Что хочет автор. Литературные конкурсы

В городке была библиотека со стандартным набором литературы. В него, кстати, входили тома Марселя Пруста, изданных в 30-х годах под редакцией Луначарского. Васо был первым, кто притронулся к ним, пролежавшим на полках «без движения» много лет, в дальнем закутке. От слипшихся побуревших страниц сильно пахло пылью и сыростью. Этот закуток старой библиотеки не проветривался. Туда даже крысы не наведывались. Так и остались бы лежать тома нетронутыми, если бы Васо не переписывался с одной чрезвычайно интеллектуальной сверстницей из Москвы. Она писала, что узнала о городке, где он жил, когда просматривала карту Грузии. Надо полагать, карта была предельно крупного масштаба, раз там был отмечен городок, возникший в результате слияния вытянутых вдоль железной дороги двух крупных деревень. Его население совмещало работу на железной дороге с разведением винограда и кукурузы.

Москвичка увлекалась Марселем Прустом. При чём читала его в оригинале. Ответить ей поручили Васо, как наиболее способному к русскому языку старшекласснику... Долго составлять ей компанию он не смог.

- Я подарю Вам ожидание. Выучусь французскому и немедленно Вам напишу, - так «стильно» прервал он переписку.

Французскому Васо так и не выучился, хотя внутренне ощущал вкус к этому языку. В такие моменты он напоминал одного своего товарища, который был уверен, что из него получился бы хороший теннисист. Откуда у него была такая уверенность, непонятно – наяву первый теннисный корт он увидел в довольно зрелом возрасте.

В столичном университете Васо изучал английский. Моментами создавалось впечатление, что изучал английский для того, чтобы выуживать из него французские слова. Лектор подозревала, что он владеет французским, но тщательно скрывает этот факт. На самом деле французские слова выдавали их суффиксы, написание которых было связано с трудностями. По типу – пишешь одно, читаешь другое.

И всё-таки, не зная французского, но благодаря ему, Васо умудрился испытать минуты триумфа. И не без пользы для себя.

Уже будучи на комсомольской работе, он совершил поступок, даже два и за короткий промежуток времени - этакий каскад элегантных «па». Ждали почётных гостей. В банкетном зале царило оживление. Первый секретарь нервничал. Он выговаривал инструктору, почему до сих пор не принесли коньяк «Камус». Дескать, знатный гость испытывает пристрастие к этому напитку. Инструктор уже на повышенных тонах начал выговаривать чину пониже насчёт «Камуса». Васо стоял рядом и мягко поправил его:

- Вы имеете в виду коньяк «Камью»?

Тот спохватился, явно - это было для него открытием, и, видимо, приятным. Он вдруг сменил тон и продолжил спокойно:

- Не забудьте – коньяк «Камью». Да, ещё должны были подвезти шампанское «Рандеуз-Вуес». Тут последовал вопросительный взгляд в сторону Васо.

- «Рандеву», - вполголоса, но достаточно громко поправил Васо.

Первый секретарь услышал Васо. Во время банкета Первый кокетничал правильным произношением французских напитков. Вскоре Васо повысили в должности.

Прошли годы. Увы, французская лексика Васо не стала богаче. Однажды, правда, его похвалили как публициста. Мол, в его стиле есть что-то от галльского остроумия, хотя писал он на грузинском. Приводился пассаж из его статьи о Хрущеве:

- Его демократичность была в прямой пропорции от того, в какой шут-Премьер нуждался в аудитории.

Однако, совсем недавно, его «французский» произвёл фурор и при чём с очень благодатными последствиями. До работы Васо подвозил сосед. В городе было много пробок.

- Город просто запружен иномарками, - заметил шофёр.

- Я так до сих пор не обзавёлся своим автомобилем, - сказал Васо.

- А я всегда мечтал иметь «Рено». Это тоже неплохое авто, но не «Рено», - кивнул сосед на руль не без некоторой досады.

- А какой марки твоя машина? Сейчас столько разных машин в городе – голова кругом идёт!

«Renault»,- последовал ответ.

Кстати, с той москвичкой Васо так и не списался. Слово сдержал. Одолел Пруста только на русском.

ДОДО

Каждое утро Додо тщательно укладывала свою причёску. В погожий день она располагалась на скамейке. Опёршись о её край обеими руками, склонившись над порогом ворот, она по талию высовывалась-выглядывала на улицу. Аккуратно прибранная головка, кокетливо изогнутая спинка, девичья грудь. То, что было продолжением тела, ниже талии, не подчинялось Додо и безжизненно покоилось на скамейке за порогом железных ворот. Ещё в детстве в аварии погибли родители и часть её плоти. Так проходил день - то в одиночестве, то в компании соседок, забавлявших её девичьими сплетнями. Вечером Додо, почти невесомую, брала на руки и относила в дом бабушка.

Мощённая камнем улица перед их домом из-за поворота резко начинала переходить в подъём, ведший к вершине Лоткинской горы. Новые лица вызывали живой интерес Додо. Она максимально вытягивалась, а жадные до впечатлений глаза провожали незнакомца. Только успевай насытить взор, ведь поле зрения было узким. Каждый новый персонаж, если шёл наверх, появлялся неожиданно из-за поворота и скрывался из виду за толщенным стволом старой акации, росшей тут же у ворот.

Богемного вида Реваз не мог не привлечь внимания. Он - студент художественного училища - снимал угол в доме, расположенном выше, на подъёме, в моём доме. Ему нравился вид с нашего балкона. С него обозревалась большая часть города. Квартирант делал наброски. Деревенский парень Реваз считал себя урбанистом. Обычно рисовал пейзажи старого Тбилиси, но почему-то безлюдные. Только иногда то там, то здесь на его рисунках виднелись фигурки людей, но настолько расплывчатые, что невозможно было определить ни пол, ни возраст человечков.

- У неё красивая головка, правильный череп. Раковины ушей пропорциональные. Глаза такие живые! - говаривал он о Додо. Никто даже не предполагал, что инвалидности девушки он не замечал. Каждый раз, выйдя из-за поворота, Резико (как мы его звали) искал её глазами. Их взгляды встречались и прощались, когда он скрывался за акацией. Однажды Реваз всё-таки подошёл к ней, разговорился и спросил, дескать, почему она не выходит на улицу. Слёзы, которые вызвал вопросец, вогнали его в оторопь. Наконец-то поняв, что к чему и, расчувствовавшись, парень побежал домой. Я наблюдал, как он лихорадочно перебирал свои рисунки, как бросился вниз по улице... Оплошность урбанист решил загладить подарком.

После того случая Реваз ходил окольными дорогами. Так же, как Гамлет - мой сосед. Он - человек простой, работал водителем. Однажды заметив, как тот мучается тяжёлой думой, я принялся расспрашивать его. Мы сидели на балконе, играли в нарды. Не поднимая глаз, он в минорном тоне рассказал мне историю:

- День выдался противный. У моего авто полетел кардан. Провозился в гараже. Голодный и грязный, я шёл домой. Меня окликнула Додо. Несколько полегчало. Но когда пришёл домой, то никого не застал. И холодильник был пуст. На кухне висела вязанка чеснока. С краюхой хлеба умял две головки чеснока. Ел до одури. Почему-то возбудился. Был уже тёмный вечер. Я вышел со двора и, как пьяный, пошёл к Додо. Зашёл во двор, потом в комнату на первом этаже, где горел свет. Она лежала на кровати. Помню ещё, кровать была старомодная, железная. Тут я увидел, что бабушка, которая стояла в дальнем углу, вдруг шмыгнула в дверь, ведшую в соседнюю комнату. Я стоял, как болван, у входа, а Додо выжидающе смотрела. Почувствовал, как к глотке что-то подступает. Изжога, может быть, или что другое. Повернулся и ушёл. Всю ночь ворочался. На следующий день она окликнула меня: «Гамлет, Гамлет!» Я не обернулся и ускорил шаг.

Рядом с нами сидел наш сосед - Васо. Он только хмыкал про себя, когда слушал Гамлета. Ему тоже приходилось обходить то самое место крюком. Ему казалось, что о нём грязно сплетничают в убане, и особенно злостно в том месте, где улица делает поворот и ползёт наверх.

Я же, как философ, думал о мудрости бабушек и о неожиданных эффектах чеснока.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МАМЕЛЮКА

Посреди пустынного залитого солнцем двора, как бы отмечая эту середину, барахтаясь и заливисто крича, лежал навзничь голый ребёнок ... Вдоль чахлого редкого забора шли двое, рослые в белых спортивных костюмах, с оранжевым мячом. Явно спешили сквозь полуденный зной к жёлтому полю, голубеющему за ним морю. Чужие ..

«Надо сказать матери о ребёнке, - подумал он, - не дай Бог, схватит воспаление лёгких!» Матери он ничего не сказал, отошёл от распахнутого окна, вернулся к столу. Писал письмо, к ней, перемежая изысканный русский текст с англицизмами. На семнадцатой странице писал о том, как это у Наполеона: «Один всадник-мамелюк всегда сильнее двух-трёх французских кавалеристов, потому что искуснее, храбрее». «Если только он курд!» - ухмыльнулся он про себя.

Неделю назад из тюрьмы вернулся брат. Все деньги ушли на его встречу и свадьбу, ему уже была уготована жена - пятнадцатилетняя, слабенькая, худенькая. Она лежала в тёмной внутренней комнате на топчане. Вчера вечером её избил муж. Его самого не было дома. Отец на вокзале подрабатывает носильщиком. Мать возилась со стиркой ...

Сегодня его день рождения.

НОЧНАЯ ГОСТЯ

Когда, казалось бы, должны были улечься страсти новогодней ночи в аспирантском общежитии, и я решил отойти ко сну, в дверь моего номера постучали. На вопрос «кто?» никто не ответил. Надо сказать, своё временное жилище я обустроил так, что, лёжа в кровати, я умудрялся дотягиваться до холодильника, вешалки, не вставая, мог включить свет - подними только ногу к включателю и ткни его большим пальцем. Сейчас пожалел, что не мог открыть таким образом дверь. Не вставая, я стал в спешном порядке натягивать на себя брюки, стараясь при этом изловчиться и большим пальцем левой ноги включить свет. Кровать отчаянно скрипела подо мной. С похмелья возился долго, но за дверью ждали терпеливо...

В чуть покосившемся кокошнике с искусственной белесой косой в обношенном голубом наряде на меня смотрела Снегурочка. Такая же, как те, что на Арбате продают бублики, разную снедь, зычно зазывая покупателей. «С Новым годом, Гурами Мраморный!» - прозвучало тихо и приветливо. Зелёные глаза смотрели просто и прямо. Дело в том, что на дверях моей комнаты была наклеена картинка с изображением аквариумной рыбки именно с таким именем, почти как у меня. «Очень жаль, но Снегурочку я не выписывал. К тому же мне пора спать!» - заметил я холодно. Она, чуть повернувшись, боком протиснулась мимо меня в комнату. Присела на незаправленную кровать. «Позвольте!» - начал, было, протестовать я. «А на восьмом этаже живёт Гурами Алмазный, - сказала она и улыбнулась как бы сама себе.

- Надо полагать, вы обошли всех мужчин общежития! - съязвил я, но почувствовал, что хватил лишку. Она не ответила и ясно улыбнулась уже мне. В это время в коридоре послышались глухие шаги. Я обернулся. В комнату, волоча за собой мешок, ввалился Дед Мороз. Борода из ваты, от красной шубы разило клеем, а от него - водкой.

- Пойдём, Снегурка! - пробасил он. Она встала, подошла ко мне. Поцелуй красивых губ, лёгкий и влажный. Может быть, она оглянулась, когда выходила в коридор, но весь проём двери заняла спина Деда Мороза ...

На следующий день я порасспросил знакомых, не посещала ли кого Снегурочка. Спросил в том числе и Гурами Алмазного - моего тёзку и земляка. Все только пожимали плечами, а один бросил, мол, это у меня либидо играет.

Жаль, что не спросил у Снегурочки телефонного номера!

СОСЕД

Был у меня сосед по комнате в московском общежитии. Весьма экзотичный тип - якут. Он прекрасно играл в шахматы, считался блистательным математиком и неслучайно - в Новосибирске закончил известную физмат школу, а потом и университет. Когда нас знакомили, Феликс (так его звали), первым делом попросил показать ему образчик моего почерка. Я показал ему первую подвернувшуюся бумагу. Он внимательно изучил текст и сказал вслух: "У вас неплохой интеллект, но почерк выдаёт в вас явного шизоида!" На мой несколько недоумённый взгляд сосед ответил, что увлекается графологической экспертизой.

