БЛАЖЕННЫ МИЛОСТИВЫЕ

 

- А я к тебе с подарком! – не проходя дальше, уже в дверях квартиры, загадочно улыбаясь, говорит мой добрый приятель Валерий Васильевич.

- Подарки всегда получать приятно! – в тон ему смеюсь я.

- Подарок у меня не совсем обычный!

- Так не дразни же, показывай скорее, не томи! – изображаю я нетерпение, подавая ему вешалку, чтобы раздеться и повесить куртку в шкаф.

Но он не собирается раздеваться.

- Ты неоднократно говорил, что самое ценное в этом мире для тебя – Человек, интересный Человек, Человек с необычной судьбой! Вот я и дарю тебе встречу с одним из таких людей. Одевайся, внизу стоит моя машина, и мы сейчас же едем к нему! Поверь, ты не пожалеешь! Интересной и трудной судьбы нас ждёт человек. История его так и просится на бумагу!

Я давно знаю Валерия Васильевича как человека, не бросающего слов на ветер. Ни на минуту не усомнившись в его обещании, одеваюсь, и уже через десять минут мы едем по городу. «Наверняка хочет познакомить меня с каким-нибудь современным Наполеоном, мечтающим о переустройстве всего уклада жизни на Земле или с каким-нибудь непризнанным гением из мира богемы: поэтом, музыкантом, художником!» - думаю я.

- Не утруждай себя догадками! Скоро ты увидишь этого человека воочию! – как бы услышал мои мысли мой друг. – Лучше готовься протянуть руку нуждающемуся!

Незаметно остались позади многоэтажные городские дома, и началось предместье: стройные ряды уютных маленьких деревянных домиков постройки пятидесятых годов прошлого века, утопающие в разросшихся запущенных садах. Мы свернули с магистральной на какую-то боковую улочку, и остановились перед когда-то зелёным, а теперь обшарпанным, обшитым вагонкой, совсем небольшим домом с мезонином и верандой. Рядом расположились скромные хозяйственные постройки. Когда-то крашеный зелёный забор вокруг усадьбы давно облупился, а кое-где и вообще лишился отдельных звеньев. Решётчатые железные ворота вросли в землю: их давно никто не открывал - по-видимому, не было необходимости. Оставив машину на улице, входим через покосившуюся калитку во двор. Здесь тоже во всём ощущается длительное отсутствие прилежного хозяина. По узкой дорожке выложенной растрескавшимся кирпичом огибаем дом. Валерий Васильевич стучит в одно из окон, и в нём на миг появляется мужское лицо. Должно быть, сразу узнав моего приятеля, человек пошёл открывать дверь. Однако ждать нам пришлось довольно долго. Потом за дверью послышались какие-то стуки, шаркающие неверные шаги и, наконец, она открылась. На пороге стоял мужчина, правой рукой он опирался на палку, левой – держался за косяк двери. Вокруг него со звонким незлобным лаем крутились две неопределённой породы, но ухоженные собачки.

- Проходите, проходите! Рад тебя видеть, Валерий, и, тем паче, не одного!

Мужчина с трудом поворачивается и идёт вперёд. Он – инвалид: левая нога его почти не сгибается, в таком же бедственном состоянии - его левая рука. Видно, что каждый шаг даётся ему с большим трудом. «Очередная жертва немилосердного инсульта!» – думаю я. Теперь я понимаю: зачем привёз сюда мой приятель. Он прекрасно помнит мою историю. Знает, что ещё в молодости я сам перенёс подобное потрясение. Как природный и профессиональный душевед, он уверен, что, скорее всего, я быстро найду с хозяином дома общий язык, поскольку хорошо представляю себе психическое состояние человека «внезапно, на полном скаку вылетевшего из седла», поделюсь с ним опытом реабилитации, а, возможно, и помогу ему найти себя в новой для него жизни.

Валерий Васильевич здесь свой человек. Он предлагает мне раздеться и пройти в комнату, куда удалился хозяин. В комнате: стол, стулья, потёртые кресла, диван, сервант с посудой, работающий телевизор – всё советского ещё производства и изрядно поношенное. Хозяин, сидя на диване за журнальным столиком, предлагает нам расположиться рядом. Валерий Васильевич знакомит нас:

- Александр Евгеньевич Соколов, бывший капитан дальнего плавания, теперь, как видите, в полной отставке! – с грустной усмешкой представляется незнакомец.

