Тысячи, миллионы, миллиарды огоньков зажглись на темно – синем бархате неба. Луна, холодная и бесчувственная, лениво взбиралась на свое усыпанное бриллиантами ложе. Удобно устроившись, она без всякого интереса оглядела свои владения и, убедившись, что за последние несколько миллионов лет ничего не изменилось, принялась за исполнение уже изрядно надоевшей ей обязанности. Мягкий холодный свет, милостиво посылаемый на землю королевой бархатного царства, которая не знала, чем еще можно развлечь себя, возвестил о наступлении ночи.

Ночь… Ночь зажигает окна. На каменных страницах домов легко можно читать живой комикс человеческого существования. Яркие желтые картинки… Картинки, освещенные мягким красным светом или затемненные, на которых мелькают таинственные тени и пляшут два озорных огонька от свечей… За каждой из них – миры. Миры, отделенные друг от друга лишь стеклом и четырьмя тонкими стенами. Стенами, которые защищают от жестокости внешнего мира. Стенами, которые оставляют людей, спрятавшихся за ними наедине с их мировыми катастрофами. Стенами, за которыми обитают люди такие близкие и такие бесконечно далекие друг другу…

Окно, освещенное мягким тусклым светом ночника – первая картинка в углу каменной страницы: молодая женщина укачивает ребенка. Она ходит из угла в угол, по одной и той же траектории, машинально, ритмически покачивая малыша. Она не спала две ночи. Сейчас она – самая несчастная: ее мальчик, ее шестимесячный сынишка уже вторую ночь плачет, нет, кричит. Кричит, изредка успокаиваясь на несколько минут, убаюканный ритмическими движениями маминых рук, и тогда слышится его частое тяжелое посапывание. Кричит, пытаясь рассказать, как ему больно от тысячи молоточков, которые стучат в его головке. Его маленькое, пышущее жаром тельце извивается на руках у матери, словно пытаясь вытолкнуть эту боль. Его мать сейчас – самая несчастная, но она никому не жалуется и не просит о помощи. Она знает: у каждого – у родственника, друга, знакомого, соседа, далекого человека в другом полушарии – свои проблемы, а это – ее боль, ее горе, с которым она должна справиться сама.

Всего в нескольких сантиметрах от нее еще одна, ярко желтая, картинка. А за ней – другой мир, другая жизнь: мужчина кормит девочку. Маленькое черноволосое создание с большими зелеными глазами, полными слез, упрямо сжимает пухлые губки и разжимает их лишь для того, чтобы произнести три слова. Три слова, которые она, как молитву, произносит целый день: «Когда придет мама?» Сейчас она – самая несчастная. Бедный маленький ангел, который не может понять, кто украл ее маму. Она боится, что мама ее разлюбила и ушла. Ее маленькая голова, как компьютер, который пытается воскресить в памяти всю ее недолгую жизнь. Она хочет понять, что же она сделала не так, за что нужно просить прощения. Ее отец, мужчина с уставшим лицом, всего за один день постаревший на несколько лет, уже час уговаривает дочку съесть хотя бы ложку. Сейчас он – самый несчастный. Та, которую он любит больше жизни, лежит без движения на больничной койке, опутанная, как паутиной, трубками, которые еще поддерживают в ней жизнь. А он разрывается между больницей и домом, где его ждет дочка, похожая больше на грустную куклу, которая не умеет смеяться, нежели на веселого ребенка, которым она была еще вчера. Отец вздрагивает от ее слов. Как же объяснить ей, что ее мать вчера попала под машину, что она лежит в коме и, возможно, даже если она из нее выйдет, то никогда больше не сможет ходить и говорить, смеяться и кататься с ними на велосипеде, как раньше, каждое воскресенье в парке. Сейчас он – самый несчастный. Но лишь в больнице перед кроватью ничего не слышащей жены он выливает из себя бездонное море своей боли. Оно вытекает из глаз, рта, вырывается из сердца, но ее не становится меньше.

