Что хочет автор. Литературные конкурсы

В самый длинный день, когда заря с зарей сходятся, из мглистой пурпурной дымки рождаются изумрудные цветы, сулящие счастье и долголетие нашедшему. Они - чистые дети света, потому что навь растворяется в яви, не познав тьмы. И ночь превращается в пурпурный праздник. В малиновом мороке отдыхает лес, его хрустальные озера стерегут перевернутый мир. На береговых склонах расплетают лепестки ромашки, лазоревые колокольчики нежны и застенчивы, как глаза невесты, а шмели спят в роскошных розовых колючках, обхватив их лапками, как дети обнимают подушку...

- Я умру этой ночью?

- Ты родишься этой ночью, Виола!

- Почему ты меня так называешь?

- Потому что ты - Виола - согласование музыкальных струн. Ты будешь звучать стихами и песнями всегда, когда к тебе будет прикасаться солнечный ветер. Струны - твоя душа. У тебя нет пола. Ты - не мужчина и не женщина. Ты - цветок! И мужское, и женское начало в тебе самой. Ты - Виола! Твое внутреннее чело должно стать для тебя путеводным принципом во всем, что ты сейчас...

- Говори! Говори! Я постараюсь понять. Твой язык обманывает меня. Но ты не берешь в расчет того, что я люблю тебя, а у того, кто любит, совершенно особое внутри понятие лжи. Ты говоришь одно, думаешь другое, делаешь третье. И я это вижу. Говори. Я постараюсь понять, что ты думаешь, не по тому, что ты скажешь, а по тому, как ты сделаешь это. Я знаю, что умру этой ночью. Зачем же ты просишь у меня согласия? Разве оно меняет что-нибудь? Я прошу только правды. Но я проникнута тобою... Почему ты молчишь? Ты... улыбаешься?

- Я улыбаюсь, потому что твои мысли дерзки и необычны.

Ты - вовсе и не ты, а кусочек большого НАС, который на много частей разделен и разбросан по свету. Ты хочешь правды? Изволь, МЫ - абсолютная реальность, МЫ - активные силы, пытающиеся изменить мир. Мы умрем одновременно, соберемся и опять рассыплемся по земле: кто деревом, кто цветком, кто дельфином, а кто лягушонком, скачущим по лесу. Я не обманываю тебя. Я - твоя сестра. Есть вещи, которые постоянны. Есть вещи, которые появляются внезапно и так же быстро исчезают. Они полосаты. Но я пришла к тебе ненадолго. Спрашивай, и тебе не будет страшно родиться!

- Сколько раз еще я должна родиться?

- Еще три раза. Третий раз ты будешь человеком. Женщиной. И от тебя будет зависеть, соединимся мы в одну энергию Высшего Разума или рассыплемся опять. Я пришла к тебе во сне. Завтра утром ты все забудешь и родишься зеленым цветком. Между твоими жизнями я буду приходить к тебе и наставлять. А ты будешь приходить ко мне из своего будущего в мое прошлое. Это всегда так бывает, потому что было всегда. Ты понимаешь меня?

- Смутно. Я буду помнить тебя?

- Нет. Только когда я буду приходить во сне. Но это только память сна.

- Не уходи!

- Я здесь. Но скоро утро. Не забывай. Во сне ты сможешь опять летать!

- Я буду видеть сны?

- Конечно! И только во сне ты будешь собой. Пора. Не забывай: МЫ любим тебя!

- Я люблю ВАС!

- Ты не боишься?

- Нет!

***

- Это было наяву. Это было здорово! Это было пугающе! Меня всю захватило любопытство и еще гамма чувств, не испытанных ранее. Это, наверное, восторг, восхищение... Это - счастье!..

- Будь осторожна! Счастье - полосатая пульсирующая звезда. Если она обратила на тебя свой взор, значит, отвернулась от кого-то!

- Ты пришла снова. Значит, я опять умру?

- Да, чтобы родиться!

- Кем?

- Птицей! Ты познала счастье души. Ты должна испробовать земной полет тела, и его любовь.

- Любовь полосата?

- Да, Любовь - это полет души. Не увлекайся им! Он опасен! Никогда не люби самозабвенно. Ты принадлежишь НАМ и только НАС можешь любить по-настоящему! МЫ - твой БОГ, твой РОД, твой сон и твоя вечная ЖИЗНЬ!

- Нет! Я не хочу умирать. Я такой красивый цветок! У меня тонкий, сочный стебелек. И линии... линии... линии... чудной гармонии! И запах чистой земли и свежести! Мои желтые тычинки сияют нимбом... Давай, давай оставим все как было! Я хочу быть цветком! Не надо желать большего счастья! Счастье уже - вот оно! А вдруг дальше будет только боль, грязь, разочарование, глупость и риск?! А вдруг все кончится вначале?

- Не кончится! Твой стебель срезан. Ты в стакане, Виола! Утром ты будешь птицей!

- Не-е-е-ет! Я запуталась в чужой жизни! Я увязла в ней! Я боюсь опять попасть в сон рождения. Боюсь не боли. Боюсь страха и одиночества... Когда же я буду жить своей жизнью? Отпусти меня, дикий цветок! Я задыхаюсь!..

***

- Как холодно. И ничего не хочется. Совсем. Только спать! Оказывается, та тонкая грань, за которой рушится жизнь, - лишь дыхание тела! Я устала. И усталость не проходит по утрам. Просыпаюсь со вчерашней болью. Мне тяжело.

- Виола! Для тебя подобрали новую субстанцию. Тебе понравится!

- Мне страшно. Ты пугаешь меня!

- Не бойся! Ведь ты - это я! МЫ - одно целое! Иди!

- Я вспомнила тебя. Ты - моя смерть...

- Я - твоя жизнь.

