- Ну, и сколько у нас денег? – спросил меня друг Курицын, прислонившись плечом к кирпичной стене и лениво посасывая сигаретку.

Я тщательно пересчитал всю имеющуюся в нашем распоряжении наличность. Результат меня устроить не мог – металлической мелочи набралось на восемь рублей с копейками.

- Негусто, - согласился Курицын. – Только на бутылку пива и хватит. На одну.

Это я и сам знал.

- Что делать будем?

Ответа на этот вопрос я не знал. Просто стоял перед Курицыным, вяло соображая, у кого можно занять денег. Надо признать, кредитоспособность моя вызывала большие сомнения, но мне и не нужен был кредит на освоение бизнеса. Хотя бы рублей двадцать, чтобы хватило на бутылку портвейна. Я согласен был на самый дешевый: «тридцать третий» или даже на «Кавказ». Черт возьми, я бы даже на плодово-кактусную отраву под названием «Анапа» согласился бы… Но и до нее не хватало около четырех рублей. Судя по всему, друг Курицын был со мною солидарен, поскольку, прикончив одну сигарету, он тут же схватился за вторую.

- Слышь, - сказал я. – У меня талоны на проезд есть. Троллейбусные. Штук двадцать. Может, их продать? На хрен они мне, я все равно пешком хожу. Стоят они по рублю. Будем продавать по 70 копеек, встанем возле билетного киоска…

Курицын выслушал мою идею, подумал немного, затем кивнул, отбросил докуренную сигарету и повернулся:

- Пошли.

- Только, слышь, это, - я поплелся за ним. – Я продавать не буду, мне стремно как-то…

- Да ладно, - махнул рукой Курицын. – Я продам. Не вопрос. Твои билеты – моя торговля.

Мы подошли к ближайшему билетному киоску. За следующие полчаса кроме нас к киоску не подошел больше никто. На город спускались сумерки, становилось прохладно. Я стоял, засунув руки в карманы джинсов и мелко дрожал. Курицын постоянно курил. Если так пойдет и дальше – нам нужны будут деньги еще и на сигареты для Курицына, - подумал я.

Покупателей не было. Никому не нужны были проездные билеты.

Курицын полез за очередной сигаретой, заглянул в пачку, увидел, что там осталось всего ничего, пожал плечами и засунул пачку обратно в карман. Потом подошел к киоску и постучал в стеклянное окошко. Окошко открылось, Курицын засунул голову внутрь:

- Здравствуйте. Извините нас, пожалуйста, но вы у нас билеты не купите? Хотя бы по пятьдесят копеек. Зачем? Да денег у нас нет совсем? Честно? Честно скажу – даже на бутылку портвейна не хватает.

Он выслушал ответ, после чего махнул мне рукой, мол, давай талончики. Я выхватил из кармана пачку талонов, один на всякий случай оставив, и отдал ему.

Курицын быстро обменял талоны на деньги, прокричал в киоск:

- Спасибо большое! – и довольно посмотрел на меня. - По рублю купили! По госцене!

Это было уже что-то.

Не сговариваясь, мы развернулись и подались к ближайшему магазину.

В магазине оказалось, что у нас даже есть выбор. Мы могли себе позволить выбирать не только из нескольких видов дешевого крепленого вина, но и из двух-трех наименований горьких настоек. На стороне настойки была градусность, на стороне портвейна – литраж. Мы задумались.

Я первым нарушил молчание:

- Давай портвейн. Ну ее к черту, эту настойку, там химия одна.

- Ага, а в вине за восемнадцать рублей – экологически чистый продукт, по-твоему? – парировал Курицын. А потому вдруг сразу со мной согласился. – Да, давай портвейн. Изначально решили: портвейн, значит – портвейн. Одну бутылку «Кавказского», пожалуйста! – это он уже продавщице.

- Нету такого понятия – «экологически чистый продукт». Есть «экологически безопасный». Вот как надо говорить, - пробубнил я Курицыну на ухо, и сам с трудом представляя, зачем тому могла бы понадобиться эта информация.

