Яркие краски родного города раздражали тонкую душу Белкина, отталкивали своей откровенностью, дразнили нарочитостью, били по глазам. Не любил Белкин пестрых городских пейзажей и сочных натюрмортов, тяжелых малявинских холстов, разноцветного масла и грубых небрежных кистей, предпочитая им прозрачную рисовую бумагу, тушь, акварель и тонкие филигранные кисточки. С юности грезил он о нездешнем, жаждал призрачного, мечтал о туманном, пропитанном запахом моря, остро пахнущем хризантемами и цветами вишни. Профессией Белкин обладал редкой, был японистом, и это уникальное для провинции занятие переполняло его гордостью, дарило ощущение собственной исключительности и неповторимости.

Не одобрял нежный Белкин и бьющего в глаза убранства городских квартир, чурался диких традиций, не выносил местную пищу. Сожалел, что так сильно отличаются по своим манерам от японцев похожие на них как две капли воды выходцы из соседней с губернией азиатской страны. Любил бывать в местах, хотя бы отдаленно напоминающих предмет его мечтаний, выискивая среди желтенькой родной природы синеватое, холмистое и, по возможности, окутанное дымкой.

С недоумением и даже некоторой брезгливостью останавливал он взгляд на местных женщинах, слишком крупных и шумных не только для недосягаемой Японии, но и для самого субтильного Белкина, и из всех, попадающих в его поле зрение дам и девиц норовил выбрать самую крохотную. Но женщины, в том числе крохотные и узкоглазые, япониста не жаловали, и выбор, как правило, не удавался.

Чувствовал мечтательный Белкин, что в прошлой своей жизни родился он в Японии, был известным поэтом, и путешествовал по сказочной стране, живописуя ее многочисленные чудеса и красоты. В нынешней же скучной жизни ему даже переводить хайку и танку не случалось, потому что занимался он исключительно переводами инструкций к дальневосточным телевизорам, компьютерам, кондиционерам и прочей чепухе, совершенно излишней для тонко чувствующего человека. Неинтересное это занятие оплачивалось, однако, совсем недурно, так что купил себе Белкин приличную квартиру в окрестностях Городского парка.

Престижное это место было единственным в городе, пригодным для проживания прекраснодушного Белкина, потому что в парке находились пруды, кованые мостики и вековые деревья, которые при лунном свете или в редко случающемся тумане хотя бы отдаленно напоминали любимую страну. И он часто гулял по парку поздними вечерами, слушая пение цикад, кваканье лягушек и крики ночных птиц, подолгу задерживаясь на берегу пруда и представляя, что вместо вульгарных кувшинок в нем плавают прелестные лотосы.

Сегодняшняя ночь своей негой в очередной раз выманила япониста из дома, и Белкин отправился на прогулку. Он долго бродил по парку, старательно обходя многочисленные парочки, затем по обыкновению спустился к воде, вдыхая запахи сырости и осоки. Пел соловей, и отцветающие вишни роняли в воду бледные нежные лепестки. Луна перебегала от облачка к облачку, словно дразня заглядевшегося на нее бывшего поэта. Природа ласкала ночь влажной плотью улиток, скользкими лягушачьими прикосновениями, полураскрытыми губами бутонов, поглаживая ивовыми ветвями и восставая стеблями осоки. Было тихо, нежно, влажно, томно.

Озябнув, Белкин поднялся на мостик, по которому проходила его дорога домой, но, сделав несколько шагов, остановился. В нескольких метрах от него виднелась стройная женская фигура, облокотившаяся на перила. Очарованный прекрасным зрелищем, Белкин замер, рассматривал залитую луной женщину. Легкость ее силуэта не позволяла усомниться в том, что женщина очень молода, и Белкин с забившимся сердцем подошел чуть ближе, встал в той же позе, что и незнакомка, стал рассматривать в темной воде луну, купающуюся среди лепестков вишни.

Вдруг девушка выпрямилась, повернулась, так что отчетливо стали видны тонкий стан, длинная шелковая одежда, бледное лицо. Белкин едва сдержал крик восхищения: прелестное создание оказалось японкой. Он был готов поклясться в этом, потому что во всем: и в старинных пропорциях длинного наряда, перехваченного широким поясом под крохотной грудью, и в изящном теле, и в узкоглазом длинноносом бледном лице, и в освещающей его полуулыбке, и в высокой прическе с длинными шпильками и крупными гребнями - было столько достоинства, столько совершенства, что никем другим их обладательница быть не могла.

