, мерила своё давление, ей явно требовалась скорая.

-Что с вами? Может вызвать скорую?-

-Нет, иди сюда, что-то скажу! Девочка я умираю! Муж меня зовёт к себе по ночам! Скоро комната наша с мужем освободится, хочу что бы хорошие люди сюда поселились…И она с силой вдохнула воздух, кто то из танцующих, немного убавил грохочущую музыку и мирно закудахтал. Комната окрасилась нехорошим, болезненно- жёлтым цветом.

-Эля, ты всегда думала, что у меня старой бабки не все дома? Ты ошибаешься, это порча, да, да! Я это чувствую, завистники на службе были у меня, сейчас все уж поумирали!-

Я слушала её, вдыхая запах старости, страшный, застойный, одеколонный запах старости. Бумажные цветы в старой вазе казались символом похорон.

-Все уж на том свете и меня за собой, тянут! Ночью приходят, зовут, на кровать ко мне садятся, душат! «Капитолина!» говорят «Хватит небо своими грехами коптить!»

Иконы в красном углу дрогнули, а зажженная свеча погасла. Старуха поднялась и с ужасом указала своим узловатым пальцем в тот угол:

-Вот видишь, опять свечи гасят…По мою душу пришли, призраки чёртовы…Оставьте меня в покое!!! Без вас отойду!!!- крикнула бабка в пустоту, в сторону икон. -Муж вот тоже покоя мне не даёт, когда прилетает, светится весь, и свет ослепляющий от него исходит из-за спины прямо! Бывает, прилетит и сидит по голове гладит, улыбается, я ему говорю «Что улыбаешься дурень?» Вроде как! Ан нет, улыбается так таинственно и молчит! Без меня видимо скучно ему! Помню, как познакомились мы с ним! Жара стояла неимоверная! Привезли, нас значится, рабочих тракторного завода, помогать колхозу пшеницу убирать. Ох, как же я уморилась тогда. Мне тогда ещё 17 всего годков то было, маленькая, рыжая вся в веснушках! Ой! Страшно смотреть! Это сейчас уже вон белая, беззубая да плешивая!-

Я посмотрела украдкой на её убогую култышку, на голове, и сальные седые волосы, собранные сзади на шпильки. В таком одеянии она напоминала мне мышь. Весь вид дополнял острый мышиный нос. Тем временем она продолжала.

- Вот на этой уборке я своего Мишаню то и повстречала, все девки к нему тогда лезли, а он выбрал меня маленькую, рыжую. Лисой Патрикеевной в шутку называл! Ага! Помню ты кидаешь это зерно, а он сзади подойдёт, хапнет своими лапищами, напугает и рад! Да славные были времена! Знаешь Эля, как там было красиво! Сидели мы в комбайне и любовались, вокруг солнце и желтым, желто, ни тучки на небе! Я от жары свою косынку сниму, а он моими волосами играет и гладит их и перебирает, «Золотой ты мой человек!» говорит!-

Я представила эту жаркую, солнечную, советскую колхозно-полевую идиллию двух честных, советских, обманутых людей. Они ещё в это время не знали и верили в своё счастье, которое их ждёт впереди. Представила их белоснежные улыбки, как у рабочих и колхозниц с ярких плакатов. Да конечно я не отрицала, что они оба и в кошмарной бедноте были счастливы, потому что действительно любили друг друга. Счастливы вдвоём, в своей комнатушке в 8 квадратов с видом на стену. Большой Медведь и Маленькая Лиса, сошедшие к нам прямо из детской сказки. Да, скорее всего, они прожили долгую и счастливую жизнь, мне было этого не узнать. Детей они так и не нажили, в этом Бог их обидел, но они не расстались, были друг другу верны и всегда поддерживали друг друга. С её слов я как-то слышала, что у неё всё-таки получилось выносить долгожданную девочку, с которой они буквально сдували пылинки, заваливали всевозможными сладостями, игрушками, розовыми платьями, носили на руках. Медведь-Михаил и Капитолина-Лиса ликовали от того, что у них наконец-то появилось своё сокровище, рыженький, курносый, волшебный ангелочек по имени Танюша. Она умерла в 3 года, неизвестно от какого недуга, вот так просто умерла и всё. Этот удар Лисичка выдержать не смогла и слегла на целый год. Они выстояли и так же вместе выбрались из этой ямы страданий, горя и вечного траура. Она высохла, поседела и голубые её глаза превратились в бесцветные стекляшки. Я ещё успела увидеть её мужа Михаила, он умер два года назад и уже два года она разговаривает с ним, как будто он до сих пор среди нас. Действительно, крупный по комплекции человек с большими ручищами.

