- Ба-ня! Ба-ня! Ба-ня!! БА-НЯ!!! БА-НЯ!!!

Какофония, в которой сливались баски, дисканты и звонкие тенорки, разрывала сердце Мухина. Дружеская посиделка разменяла уже свой четвертый час, и он хотел домой. На лбу Михаила Мухина медленно вызревали капли влаги, которые он регулярно отирал, но они появлялись снова. В пятнадцатом кабинете было жарко и тесно от потных тел, а водка, которую негде было охлаждать, имела мерзкий вкус. Надвигающаяся баня представлялась Мухину апокалипсисом. Мужики, окрашенные во все цвета румянца, разухабились и не желали отпускать Мухина домой, с пьяной справедливостью рассудив, что сегодня вечером он должен поддержать компанию. Достигнув мнимой алкогольной сплоченности в своих рядах, они не готовы были пожертвовать ни одним собутыльником, и теперь крепко цеплялись даже за такое слабое и ненадежное звено, как Мухин. Вместе пили – вместе и встретим рассвет, немудрено рассудили они и жестко пресекали все попытки Мухина сбежать с поля боя, угрожая ему отказом в уважении. Неизвестно кем выдвинутая идея посетить сауну, была подхвачена и разложена сразу на несколько голосов, и вот уже весь пятнадцатый кабинет скандировал с упорством футбольных болельщиков: «Ба-ня, ба-ня! Му-хин – ба-ня!!». Михаил, чувствовавший себя не то ценным трофеем, не то загоняемым зайцем, затравленно искал выход из ситуации и понимал, что если не найдет его в ближайшие минуты, то помочь ему сможет только чудо.

Справедливости ради стоит заметить, что выпивали мужики не так уж и часто, но сегодня, во Всемирный День Информационного сообщества (или попросту – День Айтишника), закон был на стороне компьютерщиков из фирмы «Алгоritm». Уйти просто так, не имея веского повода, было бы со стороны Мухина не очень вежливо. После рабочего для, отпустив пораньше уборщицу, бравые программисты сами накрыли стол в пятнадцатом кабинете (по мужски небрежно забыв купить хлеб), и провозгласили себя на предстоящий вечер мощной и неуправляемой силой.

Мухин, осмелившийся встать на пути этого смерча, и отказывающийся от совместного посещения бани, был объявлен паршивой овцой и предателем.

- Ну, ты скажи, чем плохо? Сауна-то сейчас будет в самый раз – по-отечески начал убеждать его Карелов. – Попаришься, придешь в себя, будешь как огурчик.

- Да мне бы, если честно, домой – искренне, но неубедительно отбивался Мухин.

- Пойдешь ты домой, что ты зарядил – «домо-ой, домо-ой»! Все мы помним прекрасно, что тебя ждет жена. Но в день айтишника, на него, извини, могут рассчитывать только его друзья. Так что звони жене, и говори, что ты идешь в баню.

- Да иди ты сам в баню – храбро вякнул Мухин – Мы с женой с самого утра едем на Медное озеро, а уже за полночь.

- Поплавает твоя жена и в воскресенье.

- Слушайте, ну какая баня, какая баня! Вам плохо станет в парилке, вы же все уже чуть теплые! – ныл Мухин.

- Станет плохо - искупаемся в бассейне – рассудительно и пьяно отрезал толстый Рискин.

- Давай, Мухин, поехали! – вступил с дальним прицелом Карелов – Девок возьмем. Ух! Сегодня наш день!

- Да, посмотришь хоть на баб – поддержал его Степанов - а то сидишь дома, как привязанный.

- Ты сейчас договоришься, смотри у меня – посмурнел Мухин – Отставить!

- Ладно-ладно, мужики, не кипятитесь. А идея с банькой – очень хорошая идея – продолжал убеждать Карелов. И с девочками, если честно, тоже.

- Да куда вам по девочкам, вы же через полчаса валяться уже будете.

- А ты нас не обижай - шутливо надулся Рискин. Мы еще ого-го. Угу-гу-гугу.

Упоминание о женщинах в контексте их доступности привело компанию в еще более разудалое настроение. Оценивая свои возможности через призму алкогольного опьянения, и оттого сильно их преувеличивая, сисадмины взахлеб принялись рассуждать о том – в какую баню они направятся и сколько девушек должно сопровождать их в этой поездке. Мужики тешились этими размышлениями уже с полчаса, хотя каждому из них было ясно, что с их заработками никаких саун кроме плебейской круглосуточной «Бани №6» и продажных девушек, кроме парочки жалких неразобранных несмотря на вечер пятницы шлюх, им не светит. Но, вдоволь посмаковав подробности предстоящего времяпровождения, они все-таки начали одеваться, чтобы двигать навстречу запретным радостям.

Конкретный план так и не был выработан, и Мухин только удивлялся той необъяснимой силе, которая гонит пьяного человека навстречу удовольствиям, несмотря на явное несоответствие желаемого и окружающей действительности. На улице компания рассыпалась на группки по четыре человека, каждая из которых должна была поймать одну машину и доехать в ней до указанного места. Последняя группа состояла из пяти человек, которые, все равно уже пустив вечер на авось, собирались втиснуться в салон впятером, поправ правила дорожного движения. Четкого понимания – куда необходимо ехать, не наблюдалось. Первая компания уже уехала, вторая поймала машину и загружалась в нее. Поняв, что от трех попутчиков он легко сможет отбиться, Мухин заметно повеселел, и когда его товарищи остановили-таки машину, уже набросал себе конкретный план действий, как ему оторваться от коллектива. Противопоставив спокойствие и логику своих поступков пьяному бреду коллег, и учитывая их состояние, он с легкостью обведет их вокруг пальца и спокойно сбежит по дороге под каким-нибудь предлогом. Они настолько пьяны, что не сразу заметят, что их ряды поредели. А потом, без него, пусть упьются хоть до чертей в своей сауне, это будет уже не его проблема.

В машине заводила Карелов сразу же откинул голову назад и уснул. Двое остальных пока держались, но было понятно, что силы и их скоро оставят. Поэтому, когда Мухин попросил водителя остановить машину неподалеку от своего дома, никто уже не хватался за него со всей безудержной силой желания веселиться. По лицам ребят было видно, что скоро и они отправятся на боковую – если кто-то осмелится произнести наконец вслух: «Ну что, может, по домам?».

Примечательно, что такая дребедень случается практически на каждой нашей вечеринке, думал Мухин, подходя к подъезду. Сначала начинается какой-то гипертрофированный и неуместный кураж, а после - все расползаются по домам, поджав хвосты. И зачем мы так нагло бахвалимся своей сумой и сексуальной силой перед людьми, которые знают нас, как облупленных?