Я называю своё имя, отчество и прочие титулы. Беседа поначалу не клеится, как это и бывает обычно между людьми, впервые увидевшими друг друга. Мы некоторое время перебрасываемся общими, ничего не значащими фразами. Незаметно я разглядываю собеседника, стараясь понять его характер.

Передо мной ещё недавно крепкого телосложения, широкий в кости, рослый мужчина лет шестидесяти, с угловатым, волевым, властным лицом; сероглазый, совершенно седой. Глубокие морщины на высоком лбу и переносице выдают склонность к размышлениям, плотно сжатые губы – твёрдый характер, решительность. В глазах застыла плохо скрываемая печаль. Красивое, типично русское, волевое лицо. Лицо человека жестокой судьбой вырванного преждевременно из активной жизни.

Атмосферу неловкости разряжает Валерий Васильевич:

- Давайте сварим кофе. Я прихватил коньячку. Согреемся душой и взбодримся! - Мы соглашаемся, и он выходит на кухню.

Чтобы быстрее сблизиться и установить контакт, я, вкратце, рассказываю, Александру Евгеньевичу о себе, о своём психическом состоянии в то время, когда в возрасте сорока лет совершенно неожиданно стал примерно таким же инвалидом, как и он, и мне пришлось поступиться множеством очень привлекательных ранее вещей, занятий и привычек; сменить систему жизненных ценностей и утвердившийся образ жизни, отказаться от честолюбивых помыслов и вполне реальной неплохой военной и научной карьеры, начать жизнь практически с новой страницы.

Вначале собеседник не слишком внимательно слушает меня, мысли его заняты чем-то своим. Но постепенно взгляд становится всё более и более заинтересованным, он заметно увлекается моим повествованием, видимо, находит параллели в наших судьбах. Он начинает задавать вопросы, заострять внимание на отдельных деталях, спрашивает: чем я занимаюсь теперь, увлекает ли меня моё занятие, не слишком ли часто вспоминаю и сожалею о потерянных безвозвратно былых возможностях, не утрачивал ли я когда-либо чувства ценности жизни. Его явно заинтересовала моя жизнь. Он хочет ухватиться за открывающиеся ему новые перспективы, познать методы психологической реабилитации, которые использовал я.

- Болезнь – это жизнь в условиях строгих ограничений, – задумчиво говорит Александр Евгеньевич, - которые хочешь или не хочешь, а приходится накладывать на себя. - Мне нравится, что собеседник уже осознал самое главное.

К приходу с кофейником в руках Валерия Васильевича, мы ведём оживлённую интересную для обоих беседу.

Между тем на столе появляются чашки с ароматным, чуть-чуть пахнущим коньяком, дымящимся кофе. Напиток бодрит наши тела и души, и разговор становится всё веселее и откровеннее. Валерий Васильевич вдруг вспоминает, что у него есть неотложные дела, и оставляет нас вдвоём, пообещав заехать за мной через пару часов. Незаметно для себя мы с Александром Евгеньевичем переходим на «ты», и он решается рассказать мне свою историю.

Родился он в Ленинграде в семье моряка, так что при выборе профессии сомнений у него не было. С раннего детства под влиянием рассказов отца – тоже капитана дальнего плавания – и множества прочитанных книг писателей-моренистов, он мечтал о романтике дальних походов, о штормах в ревущих сороковых широтах и штилях в ласковых бирюзовых морях, о бесконечных морских просторах, о диковинных дальних странах и видел себя этаким прославленным морским волком.

После ленинградской мореходки была служба штурманом, помощником капитана на разных морских судах и, наконец, капитаном большого теплохода, курсирующего по всем морям и океанам. Он повидал весь белый свет, все океаны и континенты. Он был влюблён в свою профессию, ощущал гордость за принадлежность к Советскому Союзу, с честью нёс его флаг на мачте своего корабля. Родина высоко оценила его труд, он был неоднократно отмечен её высокими наградами.