-Так вот, Миша, жди меня, раз уже не терпится, скоро вместе будем, ты только дождись, немного осталось!- она подошла к иконам и перекрестилась. - Тебе там не холодно среди облаков то у Бога? Али как?- этот монолог мог продолжаться бесконечно, И я тихонько ускользнув, оставила её, убедившись, что ей уже лучше. Тем временем веселье у Алевтины набирало обороты. Среди грохочущей музыки и топота, огромного, как мне казалось стада, раздался звук битой посуды. Вдруг из дверей выпали два пьяных мясника все в крови. Упав на пол, они начали дубасить друг друга по чём свет стоит. Пьяная орава выскочила вслед и свора пьяных бабищ, жёлтых, красных, белых, стала их разнимать. Я стояла, как вкопанная и не могла пошевелить ни одной мышцей своего тела и лица, руки дрожали, я просто смотрела, как они превращают в кровавое месиво лица друг друга. Скорее лиц уже не было видно, обои окрасились в бурый цвет. Самая последняя к ним подбежала Алевтина с налитыми кровью глазами.

-Что стоишь дура??? Вызывай ментовку!!! Живо!!!-

-Я уже вызвала давно! Ещё тогда, когда они сюда пришли!- из своей закрытой, полутёмной комнаты крикнула Сурьма.

-Ах ты паскуда!!! Змея!!! Мои друзья, что не люди? Не люди я тебя спрашиваю??? Открывай!!!- Алевтина была сама жутко пьяна, абсолютно забыв про драку, она орала благим матом -Я тебя спрашиваю! Ты, жрала за моим столом, я тебя напоила, накормила, а ты на меня доносы пишешь? Милицию вызываешь? Голодранка несчастная!!! Открывай, я тебе говорю, поговорить надо!!! Открывай сука приютская!!!-

-Иди проспись!!!-

Обессилев, пьяная Аля повернулась и шатающейся походкой прошлёпала мимо меня, упала на диван и тут же захрапела среди осколков стекла, объедков, бутылок, абсолютно забыв про существование окровавленных мясников, заклятого своего врага Сурьмы, и про то где она сейчас находится. Она была где-то в космосе, в прострации, но не с нами. Сколько мы её не будили, не толкали, не поднимали, всё было тщетно. Милиция всё-таки приехала и отсортировала тех, кого забрать в числе которых были и сама Алевтина, а кого можно и оставить. Из оставшихся были только абсолютно трезвый и шокированный Феликс, да две бабёшки, которых мы сумели выпроводить своими силами. Вот так кроваво, темно и бешено закончился день, Алевтининого рождения, начавшийся так солнечно, ясно и безобидно.

В эту ночь мы все плохо спали, и оставшийся один Феликс, и Сурьма и я, словно предчувствовали что-то нехорошее и леденящее душу, мы ворочались с боку на бок, ходили в зад, в перёд. Сурьма то и дело выходила курить на кухню. Феликс то и дело включал у себя в комнате болезненный ночник, и только я лежала, не вставая, думая о принце и прикасаясь взглядами с луной, светившей в моё окно. Удивляло то, что не было слышно оханья и бормотания Капитолины, меня это насторожило, вдруг повеяло холодом. Мне показалось, что я слышу чьё то приглушённое пение, похожее на колыбельную, но голос был не земной и даже не детский. Пение доносилось из дверей старухи, я выглянула из своей комнаты и увидела из под дверей пробивался яркий луч. Вдруг, пение прекратилось, и свет резко потух, стоял страшный сквозняк. Мне стало страшно и не уютно, я резко закрыла комнату и легла обратно мне казалось, что кто-то ходит рядом и так же скрипит половицами, словно привидения у Капитолины. Я накрылась одеялом с головой и незаметно для себя провалилась в забытье.