Не только одного Мухина ждала дома супруга – почти все его коллеги были женаты и многие воспитывали детей. Но на время своих нечастых пьянок все они, как один, старались походить на холостяков – распускали перья и заводили разговоры про баб (к слову сказать – правды в этих беседах было меньше, чем выдумки, но ребят из «Алгоritma» устраивало и такое положение вещей). Алгоритмовские донжуаны были довольно безобидными ребятами, и тот, кто посмел бы обличить одного из них в этой небольшой самоутверждающей лжи, взял бы грех на душу.

Один только Мухин с со своим постоянным стремлением сбежать домой к супруге со всех вечеринок, и говорящий об этом в открытую, играл не по правилам компании, и раздражал своих сослуживцев. И потому на каждом празднике им приходилось пенять ему на недостойное поведение. Любовь к жене – дело, конечно, хорошее, и понятно, что никто не готов к сиюминутному массовому разврату, но ради уважения к компании можно об этом не говорить и поддержать пикантный разговор. Не по понятиям, ой, не по понятиям жил, на их взгляд, Миша. Но Михаил, мозг которого не нуждался в этих эротических подпитках, не мог взять в толк – зачем ему тратить время на бесплодные разговоры и упорно сваливал домой к своей Наташе. Наташеньке. Натусику.

Мухин, как любой влюбленный человек, не стеснялся своих чувств к супруге, и говорил о ней к месту и не к месту, постоянно посвящая своих сослуживцев в ее вкусы и привычки, и вызывая рокот раздражения вокруг себя. Часто он выставлял на всеобщее обозрение хроники своих незначительных семейных ссор или принимался не к месту ворковать по телефону, радостно поводя затуманенными глазами по сторонам. «Малыш, накинь что-нибудь, если пойдешь на балкон. Я смотрю в окошко, на улице поднимается ветер» - журчал он жарко в трубку – и уже через десять минут снова перезванивал своему малышу, чтобы сообщить, что ветер, кажется, отменяется, и затевал новый разговор на тему – что малыш будет есть. В таких изливаниях Мухин мог проводить часы, и настолько далек бывал в эти моменты от реальности, что после ему всегда требовалось некоторое время, чтобы собраться с силами и снова сесть за работу. Для коллег Михаила «малыш», судя по всему, представлялся в виде некоей невидимой, но всепроникающей субстанции, которой был подчинен весь ритм жизни Мухина. Кто-то из них слышал ее глуховатый, довольно обаятельный голос в телефонной трубке, который всегда спрашивал «Михаила Мухина», но встречаться с женой Михаила не доводилось никому.

Мухин, поплатившийся, по мнению сослуживцев, частью ума за свое счастье, был в фирме чем-то вроде клоуна, на которого уже не слишком интересно смотреть. К его влюбленности относились с пониманием, но и поблажек ему не делали, уж больно он всех задолбал со своим Натусиком. Но что Мухину чужое мнение, когда у него есть свое. Если в фирму забредал какой-нибудь дистрибьютор косметики, Михаил единственный из мужской половины не сбегал из комнаты и копался в косметических карандашах и румянах, периодически названивая своей Наташе с вопросом, какие из выбранных им оттенков малыш утверждает. Докладывал ей обо всех своих перемещениях, и со счастливым видом регулярно обсуждал по телефону детали немудреного ужина, который Наташа готовила к его приходу.

По дороге с вечеринки Мухин позвонил Наташе три раза, чтобы успокоить ее и сказать, что скоро приедет. И хотя Наташа совершенно не возражала против того, чтобы он повеселился, Михаил очень хотел домой, чтобы провести с ней вечер пятницы. Завтра утром они собрались ехать на Медное озеро, на котором не были уже две недели. Теперь придется выезжать позже, потому что на дворе уже поздно, и к семи утра они явно не выспятся. Мухин направлялся от такси к подъезду, когда увидел, что машина, которая его привезла, возвращается назад. Задняя дверь открылась, и из нее высунулся пьяный Карелов, который попросил денег до завтра – мужики все-таки решили продолжить каким-то образом веселье, но исчерпали свой финансовый лимит. Злясь и на себя, за то, что смалодушничал и засиделся допоздна, и на мужиков, которые опять его доставали, Михаил долго искал бумажник, отсчитывал деньги и снова отбивался от их посягательств на свое время.

Уже взявшись за ручку двери подъезда, Мухин раздраженно вспомнил, что у него в пачке осталось только две сигареты. Он развернулся и пошел на свет мерцавшей через дорогу вывески «24 часа». Магазин представлял из себя нечто среднее между продуктовым ларьком и поселковым клубом. Несмотря на безмолвие весенней ночи, здесь было людно. Бомжи и наркоманы, самые низшие разновидности ночной жизни, деловито и невнятно судачили возле прилавка, рвали зубами купленные здесь же беляши и пускали по кругу бутылку портвейна.

Устрашающе черные руки сжимали стеклянное горлышко, небритые подбородки сосредоточенно и ритмично двигались, глаза настороженно шарили по сторонам. Каждые пол минуты за прилавком попискивала микроволновка, согревшая очередной беляш. У продавщицы, отпускавшей сигареты, пирожки и алкоголь, было лицо человека, который уверен, что его уже ничто не может удивить, и который подкрепляет в себе эту уверенность ежевечерней поллитрухой. Мухин стал оглядывать витрину. Ассортимент небогатый, но, возможно, ему удастся прикупить что-нибудь к чаю. Вот лежат какие-то вполне приличные финтифлюшки с джемом. Дождавшись, пока продавщица продаст очередному полуночнику бутылку пива, Михаил стал в вопросительную стойку, потребовал две пачки «Винстона», и сразу же без перехода выпалил:

- Девушка, а у вас круассаны с какими начинками есть? - его голос прозвучал громко, и бомжи стали оглядываться на фраера, требующего посреди ночи сладенького.

- Чупа-чупс себе купи пососать - хихикнул кто-то, и чавкающая братия отозвалась хриплым гыканьем - Вот крендель! Хруассанов ему подавай.

Мухин, решив, что связываться не стоит, но и уйти сразу было бы малодушно, повторил свой вопрос продавщице – с какими наполнителями имеются круассаны.

- Какие ценники на витрине есть, такие и имеются - ответила продавщица, явно не намеревавшаяся погружаться посреди ночи в проблему многообразия начинок в выпечке. - У вас здесь лежат только клубничные - объяснил Мухин, - А ценники стоят еще на абрикосовые и с шоколадом. Посмотрите – есть ли с шоколадом.

- Я на склад не пойду - зыркнула на него продавщица - Прилавок на кого оставлю?

- Слушайте - начал раздражаться Мухин – Вы сами себе противоречите. Раз написано – значит, есть, так, кажется, вы сказали. Поэтому, принесите, пожалуйста, круассаны с начинкой «Шоколад».

- Берите клубничные, я искать не буд» – стояла на своем баба.

