Случилось это братие в те стародавние времена, когда, как выразился великий человек Александр Гильфердинг, говядину х..м рубили. Смрадная волна, злосчастной перестройки подняла со дна много разного дерьма. Приоритеты очередной раз поменялись местами. Опять стало прилично гадить за столом, опять стало не выгодно и более того опасно быть вежливым и порядочным. Кляча истории, которую в своё время загнал ещё Владимир Маяковский вновь оступилась, поскользнувшись на испражнениях очередного лидера с дипломом Института Советских Кухарок!

 

После активного отдыха в загородном казино, поздней ночью ехали мы с братвой до дому, до хаты. На головном «Чирке» мы, то есть «тело», водила и я грешник. Сзади на «патруле» обойма подстраховки. Едем в тишине, изредка перебрасываемся словом другим, даже магнитолу и ту выключили. Оно и понятно, ибо устали как собаки. Проезжаем мост через великую и исключительно русскую и вдруг! Ох, уж это вдруг, сколько дерьма случалось после этого слова, сколько хэппи-эндов венчало его.

 

Откуда ни возьмись, появляются аж сразу три ментовские машины. Мигают мигалками, верещат сиренами, прямо шоу какое-то, иметь мой памперс. Красивый левитановский голос предлагает нам прижаться к обочине и остановиться. С одной стороны, конечно же, достали, ну а ежели посмотреть иначе, так ведь у каждого свой хлеб, может, Главмент проснулся с перепою, да и устроил очередной «перехват». Ну, куда деваться, не войну же с ними устраивать, служивые то причём? Останавливаемся.

 

А дальше действо разворачивается как в гламурном юсовском кино. Из ментовских машин, как вошки, побитые полетанью, выскакивают омоновцы в масках и бронежилетах. Вытаскивают всех из машин и по накатанному сценарию. Ноги шире плеч, руки на капот. Учиняют шмон и вот здесь меня начинают терзать первые подозрения, поскольку «тело», водилу и остальных охранников щупают поверхностно и очень уж как-то халатно. Зато меня выворачивают наизнанку. Вот мент лезет за пазуху и, конечно же, сразу натыкается на оперативную кобуру с пистолетом. Ликующий, оргазмический крик блюстителя и удар «демократизатора» по почке сливаются воедино. От следующего удара по икроножным я падаю на колени. Пытаюсь сказать этим засранцам о допусках, лицензиях и тд. За что получаю ещё один удар дубинкой по шее. Слышу хруст ключицы и от стегнувшей боли валюсь мордой в асфальт.

 

Далее спектакль развивается как в дурном, постпохмельном сне. Ни мало не церемонясь, меня закоцывают в наручники и могучим пендалем в рудимент хвоста забрасывают в ментовский «ворон». Периферийным зрением вижу, как мои недавние попутчики усаживаются по машинам и, пожимая плечами, беспрепятственно покидают место рандеву. А я, а как же со мной?! Машина трогается, и я в течение получаса болтаюсь по загаженному полу, как авторучка в заднице Моисеева. Наконец вроде бы приехали, но куда? Открывается дверь и две пары сильных рук, ни мало не заботясь за мою целостность, вытаскивают меня на волю и как мешок с отрубями швыряют на мокрый асфальт. В последний момент суетно группируюсь, да толку то, один хрен больно.

 

Одно радует, похоже, ключица всё же целая, а иначе точно в штаны бы нагадил. Далее следует голос-окрик: Встать, быстро мразь!