Утром я проснулась от резкого вопля Сурьмы.

- Бабка-а-а померла-а-а-а!!!! На кого ж ты нас покинула-а-а-а!!! Я подскочила, словно ошпаренная, вот кто прилетал к ней ночью это ангел с того света её убаюкивал.

-Это ангел её с того света убаюкивал!!!!!!!!- вырвалось у меня неожиданно.

-Чего ты говоришь девка?- Зарёванным голосом спросила меня Сурьма Андреевна.

-Ничего…- тихо заходя в комнату с покойницей, говорила я. Феликс сидел около диванчика на стуле в позе мыслителя, скорбно опустив голову. Еле проспавшаяся Алевтина, стояла рядом с ним.

-Угораздило её под новый год умереть, весь праздник нам испортила старая ведьма!- проговаривала Аля сквозь зубы.

-Уже Новый год?- ошалело спросила я.

-Да! А как же! Ты что? Что с тобой?- спрашивали они по очереди

-Дело в том, что я ложилась спать после твоего дня Рождения с 28 на 29 ноября! А сейчас уже Новый год! Не может же….быть…так! Как же так не могли же они выпасть из моей жизни! Подожди! Алевтина, а почему ты тогда с похмелья? –

-Вчера с бабьём получку отметили, а что? Мне уж месяц как 36 лет, ты что окстись!-

-И вы хотите сказать, что всё это время, я бодрствовала? И жила обычной жизнью?-

-Ну да, как обычно со своим дипломатиком туда-сюда, туда-сюда, а как приходишь, да пожрать себе готовишь, потом сидишь и плачешь, и кстати иногда винцо потягивала, да!- наперебой, перебивая друг друга кричали жильцы.

Ноги мои подкосились.

-А почему тогда я ничего не помню? Это что же получается, неужели я целый месяц была в трансе?- чуть не плача спрашивала я.

-Это не известно, лучше сходи к врачу или академический отпуск возьми, совсем заучилась!-

Мы стояли вокруг дивана с покойницей и молчали, мы не знали, что делать, куда звонить, где брать деньги на её похороны. Родственников мы не знали и никогда не видели.

-Может пошарить у неё по шкафам, да по шкатулкам? Может найдётся адресок какой-нибудь?- с жадностью повторяла свои предложения Алевтина.

-Не адресок тебе чувствую я, нужен, а деньжат или золотца стырить надумала, да?- упрекала её Сурьма.

-А что? Зачем покойнику деньги?-

-Слушай рыжая ведьма, проклятая! Деньги она явно на свои похороны оставила, а не тебе жадюге нахальной!-

Вдруг я опомнилась, непонятно откуда, но я знала где лежат и деньги и золото, и старые фотографии и адреса дальних родственников.

-Я знаю, знаю где!- и из под паркета я достала небольшую пачку денег. За ковром в прорубленной выемке стоял стаканчик, в нём лежали золотые кольца, серьги, и здоровенный рубин, величиной с перепелиное яйцо.

-Откуда тебе известно?- с подозрительным взглядом спросила меня Алевтина -Она тебе всё рассказала задолго до того как окочурилась?-

-Нет я просто знаю, а откуда не могу объяснить!- в недоумении отвечала я. Мне стало страшно, «Откуда я знаю? Я же очень редко к ней заходила! Это был единственный раз, когда я зашла поговорить с ней по душам!»

Мы все вместе сообща, организовали похороны, пригласили их родственников, накрыли стол, а украшения положили вместе с Капитолиной в гроб, под алчный блеск в Алевтининых глазах. На оставшиеся деньги свозили в церковь на отпевание. Похоронили всем нашим небольшим миром с честью, с достоинством. Заказали ей памятник из белого мрамора, и возвышался он очень красиво, летом среди тёмных кладбищенских берёз, когда я одна единственная приходила её раз в год навещать. Была красивая советско-полевая сказка про Лису Патрикеевну и Михаила Потапыча и не стало. Не стало их самих и их вечной, бескорыстной любви.