В двадцать семь лет он встретил свою любовь, вскоре родился сын. Семья жила в Ленинграде, он же большую часть времени бывал в плаваниях. Постепенно появился материальный достаток (советская власть не обижала тружеников моря) – отдельная трёхкомнатная квартира, дача, «Волга». Жену и сына он любил и, как мог, баловал. Их фотопортреты постоянно занимали самое видное место в его каюте. Из рейсов он всегда привозил им дорогие и дефицитные в то время подарки. Надежда и Гарик ждали его с нетерпением, уверенные, что получат очередные обновки, электронику, что-нибудь экзотическое - недоступное тогда их друзьям и подругам и очень гордились им. Воспитанию сына он не мог уделять должного внимания, море полностью захватывало его. Постепенно он стал замечать, что жену и сына больше интересует не он сам: муж, отец, личность, а его подарки и возможности. Он пытался говорить об этом, но, тем не менее, ощущал, что трещина между ним и домочадцами росла и расширялась. С течением времени всё больше и больше чувствовалось охлаждение к нему жены и сына. Ему не раз говорили, что у жены есть любовник, но он не хотел верить этому. Трещина превратилась в полынью, когда два года назад он совершенно неожиданно, собираясь в очередной рейс, перед самым выходом из дома, вдруг почувствовал себя плохо: появилась общая слабость, закружилась голова, помутилось сознание. Из последних сил он поднял трубку телефона и позвонил в пароходство, затем провалился в чёрную бездну. Жена обнаружила его лежащим на полу, когда поздно вечером вернулась домой.

Затем была одиночная палата реанимации в больнице, возвращающееся и опять уходящее куда-то сознание, какие-то незнакомые люди в белых халатах. Общими огромными усилиями они вернули его к жизни, но, придя в себя окончательно, он понял, что парализован, что левая половина тела стала как бы чужой, неповинующейся ему. Врачи успокаивали, уверяли, что ещё возможно полное восстановление двигательных функций, что время лечит этот недуг. Однако проходили дни и недели, а к лучшему мало что изменялось, и вера в исцеление постепенно покидала его. Заходили проведать друзья, коллеги-моряки, он старался выглядеть весёлым, бодрился, они изо всех сил подыгрывали ему, но он улавливал в их глазах жалость и неверие в его возвращение в строй. Когда посетители уходили, его ещё сильнее одолевали мрачные мысли, отчаяние.

Жена и сын посещали не часто, отговариваясь занятостью, да и особого участия не проявляли. Разговоры были какими-то казёнными. И вот тогда он впервые почувствовал своё одиночество, оторванность от совсем недавно бьющей ключом вокруг него жизни, свою никчёмность, неприкаянность. Единственным человеком, который мог по-настоящему утешить, войти в его положение, по-женски, не унижая достоинства, пожалеть и посочувствовать, была одна немолодая сменная медсестра. Только она умела находить слова, поднимающие его дух, отвлекающие от чёрных мыслей. С ней ему становилось почти как прежде хорошо и тепло на душе, и он на время забывал о своём несчастье. Несмотря на не молодой возраст, все в больнице называли её просто Милочкой.

Особо мучительны были его ночные бдения. В темноте девятым валом наплывали воспоминания. Вот он, как представитель великой державы, на приёме у руководства одной из экзотических стран. Вот он уважаемый всеми, энергичный, крепкий, волевой, вызывающий поклонение женщин, в белом кителе с капитанскими нашивками на мостике своего корабля, который, как огромный живой организм повинуется каждой его команде, своими грамотными решительными действиями спасает судно и пассажиров из, казалось бы, самого бедственного положения. Вот его, как триумфатора, на пирсе встречает восторженная толпа, в которой видны лица высокого начальства, друзей, родных и любимых. Торжественные речи, цветы, объятия, поцелуи, всеобщий восторг. Вот в кремле ему вручается очередной орден, и корреспонденты щёлкают объективами фотоаппаратов. Всё это было, прошло и никогда более не вернётся!