- Нет! Не отбирай у меня крылья! Неужели они больше не будут шуршать у меня за спиной? Неужели я больше никогда не увижу облаков со стороны солнца? Своих деток?

- Успокойся. Крылья твои уже мертвы. Твои детки разлетелись. Они не смогут поднять тебя. Ах, да! - твое сердце... Напрасно ты цепляешься за остатки жизни. То, что впереди, гораздо лучше. Поверь мне. Ведь я на одну ступень опережаю тебя.

- Как, ты уже была человеком?

- Да, и сегодня умру. Но я об этом еще не знаю. Ты мне скажешь, Виола, потому что мы все смотрим на тебя. Ты - одна из НАС, но в то же время не похожа на НАС. Ты - лучшее, что у нас есть, поэтому тебе одной дано право выбора в будущей жизни.

- Не верю, не может быть! Птица живет меньше, чем человек!

- Да, по земному времени, но по нашему - нет! Все твои три жизни на зеленой планете будут одинаковой продолжительности, и в этом смысл... Ты - зачаточный разум, потому что являешься началом всех наших мыслей. Великая сила сосредоточена в тебе, и она контролирует движение планет. Будучи между большим и меньшим, ты равна самой себе; между намерением и свершенным ты посередине; во множественности ты среднее и во времени - настоящее, потому что вечность не знает ни прошлого, ни будущего. Ты - Виола - хранительница нашего очага внутри круга. Ты объемлешь, очерчиваешь, завершаешь. Ты - любовь, согласие и благочестие, потому что неделима.

Земля - большая экспериментальная лаборатория, уникальная возможность для всех поиска своей эволюции. МЫ - чистые дети Света. Но есть еще несоразмерные твари из дикого леса, жадные звери, хищные птицы. Есть свинки, их много. Удел свинок - набить брюхо, добывать сомнительные удовольствия и накапливать прах богатств, развращающий внутренний мир окружающих. Ты давно получила и душу, и разум, но тебе еще нужно пройти множество лабиринтов, маленькая Виола: лабиринт человеческих отношений и самый сложный лабиринт - накопление самостоятельных умозаключений, лабиринт жизни, где душа, разум и тело вместе борются, но воспринимают борьбу по-разному. А ведь предстоит еще лабиринт смерти... Неминуемый путь Феникса, наша общая участь!

- А дальше? Дальше? Не молчи! Неужели просто дождем выпаду на траву, чтобы уйти в лабиринты Земли?

- Больше ни о чем не спрашивай, у нас мало времени, и то, что я скажу, очень важно. В тебе заложена особая программа, и ты ее интуитивно ощутишь.

Жизнь человека - сомнение, борьба, но главное - вопросы, остающиеся без ответа. Там, за чертой жизни и смерти, будет ответ на все! То, что тебе приготовило человеческое сердце, - большое достижение, ведь многие из НАС так никогда и не смогут стать людьми. Но берегись! Тебе надо будет четко соблюдать границы добра и зла, любви и ненависти...

***

Птицы закружились в медленном танце. Так, видела она когда-то, танцевали розовые фламинго. Каждая женщина-птица не то летела, не то плыла, заглядывая в ее обнаженную сущность бесцеремонно и ласково. Виола смотрела только в глаза. Она, в общем-то, и не выбирала, а лишь примеряла оттенки к тому, что уже имела, чего, собственно, не знала сама - и в то же время знала где-то очень глубоко, в затаенных уголках естества.

Наконец цвет глаз совпал, как кодовый замок в компьютере, она дотронулась до птицы с серо-синими смеющимися глазами...

- Я знала, что ты моя! - Сирена провела рукой по глазам Виолы. Пространство запестрило разноцветьем красок, как будто только что подарили зрение.

- Теперь у тебя глаза такие же, как мои!

И все исчезло.

Виола огляделась и не обнаружила никого живого. Она находилась в прекрасном лесу. Дивные неизвестные растения так же, как она, парили в воздухе. Кристаллы райского сада распадались на прозрачные многоугольники и, вернувшись в вихре порядка и гармонии, собирались в прежние формы, чтобы распасться опять.

Вот оно! Вот Оно! Рождение цветка! Средь поляны один из другого рождались радужные цветы.

Виола вдруг очутилась в мрачном замке. Стены тонули в темных сводах потолка. Стройными анфиладами мимо проносились залы и туннели. Из высоких окон выбивался свет. Виола искала рождение птицы.

Да, она знала, что там, впереди, есть лестница наверх, где за дверью...

И вот... почти долетела... Но за спиной послышалось неумолимое хлопанье крыльев.

- Нельзя! Нельзя ее туда пускать! - Голоса двенадцати разноглазых сирен клокотали и нагоняли ужас. - Она вышла из-под контроля! Кто ее сюда пустил?!!

Виолу оставляли силы. Но она летела, летела, и вдруг кто-то большой и сильный придавил ее ладонью к стене. Дыхание пропало. Ужасом заволокло глаза. Виола потеряла сознание.

***

А когда очнулась, вокруг было совсем темно.

- Где ты? - позвала Виола.

- Я здесь.

- Почему ты так долго не приходила?

- Ты проспала сон рождения, Виола, но ты сама виновата. Хочешь, я покажу, как все произошло?

- Нет! Это было так страшно!

- Это было весело! Зачем ты полетела в замок?

- Но я хотела... Я хотела быть птицей!

- Глупости! Тебе понравится жизнь в образе человека еще больше, и, когда ты будешь покидать ее, даже не вспомнишь про замок... Ты теперь человечек. Маленький. Пошевели ручками и ножками!.. Уже скоро ты покинешь черно-белый астральный мир и не узнаешь меня даже во сне.