Болезненную, нехорошую комнатку Капитолины заняла её грудастая, горластая племянница, которая позже привела также своего дружка наркомана, и началась для нас новая адская жизнь. В мою комнату то и дело кто-нибудь долбился своими большими кулачищами и орал благим матом, дошло до того, что я, что бы лишний раз не выходить, поставила у себя биотуалет. Алевтина с Феликсом притихли, и не было ни бабищ, ни мясников, которые по сравнению с дружками Аллочки, были просто детьми. Друзья нашей новой сожительницы оказались ребятами неробкого десятка, их было много и они не кончались, каждый день приходили новые и новые приятели. Это было похоже на размножения микробов, приходил один и приводил ещё двух, эти два приводили ещё пятерых. Наша квартира превратилась попросту в проходной двор, а какие грандиозные вечеринки любила закатывать их весёлая, дружная компания. От такого веселья вешались не только мы, но и все соседи у нас в подъезде. Это было похоже на ядро заразы, приехала Аллочка и заразился весь подъезд, и очаг заболевания начался у нас в квартире. Эти дружки были везде куда не глянь, на лестничной площадке они танцевали, курили, веселились, дрались, пили, обоссывали углы, и ломали поручни у лестницы. А в нашей квартире не было видно ничего из-за дымной завесы и перегара. Милиция запомнила нас всех по имени и отчеству, потому что вызывали ментов по одному и тому же адресу несколько раз на дню. С пришествием Аллы мы опустились на дно и превратились в загнанных, забитых, дрожащих крыс. Жизнь была похожа на жизнь в чистилище. Красногубая, белокурая дьяволица, голодная и кровожадная, она была готова сожрать нас и устроить чистилище не только в этой комнатке, но и во всей нашей квартире. Мне иногда казалось, что рот её измазан кровью. Наступали времена, когда у неё кончались деньги, присылаемые заботливыми родителями на жизнь, но тратимые обычно на алкоголь и наркотики и у неё начиналась ломка. Это были страшные времена не только для нас, но и для неё. Друзья, как правило на этот период тихо терялись, потому что безденежный человек их не интересовал. Она громко выла запёршись у себя в бабушкиной комнате, скрючившись на этом же стареньком диване, на котором скончалась её бабушка. Иногда она ходила молча из одного конца коридора в другой, похожая на моль, уставившись в одну точку. Когда деньги приходили вновь, пьяный праздник начинался с новой силой, её губы вновь приобретали кроваво-алый оттенок, возвращались её вечно матерящиеся и безумно-ржущие друзья, готовые отца и мать продать за крупинки белого порошка или несколько таблеток. Мы звонили в милицию, скорую, да куда мы только не звонили, «мамаево полчище» не исчезало. Не помню, кто предложил позвонить её родителям, выпытав у неё телефон во время очередной ломки, мы всё-таки их уведомили в том, куда уходят деньги, присылаемые ими своей дочке. Через 4 или 5 дней приехал её папа на иномарке со своей свитой, забрал свою дочуру на лечение, а комнату пришлось опечатать. Мы вздохнули свободно, особенно я, потому что обычно её подвыпившие и одурманенные дружки любили стучать и ломиться ко мне, зная что здесь то уж точно им отпора не будет. Потерю памяти на целый месяц я не смогла объяснить до сих пор. Только потом я поняла, что целый месяц моей жизни украла покойница Капитолина. Она, старая плутовка, потому что меня потом узнавали на улице незнакомые, пожилые люди, говоря, что я приходила к ним от лица Капитолины, видимо старая ведьма, завладела моей душой на целый месяц, ладно хоть не дала мне сессию завалить. Иногда, позволяла мне показываться в универе. Покойница знала, что умрёт, это ж надо воспользоваться моей душой без моего ведома. «Царствие тебе небесное бабка Капа!», иногда про себя думала я, вспоминая этот инцидент с потерей себя. Её мне почему то было жалко, ведь всё таки нелёгкая, но счастливая у неё была судьба хитрая, Лисья.

