Последние часы в раскаленном Петербурге тянулись мучительно медленно. Над отшлифованным миллионами шин асфальтом понималось легкое знойное марево. Из крана бочки с квасом медленно сочились янтарные капли, образуя на земле лужицу. Голубь, ковылявший мелкими шажками у наших ног, перешел ее вброд и направился дальше, оставляя на пыльном тротуаре цепочку мокрых тающих следов. Юнец с подведенными черным глазами и перехваченными лентой длинными волосами дискредитировал на глазах немногочисленной кучки отупевших от жары зевак известную песню, распевая ее противным фальцетом. Его друзья, усевшись рядком на корточках у ног музыканта, задумчиво слушали. Воздух струился и дрожал.

Мы с Лерусиком вылетели из Москвы сегодня рано утром, не успев привести себя в порядок, и целый час суетливо прихорашивались в самолете, чтобы достойно выглядеть на важной встрече. Нас, как самых хорошеньких в фирме, любят гонять по всей России по всяким пустякам. Вот и сегодня мы приехали в культурную столицу только для того, чтобы принять участие в двухчасовом семинаре по финансам, на котором мы представляли свою фирму перед провинциалами, съехавшимися сюда со всей страны. Ведущий семинара в течение двух часов методично вытряхивал из нас душу, в который раз рассказывая допотопные истины и требуя принять участие в каких-то глупых ролевых играх и конкурсах. Одним словом, первая половина дня в Петербурге пропала зазря. Сейчас мы сидели под зонтиком в кафе на Чернышевской, время от времени задумчиво опрокидывая внутрь слабоалкогольные коктейли. Лера прижимала к нагретой щеке холодный стакан и отирала мелкие росинки пота, выступавшие на верхней губе. До поезда оставалось еще три часа. Солнце беспрепятственно грело через зонтик, под которым прятался наш столик, плавило лед в коктейлях, выкручивало листья анютиным глазкам в вазочке.

Мы думали о теории относительности Эйнштейна (жара, усталость и вынужденное ожидание способны сделать три часа бесконечными) – и в который раз перечитывали плакат, нарисованный от руки на листе ватмана. Плакат держали чьи-то сухонькие руки, а остальные части тела владельца объявления проступали черным силуэтом за бумажным листом. Изредка, когда руки уставали держать плакат высоко, мужчина опускал его, являя нам свою седоватую голову в соломенной старорежимной панаме, и уже через несколько минут транспарант снова взмывал вверх.

Плакат был, безусловно, примечательный. Аккуратно, с помощью школьного трафарета, нанесенные буквы. Лаконичный слог. Жизнерадостная цветовая гамма.

 

Экскурсия-миниатюра

«Предметы серебряного века»

В ходе увлекательной экскурсии вы сможете увидеть

предметы быта русских поэтов!

 

Частная коллекция личных вещей русских поэтов на улице Рубинштейна!

5 минут пешком от ст. м. Чернышевская.

Сегодня и каждый день экскурсию для Вас проводит

гид, ученый-литературовед

Александр Семенович Грицайло

 

ОПЛАТА ЭКСКУРСИИ ДОГОВОРНАЯ

ДЕТИ до 12 ЛЕТ – БЕСПЛАТНО

 

Мужчина пришел к метро около часа назад, аккуратно развернул скрученный в трубочку плакат и теперь терпеливо держал его в поднятых руках, дожидаясь посетителей. Однако, несмотря на безусловную культурологическую ценность предложения и многообещающее «Оплата договорная», клиент не торопился записываться на экскурсию к пожилому чудаку.

- Чего только не бывает в Петербурге – усмехнулась Лерусик, задумчиво глядя на смирно стоявшего с листом бумаги в руках ученого-литературоведа.

Несмотря на жару, необычный мужчина был одет по полной форме – в светлый костюм-тройку, прекрасно гармонировавший с его соломенным головным убором. Судя по его виду, гражданин не тяготился небывало высокой температурой и был готов стоять, сжимая свое объявление с безответным призывом до скончания века.

- Интересно, кто-нибудь ходит на эту экскурсию? – вяло подала я реплику. Говорить было лень.

- Раз он здесь стоит, значит, на что-то надеется – решила Лера – Какие-нибудь люди с периферии, возможно, и не прочь посмотреть на личные вещи поэтов. Потом будут в своей Костроме рассказывать – видел канотье Мандельштама.

- Мандельштам не носил канотье – поправила я.

- Какая разница – откликнулась Лера – не канотье, так носовой платок.

- А не сходить ли и нам с тобой, Лерусик, приобщиться к прекрасному? – неожиданно для себя самой предложила я.