Делать не чего, исполняю команду резко и безропотно. По беспределу почку оборвут, потом бегай, доказывай, что у тебя их две было. Мельком осматриваюсь, - мы в закрытом дворе, кругом высокие, метров по семь стены. С двух сторон подхватывают под локти и почти волоком, так, что я едва успеваю перебирать ногами, тащат в распахнутый зев входа. Длинным гулким коридором, всё так же бегом подтаскивают к железным дверям. Дверь распахивается и меня всё тем же традиционным ускорением забрасывают вовнутрь. Опять падаю, но теперь уже значительно мягче, поскольку пока тащили, всё же догадались снять с запястий «украшения»

 

С противным лязгом дверь захлопывается, слышно, как со звоном в свой паз заходит щеколда и тишина. Переворачиваюсь и медленно сажусь на задницу. В тусклом свете одной единственной, закрашенной синей краской лампочки разглядываю, небогатый интерьер моего как мне кажется временного пристанища. Помещение невелико, примерно пятнадцать квадратных метров. В углу, конечно же, нары, ну, а что тут ещё может быть. Ближе к выходу пластмассовое ведро с крышкой, из которого жутко воняет. И это тоже понятно, - пресловутая параша.

 

На нарах среди вороха тряпья завошкалось и шепелявый голос прогнусавил: - Вот же ёк макарёк, господь соседушкой побаловал. На нарах, выпроставшись из-под тряпок сел неказистый мужичёк неопределённого возраста и половой принадлежности.

 

- Ну, дак чё фуцан, обзовись, за какой надобностью в хату пожаловал, каким богам молисся? Только не зли меня, а то я сегодня что-то сильно психический.

 

- Смотрю на это чучело и думаю, вот же мля с таким дерьмом придётся в одних хоромах ночь коротать. А вслух говорю: Ты бы конь вафлеприёмник то захлопнул, пока я тебя вон из того ведра не накормил. Лучше поясни, что это за жопа и где мы находимся?

 

Мужичок с величайшим удивлением смотрит на меня и охреневшим голосом говорит: Ну, я на тебя балдею сиделец, ты мля чё сюды с самолёта упал? Турма это милок, СИЗО, Первый номер!

Минуту перевариваю услышанное, мозг что-то судорожно высчитывает. Конечно, я предполагал «гадюшник» в одном из райотделов милиции, но СИЗО,…Что называется, приехали!

 

От нечего делать знакомимся с сидельцем. Узнав, что у меня не отобрали личные вещи, но особенно сигареты, мой новый приятель становится самой любезностью. Закуриваем и Стёпа начинает вслух анализировать сложившуюся ситуацию. Терпеть не могу рекламы, но всё же приходится поделиться со Степаном инфой о том, кто я и что я.

 

После лёгкого ступора сокамерник, почесав грязную репу, изрекает следующее: - По всему видать милок, что мусарня готовит какую то подлянку «смотрящему», а сейчас решили хоть как-то куснуть его, ну в смысле дать понять кто в доме хозяин. Типа живи, но помни!

Ну, так хрен на них, пусть кусаются. Я с них за это денег не возьму, а вот Григорьич с кого надо получит и спросит. Тоже, слава богу, не последний волосок на хм спине. Тут, в каком то кино человек отлично сказал: «Если единовременно вынуть из державы криминальную составляющую, экономика и порядок рухнут и погрузятся в хаос»! Полагаю, что это реклама, но зерно есть, конечно же.

 

А Стёпа тем временем пускается в воспоминания. – Эх, Серёжа, были мля и мы рысаками, не всю жись я бичуганил, бывало и по человецки жил, да, бывало. Вор я братишка, вор по убеждению. Ты не смотри, что дохлый я да беззубый. Всё было и здоровье и зубов штук писят. И всё забрал лагерь сучий «Белый лебедь», слыхал про такой? Правильно, под Соликамом. Мне ведь Сергей всего шестьдесят два годка, а в пятьдесят пятом попал под сучий разбор, ох, и трюмили нас братка, вот тогда то мне все почки к х..м собачьим и оборвали. Пока молодой был, ещё хорохорился, вошкался по-тихому, а с годами навалились болячки, иной раз не вздохнуть ни пёрнуть. А ты Серёга не бзди, ни хера краснопёрые тебе не пришьют, стопудово. Нет у них на тебя ни хрена, сам говоришь волына у тебя чистая, бумажки на неё все справные, так что к утру выпустят, не пикнут.