Спустя пару минут мы вышли из магазина, обогнули его и встали возле двери подсобки. Сюда не задувал ветер, поэтому было теплее.

- У тебя нож есть? – спросил Курицын, рассматривая пластмассовую пробку на бутылке.

- Неа, - ответил я. – Да чего ты паришься? Нагреем сейчас зажигалкой…

Курицын согласно кивнул, достал зажигалку и начал нагревать пробку, пока та не начала плавиться. Дав ей немного остынуть, чтобы можно было за нее взяться, он медленно, но верно стянул пробку с бутылки.

- Черт, стаканчиков нету, - он хлопнул свободной рукой по бедру.

- Магазин рядом, - подсказал я.

- Мажоры! – усмехнулся Курицын. – Только что денег на выпивку не было, а теперь им уже стаканчики подавай!

- Да они десять копеек стоят! Из горла как-то совсем уж… Несолидно как-то.

- Ладно. Держи, - Курицын передал мне бутылку. – Сейчас вернусь.

И пошел обратно в магазин.

Как только он вернулся, мы разлили по стаканам дурно пахнущую жидкость, стукнулись и одним глотком выпили.

- Давай сразу еще, - сказал Курицын.

Я кивнул и сразу разлил по второй. Мы снова выпили.

В ожидании, когда мутно-бордовая гадость непонятного происхождения уляжется в желудке, и ферменты желудочного сока расщепят ее, обеспечив тем самым интоксикацию организма этиловым спиртом, мы присели на корточки, поставив бутылку на асфальт.

Курицын снова закурил.

Мы молчали, я рассматривал асфальт под ногами и пытался составить геометрически правильные фигуры из мелких веточек, трупов мух и прочего мусора, мысленно проводя между ними соединительные линии.

Я так увлекся этим занятием, что не сразу услышал, как Курицын зовет меня. Ему пришлось даже двинуть меня локтем в бок:

- Слушай, это вон там не Ленька идет?

Я посмотрел в указанном направлении. Там и правда шел какой-то парень с девушкой. Уже почти совсем стемнело, но на них падал свет фонаря, поэтому черты лиц было видно.

- Я не знаю его, - ответил я. – Может быть, это и Ленька, но я его не знаю. А рядом с ним, может быть, Ленка, но ее я тоже не знаю.

Чем размышлять о Леньке и Ленке, я бы лучше в третий раз наполнил стаканы, но Курицын уже вскочил, закричал: «Ленька!!!», и замахал рукой, привлекая внимание.

Видимо, это действительно был Ленька, потому что, разглядев Курицына, он резко изменил маршрут и направился к нам. Его спутница последовала за ним.

Курицын и Ленька обменялись рукопожатиями, я встал и тоже пожал парню руку.

Девушка Леньки выглядела неважно. На ее лице уже проступило влияние возраста и, по-видимому, не очень здорового образа жизни. Ее еще можно было назвать красивой или как минимум приятной, но только издалека. Если бы меня спросили моего мнения о ней, я бы сказал, что, скорее всего, у нее неприятности и, скорее всего, уже давно. И даже что, скорее всего, она имеет обыкновение топить свои неприятности в алкоголе. Но меня никто не спросил, поэтому я оставил свое мнение при себе.

Очень скоро в беседе Курицына с Ленькой выяснилось, что Ленька дома хранит две бутылки портвейна «Агдам» и три бутылки шампанского как раз для такого случая, и что всем нам просто необходимо идти к нему домой. Мне показалось, что он не сам пришел к такой мысли, а Курицын его слегка подтолкнул. Но я вновь оставил свое мнение при себе.

Спутница Леньки всё это время смотрела на нас с Курицыным крайне недоброжелательно.