- Ты чего? – испуганно посмотрела на меня подруга – Голову напекло, что ли?

- А что такого? – честное слово, идея перестала казаться мне такой уж безумной – Мы с тобой, в конце концов, в Петербурге. И, повинуясь какому-то нелепому вдохновению, я начала убеждать Лерусика сходить на экскурсию:

– Моя бедная необразованная крошка – начала я - Петербург, это город, где история и современность идут рука об руку. Представляешь, этими вещами когда-то пользовали те, кого мы знаем только по школьной программе. Разве это неинтересно – послушать какие-то воспоминания о писателях, посмотреть на их вещи, в конце концов?

Размякшая от жары Лерусик томно сказала, что ей все равно куда идти и что смотреть, лишь бы недалеко.

- Написано же – «пять минут пешком». У нас к тому же до поезда еще три часа. Да и когда мы в следующий раз выберемся в Петербург! А так, смотри – экскурсия будет только для нас! – поднажала я.

- Да, только мы и личные вещи русских поэтов - вздохнула Лера – Учти, если он окажется маньяк, я тебя спасать от него не буду.

- Может, он на тебя набросится на первую. И выступать спасателем придется как раз мне – пошутила я.

Но старичок, разумеется, не смахивал на маньяка. Было в нем что-то трогательное, неуловимо петербургское, нечто такое, что внушало уважение и доверие. Маленькая бородка клинышком, грустные глаза в сеточке морщинок, костюм-тройка. Весь он был какой-то старомодно опрятный, этакий слегка побитый жизнью добрый доктор Айболит.

Когда мы с Лерусиком встали перед ним, он вытянулся по стойке смирно, и деликатно помалкивал, пока мы оценивающе созерцали его плакат. Наконец, решив, видимо, что мы созрели, старичок вежливо приподнял шляпу, и обратился к нам старомодно-изысканно:

- Милые дамы изволят посетить экскурсию?

- Изволим – с достоинством произнесла Лера.

- Уверяю вас, недовольных не было – принялся убеждать нас экскурсовод – Это замечательная экскурсия. Серебряный век русской поэзии. К тому же – интимно добавил старичок – В отличие от остальных петербургских музеев, все экспонаты, которые вы увидите на моей экскурсии, не находятся за стеклом. Вы посмотрите на них в обстановке, приближенной к реальности. Приобщитесь, так сказать, к истории.

- А что значит – «цена договорная»? – поинтересовалась Лера.

- Цена моей экскурсии определяется исключительно финансовыми возможностями моих гостей и их желаниями – довольно туманно пояснил старичок.

- То есть, мы можем заплатить, сколько хотим? – уточнила Лера.

- Именно так, милая девушка! – радостно подтвердил экскурсовод – Я не могу отказать лицам, желающим узнать побольше о серебряном веке русской поэзии, но не располагающим достаточными к тому средствами.

- И что же – вас никто до сих пор не надул? – изумилась Лерусик.

- Я же повторяю – недовольных моей экскурсией не было – старичок еще раз зачем-то поднял перед нами шляпу – Поэтому граждане всегда благодарят меня по мере своих возможностей. Если вас не затруднит, мы подождем еще чуть-чуть, пока не укомплектуется наша группа. Буквально несколько минут.

- О какой группе он говорит? – фыркнула Лерусик, когда мы отошли от старичка – Ему повезло, что хоть кто-то клюнул на его экскурсию – Чего, скажите мне, мы ждем?

Фальцетный длинноволосик истошно затянул новую песню. В сочетании с изнуряющей жарой его пение причиняло буквально физические страдания. С отвращением поглядывая на его патлы, я отметила интересный факт. В компании музыкантов и торговцев, толкающейся вокруг метро, наш экскурсовод был свой. Каким образом я пришла к этому умозаключению, было непонятно, ведь гид не перекинулся ни с кем ни словечком, ни взглядом. Похоже, на этом пятачке сложилась какая-то система отождествления, которая, как лакмус, позволяла отделять причастных от непричастных.

Через несколько минут выяснилось, что Лерусик была неправа насчет плохой посещаемости экскурсий нашего Александра Семеновича. Возле экскурсовода притормозила некрасивая одышливая толстуха с удивительно хорошенькой для такой мамаши маленькой девочкой на руках. Женщина зачарованно уставилась на плакат. Даме было жарко, в вырезе платья ее вспотевшая грудь колыхалась, как подтаявший холодец.

- Уникальная экскурсия «Предметы серебряного века»! - объявил во всеуслышание наш гид и слегка тряхнул плакатом в сторону толстухи – Дети бесплатно!

Последний аргумент, видимо, имел решающее действие, и женщина робко спросила:

- А сколько длится экскурсия?