- Де-ву-шка.. Я не просил клубничные, я просил – с шоколадом.

- Ну и проси дальше - рассудила продавщица – У тебя вся ночь впереди.

Ругнувшись под нос, Мухин бросил купюру на прилавок, взял сигареты и отчалил к явному сожалению бомжей, настроившихся на бесплатное ночное шоу. Вслед ему отпустили еще пару шуточек, но Мухина они не задержали. Выйдя в ночь, которая показалась ему свежей и чистой после запаха беляшей, он посмотрел на часы и понял, что потерял в магазине еще пол часа. Наташа, наверное, уже волнуется, она же ждала его уже час назад, подумал Мухин, и тут же получил убедительный удар сзади по голове. Он не упал без чувств, а успел откатиться немного в строну от нападающего, и сразу же вскочил на ноги, готовясь к новому удару. Двое убегали от него, бежали резво и молча, но Михаил успел разглядеть их. Как он и думал, пара посетителей-бомжей из магазина, прельстившись на его кошелек и лоховство с круассанами, решили пощипать гражданина, покупающего плюшки посреди ночи. Если бы он отключился, они бы его обчистили. Сразу же накатила мелкая дрожь - от страха и ярости Мухина проняло и начало потряхивать аж до зубовного стука. К дому он подошел взвинченный, пару раз ошибся при наборе кода, и чуть не выломал кнопку лифта.

Заслушав шорох ключа в двери, Наташа появилась из спальни, радостно и робко улыбаясь и протягивая навстречу тоненькие руки. Сослуживцы Михаила вряд ли назвали бы его жену красавицей – слишком уж она была худощава на мужской взгляд. На ее по-восточному скуластом, немного истощенном лице блестели под выщипанными в ниточку бровями огромные глаза. Взгляд у Наташи был робкий, что вместе с ее прозрачностью и бледностью придавало ей слегка затравленный вид. Но было в ее тонкой жалкости что-то старомодное, вызывавшее в памяти образ Татьяны Лариной, что умиляло Михаила до слез, и заставляло его по нескольку раз за вечер прижимать жену к груди и звонко целовать в макушку.

Наташа сразу же заметила, что муж чем-то расстроен, и вопросительно приподняла ниточки бровей. Им с Михаилом не нужно было задавать друг другу вопросов, они хорошо изучили выражение лица своей второй половины. «Ничего страшного» - отмахнулся Мухин по-мальчишески беспечно – «Представляешь, сцепился с бомжом». Теперь, в теплом свете торшера и Наташиной улыбки произошедшее уже не казалось ему зловещим и трагичным. Он рассказал охнувшей жене о том, что случилось на улице перед магазином, дополнив свой рассказ незначительными, но забавными подробностями. Все еще сохраняя на лице огорченное выражение, Наташа, наконец, отправилась на кухню разогревать ужин, и, гремя тарелками, просила Михаила в который раз повторить историю его схватки с бандитами, которыми ей уже представлялись два несчастных бомжа. Потом они долго пили чай, закусывая его вместо некупленых круассанов привезенным из поездки в Эстонию душистым медом, который успел засахариться в банке, дожидаясь своего часа, но стал от этого только вкуснее.

… Та поездка в Эстонию стала для них чем-то вроде четырехдневного медового месяца. Они очень долго спорили и волновались – стоит ли им ехать, так как финансовая сторона жизни молодой семьи была слабой и непрочной. Но, рассудив, в конце концов, что большого ущерба от поездки в ближнее зарубежье не будет, да и нужно же как-то отпраздновать свадьбу, на которую они никого не пригласили, Миша с Наташей решились отправиться в Таллинн. Страна была выбрана быстро, точнее, выбирать не приходилось, потому что поездка в Эстонию меньше всего ударила бы по их карману. После череды визовых и финансовых волнений пришел черед других беспокойств. Накануне путешествия и без того осунувшаяся Наташа окончательно перестала есть и спать – ей казалось, что в этой поездке к ней будет привлечено повышенное внимание, которого она так боялась. Михаил успокаивал жену, говорил, что пока он рядом, с ней ничего не может случиться, что он не оставит ее ни на минуту, пытался шутить, но в результате сам начал переживать и сомневаться. В положенный срок, измученные и нервные, они сидели в поезде, глядя, как остается позади перрон. Ночью Наташа долго не могла уснуть – боялась, что одеяло, которое ей выдал проводник, сползет во сне, поэтому Михаил просидел до самой таможни на своей нижней полке, которая располагалась под Наташиной, то и дело вставая, чтобы успокаивающе похлопать ее по руке - разговаривать они боялись, чтобы не разбудить соседей. После прохождения паспортного контроля Наташа стала чувствовать себя спокойнее, и, наконец, задремала. Вдоволь налюбовавшись ее расслабленным лицом, Михаил тоже уснул…

Эстония подарила им радость анонимности – здесь они могли свободно перемещаться, не оглядываясь на окружающих, не боясь встретить знакомых. Наконец-то они почувствовали, что остались вдвоем. Молодые не могли себе позволить приобрести подарки родственникам и друзьям или сходить в приличный ресторан, поэтому большую часть времени провели на улицах, любуясь маленькими пряничными домиками старого города, который можно было обойти за пятнадцать минут. За четыре дня своего пребывания в Таллинне, они прочесали его центр триста раз вдоль и поперек и выучили, как им казалось, каждый его камушек и кирпич. Перед отъездом они приобрели две банки меда на местном рынке, и совершили последний торжественный обход Старого Города. Сейчас, прихлебывая чай с состарившимся медом, супруги радовались предстоящей поездке на озеро. Несмотря на поздний час, Михаил и Наташа не отправились спать, потому что оба чувствовали, что еще сильно взвинчены, и завалились на диван перед телевизором, рассеянно следя за мелькавшими на экране экзотическими красотками в тонких «веревочных» бикини, которые, рискуя потерять свои костюмы, резвились под солнцем какой-то южной страны. Наконец, почувствовав почти одновременно легкий успокоительный щелчок в голове, и окончательно расслабившись, супруги пошли на покой – Михаил разложил двуспальный диван, и, вернувшись за женой в гостиную, подхватил ее на руки и понес на супружеское ложе. Наташа улыбнулась ему и стала снимать платье через голову. Михаил наблюдал эту сцену сотни раз – и до сих пор не мог поверить.

Своему счастью.

Своему несчастью.

Если красота Наташи еще могла быть подвергнута сомнению, то ее исключительность – никогда. Когда его жена раздевалась, Михаила каждый раз посещало чувство нереальности, которое возникает, когда ты видишь то, чего не может быть.

Беда Мухиных явилась к ним в образе самого обычного рыбьего хвоста, который составлял нижнюю часть туловища Наташи. На кровати перед Михаилом лежала наполовину женщина, наполовину русалка.

