Океан рвался из земной чаши, кидал глыбы волн на скалы, а неимоверная сила снова затягивала их обратно, к её сердцевине. Океан противился силище, собирался с духом и в ту же минуту швырял волны ещё дальше – на каменные утёсы, целясь в маяк, касаясь его веером брызг, низвергая воду к гранитному подножью. Странная игра стихий длилась вторые сутки, не ослабевая ни днём, ни ночью. Гул и рёв, потрясающие тверди, заполняли пространство, отчего оно сузилось и стало вязким. Передвигаться в нём было сложно. Человеческое тело с трудом одолевало сопротивление физически ощутимого пространства, усиленное шквальным ветром и хлёстким ливнем. Маячка Наста, былинкой клонясь к земле, упрямо проталкивалась к светящейся мощными прожекторами башне.

 

Она покинула маяк ещё до начала шторма. Включила пульсирующее сигнальное освещение, заперла входную дубовую дверь на висячий замок и ушла не оглядываясь, подгоняемая набирающим силу ветром. Бежала до самого посёлка – ветер упёр свою ладонь ей в спину и неумолимо двигал вперёд. Семь километров, отделяющих маяк от дома, Наста промчала за какой-нибудь час, взмокла и не чувствовала ног. Мышцы в икрах перенапряглись и окаменели. Наста вошла в дом, стащила с себя куртку, на негнущихся ногах добралась до постели, легла поверх одеяла и застонала на выдохе. Ступни чуть подрагивали. Вспомнился Борни. Уставший, крепко спал, а лапы его творили бег, голос повизгивал и веки подёргивались. Наста, как загнанный Борни из детства, всё ещё бежала по невидимой дороге. Шум в голове усилился. А за окном разыгрался апокалипсис – то ветер спешил расквитаться с рыбачьим посёлком.

 

*

Я стояла на маячной вышке у самых прожекторов и смотрела на океан. Зверем у моих ног лежала серая дышащая масса. Затаилась - готовится к неожиданному прыжку. Это отец внушил мне, что океан живой. Ребёнком я не боялась стихии. А в год моей первой менструации в душе поселился страх. Отец всё больше восторгался океаном, относился к нему, как к мистическому существу, а мне видилось: исполин нападает на меня ночью и тащит в свои темнОты. Что бы я ни делала, где бы ни была, всегда ощущала его присутствие. Поначалу отец часто брал меня с собой на маяк. А потом и вовсе переселил туда. Мама осталась жить в доме одна, безразличная и безучастная, в безумии своём ищущая наслаждение. Так, десятилетней, я лишилась матери, а в день переезда началась история моего страха. Самыми невыносимыми были шторма. Отец безумствовал: носился по краю скалы и кричал волнам отрывистые заклинания. Я наблюдала за ним из окна башни. Отец выплёвывал слова прямо в грозящую залить его волну. Она нависала над скалой на доли секунды и тотчас же рассыпалась на мириады брызг, не достав человека, опадала, откатывалась назад и с новым рыком набрасывалась на скалу. Отец ликовал! А я не могла смотреть на это зрелище и убегала как можно дальше от маяка. Торопилась домой, но там находила чужую мне женщину. Мы не говорили друг с другом. Из-за боязни океана приходилось терпеть молчаливую, равнодушную мать – спрятаться мне было негде. В доме не могла спокойно спать. Казалось, ночью мать непременно задушит меня. Она катастрофически быстро старела и так же быстро теряла разум. Несколько лет я жила между отцом-маяком и матерью-домом. Ни один из них никогда не поговорил со мной, не поинтересовался моими чувствами. Отцу хватало океана, матери – её заточения в четырёх стенах дома. Когда приходила домой, у меня начинали чесаться ладони. Тиранствующий нестерпимо-сладостный зуд! Я расчёсывала ногтями обе ладони почти до крови, а мои гениталии отзывались таким же сладостным ощущением. Круг замыкался. Однажды напряжение достигло такого накала, что я не выдержала. В одну из штормовых ночей я неожиданно вскочила с кровати, подбежала к дивану, где спала мать, и с ожесточённой силой вдавила подушку в её лицо. За окном выло, терзало деревья, по комнате шастали дикие тени, а меня трясло от рыданий. Я пришла в шторм и ушла в шторм. Никто не видел меня. Мать нашли через несколько недель. От неё осталась полуистлевшая масса на костях. Желающих узнать, отчего умерла жена служителя маяка, не нашлось. Труп завернули в одеяло и закопали на местном кладбище.