- Продолжительность экскурсии - приблизительно час! – сказал экскурсовод и сделал девочке козу.

- Пойдем, Элиночка, на экскурсию? – спросила у ребенка толстуха.

- А где папа? – спросила девочка, проигнорировавшая мамин вопрос.

- Папа нас потом с тобой заберет. На машине. Нам его еще целый час ждать. Пойдем?

Девочка уткнулась лицом в плечо женщине и заболтала в воздухе ногами.

А посетители между тем все прибывали. Возле нас появился краснолицый мужчина в полосатой рубашке, в вырезе которой проглядывала обожженная солнцем грудь.

- Ну что, девчонки, сходим на экскурсию? – бодро обратился он к нам и добавил – Эх, нам бы в Новосибирск да таких девчонок!

Мы с Лерусиком брезгливо промолчали. Ловелас отступил на пару шагов и начал восхищенно разглядывать Лерусика, которая вытряхивала песок из босоножки, элегантно эквилибрируя на одной ноге.

- Дядя, дай мне тоже билетик – попросил он у гида и весело ему подмигнул.

- Оплата по договоренности – после экскурсии – ответствовал дедуля и указал на свой плакат.

- Вот те на! – хмыкнул мужчина – Да ты, дядя, я смотрю, не коммерсант.

- Уважаемые господа! – обратился экскурсовод к своей внезапно образовавшейся группе – Наша экскурсия начнется через пару минут. Вы услышите увлекательный экскурс в историю русской поэзии серебряного века, а так же увидите находящиеся в частной коллекции вещи и предметы быта, принадлежащие известнейшим российском поэтам. Позвольте представиться - Александр Семенович Грицайло, ученый-литературовед, и ваш покорный слуга на ближайший час.

К нам с Лерусиком, обмахиваясь платочком, подошла толстуха с ребенком.

- Девочки, я не поняла - а сколько же ему денег потом давать? Сколько нужно заплатить, чтобы не было неудобно? – громким шепотом спросила она.

- Разберемся по ходу действия – успокоила ее Лера.

- Ну что ж, если все готовы, мы можем начинать! - голос Александра Семеновича стал более официальным - Сейчас мы с вами проследуем на улицу Радищева, где расположен мой небольшой частный музей. Кстати, до 1858 года эта улица называлась Госпитальная. После, до 1935 года – Преображенская. Кто знает почему – Преображенская? Это название связано со знаменитым Преображенским полком, который стоял в Литейной части в девятнадцатом веке. А тот, в свою очередь, назывался Преображенский, поскольку был сформирован Петром I из потешных солдат села Преображенского. А уже свое современное название эта улица получила в честь русского писателя Радищева. Все вы, разумеется, знакомы с самым известным произведением Радищева – «Путешествие из Петербурга в Москву». В любом случае, советую вам его перечитать – Александр Семенович повернулся к нам и пристально посмотрел на нашу группу ясными глазам.

Под мерное журчание Грицайло мы дошли до улицы Радищева, местами увязая каблуками в разогретом асфальте. Мамаша прижимала ребенка к пухлой груди, краснолицый ловелас плелся позади, покуривая на ходу. Лерусик толкнула меня в бок.

- Ты можешь мне объяснить, что происходит? – хихикнула она – Катюша, куда мы направляемся? Потом расскажешь кому, ведь не поверят. Мы с тобой в Петербурге и идем с каким-то сумасшедшим в дореволюционной панамке, и похотливым прощелыгой смотреть на вещи русских поэтов.

- Теперь уже не думай об этом. Получай удовольствие от экскурсии – посоветовала я, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

Ситуация, действительно была презабавная. Несколько незнакомых друг другу человек, изнывая от жары, направляются на подозрительную и малопонятную экскурсию. И каждый при этом преследует какие угодно интересы, но только не приобщиться к серебряному веку русской поэзии. Один только господин Грицайло, похоже, относился ко всему происходящему совершенно серьезно и не уставал потчевать нас по дороге фактами из истории своей улицы и жизни Радищева.

- Про Радищева он нам рассказывает, наверное, в качестве бонуса – пошутила мне в ухо Лерусик – ведь он не относился к серебряному веку.

Подведя нас к дому номер десять, Александр Семенович вскользь охарактеризовал его, как «прекрасный образчик архитектуры в стиле модерн» и повел нас по грязноватой широкой лестнице на третий этаж. По дороге наверх я поймала одобрительный взгляд, которым краснолицый ловелас окинул зад Лерусика, красиво перекатывающийся под трехсотдолларовым платьем. Лерусик держалась индифферентно и ничем не выдавала своего раздражения, но я-то знала, что прояви краснолицый чуть больше активности, то ему не поздоровилось бы – Лера был коротка на расправу, а уж таких кавалеров посылала в нокаут буквально парой слов.