Вот почему Мухины не пригласили друзей на свою свадьбу. Вот почему сослуживцы Михаила ни разу не видели его горячо любимую Наташу. Знакомство друзей и родственников с женой-русалкой не входило в планы Мухина. Наташа целые дни проводила в квартире, и выходила из дома только в коляске, управляемой мужем, плотно замотав ту часть тела, где у обычного человека должны быть ноги. В таком виде она производила впечатление тихой девушки-калеки, отправившейся подышать воздухом в компании заботливого родственника. Все немногочисленные внешние связи семьи чутко проверялись и контролировались во избежание утечки информации. Даже вездесущие бабушки, которыми был полон подъезд Мухиных – и те давно утратили интерес к «калечной», как они называли Наташу, и ее мужу – уж больно те были необщительны. Старые приятели Михаила, которые знали, не заходили «на огонек» к молодой семье - смущались их горем, и постепенно отношения с друзьями, не подпитывавшиеся гостеприимством, сходили на нет. Михаил и Наташа жили в одиночестве, не имея возможности заводить доверительные отношения с кем бы то ни было, и тем сильнее они привязывались друг к другу. Молодые постоянно испытывали чувство беспокойства из-за того, что их могут разоблачить, поставить перед кинокамерами на потеху всему миру, и навсегда лишить покоя.

Но, между тем, не прав был бы тот, кто назвал бы Мухиных несчастными. Михаил с Наташей легко переносили все тяготы своей изолированной и небогатой жизни, потому что у них была своя цель. Свет и надежда маячили вдалеке, но были вполне реальны – где-то в далеком Нью-Йорке, а точнее, рядом с Нью-Йорком, творил свое врачебное дело в клинике «Medis» профессор Майртон. Про этого доктора ходили легенды – за годы своей врачебной практики он разлучил с помощью скальпеля не один десяток сиамских близнецов. Именно он, единственный из всех хирургов, готов был взяться за операцию по превращению русалки в женщину, или, проще говоря – сделать из Наташиного хвоста две обычные человеческие ноги.

 

Михаил познакомился со своей женой в больнице, куда его направили чинить компьютер. Он увидел ее на площадке возле лифта, где она терпеливо дожидалась в своей коляске, одетая в застиранный балахон, пока кто-нибудь из проходящих мимо нажмет для нее кнопку вызова. Мухин понял, что заберет ее отсюда, еще когда они спустились вниз всего на три этажа. Наташа, действительно, переехала к Мухину уже через несколько дней после их знакомства. Ее будущий муж собрал в рекордно короткие сроки все необходимые справки для выписки, и вытряс душу изо всех врачей, расспрашивая их, чем кормить Наташу, какие лекарства ей необходимы и как за ней ухаживать. Российские эскулапы, после многодневных упрашиваний и хождений Мухина по инстанциям, выписавшие Наташу под его ответственность, долго отговаривали пылкого влюбленного от необдуманного поступка. «Подумайте, стоит ли вам связывать свою жизнь с инвалидом. Ведь вы еще так молоды» - часто слышал он во врачебных кабинетах.

Не считаясь с канонами мифологии и объясняя любые проявления жизни с помощью безапелляционных научных категорий, доктора отказывались видеть в Наташе русалку и поставили на ней клеймо неизлечимо больной. «Еще в утробе матери, из-за неправильного положения плода у нее срослось межножье. К тому же ситуация усугубляется тяжелым случаем кожного заболевания. Это безнадежный случай» - твердила ему пожилая доктор, тыкая в лицо влюбленному Наташиным флюорографическом снимком, отрицающим, по ее мнению, факт существования каких бы то ни было сказочных персонажей. Но Михаил, даже в мыслях не допускавший отказаться от своей невесты, твердо стоял на своем: Наташа – не больная, она русалка. И она должна жить с ним, а не в больнице. И доктора сдались, разрешив ему забрать Наташу к себе, и дав напоследок Мухину простую исчерпывающую консультацию – «Кормите ее, как обычно. Лекарств ей не нужно. Почаще гуляйте с ней на свежем воздухе и всем физическим нагрузкам предпочитайте плавание». Летающий от счастья Мухин старался быть заботливым супругом, посвящая все свободное время уходу за своей женой – каждый день гулял с ней в парке, толкая ее коляску перед собой, собственноручно купал в ванной и носил по дому на руках. Планы, которые при этом вынашивал Михаил, были невероятны и амбициозны – он поклялся себе, что его Наташа будет ходить, чего бы это ему не стоило, и с рьяностью влюбленного принялся воплощать свои планы в жизнь – обивал пороги самых известных клиник, водил жену на прием к светилам отечественной хирургии. Но все было без толку – Наташу везде признавали безнадежно больной.

Отчаявшись найти поддержку у российских докторов, Мухины обратили свой взгляд к западной медицине. Тогда-то и появился в жизни Наташи и Михаила профессор Майртон. Имя этого хирурга к тому моменту гремело уже на весь мир. Именно он провел в 91 году операцию по разделению братьев, мало того, что сросшихся головами, так и еще имевших одну печень на двоих. Чудом после такой операции считается, если выживет хотя бы один ребенок. У Майртона выжили оба, и через какое-то время смогли стать обычными детьми. Фотографии этих близнецов украшали в то время обложки многих журналов, а за работой удивительного профессора следил, затаив дыхание, весь мир. К нему-то и обратился за помощью Михаил, написавший профессору письмо, в котором попросил его сделать невозможное – прооперировать его Наташу. В конверт Мухин, надеющийся на чудо, вложил рентгеновские снимки хвоста своей жены.

И чудо произошло - профессор сухо согласился на операцию, назвав в обратном письме сумму своего гонорара и охарактеризовав случай Наташи, как «весьма любопытный». Михаил, еще давно уверовавший в талант Майерса, пожелал тому крепкого здоровья, потому что осилить финансовые запросы профессора молодая семья смогла бы только через несколько лет, когда доктор окончательно состарится. Цены в клинике Майерса были таковы, что продажа квартиры Михаила, и даже квартиры его родителей, не решила бы проблему. Других ценностей, кроме жилья, у Мухиных не было, а на семью Наташи рассчитывать и вовсе не приходилось – все ее родственники были поголовно незажиточными сельчанами. «Сама из деревни, все предки на свежем воздухе выросли, а болеет, как из ядерного реактора» – сокрушалась Мишина мать. Она все не могла взять в толк, зачем ее сыну жена-русалка, и часто дома тайком вздыхала с мужем над неправильно сложившейся, на ее взгляд, судьбой Миши. Невестку свою она побаивалась – видимо, какой-то ген двуногости советовал ей держаться подальше от человека-рыбы. Но навещала молодых Вера Гавриловна исправно и помогала им не только советами. Благодаря ей Михаил и Наташа прилично питались, добавляя к своему рациону непосильное для них парное мясо и разнообразные фрукты, которые ненавязчиво и регулярно поставляла им Мишина мама. Все свои деньги молодые неизменно откладывали на предстоящую операцию, и по истечении трех лет стало понятно, что большая часть пути к Америке пройдена – на счету у них находилось более половины необходимой суммы. Собирать деньги предстояло еще два года…