 

Отсюда, с маяка, можно было наблюдать погружение солнца в горизонт. Так опускают монету в автомат для проездных билетов. Красное солнце медленно протискивается в щель горизонта, и над океаном расплескивается ночь. Дальше нашего мыса я никуда не уезжала. Про билеты рассказывал отец. Я ходила в школу первые шесть лет, а потом он жёстко сказал: «Хватит! На маяке не нужны знания». В башне нет телевизора, только транзистор с единственной станцией. «Маяк» на маяке. А в верхнем помещении - библиотека. Отец часто запирается в ней и подолгу не выходит оттуда. Может быть, он там колдует? Я тоже довольно много времени провожу в библиотеке, но при этом никогда не запираюсь.

 

Отец привязал меня к маяку. Скорее всего, у него свои счёты с океаном. Он решил заманить океан, используя меня, как наживку. Несложно было разгадать планы моего доброго папочки.

 

Я ожидала шторм. Поднималась на верх башни к самым прожекторам и уговаривала океан. Он молчал, как когда-то молчала моя мать. Был равнодушен ко мне, как мать была равнодушна к моим просящим взглядам. Океан не задушить, поэтому я продолжала гипнотизировать его. Мать бесполезно было умолять о чём-нибудь, но океан когда-нибудь обязательно разразится штормом. Хотелось скорее приблизить этот день, потому что в моих планах первым пунктом стояло: избавиться ещё и от отца. А потом я уничтожу маяк. А потом достанется океану. Он умрёт от скуки. До сих пор у него играл в игрушки – скальной грядой с маяком на высшей точке и мной. Отец только дразнил его. Не думаю, что океану нравились папашины кривляния.

 

*

 

Дом напоминал пустую коробку: выветрился, копил пыль и паутину. Но идти больше некуда. Посёлок расположился среди огромных камней вокруг небольшой бухты. Отсюда рыбаки на катерах выходили в океан. Когда штормило, в домах закрывали окна крепкими деревянными ставнями, запирали двери на крючки и засовы, запихивали во все щели тряпьё.

 

Наста встала с кровати и подошла к печи. Запасы дров давно сожжены. Из порожнего печного пуза тянуло холодом. Высокими нотами выло в трубе.

 

Присела на табурет, огляделась. Здесь, как всегда, пусто. Стояла какая-то мебель, сколоченная из фанеры. Ни скатертей, ни покрывал, ни штор - ничего из того, что создаёт минимальный уют. А Наста мечтала о тканях, тяжелых и массивных.

 

*

 

Пусть бы они заполняли пространство вокруг меня. Слишком много пространства – опустошенного, холодящего. В нём, как в вакууме: ни прикосновений, ни взглядов, ни слов. Я пришла мириться с матерью. Отца я удачно заперла в библиотеке, и теперь нужно проверить, правильно ли я поступаю. Когда я разделаюсь с ним, наконец, стану свободной. Матери уже давно нет. В ту ночь она не закрыла ставни, хотя шторм был такой силы, что мог бы запросто повыбивать в окнах стёкла. Я собрала все тряпки в доме. Платья матери, которые она носила годами, рваные колготки, заношенные панталоны – всё полетело на пол у печи. Теперь надо собрать всю бумагу, какая есть. Бумаги оказалось немного – пара старых газет и блокнот. Механически открыла блокнот и натолкнулась на слова, написанные рукой матери: «Я ненавижу её! Лучше бы умертвила эту дурочку ещё в утробе». Это обо мне. «Она ни на минуту не давала мне забыть тот ужасный случай. Она – моё позорище». Я вырвала лист, сложила его вчетверо и засунула в карман брюк. Спички не пришлось долго искать, они лежали на печи. Я чиркала спичинками о коробок и бросала их на груду тряпья и бумаг, которые сразу же загорались, и пламя разрасталось. Получился весёлый костерок. Где-то далеко-далеко в памяти проблеском возникло приятное воспоминание о школьном костре и тут же исчезло. Уходить я не торопилась. Надо было удостовериться, что огонь не погаснет. Положила в костёр стул, перевёрнутый ножками вверх. Пламя сразу же накинулось на обивку. Она плавилась, обнажая ряды пружин. От жара раскраснелись мои щёки и лоб. Мать, прости, что я родилась.

 

*

У маячки Насты хватило упорства преодолеть встречный ветер и добраться до башни. И снова лицо горело, но уже от хлёстких ударов дождевых струй. Она долго стояла у двери, пытаясь открыть замок. Пальцы заледенели и не гнулись. Повернуть ключ в замке не доставало сил. Наста дышала на пальцы, растирала их и снова дышала. Наконец, удалось открыть замок. Она вошла в нутро башни. Снаружи остался дикий гул волн, шум ливня и вой ветра. Здесь было намного тише, но также холодно. Сначала надо затопить печь и согреться.