 

Так и сидели мы со Степаном лясы точили, утра дожидались и дождались бы обязательно, если бы не это злосчастное вдруг! Как выяснилось, мешок с приключениями ещё не опустел. Неожиданно с противным визгом открылась металлическая дверь, и в камеру вошел сержант краснопогонник. Гнусно ухмыляясь и глядя на меня попкарь процедил: - ну чё, быдло воровское, здоровья то, небось, по казинам до фига нагулял? Тут к тебе гости пожаловали, будут иметь с тобой беседу о том, что работа слесаря или говновоза гораздо безопаснее, чем та, которую выбрал ты!

 

В камеру вразвалочку зашли два мужика и дверь за ними захлопнулась, отрезая привычный мир с его законами от предстоящего. Я подобрался, быстро прогнал по мышцам импульс-анализатор. Вроде всё цело. Мужики крепкие и по всему видать битые. Походняк расхлябанный, как на шарнирах, точняк «синие».

 

- Ну, дак чё, пупсик шоколадный, в письки-жопки поиграемся? - говорит грузный, килограммов под сто детина, по внешнему виду татарин. – Ты главное не рыпайся и будь послушным, ни одна блять тебя опосля не тронет, отвечаю. Рахим Казанский врать не любит и своих девок в обиду не даёт.

 

Оппаньки, думаю я сам себе, вот это попадалово. Были бы местные, так всяко объяснились бы. А с Казанскими испокон на ножах, куда нос ни сунь, везде порохом пахнет. Без махалова не обойтись, ясно!

 

- Ты убогий замри и даже не пукай, - обращается татарин уже к Степану. – Жить хочешь, так сделайся ковриком, а не-то и тебя попишем.

С этими словами блатные начинают заходить ко мне с двух сторон, а у напарника Рахима в руке появляется вполне серьёзная финка. Делаю скорбную морду и плаксивым голосом прошу: - Ребята, а может не надо драки и прочего, я бы откупился, у меня дома нычка есть, так я всё отдам. Там и рубли и «грины» на чёрный день припасены.

 

На роже Рахима, подошедшего уже совсем близко, появляется задумчивое выражение. На мгновение он скашивает глаза на своего подельника и в это время я падаю спиной на нары и обратным движением, прогибом в прыжке встаю. Вот только встать мне не даёт толстая морда татарина, а посему обе мои ноги как в кусок сырого мяса врезаются в эту самую морду. Удар оказался настолько силён (сам не ожидал, перебздел конечно), что Рахим на время всего действа выбывает из строя. Но остался ещё второй бандит, тот, что с ножом. И он, похоже, наиболее опасен. Потому, как он перебрасывает перо из одной руки в другую, делаю неутешительный вывод, а парень то походу владеет армейским боем на ножах либо ещё каким нибудь говном типа танто-джитсу.

 

Ну, здесь выбирать не приходится, либо я его завалю, либо он мне ливер выпустит. Начинаем медленно кружить по камере. Глаза в глаза, руки вытянуты вперёд, а кончики пальцев едва не касаются друг друга. О великий Сусаноо! Разве ж можно быть таким бараном, вернее баранов то два, бандюган и я. Ведро-параша в умелых руках, оказывается, тоже может стать оружием. И вот это самое ведро с противным чавком одевается на башку убивцу. Не медля ни секунды падаю в низкую змеиную стойку и что есть дури подсекаю противника. Бандит как подрубленный валится на пол, ведро летит в угол, а незваный гость в падении ударяется затылком об угол нар и затихает.

 

В камере стоит несусветный запах мочи и свежего дерьма. Смотрю на своего помощника Стёпу и спрашиваю: - Степан, ты, что же гад старый срал, что ли в ведро то? На что Стёпа ни мало не смутясь отвечает: - Ну, так, покакал самую малость.