- Но вы не беспокойтесь, шизоидность - это не шизофрения, а склад характера. Судя по всему вы вполне адекватны, - успокоил он меня.

Другой раз, когда играли в шахматы, Феликс спросил у меня, а не водятся ли у меня в роду евреи.

- Ты что антисемит? - спросил я.

- Ты думаешь, что якутом быть менее обременительно? - съязвил он.

Потом выяснилось, мой сосед изобрёл циркуль для обмера глазных и носовых впадин черепов. Был момент, когда его приглашали в институт антропологии. После этого у него появилась мания "вычислять", кто какой расы.

Впрочем, когда Феликс совершал открытия - неизвестно. Круглые сутки он торчал в общежитии, точнее - возлежал на кровати. Не пользовался даже учебниками. Как говорил, решал задачу для одной компьютерной программы.

Однажды Феликс всё-таки посвятил меня в содержание своей работы. Был вечер. Я собирался под душ, нарядился в свой халат. Тут Феликс начал вещать, "излагать теорию", как всегда, лёжа и уставившись взглядом в потолок. Казалось, он проповедует, а не пересказывает концепцию, ибо был выспрен и категоричен.

Я простоял в своём халате три часа. Если не томительное ожидание и сильное желание стать под душ, я, наверное, что-то выудил бы из вдохновенного потока неведомых мне словес. Запомнилось: "трансцендентный и трансцендентальный ряд сомкнутся в виртуальной действительности, что есть ни что иное, как овеществлённое человеческое сознание".

Когда я убедился, что меня перестали мучить, поспешил в постель.

- Ты, вроде, под душ собирался? - последовало.

- Ничего, завтра утром искупаюсь, - ответил я не без намёка. Феликс вставал позже всех в общежитии, и поэтому утром помешать мне принять душ он не мог.

Но на следующее утро Феликс повёл себя иначе. Мой сосед встал раньше меня, привёл себя в порядок. Потом разбудил меня.

- Я иду в райком. Составь мне компанию, - заявил он.

Мои реакции на его бесцеремонность вдруг глубоко оскорбили его.

- Ты ничего не понял из вчерашнего!!? - заявил он, тараща своими узкими глазами. Я хотел было уточнить, о чём шла речь вчера, но спохватился.

- Ты знаешь, какое бы большое государственной значение не имели мои наблюдения, как-то неудобно заявляться одному в райком. Эти чиновники такие чванливые. Потом их манера - присваивать чужие идеи!

Сильно хотелось спать, и я отказался от сомнительного паломничества в райком.

Вечером Феликс запаздывал. Потом позвонили в администрацию - его увезли прямо из райкома в "кащенку". В общежитии на меня косились, дескать,мог бы быть повнимательнее к Феликсу, а не отпускать его гулять по райкомам без присмотру.

Лечащий врач Феликса смотрел на меня испытующе. Спросил, замечал ли я за соседом странности. Я ответил уклончиво - кажется да, кажется нет.

- На самом деле у него острый психоз,- сказал врач.

Я исправно посещал соседа в больнице. Сам Феликс был сломлен. Ворчал:

- Уходу нет настоящего. Для удобства накачивают лекарствами всех пордряд, чтобы смирные были.

Через некоторое время я вызвал его родителей. При встрече в первый раз наяву увидел оленеводов. Поводил их по Москве. Потом они увезли сына домой.

Лет через 10 в прессе случайно наткнулся на фамилию и имя моего соседа. Не знаю, о чём там было написано, но он был упомянут как доктор физмат наук. Я по-прежнему хожу в кандидатах.

АГЕНТ ЦРУ

Каждое утро, выгрузившись из чёрного лимузина, Первый невольно озирался на арку трёхэтажного дома напротив. В самый торжественный момент его появления, когда толпящиеся у парадной райкома инструкторы начинают пугливо переминаться с ноги на ногу, а завы вытягиваются в струнку, как в «час назначенный», из жерла той самой арки, тёмной, дышащей запахом мочи и плесени, являлся Самвел. По виду становящейся не столь робкой паствы Первый делал заключение: «День начался неудачно!»

Самвел являлся местной достопримечательностью. В гнетущие, чопорные минуты ритуала прибытия комсомольского начальства он всегда был кстати. Как бы в отчаянном желании дожевать то, что не смог проглотить дома, он выскакивал на улицу — потешный карлик. Всё его лицо жевало, даже лысина морщинилась в такт работе гипертрофированной нижней челюсти. Наконец, с усилием, уже на улице, проглочена тягостная жвачка. На секунду-другую проясняется лицо, разглаживается лысина. Он оборачивается к нам и в знак приветствия воздевает руку и произносит: «Пэмэн, пэмэн!», что означало: «Общий привет!» По-другому у него не получалось. Самвел был глухонемым.

Рабочий день в райкоме начинался с начальственных воплей шефа уже с момента вступления его в свой кабинет. Нельзя было сказать, что он был из звериного рода. По словам шофёра, перед тем, как свернуть на улицу, где был райком, Хозяин бывает в хорошем настроении, даже благодушно сквернословит. Но вот последний поворот, и его лицо принимает каменно-похоронное выражение. Положение обязывало. Таков был стиль руководства, сложившийся в системе. В минуты отдыха, после проработки очередной жертвы, в одиночестве он расхаживал по садику райкома, задумчиво покуривая. Идиллию нарушал тот же Самвел. Завидев с улицы курящего в саду человека, он припадал к решётке-ограде, мычал, тянул руку, и никакие соображения о сане лица, к которому он приставал, его не волновали. Хорошо, если шеф близко. Не повернув головы, он торопливо протягивал несчастному сигарету. Но если не близко, возникала заминка, и Первый предпочитал спешно ретироваться в здание под недовольные возгласы Самвела.

Вообще, он не был идиотом. Редкий игрок мог похвастаться, что обыграл его в нарды или домино, чем тот забавлялся сутки напролёт. Любил «посплетничать» в кругу соседских женщин. Самвел бурно жестикулировал, ему внимали и понимали. Дети его не дразнили. Видимо, от того, что ему доверяли пасти самых маленьких на улице, водить и приводить из детского сада малышей. А в глазах была хитринка. Однажды в райкомовском саду разворачивался рок-ансамбль. Электрик не мог понять, что произошло с динамиком. Самвел, который с любопытством наблюдал за происходившим из-за ограды, вдруг перелез через неё, с криками предостережения пробежался через газон, оттолкнул незадачливого электрика, за что-то дёрнул, и ... динамик заработал.

Но вот однажды произошёл казус. «Удружил» Самвелу инструктор по имени Армагедон. Его долго искали, пока взяли в райком. Для номенклатурной мозаики понадобилась деталь невероятной конфигурации. Говорят, его имя сыграло не последнюю роль в этом деле. Но в анкете не было графы – «странности», из коей следовало бы, что кандидатура склонна к месту и не к месту острить на темы, интересные для одного бдительного ведомства. Чем больше он шутил, тем меньше скрывал желание попасть в число его рекрутов. В результате – из комсомольской братии на почётную службу призывали других, не столь остроумных.

В тот день весь аппарат прохлаждался перед парадной. Погода стояла чудесная, Первый уехал в горком. Как всегда, клянчил курево Самвел.

— А вы знаете, – заговорил Армагедон, указывая на Самвела, — что этот чудик совсем не прост. Кто-то мне рассказывал, что видел в его каморке фото, где он на фоне калифорнийского пляжа. И для пущего эффекта громко и членораздельно спросил: «Самвел, на какую разведку работаешь?» и ткнул того пальцем в бок. Тут Самвел повёл себя неожиданно. Он завозился и, как бы что-то вспомнив, бросился в арку. Готовые, было, рассмеяться присутствовавшие остались с разинутыми ртами.

Несколько позже мне довелось узнать причину непонятной выходки Самвела. По каким-то делам я находился во дворе того дома напротив, когда с обезумевшими глазами с улицы через арку вбежал Самвел. Он упал на землю у крана и стал биться в конвульсиях. С ним это бывало. Чувствуя приближение кризиса, он почему-то забегал во двор. Но тогда, после армагедоновской шутки, каждому из нас происшедшее пришлось понимать по-своему. Как известно, юмор – нечто индивидуальное. То ли для смеха, то ли всерьёз беднягу вызвали «на беседу». Он пропал на некоторое время, а когда появился был уже не тот. Посерел. По утрам он не досаждал Первому, так как появлялся на улице далеко за полдень. Как обычно, «стрелял» сигареты, приставая к прохожим с дозволенной только ему беспардонностью. Но общаться с райкомовскими чурался.

Однажды во время прогулки по саду шеф «сам лично» подошёл к ограде и попытался подозвать слоняющегося на улице убогого. Он протянул сквозь клетки руку с сигаретой. В ответ Самвел только фыркнул и наградил Первого неприличным жестом.

ПАРОЧКА

Эту парочку я видел частенько. Они встречались у входа в метро, где я дежурил на стоянке такси со своим видавшим виды ГАЗ-24. Свив руки, два молодых человека шли по проспекту Руставели, ворковали. Они обменивались томными взглядами. Мои коллеги, таксисты - народ, наблюдательный и склонный посплетничать. Но эту парочку они не замечали...

Я тоже не обратил бы на неё внимание, если бы всякий раз не вспоминал однокурсника Коку...

У того была мания – вычислять «голубых». Другие курили на балконе лаборатории, а он с высоты нашего этажа озирал прохожих и строил догадки о гомосексуальных тенденциях некоторых из них – дескать, походка выдаёт, жесты.

Но с некоторых пор Коку «вылечили» от перешедшей в навязчивое состояние привычки. Он стал даже заговариваться, видимо, поэтому Петю, нашего общего знакомого, назвал однажды в курильне библиотеки Педей. Спохватился, понял, что обмолвился, но было поздно. Петя – детина о двух метрах, залепил Коке затрещину. Подоспевшие курильщики приводили несчастного в чувство. Но дурь из его головы тогда выбили.

Кстати, впоследствии Кока стал «стильным» физиком, его часто приглашали за рубеж. Мне повезло меньше, стал таксистом.

Я точно ничего не знал ни об одном из них: ни о худощавом довольно интеллигентном с виду молодом человеке, и о высоком, внешне приятном, монголоидного типа парне (вероятно, студенте-иностранце). Помню, как завязалось их знакомство. К прогуливающемуся у метро не то корейцу, не то вьетнамцу обратился с вопросом тот самый худощавый тип. Иностранец выглядел напуганным. В тот момент, глядя на него, можно было подумать, что он только-только свалился с луны и не может понять, где находится. Трудно было предположить, что уличный приставала, по повадке весьма мягкий, неагрессивный, своим слабым голосом смог бы что-либо разъяснить впавшему в коматозное состояние азиату. Однако, через некоторое время, проезжая по проспекту и увидев их вместе, слоняющимися у здания оперы, я дал протяжный сигнал - скорее от удивления, что этот «худощавый» всё-таки достучался до сознания иностранца. Клиент, сидевший рядом, спросил меня, чего это я сигналю. Я промолчал. Что мог сказать?

Прошло время, и парочка пропала. Куда? Я не задавался вопросами о безделках такого типа. Но однажды...

Случилось это через год. С одной соседской девочкой произошёл нервный срыв. Причиной называли переходный возраст. Подростка преследовал страх, она кричала, говорила «невероятности». Я вызвался повести её в психиатрическую больницу. В машине девочка притихла. Она находилась с матерью и отцом на заднем сиденье. Родители ласкали её, мать обвила дочь обеими руками. Когда въехали на территорию лечебницы, ребёнок, заподозрив неладное, встревожился. А, когда мы подъехали к приёмному покою и из него к нам навстречу вышел санитар – огромного роста толстый гермафродит, девочка забилась в истерике. В какой-то момент она вырвалась из объятий матери и бросилась бежать. Отец побежал вдогонку – коротконогий маленького роста лысый мужчина. Я легко перегнал его и настиг девочку в конце аллеи. Она сама вдруг остановилась, прикрыв лицо руками. Я осторожно подошёл к ней, опустил руки на худенькие плечи и тут ... отвлёкся. Из-за розового куста на нас смотрел изнеможенного вида молодой человек в казённой пижаме. Неподдельному любопытству было не спрятать идиотического выражения лица. Это был один из той самой пары, прогуливающихся по проспекту. «Женя, - окликнула его женщина в белом халате, - пора принимать лекарства».