Ленька жил поблизости, поэтому идти пришлось недолго. За время пути мы успели на ходу допить наш многострадальный портвейн. Квартира у Леньки была просто огромная, но какая-то совершенно пустая. В двух комнатах вообще ничего не было, только голые стены. В третьей были стол, два стула и диван. Ленькина подруга сразу села на диван. Сам Ленька приволок откуда-то две бутылки «Агдама», четыре стакана и нож, а Курицын, судя по всему, подался на кухню. Я же стоял возле стола и пытался сообразить, на чем будут сидеть за столом те двое, которым не достанется стульев. Внезапно я почувствовал голод. Подумав, что друг Курицын не зря пошел на кухню, я направился туда же.

В центре кухни стоял, слегка пошатываясь, Курицын и смотрел куда-то вглубь открытого холодильника. Судя по выражению его лица, в недрах этого бытового прибора происходило нечто удивительное.

- Что там? – спросил я.

Курицын не ответил, только махнул головой, мол, иди сам посмотри.

Я обошел распахнутую дверцу и заглянул внутрь. А посмотреть было на что. Холодильник был пуст. Почему-то мне показалось, что в нем уже очень давно не лежало ничего съестного. Однако не это было главное. В морозильной камере были пельмени. Точнее говоря, морозилка была просто забита ими. Вот только достать их оттуда без использования подручных средств, как-то: бензопилы, лома или хотя бы стамески, не представлялось возможным. Пельмени превратились в огромный смерзшийся ком, от которого некто, видимо, хозяин квартиры, периодически отковыривал каким-то инструментом, видимо, ножом то, что еще можно было отковырять. Стенки холодильника накладывали некоторые ограничения на амплитуду манипуляций, поэтому если что-то и отковыривалось, то только по центру. В результате в середине кома зияла дыра. Выглядело это немного пугающе и очень убого. Здесь пахло забвением и запустением.

- Слышь, Курицын, а что это за баба-то? – спросил я своего друга.

- Какая баба? – переспросил тот.

- Как какая? Та, которая там вон на диване сидит!

- А, эта… Да это Ленькина баба. Я ее не знаю. Он ее чисто так, наверное, потрахаться вел. А тут мы… Прикольно.

Боковым зрением я увидел, что приближается Ленька.

- Лень, ты что, наркоман? – в лоб спросил я его.

- Ты что? С чего ты взял? – ответил тот вопросом на вопрос.

- Да у тебя же здесь нет ни черта! Ни мебели, ни еды! Как так жить-то можно? – вступил в беседу Курицын.

- Как-то живу, - Ленька не думал обижаться. – Просто жизнь такая. Денег нет. Работа то есть, то нет. Особо не разживешься. Идите в комнату, сейчас я тут пельменей сварю.

Мы с Курицыным пошли в комнату. По дороге я думал, что мне не очень хочется есть эти пельмени.

В комнате мы сели за стол. Курицын взял одну бутылку, срезал ножом пробку и разлил по стаканам портвейн. Я терпеть не мог «Агдам», но выбора не было.

- Будешь? – Курицын внезапно вспомнил о нашей компаньонке, которая до этого момента продолжала молча сидеть на диване, даже не двигаясь, по-моему.

Та кивнула.

- Давай стол придвинем к дивану, - сказал мне Курицын.

- Давай, - я поднялся и ощутил, как меня пошатывает. Первые порции портвейна попали по адресу.

Мы придвинули стол, снова сели. Курицын подал стакан девушке. Мы молча выпили и стали молча сидеть, пока не появился Ленька с большим грязно-белым блюдом с пельменями. К этому моменту мне уже было все равно, откуда и как добывались эти пельмени. Мы с Курицыным накинулись на еду, а Ленька сел рядом с подругой на диван и взял свой стакан с «Агдамом».

После того, как мы закончили с пельменями, в блюде осталось только с пол-литра мучнисто-белой вязкой жижи и редкие ошметки сварившегося теста, которые мы не смогли выловить вилками.

- У тебя тут курить-то можно? – спросил Курицын у хозяина квартиры.