***

Сменялись дни и ночи. Виола чувствовала их, уходя в сон и просыпаясь. Она летела во сне - то была цветком, то искала мрачную комнату в бесконечных коридорах замка. Иногда к ней приходили разноглазые сирены, они, шутя, похлопывали ее крыльями по ручкам и ножкам, приговаривая:

- Ничего получилась! Шевелись! Шевелись!

Виола дергалась, вспархивала, как тогда, когда утверждалась птенцом... А потом плыла, плыла в темном озере нави...

***

Но однажды все изменилось. Пространство вокруг показалось неуютным и тесным.

- Я умру? - попыталась закричать она, но не смогла.

Ее распирало. Казалось, вот-вот лопнут упругие лепестки соцветья и в глаза ударит долгожданный свет.

Ее мотыляло из стороны в сторону. Душу мучил сдавленный крик. Стонала ее мать, и Виола понимала все, что та хотела сделать. Мать разговаривала с Виолой, а потом удалялась опять в безумный мир крика и боли.

Становилось теснее и теснее с каждой секундой. Наконец Виола поняла, что это не может так больше продолжаться. Она резко развернулась и вдруг понеслась по темному тоннелю. Неудержимо и властно кто-то руководил ею, звал и притягивал, как магнит, да она и не сопротивлялась, потому что сама хотела освобождения. Дикая боль пронзила каждую клеточку. Последнее усилие, и... она оставила лоно, в котором вызрел мир.

Виола все еще находилась в "рубашке".

Красные люди в алых халатах и масках улыбались ей. Все было пунцовым, с алыми пятнами. Алый мак! Алый мак заслонял лепестками пространство.

- Н-е-е-ет! Н-е-е-ет! - захлебывалась Виола. - Оставь меня, дикий цветок!

- У вас девочка! Счастливая! В рубашке! - разрезая послед, сказал хирург.

Белые халаты врачей ослепили.

"Я птица! Я хочу летать!"

Но никто ее не понял.

Девочка потешно вспархивала крохотусенькими ручонками. Люди засмеялись. Где-то в груди родилась не то обида, не то разочарованность.

Она закричала, затем прямо зашлась плачем и долго не могла остановиться.

Глава вторая. ДЕТСТВО АННЫ

- Прекрасные слайды. Но фото той все же понравилось мне больше всего.

- Еще с десяток осталось. Потом прокрутим обратно.

- Нет. Вернись. Как ее зовут?

- Ольга Зотова.

- Да, то что нужно. Еще есть Ольга?

- Щас, секунду. Вот.

- Отличный профиль. А глаза?

- Увеличить глаза на пятом слайде!

- Зеленые? Превосходно! Волосы можно чуть подкрасить. А впрочем, так даже интересней... Нет! Поразительно! Анжелику прямо "слизали" с этой женщины! Срочно ее в студию!

- Это невозможно.

- Почему?

- Она сейчас на съемках в Сибири.

***

Здравствуй, мамочка!

Прости, что не писала долго. Телефона тебе до сих пор не поставили, а пользоваться эпистолярным жанром просто не хватает времени.

Николай уже сообщил тебе, что у нас родилась девочка. В общем-то, мы ее совсем не планировали, это случилось как снег на голову, я поняла, что жду ребенка, когда она вдруг зашевелилась в животе. Конечно, сразу расписались. Ведь многие годы вообще ничего не могло зацепиться, а тут такой подарок судьбы!

И наше бракосочетание, и рождение Аннушки явились сюрпризом не только для нас, но и для всей съемочной группы.

Все данные показывают - она твоя копия. Глаза, кстати, тоже твои. Мы из-за этого обстоятельства ее твоим именем назвали.

Я уже приступила к работе, но кормить Анюту не бросаю. А она все порхает: ручками взмахнет и пугается, плачет. Но спокойный осмысленный взгляд отличает ее от всех детей ее возраста. Не думай, что это материнская любовь, то есть я, конечно же, люблю ее, но Аня - просто особенный ребенок. Мне кажется, она меня понимает и все время хочет мне что-то сказать.

Неприятностей много. Продюсер ругается. Надо заканчивать съемки, а тут такое дело, режим и все прочее. Не знаю, как бы я справилась, если бы не Коля. Кстати, он на Анечку не надышится, любит ее катать на себе. Анюта смеется. А Николай - такая прелесть! Никогда не думала, что мужчин так украшают дети!

У нас большая удача. Подписала контракт на съемки большого сериала "Анжелика". Прошла по конкурсу на главную роль. Между прочим, приезжали специально ко мне из столицы. Ты рада?

Так что привезу к тебе Анюту надолго, очевидно на все время съемок.

Ну а пока целую тебя. Я, правда, очень соскучилась, милая моя.

До скорого.

Ольга

***

"А человеком быть не так уж плохо", - подумала Анечка, глядя в окно. Сегодня она сумела самостоятельно пройти через комнату.

Большой муаровый кот лежал на подоконнике. Бабушка дремала на диване.

- Знаю, знаю, - сказал он.

- Ты меня понимаешь? - удивилась девочка.

- Я всех понимаю. Иногда и меня понимают, когда я подхожу к холодильнику и ору во всю глотку.

- Ты помнишь, кем ты был раньше?

- Не помню.

- А я была птицей. Я хочу рассказать об этом бабушке, она такая хорошая!

- Бабушка хорошая, - согласился кот. - А почему ты не рассказываешь?

- Я пока не могу говорить.

- Почему?

- Потому что я помню сон рождения.

- А нарисовать тоже не можешь?

- Надо попробовать.

Кот спрыгнул с подоконника и потерся о ноги Анюты.

Анечка дошла до стола, дотянулась до красного карандаша и попробовала на стене нарисовать алый мак.

В первый раз ей достался хороший шлепок от бабушки, но зато на следующий день она получила превосходную кисточку, краски и альбом.