По проспекту Руставели прошлась война. Я поменял место стоянки. Клиентуры не было. Из-за «нечего делания» поднимался к проспекту и со смежной улицы, смешавшись с толпой зевак, наблюдал. Как будто на сцене, по проспекту носились взад-вперёд ошалелые сторонники и противники президента Гамсахурдиа. Они истошно матерились и стреляли в друг друга из автоматов, даже миномётов. Иногда туда-сюда с угрожающим шумом носились БТРы. Эпицентр баталий находился в метрах двести, у здания Парламента. При желании можно было подняться выше по улице, к горе и обозревать панораму. Но это было связано с риском.

В «зону» боевых действий забрёл бомж – обросший, в грязной телогрейке. Не прячась и не пригибаясь, он шёл в сторону эпицентра. На него, хихикая, показал пальцем рядом стоящий тип. Я с трудом узнал в бродяге Женю. С криками: «Куда прёшь, сумасшедший! – к нему подскочил гвардеец. «Мне к метро надо», - слабо парировал несчастный. «Пулю в башку тебе надо, а не метро!» - кричал гвардеец, вталкивая Женю в толпу. Я был совсем близко – от него разило. Он мямлил в полголоса, что-то о свидании с другом.

Позже я видел Женю в ещё более ужасных ипостасях. Упав на асфальт тротуара, он тянул губами воду из лужи. Его грязная борода промокла. Это - уже после войны, после того, как более или менее расчистили проспект и была восстановлена стоянка такси напротив метро. В это время до меня донеслось: «Молодой человек, что вы делаете? Где ваш дом? – вроде отчитывая, обратилась к нему женщина. Вокруг было немало разных попрошаек, забулдыг, но его поступок был слишком шокирующим.

Вообще он часами сиживал на парапете, согбенный, что-то чиркая в ученической тетради. Всегда один. Иногда он вставал, скособоченный, прихрамывая от долгого сидения, куда-то направлялся.

- Посмотри на этого несчастного, - обратился я к коллеге. В этот момент Женя куда-то направлялся. Не глянув тому вслед, таксист ухмыльнулся и сказал:

- Он давно такой. Ещё с детства его периодически укладывали в психушку. С тех пор, как умерла его мать, некому за ним присмотреть. Вообще он - не дурак, много знает, пишет стихи, - ответили мне. Я подивился информированности таксиста, но переспрашивать не стал, ибо принимал осведомлённость этой категории людей за данность. О дружке Жени я не спросил. Признаться, не помнил о нём в тот момент.

Прошло ещё время, как кончилась война. Руины оградили цветными заборами, за которыми суетились строители. Уцелевшие фасады подрумянили. Не была отбоя от клиентов. Я гонял свой старенький лимузин вовсю. Прохлаждаться не приходилось. Озираться тоже... Но однажды, когда, подкатывал к стоянке свой лимузин, я периферийным зрением зафиксировал того самого не то вьетнамца, не то корейца. Он стоял в нерешительности и осматривался. Иностранец держал в руках подарок. Именно подарок, потому что свёрток был с голубой каёмочкой. Я не отрывал от него глаз, когда вышел из кабины своего «газика», когда закуривал у стоящего впереди в очереди коллеги-таксиста и когда поднял капот, чтобы проверить не перегрелся ли радиатор ... Женя пребывал в худших из своих состояний. Весь почерневший от грязи, бородатый, в рванной обуви, откуда выглядывало полступни, он полулежал на парапете и тупо смотрел на проходящих. С замиранием сердца я ждал, когда их взгляды встретятся. Это могло быть «узнавание» как в древнегреческих трагедиях! Иностранец находился в метрах пяти от своего дружка, стоял боком к нему, чуточку только поверни голову. Сзади уже подстроились другие такси, послышались нетерпеливые гудки. Знаками я показал им, что задерживаюсь (ковыряюсь в моторе), мол, объезжайте. Меня объехали один, второй, третий таксист, а эти продолжали друг друга не замечать. Потом вьетнамец-кореец махнул рукой, повернулся и понуро двинулся дальше по проспекту. Женя по-прежнему смотрел в пустоту.

Тут подскочил клиент.

- До Нахаловки подкинете? – спросил он меня.

- Конечно, дорогой. 5 лари – красная цена, - ответил я.

ЦЫГАНОЧКА

Наверное, это был не табор, скорее его осколок, отдельное цыганское семейство. Оно расположилось недалеко от главного вокзального перрона. Я наблюдал его каждый раз, спеша к метро прямиком через железнодорожные пути.

Когда я увидел их первый раз, стоял жаркий день. Грязные вялые мужчины и женщины вперемешку с голыми детьми разного возраста жались к парапету, ища спасения в исходящей от него тени. Они лежали на полинявших матрацах. Наверное, семейство только прибыло, потому что его скарб ещё находился в большой коробке от импортного телевизора. Усталый, сгорбленный, обросший щетиной цыган со слипающимися глазами выуживал из неё почерневший от копоти чайник. Он уже разжёг небольшой костёр и обставил его двумя кирпичами. Мужчина подошёл к колонке с водой, большим пальцем скорректировал угол падения струи, чтобы набрать чайник. В его иссиня-чёрных нечёсаных волосах застряли кусочки ватина из матраца.

От кочующих цыган у нас отвыкли с тех пор, как после войны в Абхазии были перекрыты пути их миграции. Как бы меня ни разбирало любопытство, остановиться и глазеть на экзотику таборной жизни было неприлично. К тому же цыгане желали бы оставаться незамеченными. Мужчина с чайником несколько осёкся и принял виноватый вид, когда я изучающе глянул на него через плечо. Ему показалось, что, едва прибыв, он уже привлекает внимание. Тбилиси стал для них непредсказуемым и опасным. Из кучи мала цыганских тел у парапета меня кольнул чей-то тревожный взгляд. Другой раз окликнули бы на цыганский манер: «Чего уставился, очкастый!?»

К вечеру, когда я возвращался со службы, табор уже освоился, развернул своё нехитрое хозяйство. Стоял непрекращающийся слегка приглушённый гомон. Нагой годовалый ребёнок подошёл к самому краю платформы, но никто не обратил на него внимания. Мужчины вернулись с «промысла». Они сидели кругом с женщинами и выпрастывали из сумок снедь. Чумазые дети бегали вокруг них. Кто ел только что принесённые «сникерсы», «марсы», кто пил «коку». А один пострел тянул сок из надкушенного апельсина. Он был в обновке, на грязное худое тельце ему напялили импортную майку с изображением какого-то монстра. Вот он швырнул в набирающую скорость марнеульскую электричку недоеденный апельсин, потому что из окна одного из вагонов на него с усмешливым любопытством посмотрел толстый азербайджанский мальчик - в такой же майке. За проступок бедняге задал трёпку старший брат. Да так безжалостно, что один прохожий, болезненно нервный мужчина, всполошился, решив, что ребёнка хотят сбросить на рельсы. Брат посмотрел на прохожего - его вид выказывал желание быть лояльным.

Меня забавляла простота их нравов, особенно цыганская манера сквернословить. Щедро вкрапливая всевозможные формы извращений в мат, родительница могла попросить ребёнка подать спички, а пятилетний внук приласкаться к бабушке. «Свобода слова» в таборе была безграничной.

Но однажды она меня покоробила. Проходя мимо, я как-то обратил внимание на девочку-нимфетку. Она была красивой - выразительные чёрные глаза, облачённый в лохмотья тонкий и стройный стан. Признанных красавиц такого возраста обычно окружают подружки помладше, их приближённые. Юные «королевы» позволяют себе смотреть оценивающе. Эта же стояла особняком, и её одиночество не казалось гордым - в её взгляде я различил страх и неуверенность. «Эй ты, б... подзаборная!» - резко, но не грубо окликнула её толстая цыганка. Нимфетка вздрогнула. Я возмутился и... перешёл на бег, чтобы опередить заходящий на вокзал состав. В таких случаях приходилось перебегать пять-шесть линий. Всегда трудно определить, на какую из них будет подан приближающийся поезд.

В последующие дни я ловил себя на том, что, минуя табор, искал глазами нимфетку и что маршрут до метро стал для меня неизменным. Я хотел, было, польстить себе фантазией, что она ждёт меня. Но нет. Если видел её, то на расстоянии, иногда в спину, что вызывало досаду, впрочем, несильную. Однажды я застал её за одним занятием. Она вместе со взрослыми и детьми в конце перрона разгребала огромную мусорную кучу. Цыгане веселились. Но глаза девочки были по-прежнему задумчивыми, причину чего я, вроде бы, угадал позже.

Однажды, выйдя из метро, я обнаружил, что собирается гроза. Падали редкие крупные тёплые капли, время от времени гремел гром. Надо было бежать, чтоб поспеть домой и не промокнуть. Я быстро поднялся по лестницам на перрон и чуть не споткнулся, став свидетелем странной сцены. Отходил батумский поезд, царила характерная перед отправкой состава суматоха. Безразличная к суете и начинающемуся дождю, не позаботившись о том, чтобы укрыться под козырьком вокзала, вела «разборку» группа цыган. Они обступили знакомую мне девочку. Она вся скукожилась и прятала лицо в подол своего платья. Ей было страшно и хотелось исчезнуть: не поднимая головы, цыганочка вытянула вверх правую руку, то ли в знак неминуемого согласия, то ли ища опоры. Над ней склонился мужчина средних лет, кажется, цыган из другого табора, ещё можно предположить, осёдлый. Неприбранный, как остальные, он отличался тем, что был светлее и выше ростом. Мужчина обзывал девочку последними словами, но в голосе не было агрессивности, а только мягкая назидательность. Молодая смуглая женщина (видимо, мать) в коричневом платье, с платком на голове, с золотыми серьгами стояла несколько в сторонке. Она участливо и снисходительно улыбалась. А потом решительно подошла и перехватила руку дочери. Пожилые цыган и цыганка стояли и молчали.

Мне показалось, что никто не заметил, как в вокзальной суматохе под дождём сватали цыганскую девочку. А те, кто это делал, не были уверены, что возраст невесты подходящий. Под впечатлением я даже сбавил шаг, но усиливающийся дождь подстегнул меня. Я часто оглядывался, но потом потерял их из виду.

На следующий день я не увидел нимфетку. Не видно её было, когда проходил мимо мусорной кучи. Там был только один мальчонка. Он перебирал выброшенные книжки. Лицо его было сосредоточенным и серьёзным. Поодаль носились друг за другом, как угорелые, его братья и сёстры. Некоторые мальчишки, имитируя приёмы каратэ, выкрикивали: «Йа! Йа!». Осталось предполагать, что нимфетку увёл тот самый осёдлый цыган, она вышла замуж.

Дня через два я заприметил её издали. Я прибавил шаг. В какой-то момент она была совсем рядом, можно было даже дотронуться до неё. Тут раздался крик толстой цыганки: «Ты всё ещё здесь!? Беги за хлебом на ту сторону ...» и далее мат-перемат. На этот раз я не мог не остановиться и не посмотреть внимательно. Чуть подобрав платье, она, босоногая, пританцовывая в ритме чередующихся рельсов, пересекала железнодорожное полотно. В угловатой пластике подростка уже угадывалась манерность мягких женских движений. Она слегка повизгивала, как бы преодолевая мнимое препятствие, как бы из-за мнимой неловкости, на самом деле кокетничала.

КАКТУС НА ЛАДОНИ

Ваня - шутник. Он уверяет, что изучил Фрейда досконально, что позволяет ему придавать его розыгрышам специфический психоделический привкус. «Это - высший пилотаж!» - говорит Ваня. Что за таким хвастовством кроется на самом деле, никто не знал. Острить на темы либидо – мистика, если не шарлатанство. Но пошутить так, чтобы человек изошел в истерике – надо уметь ...