- Лучше на кухне. Или на балконе, - ответил тот.

- Ладно, - согласился Курицын, поднялся и, не забыв стакан с вином, пошел на кухню.

- Я тоже пойду, - сказала девушка и двинулась вслед за Курицыным.

Видимо, не желая оставлять ее наедине с моим другом, подался на кухню и Ленька. Я один остался сидеть за столом. Разговаривать было не с кем, но я не хотел дышать табачным дымом и на кухню, в компанию, не пошел. Я допил вино и налил себе еще. Курили они долго, поэтому я и следующий стакан успел выпить до их возвращения.

Я чувствовал, что я уже прилично пьян. Мне хотелось спать или как минимум прилечь, но я подумал, что будет не совсем хорошо, если я сейчас свалюсь на чужой диван в чужой квартире и засну. Поэтому я взял вторую бутылку вина и стал срезать с нее пробку. Чуть вместо пробки не срезал себе палец, но все обошлось.

Вернулись курильщики. Курицын и Ленька обсуждали какие-то неведомые мне моменты их общего детства, в детали которых мне не хотелось вслушиваться, девушка выглядела повеселевшей. Все-таки вряд ли ей больше двадцати пяти, подумал я.

Теперь девушка уселась за стол напротив меня, а два давних приятеля упали на диван. Я открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но тут же его и закрыл потому, что сказать мне было нечего. Мысли мои крутились в основном вокруг того факта, что я был пьян и сыт, и даже пить мне уже не очень-то хотелось. Однако делать нечего – чтобы сгладить молчание, я налил всем еще вина, уже из новой бутылки. После этого я зачем-то полез в карман, извлек из его недр на свет божий наручные часы и посмотрел, который час. Было уже почти одиннадцать ночи. Я хотел было убрать часы обратно в карман, но девушка перехватила мою руку, и, потянув за нее, принялась рассматривать часы.

- А чего это у тебя женские часы? – спросила она.

Часы у меня действительно были женские.

- Свои потерял, - ответил я. – А эти подруга одна у меня дома забыла.

Это была правда.

- Подруга? – переспросила девушка. – У тебя есть подруга?

- Была, - покачал головой я. – Сейчас нет. А часы забыл отдать. А как свои потерял – взял эти, чтоб хоть какие-то…

- А что с подругой стало? – голос у девушки был низкий, с хрипотцой, еще не неприятный, но уже какой-то малокультурный, что ли, что еще раз убедило меня в моем первоначальном предположении – жизненный путь Ленькиной подруги был явно наклонным.

- Оксан, да что ты к нему пристала? – подал с дивана голос Ленька.

Значит, Оксана.

- Ну, интересно же! Так что с подругой.

Я подумал: отвечать, не отвечать? И ответил:

- Не знаю. Ушла, и все. Откуда я могу знать? Она мне писем не пишет.

- А хорошая была девушка, красивая?

Мне стал уже надоедать этот допрос. Да, хорошая. Да, красивая. И что с того?

- Давайте выпьем, - сказал я вместо ответа.

И мы выпили. После этого часть событий я не помню. Не знаю, сколько прошло времени, но только когда я очнулся, вторая бутылка «Агдама» была уже пустой, а рядом со мной стоял Леньки и декламировал стихи. Я пытался ловить строчки этих стихов, но у меня совершенно не получалось складывать их во что-то осмысленное, поэтому запомнил я только две последние:

Быть может, неуклюж,

Но лучший лекарь душ.

- Охренеть, - сказал я. – Это что?

- Мои стихи, - признался Ленька. – Сам написал. Ну, как?

- А как тебе это? – спросил я его и зачитал буквально следующее:

Я отправлюсь на тот свет

В этой жизни смысла нет

Одинокий и пустой

Я вернусь к себе домой

Я останусь в тишине

Скоро ты придешь ко мне

Мы погибнем под огнем

Смерть нас будет ждать вдвоем

Вместо ответа Ленька наклонился и крепко меня обнял.

