На высокой скале из красного камня сидит человек. Он сидит там уже очень давно. Это крупный, могучий мужчина. Он очень красив, таких людей нигде не встретишь. Его черты мужественны, но изящны. Но никто не восхитится его красотой. Он сидит в одиночестве. На высоком утесе нет никого и ничего кроме человека и красной каменной крошки. Камень абсолютно мертв, на нем не растет даже мох. Долгое время ветра стачивали и шлифовали острые склоны, и теперь они оплыли, как свеча, тающая красной крошкой под несмолкаемый шепот сухого ветра…Он сидит один, беспредельно красивый, безгранично одинокий. Он тоже не видит свою красоту, его глаза слепы. Они подернуты белесой пеленой, словно непрозрачной вуалью. Он слеп, он не видит сухую, бескрайнюю каменистую пустыню, что тянется во все стороны от его такой же одинокой, как и он сам, скалы. Пустыня того же красного цвета. Это цвет неба в лучах позднего солнца. Человек абсолютно один, его слепые глаза открыты, они устремлены вперед, к ниточке горизонта, где красная пустыня сливается с небом. Он не видит горизонта, он не видит скалу, он не видит себя, но видит жизнь глазами других, его бледные губы тихо шепчут слова:

 

-Отче наш, иже еси на небеси…

 

Он смотрит глазами мальчика. Ему семь лет. Он живет в оккупированном немцами Киеве. Он еврей. Его отец и мать, его бабушки и дедушки – евреи. Мальчик чувствует, что вокруг происходит что-то нехорошее, люди напряжены. Он видел, что родители живут в тревоге, что-то давит их, но он не понимает что. Ему тоже иногда становится страшно…Их тревожный шепот за столом при свете тусклой лампы. Они волнуются за него, мальчик чувствует это, ловя нежные, но беспокойные взгляды родителей. Он хочет сказать им, что с ним все в порядке, что они зря волнуются за него, он ведь хорошо учится в школе и дружит с ребятами. Мальчик очень любит своего невысокого отца с широкими, как лопаты, теплыми руками, с большим добрым лицом, с курчавыми непослушными волосами. Он любит мать, её запах, уютный и домашний, карие глаза на полном лице.

 

-Да светится имя твое, да приидет царствие твое, да свершится воля твоя, яко на небеси и на земли… - фигура человека, как изваяние, словно он врос в красную каменную твердь, только губы не утратили жизни…

 

А сегодня за ними пришли, не дали даже собраться толком. Папа сказал, что им всем надо уехать, что это очень важно. Папа говорил грустно, видимо он тоже не хотел уезжать, но очень серьезно. Мальчик понял, что сейчас капризничать нельзя. Он молча пошел собирать свои вещи в холщевый мешок, который дала ему мать. Они вышли втроем из дома. Внизу их ждал высокий мужчина в сером Он сказал им полезать в грузовик. В грузовике уже были люди. Они тоже сидели с мешками и волновались, это заметил мальчик. Но ему было не страшно, он был с мамой и папой, и ему хотелось спать. Шум колес убаюкивал его, мамина рука на его голове успокаивала. Если закрыть глаза, то можно было представить, что ты снова дома, а за окном просто шум улицы.

 

Мальчик проснулся, его разбудила мама: она сказала, что они приехали. Грузовик стоял. Люди задвигались, выбираясь наружу. Мальчик тоже вылез из машины. Вокруг было много машин и очень много людей. Мальчик видел столько людей только на параде, когда папа посадил его к себе на плечи. Вся эта толпа двигалась, ими командовали другие люди, все в серой одежде. Вскоре все построились в длинную шеренгу.

-Мам, а когда мы зайдем домой? Я оставил там кое-что. - Спросил мальчик

-Тише, тише, сынок, зайдем, только немножко попозже – скала она ласково, только немножко испугано. «Как-будто мама боится, что её услышат и не разрешат нам зайти домой» подумал мальчик. Папа сзади положил свои большие руки на плечи мальчику. Мальчику снова стало спокойно, даже немножко интересно, хотя спать все равно хотелось.

 

Один из людей в серой одежде сказал что-то таким же, как он, и те начали выводить из строя взрослых мужчин. Женщин и детей они оставляли. Папа сказал мальчику и маме, что он должен ненадолго отойти, помочь этим людям в серой одежде, но что он скоро вернется. А еще он сказал, чтобы мальчик слушался маму. Скоро папу тоже позвали. Всем мужчинам дали лопаты и приказали копать большую яму на лужайке, куда их привезли. Вдруг мальчик чуть не вскрикнул от боли, и не вскрикнул только потому, что все остальные люди молчали, и ему было бы стыдно нарушить это молчание. А больно ему было потому, что мама очень сильно сжала его плече. Он удивленно повернулся и взглянул снизу вверх на маму. Мама была очень бледная, очень бледная и испуганная.

-Мам, ведь папа скоро вернется, да?

-Скоро сынок, сейчас поможет дядям и вернется, не волнуйся. – сказала мама, но мальчику показалось, что она говорит как-то неуверенно, Мальчику захотелось домой, чтобы он засыпал, а они сидели под лампой и шептались.

-Мам, давай подождем папу и пойдем домой, а?

-Тише, сынок, потом поговорим.