Однако перед глазами уже следующая картинка, на которой изображены мужчина с искривленным от гнева лицом, и мальчик, забившийся в угол комок нервов. Мужчина судорожно хватает все, что удается нащупать его руке, и швыряет в сына, пытаясь вышвырнуть из себя гнев, которого с каждой секундой становится все больше. Сам того не замечая, он раззадоривает себя: гнев переполнил его, внутри ему не хватает места, и он выливается водопадом брани, который сопровождает град вещей, обрушивающихся на мальчика. Наконец, мужчине под руку попал ремень. Он на секунду задумался… Сейчас он покажет этому щенку, как выставлять его – своего отца – идиотом, заставлять краснеть перед всей школой, когда учительница говорит, что его сын – самый тупой и непослушный ребенок. Мало того, он практически преступник…

Толстый ремень больно впивается в нежную детскую кожу. Отец не чувствует меры. Он знает, что ничего не может сделать учительнице, которая опозорила его. Зато со своим ребенком он может делать все, что захочет.

Теплые ручейки смывали кровь лица мальчика. Из глаз вытекала не боль, вытекала обида… Сейчас он – самый несчастный. Как он может объяснить отцу, что учительница просто невзлюбила его? Невзлюбила просто потому, что он – это он. Именно поэтому для него всегда находилась пара унижений и несколько десятков оскорблений. Драка – он зачинщик, даже если он находился в другом месте. Опоздавший – он виноват, потому что, опоздав за три года четыре раза, показал плохой пример. С завидной постоянностью ему выставляли самые худшие оценки, просто потому, что он - это он. Он – изгой…

Погашен свет, и в самом темном углу почти незаметно маленькое тельце. Уже не текут слезы, уже вылилась вся обида. И лишь одно слово он теперь помнит. Этим словом стучит его сердце, и с каждым ударом отдается в красной, с синяками и запекшейся кровью головке: «Ненавижу!»…

А за стеной, в такт ударам страшного слова в его сердце, звучала громкая музыка. На темном фоне изображены тени танцующих людей. Вино, сигареты, смех, веселье, музыка – вечеринка. Один танец сменяет другой, в комнате царит атмосфера радости: радуются жизни, радуются молодости…И никто не знает, что за стеной умирает ребенок, а на свет появляется повзрослевший, разочарованный в людях, и озлобленный на них человек…

Смех. Люди расходятся по группам, веселятся, произносятся тосты. Лишь одна девушка сидит в стороне. Спокойный дым сигареты лениво тонкой струйкой поднимается вверх. В пепельнице рядом с ней – горка пепла. Она только вчера начала курить: где – то слышала, что от этого становится легче. Действительно, когда у нее начинает кружиться голова, она перестает думать. Одна сигарета, две, три, восемь… Все равно перед глазами – один образ, в голове – одна мысль. Сейчас она – самая несчастная. Ее любимый, самый дорогой на свете человек, вчера уехал. Уехал, возможно, навсегда. Еще остался на губах горький вкус последнего поцелуя от их перемешавшихся слез. Он обещал, что они будут вместе… У нее есть только обещание.

Медленная музыка. Пары, обнявшись, танцуют в середине комнаты. Еще несколько дней назад они тоже так танцевали. Она чувствовала его руки, его дыхание, его любовь…

Легкая струйка сигаретного дыма, гулкие удары сердца. С каждым ударом оно тяжелеет от нахально ворвавшегося к нему чувства одиночества. Как тяжела пустота… Она, словно камень, тянет вниз, не позволяя сдвинуться с места, а снаружи обволакивает, словно укрывая колпаком, ударяясь о который все звуки внешнего мира отступают. Преодолев картонные стены, но ударившись о пустоту, отступил и звук бьющегося стекла. Он было бросился к танцующей толпе, желая рассказать о том, что только что видел. Однако царствующие здесь звуки музыки и смеха заглушили его. Они, словно редакторы, нашедшие на странице строку из другой главы, аккуратно, чтобы никто не заметил, вернули его туда – в его картинку, которая повествовала о жизни еще одной семьи.