- Что-то не больно веселые стихи, - совсем уже пьяным голосом прокомментировала мое выступление Оксана. Она по-прежнему сидела напротив меня. Судя по всему, вето на курение в жилых помещениях было снято, она курила какую-то длинную коричневую сигарету, стряхивая пепел в блюдо из-под пельменей. – Что, жизнь, что ли, у тебя хреновая?

- Так, а чего хорошего? – спросил я. Вопрос был риторическим, я задал его больше в пустоту, чем ей. Однако Оксана внезапно разъярилась. Она привстала, подалась ко мне всем телом через стол и закричала:

- Вот у меня жизнь тяжелая! А у тебя-то, твою мать, что тяжелого может быть?

На мою нервную систему ее крик не подействовал. Я отогнал от лица сизое облако сигаретного дыма и подумал: а где же Курицын?

- Лень, а где Курицын? – спросил я.

Ленька махнул рукой в неопределенном направлении:

- Там, в ванной. Спит.

Оксана продолжала буйствовать:

- Всё у вас, козлов, жизни тяжелые! По бабам детей плодить и пить в подъездах – вся тяжесть! Ну-ка, повернись ко мне! – судя по всему, последняя фраза была адресована мне. Я повернулся.

В этот момент за моей спиной Ленька хихикнул:

- А ты бриться каждый день не пробовала?

Лицо Оксаны исказилось до неузнаваемости, она уставилась на Леньку, пару раз глотнула воздуха:

- Пошел в жопу, - в ярости не то прошептала, не то прохрипела она. – Идиот!!!

Я поднял вверх ладони:

- Тихо-тихо, дамы и господа! Не переубивайте друг друга только!

Оксана вновь повернулась ко мне:

- Ты тоже так думаешь?

- Я думаю, что я хочу спать, - ответил я. – Ленька, тащи шампанское.

Ленька замялся:

- Ты знаешь, я его на всякий случай берегу, на важное событие какое-нибудь…

Оксана сразу схватила меня за руку:

- Может, пойдем отсюда?

Не снимая ее руки со своей, я повернул голову и сказал Леньке:

- Считай, что сейчас как раз такой случай. Тащи.

Но было ясно, что после слов Оксаны он так и так шампанское принесет. Он и принес. Мы выпили по стакану, после чего Ленька встал с дивана и со словами: «Пойду, посмотрю, что там с Курицей», удалился. Причем зачем-то закрыл за собой дверь.

Я посмотрел Оксане прямо в глаза.

- Давай, рассказывай, - сказал я ей. – Что за проблемы?

Оксана молчала, видимо, подыскивая слова. Ее молчание затянулось, она вновь закурила, я потягивал шампанское, постоянно подливая себе в стакан пенящийся напиток.

- Меня мужик бросил. Оставил с дочкой. И заразил напоследок какой-то дрянью, из-за которой мне удалили яичники.

- Муж? – зачем-то спросил я.

Она покачала головой. Потом втянула голову в плечи, ткнула сигаретой в пельменный бульон и зарыдала:

- Понимаешь, что такое – удалить яичники? Я больше никогда не смогу иметь детей!

- Но у тебя же уже есть дочь, - сказал я. Оксана одернулась и залепила мне пощечину. Не сказать, что было очень больно, но неприятно.

- Ты чего это? – взвился я.

- Да потому, что тебе не понять!

Дверь за моей спиной открылась, в комнату вошел Ленька.

- А чего вы так орете? Ребят, давайте лучше еще выпьем! – предложил он.

- А ну, заткнись! – закричала на него Оксана.

- Почему? – не понял он.

- Не мешай! Не видишь, мы разговариваем! – не понижая голоса, объяснила ему Оксана.

- Ну, ни фига себе! – только и оставалось сказать Леньке. Но, тем не менее, приказ Оксаны он выполнил. После чего уселся на диван, задев бедром стол и чуть не опрокинув полупустую бутылку с шампанским.