 

Утром, выкатив коляску с Наташей на лестничную клетку, Михаил нажал кнопку лифта и улыбнулся. Наконец-то они едут за город, и этот день будет принадлежать только им. Они будут любоваться природой и друг другом, есть привезенные из дома бутерброды и смеяться. А вечером сядут, обнявшись, у костра и будут долго смотреть на огонь, прижимаясь друг к другу и немного грустя от того, что этот день подходит к концу. По дороге домой, порозовевшая после купания Наташа начнет дремать, положив прохладную руку к нему на колено. Возле дома им не достанется места на парковке и они не успеют к вечерним новостям. Все будет как всегда, и им не нужно, чтобы этот устоявшийся и много раз проверенный сценарий изменялся.

Выбираться на озеро каждые выходные у Мухиных не получалось – то Наташа чувствовала себя не очень хорошо, то у Мухина нарисовывалась срочная халтура, способная еще немного приблизить их к Америке. Оттого еще более радостными бывали эти редкие дни, когда они ехали на озеро. Михаил еще несколько лет назад присмотрел это уединенное место подальше от любопытных отдыхающих, где Наташа могла спокойно поплавать. Озеро в этом месте врезалось в берег маленькой бухточкой в форме корявого сердечка. Бухточку молодые между собой называли «Мыском Надежды» и проводили здесь самые лучшие часы своей семейной жизни. Наташа в этих поездках преображалась, чувствовала себя спокойно и уверенно, не боясь, что кто-то придет на нее поглазеть. Здесь ей не нужно было скрывать свой хвост – полюбоваться на него могли только птицы и бабочки.

На каждый их пикник Михаил неизменно брал с собой бумагу карандаши, однажды твердо вознамерившись увековечить образ Наташи в рисунке, но ни одна из его работ так и не была доведена до конца. Наташа хихикала, картинно закрывала лицо руками, так что Михаил, умолявший ее посидеть спокойно, в конце концов не выдерживал, подбегал к ней, и покрывал ее ладони многочисленными поцелуями. Наташа называла его «мой импрессионист» и начинала в шутку душить своим голубым шарфиком. Эта возня на песке наполняла их азартом, толкала в объятия друг друга, и еще долго над озером разносились отзвуки их смеха. Карандаши бесследно тонули в песке, бумаги относило ветром в воду, и портрет каждый раз оставался незаконченным. Насмеявшись вдоволь и отряхнув песок с одежды, Мухины начинали оглядываться по сторонам, и, убедившись, что окрестности безлюдны, приступали к святая святых своей поездки – купанию. Наташа снимала свитер, одетый на голое тело, чтобы избежать возни с бюстгальтером, и, оглядевшись последний раз вокруг, разворачивала плед, которым были обернуты ее – нет, пока, увы, не ноги, но Мухины верили, что в один прекрасный день под пледом обнаружится не злополучный хвост, а две прекрасные стройные человеческие конечности. Все их усилия, превращенные в деньги, медленно но верно вели Наташу к заветной операции.

В озеро Наташа любила заходить сама – ползла на животе до кромки воды, плескала себе немного в лицо, обтиралась по пояс, и, осторожно подтягиваясь на руках, заползала на достаточную для плавания глубину. Почувствовав полный контакт с водой, она делала пару сильных махов, которые относили ее подальше от берега, и, махнув Мухину рукой, в какие-то два счета доплывала до середины озера. Отдыхающие на противоположном берегу могли видеть только голову молодой купальщицы, но плыть к незнакомой девушке через такое большое расстояние было под силу только очень опытному пловцу, поэтому заигрывать с Наташей они не решались. Тем лучше было для них, потому что как знать, хватил бы их удар или нет, если бы, подплыв к девушке, они прикоснулись бы ненароком под водой вместо ожидаемой гладкой ноги к рыбьему хвосту. Совершив марш-бросок на середину озера и замерев там ненадолго, лежа на спине, Наташа делала пару кувырков через голову и плыла обратно в сторону мужа, ждущего ее на песке у кромки воды и чутко следящего за всем происходящим вокруг. Следующая часть заплыва предназначалась исключительно для Михаила, который обожал смотреть на то, что выделывала в воде его жена. Начиналась феерия купания – Наташа подпрыгивала в воздух, молотила по воде хвостом, поднимая фонтаны брызг, делала немыслимые пируэты, сохраняя при этом на лице безупречную улыбку профессиональной пловчихи-синхронистки, которая не может вынырнуть из воды с перекошенным лицом, и судорожно хватать ртом воздух. Иногда сквозь завесу сверкающих на солнце капель проглядывал хвост, на месте которого через долю секунды оказывалась голова, и издалека могло показаться, что в воде бьются насмерть человек с огромным лососем. Это было настоящее шоу, по силе воздействия на зрителя сравнимое только с Ниагарским водопадом. В мощи и страсти движений Наташи, в ее призывных криках звучали отклики неудержимых природных стихий. В воде она была настоящей русалкой, чувственной и опасной, способной увлечь обманом на глубину заблудившегося путника. Глядя в такие минуты на гибкий Наташин хвост, бьющий по воде, Михаил чувствовал что-то похожее на сожаление – года через два его жена станет обычной женщиной, и ее мифологические чары развеются. Накупавшись вдоволь, Наташа выбиралась на берег, где Михаил подхватывал ее под мышки и, прикрыв полотенцем, нес к разложенному неподалеку покрывалу одеваться. На берегу Наташино сказочное очарование исчезало, и теперь Михаил держал на руках жалкую, дрожащую от холода женщину, держал, как огромную, только что выловленную из воды рыбу. На суше Наташа сидела какое-то время молча, стараясь избавиться от остатков той опустошенности, которая наступала у нее каждый раз после купания. Потом она жадно приступала к еде, и, окончательно повеселев, долго разговаривала с ним обо всякой ерунде, привалившись к супругу плечом. Эти дни, проведенные на озере, были самыми счастливыми в жизни молодой семьи.

 

В понедельник Мухин, непростительно проспав на работу, решил пожертвовать частью семейного бюджета на поездку в такси. Водитель пойманного им автомобиля, судя по всему, причислял себя к касте избранных – передвигающихся на колесах, и потому на всех пешеходов смотрел если не свысока, то с некоторой жалостью. Его мир, увиденный им из окна машины, был грязен и пылен, а в голове водителя сосуществовали миллионы избитых штампов, которыми он мастерски оперировал в своей речи. Твердо решив донести до пассажира идею о своей исключительности, водила говорил с Мухиным безапелляционным тоном и каждую свою фразу бросал веско, как заколачивал. Абсолютная уверенность шофера в том, что он – мерило мудрости, и его полное нежелание слушать собеседника позволили Михаилу думать о своем, не вступая в разговор. Решив для начала расставить экономические акценты, водитель начал свой монолог с подробного рассмотрения своего финансового положения.