 

Глава 5

 

Жизнь наша несчастная, уже наполовину загубленная, шла своим чередом. Учёба мне надоела, каждый день мне приходилось тащиться в универ и видеть его, разрывая своё сердце. Артур Эдгарович ставил мне обычно хорошие оценки, хотя знания мои едва тянули на тройку. Прикидывался ли он дураком, или просто банально ставил пятёрки мне не глядя, мне было неизвестно. Я ещё не знала, что впереди нас ждёт чёрный февраль, который загубил и меня и моего любимого демона, сожравшего меня.

Я сидела в аудитории, Артур тёмный король медленно начитывал нам задания на сегодняшнее занятие.

- Первое задание «Поставьте правильно глаголы haben или sein в следующих предложениях» все поняли это задание? Отлично, следующее «Переведите текст о летнем отдыхе немцев или фашистов, как вам угодно», надеюсь вы справитесь с этим?...На выполнение вам полчаса.-

Мы принялись строчить и перелистывать свои словари, словно голодные крысы, напавшие на бумагу. Артур Эдгарович сидел неподвижно, тупо уставившись, куда то в стол, мысленно я также сидела, но только неосознанно уставившись на него. Я не притронулась ни к чему, что у меня лежало на столе. Так мы сидели минут десять, пока он что-то почувствовав, не поднял глаза, и не посмотрел исподлобья. Наши непонимающие, глупые, туманные взгляды встретились. Меня поразила молния и затянула бешеная воронка, я падала куда то вниз, и казалось это длится целую вечность. Вокруг мне казалось, воняет гнилью и человеческими останками. Мне показалось, что я оказалась среди тьмы и воды. Я не поняла, где нахожусь, но мне показалось, что я стою в трубе канализации, вокруг было так темно и жутко. Мне было не понятно открыты ли мои глаза или наоборот закрыты. Я слышала сдавленные стоны и злорадный гомерический, дьявольский смех, где-то неподалёку, глубже. На ощупь я пошла в неизвестном для меня направлении. Сердце билось, я слышала, как в ушах и висках пульсирует кровь. Я дышала так прервисто и глубоко, что мне казалось я задохнусь, и задохнусь даже не из-за этого, а из-за отсутствия воздуха. «Я задыхаюсь!» стучало в голове, «Дайте воздуха!». Обессилев, я плелась в этой черноте, упав на колени, я поползла в вонючей воде. Вдруг мне стало жарко, откуда то дунуло жаром и мимо меня, страшно вопя, вопя настолько, что в ушах моих зазвенело, пробежало неизвестное существо. В конце тоннеля я увидела страшное, красное зарево, послышался взрыв, и языки пламени охватили пространство тоннеля. Клубы дыма дошли до меня и я с ужасом поняла, что теряю сознание. Я упала и попыталась встать, я чувствовала, что силы уже на исходе, и я умираю. Вдруг кто-то остервенело, затряс меня за плечи, и начал бить по щекам, вскрикнув, я очнулась и увидела, что аудитория наша горит, вокруг бегают люди, пытаясь выбраться, а меня бьёт по щекам мой однокурсник. Люди кричали, рыдали, метались, открывали окна, некоторые в панике выпрыгивали и разбивались об асфальт. Я ещё не поняв и не придя в себя, стояла среди этого ада, среди огня, юбка моя уже начала гореть, а волосы подпалились. Я чувствовала, что умираю заново, но всё-таки нашла в себе силы и прорвавшись сквозь стену огня. Побежала с космической скоростью ни о чём не думав, сквозь огонь, не разбирая дороги. В этот момент я ни о чём не думала, только паника, инстинкт и страх распирали меня. Я бежала, громко рыдая и крича. Бежала по мёртвым людям, расталкивая всех, кто попадался на моём пути. Спасая свою жизнь, я неслась с такой силой, что по дороге с разбегу вышибла закрытую дверь, я зажала рот и нос рукой. Наконец то я оказалась на первом этаже в холле универа, весь холл был задымлён, с трудом выбравшись, я оказалась на улице. Я упала на асфальт и громко зарыдала, все тело было в ожогах и ссадинах, я лежала не в силах подняться. Я всё таки поднялась и плача стала озираться по сторонам, всё происходило словно в замедленном кадре… Вдруг неподалёку я увидела знакомое лицо от шока я даже сразу не узнала кто это был. Мой любимый Артур лежал навзничь, среди разбросанных бумаг, рядом валялся его дипломат, на улице было тепло, поэтому бумаги промокли, а дипломат замарался грязью. Он тихо и тяжело стонал, истекая кровью, все бежали мимо, и никому не было до него дела. Лёжа с закрытыми глазами, он тихо и обречённо звал кого-то. Мне показалось, что это происходит во сне, поэтому я стояла среди этой паники, всеобщего шока, смерти, как умалишённая, смеясь от радости сквозь слёзы, смеялась истерично, жутко. Слёзы текли по моему грязному, обожженному лицу, которое, помимо, ещё и было в ссадинах. Смеясь и рыдая, я упала на колени и стала громко ликовать от своей власти над ним, вот он этот миг! Миг моего превосходства. Мой синий сарафан был порван, а колготки изодраны, сквозь дырку в колготках сочилась кровь и была видна рана, но я не чувствовала боли. Среди всеобщего горя, я ощущала неземное счастье.