***

Прошло два года.

Мать разглядывала рисунки Анечки, непонятные и необъяснимые. Она забирала Аннушку на несколько лет в Читу, потому что подписала новый контракт на съемки.

Ей понравилось, что дочка подросла и окрепла, что говорить стала очень много и очень чисто. Но когда Ольга спрашивала ее, что та нарисовала, девочка отворачивалась, пожимая плечами:

- Не знаю. Не помню.

***

Но и этого не могла восстановить Анечка в памяти через несколько лет. Единственное, что запомнила она из своего детства, - промозглый вокзал, ноги множества людей и собаку...

...Анечка вышла на улицу, и сразу ее зажал в тиски холод.

Сопки в неуверенности утра неестественно вырисовывались вдали сизо-молочным контуром, точно вырезанные из картона или намалеванные бездарным абстракционистом. Из далеких труб расползался и застывал в воздухе ржавый кирпичный дым. Шумно катились в сторону "мартенов" грязные вагоны с углем.

У кучи покрывшихся инеем листьев большая белая собака догрызала стылый кусок ватрушки.

- Здравствуй, собака, - сказала ей Анечка. - Хочешь, я дам тебе свой бутерброд?

Мать беседовала с толстой попутчицей, искоса следя за Анютой, не ограничивая, однако, ее свободы.

- На, ешь! - Аня протянула собаке кусок колбасы.

Та деликатно и ловко слизнула лакомство с руки:

- Спасибо, Виола! У тебя еще есть?

- Виола? - У девочки брови взлетели вверх. - Меня зовут Анечка. А тебя?

- Какая же ты странная, Виола, меня зовут просто собака, у меня нет имени.

- Ма! Почему у нее нет имени?

- Потому что его никто не придумал, - ответила мать, она умела слушать «туда и сюда».

- А почему?

- Потому что она бездомная.

- А почему?

Аня ждала, что мать молча махнет рукой, - она всегда махала рукой, когда "почему" шли друг за другом без перерыва.

Мать махнула рукой.

- Почему у тебя нет дома? - спросила Анюта собаку.

- У меня был дом, был хозяин дед Матвей и его дочка, от которой и зимой пахло летом. А потом наш дом разрушили. Они уехали, а меня оставили, потому что в новом доме нет конуры.

Аня тяжело вздохнула. Ей было жалко собаку, у которой нет конуры.

- Не трогай ее руками! Вот невозможная девчонка! Всех собак и кошек облизала! - насупила брови мать и еще раз грозно сказала: - Нельзя!

- Почему? - спросила Анечка.

- Почему? - спросила собака.

- Она грязная!

- Какая же она грязная? Она же совсем белая!

- У нее... блохи, - не сразу нашлась мать.

- У тебя есть блохи? - девочка присела на корточки перед собакой.

- Есть.

- Они кусаются?

- Кусаются.

Анечка опять глубоко вздохнула. Собака лизнула ей руку. Мать покосилась, но ничего не сказала.

- Давай я назову тебя Ласка. Ты такая хорошая!

Собака ничего не ответила, только улыбнулась и показала язык.

Это осталось у Анны на всю жизнь. Когда ей что-то очень нравилось, она улыбалась и показывала кончик языка, как Ласка.

***

Еще она хорошо запомнила "тестирование".

Анечку нарядили как принцессу. Мамина портниха сама выбирала платье и банты к нему, с синими каемками, под цвет глаз.

Первый раз Анюта заинтересовалась отражением в зеркале. Большие удивленные глаза, почти круглые, смотрели на нее. Ане показалось, что она больше похожа на мальчишку, у которого торчали ненужные косички и дерзко вылезали из блестящих заколок непослушные кудряшки.

Рука матери поправила трельяж, и Анюта увидела себя со всех сторон - и с боков и сзади. А еще она увидела множество коридоров, образованных зеркалом, удаляющихся и уменьшающихся.

Девочка испугалась сама не зная чего. Что-то знакомое оттолкнуло ее от зазеркалья; похожий на промежуток между двумя мыслями, мерцающий серебряным светом тоннель, за которым на секунду ярко мелькнул и пропал сон рождения...

...Аню захвалили еще с утра, и она рада была войти в прохладный кабинет сама, без мамы и бабушки.

После обычных формальностей и наводящих вопросов учительница попросила прочитать несколько строк:

- У тебя что-нибудь приготовлено к сегодняшнему дню?

- «Резиновая Зина».

- Ты мне прочтешь?

- Нет. Я ее не хочу сейчас читать. Можно я лучше другое?

- Хорошо.

- "По крутому горному склону на ловитву я шел и редчайший цветок узрел, сулящий счастье и долголетие нашедшему. И сорвал его. Но, когда срывал, камушек малый нарушил стопой своей. И покатился он, и увлек другие камни. И родился обвал, и обрушился на дом ближних моих.

Ответь, путник: виновен ли невиновный? Грешен ли не замыслявший зла, но причинивший?

Ты не виновен, - говорит разум. Но почему лачугой должника, пещерой изгнанника, ямой прокаженного стал для меня мир подзвездный?"

- Чьи это стихи? - спросила обалдевшая учительница.

- Это фрагмент с Алантейской стелы. Расшифровка Ван-Видера.

Учительница взяла Аню за руку и повела в коридор, где ждали взволнованные родители.

- Я записала ее сразу во второй экспериментальный класс, - объявила она им. Потом добавила: - К себе.

Дни учебы дарили знание. И многим было не понять, как такая маленькая по возрасту девочка может столь целеустремленно изучать сложный и для взрослых материал. Уже в третьем классе она, как в своей родне, ориентировалась в родословной русских царей, библейских героев и династиях фараонов; изучая древние тексты, выбирала для себя зерна истины.