Таинственный музей Александра Семеновича расположился в квартире номер двенадцать, которая, судя по всему, была по совместительству и жилищем нашего экскурсовода. В огромной прихожей стояли, обиженно отвернув носы друг от дуга, два видавших вида ботинка, на вешалке болталась черная синтетическая куртка-ветровка. Открыв одну из двух ведущих из прихожей дверей, Александр Семенович впустил нас в просторную комнату, щедро залитую солнечным светом. Помещение, про которое, наверное, можно было бы сказать – «истинно петербургская квартира», действительно, чем-то напоминало музей.

Справа от нас присел в легком реверансе темно-коричневый стол на гнутых ножках, возле которого жались друг к другу три стула той же масти. Напротив, тускло отражаясь в вытертом паркете, всю стену занимал сервант, за пыльными стеклами которого виднелись многочисленные вазочки, статуэтки и фотографии. На стене, оклеенной выцветшими серыми обоями в мелкую крапинку, висели две неопределенной ценности картины – какие-то фрукты в вазах. Мебель была очень старая, в ярком свете солнечного дня на ней тут и там виднелись какие-то царапины и вмятины, свидетельствовавшие о ее преклонном возрасте. Было похоже, что в этой комнате ничего не меняли лет сто. Ремонт ей явно бы не повредил. «Неужели, он сохранил здесь дореволюционную обстановку» – промелькнула у меня мысль – «наверняка эта квартира принадлежала еще его бабушке». Наш гид учтиво предложил дамам стулья и вопросительно посмотрел на примкнувшего к его экскурсии новосибирца, так как стульев в помещении больше не было. Тот махнул рукой и приготовился слушать, привалившись спиной к стене. Александр Семенович похлопотал немного – без нужды передвинул стулья, хлопнул незакрытой дверцей серванта, и, видимо, решив, что теперь комната имеет вполне презентабельный вид, повел вокруг себя рукой:

- Ну вот, господа, здесь и находится мой, с позволения сказать, музей.

Сразу же после этого, не тратя время на лишние предисловия, Грицайло приступил к исполнению своих обязанностей. Выражение лица у него при этом было довольно скучное, которое отмечает человека, потерявшего новизну ощущений.

- Прежде чем мы перейдем непосредственно к теме нашей встречи – голосом лектора забубнил Александр Семенович – я хотел бы ненадолго обратить взоры присутствующих к истории вопроса. Сегодня мы будем говорить о серебряном веке русской поэзии.

Женщина с тревогой посмотрела на девочку – не станет ли та капризничать, но ребенок сидел тихо и не проявлял признаков скуки или усталости.

- Серебряный век характеризовался значительным периодом расцвета духовной культуры в России - легонько вздохнул Александр Семенович, как бы приноравливаясь к своей предстоящей речи, и, постепенно набирая обороты, продолжал - Он протекал с девяностых годов девятнадцатого века до двадцатых годов двадцатого века. Серебряный век подарил нам таких талантливых поэтов, как Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Анна Ахматова, Александр Блок… Валерий Брюсов, Игорь Северянин, Марина Цветаева, Борис Пастернак... Петербург по праву гордится тем, что наиболее известные поэты того времени жили и работали здесь, в нашем городе.

Все молчали - толстуха еще крепче прижала девочку к себе, в глазах краснолицего Казановы читалось – «какого рожна нас всех сюда притащили». Похоже, что только мы с Лерусиком ничему уже не удивлялись.

Начало речи вышло у Александра Семеновича пресным и неровным. Наш гид то тихо бубнил себе под нос, то, неожиданно, оживлялся, и резко разрубая душный воздух рукой, выплевывал из себя целые обоймы слов, среди которых слух приятно покалывали «модернизм», «акмеизм», «символизм» и «футуризм». Я плохо помню подробности той экскурсии сейчас. В том мозаичном сумбурном повествовании, которым одарил нас Александр Семенович Грицайло, причудливо переплетались имена, даты, судьбы и стихи. Наш гид перескакивал с предмета на предмет, увлекался какой-то темой и тут же мчался за следующей, как за бабочкой. Его рассказ, в котором сумбурно сплелись десятки примечательных случаев, цитат и воспоминаний, не имел сюжета и четкой структуры, но отличался удивительной пестротой эмоций. На исходе первых десяти минут, уже не пытаясь догнать прыткую мысль Александра Семеновича, я отдалась на волю его повествования, впитывая какие-то мельчайшие эпизоды и черточки, которые говорили о творчестве того или иного автора лучше всяких дат. С виртуозностью фокусника выхватывая те или иные фигуры и лица из созданного им нагромождения, он быстрыми решительными штрихами рисовал перед нами очередной образ – и тут же отодвигал его в сторону, чтобы освободить место следующему. Стихов он знал бесконечное множество и безустанно цитировал их по ходу своей речи, театрально покачиваясь из стороны в сторону и дирижируя перед собой немного подрагивающей рукой.