- Я не жалуюсь, хорошо устроился. Работа прекрасная и платят прилично. А то, что деньги за проезд беру, так это никогда не лишнее, я сыну еще отправляю. В Новосибирск. У вас вот дети есть?

- Нет – ответил Миша – и водитель, присудив себе, видимо, еще одно очко, продолжал – Дети, это то, зачем стоит жить.- и, подумав, добавил – И работать.

- А кто рано встает, у того и деньги будут – развивал он свою мысль. - Вон самые приличные пассажиры всегда с семи до девяти, а потом, около десяти – уже поплоше. Ходили бы на работу с утра, успевали бы больше и зарабатывали бы приличнее.

Машина встала на светофоре и водитель неодобрительно уставился на огромную рекламу бытовой техники. На гигантском панно, каких сейчас в городе висели сотни, был изображен смурной здоровяк, под которым расположилась надпись «Масик, я хочу эту плазменную панель!». Оторвавшись от созерцания панно с последним миганием красного цвета светофора, водитель процедил: «Масик, тоже мне..».

- Я вот как считаю – веско продолжил он, и помолчал, чтобы обозначить паузой важность своего заявления – Я вот, молодой человек, сколько езжу, кого только не вожу, и насмотрелся всякого, и чего только не бывало. И про отношения между мужчиной и женщиной я вот что могу сказать - если парень какой и девушка его друг друга называют не по имени, то толку от такой любви не будет никакой.

- В смысле? – в меру вежливо обронил Миша.

- Ну, вот зовут тебя, к примеру, Ваня, а ее, допустим, Лена – так и называйте друг друга Ваня и Лена… Куда прешь??.

- Так вот – медленно доносил свою идею водитель – Как вы там ни дружите, как вы там не любитесь, а все эти прозвища и клички – не от бога, а от лукавого. Другой начнет своей крале звонить – чего только не наслушаешься – и пупсик она у него, и шмупсик, и зайчик, и рыбка и лягушоночек. А он у нее – крольчоночек, хрюша и снусмумрик какой-нибудь. Только я обратил внимание еще давно – у всех моих знакомых, которые так друг друга называли, ничего путного не выходило – поживут вместе какое-то время и разбегутся. Непрочные эти отношения, которые с «зайчиками» и с «кошечками». Почему – не знаю. Только я заметил, что несерьезно все это. Есть у тебя имя, им и зовись, а кто «мышкой» свою вторую половину называет, у того она долго не продержится, сбежит тихо, как мышка. . Видно, недостаточно сильно он ее любит, если ему еще нужно к ее имени всякие «кошки-мышки» добавлять. Сам в себе сомневается, вот и сюсюкает с ней – «киска» да «зайка»..

Интересная мысль – очнулся ненадолго Михаил. Даже такой придурок, оказывается, может выдать экстравагантное суждение. Бред, конечно, но что-то в этом есть. Как он сказал – «кто любит по настоящему, тот не станет приукрашать имя своего любимого и выдумывать ему всякие разные ипостаси»?. Занятно. Ну а как же, например, моя Наташа, мой «малыш»? Кто скажет, что я ее не люблю? Или, что она не любит меня? Для меня «малыш» - это не желание подстегнуть свои чувства, это дань моей любви, моей искренности. Для меня Наташа, действительно, больше, чем просто «Наташа», она – мой «малыш», «солнце» мое. И Михаил вернулся мыслями к Наташе. Еще каких-то пару лет, и у них будет достаточно денег для того, чтобы заплатить первый взнос за лечение в американской клинике и купить билеты в Штаты. Всего пару лет отделяет их от счастья. А хотя – разве можно сказать, что они несчастны сейчас? Они всегда рядом друг с другом, у них нет секретов друг от друга. Да, они не очень богаты, но это тоже временные трудности. Да и не так уж и важны деньги, в конце-концов.

Вся жизнь молодой семьи проходила в режиме жесткой экономии и постоянных переживаний по поводу неразумно потраченных денег. Мухин хлопотал, как белка накануне осени, выжимая все возможности из своей работы и хватаясь цепко за любые дополнительные заработки - засиживался в офисе допоздна, брал работу на дом. Не брезговал Михаил халтурить и в рабочее время. Будучи искренним и честным человеком, он не мог выработать иммунитет к этой процедуре и каждый раз этот обман приводил его на какое-то время в состояние душевного дискомфорта, а иногда и депрессии. Он успокаивал себя тем, что это ненадолго, что это всего на каких-то пару лет, и что главное – не попасться за это время, не проколоться на чем-нибудь, а остальное его не должно волновать. «Два года, два года», читал он в таких случаях про себя свою неизменную мантру – и брался за халтуру. Не халтурить Мухин не мог – каждая нечестная копейка, так же, как и ее законные товарки, была еще одной маленькой ступенькой на пути к Америке. Туда, где Наташу ждали доктора, способные совершить чудо. Наташа корила Мухина принесенными им маленькими подарками, которые он иногда дарил ей, и уверяла его, что в состоянии прожить без косметики и лаков для волос. Но Михаил твердо стоял на своем – его жена должна быть ухожена. Хоть какое-то косметическое разнообразие должно присутствовать в жизни молодой женщины. Часто он утаивал от жены настоящую стоимость принесенной им помады, пользуясь тем, что у нее нет возможности ходить по магазинам. Один раз Мухин прокололся на каком-то принесенном им заграничном тюбике, не зная, что Наташа видела его пару дней назад в телемагазине. Тогда они даже слегка поссорились – жена заявила, что чувствует себя неудобно из-за дорогих подарков, а Мухин ответил ей жестче, чем обычно. Каждый стоял на своем и какое-то время молодые дулись друг на друга.

Наташа не могла работать – несколько раз пыталась заняться продажей по телефону товаров различных жульнических фирм, но дело неизменно заканчивалось полным провалом. Товар у Наташи никто не брал, в результате чего Мухины периодически становились обладателями больших партий то глистогонного чая, то «супер-краски», «неподвластной влаге» и прочих бесполезных вещей. После своих неудачных предпринимательских попыток Наташа стала переживать еще сильнее, осознав, что сидит на шее у мужа плотнее, чем ей казалось. Она не могла добавить к семейному бюджету ни рубля, и потому еще сильнее старалась угодить мужу в быту – готовила разнообразные блюда из дешевых продуктов, научилась «незаметно» штопать носки и сооружать себе маски и лосьоны из подручных средств. Семья не жила впроголодь, но очень боялась оступиться на какой-то трате – их финансовое положение балансировало на грани «только-только хватает». Потому из одежды у Мухина были только четыре рубашки и два свитера, один из которых всегда находился на нем, а другой в это время сушился после стирки. Венчал его «одежную» пирамиду костюм для особых случаев.