Через месяц его выписали из больницы. За это время он научился, опираясь на костыли, а затем и только на палку, неуклюже, как краб, медленно передвигаться по коридору. С большим трудом, с помощью рук, втянул он свою негнущуюся ногу в «Волгу», на которой приехал сын, чтобы отвезти его домой. Ни жена, ни сын видимого восторга от его возвращения не проявили. Он попытался поговорить с сыном о своём нынешнем, бедственном положении, надеясь на сочувствие и участие, но тот, занятый собой, ответил, что у него самого много жизненных трудностей, а проблемы отца – не его проблемы! Что сам он даже не надеется прожить жизнь, подобную отцовской. Что отец должен понять, что свою жизнь уже прожил и неплохо! Ему было очень горько видеть жестокий эгоизм, чёрствость и бездушие сына. Во время разговора он сумел скрыть охватившие его эмоции, но ночью, оставшись наедине с собой, впервые заплакал, перебирая в памяти подробности. Его угнетало и то, что плакал он - совсем недавно здоровый, сильный, волевой, властный, всеми уважаемый мужчина - и от этого ему было ещё больнее!

Ему вспомнился день, когда он – счастливый двадцатисемилетний отец – встречал жену с новорожденным сыном на пороге родильного дома. Как трудно он преодолевал неловкость при вручении вынесшей на руках его ребёнка медицинской сестре презента – скромного пакетика с конфетами. Как с большой опаской впервые взял на руки это беспомощное, красное, пищащее существо, называемое его сыном. Как подросший Гарик в первый раз сказал: «па-па» и «ма-ма», а увидев капли дождя, и, делая первые в своей жизни шаги, – «капа-капа» и «тяпа-тяпа». Как водил его, держащегося за отцовский указательный палец, обучая ходьбе. Как носил его на своих плечах, возвращаясь домой поздним вечером из гостей и держа в своих крохотные ручки, а сын, склонив головку, при этом мирно посапывал у его уха. Сколько надежд и радости вызывали в нём и этот детский лепет, и эти первые проявления самостоятельной жизни сына! Он тогда был совершенно уверен, что из этой беспомощной крохи вырастёт его самый близкий и преданный друг, наследник, нескончаемое живое продолжение его самого и его предков на Земле! Сегодня эти надежды рухнули окончательно! Сын элементарно предал его, не оправдав надежд!

Вернувшись из больницы, жене он невольно тоже создал дополнительные проблемы. Теперь ей приходилось готовить для него какую-то еду, убирать за ним, терять на него время, которое она бы могла со значительно большим удовольствием проводить с сильным, здоровым и красивым мужчиной. Вначале она сдерживала себя, но через какое-то время её истинные чувства к мужу вырвались наружу.

- Лучше бы уж ты не выжил! – в сердцах как-то вечером сказала она. – Было бы легче всем нам, в том числе и тебе самому! Ведь ты теперь мучаешь и себя и меня! А может быть тебя следует устроить в дом инвалидов?!

Ему вспомнилось их знакомство, красивое ухаживание, прогулки белыми ночами по набережной Невы, клятвы во взаимной вечной любви и верности, шумная, весёлая свадьба и восторженно встреченное всеми присутствующими пожелание его друга: «В согласии и счастье дожить им до ста лет в окружении многочисленных, благовоспитанных и благодарных детей и внуков!». Никто тогда не мог предвидеть такого финала!

Именно этой ночью ему впервые пришла в голову мысль о возможности свести счёты с жизнью, и он до самого утра перебирал различные варианты её реализации.

Друзья и коллеги всё реже стали навещать его. Жизнь для него становилась обузой.

Он теперь всё чаще и чаще и о своём пропитании был вынужден заботиться сам. Передвигаясь с большим трудом, часто отдыхая, прижавшись к стене, он добирался до ближайшего магазина и покупал себе пельмени и хлеб. В его рацион теперь непременно входила водка. Она дурманила голову, освобождая от мрачных мыслей, на какое-то время успокаивала, вселяла надежду, оптимизм. Всё своё время он проводил теперь один в своей комнате, контакты с женой и сыном к взаимному удовольствию практически прекратились. Он вёл почти растительную жизнь.