Как-то в коридоре института, где работал Ваня, в перерыв, когда пусто и тихо, он сымитировал тяжелые шаги, толкнул дверь в комнату, где в этот момент находилась Людочка – «нервическая» особа. Дверь с медленным скрипом открылась и ... в проеме никто не появился. Только по ковру к столу, к ногам Людочки, переваливаясь с боку на бок, катилось черное существо ... Регбийная дыня, которую Ваня невесть где позаимствововал и не преминул случаем воспользоваться ею «по назначению» ... Крику было много. Пострадавшую отпаивали валерьянкой. Тогда же стало известно, что она в положении. Вопрос рассматривался на месткоме ...

Или, зайдя однажды в отдел, он торжественно протянул одному из сотрудников запечатанный конверт - «взятку». В ожидании очередного подвоха присутствовавшие затихли. С величайшей осторожностью распечатывался конверт, когда вдруг что-то внутри него зашевелилось, заскрежетало. Вздрогнули все одновременно, кроме шутника Вани. Из конверта выпорхнула бабочка. «Прав Фрейд!» - констатировал он, однако от разъяснений уклонился.

Если бы не эти вздорные притязания, юмор Вани вполне можно было сносить. Он не ранил ничье самолюбие и не разменивался на такие проделки, когда из-под жертвы прилюдно убирают стул. Наоборот, он был не лишён вкуса. Кстати, публику он имел всегда благодарную — преимущественно впечатлительных женщин.

С его легкой руки стал знаменитым Вова - его «муза», «видный деятель провинциальной мафии, устроивший в одном из столичных ресторанов дебош, кончившийся тем, что Вова повис на люстре и, раскачиваясь, пинал ногами пытающихся схватить его за ноги милиционеров, после — приехал в общагу, где жил, на «Мерседесе», чванливо потягивая сигарету...

Всё это Ваня рассказывал легковерным девицам из канцелярии о маленьком, скрюченном аспирантике, жившем на 1 руб. 43 коп. в день. Он - в больших немодных очках, с воротником, всегда осыпанном перхотью.

А вахтеру тете Дусе Ваня рассказал о раковине, которую будто бы Вова добыл на глубине 10 метров, где-то в тропиках, когда работал кочегаром на одном из океанских лайнеров, что ему пришлось отбиваться от акулы, когда выныривал со своей добычей, как его укусил моллюск, живший в раковине, когда Вова безуспешно пытался выудить его, как посыпал это животное черным перцем, пока оно не выскользнуло из своего убежища. «Теперь Вова дует в раковину и выдувает из её перламутровых лабиринтов красивые звуки, как из фагота». «Малый да ражий!» - заключила рассказ вахтерша.

Нельзя сказать, чтобы Вова обижался. Более того, казалось, что он сам готов поверить этим байкам. Но иногда, когда ему надоедало, улыбался с характерным оскалом, как у некоторых покойников, которым не успели закрыть рот. В предвкушении реванша, который состоялся ...

В один из праздников собрались в комнате у Вовы, в общежитии. Вернее, у соседа Вовы, с которым тот делил жизненное пространство. Гости (не Вовины) здесь не переводились. Сам Вова лежал обычно на своей кровати с книжкой, повернувшись ко всем спиной. В этот раз ждали Ваню. Свое появление он ознаменовал вежливым стуком в дверь, чем произвёл впечатление. В эту дверь входили, не стучась, кто как, на руках, ногами вверх, но не стучась. Было несколько девиц из города, неаспиранток. Пили вино. Хозяин комнаты (не Вова) хорошо играл на гитаре. Веселье было в разгаре, табачный дым окончательно вытеснил воздух ...Потом пошли типично аспирантские разговоры. Многие были «на выданье» - кончался срок обучения и необходимо было его продлить. Спрашивали совета у Вани. После его инструкций не одному аспиранту института удавалось обмануть бдительность врачей и добиться диагноза - «информационный невроз». Болезнь вполне добропорядочная, которая к тому же на 45 дней отодвигала окончание срока.

«Сердцевина ладони - весьма чувствительное место,- приступил к инструктажу Ваня, — тревожность, внутренний дискомфорт концентрируются у некоторых невротиков именно в этом месте. Такое ощущение ...». Тут произошло неожиданное. Сквозь пелену табачного дыма из дальнего закутка голосом, как из преисподней, последовало «...похоже, что кактус вырос из сердцевины ладони». Озадаченные, все присутствовавшие, кроме Вани, глянули в сторону Вовы. Тот лежал, как обычно, спиной к миру, не шелохнувшись. Но потом гости опомнились и... опрокинули ещё по одной. Кроме Вани. Если бы не плохое освещение, можно было увидеть, как он побледнел. Он сидел, не разжимая кулаков. «Кактус у тебя на ладони левой руки», - уточнил Вова ледяным голосом, не поворачиваясь. «Пристал со своей ерундой»!- крикнул ему сосед и состроил рожу в сторону его спины.

Ваня похолодел, под столом он разжал левый кулак и... облился потом. Он встал и, как лунатик, покачиваясь, вышел в коридор, чем вызвал замешательство.

Тут, вопреки обыкновению, Вова повернулся на кровати. Он одарил всех своей улыбкой и, похихикивая, повёл пальцем по ладони левой руки, а потом указал им в сторону ушедшего Вани.

ДЖИП

В детстве Сосо называли «американской бочкой». «Бочкой», потому что паренёк был не в меру упитан, а «американской» из-за того, что его отца, военного комиссара, обслуживал доставшийся по лендлизу «Джип». По воскресеньям семейство (отец, мать, Сосо и его младшая сестра) выезжало за город, на речку. Сплошь бедные тогда соседи завидовали этой идиллии.

Но вот неожиданно умер отец, и машину отобрали. Смерть наступила от последствий ранения, полученного на фронте. Друг Сосо по имени Георгий прихвастнул перед ним несколько раз: «Мой папа - врач и знает, кто скоро должен умереть. Я тоже собираюсь стать врачом!». Сосо подумал, что в семье его друга, вероятно, выбалтываются врачебные тайны. Мальчик отгонял мысль, что ему на что-то намекают.

После этих событий куда-то пропал «Джип». Его не было видно на улицах города. Через некоторое время на одном из пустырей, проросшем сорняком, Сосо набрёл на на то, что осталось от старенького фронтового автомобиля - остов, кабину, на которой он рассмотрел столь знакомые «американские буквы». Толстый мальчик во всю мочь бежал домой, чтобы сообщить матери о том, что нашёл «папину машину», а вслед ему кричали: «Бочка! Бочка катится!», уже без эпитета «американская». Мать сказала ему: «У тебя, наверное, никогда не будет автомобиля! Мы всегда будем бедными».

У Сосо ёкнуло сердце.

Всё это вспоминалось батоно Иосифу, как называли его сослуживцы, когда на улице мимо него проносился какой-нибудь расфранчённый «Джип». Иосиф пофыркивал и приговаривал: «И у меня был импортный автомобиль и в то время, когда никто не мог себе такое позволить». Ему было уже за сорок - высокий, сухопарый мужчина, с поредевшими волосами на голове, в больших роговых очках. Семьёй он не обзавёлся, ибо считал безответственным жениться, когда живёшь на нерегулярную и мизерную зарплату.

Иосиф работал окулистом в поликлинике. Глазное дно пациентов было его стихией. Иосиф философствовал: «Зрение стало преодолением недостаточности осязания. Наверное, на земле когда-то существовали головорукие существа».

Однажды он обнаружил в себе способность по радужной оболочке глаз читать истории болезни. Окулист рассказывал пациентам о хворях, связанных отнюдь не со зрением. Но выписывал рецепты только для глаз.

Особенно чуток был Иосиф к душевной непогоде больных, наводившей тень на радужный спектр. Как ему казалось.

- Что тебя волнует? - спросил он одного толстощёкого подростка.

- У меня плохо со зрением.

Иосиф уточнил вопрос.

- Мать сказала, что у меня никогда не будет велосипеда, - ответил мальчик, чуть ли ни плача.

- Почему?

- Потому что мы бедные!

Окулист не взял деньги за приём. «Прямо как кассандровы пророчества моей матери!» - подумал он.

«Сплошь разные» ныне по степени достатка соседи уже не помнили, что завидовали когда-то Иосифу. Зато злословили по поводу его друга - Георгию, ставшем депутатом парламента. Тот как-то заявил с высокой трибуны: «Кто сказал, что население голодает? Выйди на проспект Руставели и увидишь там переполненные рестораны! - кричал он воображаемому оппоненту.

После этой пламенной речи Георгий быстро пошёл в гору. Иосиф же недоумевал. До избрания в депутаты друг детства чуть не умирал от истощения. Профессия доктора кормила плохо. Семья перебивалась с лобио на чай. Вообще, Георгий правильно поступил, что бросил профессию врача-кардиолога, уйдя в политику. Он был из тех эскулапов, которые торжественно, если не без удовольствия, констатируют летальный исход. Больным бывало неуютно, когда он заходил в палату. Некоторым становилось плохо.

У Иосифа был племянник, сын его сестры. Он окончил университет, но ходил безработным. Сестра не раз намекала брату, чтобы тот попросил своего друга трудоустроить парня. Её муж сам был в поисках лучшей доли. Институт, где он работал, находился на грани закрытия. Иосиф сомневался, как бы не оказаться в роли униженного просителя. Но одно обстоятельство всё-таки подвигло его на визит.

Племянник проявлял завидную эрудицию по части технических данных многих автомобилей, особенно импортных. Как-то раз его дядя узнал об источнике такой осведомлённости. Молодой человек собирал фантики, которые вкладывались в обёртку одной популярной жевательной резинки и на которых были изображены авто с описанием их технических характеристик. Ходила легенда, что собравший всю серию подобных вкладышей мог получить в подарок машину от фирмы, выпускающей жвачки. «Ты думаешь, что это - правда?» - спросил Иосиф у молодого человека. Тот неуверенно пожал плечами. На следующий день, когда окулист выписывал рецепт, пациент достал из кармана пакетик той самой жевательной резинки и перед тем, как отправить её в рот, развернул фантик. Желание пациента скомкать картинку и выбросить в мусорную корзину предупредила улыбка врача. Он осклабился своими крупными, чуть попорченными зубами и мягко заметил, что его родственник-мальчик собирает такие фантики.

С некоторых пор просьба сестры обрела новое звучание: «Вместо того чтобы приносить мальчику картинки, сходил бы к Георгию!» Фраза задела Иосифа. Он вспомнил горькие «судьбоносные» слова матери. Ему стало стыдно. Ведь он ничего не предпринимал, чтоб прорвать очерченный ею круг! Потом он одёрнул себя. Дескать, мать не при чём. Бедная, она давно умерла .

На следующий день Иосиф явился на приём к другу детства. Когда секретарша пропустила его в кабинет, Георгий говорил по сотовому телефону. Увидев Иосифа, он, не прекращая разговора, потянулся из-за стола поцеловать гостя. Получилось так, что Иосиф поцеловал мобильник. Потом последовало: «Мерзавец, подлец, куда запропастился!» Это была «милая» манера Георгия общаться с друзьями. У Иосифа отлегло от сердца. После лёгкого перебора воспоминаний, во время которого смеялся преимущественно хозяин кабинета, Иосиф замолвил словечко за племянника.

- Что такой большой? Небось, за бабами увивается! Сделаем, сделаем, - сказал Георгий и на время замолк. Задумался. Потом начал энергично делать звонки.

Племянника устроили в таможенный департамент. То, как стало расти благополучие семьи сестры, Иосиф заключил по субботним обедам, на которые традиционно приглашался. Сам племянник раздался вширь и когда-то привлекательные черты его лица оплыли жиром. «Дядя, ты знаешь, я собираюсь купить машину! - заявил он за столом. Иосиф вспыхнул. Опять вспомнил мать. "Она, наверное, порадовалась бы за нас".

Машиной оказался «Джип-Черокки». Новенькое американское изделие, только-только перегнанное из Утрехта (Голландия), где, как просветил дядю племянник, находится крупнейший в Европе маркет автомобилей. Семейство возобновило воскресные прогулки на речку.

Но однажды...

В то воскресное утро племянник заехал к Иосифу пораньше. Собирался заскочить в гараж к приятелю-механику. Джип вкатили на платформу. Пока молодые люди обсуждали дела в каптерке гаража, Иосиф расхаживал взад-вперёд. Настроение у него было благостное. День обещал быть хорошим. У окулиста стал проклёвываться вкус к достатку. В какой-то момент он стал спиной к платформе. «Что это я такой весёлый? - вдруг подумал он с тревогой и почувствовал холодок в теле... Сзади неожиданно и тихо на него налегла сила, которая, как показалась Иосифу, неотвратимо подминала его под себя.