Мать нередко сердилась, застав Аню за чтением:

- Нельзя же так много читать! Глаза сломаешь!

Но глаза не ломались, и Анна, чтобы не раздражать ее, находила время для посещения читального зала, или занималась книгами тогда, когда матери просто не было дома. Возле Аниной постели всегда находилось несколько книг. И, когда дочь засыпала, мать забирала их из кровати, с укоризной качая головой.

Но непостижимая красота непрестанно манила Анну в огромный мир книг. Что ей нравилось, девочка запоминала почти наизусть, что не нравилось - забывала напрочь. Так, сдав однажды химию на пятерку, через день она не могла вспомнить ни одной формулы. Так смотрела она по телевизору репортажи о спорте, уходя в какой-то свой мир одиночества и размышления. Отец радовался забитому голу и ждал той же реакции от дочери, а она спрашивала, опомнившись: "Что?"

Учительница Анны относилась к девочке с большим вниманием. При каждом удобном случае она приносила на урок интересный материал, дополняющий основную программу, если Анечка задавала вопросы на предыдущем уроке.

Аня только потом, через много лет, поняла, как ей повезло.

Глава третья. ТЕОРИЯ ОЦЕЛОТА

- Вы поглядите-ка: кто тут у нас! Очаровашечка!

Мужчина улыбался так прекрасно и лучисто, что у Анечки остановилось сердце.

Они с матерью иногда встречали в парке Строкина, который выгуливал огромного шоколадного ньюфаундленда. Как его звали, девочка не знала. Мать всегда обращалась к нему: "А... Строкин! Рада вас видеть". Причем местоимение "вас" она произносила с маленькой буквы. У нее так и получалось: "вас"! «Вы сегодня похожи на Нефертити!" - то ли шутя, то ли вправду говорил ей всегда Строкин. А мать всегда отвечала: "Конечно! У меня тоже два глаза, два уха и один нос!" Потом они по обыкновению смеялись и говорили ни о чем, по крайней мере Ане их слушать было все равно что смотреть футбол, в такие минуты она просто не понимала, зачем умные люди так бездарно убивают время. А матери, казалось, нравится просто сам факт пребывания рядом с кем-то, кто с лукавой навязчивостью лениво волочится за нею, нравилось наслаждаться самим процессом журчания голоса в голосовых связках и рождения той специфической смеси жестов, взглядов, слов, что называется обаянием.

Но на этот раз Строкин, раскланявшись с ее матерью, был особенно любезен и даже присел перед Анечкой на корточки.

- Хочешь, я буду твоим другом? Самым большим другом? - Он улыбался, словно печатая свою улыбку в памяти и во времени. - У тебя есть какой-нибудь большой друг, который бы защищал тебя?

- Нет... - Анечка замерла от счастья.

- Ну вот, теперь я буду твоим большим другом. Если тебя кто обидит, только скажи!

Аня кивнула.

Несколько дней Анюта томилась в ожидании. Но никто из родителей не собирался в парк, а попроситься девочка не решалась. И наконец пошла сама без разрешения.

Целый час она бродила, перебирая ногами опавшие листья. И увидела знакомую коричневую собаку, а за ней и Строкина. Он улыбался, но, как оказалось, не ей, а незнакомой даме. Взрослые поздоровались.

«Вы сегодня похожи на Нефертити», - сказал ей Строкин. Аня не понимала, почему, но ей стало неприятно. Она остановилась, не решаясь подойти.

Дама в ответ с аппетитным шуршанием рушила зубами лабиринты хрустящего пористого пирожного.

И взрослые зашагали по аллее прочь, так и не заметив ребенка.

В те же дни, как нарочно, отец подарил Анюте толстый сборник сказок "Король-олень", с обложки мечтательно глядел юноша, похожий на Строкина.

Каждый раз вечером она представляла, что Строкин подойдет и поцелует ее, как целовал отец в щечку. Дальше фантазии ребенка не заходили. И от этой мысли сердце трепетало, а по телу разливалось тепло восторга.

У девочки пропал аппетит. Успеваемость снизилась. В мыслях прочно засел Король-олень. Да, он, несомненно, походил на оленя! На благородного оленя! Лучистые карие глаза, как теплый мед, изящная походка - все напоминало грациозного животного.

А тетенька, с которой он встречался в парке, похожа на белку, она так смешно грызла пирожное.

А на кого же тогда похожа мама? А мама похожа на оцелота - большую кошку, которую они видели в зоопарке. И Анечка с тех пор стала иногда мысленно выбирать животных или птиц - на кого кто похож.

Свое открытие она сохранила в тайне и назвала его в честь мамы - " Теория Оцелота".

...Той осенью Строкин встречался им с мамой еще несколько раз. И однажды Анечка подарила ему вылепленного из пластилина оленя.

"Сейчас он все поймет: и то, что значит для меня; и то, что он особенный, ведь только у особенных людей бывает такая замечательная улыбка; и то, что я знаю: он олень; и то, что я... люблю его. Он поймет и поцелует меня, и скажет, что я похожа на Нефертити". - Эти мысли, как призраки, в миг пронеслись в возбужденной, взволнованной головке.

Но, пока взрослые беседовали, Строкин случайно смял игрушку, и она как-то незаметно выпала из его руки.

Анечка не обиделась, она удивилась. И это глубокое удивление оставило три удивленных морщинки на лбу на всю жизнь, как посвящение в мудрость.

А вечером, лежа в кроватке, она сказала:

- Как же можешь ты, Строкин, быть моим самым большим другом, если не смог сохранить даже маленького оленя? Как же ты можешь улыбаться так же, как мне, той черной белке? Ты, наверное, всем улыбаешься одинаково?! - И, вспомнив бабушкину поговорку, прибавила: - Ты, наверное, обменял свою улыбку на душу у дьявола.

