Он родился 23 февраля 1925 года. Его назвали Иешуа.

 

Он был младший в семье. Три старших его брата погибли, защищая Киев. Ему было 16.

В 17 он в училище связи, в 18 – на фронте. Провоевал недолго: был тяжело ранен.

 

Осторожно прикасаясь к глубокой вдавлине в его груди, маленький я спрашивал: «Па, там что, правда осколок?»

Правда. Прямо возле сердца. И еще левое запястье изуродовано. Это попало, уже когда несли на носилках.

 

Можно только догадываться, что он там видел такого, что потом всю жизнь пил, почти не просыхая.

Трезвым был не злой, но хмурый. После стакана любил всех. А после стакана он был всегда.

 

Увидев по телевизору немецкого актера, политика, любого деятеля, уверенно заявлял: фашист. И переключал.

Каждый год 9 мая, в любую погоду и в любом состоянии, ехал куда-то за 50 км от Киева на могилу одного из братьев.

 

Вряд ли мы понимали друг друга. Вряд ли любили. Таких слов мы оба не знали.

Просто он покупал сыну-дошкольнику длинную коробку с набором планок, проволок и папиросной бумаги, что-то делал руками – и через несколько часов возникал самолет с пропеллером на резинке.

Просто он брал сына-школьника на свои так называемые халтуры. Электрик Шурик, как его звали не умеющее произнести еврейское имя, вечно кому-то устанавливал светильники, выключатели. Проводил электропроводку.

Я помогал и, оказывается, усваивал.

 

Он любил сделать звук погромче. Он любил говорить, что думает, и был неудобен. Он был плохо переносим в больших количествах. Хорошо, что быстро засыпал. Но все дальние и ближние пользовались его инвалидской книжечкой и покупали пайки в спецмагазинах, брали автомобили и стиральные машины без очереди.

 

Я воевал с его пьянством и проиграл. Он воевал с моей нерабочей гуманитарной устремленностью. С моим легкомыслием по отношению к женам и детям. И тоже проиграл.

 

Теперь, когда уже 13 лет как он ушел, я встречаюсь с ним взглядом в зеркале.

Теперь я могу сказать, что понимаю его.

И люблю.

 

Надеюсь, что и он меня.