 

В это время рывком распахивается входная дверь и в камеру врываются несколько краснопогонников во главе с уже знакомым сержантом. Врываются и застывают от увиденного. На полу лежат два чела, вырубленных под самый, что ни наесть корень, причём один из них с ног до головы в отходах жизнедеятельности. Тем же самым г..ом разит настолько едко, что у охранников перехватывает дыхание, глаза лезут на лоб, и они делают инстинктивное движение сбежать. А в центре этой композиции на нарах сидят два врага государства и ржут по хлеще табуна чистокровных аргамаков.

 

Немного опомнившись от первого шока, сержант открывает рот и выдаёт гениальнейший вопрос: - Вы это тут чево законодательство нарушаете?

- Ты бы сержант мусор с полу подобрал, а потом за кодекс спрашивал, - отвечаю я. – Чёрт те знает, кого в тюрьму сажаете, ведь ты посмотри, это же дети! Как тебе только бесстыдно. Как ты своей седой маме в глаза смотреть будешь, как хлеб в руки возьмёшь? На святыни замахиваетесь сатрапы, мы с соседом будем жаловаться на вашу контору в фонд защиты редких животных. Как же нужно довести человека, если он едва зайдя в избу, буквально падает в обморок, от вида и запаха сей фата-морганы. Хоть бы детей постыдился, добавляю я, показывая взглядом на здоровенных охранников.

 

Вижу напряжённый взгляд Стёпы, в этом взгляде ясно обозначено, что звездю я чересчур много, но остановиться к великому сожалению уже не могу и добавляю, как выясняется позже последнюю каплю на алтарь терпения тюремщиков. – Ну, ведь хорошие парни, небось, не от профуры родились, а от мамы, почти наверняка в своё время ПТУ закончили. Эх вы, дети Магадана!

 

От первых ударов резиновых дубинок я с грехом пополам отмахнулся, дальше помню частично, да и то, сквозь красную пелену. Удары на меня сыплются, как из рога изобилия. Я их отражаю, в ответ, нет, не наношу, конечно, но блокирую жёстко, с подшагом, с выплеском. Если кто-нибудь из читателей знает, что такое блок-удар, да ещё и с выплеском, объясните второй половине, а я буду врать дальше. Итак, удары, удары и ещё раз удары! Ломается дубинка, трещат связки и кости. Наконец один из ПТУшников изловчившись, всё же попадает в мой нежный и легко ранимый затылок и наступает спасительное ничто!

 

Спиральные рукава, туманности, звёздные скопления. О великий космос, где я?! Выплываю из небытия медленно и очень осторожно, практически на ощупь. Грязный, мерзко побеленный потолок, тусклый свет и вдруг вода, очень много воды. Она всюду, сверху, снизу, со всех сторон. Я захлёбываюсь, задыхаюсь, хватит уже, где вы видели у меня жабры? Наконец полностью осознав реальность, и ощутив себя и своё тело, я понимаю, меня отливают из шланга. Ну, едриттваю же мать! Было, всё это уже было, повторяетесь господа палачи.

 

Надо мной склоняется жизнерадостное, широкое как блин лицо с узкими прорезями глаз. Казах что ли? – Ну, что братка, очухался? Не хорошо драться с военными, совсем не хорошо. Могли и к цыганам в камеру бросить. У нас тут как раз пол табора под следствием отдыхают.

Силюсь ответить, но из пересохшей глотки лезет только змеиное шипение. Наконец вдоволь прохрюкавшись говорю этому милому и доброжелательному человеку: - А не пошёл бы ты в хрен, военный! А лучше езжай домой, без тебя в Алматы ишаков драть некому!

 

И снова туманности, пульсары, квазары… Долог путь из себя к себе, особенно если путеводная нить нарушена, а то и вовсе порвана куском резинового шланга сечением в полтора дюйма.

 

Снова выплываю из спасительного забвения и тут же получаю сильнейший удар по нервной системе. Болит всё тело. Руки и ноги не слушаются призывов мозга к действию. Пытаюсь встать, но хрен там, мимо! Сильнейшая боль в рёбрах, ну, слава богу, всё-таки сломали. Нет, чтобы сразу, а то всё вокруг да около.