Шатаясь, я медленно подошла к нему, казалось, наверно, что я вот-вот пойду в атаку. Вдруг подъехали пожарные машины, машины спасения горящих головёшек, потому что от университета уже оставались только стены, и огонь пробивался из выбитых проёмов окон. Я села подле и счастливо улыбаясь, смотрела на него, он тяжело дышал и не открывал глаз, я понимала, что ему плохо, но на помощь никого не звала, я была в забытьи и не думала о том, что ему сейчас больно и его надо спасать. Вокруг лежали тела раненых и мёртвых людей, приехали спасатели, вокруг столпился испуганный, ошеломлённый народ, но до нас им не было никакого дела! Вдруг он сильно схватил меня за руку, открыл свои прекрасные платиновые глаза с мольбой и надеждой посмотрел на меня.

- Сеченова, мне нужна скорая! Позови кого-нибудь на помощь! У меня серьёзные раны, я чувствую это! О, Господи….- И он перевернулся на бок, зажав предплечье. Я сидела, словно завороженная и плакала.

-Эльвира! Опомнитесь!!! Скорую зовите!!!- отрывисто прокричал поверженный демон.

-Сейчас Артур! Лю-би-мый!-

-Хоть какой! Помоги! Прошу!-

Я подхватила его под локти и потащила подальше от пылающего здания! Таща, его, я завернула за забор, на снегу осталась алая дорожка крови. Я бережно положила Артура на чистый снег. Я села рядом с ним на колени, снегом вытирая кровь, которая побежала из носа.

-Я не буду звать скорую!-

-Но почему? Ты хочешь моей смерти?-

-Нет, просто не хочу! Я не хочу, что бы нам мешали!-

-Как понять?-

-Понимаете, я просто вас люблю! Люблю вас, люблю!-

-Знаешь что! Тогда я сам буду звать!- и он пополз по снегу, превозмогая адскую боль, след остался тёмно бурым, видимо из раны кровь сочилась сильнее!

-Стойте!- я подбежала к нему и взяла его за руки, и потащила дальше.

-Сеченова отпустите меня! Я приказываю!- но я словно не слышав, взвалила его на себя и под его отчаянные крики, потащила в неизвестном для меня направлении, разум мой на тот момент помутнился. Пока я его тащила, много раз падала на снег. Еле-еле таща Артура, терпя боль, я рыдала от отчаяния. Но всё-таки я поднималась и шла дальше. Кровь из носа всё хлестала и хлестала с новой силой. Мой палач потерял сознание на тот момент. Пройдя несколько кварталов, я упала обессилевшая и обезумевшая. Я лежала на боку, не пытаясь подняться, я чувствовала, что начинаю засыпать и мои озябшие руки вдруг налились теплом, хотя я знала, что никого рядом нет. Мы с Демоном лежали под открытым звёздным небом, в темноте, в каком то закоулке. Вокруг проходили люди, но никто не помогал нам. Поднимая голову, я смотрела на горящие жёлтые, синие, разноцветные окна и пыталась звать на помощь, но изо рта вырвался лишь непродолжительный сиплый шёпот. Я лежала, и, умирая, в последний раз любовалась на так горячо любимого мной человека, который лежал такой спокойный, умиротворённый и сумасшедше прекрасный в своей чёрной рубашке. Наши тела стали покрываться инеем, но мне было тепло, я не чувствовала, что умираю. Я была просто счастлива на тот момент. Я любовалась луной, думая о том, что вот сейчас она будет освещать нам путь, пока я буду нести Артура к себе домой, а потом вылечу его, и мы будем вместе. Я, улыбаясь от радости, взяла его за руку. Сердце стучало всё тише и тише, всё медленней и медленней, я поняла, что не чувствую своих конечностей и себя, перед глазами всё закружилось и унеслось в чёрную даль. Заиграла громкая музыка и перед глазами танцевали люди под зажигательную музыку, а я заворожено смотрела на них и пританцовывала в такт. Вдруг один из танцоров направил на меня яркий, ослепляющий свет и меня не стало. Меня Сеченовой Эльвиры Николаевны не стало 25 января 2001 года, не стало по простой причине, вселенской, разрушающей любви. Уважаемый читатель, не было хорошего конца. И я не очнулась в больничной койке через неделю с обморожением высокой степени. Нет, этого не было, не было ничего, того, что спасло бы меня, это было не больно, умирать не больно…