И вот однажды во время своего очередного вынужденного выхода «в свет», он встретил ту самую медсестру Милочку из той памятной больницы, которая так резко изменила всю его жизнь. Сразу вспомнились её сердечность, умение найти самые подходящие для текущего момента слова, её ловкие, лёгкие женские руки. Она была крайне удивлена его неухоженным внешним видом, полным упадком духа, равнодушием ко всему на свете, в том числе и к собственной жизни. Будучи человеком, от природы добрым, отзывчивым к чужой беде, по-христиански, милосердным, она предложила свою помощь по хозяйству и стала навещать его. У них оказалось много общего во взглядах на мир, им было интересно друг с другом. Однажды вернувшаяся домой раньше обычного жена, столкнулась с ней на кухне. Криво усмехнувшись, она сказала:

- Можешь ходить к нему, не думай, что я буду ревновать! А впрочем, если заберёшь его к себе, я буду только рада! - С этого краткого разговора у Милочки появилась мысль соединить свою судьбу с судьбой Александра Евгеньевича. Она уже давно потеряла мужа, единственная дочь вышла замуж и мало интересовалась жизнью матери. Ей самой было одиноко. Позвонила дочери и договорилась о встрече. Дочь сразу не одобрила её намерения связать жизнь с инвалидом, калекой.

- Зачем тебе лишние заботы! Да у тебя просто «крыша уехала»! – резюмировала она свои доводы.

- Души у тебя нет! – только и нашла, что ответить мать. – Вроде я тебя не так воспитывала! С раннего детства учила быть доброй и отзывчивой! Значит - плохо учила! Запомни, люди будут относиться к тебе так же, как ты относишься к ним!

И они расстались, не поняв друг друга, как совершенно чужие.

Как-то счастливым днём Милочка набралась решимости и сделала предложение Александру Евгеньевичу переехать жить к ней и остаться вместе до конца. Он, не задумываясь, с радостью согласился. Они вызвали такси и, прихватив только самые необходимые его вещи, переехали в этот маленький домик в предместье.

Постепенно острая обида за предательство родных всё реже стала жечь его истерзанное сердце. Всё реже стали навёртываться на глаза непрошеные слёзы при чтении сентиментальной литературы или просмотре жалостливого кинофильма, при встречах со старыми друзьями и знакомыми. Постепенно уходила жалость к себе. Он стал читать библию. Разумом он уже почти был готов по-христиански простить предательство. Добрая душа Милочки сделала больше, чем лучшие врачи психотерапевты! Милостивы те, которые имеют добрую душу и сострадательны к другим, помогают в беде, заботятся о больных, утешают в горе и печали и Господь в свою очередь будет милостив к ним – говорится в Нагорной проповеди Иисуса Христа! Безусловно, не будет обойдена милостью Господней Милочка!

- Уже год живём вместе. Я хозяйничаю по мере моих скромных сил, Милочка работает. Живём скромно, но счастливо! Ни на что не жалуемся! – закончил свой рассказ Александр Евгеньевич.

Он отвернулся и надолго замолчал, по-видимому, в который уже раз остро переживая чувство горькой обиды на подлость и предательство бывших самых близких людей, разбуженное сегодняшними воспоминаниями. Наконец, он потянулся к бутылке и налил две рюмки. Я заметил, как по лицу его скатилась крупная мужская слеза. Простить подлость особенно самым близким людям, очень не просто! Мы чокнулись и выпили за то, чтобы этот самый ужасный человеческий порок, дьявольский, как называл его Э. Кант, встречался в жизни как можно реже.

Радостно залаяли собаки и бросились к входной двери.

- Милочка пришла, - сказал Александр Евгеньевич, поднялся и заковылял навстречу. Собаки и муж, ласкаясь, буквально облепили вошедшую усталую женщину.

- Она всех бездомных собак и кошек в округе привечает, и все они её любят! Да и как её можно не любить?!

По её засветившемуся, сразу помолодевшему и ставшему удивительно красивым лицу, по сверканию его увлажнившихся глаз я понял, что они действительно вполне счастливы и ему уже не требуется моя психотерапевтическая помощь. Сам Господь облагодетельствовал их в конце жизни! «Блаженны милостивые, ибо помилованы будут!»

Под окном послышался шум мотора. Это приехал за мной Валерий Васильевич. Он куда-то очень спешил и, не войдя в дом, подавал непрерывно звуковые сигналы. Наскоро попрощавшись с хозяевами, и, пообещав непременно навещать их, я оделся и вышел.

- Ну, что скажешь? – спросил Валерий Васильевич, намекая на моё новое знакомство.

- Благодарю тебя за предоставление мне ещё одного доказательства истинности Христовой веры – Блаженств Нагорной проповеди!

Пересказывать наш разговор и обсуждать судьбу человека, с которым он меня сегодня познакомил, мне сейчас не хотелось. Поговорим как-нибудь позже.

 

1

 

6