 

Мальчик отвернулся. Они стояли долго, мальчик устал. Он не знал, чем себя занять, он то переминался с ноги на ногу, то пытался рассмотреть птиц на ветках, то пытался понять, на что похожи облака. Наконец пришел папа. Его лоб был покрыт капельками пота, но лицо, как и у мамы, было очень бледным. Папа потрепал мальчика по голове, но ничего не сказал, только посмотрел на маму долгим взглядом. Мальчик был маленького роста, он не мог заглянуть папе в глаза, хотя ему очень хотелось. Словно мама с папой о чем-то молча разговаривали, одними взглядами, специально, чтобы не услышал он. Ему стало обидно от этого, он понимал, что они говорят о чем-то важном и без него. Папа долго смотрел маме в глаза, а потом медленно кивнул. Вдруг мамины руки на его плечах стали очень холодными, мальчик даже забыл о своей обиде.

 

-Пап, ну когда мы уже поедим домой? -Уже несколько плаксиво спросил мальчик.

-Уже скоро сынок, скоро..- ответил папа, не глядя на него.

Мальчик хотел еще что-то сказать, но к шеренге подошел человек в серой одежде и начал что-то говорит, но говорил он как-то по-другому, не так как говорил он или мама с папой.

Люди заволновались, зашептались, мальчику было очень плохо видно, в просветы от людей. И из-за шума в толпе он не мог ничего разобрать. Мальчик и так и сяк пытался рассмотреть человека в сером, но постоянно чья-то спина или рука заслоняла ему видимость. Он досадливо повернулся к маме:

-Мам, кто это? Мам. Ты плачешь?

 

Мама молча смотрела на мальчика, крупные слезы катились из её карих глаз, подбородок мелко дрожал.

-Я люблю тебя сынок – сказал она и очень крепко прижала его к себе.

-я тебя тоже, мам, не плач. –мальчику тоже захотелось плакать. –ну мам, не плач. -Мальчик уткнулся в теплую и мягкую мамину грудь.

 

Снова что-то сказал человек в сером и часть толпы, в которой были мальчик со своей семьей медленно двинулись вперед. Мальчик крепко прижался к маме, папа держал его за плече и тоже шел рядом. Они пришли к яме, которую копал папа, и растянулись по одному человеку, как на школьной линейке.

 

-Пап, нам тоже надо будет покопать? –мальчик повернулся к папе

Он взглянул на папу и замер, он никогда его таким не видел. В его обычно таких добрых и тихих глазах стояли слезы, они были полны отчаянной тоски, смертельной тоски. Мальчик не смог бы выразить все это словами, просто его сковал страх, глядя на осунувшееся, словно в одночасье постаревшее лицо отца. Он испуганно обернулся к матери.

-Ма…

 

Оглушительный грохот оборвал его, разорвав родное слово «мама» на две обрывка, один из которых повис в воздухе, другой остался во рту. Мальчик увидел, как на мамином пальто появились три дырочки, и одновременно она вздрогнула всем телом. Нелепо окрыв рот, она жалобно всхлипнула, и начала падать в ров. Тут что-то сильно ударило мальчика в плече, и он стал падать не в яму, а в какой-то темный и глубокий колодец…

 

-Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и оставь нам долги наши, как мы оставляем должникам нашим. -Шептал мужчина на скале. Он плакал, крупные слезы скользили по его лицу, падая в пыль. От красной крошки капельки влаги на земле становились красными, словно тот плакал кровью…он сложил руки на груди и поднял голову к небу, туда, где был свет, но не было солнца…в этой пустыни всегда день…он сидел, сложа руки на груди, всматриваясь в небо. Он смотрел так, словно пытался сорвать пелену со своих глазах, словно слезами пытался растопить белый лед своих незрячих глаз…

 

Немолодой мужчина смотрел на три гранитные плиты. На всех трех было написано одно и тоже, только на разных языках: русском, украинском и иврите. Он в который раз прочитал «Здесь в 1941-1943 годах немецко-фашистскими захватчиками были расстреляны свыше 100 тысяч граждан города Киева и военнопленных» Он вздохнул и взглянул в широкий овраг с ровными краями. Подошел к краю и закрыл глаза. Он вспомнил себя семилетним мальчиком, как он стоял на краю глубокой ямы, вырытой его же отцом. Слева стоял отец, справа мать, они держали его за руки. Мужчина вздрогнул, словно его снова настигла пуля. Это было так живо, что у него заболел шрам на левом плече. Он открыл глаза и повернулся лицом к оврагу.

-Более ста тысяч… и вы среди них…и я там тоже есть, мое место с вами…

 

Он отвернулся от оврага. Он приходит сюда уже много лет, но не разу за все эти годы не спустился вниз. Ни разу, после того как той же ночью, его без сознания вытащили из под горы трупов, еле живого…с самого дна этого оврага, а его жизнь с самого дна черного колодца, в который он провалился после выстрела. Он плохо помнил это, он хотел забыть, но не мог, эти воспоминания намертво вплавились в его душу, которая, как ему иногда кажется, так и осталась там, погребенная под слоем человеческой боли и смерти…

 

-И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь!

Человек на скале уронил свою голову на колени, обратив широкую мускулистую спину с тяжелыми крыльями к немому небу. Вот уже так давно эти крылья не могли поднять его в воздух, а только приковывали своей непомерной тяжестью к мертвому красному камню. Он обнял свои колени руками и так застыл, обратив незрячие глаза вдаль, туда, где сухой ветер уже целую вечность гоняет красную пыль по безжизненной каменистой пустыни…

 

17.11.2007