Левая щека горела огнем.

- А ты объясни. Может пойму, - сказал я Оксане.

- Да невезуха, понимаешь? – Оксана сжала в кулак ладонь, ту самую, которой огрела меня минуту назад, и ударила ею себя в грудь. – Если не везет, мне с вами, сволочами… Мать одна меня воспитывала, и у меня такая же судьба!

Она разражено ткнула в пельменную жижу остатками сигареты. Придвинула мне свой стакан:

- Налей!

Я налил.

- Дальше давай, - сказал я.

- Что дальше? – не поняла Оксана.

Пришел мой черед орать:

- Да что дальше!!! Твою мать, рассказывай дальше, что за неприятности! Я пока ни черта не услышал! Один мужик тебя бросил! Еще что было?

- Ах, еще? – уже привычно заорала Оксана. – Еще вот! – она рванула на себе майку, обнажив левое плечо. На плече уютно устроился кривой розовый шрам. – Вот! Ножом меня сюда пырнул! Нормально? А вот здесь, - она запнулась. – Вот сюда меня другой бил! Ногами!

Она задрала майку под грудь, затем ткнула голую кожу пальцем где-то в районе печени:

- Я ребенка из-за этого потеряла! А еще один…

Я не дал ей договорить:

- И где ты себе таких мудаков находишь?

Она задохнулась в ярости. И в этот момент вновь встрял Ленька:

- Мы пить-то будем? Я ж шампанское принес!

- Леня, заткнись! – заорала Оксана, на этот раз не на меня.

- Да хватит вам уже бакланить, мы пьем или что? – Ленька ее не послушался.

Тогда Оксана повернулась ко мне:

- Б***, сделай так, чтоб он заткнулся!!!

- Леня, заткнись, – повторил я ее слова.

- Совсем с ума посходили, - сказал Ленька и замолчал.

- Пойду отлить, - сказал я, с трудом поднялся и поплелся в туалет.

Сначала я перепутал двери и попал в ванную. На ванне висел Курицын.

- Эй, друг Курицын, ты спишь? – спросил я его.

- Неа, - ответил он. – Не сплю. Ты посмотри, какая затычка для слива отличная!

Я посмотрел на затычку для слива. Новая хромированная затычка.

- И что? – спросил я.

- Сейчас протрезвею – себе оторву, - пообещал Курицын.

- Да пожалуйста, сколько хочешь, - сказал я и закрыл дверь.

Вернувшись из туалета в комнату, я застал следующую картину: Ленька сидел на полу перед Оксаной, на корточках, и, не издавая ни звука, стягивал с нее юбку. Оксана, тоже безмолвно, сопротивлялась. В комнате почти физически ощущалось сексуальное напряжение, но мне было на это плевать. Я уселся на свой стул и взял в руку хорошо знакомый стакан. Ленька поднялся с пола, словно ничего не произошло, и прошел к дивану.

- Пить будем? – спросил я.

Все кивнули, мы стукнулись и выпили.

- Вернемся к нашим баранам, - сказал я после паузы, вызванной проглатыванием шампанского. Оксана сразу подобралась, набрала воздуху в грудь и уже приготовилась начинать новую атаку децибелами, но я остановил ее взмахом руки.

- Молчи, - сказал я ей. – Заткнись. Слушай меня. В глаза мне смотри.

Я протянул к ней обе руки, одну ладонь положил ей на голову, другую – на плечо.

Она смотрела мне в глаза, я смотрел ей в глаза. И ничего не говорил, только мягко притянул ее к себе – слегка, может быть, на пару сантиметров приблизив ее голову к своей.

- Послушай, - наконец, начал я. – У тебя же есть дочь. Сколько ей?

- Шесть, - скорее, прочитал я по губам, чем услышал.

- Отлично, шесть. Взрослая уже. Наверняка красивая, в маму. Да?