Племянник забыл спустить ручной тормоз «Джипа». Автомобиль беззвучно и не спеша скатился с платформы и подмял под себя Иосифа.

ХВОСТ БЕГЕМОТА

Как-то на большой перемене всем классом рассматривали атлас собачьих пород. «Глянь, чем этот сенбернар не походит на математика?» — заметил кто-то. И пошло-поехало. Мне несколько повезло: мраморного дога из меня не получилось, но французский бульдог – да. «Ты не смотри, что он такой невзрачный, зато умный и целеустремлённый»,— успокоила меня кавказская овчарка —здоровый и драчливый Махо. Он листал атлас, и никто не мог покуситься на это право. Называла же одноклассников «своими именами» преимущественно Ирочка, китайская болонка с кудряшками. Надо отдать ей должное: фантазией она обладала, хотя и саркастического свойства. Нашлись в классе за эту перемену и ирландские сеттеры, и колли. Когда возникали затруднения – записывали в дворняжки.

Гурико, пока шла это салонная игра, было неуютнее всех. Он не самый речистый и самый толстый в классе. Прозвища от него не отлипали. «А тебя здесь нет, – под конец заметил ему Махо, захлопывая атлас,– это книжка не о...». Докончить не удалось. Началась потасовка.

Впрочем, вошли во вкус. Потом уже гадали, кто кем был бы в Америке, кто какой автомобиль напоминает. Пришло время кризиса жанра, принявшего совершенно двусмысленную форму. Подсказала её глянцевитая картинка: девочка из «Плейбой-клуба», естественно, полуодетая и с довольно пикантной деталью: чуть вздернутый таз дивы увенчивал заячий пушистый хвостик, а точеную головку – заячьи ушки. Известное дело – эмблема журнала. Картинку осматривали, сгрудившись у парты Махо, хихикали. Потом, когда стали примеривать друг другу хвосты разных животных, хохотали. Для спортивного Васо Ирочка облюбовала хвост кенгуру — мол, прыгает, как кенгуру. Махо удостоился хвоста ягуара, элегантного и дорогого. Гурико обречённо молчал. Изощрённой фантазии его однозначный вид не удостаивался. Он внутренне покорно принимал, что уготованным ему мог быть только легкомысленный, закрученный в кружочек... Но неожиданно последовало: «Гурико, хвост бегемота тебя бы очень украсил». Возникла заминка. В нашем провинциальном городке, где вообще нет зоопарка, если кто и видел гиппопотама, то разве что по ТВ. Животное это само по себе было экзотичным, и его хвост представлялся нам не самой примечательной частью тела. Заминку усугубило и то обстоятельство, что сама Ирочка, несмотря на её эрудицию, не знала, какой же он у бегемота. Тут прорвало самого Гурико: «А ты знаешь – кто?! Крыса! И хвост у тебя длинный, с роговыми кольцами, а сквозь кольца топорщится рыжая щетина. Вот и влачишь ты его, скрежещешь им по паркету!». Ирочка криво улыбнулась. И, действительно, что-то крысиное было в её оскале. А он повернулся, переваливаясь с ноги на ногу, вынес демонстративно своё полное тело вон из класса ... После этого инцидента на полноту Гурико своё внимание никто не акцентировал.

Прошло некоторое время. Я и Ирочка поступили в столичный университет. Потом вместе работали в одной газете. Она специализировалась на критических материалах. Нехватку знания предмета она с лихвой компенсировала желчью, которую не переставала источать эта китайская болонка.

Я же перебивался короткими информациями. Правда, однажды мне уступили тему: надо было сделать интервью с известным дрессировщиком экзотических животных. О нём я рассказал Гурико в один из приездов домой. Это было на базаре, где он работал мясником. Вспомнили Махо, вернее, помянули – бедняга разбился, когда лихачил на отцовской «Волге». Рассказал, что у дрессировщика в номере два бегемота, что животные эти не грязного цвета, а розовые в голубую крапинку.

– А какие у них хвосты? — как бы невзначай спросил Гурико, не поднимая глаз, огромным ножом разделывая тушку, моментами вытирая клинок о свой некогда белый халат.

АРХИТЕКТУРНАЯ ДЕТАЛЬ

Наш офис располагался в районе старинной застройки. Некогда он был фешенебельным. В царские времена здесь проживали чиновничья знать, крупные промышленники. Мы занимали третий этаж одного из дворцов-особняков. Он представлял собой унылое зрелище – ремонт в нём не проводили десятки лет. С необычно высоких для наших времён потолков свешивались лоскуты прогнившей бязи и огромные пугала-люстра. Люстры давно потеряли функцию и напоминали грязные, бесформенные сталактиты. По углам комнат шастали грызуны. Стоял стойкий запах сырости и старых книг. К ним давно никто не прикасался, потому что располагались в стеллажах, ключи от которых потерял комендант, прадед нынешнего коменданта. Здесь мы занимались социологией.

Из моего окна сквозь листву векового тополя можно было рассмотреть фасад такого же расфранчённого здания напротив. По остаткам лепных украшений на нём можно было разглядеть сюжет - что-то вроде охоты купидона. Время пощадило только кучерявую головку и … кругленькую попку амурчика. Остальные детали осыпались с постоянством и периодичностью, с какой бывает в городе сырость, дождь, землетрясения.

- Следующего землетрясения он не выдюжит, - произнёс я в тиши кабинета и имел в виду наш офис.

- Жалко будет шалуна!! - добавил мой сотрудник Д. задумчиво. В этот момент он смотрел в окно.

С некоторых пор Д. дали задание заняться вопросами культуры досуга молодёжи. Он начал с выведения понятия «культура», потом надо было дать дефиницию «досуга» и далее определиться с тем, что представляет собой молодёжь. Шло это от педантичности, но не от академизма. По-моему, гайдаровский рассказ «Честное слово» был о нём.

Такие люди бывают предметами шуток, хотя бы потому, что чужие остроты и анекдоты они исправно записывают в записную книжку. Он из тех людей, кто по-мальчишески подхватывает инициативу и начинает расставлять и собирать столы для пинг-понга, чтобы потом оказаться последним в очереди на игру.

Я должен посовеститься. Однажды в газете опубликовали моё письмо-вопрос (что-то у футболе), которое я подписал «Д. Ч., студент».

-Ты зачем фрустрируешь батоно Д., - заметила мне одна сотрудница. Батоно Д. был старше всех нас, лыс, женатый…

Другой раз я поставил его в неудобное положение. Он плохо играл в теннис. Я развлекал себя тем, что заставлял его, уже немолодого человека, метаться из угла в угол. А под конец после укороченной подачи заставил его лечь на полотно стола. Стол развалился, и Д. оказался под его обломками. Произошло это в присутствии всего коллектива. Народ сдержанно смеялся.

Но вот однажды мы ехали в метро. Поезд выехал на поверхность и в вагоне было солнечно. Один мальчонка, тёмный от загара, стал коленями на скамейку и смотрел на мелькавшие за окном окрестности. Нам было выходить. Я стоял уже у выхода, а мой попутчик явно мешкал. Тут я заметил, с каким сладострастием он смотрел на загорелую попку мальчика, которую совсем немного прикрывали жёлтого цвета трусики. «Батоно Д.! – опять позвал я и вспомнил архитектурную деталь фасада – дома напротив.

РИСОВАВШИЙ МОГИЛЫ

Мне дали общественное поручение. Вместе с Гоги, который вёл в нашем институте факультатив по искусствоведению, я должен был организовать выставку картин коллег. Образовали худсовет, в который вошли я, Гоги и директор института, но в общем - Гоги и я. Вывесили объявление. Ждать пришлось недолго...

Признаться, в живописи я не разбирался, поэтому всецело полагался на нашего искусствоведа. И был растерян, когда узнал, что Гоги, в свою очередь, больше рассчитывал на меня, чем на себя. Не по части знания предмета, конечно. Он не умел отказывать, и это его свойство таило определённую опасность для художественного уровня выставки. Чем больше он поступался своими знаниями и вкусом, тем больше казалось, что вот-вот разразится ухмылкой. Но и наедине со мной Гоги воздерживался от комментариев. Только раз заметил: «Ничего не поделаешь - любители, тем более, что среди них твои же начальники».

Среди желающих принять участие в вернисаже были люди в основном скромные. Кто неуверенно переминался с ноги на ногу, как бы не рискуя показать свои картины, кто не без надрыва подшучивал над своими «безделками». А проректор неловко хихикнул, когда разложил перед нами свои «опусы». Но каждый, конечно, алкал признания, ища глазами опоры, хотя бы у меня.

Истекали последние минуты срока, отпущенного худсоветом на представление картин. В дверь робко постучали. На пороге стояла женщина. Она была в нерешительности и млела от умиления - явно пришла протежировать, добровольно. В лаборатории, где она работала, есть сотрудник, который рисует.

- Может быть, посмотрите его рисунки, - сказала она, тая от прилива благостных чувств. Последовали за ней.

Из кабинета Гоги, где царил богемный беспорядок и где воздух был пропитан краской, мы попали в опрятную комнату, где чертили карты. Было светло, пахло тушью.

- Батоно Мосе, это - наш Гоги, - обратилась женщина к одному из сотрудников, - он пришёл посмотреть ваши рисунки.

Батоно Мосе вспыхнул и встал. Это был огромного роста старик. От нахлынувшего волнения или от того, что резко встал, его качало. Осклабившись, я смотрел снизу вверх в его забегавшие глаза, длинное бледное лицо с щеками-оврагами, проросшими серой щетиной.

- Батоно Мосе, ребята интересуются вашими рисунками, - пришёл на помощь другой сотрудник. Эти слова он произнёс подчёркнуто членораздельно, как обычно обращаются к людям, тугим на ухо, туго соображающим или...

Ему было за девяносто - человек из прошлого века, реликт, чудом сохранившийся в тиши лаборатории, столоначальник из присутственного места, педантичный и услужливый. Трясущимися руками батоно Мосе достал небольшую стопку рисунков.

Кладбищенский пейзаж. Оградки могил одна за другой вверх по склону холма восходят к горизонту, над которым маячит спина лохматого солнца. Его красные космы, лицо и свет обращены за горизонт. На первый план чуть выступает могилка с решётчатой оградкой. «Могила Калиннике, 1900-1921гг.».

На всех рисунках была одна тема, только в некоторых она раскрывалась в синих тонах, в других - в коричневых. «Калиннике - сын батоно Мосе», - пояснили нам многозначительным шепотом.

Гоги выбрал несколько рисунков.

- Надо же, так назвать своего сына, - обронил он, когда мы вышли из лаборатории.

Выставку устроили в фойе института. Состоялась церемония открытия, на которой много говорил директор. Через несколько дней, придя утром в институт и проходя через фойе мимо экспозиции, я увидел Гоги. Он возился с тушью, кисточкой и линейкой у одного из выставленных рисунков. Вижу - обрамляет фамилию автора.

- Ты знаешь, умер, как его, батоно Мосе! - сказал он мне.

ИНТЕРВЬЮ С КЛОУНОМ

На днях у моего компьютера полетело оперативное запоминающее устройство (ОЗУ), и я вспомнил про слонов и одно амурное приключение.

Мне дали редакционное задание - пойти в цирк и сделать репортаж. Вообще это был не мой «объект». Туда хаживал другой литсотрудник - уже немолодой мужчина. В какой-то момент Ефиму Натановичу (так его звали) показалось, что подниматься по лестничному каскаду, который вёл к зданию цирка, ему в тягость и лень. Он пошёл окольным путём - дорогой, через лесопарк, хотя не мог не знать о дурной славе тех мест. Спокойной прогулки не получилась. В двух-трёх местах журналист вспугнул парочки, которые занимались «непотребностями». Потом его долго в лесопарке допрашивал милиционер.

- Видите ли, я сорвал операцию по выявлению нарушителей общественного порядка. Тех самых парочек. Все знают, что менты вымогают у них деньги, - жаловался позже коллега, - этот негодяй даже грязно намекнул мне, мол, старый, а туда же...