Фраза получилась страшной и какой-то слишком взрослой. И Анечке захотелось забрать ее обратно. Но, может быть поэтому, фраза отпечаталась навсегда. Тогда Аня сделала еще одно открытие: "Лучше бы я этого не говорила!"

Что толку, что ее никто не слышал. Ведь достаточно было и того, что она сама слышала себя.

Продолжая случайно видеть в парке безобидного, ничего не подозревающего мужчину, прогуливающего пса, Анечка по-прежнему улыбалась ему, но принимала теперь строкинскую улыбку уже не так близко к сердцу. Эта недолгая детская болезнь любви оказалась простым недомоганием, вызванным прививкой столь необыкновенной улыбки. После выработался надолго стойкий иммунитет на все поползновения противоположного пола.

Однажды она села и с ходу, без помарок, записала стихотворение, будто кто-то водил ее пером; слова укладывались в непонятный ей самой стих:

Дымным кружевом небо заткано,

Дремлет марево беспросветное.

Весь сентябрь луну в тучи прятали -

Все равно она вышла светлою.

И напомнила взгляд оттаянный...

Только я теперь не сойду с ума.

Мною правят сны.

Мной играют сны -

Где-то там, в лабиринтах разума...

Она подумала, что слово "оттаянный", может быть, слишком откровенно указывает на человека, к которому оно адресовано. Потому что тогда он смотрел именно оттаянным взглядом, таким родным, таким близким, а потом вдруг сразу стал чужим, будто ушел через звездные врата в другую галактику. А здесь остался лишь его двойник с таким же лицом и с неживой улыбкой-маской на лице. Наверное, придется заменить это слово, а то все сразу догадаются... А ей бы не хотелось, чтобы кто-то говорил и даже думал о том, чего она и сама-то толком пока уразуметь не может.

Но слово как прилипло, будто все остальные слова были написаны лишь для него.

Сколько раз еще мне кривить душой,

Сколько соли еще отмеряно?

Может, нет меня?

А может, сплю еще,

Как покрытое снегом дерево...

Она прочитала это еще раз. Потом еще... Да, слово "оттаянный" - как предатель ее чувств, которые, как оказалось, она не любила афишировать. Его нельзя было заменить или убрать. Оставалось уничтожить.

И она сожгла все стихотворение, пообещав себе больше никогда не доверять своих чувств бумаге.

- Мама, а зачем дядя Строкин сказал, что будет моим самым большим другом? - уже совсем придя в себя, а поэтому осмелев, спросила Анюта.

Мать улыбнулась:

- Ты запомнила? Хм... Не следует помнить, что говорят мужчины нам, женщинам, когда они на мгновение ослеплены нашим обаянием.

- Почему?

- Потому что в данном случае это была ложь. Видишь ли, ложь и правда - две родные сестры, только с разными душами. Иногда думаешь, что правда - хорошая выдумка, а ложь принимаешь близко к сердцу. И не понять поначалу, где кончается правда и начинается ложь. Но у правды прочный фундамент, на котором обман выстраивает свои карточные домики. Стоит подуть хотя бы слабому ветру - и разлетятся хрупкие строения лжи. Фундамент же останется неизменным. Но возможно также, что в минуту обещания все это еще было правдой. А теперь правда в другом.

- В чем?

- А в том, - мать безжалостными глазами резанула вдруг по нежной, не научившейся еще сопротивляться душе, - в том, что такой взрослый мужчина вряд ли станет другом маленькой глупенькой девочке, которая может дать ему только вылепленного из пластилина оленя.

Глава четвертая. БАБУШКИНЫ СКАЗКИ

Никто тебе не друг, никто не враг, но каждый человек тебе учитель.

Махатмы

- Вы избалуете ребенка! - сердилась Анна Васильевна. - Я категорически настаиваю: пусть Анечка поживет у меня!

- Хорошо-хорошо, мама, только она бывает невыносимо неаккуратной. Ты не выдержишь и недели!

- Сколько выдержу, - согласилась бабушка. - Ты пойми, дочка, эти ваши светские приемы, званые вечера, сигаретные дымы, общее внимание и подарки просто губят ее на корню как личность!

- Ма! Ты не права. Аня, конечно, девочка живая, но вот то, что ты перечислила сейчас, ее ничуть не испортит. Ничего страшного, если она побудет в центре внимания. Я даже рада, что ее нетрудно заставить спеть и станцевать, и продекламировать. Она талантлива, пусть приобщается к спорам художников, музыкантов, поверь, она в своей тарелке и любого заткнет за пояс, если захочет. Вот только дикция у нее не очень...

- Она что, тоже хочет стать артисткой?

- Представьте себе, учительницей, - вступил в разговор Николай. – Говорит, идея ее жизни - создать какой-то небывалый детский дом, где обездоленным детям она будет отдавать всю себя. Она так и говорит: всю себя!

- Ой-й, Коля, ради Бога! Я в детстве вообще хотела стать солдатом! Мне нравилось, как строй военных марширует под окнами. У Ани сейчас просто очень хорошая учительница по русскому и литературе. Вот она и пытается ей подражать. Это все пройдет с возрастом. Я думаю, ее призвание - сцена! Она в меру лукава и недоверчива, и себе на уме. Порой мне кажется, что она и мне не верит.

- Значит, ты с ней не всегда искренна!

- Помилуй! Кто же детям говорит правду!

Зотовы пили чай. В комнату впорхнула Анечка в новой шубке и сапожках.

- Бог мой! А кто сапоги снимать будет? - Бабушка всплеснула руками.

- Бауш, здравствуй!

- Что еще за «бауш»?