 

Глава 6

 

«Я мог умереть, благодаря этой бешеной сучке, которая меня чуть не угробила, но я выжил, выжил всем назло. После пожара в этом проклятом университете, будь он неладен, я потерял сознание, а очутился уже в ожоговом центре через неделю, ожоги третьей степени, но ничего я уж иду на поправку. Клавке наказал, что б за квартирой смотрела, кошек своих ко мне не водила. Только она ко мне в больницу и приходит, да женщина-мужчина какая-то один раз была, заглянула, показала на меня пальцем и быстро убежала. В этом пожаре пострадало и погибло много людей и те кого я знал, и студентов много сгорело заживо. Загорелся из-за чего, не знаю, скорее всего, банальный поджог. Господи на кого я похож? На мумию? Весь в бинтах, двигаться не могу, болит всё. Врачи говорят, скоро можно будет выписывать. Хочу жениться, а то, сколько можно бобылём жить, я решил, хватит! В квартире ремонт сделаю. Хочу нормальной жизни, как у всех людей. Неплохо бы найти женщину, настоящую сильную женщину, что б сына мне подарила! Например Марк Артурович! Как звучит? Пока лежу только и делаю, что на молоденьких медсестричек любуюсь. Конкурс красоты как то про себя проводил «Вон та рыженькая вроде бы ничего, а вон та брюнеточка с сиськами вообще класс, ещё одна с чёлочкой зад крепкий у неё Хм! Одна отрада на них любоваться! А вон та маленькая…Эй, подожди…»

-Милица? Ты что здесь делаешь?-

-А, это ты! Да вот к Пашке пришла!-

-К Пашке? А разве вы не расстались, после той нашей встречи?-

- Нет! Смирились…, мать Павлика умерла уже, а за отцом мы приглядываем, он до сих пор после её смерти так и не оправился.-

-А это кто?- и я кивнул на зачуханное, сопливое дитё, которое было усыпано красной сыпью.

-Познакомься! Это Захар Павлович, наш с Павликом сын!-

-Что теперь у тебя два ребёнка?-

-Всё шутишь?-

-Не хочешь повторить нашу встречу…?- спросил я разглядывая её пополневшее, отёкшее лицо, она не ответила, я замялся, вспомнив эту ужасную, и в то же время удивительную встречу. -А что с Павлушей?- осторожно спросил я.

- Газ просила его, уже какую неделю починить! Вот взорвался, впредь наука ему будет!-

Я подивился такой жестокости с её стороны.

-Тебе его не жалко?-

-Нет, а что с ним терять? Очкастый пень! Всю зарплату пропивает, хоть немножко бы для сына оставлял! Разведусь с ним скоро, ну сколько можно уже!!!-

-Ясно! Ну, передавай ему привет от меня!-

Когда она ушла, мне стало тошно и гадко. Встретиться с ней в этом ужасном ожоговом центре я никак не ожидал. Рядом лежали такие же как я раненые и обожженные во время пожара, многих уцелевших привезли сюда, и вот среди общего горя, запаха крови и смерти.