Крики, звон бьющейся посуды…

- Да я..вас... аб… к…

Мужчина схватил утюг. Удар. Раковина разлетелась на несколько частей. Рядом с ним, бессильно опустив руки, стояла женщина. Она просто смотрела. Разве за ЭТО она пятнадцать лет назад выходила замуж? Красивый, перспективный мужчина. Любимый мужчина. Любовь к нему убило то нечто, в которое он превратился.

- Да вы…не…бр…,- от того, что даже собственный язык не повинуется ОНО еще больше разъяряется.

Она устала за него бороться. Десять лет борьбы: вытрезвители, милиция, обещания, передышка… и снова борьба. Завтра, когда он проснется, он услышит лишь два слова. Она сможет. Последний бой. Слова, сказанные непреклонно, точку поставит он сам… Лечение или развод. А пока она стоит и смотрит, лишь изредка поглядывая на комнату, где светятся две пары испуганных глаз. Они уже привыкли делить дни на «папа пришел рано, он трезвый», «папы долго нету, надо прятаться в комнату или идти на улицу», «папа спит, сегодня и завтра все будет нормально». Они уже не плачут, понимая, что от этого будет хуже маме. Сейчас она – самая несчастная. Но никто, кроме нее самой, ей не поможет. Завтра… Из последних сил.

К концу подходит одна из миллиона страниц каменной книги комиксов. Лишь две картинки еще не прочитаны. Два темных незаметных изображения, о существовании которых можно догадаться лишь по едва различимым пляшущим огонькам, изображенным на одной их них в самом верхнем углу страницы, и по тусклому свету старого торшера, доживающего свой век и из последних сил освещающего вторую картинку, внизу.

Веселые озорные и одновременно такие таинственные. Два маленьких огонька. Пламя свеч? Нет, искорки двух сердец, вырвавшиеся наружу и осветившие своей любовью мрак еще необжитой неуютной комнаты. Именно эта незаметная картинка привлекла внимание самой Госпожи и Повелительницы, казалось бы, безразличной ко всему. Луна пыталась угадать, насколько прочна оболочка, отделяющая молодых женщину и мужчину от внешнего мира. Когда рядом с искрами любви запляшет пламя ссоры? Когда оно разгорится настолько, что заполнит собой все пространство, вытеснит любовь и прорвет, наконец, непрочную преграду, устроив взрыв, который и положит начало Третьей Мировой Войне, разыграющейся на территории в две комнаты. Луна знает: так будет. Она не раз наблюдала за подобным процессом. Нет, были исключения. Они боролись за свой мир. Сильные люди. А может и эти двое сильны? Пока же их ничего не волнует. Сейчас они – самые счастливые. Они, не устоявшие перед силой притяжения, толкнувшей их друг к другу, и исполняющие древний ритуал всех влюбленных, только начинают жить.

Сейчас им не надо думать, что догорит свеча, а недавно купленная лампа постареет и будет тускло освещать комнату, подобно старому торшеру, повидавшему и любовь, и рождение новой жизни, и горечь разлуки, и болезни, который сейчас из последних сил освещал спокойную жизнь своей хозяйки, некогда молодой веселой женщины, купившей его для новой квартиры, где они жили с молодым мужем. Она сейчас спокойно лежит на любимом диване. Она – не счастливая, не несчастная. Ей все безразлично. Она видела в своей жизни черное счастье и светлое горе. Она устала…..

Потемнела каменная страница для того, чтобы зажечься вновь и рассказать тем, кто не желает слушать, свои тайны. Несколько раз моргнул и погас торшер. Догорело его последнее сердце.