- Мой любимый бауш приехал! - И девочка озорно набросилась на бабушку с поцелуями.

***

- Что это? - Анечка разглядывала свои детские рисунки.

- Это твои художества до двух лет. Ты любила рисовать, дочка.

- Правда? А что здесь нарисовано?

- Может быть, поймешь, когда начнут малевать твои дети. Да, кстати, это я купила для тебя. - На столе лежало несколько наборов дорогой фактурной белой бумаги, какой пользуются лишь настоящие художники, колонковые и беличьи кисти, набор акварельных красок тридцати цветов, набор пастели и набор кохиноровских карандашей разной мягкости.

- Ух, ты! - У девчонки загорелись глаза, а руки сами стали открывать неброские на вид коробочки.

- Погоди, Ясенько. - Бабушка поманила Анюту к себе, сняла с нее тонкую цепочку с крестильным распятием и раскрыла ладонь. На ней лежал другой, новый, крестик. Девочка с любопытством осмотрела подарок. Подарок оказался гораздо меньше ее собственного крестика, но изящней и искусней в исполнении.

Маленькое распятие тонкой точной работы. С боков и сверху - три круглых изумрудика, и еще один в ногах Христа - крупный, сверкающий холодной зеленью изумруд. Пять крохотусеньких бриллиантовых крошек обрамляли его. Верхние же камни окаймляло по три крошки. Блеск алмазов успокаивался благородным сиянием червонного золота. На обороте проступала выгравированная надпись: "Спасi! И сохранi!"

- Это крест моей бабушки, - доверительно сообщила Анна Васильевна. - Крест - берегиня от сглаза, символ четырех глаз и четырех сторон света.

Аннушка поцеловала своего любимого бауша в щечку и позволила застегнуть шнурок, сплетенный из оранжевых нитей китайского шелка.

- А можно мы его повесим на мою цепочку?

- Нет, бабушка говорила: цепи нельзя носить, если хочешь быть свободной.

- Это настоящие драгоценные камни?

- Да, по краям алмазная крошка. Видишь, как горит на свету! А это самый дорогой камень - изумруд. Даже не знаю, сколько теперь стоит этот крестик. Бабушка завещала его мне, а потом - моей первой внучке. Она говорила, что раньше юношей и дев заставляли носить изумруд, чтобы он оградил их от разврата и защитил целомудрие, говорила, что сны тех, кто носит такой камень, часто сбываются. Особенно охранительные свойства изумруда заключаются в том, что он активно борется со лживостью и неверностью своего владельца, потому что по природе своей антидемоничен. И, будучи не в силах противостоять силам зла, раскалывается!

- В знак протеста?

- Ну да, вроде этого.

- А почему он выточен в форме гроба?

- Тьфу ты! Типун тебе на язык! Скажешь тоже! Наоборот, он рассеивает меланхолию и дает долголетие.

- А этот крестик теперь куда?

- А этот я буду носить, на твоей цепочке, раз я твоя пленница. Но командовать парадом буду я, а ты - слушаться и учиться, пока я жива. Договор?

- Договор!

Жесткий режим не сразу понравился Анюте. Анна Васильевна будила ее рано, заставляла бежать в лес на утреннюю прогулку. Лесопарк находился рядом, почти возле дома. Постепенно девочка втянулась в утренние моционы и уже не могла без них обойтись. После зарядки - обтирание. Бабушка никогда не готовила ей завтраки, а требовала этого от девочки, причем ставила секундомер, и Анечка старалась не оплошать. Дело в том, что Анечка убедила бауша помочь ей стать настоящим директором детского дома. Для этой цели и муштровала ее неумолимая бабушка.

Именно поэтому завелась также тетрадь доходов и расходов. Доходы давала мать на месяц, расходы делали вместе с бабушкой, покупали продукты, готовили еду.

Чтобы тебе быть главной в детском доме, надо многое уметь делать самой. Любовь к детям дает не все. Учись естественности, простоте обращения, не допускающей фамильярности, доверяй детям, но без попустительства. Проси без упрашивания. Давай рекомендации и советы, но без навязчивости. Не снисходи до крика. Относись к ним с юмором, но без насмешливости и без унижения достоинства, будь требовательна, но без мелочной придирчивости, ведь ты - интеллигентный человек. Надо к тому же научиться быть аккуратной, одеваться так, чтобы не обидеть остальных, одетых скромнее и беднее тебя. Не кичись богатством своей матери, но попробуй сама проявить себя, показать, на что ты способна...

- Бауш, как? - спрашивала Аня, причесавшись.

- Бауш, как? - Помыв посуду или пришив пуговицу.

- Если ты хочешь быть хозяйкой детского дома, ты должна знать у себя каждый кубик, каждый стол, ты прежде всего должна стать завхозом и медсестрой, и сантехником, если понадобится. Ты должна знать секреты профессий, сопутствующих твоей будущей работе. Советую изучить тебе поварское дело, потому что на голодный желудок и учеба в ум не пойдет. И узнать его ты должна не в училище, а на практике, чтобы твои повара не воровали, обкрадывая детей на граммах, унося домой толстые сумки. Изучить сборник основных школьных рецептур не так сложно. Ну как, попробуешь?

И бабушка, тайком от матери, устроила Аню на три летних месяца в столовую детского городского лагеря помощником повара.

По субботам Анечка делала генеральную уборку в квартире. Мыла стены и плинтусы губкой, натирала до блеска стекла, кипятила белье, гладила допотопным утюгом. Делала крупу из зерна на любимой бабушкиной крупорушке...

- Мне сказали сегодня, что я красавица, - заявила однажды Анечка.

- Кто ж тебе такое сказал? - Бабушка недоверчиво шевелила бровями.

- Тот грузин, что на углу продает яблоки. Я купила у него пять килограммов. И впридачу он мне дал еще одно, самое румяное.