- Пожалуйста, читайте стихи, господа – часто прерывая лекцию, просил нас Грицайло, как о милости – Понимаете, их нужно читать.

Но истинно преображался Александр Семенович, когда говорил не о поэзии в целом, а о самих авторах, когда, стряхнув с себя всю словесную шелуху, обнажал перед нами драгоценное для него зерно своего рассказа – личности поэтов. В такое моменты он неуловимо возвеличивался, и речь его текла воодушевленно и уверенно. Он рассказывал о поэтах, как о своих родственниках, достигших успеха – интимно, со знанием дела, и не без чувства заслуженной гордости. Иногда, к месту упомянув о мимолетном знакомстве одного из своих родственников с кем-то из знаменитостей, Александр Семенович, забавно смущался - (я-то здесь не при чем) – и преисполнялся при этом такой наивной детской гордостью, что бывал трогателен в такие моменты до слез.

Когда ему не хватало слов, он помогал себе руками, рисуя перед нами в воздухе непонятные фигуры, призванные объяснить нам суть происходящего. Александр Семенович не гнался за сенсациями и не выдавал скандальных фактов из жизни поэтов – он рассказывал о них, рассказывал запойно, безудержно, со вкусом, поминутно заглядывая нам в глаза, ища в них понимания.

Он был яростен, когда говорил о человеческой несправедливости, отмечавшей судьбу каждого из его героев. Смерть Цветаевой предстала в его рассказе событием, которое не утратило своей трагической остроты и по прошествии десятков лет. Говоря об отречении Бориса Пастернака от Нобелевской премии, или об аресте Мандельштама, Александр Семенович сжимал кулаки и выплевывал слова раздраженно и зло, как будто надеялся, что они достигнут обидчиков поэтов.

Скоро стало понятно, что разрекламированная экспозиция Грицайло состояла всего из нескольких предметов, к слову сказать, довольно жалких, которыми, но, между тем, очень гордился. Доставая на свет божий из шкафа очередную пустяковину, попавшую к нему благодаря необъяснимому течению истории, Александр Семенович преисполнялся такой важности, что казалось, в руках у него находится по меньшей мере скипетр русских царей.

- Как известно, в тот день, когда пришли арестовывать Мандельштама, Анна Ахматова с сыном Львом Гумилевым гостили у Осипа Эмильевича и его жены Надежды в их московской квартире. Анна Андреевна приехала к ним 13 декабря, а уже 14-го произошел обыск и арест. Ахматова была вместе со своей подругой Надеждой Мандельштам вплоть до того момента, когда Осипа Эмильевича отправили в Чердынь. Дождавшись отъезда Надежды, которая последовала за своим мужем, Ахматова уехала обратно в Ленинград. У меня сегодня хранится гранитная ступка, которую Надежда Мандельштам отдала Анне Андреевне перед разлукой, чтобы не тащить ее с собой в Чердынь. После эта ступка, видимо, оказалась в ленинградской квартире Ахматовой. И еще позднее переехала к ней на дачу в Комарово. Вы спросите, как она оказалась у меня? Ею пользовалась соседка по даче Ахматовой, да так и не вернула. Моя бабушка, подруга соседки, выменяла эту ступку у нее после смерти Ахматовой на две бутылки советского шампанского. Ну, разве не прелесть – Александр Семенович передвинул побитую жизнью ступку поближе к нам, чтобы мы могли лучше ее рассмотреть.

Толстуха взволнованно сказала дочке:

- Смотри, смотри – но ребенок улыбался равнодушно и безмятежно, крутился на коленях у матери и не проявлял интереса к отмеченному руками великой поэтессы предмету старины. Из прихожей раздался телефонный звонок.

- Боже, как неудобно - засуетился Грицайло – Я же просил не беспокоить меня во время работы. Если вам не составит труда, не могли бы вы буквально секундочку подождать, пока я попрошу, чтобы мне перезвонили позже? – и, извиняясь на ходу, сконфуженный Александр Семенович выскочил в прихожую.

Девочка повернула в мою сторону розовую мордашку и посмотрела на меня оценивающе. Убедившись, по-видимому, что со мной можно иметь дело, она одарила меня признанием:

- А Саша говорит, что я малявка. Что со мной неинтересно играть.