«Эльвира, Эльвира! Хоть ты так и поступила, ты всё равно была какой-то отдалённой, забавной и доброй! Я просто не замечал тебя, а ведь ты за меня отдала свою жизнь! Где ты теперь? На небе? Или тебя вообще нет нигде? Помню твои глазёнки с мольбой и надеждой просящие ласки и любви. Иногда мне становилось даже не по себе, и я отворачивался или садился писать что-нибудь. Ты как молния, прожигала меня насквозь этим взглядом! Может быть, ты страдала, мне не было известно, но чувств своих ты прятать под рёбрами не могла и это было видно. Жалея, я ставил тебе пятёрки, хотя всё что ты выполняла, не тянуло и на двойку. Я слышал от врачей, что девушка, которая лежала рядом со мной на момент приезда скорой уже умерла, то есть попросту замёрзла! Я даже на твоих похоронах не был, я тебе обещаю, что обязательно приду, и буду приходить всегда! Обещаю…»

 

-Бедная Элька! Как ж её угораздило? Я ж чувствовала, что тёмный он, говорила, предупреждала, чувствовала, что нехорошее несёт! Он однозначно посланник дьявола, это он забрал её жизнь! Она без сознания была и не сопротивлялась, отдала ему свою звёздочку, душу свою, настолько дьявола любила! Кто он немец? Фашист значит? Вот так! Хорошая она девчонка была, и зачем её надо было уходить, такая нелепая смерть! Зачем ей это надо было? Ну зачем? Зачем она не позвала скорую???- рыдая. - А может она и не умерла, может быть другая девчонка это была? Просто обознались в морге! Много ли у него таких то было? -

-Нет, Сурьма! Не обознались! Меня на опознание тоже вызывали, это точно она была, шрам у неё ведь на щеке был? Правильно был! Значит она! Жалко её! Долго страдала, несчастная душа! За что страдала? В этом мире ей хорошо не жилось!- и чуть помолчав, добавил - Подумать только второй труп за 2 месяца, по месяцу на каждую! Это просто злой рок какой-то, злая эта квартира, проклятая! Бежать отсюда надо!- Феликс налил себе водки, крякнул и выпил залпом полстакана. Алевтина молчала и бессмысленно глядела в одну точку, опустошая рюмку за рюмкой, подбоченивши своё опухшее лицо.

Брат её Аскольд, всё-таки помог деньгами, но на похороны не пришёл, обосновывая это тем, что сестра она была никакая, и роднёй ему она никогда не была, так как она всего лишь «сводная сестрица»! Все нехитрые, нищие, старые вещи и комнатку её маленькую, волшебную оформила заезжая, потасканная, жизнерадостная мать с жёлтым, высохшим лицом и в рыжем парике. Зловещая её широкая улыбка полная гнилых зубов, наводила на обитателей тихий ужас. После она всё это спихнула за бесценок чужим людям, скрывшись с этой несчастной суммой денег в неизвестном направлении.

Грустно осознавать, но жизнь устроена по принципу, вчера было, сегодня нет. Волшебству в нашем мире есть место, но не для всех. Волшебство и надежда на далёкие замки внутри Эльвиры было всегда. Здесь она выживала только благодаря своим мечтам.

Каждый человек таит у себя в закутке, что-то тёмное, просто кто-то меньше, кто-то очень много. Даже у светлых людей, бывает проскакивает что то тёмное, страшное, злое. В народе это называется «скелет в шкафу», и он есть у каждого. Возможно, Эльвира отдала свою жизнь, взамен жизни демона Артура. Люди, описанные в повести, взяты не из реальной жизни, но все они на данный момент находились в страшной зоне, зоне страшных сумерек, сами того не осознавая. Зона, в которой неведомые тёмные силы правят нами, настигла их, и ввела в смятение.

 

P. S.: Через 17 дней после пожара Бундхен Артур Эдгарович, скончался в больнице от обширного развития гангрены на ноге, вследствие обширных ран и ожогов. Артур умер тёплым, спокойным, тихим, февральским снежным утром в адской, жуткой агонии. Развитие гангрены врачи обнаружили слишком поздно и антибиотики уже не смогли его спасти…

 

Декабрь 2007