Когда Ефим Натаныч заходил уже с тыла к зданию цирка его облаяли собаки. Он не стал испытывать судьбу и вернулся в редакцию. Сотрудники посмеялись, представив, как раздосадован был страж порядка, когда вдруг неожиданно и при деликатных обстоятельствах увидел заблудившегося старого еврея, и как старик трусцой уходил от разъяренных псов. Вместо Ефима Натановича в цирк должна была пойти Ирина Эдуардовна, зав. отделом информации. Но редактор дал ей важное задание - "давать по городу", т.е. готовить блок городских новостей.

В коридоре, за кулисами я перехватил дрессировщика слонов. Начиналась репетиция. На арену проводили стадо гигантов. То, что это были мирные животные, я убедился сразу. По коридору буквально между их ног сновали кошки, собаки. Маленькая девочка захотела покататься «на слонике». Рабочий арены потянул за ухо одного из них. Тот припал на колено передней ноги, и девочка как по ступенькам поднялась и уселась на ковре, покрывавшем его хребет. На некоторое время дрессировщик отвлёкся и оставил меня в одиночество. Надо мной нависла и «закрыла солнце» фигура животного. Я одеревенел от страха. Слон спокойно пошарил хоботом по карманам пиджака. Достал блокнот, повертел им, потом бросил, а когда вознамерился ещё залезть своим хоботом в нагрудный карман, мне на помощь бросился клоун. Он отогнал нахала. Я обратил внимание, что в наряд клоуна была облачена девушка. Это меня заняло. Я уже не думал, что, оказывается, хоботы могут быть розоватого оттенка. Или, захотело бы это травоядное развязать на моей шее галстук, то могло бы сделать без особых последствий для моей шеи.

Меня позвали. Дрессировщик сидел в первых рядах зала. Мы продолжили беседу. На арене произошло небольшое ЧП. Как было предусмотрено сценарием, один крупный слон подхватил ослика за обручи, приделанные к седлу, и начал кружить его по кругу, как на карусели. Другой же слон некстати начал справлять надобность. Почти инстинктивно на арену выскочил рабочий с большим совком. Когда он обсыпал катушки песком, его огрели осликом, делающего уже второй круг «на карусели». Дрессировщик разгневался, выскочил на арену. Он ругал ассистента. В потоке отборного мата я расслышал, что нарушена была техника безопасности. Дрессировщик решил сам продолжить репетицию и дал мне знак - «подождите, пожалуйста». Репетиция продлилась. Я заскучал. Мне стало жаль гигантов. Вот уже час их заставляли стоять на тумбах. При этом на них кричали и от случая к случаю хлестали бичом.

Тут я обратил внимание на клоуна, моего спасителя. Девушка стояла на выходе с арены и безучастно смотрела на репетицию. «Почему бы не взять у неё интервью?» - промелькнула почти шаловливая мысль.

Она слегка помялась, когда я предложил ей побеседовать. Видимо, с непривычки общаться с журналистами. Мы прошли в коридор, подальше от шума на арене. Коридор был пустынным и гулким. Говорил я серьёзно, даже официально, чем окончательно запугал респондента. Её звали Настей. Я спросил, нет ли у неё клоунского имени. Она посмотрела на свой серо-буро-малинового цвета пиджак и сказала, что «всё это» временно, что на самом деле она - акробат, и что участвует в семейном аттракционе с отцом и братьями.

- А что на самом деле так бывает, когда всей семьёй на арене? - переспросил я. Судя по её реакции, вопрос показался ей странным. Потом вдруг, как бы опомнившись, она добавила, что отец остался дома, на Украине, а у неё небольшая травма.

Клоун говорил голосом полудевушки-полуподростка. Дурацкий макияж не скрывал чёрных глаза, длинные ресницы, пухлые губы. Речь её была незамысловатая, но трогала своей непосредственностью. Ещё тогда, когда мы удалялись от шума на арене вглубь коридора, я заметил, какой ладненькой была её миниатюрная фигурка. Хотя движения были ещё угловатые. И так заинтригованный, я почувствовал, как во мне поднималось волнение. Я спросил о ресницах, уж очень они у неё шикарные. «Мои, - просто ответила она. Она стояла, прислонившись спиной к стене, и робко смотрела на меня снизу вверх. Моя рука вдруг потянулась к её клоунскому носу, с желанием сорвать его и увидеть прелестное девичье лицо без этого «украшения»...

Но произошло нечто. С трубными воплями, в первобытной панике, с топотом, от которого могли бы рухнуть своды цирка, в коридор повалило стадо слонов. В ужасе я кинулся к стенке и прижал своим телом клоуна... Мимо, обдавая нас вихрем животного ужаса и запахов, проносился «экспресс» из 10 обезумевших громадных животных. Я чувствовал, словно у птички от испуга, колотилось маленькое сердце девушки, как искала она спасения в моих объятиях. Я забыл про свой страх, мои руки блуждали по молодому упругому телу. Её маленькая крепкая грудь. Я покрывал поцелуями её глаза, измазанное гримом лицо. Она быстро-быстро целовала меня...

Я пришёл в себя от вдруг наступившего покоя вокруг. Обернулся и увидел, как мимо в сторону конюшен пробежал один из рабочих, догоняя дрессировщика и его ассистента. Пыль стояла столбом. Слоны находились в стойле, моментами трубили, но, видно было, страх их убывал. Топот становился менее тревожным...

Настенька замерла в растерянности. Коридор наполнялся встревоженными людьми.

- Интервью окончено, - сказал я ей весело и ущипнул её чуть курносый нос. Клоунского носа не было. Потерялся.

- Ну, как ваш визит в цирк, юноша? - спросил меня Ефим Натанович.

- Не без приключений, - ответил я.

В репортаже было помянуты все перипетии. Даже порассуждал немного. Мол, эти травоядные в принципе никого и ничего не боятся. Но у них непропорционально малый объём мозга. Ограниченная оперативная память. Резкий крик или любое неожиданное ощущение ввергает их в панику. Они несутся целым стадом, сминая всё на своём пути. Что случилось на арене, какое правило «техники безопасности» нарушил дрессировщик, кто и что испугало животных, я так и не узнал. Никто не понял, как я сегодня сказал бы, чего это вдруг заклинило в их ОЗУ.

Клоуна я не помянул, но наведался к нему в гости в гостиницу «Цирк», откуда меня выпроводил амбал - брат Настеньки.

В ОЖИДАНИИ

Сидели как-то мы за чашкой чая в офисе и вели светские разговоры. В гости к нам наведалась одна журналистка. Речь зашла о Марселе Прусте - потому, что сплетничали о шефе. Одна из сотрудниц поделилась наблюдением - у шефа взгляд как у барона Шарлю. Даже сказала, где этот взгляд описан - в первом томе, где Марсель вспоминает о своих прогулках в сторону Мезеглиза, и во втором, где повзрослевший герой впервые сталкивается с бароном. Тот смотрел на юношу так, как смотрят маньяк или святой, шпион или сумасшедший, или как гомосексуалист. Страшно пронзительный зондирующий взгляд.

Кто был Шарлю на самом деле знали все, кто участвовал в беседе. Заключение о шефе сделать никто не рискнул. Не дала угаснуть теме журналистка. Дескать, даже барону не позволено так "глазеть" - "дурная манера". Но если ты деревенский парубок, к тому же из беднейшей семьи. Она рассказала историю.

…Ной К. тоже смотрел "впритык". Простой народ думал, что он носит в себе вину, может быть, чары или, наоборот, какое-то благочестие. Однажды соседский ребёнок, который сильно болел, вдруг ляпнул, что Ной виноват в его недугах. Родители мальчонки, которому было едва два года, попытались выпытать у чада, что оно имело в виду. Малец покраснел от умственного напряжения, но объяснить ничего не смог. Одна девочка-подросток пожаловалась своим подружкам: "Ной так посмотрел на меня вчера, что у меня в животе схватило!" Такие разговоры, если их даже ведёт ребёнок, "слышны" на всю деревню. Дошли они и до Ноя. Некоторое время он прятал свой взгляд, но почувствовал, что только усугубляет своё положение. В конце концов, стал затворником.

Ной рисовал. Его никто не заставлял и не просил это делать. Рисовал гуашью, регулярно покупал её в магазине в секции "Школьные товары". Там же приобретал картон. Он сиживал на берегу реки или на кладбище. Вид старого поросшего травой кладбища или течение почти прозрачной воды умиротворяли художника.

Однажды на кладбище проник отряд абхазских диверсантов. Зона конфликта была совсем рядом, через реку. Пришельцы были экипированы по всей форме. Руководил ими, очевидно, русский офицер. Они схватили Ноя, стали задавать вопросы. Тот ничего не знал. Один абхаз посмотрел его рисунок и сказал: "Хорошо рисуешь, дурак!" Рвать не стал, вернул его "пленному". Потом буркнул что-то своим с досадой. Так и ушли ни с чем. Кажется, охотились за наркотрефикёрами...

Здесь гостью прервал звонок мобильника. Рингтоном была траурная мелодию. Поговорила о том о сём. Во время разговора она обвела присутствующих взглядом и с удовлетворением убедилась, что все ждут возобновления рассказа.

…Деревня жила тем, что мимо проходили тропы контрабандистов. Наркотики гуляли в абхазскую сторону и обратно. Молодёжь испортилась быстро, сразу пристрастилась к зелью. Ной наркотиков не принимал. Создавалось впечатление, что он вообще не подозревал об их существовании. Но вот умер один парень, от передозировки. Когда несчастного хоронили, его друзья из сострадания положили ему в гроб порцию героина. Надо сказать, что тамошние считали себя приверженцами христианства. Они готовы были доказывать это рьяно, до исступления. Но в округе никогда не было ни церкви, ни священника. Не удивительно, что в деревенском быту сохранялись языческие вольности. Вроде случая с героином на похоронах.

Но вот произошло нечто…

Тут наша гостья сделала паузу. Закурила. "Ну, ну! Что дальше?" - забеспокоилась компания. Даже позабыли, что время перерыва истекло. Мог нагрянуть шеф.

…Дня через два могилу наркомана обнаружили вскрытой. Покойник был на месте, но видно было, что кто-то шарил грязными руками по карманам его пиджака. Нашли то, что искали, и, позабыв обо всём, убежали. Был совершён страшный грех. Полицейские слабо сопротивлялись. Им было не сдержать праведного гнева народа, алчущего быстрого суда. Кара должна быть скорой и неотвратимой.

Трудно судить, кто первым из толпы положил глаз на Ноя. Тот сидел поодаль, потупив взор… Кто постоянно торчит на кладбище? Кто глаза от людей прячет? Вспомнили разговоры, которые вели дети, но забыли, что Ной не потреблял наркотиков. И раздалось: "Гони, его!"

Стариков - отца и мать бедолаги Ноя, выгнали из деревни, их дом сожгли. С ним обошлись… страшно сказать...

Рассказчица замолкла. В нашей компании был социолог. Во время паузы он попытался сделать комментарий. В экстремальных условиях группа пытается определиться в своих границах. Наступает острая потребность обозначить "крайнего". Но ему не дали договорить. Не к месту подобные "вырассуждовывания", когда такая трагедия произошла! Опять вступила в свои права гостья.

…Отрезвление наступило через два дня. Арестовали настоящих виновников. Пришлых. Говорили, что они перековыряли не одну могилу, что ими была вскрыта и ограблена могила на еврейском кладбище в другом районе. В содеянном пришлые признались…

Мы сидели как потерянные. Журналистка впала в морализаторский раж.

…Деревня оцепенела в ожидании возмездия. Сельчане не смотрели друг другу в глаза. Не стало пьяных драк. Трефикёры проносились на "джипах", поднимая пыль, на пустующих улицах. Деревенские сами не могли объяснить, какую кару ждали, какие 33 несчастия грядут. Вот умер ещё один наркоман, из-за реки с принесли два трупа. Это были местные крестьяне, замешанные в контрабанде. Но такое уже случалось и раньше. Время шло, а карающий меч с небес всё ещё падал. Возникло даже предположение, кара и возмездие не так уж неотвратимы. Поживём - увидим!…

В это время появился шеф. Он испытующе посмотрел на компанию. Что-то было в его взгляде от спеца по зомбированию.

БЫЛА ЛИ КРОВАТЬ?