- Глупый твой Саша. И вовсе ты не малявка – успокоила я ее.

- Саша – глупая – поправила девочка. Она тоже мамина дочка.

- Элина, не приставай к тете – смутилась ее мама.

Вернулся наш гид, и, сменив курс своего рассказа с непринужденностью сумасшедшего, продолжил:

- Главное, господа, от чего бы я поспешил отговорить вас в таком деле, как знакомство с творчеством поэтов – это читать воспоминания их современников.

- Но почему? Они же как раз хорошо знали поэтов – удивилась Лерусик.

- Вы совершенно правы, милая девушка. Но задумайтесь, чем вы при этом рискуете. Представьте себе такую ситуацию – наш гид задумался ненадолго - Кто-то из ваших знакомых сегодня - завтра скоропалительно умирает (не дай бог, конечно). Но перед этим он или она успевают прославиться, получить, так сказать, мировую известность. Проходит несколько лет, и возникнет необходимость в том, чтобы создать жизнеописание вашей подруги или друга. И что же делают историки? Они обращаются к тем, кто имел в свое время контакт с нашей знаменитостью, пытаются разузнать у них – каким же на самом деле был наш герой. И, уверяю вас, каждый из опрошенных будет утверждать, что при жизни был очень близок к покойному. Всплывут на свет божий сомнительные истории и факты – «как же, наш дорогой Семен Семенович (или кто он там), всегда обращался ко мне за советом. Мы были с ним очень дружны». А о самом заветном, о самом дорогом и сокровенном, ваш друг, может быть умолчал. Или рассказал тому, кого уже тоже нет в живых. Таким образом, историкам приходится довольствоваться парочкой-тройкой писем, и если повезет – личным дневником, если таковой у покойного, конечно, имелся. И – массой воспоминаний современников, среди которых уже не разобрать, что правда, а что вымысел.

Александр Семенович пристально впился в нас по очереди взглядом и продолжал:

- Слава – липкая субстанция. Стоит только ей появиться, как она сразу же обрастет плотным слоем налипшего мусора и грязи – ненужных высказываний, скоропалительных решений, дилетантских суждений. Вы обращали когда-нибудь внимание, что после смерти у знаменитых поэтов всегда оказывалось гораздо больше друзей, чем при жизни? И замечали ли вы, сколь воинственно отстаивают они свое право называться другом знаменитости? Какую полемику устраивают в своих мемуарах и на страницах газет?

Когда умерла Анна Андреевна Ахматова, сотни ее современников поспешили назвать себя ее друзьями, приятелями, или, на худой конец, знакомыми. Но что мы увидим, если обратимся к этим воспоминаниям? Мы увидим, господа, сплошную сумятицу, недоразумение и недоговоренность. Лидия Чуковская, Ирина Пунина, Надежда Мандельштам – все они утверждают, что при жизни были близки к Ахматовой, как никто другой. Такую катавасию вы обнаружите, господа, буквально по поводу каждой персоны, имевшей отношение к Анне Ахматовой. Надежда Мандельштам, супруга Мандельштама, неоднократно упоминает, как хорошо относилась к ней Ахматова. Тут же раздается многоголосый протест десятков современников: «Ну как же! Позвольте, господа! Она эту змею Надьку на дух не переносила! Зато обратите внимание, какие теплые взаимоотношения связывали с Анну Андреевну со мной. Позвольте мне рассказать вам». Вот так вот в толчее зависти и стяжательства рождаются воспоминания о великих поэтах. Каждый норовит растолкать своих соперников локтями и прорваться на вершину этого олимпа памяти. Поэтому могу вам посоветовать вам, господа, только одно - читайте стихи. Только стихи. Все, что вы хотите знать о поэтах, сказано в них.

Лерусик задумчиво сложила губы трубочкой, видимо, задумавшись о перипетиях человеческих взаимоотношений. Лицо нашего Казановы по-прежнему не выражало ничего кроме недоумения. Толстуха слушала внимательно и прилежно.

- Вот еще прелюбопытная вещица – Александр Семенович уже тыкал в нашу сторону хлипкой бархатной коробочкой с протертыми боками - эта бомбоньерочка принадлежала дочери Цветаевой, Ариадне Эфрон и хранилась в доме в Болшево, где проживали совместно на разных половинах с семьями муж Цветаевой Эфрон и его соратник Клепинин. Когда Ариадну Эфрон арестовали в тридцать девятом году, а вслед за ней и ее отца, Цветаева с сыном были вынуждены покинуть дачу. Коробочка завалялась на антресолях в числе прочих вещей и два года назад была торжественно подарена мне сотрудником музея Марины Цветаевой в Большево.

- Мама, а где папа? – нарушил внезапно тишину чистый ясный голосок.