- Боже, откуда здесь такое чудо? – подумал оторопевший Белкин.

А красавица уже шла навстречу ему, шурша тяжелым кимоно, дурманя запахами лаванды и герани. Поравнявшись со своим восхищенным визави, прекрасная дама чуть замедлила шаг, и очарованный переводчик услышал прозрачный звук колокольчика и заметил едва уловимое движение на миг раскрывшегося и тут же закрытого веера, означающее приглашение пойти следом.

Не верящий своему счастью Белкин, слегка поклонился и, отпустив незнакомку немного вперед, двинулся следом. Девушка шла, не торопясь, слегка покачиваясь и семеня, а Белкин за ней, поначалу сдерживая шаг, чтобы не напугать ее. Но через несколько минут решил, что пора догнать даму, и шаг прибавил, после чего расстояние между ними не сократилось, а напротив, увеличилось. Тогда Белкин ускорился, заторопился, но скользящую впереди женскую фигуру не настиг. Девушка в кимоно продолжала медленно плыть впереди, но теперь уже понемногу удаляясь от своего преследователя. И Белкин испугался, что упустит прекрасную добычу, побежал, сначала потихоньку, а затем все быстрее и быстрее, но красавицу так и не догнал. Освещенная луной, она плавно двигалась впереди, и теперь уже на значительном расстоянии. Белкин, не узнавая знакомые места, бежал во весь опор, мчался как Ахилл за японской черепахой, так и не приблизившись к девушке. Парк тем временем сгустился, затем сменился лесными зарослями, и теперь бегущим приходилось продираться сквозь чащу. Ветви больно хлестали Белкина по разгоряченному лицу, но он, распаленный погоней, и не думал останавливаться.

Наконец деревья расступились, и неуловимая японка выбежала на залитый луной луг. Не оборачиваясь на своего преследователя, встала в изящной позе посередине, готовая снова сорваться с места. Белкин, тяжело дыша, замер на краю поляны, и вдруг почувствовал себя зверем, способным кинуться на эту хрупкую женщину, опрокинуть ее на мокрую траву, и сделать с ней все то, о чем он раньше и думать себе не позволял, и что теперь мог бы описать длинным рядом запретных глаголов, включая самые запредельные. Борясь с неведомым ему прежде темным чувством, Белкин подумал:

- Вот они какие, японские скромницы, теперь я знаю, что такое гейша. Не отпущу.

Крупная дрожь била Белкина, и он решил, что потраченными усилиями вполне заслужил право представиться заинтриговавшей его даме, и медленно, все еще тяжело дыша и боясь спугнуть красавицу, подошел к ней. Стройная фигура была уже на расстоянии вытянутой руки от него, когда Белкин решился заговорить.

- Прекрасная ночь, - сказал он хрипло, кладя дрожащую руку на хрупкое плечо, - самая прекрасная ночь в моей жизни.

Стоящая к нему спиной девушка обернулась, и японист увидел золотисто-рыжую острую морду, узкие жадные глаза, блестящие острые зубки, яркий язык. Лиса зашипела и хищно оскалилась, явно забавляясь оторопью, бедняги, а затем развернулась и бросилась в чащу. Окаменевший Белкин успел увидеть лишь пышный красный хвост, мелькнувший между темных деревьев, и услышать прощальный звон колокольчика.

Ноги не слушались Белкина, и он сел на влажную траву, затем опрокинулся на спину, стал смотреть на луна, перебегающую от облака к облаку.

- Я слишком долго живу один, - сказал он вслух, обращаясь к непоседливой луне. – Мне нужно жениться.

Лежать было холодно, и Белкин встал, немного поплутав, вышел к знакомым местам, сел на первую попавшуюся скамейку, посмотрел вверх. Красавец дуб разрезал звездное небо черными ветвями, луна, наконец, успокоилась и стояла так низко, что казалось, будто она лежит на одной из веток.

- Боже, какая красота, никогда не видел ничего подобного, - похвалил Белкин луну и та, польщенная, подмигнула ему.

Он перевел взгляд и вздрогнул: лун было две. Первая – та, что примостилась на дубе, вторая плыла среди звезд много выше и левей. Чувствуя себя так, как будто его самого тоже два, Белкин рассматривал луны. Обе были большие, идеально круглые и яркие. Вдруг тишину нарушил резкий крик какой-то птицы, и тут же прошлогодний желудь сорвался с вершины дуба, стукнул по лежавшей на ветке луне.

- Пон! – громко отозвалась луна.

