Это случилось одним из тех прекрасных вечеров, когда солнце, клонясь к закату и освещая своими длинными жёлтыми лучами траву и листву деревьев, придаёт им особую яркость и чистоту цвета, когда редкие белобокие облака нехотя ползут по небу, желтеющему к западу, когда лёгкий тёплый ветерок, весь пропитанный запахами трав, игриво и весело колышет их стебельки, и когда так не хочется сидеть в четырёх стенах, но в забытьи и полной умиротворённости бродить где-нибудь среди полей, лесов и ручейков…

И этот вечер был таким же, только в воздухе, мешаясь к прочим, витал ещё и запах скорой грозы.

Так вот, среди всех этих несуетливо живущих и побуждающих к душевной мягкости красот прогуливался молодой дачник Иван Иванович Правильнов со своею подругою Глуповой Марией Петровной.

Радоваться природе Иван Иванович, увы, не умел, потому восхищающиеся ею люди казались ему врунами и лицемерами, но понятие прогулки вполне вписывалось в свод его правил, поскольку движение положительно влияет на здоровье тела. Это был человек неординарно мыслящий, имел обо всём своё собственное мнение, свой взгляд на вещи. Хотя вещь, со всем её внутренним содержанием, нередко скрывалась от него за пеленой «неординарной мысли». Он часто говорил, что видит жизнь такой, какая она есть. Но он её не видел. Видел он только свою о ней теорию. И если Иван Иванович говорил, что кто-то что-то делает не так, то болел не за дело, а за то, что действия «дураков» (как он часто называл людей) не согласуются с этой его теорией. Он боялся того, что кто-то может жить, не слушая его советы и, тем более, не зная о них. Людей делил на дураков и тех, кто его слушает. То, чего не мог уразуметь, про себя принимал на свой счёт, вслух – называл чушью.

Мария Петровна как будто восхищалась его умом, что иногда выражала во фразах вроде: «Да, да. Совершенно верно». Или таких: «Какой ты у меня умный!» Или даже: «Я с тобой полностью соглашусь». Но в тайне ей было его жаль. И эта жалость, видимо, и являлась причиной, по которой она была с Иваном Ивановичем.

Они неторопливо шли по дороге, бегущей вдоль края холма. Внизу, близ основания крутого склона, поросшего сосняком и берёзой, текла небыстрая река, тихо шумя и поплёскивая. Кругом раздавалась птичья трель, верхушки сосен дальнего пологого берега горели светло-зелёным цветом, солнце, склонившись к горизонту, отдавало своё последнее тепло, и почему-то было немного грустно…

- Да, да. Совершенно верно, - это Мария Петровна ответила на многоумный монолог Ивана Ивановича, приводить который я здесь не буду, поскольку сам в том ничего не смыслю.

- Я с тобой полностью соглашусь, - опять Мария Петровна.

Но вдруг на дорогу выпрыгнуло нечто, напоминающее своим видом водяного. Водяной был до нитки мокрым, с рубахи и штанов стекала вода, на ушах и плечах висели речные водоросли. Сам он трясся от холода и что-то бормотал себе под нос, слегка подпрыгивая и хлопая себя по плечам. Мария Петровна взвизгнула от испуга, но потом, признав в водяном дачного соседа, Василия Васильевича Василькова, успокоилась и спросила:

- Что с вами случилось?

- В воду упал, - стуча зубами, ответил Василий Васильевич.

- Не понимаю! Как можно в воду падать? И вообще, что вы там делали? – не скрывая раздражения, спросил Иван Иванович.

- Глядел на тот берег. Вечерами там особенно красиво, - почти перестав дрожать и убрав с себя все водоросли, ответил Василий Васильевич.

- В следующий раз будьте поосторожней и не лазьте, куду не следует, - с нарастающим раздражением произнёс Иван Иванович.

- Как же так не следует? Весьма даже следует! Я очень-очень даже и вам то посоветую. Идёмте! – выпалил Васильков и стал дружески и слегка подталкивать холодной ладонью Ивана Ивановича в плечо.

- Уберите от меня свои мокрые руки и оставьте, пожалуйста, свою простуду при себе, - уже откровенно злобно пропищал Правильнов.

- Пойдёмте, пойдёмте! – не унимался Васильков, наивно пологая убедить Ивана Ивановича спуститься вниз к реке, в сырость, к комарам, на чмокающий грунт, но зато для созерцания вселенских красот, для чувства причастности мирозданию и прочих там «васильковых глупостей», как выражался о том Правильнов.

- Отстаньте! Никуда я не пойду! Эти действия бесполезны и даже вредны! Ведь там клещи, комары и прочая непотребная тварь! – Правильнов возмутился сначала в словах, а потом и в различных телодвижениях, таких, как взмахи руками, нервные подёргивания в плечах и глазу.

Успокоившись, громко и членораздельно заявил:

- Отныне и впредь я прошу вас, нет, я настаиваю на том, чтобы вы никогда более к нам ни с чем не обращались, не беспокоили нас своими глупостями, не отвлекали нас от наших содержательных бесед своею бестолковой трескотнёй. Я даже разрешаю вам не здороваться с нами при встречах, которые, я надеюсь, будут не частыми и потому не столь раздражат моих нервов, - выдав всё это, он тупо сотворил умную гримасу.

Василий Васильевич выслушал всё это цветущее себялюбие и постарался не обидеться, он даже улыбнулся.

Но вдруг (Да, да. Это неизбежное «вдруг».) на один из прекрасных своею скромностью полевых цветов, что обильно росли по краям дороги, села красивая пышнокрылая бабочка, и Васильков – О глупый! Зачем он это сделал?! – всплеснул руками, начал подпрыгивать на месте и совершенно по-детски наивно улыбаться, выкрикивая: «Смотрите, какая красивая бабочка! Смотрите! Смотрите!»

Вся эта сцена, естественно, окончательно расшатала нервы Правильного, и он, будучи уже не в силах сдерживать гнев, затрясся от злости, щёки его буро покраснели, но когда Васильков перевёл взгляд с улетающей бабочки на Ивана Ивановича, тот сделал вид, что пытается не дать волю смеху, от которого его якобы трясло, и, наконец, громко и театрально захохотал, что уже подействовало и на Василия Васильевича: лицо его грустно осунулось, обида блеском слёз отразилась в глазах, губы передёрнуло, и он, не помня себя, сорвался с места и мгновенно исчез за углом дачного забора, чтоб не показывать отчаянных рыданий, нахлынувших горлом и возникших от чрезмерно грубого прикосновения к его душе.

И пока с Ивана Ивановича шёл пар, Мария Петровна, подставив тонкие пальчики к губам, тревожно поглядывала чуть выпученными глазками то на Правильного, то туда, куда только что убежал Васильков. Длилось это недолго: она сначала нерешительно отстранилась, а потом и вовсе, развернувшись, побежала вослед Василькову.

- Маша! – с удивлённым лицом окликнул было Иван Иванович, но она лишь отмахнулась и так же исчезла за углом.

Правильнов ещё долго стоял неподвижно: изумлённо опущенные уголки губ, глупо вытаращенные глаза – всё выражало в нём, нет, не возмущение, что, конечно же, странно, - скорее, он был потрясён.

Приползли кучерявые тучи, птицы умолкли, солнце почти совсем уж зашло…

Сверкнуло, грянул гром, и сердце Ивана Ивановича впервые в жизни сжалось от нестерпимой тоски.