- Тише, тише, Элиночка! – всполошилась толстуха, и, покраснев, начала шептать что-то на ухо девочке, видимо, уговаривала ее вести себя хорошо.

- А вот предмет, который принадлежал Марине Ивановне Цветаевой всего несколько часов – продолжил Александр Семенович, улыбнувшись девочке. Из серванта была извлечена пустая бутылочка из-под духов с сохранившимися остатками этикетки.

- В последние годы своей жизни Марина Цветаева не очень хорошо себя чувствовала – пояснил Грицайло, поглаживая пузырек – И это касалось в значительной степени и ее психического здоровья. Появилась у нее, знаете ли, такая причуда – собирать пустые флаконы из-под духов с тем, чтобы, снимая с них этикетки, как она выражалась – «отправлять их в вечность». Те, кто знал об этом ее невинном увлечении, с удовольствием поставляли ей использованные склянки и бутылочки. Пузырек, который вы видите у меня в руках, имел честь принадлежать ее подруге, известной актрисе NN. Та подарила его Цветаевой при их встрече, но по неизвестным для нас причинам Марина Ивановна забыла тогда забрать подаренный ей флакон. После смерти поэтессы NN хранила его на память о Марине Ивановне.

- А здесь он как оказался? – поинтересовался новосибирский ухажер Лерусика, придирчиво разглядывая флакончик.

- История не выбрасывает ничего ценного – тонко улыбнулся Александр Семенович, и пояснил – Дочь NN, моя стародавняя приятельница, последние годы своей жизни после смерти мужа жила в стесненных обстоятельствах. Я, разумеется, старался по мере своих слабых сил ей помогать. Зная о моей привязанности ко всему, что связано с поэтами, она подарила мне эту вещь – и ни о чем лучшем я не мог и мечтать.

Мы уставились на флакон. Он был украшен тонкой, местами сколотой резьбой и увенчан потускневшей золотой пробкой. «Сохранился ли в нем запах по прошествии такого времени?» - подумалось мне.

Судя по тому, что коллекция Грицайло была продемонстрирована нам полностью, экскурсия вступила в свою завершающую стадию. Нашу группу настигло то чувство неловкости, которое возникает каждый раз, когда необходимо расплатиться. И сейчас мы должны были дать денег Александру Семеновичу и навсегда покинуть его жилище. Щекотливость момента усугублялась тем, что сумму гонорара за проведенную экскурсию должны были назвать мы сами.

Толстуха с надеждой и немым вопросом смотрела на нас с Лерусиком, ожидая, что часть бремени от принятия решения мы возьмем на себя. Девочка спала у нее на руках.

Первым сориентировался единственный мужчина из нашей группы, краснолицый воздыхатель Лерусика, который обронив: «Ну что ж, дядя, Есенин ведь тебя не накормит», достал из бумажника чистенькую свежую сотню и уверенным жестом протянул ее Александру Семеновичу. После этого в наших рядах наступило некоторое оживление, и в руках у каждого из нас тоже появилось по сто рублей. Судя по лицу Александра Семеновича, оплатой своих услуг он остался более чем доволен. Наблюдая с лестничной клетки, как мы спускаемся вниз, хозяин странного музея продолжал давать нам какие-то напутствия, и еще долго его голос разносился эхом по подъезду.

Духота, встретившая нас на улице, вернула мои мысли в привычное русло. В слегка одуревшей от неожиданной экскурсии голове еще кружились отголоски фраз Александра Семеновича, но мысль о предстоящей поездке домой помогала адаптироваться к реальности. Увязавшийся за нами Краснолицый предпринял решительную попытку унести с собой в качестве трофея телефонный номер Лерусика, но жара и рассказы о русских поэтах, видимо, сломили его волю, и, получив отказ, он с покладистостью, который мы от него не ожидали, оставил нас в покое, зашагав по тротуару в противоположную сторону. Даже на расстоянии от него веяло чем-то нездешним, вероятно, настоящим сибирским здоровьем.

Добравшись до метро, мы увидели фальцетного длинноволосика, который устало сидел на поребрике, вытянув вперед тощие ноги. Его гитара лежала на земле. Когда он не пел, то вызывал к себе больше симпатии. Друзья покинули его, и теперь он задумчиво теребил в руках свой головной убор, крепко задумавшись о чем-то. При нашем появлении его глаза, обведенные смазанным от жары черным карандашом, оживились, видимо, он нас узнал. Выдавив из себя улыбку, он вяло помахал нам рукой, продемонстрировав при этом какую-то непонятную татуировку на предплечье.

- Дамы, как насчет того, чтобы опустить в шляпу музыканта горсть мелочи? На развитие искусства - развязно поинтересовался он.