 

Из тумана сотканного болевым шоком выплывают руки, две, четыре. Меня вздымают в вертикальное положение и опять, куда то тащат. От дружеских объятий конвоиров опять, на несколько секунд теряю сознание. Въезжаю уже в кабинете. Что за кабинет, чей?

 

Я полулежу в просторном кожаном кресле. Передо мной стол, обычный канцелярский стол, с обычным же набором юного бюрократа. Бумаги, степлер, стакан с авторучками и карандашами, бутылочка с клеем. За столом, развалившись и усиленно точа лезвием, карандаш сидит существо, которое не могу не описать более подробно.

 

Итак, по внешнему виду мужик, в возрасте сорока или около того лет. Исходя из того, что сидя этот телепузик ниже меня на голову, делаю вывод, что росту в нём примерно метра полтора, не более. Махонькая, с мой кулак головёнка выскоблена на манер биллиардного шара. По бокам этой сверкающей сферы, каким то мастером вольнодумцем прикреплены острые, звериные ушки, обрамлённые тёплым на взгляд золотым пушком. Силюсь вспомнить, где же я видел это гнойное образование. Есть, да это же гоблин Подлиза, из какого то давнишнего мультика. Погоны старшего прапорщика и важный, начальственный вид говорят если не обо всём, то уж всяко о многом.

 

- Ну, что Сергей Владимирович, как вам наше гостеприимство? Как здоровьишко, жалобы есть? Может вам бумагу и ручку подать?

Юродствует сука? Да нет, вроде всё по правде.

- Что мне инкриминируют товарищ знаменосец, за что задержали, чем можете объяснить побои?

- Ну, что вы, Сергей Владимирович, да кто же это осмелился вас бить, да я их в порошок сотру, на параше погублю молодость ихнюю.

Нет, всё-таки глумится сука, но осторожничает и всячески скрывает это. Стало быть, ребята ночь тоже не спали, а значит, дело близится к финалу.

 

А гоблин-знаменосец вдруг открывает тумбочку и достаёт из неё бутылку дешёвого коньяка и палку сервелата. – Давайте-ка Сергей Владимирович, не будем грузить собеседника вопросами, на которые ответ находится в другом здании и в другом кабинете. Не проще ли выпить и закусить по-русски, да и забыть всю эту эпопею, как дурной сон?

 

При этих словах «гоблин» наливает мне полный стакан коньяка и протягивает отрезанный пластик колбасы. Единым махом, ни мало не беспокоясь о последствиях, выпиваю спиртное и на манер Соколова занюхиваю рукавом. На вопрошающий взгляд тюремщика гордо отвечаю: - После первой не закусываю.

 

В это время звонит телефон. Хозяин кабинета хватает трубку и вдруг нежно и с беспримерным подобострастием воркует: - Да Андрей Григорьевич, сию секунду, будет исполнено. Аккуратно, как новорожденного младенца кладёт трубку обратно на рычаги и говорит мне: - Ну, вот и всё, отмаялись, пойдёмте на выход уважаемый!

 

Опять коридоры, многочисленные двери и посты. Меня с сопровождающим пропускают без лишних вопросов и задержек. Вот и последний рубеж, ещё одна дверь и … желанная свобода! А на улице то оказывается солнышко, воздух и ветер. Полной грудью вдыхаю эту благодать и чуть не падаю от боли в сломанных рёбрах. Этот солнечный ветер свободы, закашливаюсь. Сзади слышу маленький гоблинский голосок, - С вызволением вас Сергей Владимирович. А пистолетик вам выдадут в Разрешительном отделе, по месту регистрации.

 

Не глядя, сплёвываю через плечо и шагаю к асфальтированной площадке перед зданием тюрьмы. На площадке стоят вряд шесть автомобилей всех мастей. Синхронно, как в бандитском кино открываются дверцы и мне навстречу устремляются наши пацаны. На мордах непритворная радость и улыбки. Из плотного кольца «нукеров» выходит, причина моих злоключений и радостно раскинув руки, в приветствии говорит мне: - Ну, с почином тебя «Старый»!