Оксана еле заметно кивнула. Я кивнул вслед за ней. Рук от нее я не убирал, мне хотелось передать ей немного теплоты. Я не был уверен, что у меня получится, но я хотя бы пытался.

- Где она сейчас? Дочка твоя, где она сейчас?

- С матерью, - прошептала Оксана.

- С твоей матерью? – переспросил я.

- Да, - снова кивнула Оксана.

- Ты считаешь, это правильно? То, что твоя дочь сейчас не с тобой, а с твоей матерью?

- Нет, - прошептала она.

И тут я взорвался. Я заорал насколько хватало сил:

- Так какого ж черта ты сейчас делаешь здесь? А? Какого хрена ты себе здесь ищешь? Еще один шрам на пузе? Чтоб было потом чем похвастать в другой компании? «Ах, послушайте меня, мне было так хреново…» Почему твоя дочь там, а ты здесь?

Оксана отвела взгляд.

- Ну-ка смотреть на меня! – проревел я.

- Не знаю! – завизжала она. – Не знаю, понял?

- Я-то понял, - я привстал и еще немного придвинул свое лицо к ней. – А вот ты когда поймешь, что еще немного – и твоя дочь останется без матери? Ты хочешь ради своего неродившегося ребенка похоронить всех тех, кто у тебя есть? Что будет с твоей дочкой, когда ты будешь пропивать всю зарплату и пенсию матери, а домой будешь появляться только для того, чтобы еще что-нибудь оттуда вынести и продать по дешевке? Не думаешь об этом? А надо бы задуматься! Поняла? Надо бы задуматься, пока еще не слишком поздно!

Ленька сидел на диване с открытым ртом. Я взял его стакан, налил туда шампанского по самый край и хотел было уже отдать хозяину, но сначала отхлебнул сам, и лишь потом отдал.

Оксана выглядела ошарашенной. Она следила глазами за простыми движениями моих рук, которые несколько секунд назад лежали на ее голове.

- Колбаса! – подал голос Ленька. – Тебе бы надо по ящику выступать. Как этот… Как его…

- Заткнись, - сквозь зубы прошипела Оксана.

- Да почему ты меня все время затыкаешь? – хозяин квартиры, наконец, не выдержал такого пренебрежительного отношения к себе.

Лучше бы он потерпел еще немного. Оксана вскочила на ноги. Те держать ее отказались, поэтому ей пришлось ухватиться руками за стол, чтобы устоять.

- Да потому, что он, - она ткнула в меня пальцем. – Потому, что он – Иисус! Понял ты, баран?

Ленька покрутил головой, нецензурно выругался сквозь зубы, вскочил с дивана со стаканом в руке, развернулся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Я закрыл глаза и посидел так пару минут. Спать уже не хотелось, горло саднило от крика. Негромкое мычание заставило меня открыть глаза. Оксана, сложив руки на столе, уткнулась в них лицом и глухо плакала, вздрагивая всем телом. Я встал, подошел к ней и мягко потянул ее к дивану. Я помог ей встать со стула, уложил ее на бок на диван и подоткнул под голову подушку.

Выйдя из комнаты, я тихо прикрыл за собой дверь и пошел на кухню. Ленька и Курицын курили, выдыхая дым в форточку.

- Курицын, пошли, - сказал я.

Тот сразу отбросил окурок в форточку и согласился:

- Пошли.

Мы втроем прошли к входной двери.

- А-а-а… - Ленька кивнул головой в сторону двери в комнату.

- Спит, - ответил я на его незаданный вопрос.

И мы с Курицыным ушли, чтобы никогда их больше не увидеть.

Когда пару месяцев спустя Курицын спросил у меня, помню ли я Леньку, я не сразу понял, о ком идет речь.

- Разбился насмерть, - Курицын сплюнул, бросил окурок на асфальт и раздавил его каблуком. – Выпал из окна, пьяный совсем был. Насмерть.

И еще раз сплюнул. Я посмотрел на его плевок и подумал: странно, даже в мутной слюне отражается небо…