 

…Наста разомлела в тепле и задремала.

- Ты зачем заперла меня?

Она открыла глаза и увидела перед собой незнакомого мужчину, который говорил отцовским голосом. «Нет, всё-таки это отец, но почему-то без бороды. Как он похож на мать! А может, мать – на него?» Наста зажмурилась и ладонями энергично потёрла колени.

- Что, не узнала?

Наста посмотрела прямо в знакомое незнакомое лицо и почувствовала прилив острого страха. Она сидела в низком кресле, а над ней возвышался отец.

- Ты мне предоставила достаточно времени подумать, пока я сидел взаперти в библиотеке. Я принял решение рассказать тебе кое о чём. Затем выбил дверь. Ты не догадалась, что здоровый мужик может запросто взломать простенькую дверь. Это снаружи башни двери дубовые, а внутри – старые, рассохшиеся и на ржавых петлях.

Наста сидела не меняя позы. Отец отошёл от неё на пару шагов. Взял табурет, уселся на него, скрестив на груди руки и широко расставив ноги.

- Хе. Ты знаешь меня заросшим до самых глаз, с бородой по грудь. Ты могла видеть только нос и глаза. Теперь посмотри. Внимательно посмотри. Посмотри на это гладковыбритое лицо! Ну?!.. Молчишь. Когда-то я не был мужем твоей матери, я был её отцом.

- А где мой отец?

- Я – твой отец! Ты что, не поняла? Я, я – твой отец! И её отец! Понятно?! – он почти кричал.

Наста сразу вспомнила о листке из блокнота.

- Твоей матери исполнилось четырнадцать, когда я разглядел в ней женщину. Моя первая жена - твоя бабка, к тому времени скоропостижно умерла. Я остался с девчонкой на руках. Так вот, с четырнадцати лет она стала мне второй женой. Я забыл, что это - дочь, потому что видел в ней только женщину. Не знаю, помнила ли она, что я – её отец. Даже если б и помнила, ничего не смогла бы сделать – у меня всегда был наготове кулак. Чтоб люди в деревне не досаждали, увёз её сюда, на край света. Мы поселились здесь, как муж и жена. Я обожал её тело. Оно так заводило меня, что большую часть времени мы проводили в постели. Если б твоя мать из противности не замолчала внезапно, мы могли бы стать счастливой парой. Потом она забеременела.

 

Наста подумала, что океан выполнит сегодня свою миссию.

- Я сбрил бороду, чтобы ты смогла мне поверить. Мы очень похожи с ней... А теперь ты становишься шикарной женщиной, – безбородый отец улыбнулся правым краем губ. Эта кривая усмешка напугала Насту ещё больше - она напряглась и вдавилась в кресло, как сжатая пружина.

- Иди ко мне.

- Зачем? Что ты будешь со мной делать?

- Буду любить тебя.

- Ты меня никогда не любил.

- А сейчас начну любить. Иди сюда.

- Я - твоя дочь.

- Ну и что. Твоя мать тоже была мне дочерью.

- Я – твоя внучка.

- Не смеши меня, Настэле, - отец встал с табурета.

- Хорошо, - быстро произнесла Наста, - пошли на скалу.

- В такую погоду?

- Ты любишь шторм.

Отец вожделенно смотрел на дочь:

- А что? Неплохая идея! Пошли!

 

«Я убью его! Убью!», - как заклинанье, мысленно повторяла Наста. Терзаемые шквальным ветром, они поднялись на скальную гряду. Здесь не за что было ухватиться – пустое плато, и им пришлось держаться друг за друга. Стоял такой гул, что не слышно было собственного голоса.

- Раздевайся! – прокричал Насте в ухо отец.

- Хочу под брызги! – в ответ закричала дочь.

Они переместились ближе к волнам. Ливень из брызг обрушивался на них.

Отец уже расстёгивал Настину блузку, когда она с силой начала толкать его к самому

краю скалы.

- Ты что?!! Ты что делаешь, девонька?!!! – выкрикнул отец и развернулся так, что Наста оказалась спиной к океану. Он вырвался из её рук, ступил шаг назад, а Наста в это время поскользнулась, потеряв от резкого рывка равновесие, и в мгновенье исчезла со скалы. Пробивая телом водную массу, летя навстречу смерти, успела с облегчением подумать: «Как хорошо! Теперь-то он меня не достанет!»

 

Ходили слухи, что служитель маяка тронулся умом. В день проишествия покинул башню и вернулся в посёлок. Неделями кружил вокруг пепелища, оставшегося от дома. Ночевал под старой лодкой, питался подачками. А потом сгинул. Как в воду канул.