Два последних года сбора денег прошли для них без особых событий. Михаила повысили на работе, так что срок ожидания сократился еще на несколько месяцев. По вечерам они с Наташей все чаще замолкали посреди разговора, понимая, что событие, которое так долго казалось им пусть и выполнимым, но каким-то нереальным, надвигается на них все быстрей, так что теперь, вблизи, уже можно почувствовать на своем лице дыхание перемен. Они вели активную переписку с клиникой профессора Майерса, оформляли визы, поэтому не думать о предстоящей поездке у них уже не получалось.

Наташа стала часто просыпаться по ночам, заработала себе из-за этих, пусть и радостных переживаний, бессонницу. Михаил же, наоборот, с каждым днем исполнялся спокойствия и уверенности, как человек, идущий навстречу неизбежному. Подлетая к Нью-Йорку на самолете, и смотря на огни Большого Яблока, рассыпавшиеся внизу, он испытал что-то вроде чувства отрешенности. Важная часть его жизни осталась позади, но думать о ней сейчас не хотелось. Заглядывать в будущее не хотелось тоже. Спокойно, и даже со стороны как будто равнодушно, как профессиональная прислуга, он занимался всеми формальностями, необходимыми для совершения операции, общался с врачами, подписывал документы и смотрел на то, как тают их деньги. Он много раз наблюдал в кино излюбленную сцену кинематографа – заботливый супруг, сидящий в коридоре больницы, поднимается навстречу выходящему из операционной врачу с вопросом: «Как она?», и на лице его читается гамма чувств от полного отчаяния до робкой надежды. «Какое будет у меня лицо в палате ожидания?» – думал Михаил. «Стану ли я ходить, раскачиваясь из стороны в сторону, или сяду прямо с отрешенным видом, и не буду реагировать на вопросы окружающих? Удивительно, что накануне самого важного события своей жизни меня хватает только на то, чтобы размышлять – как я буду смотреться возле операционной». Но сколько он потом не возвращался мыслями в тот день, все равно не мог вспомнить – что он чувствовал в самый ответственный момент своей жизни, когда из дверей операционной, где была Наташа, показался хирург в голубой шапочке и сказал, что операция прошла успешно.

Зато он прекрасно помнит, как поправлялась Наташа, как вместо гримасы боли на своем лице она стала встречать его улыбкой, когда он приходил навещать ее в больнице. И, наконец, в тот день, когда Наташа сказала ему просто и смущенно: «Ты знаешь, Мишенька, а ноги больше не болят», он пришел к себе номер в дешевом отеле, и заплакал некрасиво, уткнув лицо в дрожащие ладони и ощущая щетину на своих щеках, как счастье. Все ужасы безденежья и продолжительного лечения были позади. Они с Наташей совершили невозможное – их нечеловеческие усилия принесли результат, о котором они не могли и мечтать. Наташа будет ходить, она станет притопывать ногой, обутой в модный ботинок на высоком каблуке, выходя из дома, и вытирать ноги о коврик, возвращаясь в квартиру. Тысячи незамысловатых ежедневных мелочей, которые для других – нечто само-собой разумеющееся, всплывали в памяти Михаила, он перебирал их мысленно, и рисовал в своих мыслях колготки, чулки, туфли – все эти женские нарядные глупости, которые Наташа сможет теперь одеть теперь ноги…

 

Эпилог.

27 июля 20.. года Иван Карелов направлялся посидеть в небольшой, но очень уютный паб, не имея особых целей. Приятели, которых он заранее обзвонил, не дали вразумительного ответа, во сколько они к нему присоединятся. Непонятно так же было, кто одержит победу в матче между «Динамо» и «Спартаком», который будут транслировать вечером в пабе. Прогнозов по поводу предстоящего времяпровождения у Карелова не было, поэтому он решил просто занять свое излюбленное место в конце зала и предоставить вечеру идти так, как тому вздумается. До матча оставалось еще сорок минут, и Карелов занялся первой за вечер кружкой пива. В этом баре он чувствовал себя очень по-европейски, здесь пиво наливали не литрами, а пинтами, официанты были дружелюбны, а отдыхающие девушки – деловиты и самостоятельны, и не нацеливались на каждого входящего в надежде, что он станет для них спонсором на предстоящий вечер. Посетители, в большинстве своем молодые, респектабельные и стильно одетые, заказывали столики заранее, и даже намек на драку ни разу не оскорбил репутацию этого заведения. Пока что Иван был единственным посетителем в кафе, если не считать пижона, устроившегося за барной стойкой с каким-то пошлым коктейлем. «Педик, что ли» – вскользь подумал Карелов, и сразу же, будто услышав эти оскорбительные мысли, парень завозился на месте и повернулся к Карелову, уставившись на него в упор. «Точно, пацан-то неправильный» - убедился Карелов, - «Повезло мне, ничего не скажешь». А тот уже шел к нему за столик, широко улыбаясь и растопырив руки в полу-объятии.

- Мухин! Ну, ты даешь! – закричал Иван – Я думаю – что за кекс сидит с соломинкой!

- Привет, Вань. Я присяду?

- Давай, валяй, я пока один.

- Я тоже.

Они потрясли друг другу руки так, что у Мухина пролился коктейль, долго скрипели стульями и глупо улыбались.

- Ты где пропадал-то? – поинтересовался Карелов.

- В Нью-Йорке.

- Ого. Ну, я смотрю, ты там, вроде, нормально устроился. Вон, мамон какой отрос. Видно, что не голодал – пошутил Карелов.

- Это я после их еды все не могу прийти в форму – пожаловался Миша. – Ел там всякую дрянь – гамбургеры да сосиски в булках. Вскоре понял, что пополз в разные стороны. Так, представляешь, есть эту их ерунду перестал, а похудеть до сих пор не получается.

Карелов отхлебнул пива, исподтишка оглядывая Мухина поверх кружки. Неудивительно, что он не узнал Мишу, и дело было не том, что тот снял, наконец, свой джемпер, с которым раньше был неразлучен. Мухин, действительно, заметно поправился, и это ему совершенно не шло, не вязалось с образом мальчика-колокольчика, к которому привыкли в «Алгоritmе». Теперь он выглядел на несколько лет старше, какая-то основательность оформлялась в его щеках, и было понятно, что образ Миши в ближайшее время явно дополнится вторым подбородком, а живот, если не принять меры, станет доминировать в фигуре Мухина. Если добавить к этому новую, несвойственную ему ранее манеру одеваться, то надо сказать, что изменился Мухин изрядно. Парадоксально, но в своем неизменном свитере, одетом на одну из четырех рубашек, Михаил производил впечатление более современного человека, чем сейчас. Теперь же перед Кареловым сидел какой-то розовощекий увалень в модных шмотках.