- Так вы же не поете – удивилась Лерусик.

- Милая леди – в разговоре с моей подругой юнец решил выбрать снисходительный тон - Музыкант целый день играл на жаре на радость горожанам. Вполне объяснимо, что к вечеру он устал и хочет посидеть в тенечке, чтобы отдохнуть от трудового дня. Почему бы вам не отблагодарить его в меру своих возможностей за те песни, которые вы успели послушать здесь днем?

- Извините, но песни не были нам в радость – огрызнулась Лерусик, которая в обращении с собой не терпела фамильярности – К тому же это не наш музыкальный формат.

- О, какой же музыкальный формат вы предпочитаете? – съехидничал длинноволосик – Вероятно, что-то из классики? Боюсь, я не смогу напеть вам ничего из того, что вы любите. Значит, бессмертные песни Элвиса вас не привлекают?

- Если они и были бессмертными, то ваше исполнение их убило.

- Конечно, дамы не терпят подделок - им подавай подлинники. Поэтому они отправились на шарлатанскую экскурсию с просмотром барахла, которое принадлежало русским поэтам? А для музыканта, целый день надрывающего глотку, мелочи у них не нашлось – едко констатировал юноша - Конечно, куда лучше наслаждаться прекрасным. Как я вас понимаю... Гораздо интереснее рассматривать битые чашки из помойки, чем слушать какие-то там вшивые песенки.

- Лер, пошли уже – я прикоснулась к ее плечу – Что ты его слушаешь.

- А почему бы меня и не послушать? – потянулся музыкант – Иногда я говорю интересные вещи. Хотите устрою вам сейчас сеанс магии с последующим разоблачением? Вещички-то, которыми вас потчевал дядя Саша – сплошное фуфло. Русские поэты, как же. Да откуда у него возьмутся личные вещи знаменитостей? Показал он вам пару чашек да ложек, а вы и развесили уши. Да этим вещам лет тридцать-сорок от силы. Он их по всем блошиным рынкам выменивал. Не верите мне – спросите кого хотите тут у метро. Склянку от духов ему, например, тетя Маша привезла - торговка местная. Жалеет его, говорит – убогий он, на стишках помешался, а у самого есть нечего. Дядю Сашу тут все знают. Некоторые даже вещи какие-то ему приносят, которые на старинные похожи. Он им за это книжки всякие дает. Он и помойками у нас не брезгует, говорит – там можно интересные экземпляры подцепить. Городской сумасшедший со стажем, что с него взять. Рассказывает постоянно что-то про Цветаеву, да про Есенина, да про то, как его матушка да бабушка с ними дружили. Только в глаза не видели его родственники ни одного русского поэта. И вообще, никаких родственников у него нет. На его экскурсию только лохи ходят – провинциалы всякие. Вот на него, значит, денег вам не жалко.

- На него – не жалко – подтвердила Лера и зашагала дальше к метро.

Мы спускались на эскалаторе, чувствуя, как постепенно сгущается вокруг нас прохлада, и вдыхая ни на что не похожий каменно-резиновый запах метро.

- Вот гад! – сказала Лерусик, постукивая пальчиком по поручню.

- Кто? – осторожно спросила я.

- Да сопляк этот. Испортил настроение.

- Да ладно, забудь – посоветовала я. Мои слова заглушил грохот приближающегося поезда.

Лерусик замолчала.

- Катюш - спросила она меня, когда мы уже ехали в поезде, - Ведь принципе, не важно – чья это ступка, так ведь?

- Абсолютно неважно – подтвердила я.

- Если смотреть на вещи широко, то он же нас не обманывал? Ведь все, что он рассказал нам о поэтах, было правдой? Ну, выдумал человек для пущей убедительности несколько деталей, и что с того? – непонятно было, кого убеждает Лерусик, меня или себя - Ведь зачем это барахло? Это приманка. Рекламный ход. Без него никто и не пошел бы на эту экскурсию.

- Вот-вот – подтвердила я с верхней полки – А твой краснолицый еще говорил, что он – не коммерсант. Много он понимает.

Мы обе тихо засмеялись.

- Долго шуметь собираетесь? – раздался яростный голос нашей соседки по купе, чернявой усатой тетки.

- Спим-спим – успокоила ее Лерусик и дальше поездка проходила в полной тишине, если не считать стука колес.

Под шум вагона сладко верить чуду

И к дальним дням, еще туманным, плыть.

Мир так широк! Тебя в нем позабуду

Я может быть?

Милейший из дилетантов, влюбленный без остатка в серебряный век, кому сегодня рассказываешь ты о Цветаевой и Брюсове?