(быль)

Я подрабатывал сторожем, когда учился в Москве. Даже сделал карьеру - меня повысили до должности бригадира. Мой земляк-сокурсник такой работы чурался. Зато деньги выбивал у родителей исправно. Помню, как он орал в трубку междугороднего телефона, что висел в фойе общежития: вернусь домой всех покалечу, дом сожгу. Ему срочно нужна была тысяча рублей, чтоб джинсы купить. На другом конце провода не могли понять, зачем столько понадобилось. На что последовал довод, приправленный крайне экспрессивной лексикой:

- А ресторанные расходы, вечеринки, девочки по вашему не в счёт?! (и далее мат-перемат по поводу тугодумия родителей).

- Почему он кричит? - спросил меня стоявший в очереди к телефону русский парнишка, который не знал грузинский язык.

- Видимо, плохая связь, - ответил я.

Но был у меня ещё один источник дохода. Я писал для просителей, жалобщиков и др. В Москву многие приезжали за правдой. При чём, я печатал разные заявления на машинке и вдобавок давал консультации. Даже таксу завёл - за письмо в парт или адморганы, в суды - 5 рублей, в отраслевые министерства - 3 рубля. Работа была нудная, но один случай меня сильно позабавил…

Тогда шёл XXVII съезд КПСС. Земляки привели одного ходока с просьбой помочь ему с письмом в адрес съезда. Текст (где-то 15 страниц) был на грузинском, попросили перевести. Он начинался с того, что, подателя сего заявления, Пантико А., обвинили в аморалке, из-за чего исключили из рядов партии. Хочет восстановиться.

А случилось вот что…

Как-то в отсутствие жалобщика в гости к нему нагрянули его кузина со своей подружкой. Звали подружку Ламзира, девица из деревни. Потчевала гостей жена Пантико - Дарико. Случай вроде заурядный, но обернулся драматично. Через некоторое время после визита Ламзира понесла. Родитель девицы устроил ей допрос с пристрастием, но она так и не могла вспомнить откуда всё "это". "Что в деревне говорить будут?!"- сокрушался отец. Сначала подозрение пало на непосредственного начальника Ламзиры. Она вместе с кузиной Пантико работала в городе, в магазине. Предъявили ему претензии, а тот парламентёров переколотил, да ещё вслед из двустволки пальнул.

В один день Ламзиру вдруг осенило. И вот она, уже на 3 месяце беременности, пришла к Пантико. На логичный вопрос вопрос "а я при чём?" последовало:

- Правильно, тебя не было дома. Дело в том, что я … на твою постель села. После того почувствовала, что в "марьяжном интересе".

Пантико воспринял это аргумент критически и попытался острить.

- Меня огорчает неразборчивость моей постели! - сказал он, глядя насмешливо на дурнушку Ламзиру, - а ты что, без штанов в гости ходишь к незнакомым людям?

- Право, неприличные вопросы задаёте даме, - был ответ.

Пока Пантико подбирал очередную остроту, тут как стервятники налетели родственники Ламзиры. Кто "с пряником, кто с кнутом". Отбиться он не сумел. Деньги взял, и стало у него две жены. Новая, т.е. Ламзира, и первая - Дарико. "Новая" обещала уехать в деревню, как ребёнок родится. Дарико тоже решила потерпеть.

- Вернусь в деревню, будто не сошлись характером с мужем. Соседи успокоятся, не будут мучиться в догадках,- говаривала Ламзира незадачливому двоеженцу, - не всем ведь объяснишь, что от твоей кровати забеременела.

Но не ушла. Мальчик родился. Кстати, у жалобщика детей своих не было. В связи с этим Ламзира заявила Дарико, что та, мол, неродящая и всё хозяйство её сыну достанется. А хозяйство было немалое - машина "Волга", двухэтажный дом с двором. Случился скандал, во время которого Ламзира пригрозилась, что покончит с собой, если что, а "потом" напишет жалобу в райком. Вконец разозлившись, Пантико выгнал её пинками в деревню к отцу. Ламзира исполнила свою угрозу - написала в райком письмо, что совратил её Пантико. Кстати, кровать не упомянула. Кончать с собой, конечно, она не стала. Таким вот образом подвела кузена своей подружки под монастырь.

Дело рассматривали на парткомиссии. Сидел бедолага в приёмной, а вокруг проштрафившиеся секретари райкомов. Дрожат, бледные. Вызывали поодиночке в кабинет. Не одного потом из того страшного кабинета на носилках вынесли. Пришла очередь Пантико, там его встретили довольно весело.

- Я тоже подумал, как Ламзира, не буду на кровать указывать, но комиссия копать начала и раскопала это обстаятельство, - поделился он со мной.

- Дурак ты, а не прелюбодей, - бросил ему один строгого вида мужчина, - таким не место в партии.

- И вот я здесь, в Москве. Все надежды на Вас! - сказал мне Пантико после того, как я дочитал его заявление. Чтоб не пугать гусей, решили факт с кроватью замолчать. Письмо получилось кратким, но "душевным" - "разлучили с любимой партией!".

Когда клиент расплачивался, я спросил его заговорщически, что же было на самом деле. Он помялся немножко и сказал, что чужой грех на себя взял и на этом деньги заработал.

- Но баба наглая оказалась! - сердито заключил он.

ОТЪЯВЛЕННЫЙ НЕГОДЯЙ

Отец повёл Муртаза в секцию бокса. Он был крепким длинноруким подростком. Тренер оценивающе посмотрел на него и сказал отцу: "Спасибо!"

Было за что.

Довольно скоро новичок освоился. На беду тут-то и стал проявляться характер Муртаза - чем больше побеждал, тем чаще … плакал. Ему кричали: "Бей его! Добивай его!" Обливаясь слезами, он добивал соперника. Сначала думали, что это происходит от нервного напряжения. Самопроизвольное "слезоиспускание". Потом парнишка признался, что жалко бывает партнёра. После такого откровения Муро (так иногда разнообразили с его именем товарищи) отправили домой…

Муртаз попробовал себя и в шахматах. Он рассказывал мне:

- Играю на турнире и вижу, как пустил слезу мой соперник. Знаешь таких - с пионерским галстуком, в очках. Сначала подумал, что переживает за бабушку. Она была среди зрителей. Видит грустное лицо своего чада и кричит:"Ты проигрываешь, Манюня!?" ("проигрываешь" она произнесла, сильно картавя). Бабусе стало плохо, отпаивали валерианкой. Ещё - попытался проникнуть на сцену папа другого шахматиста. Сначала он громко угрожал своему сынку. "Накажу! Олух!!". Потом не выдержал и полез надавать "олуху" подзатыльников. Папашу увели. Когда я проходил мимо зала, где шёл турнир девочек, то увидел, как плакала чуть ли не половина участниц. Те, что проигрывали.

- А как ты сыграл с тем Манюней?

- Вничью. Вдруг потерял интерес к партии.

- В шахматах много насилия! - сказал я глубокомысленно.

Родители Муртаза решили, что футбол более достойное дело для атлетически сложенного парня. Его поставили центральным защитником. Он был популярен. Стоило ему получить мяч, как на трибунах начинали голосить девицы. Они любили футболистов и ничего не понимали в футболе. Однажды ему простили авто-гол. Склонный к остротам тренер заметил, что защитникам не обязательно забивать голы соперникам, на то есть нападающие, но совсем не пристало им закатывать мячи в свои собственные ворота. Он был настроен благодушно. Соперник был обречен уже после первой отборочной игры. В кулуарах взрослые дяди даже поговаривали, не дать ли ему отквитать мяч. Жалко ведь. Не исключено, что Муртаз услышал эти разговоры.

Я тоже играл. И вроде неплохо. Но тренер говорил мне, что юниорский уровень - мой предел. Я спросил: "Что, рожей не вышел?!" А в ответ: "Коленки слабые. Доигрывай свой ресурс до первой травмы". Муртаза же он назвал чистоплюем. Был вердикт:"Ярости нет!"

Следующий матч обернулся драмой. Меня "подковал" крайний защитник соперника. Покидая поле, я понял, что ресурс свой уже отработал. Не клеилась игра и у Муртаза. В первом тайме он упрямо несколько раз попытался (надо - не надо) выбить мяч ударом - "ножницы". Первый раз пустил мяч свечой над собственной штрафной площадкой. Мяч долго падал вниз и упал на перекладину ворот, после отскока возник острый момент. Другой раз угодил мячом в спину судьи. Во время этого же матча произошёл инцидент, после которого популярность Муртаза не то что поубавилась, а наоборот, он стал печально знаменитым.

В футболе есть негласное правило fair play. Это - когда футболист, увидев, что соперник получил травму, прекращает игру и выбивая мяч в аут. Потом происходит обмен любезностями - мяч надо возвращать. В начале такие поступки импонировали. Совершались они с особой элегатностью. Публика исходила от восторгов. Потом любезничания стали надоедать. Каждый раз прекращалась игра, сбивался её ритм, зрители скучали. Но по-прежнему верхом неблагородства почиталось, если кто данный милый обычай нарушал.

Когда меня атаковал крайний защитник и я упал, соперник выбил мяч за боковую линию. Пока со мной возился врач, игроки обеих команд пили воду, обливали друг друга. Было очень жарко. Судья дал команду. Из аута мяч подали Муртазу, который, подчиняясь заведённому правилу, должен был возвратить его сопернику. Механически, не глядя, он отправил мяч в сторону штрафной соперника, где, как полагал, должен был находиться вратарь... Я был поглощён болевыми ощущениями в колене, когда услышал гул негодования на трибунах... Раскрасневшийся Муро обреченно смотрел в сторону ворот соперников. Оказывается, забил гол. В это время голкипер всё ещё мирно допивал воду из бутылки и беседовал со своим наставником.

Наш тренер выбежал на поле и учинил гневную отповедь Муртазу. "В кои веки раз забил гол в ворота соперника и опозорился", - кинул наставник. А потом справился у судьи, а нельзя ли гол отменить. Рефери только пожал плечами. Все члены команды Муро сурово глядели на провинившегося. Видно было, что соперник сладостно переживал момент своего морального превосходства. Прозвучало даже:"Отъявленный негодяй!"

Муртаза тут же сменили. От греха подальше! Впрочем, гол был весьма кстати. Он позволил нам сравнять счёт в игре.

ДУПЛЕТ

Меня не было в городе, когда это случилось. Ночью в гостинице приснилось, будто я падаю в пропасть, где-то сзади оставался истеричный женский крик. Я посидел минут пять в постели. «Кошмар приснился». Не успел положить голову на подушку, как тишину ночи пронзил звонок мобильного телефона... От сердечного приступа умер брат-близнец.

Я не стал рассказывать им об этом ощущении. Не хотел потворствовать праздному любопытству. Легче было соответствовать ожиданию, которое разделяли родственники на мой счёт: «Сухарь и нелюдим».

- Его брат был куда приветливее, - шептало окружение. «Говорят, что близнецы долго не могут друг без друга», - прозвучало в продолжение темы сдавленно.

...Мать в это время ласкала лицо покойника. Ей казалось, что он отвечал ей, принимал ласку.

Уже были утрясены многие дела, обычные для таких скорбных случаев. Я и Андрей (один из родственников) сидели в бывшем кабинете брата. Делали бухгалтерские расчёты. За гроб заплатили 150 лари, могильщикам заплатили – 70 лари... Было слышно, как кто-то из соседей принес магнитофон и прокручивал кассеты с записями траурных мелодий.

- До панихиды есть время. Поедем, посмотрим зал для поминок, - предложил я, глядя на часы.

Зал, который предложил мне Андрей, я забраковал. «Тёмный он, без вентиляции». Мой помощник насупился. Некоторое время стояли в нерешительности. Осеннее солнце слепило глаза, но не грело... «Брат был старше на 20 минут», - пульсировало в сознании непроизвольно.

Собираясь сесть в машину, я вдруг обратил внимание на мужчин в виноградной беседке. Двое сидели у маленького столика. Один возлежал на вынесенном из дома топчане. Что-то было с его ногами. Рядом у топчана стояли костыли. Мужики пили водку и закусывали.

Видимо, я подобрал неподходящий для случая тон и произвёл неблагоприятное впечатление. Гундосил, даже как бы капризничал. Мне казалось, что я мог себе это позволить. Андрей предательски слегка отстранился от меня и переглянулся с пьющими.

Один из них вообще ничего не соображал, другой же с видом оскорбленного самолюбия, с апломбом говорил мне, что лучшего зала для поминок в округе нет. Тут я перехватил взгляд возлежащего на топчане субъекта. Он смотрел на меня испытующе. На уголках губ его играла сатанинская улыбка. Вид был у него как у блатного. Не исключено, что только-только вышел из заключения. Теперь на него нашло, прилила обида за ноги, на лице отпечаталась жестокость. Он потянулся к костылю...