- Ничего, в России похудеешь – успокоил приятеля Крелов. Так ты, значит, в Америке отсиживался. А мы-то думали – куда же наш Мухин сгинул, когда уволился? Ты там на работу, что ли, устроился?

- Да как сказать – приходилось и работать.

«У него же какие-то проблемы с женой были» – вспомнил Иван, - «Они, действительно, собирались в Америку».

- Слушай, у тебя же жена болела, так вы из-за нее ездили? – спросил он.

- Да, из-за нее.

- Ей помогли? Ну, в смысле – выздоровела она?

- Выздоровела – поднял глаза от стакана Михаил.

- Ну, чтоб все у нее было хорошо. Давай за твою жену.

Бывшие коллеги чокнулись под звуки позывных начинающегося матча, и с этого момента поговорить толком им больше не удалось – паб к тому моменту был уже полон болельщиков, пришедших за кружной пива поддержать «Спартак», и Мухин с Кареловым тоже втянулись в просмотр матча, азартно понукая футболистами, как будто те могли их слышать. Через несколько минут к ним присоединились приятели Карелова, с которыми Мухин, как ни странно, вскоре оказался на короткой ноге. Вечер прошел весело и непринужденно, как это часто бывает с вечерами, не испорченными определенными планами, которых надо придерживаться. Все вскоре оказались пьяны, и рассказывали наперебой анекдоты, не стесняясь перебивать собеседника. Счет, который составляли только пиво и примитивные закуски, тоже не испортил настроение отдыхающих. Иван Карелов отправился домой, довольный сегодняшней спонтанно образовавшейся вечеринкой и встречей с Мухиным. Перемены, произошедшие с Михаилом, конечно, не очень его красят, но в целом Мухин остался таким же хорошим парнем, которым его помнил Иван. И только подъезжая уже к дому, Карелов осознал, в чем заключалось главное несоответствие созданного им образа Мухина его подлиннику – Миша Мухин, впервые за все время, которое его знал Карелов, напился пьян. И еще он совершенно не спешил домой.

Несмотря на приятное впечатление, оставшееся от встречи с Мухиным, Карелов не имел в мыслях поддерживать с ним связь, и потому был немного озадачен, когда на исходе следующей недели Миша позвонил сам с предложением посидеть все в том же баре. Поколебавшись пару секунд (не денег ли надо прохиндею), Карелов воскресил в памяти образ непривычно хорошо одетого Мухина, который успокоил его – и согласился, тем более что планов у него на выходные, как обычно, не было. Но успокаивал себя Карелов напрасно, потому что, придя на встречу с Мишей, понял, что тому нужно кое-что похуже денег. Мухину нужно было поговорить. Не просто поболтать часок за кружкой пива, а именно поговорить в самом пошлом смысле этого слова, со всеми неприятными атрибутами этого времяпрепровождения – пьяными слезами, проливанием пива на стол и запахом перегара в лицо собеседнику. На исходе первого же часа выяснилось, что истинная причина, вынудившая Мишу к пьяным излияниям, банальна и неинтересна – Мухину изменила его драгоценная жена Наташа. Изменила некрасиво и анекдотично, приведя своего любовника в дом в отсутствие родного мужа. Михаил долго вздыхал, неумело матерился, что совершенно ему не шло, и истерично рассказывал Карелову, что давно обо всем догадывался, но не имел на руках достаточно доказательств для серьезного разговора. Он пересыпал свою речь штампами типа «я все для нее делал», и «чего ей только не хватало» и даже назвал свою жену пару раз сукой. Карелов, догадывающийся, что вечер его пропал, задумчиво тянул пиво и старался слушать Мишу в пол уха, чтобы не затосковать окончательно. А Мухина, решившегося, наконец, на откровенность, уже было не остановить. Он пространно докладывал Ивану, как начал догадываться об измене жены и что почувствовал в тот момент, когда узнал правду. Как долго боялся с ней поговорить и надеялся, что все обойдется, и его жена забудет своего нового приятеля.

Конечно же, такой хлюпик, как Мухин, не смог собрать волю в кулак и надавать обоим хорошенько, а нашел окольный способ выпустить свой гнев и негодование – обрушить их на голову несчастного Карелова. Страдая невероятно от этих излияний Миши, Иван напился бесповоротно, до икоты. Он чувствовал, что если не прекратит дуть пиво, то его начнет тошнить и что больше заказывать, пожалуй, не стоит. Но, видимо, момент, когда нужно было остановиться, был упущен, потому что в голове у Карелова предательски зашумело, предвещая бурю похмелья на следующий день.

- И ты понимаешь, я пять лет, слышишь, пять лет мечтал ее трахнуть – и зачем? Зачем, спрашивается, я ухаживал за ней пять лет, как последний идиот – чтобы она мне какого-то козла в постель приволокла?» – жаловался Мухин. Потом хватался за пиво, и после краткого перерыва продолжал:

- Ты извини, брат, что я все тебе это вываливаю, но друзей у меня, если честно, практически нет, а после Америки и те, что были, забылись. А тебе я всегда доверял, еще, помнишь, когда мы вместе работали».

«Будь проклят тот час, когда этот придурок узнал меня здесь в баре» – в унисон нытью Мухина мысленно причитал Карелов. Пять лет, он, видите ли, ухаживал за своей женой – и ни разу с ней не переспал». Почувствовав, что осмелел от злости окончательно, он посмотрел в глаза Мухину взглядом, в которую вложил всю решительность, на которую был способен, и просто и честно заявил:

- Миш, мне пора домой.

Как ни странно, этот простой прием оказал благотворное действие на Мухина, который, поняв, что терпение его приятеля закончилось, тоже засобирался, и даже заплатил за пиво. Радуясь, что ему удалось довольно безболезненно отделаться от обманутого Миши, Карелов попрощался с ним довольно тепло и почти искренне начал оправдываться:

- Ты, прости, но мне и правда пора – Люся бесится, я ей обещал, что только на часок… Но мы с тобой еще тут посидим, в следующие выходные, ладно? Ты звони.

- Да о чем ты, ты сам прости – суетливо бормотал Миша – Я же знаю, какой пьяный бываю, мне пока пулю в лоб не пустишь – не заткнусь. Они беззлобно попихали в плечо друг дружку и пошли ловить такси каждый в свою сторону.

В машине пьяненький Карелов почувствовал что-то вроде сострадания к Мухину.

- Интересно, он что, к жене своей поедет, что ли, или кантуется где - лениво думал он, не подозревая, что так и не услышал и никогда не услышит от Мухина самого главного.