И Белкин увидел, что изящная ветка превратилась в барсука, который, ловко упираясь задними лапами в дубовый ствол и старательно вытянув вперед туловище и острую хитрую морду, держал в передних лапах ярко начищенный медный бубен. Поняв, что его хитрость раскрыта, барсук мгновенно спрыгнул вниз и скрылся в темноте.

- Я болен, я очень сильно болен, - сказал Белкин оставшейся на небе луне. – Мне нужен хороший врач.

Посидев еще немного, он все-таки нашел в себе силы встать и побрел по тропинке к мосту, ведущему домой. Тут-то бедняга и вспомнил о ключах, которые запросто мог потерять во время погони. Пошарив в карманах, он нашел их, достал, но трясущиеся непослушные руки выронили ключи на землю. Белкин наклонился, пошарил руками – ключей не было. Тогда он встал на четвереньки и стал методично ощупывать траву вокруг себя, но ключей так и не нашел. Перспектива задержаться в парке, переполненном оборотнями и лунами, так напугала несчастного япониста, что он чуть не заплакал. В полном отчаянии он лихорадочно шарил и шарил по траве, почти уверившись в том, что ничего, кроме улиток и прошлогодних листьев, так в ней и не найдет. И когда несчастный уже решил, было, убраться из поганого парка, из темноты раздалось:

- У вас какие-то проблемы?

Белкин вздрогнул и, приготовившись увидеть какую-нибудь мерзкую тварь, поднял глаза. Перед ним, полускрытый тьмой стоял вполне обычный мужчина.

- Да, я уронил ключи, и никак не могу их найти.

- Давайте я вам посвечу, - сказал мужчина.

Голос был нормальный, даже приятный, и Белкин успокоился. Послышалось легкое шуршание, означающее, по-видимому, что незнакомец достает спички из кармана, мягкое мерцание осветило влажную траву, и Белкин с радостью увидел ключи прямо у собственной растопыренной пятерни Последний раз Белкин радовался так самозабвенно несколько лет назад, когда его на три месяца отправили в командировку на Дальний Восток. Он схватил ключи, начал подниматься с карачек, собираясь от всей души поблагодарить своего спасителя, и уже стоял на коленях, когда увидел в темноте множество огоньков, которые показались сначала наивному Белкину парящими в воздухе светлячками. Но внимательный взгляд тотчас же заменил приятную иллюзию гораздо менее приятным зрелищем, и страдалец увидел, что не светлячки это вовсе, а глаза, которыми усеяна обнаженная голень мужчины. Разноцветные глаза, не моргая, угрожающе вытаращились на ополоумевшего япониста, а затем моргнули все разом, и тот заорал, как резаный, а затем вскочил и бросился наутек. Не разбирая дороги, он добежал до спасительного, ведущего к дому моста, и со всех ног помчался по нему.

- Тонбироро-тонбироро! –запел мост флейтой.

Белкин бежал в предрассветном сером полумраке, а мост качался под ним, стонал, рыдал, завывал по-японски, рассказывая какую-то жуткую историю. Но Белкину было уже все равно, и он таки перебежал мост, выскочил из ненавистного парка и, не оглядываясь, домчался до спасительного дома. Отдышавшись, вошел в подъезд, медленно поднялся на третий этаж, открыл квартиру, не разуваясь, миновал просторный холл а заходя в спальню, увидел, как в раскрытом окне мелькнул юркий хвост. Кто-то, и Белкин отлично догадывался, кто именно, только что покинул квартиру, по-видимому, что-то украв.

Белкин помедлил. Подошел к окну, тщательно закрыл его, оглядел комнату. На низеньком темном столике белел свернутый в рулон лист драгоценной рисовой бумаги. Белкин взял его в руки, поднес к лицу, с наслаждением вдохнул тонкий аромат лаванды и герани, развернул. По белому полотну, словно тропинка на заснеженном склоне Фудзи, сбегала вниз изящная надпись, причудливые ветви иероглифов складывались в старинные стихи. И Белкин наконец-то сделал то, о чем давно мечтал – перевел неизвестное хайку:

 

Луна во всем мире одна,

И тысячи лун назад

Ты смотрел на нее барсуком.

 

Светало. Белкин подошел к полутемному просвету зеркала, рассматривая своего двойника из зыбкого призрачного мира. На него смотрел маленький мужчина в перепачканном буром костюме с острым лицом, близко посажеными крохотными глазами и длинным, вытянутым вперед подвижным носом. Истина стала очевидной, и Белкин зарыдал, выплескивая из себя все свои влажные грезы.