Если бы я не умер там же, у по-осеннему пожелтевшей виноградной беседки, то достучался бы до сознания случайных собеседников. Я не сомневаюсь в этом. Но в то мгновение они испытывали ко мне только неприязнь. Последняя мысль пронеслась в моей бедной голове: «Какая несуразность... Несчастная мать! Вторая смерть дуплетом... вслед!»

Утром в гостинице уборщица обнаружила в одном из номеров тело умершего постояльца. Врач скорой помощи сказал собравшемуся народу, что причина смерти – инфаркт и начал распространяться о характерной расцветке лица покойника.

- Ночью, в часа два, он был жив. Я слышал, как позвонил мобильник и он ответил на звонок, - заметил присутствовавшим, постоялец из соседнего номера.

Собравшийся народ рассуждал:

- Какая лёгкая смерть! Сон перешёл в смерть. Жалко вот, что покойник молодой.

ГРЕХИ ЮНОСТИ

Не знаю, были ли они близнецами. Во всяком случае братья были очень похожи друг на друга. Явно восточного происхождения, к тому же редкого и экзотического, они изъяснялись между собой на русском. Может быть потому, что этнос, к которому «близнецы» принадлежали, или та его часть, что проживала в нашем городе, родной язык утратил. Высокие, стройные, где-то в 14-15 лет уже совершенно развратные.

Носители содомского греха, братья не делали усилий, чтоб скрывать свои пагубные наклонности. Их предложения, когда они приставали к прохожим, были недвусмысленно грязными. Похотливые глаза смотрели прямо, с вызовом. Как-то в компании с девушкой я проходил мимо одного переулка, где, вероятно, они жили. Я застал момент, когда мальчишки бросили играть в футбол и собрались кучкой вокруг одного из них. Шел какой-то разговор. Я не слышал, о чём шла речь, но мне стало жутко, как - будто я вторгся в пределы сообщества греха, где разыгрывался специфический ритуал-действо. Другой братец стоял несколько в сторонке. Он перехватил мой взгляд. Прозвучала реплика. Довольно косноязычная. Одно только я различил - «содомлянин» иронизировал над ничтожностью добропорядочных гетеросексуалов.

Другой раз я увидел их у Александровского сада, когда проезжал мимо на своём «Жигуленке». Остановился на красный цвет. О парке ходила дурная слава. На его территории находился общественный туалет, известный в народе под именем одного танцовщика балета. Притчей во языцех была его нетрадиционная половая ориентация. Вокруг мальчонки в возрасте где-то 12-14 лет собрались другие подростки. Это напомнило собачью свадьбу, когда вокруг сучки роятся кобели. Те, что мельче и послабее, в нетерпении топчутся поодаль. В центре событий были братья. Один из них, обняв мальчонку за талию говорил с ним, как бы увещал. Физиономия его лоснилась от похоти. Малец стоял, потупив взор, и не видно было, чтобы сопротивлялся уговорам. И вот, молча, он направился в сторону сада, и за ним потянулась стайка кобельков.

- Куда милиция смотрит? – спросил я товарища, который сидел рядом со мной в машине. Он лениво наблюдал за сценкой.

- Во всём мире нет города, который не имел бы своих садиков для подобных утех, - сказал мой спутник.

- Что станет с этими детьми? – сказал я риторически, уже не надеясь вызвать сочувствие у него.

- Кому как повезёт. Хуже всех тем, кто о приличиях совсем забывает. Их даже свои собратья по пороку третируют. Те – двое из этой категории, - ответил мне оживившийся спутник, кивая в сторону братьев. Вид был у него философический.

С тех пор я их в городе не замечал.

Прошли годы. Мой «Жигуль» окончательно поизносился. Вот уже несколько лет пользуюсь преимущественно метро. По дороге на станцию подземки я наблюдаю два персонажа - мужчины, лет под сорок, кажется, братья. Длинноногие, некогда стройные. Один из них - сущее пугало. Вечно обросший, в лохмотьях, ходячий скелет. Он угрюмо прохаживается по улице, никого не замечая. Другой, наоборот, как обнаженный нерв. У него мания преследования. Он идёт по середине дороги и кричит, чтобы его оставили в покое, что не «сука» он. Появляется на улице поздно или в самый зной, завидев издалека людей, меняет маршрут. Иногда, когда вокруг никого нет, он вдруг вздыбливается и начинает кричать. Но, заметив, что никто его не дразнит и «грязных» предложений не делает, замолкает и облегченно вздыхает.

Ходят они порознь. Неужели из-за стыда друг за друга?

Раньше я не обращал на них внимания. Сегодня вдруг смекнул, а не те ли они братцы -«содомляне»?

Кстати, мой тот самый товарищ стал писателем. Недавно он издал буклет о городской опере. В чертеже-схеме старинного здания автор указал места, где и когда удобно заниматься теми или иными видами секса.

SHE LOVES YOU

На своем «Мерсе» я пересекал город, где провёл детство. Походя искал глазами школу, в которой учился, и не нашёл. Испытал искушение притормозить у дома, где когда-то жил. Но не сделал это. Я спешил. Впрочем, настолько ли?

Это были далёкие 50-е. Население городка отличалось простотой нравов и непритязательностью во вкусах. И сильно нуждалось. Здесь было легко прослыть оригиналом. Тем вернее, если тебя держали за сумасшедшего или... богатого.

Я и мой брат - близнецы. Мама одевала нас одинаково. Поэтому мы казались претенциозными и даже производили фурор. Бабушка рассказывала, как вовремя прогулки по местному парку («садику»), нас окружили зеваки. Брат испугался, а я прижал его своей спиной к дереву и отбивался от толпы – брыкался ножкой.

Малышами отец привёз нас сюда из Тбилиси. Его перевели по службе, по почтовому ведомству. Наша семья считалась зажиточной.

Шоком для горожан стало, когда я с братом появились на улице в беретах. Проходящий народ останавливался и пялился на нас, как на какое-то чудо-юдо.

- Известное дело, дети Карло С.! - звучало не без насмешки.

Не меньше неприятностей доставляло ношение шорт, что вообще расценивалось как вызов. В Тбилиси наши друзья ходили в шортах, что было в порядке вещей. Но в городке из-за этих «трусов» приходилось терпеть «разные надсмехательства». Мы капризничали, но мама, как всегда, хранила непреклонность. Однажды я, невоздержанный на язык, заявил прилюдно, что обитатели городка некультурные, раз шорты им в диковинку. Последствия не замедлили. Скоро один из соседей жаловался нашим родителям, мол, их дети держат горожан за деревенщин.

Да что там мы с братом! Как-то в город наведался командировочный, инженер. В берете. Эффект был такой, будто приезжий облачился в клоунский колпак. Поэтому так громко смеялись местные ротозеи. Бедолага не мог понять, что происходит.

Или, помню сцену... Яркая блондинка, некое видение древнегреческой богини в тунике и сандалиях, дефилировала по разбитому тротуару главной улицы. Девушка шла, зажмурив глаза. Так сильно светило солнце на голубом небе. В какой-то момент она будто бы опомнилась. Обернулась… За ней молча следовала толпа. Все были на одно лицо, чернявые. Горожане следовали за незнакомкой по пятам и держались на некотором расстоянии. Она останавливалась, и они останавливались, ни на шаг не сокращая дистанцию. Впав в панику, девушка закрыла лицо руками и бросилась в сторону толпы в отчаянной уверенности, что та расступится. Народ действительно спешно расступился, а она бежала по образовавшемуся проходу. Ей слышалось стройное: «У-у-у!!» Потом люди стояли под окнами дома, где гостила девушка. Они молчали, и только тогда, когда им казалось, что за шторкой мелькал силуэт, издавали «У-у-у!» Хозяин дома выходил к народу, угрожал позвать милицию, упрашивал разойтись, но никто его не слушал. После девушку никто не видел. Говорят, что её тайком вывезли.

Но время шло, и положение менялось. Не мы первые в городке стали носить брюки-клёш. Достаток уже не считался чем-то оригинальным и предполагающим оригинальность. Зато я и брат стали здесь первыми битломанами...

На каникулы мы ездили к бабушке, в Тбилиси. У друзей нам дали послушать пластинку, производства ГДР. Весь вечер крутили только её.

- Что за ребята так ладно поют? - спросил я хозяина.

- Англичане какие-то. Ансамбль «Битлз».

Особенно понравились две песни Мы не понимали тексты, поэтому, напевая, неимоверно коверкали их: «Члочив йе-е-е» и «Бабило» («She loves you, ye-ye» и «Can't buy my love!»). Таким образом я и брат стали первыми в городке, кто узнал о неизвестном тогда ансамбле «Битлз» и даже исполняли кое-что и кое-как из его репертуара. Надо отдать должное нашим сверстникам. Они дружно признали этот факт, когда ливерпульская четвёрка достигла зенита славы и в городке парни носили длинные волосы.

Был ещё один маленький триумф. В баскетбольной команде школы никто, кроме меня, не бросал мяч по кольцу в прыжке. Тренер удивлялся, он не обучал никого этому приёму. Тем более меня - не самого лучшего и прыгучего игрока.

Потом отца вернули в Тбилиси.

При въезде в город меня остановили два милиционера и попросили подвезти до поста. Молодые интеллигентные ребята охотно проявляли свою осведомленность. Пока ехали через город, столь изменившийся и выросший в размерах, я задал им кучу вопросов. В какой-то момент они подозрительно на меня покосились. Я сказал, что жил здесь. Под конец спросил парней, а не слыхали ли они о братьях С. Милиционеры только пожали плечами.

Конечно, я понимал, что проявлял самонадеянность. Просто спросил.

НЕЛЕГАЛ

Я родом из одного провинциального городка. Не такой он неказистый, раз о нём песню написали. Ещё в 19-ом веке... Юноша уходит в большой мир. Дома остались родители-старики, возлюбленная и виноградник.

В одном из ресторанов Тбилиси мне довелось услышать, как эту песню исполнял один негритянский парубок. Он - мигрант из Нигерии. Сначала хозяин ресторана определил чернокожего юношу в швейцары, для экзотики. Потом оказалось, что парень поёт и танцует. Его переквалифицировали в артисты.

Вообще Кен (так его звали) был смышлёный. Как-то на улице африканца увидели деревенские бабки. Уставились на него. «Такого ночью встретишь – кондрашка хватит!» - шепнула одна другой.

- Слон я, что ли, чтоб меня пугаться! – вдруг отреагировал Кен. Его справная грузинская речь ввергла женщин в шок. Наверное не меньший, случись им на околице деревни ночью повстречать слона.

Об этом случае мне рассказал коллега. Я с ним в том ресторане пообедал. Его зять водил с Кеном дружбу. Даже бизнес попытались с ним завести – дискотеку на колёсах. На море собирались на трайлере.

- Пришёл к нам этот артист, - продолжал коллега, - пока зять себя в порядок приводил, гость всё время туркал его - то сорочка у моего родственничка не глаженная, то смеётся, как болван. Сам же прямо как с иголочки. Они направлялись на деловую встречу.

- Вообще, видать, легко ему. Ходит вприпляску. Даже когда малую нужду справляет, танцует, - заметил коллега.

Потом оказалось, что у этого негра возлюбленная есть, грузинка. Втрескалась в него. А он доволен, дескать, у них в Нигерии на девиц трудно положиться. Здесь по-другому. Жениться надумал.

- Вот наглец! – вырвалось у собеседника.

- А ты случаем не расист? – спросил я у него.

- Нет, вроде бы, - был ответ.

Позже я увидел Кена по ТВ. Его загребли, как нелегала. Эту сцену запечатлели тележурналисты. Негритянский юноша вызвал слёзы умиления у всех, кто смотрел программу о борьбе с незаконной миграцией. Судя по кадрам, у полицейских тоже. На полицейском участке он пел песню о городке, откуда я родом.

Его депортировали. Кажется. Мне говорили, что на одном из недавних политических митингов в Тбилиси выступил негр. На отменном грузинском языке он чехвостил правительство. Неужели Кен? Сейчас всё можно допустить. Ведь среди спецназовцев, разгонявших митинг, демонстранты увидели китайца.

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 12.01.2008 13:24

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.