- Вот это да! А ты уверена, что здесь пять килограммов? - Бабушка прикинула на весах покупку. - Тебя обманули примерно на шестьсот пятьдесят граммов, "красавица"!

Аня удивленно хлопала ресницами.

- Какие из этого сделаем выводы? - Бабушка не сердилась.

- Я пойду и скажу ему, что он меня обвесил.

- Вот этого делать не надо. То есть я хотела сказать, что это он и сам знает... Выводы? Выводы!

- Ну, очевидно то, что я не красавица...

- Самая грубая, - бабушка подняла вверх указательный палец, - самая наглая лесть, как правило, попадает в яблочко!

- В глазное?

- Вот ты шутишь. А ведь это одно из трех изобретений ада. Одно из них - клевета. Второе - ненависть. И третье - лесть! Тебя похвалили, по сути обманули, ты смягчилась, расслабилась, сняла доспехи. А знаешь, что потом обычно бывает?

- Удар в самое сердце! - Анечка театрально взмахнула рукой. - Или тебя хотят использовать в своих корыстных целях...

- Вот дуринда! - Бабушка засмеялась. - Ну что ж, пойдем варить повидло из четырех килограммов...

Иногда Анечка говорила глупости. Или, не сдерживаясь, нарушала строгий порядок. Тогда бабушка сердилась и осаждала ее:

- Прежде чем говорить, подумай, хочется ли мне слушать твой сумбур. Подумай! А потом скажи! А лучше всего молчи и слушай.

И Анечка умолкала где-нибудь в углу с книгой. Или брала тряпку и вновь протирала тысячу раз уже мытые полы.

В один из таких дней сантехник, попав в вылизанную квартиру, неловко наследил, оставив на полу куски глины. Зато, когда уходил, вытер ноги о тряпку, постеленную у порога. Что и явилось для Анечки похвалой и наградой.

- Бауш, как? - только и спрашивала взрослеющая постепенно девочка.

***

Запись в дневнике

"В лесу в час рассвета пел соловей. Черные весенние кусты переплетались с лучами солнца. Теплые зеленые травинки смешно топорщились, как вихры у малыша, но на кончике каждого молодого хвостика сидела росинка, переливаясь на солнце. Ветер иногда налетал на травинки, шевелил их, но росинки не стряхивал, а лишь с любовью наблюдал их игру.

Я вдруг ощутила себя маленькой росинкой на ладони земли. Кто-то невидимый, но улыбающийся, наблюдал за мной.

Хорошо, что никто не читает моих заметок, подумали бы, что я сошла с ума..."

***

На вопросы о чертах характера воспитательницы детского дома Анюта на этот раз отвечала рассеянно и односложно. Ее занимало другое.

- И все-таки я не пойму, бауш, веришь ты в Бога или нет? То ты целый год не ходишь в церковь, а то вдруг крестишься и свечи ставишь...

Анна Васильевна вязала в глубоком раздумье, перебирая геометрию петель. Она молчала. Молчала и Анечка, ожидая ответа, надеясь, что выводы поднимаются из самого сокровенного.

- Есть вещи настолько великие и священные, что о них не говорят. Только сердце знает, где добро, а где зло, и определяет суть. Само слово "культура"... Культ - поклонение, Ур - свет. Культура - поклонение свету. Я думаю, есть свет. Есть тьма.

Она надолго замолчала, но Анечка терпеливо ждала.

- Вот ты бы поверила, поверила в Бога, если бы тебе двадцать пять лет внушали обратное, подтверждая неверность любой религии научными доводами?

Аня слушала. Она любила, когда говорила бауш.

- Когда умерла мама... - Анна Васильевна опустила вязание и посмотрела куда-то вдаль. - Я впервые надела бабушкин крест. И не потому, что поверила в Бога, а оттого, что захотела в него поверить. Все переменилось как-то сразу. Как-то вдруг. Понимаешь? Я почувствовала себя сиротой. Хотя у меня в то время была семья: муж и двое детей.

Мама снилась мне по ночам. И разговаривала со мною. Эти сны сложно передать словами. Они гораздо объемнее, чем наша сознательная жизнь. Они находятся как бы в многомерном пространстве, где стоит войти в другую дверь - и ты уже в ином измерении.

То, что стало мне являться ночью, очень походило на твои детские рисунки. Поэтому я их оставила. Быть может, во всем этом что-то есть. А? Какое-то внутреннее просветление приближает в них к астральному миру...

Но я вижу, ты ждешь от меня ответа на свой вопрос. Вся моя вера уходит очень далеко, в нашу историю, в наши корни, культуру. Поклонение свету... Я думаю, была когда-то великая и гордая страна Арктида. Еще до взрыва планеты Фаэтон. И там жили наши предки, прилетевшие, ну, допустим, от Большой Медведицы... На земле были другие материки: Атлантида, Пацифида, Антарктида. На них тоже обитали люди, но прилетевшие со звезд. Не задумывалась ли ты, почему гордыня являлась самым страшным грехом? А я часто думала об этом раньше. За гордыню была затоплена Атлантида, а потом разрушена Вавилонская башня... Кем? Вот вопрос. Каким Богом? Богом Света или Богом Тьмы? А может, он один, Бог с двумя лицами, а? Как луна. С одной стороны белая, с другой - черная. Ведь одной рукой Бог дарит, другой забирает, одной порождает, другой уничтожает. Ведь и мать свое дитя не может только хвалить, иногда и наказывает! Я часто думала, может ли Бог Света вообще разрушать, если он только Бог Света? Или он, меняя сущность, продолжает развитие по спирали жизни?

Постоянно повторяющаяся история. Орфей был убит, и тело его сброшено в Гебр; Сократ был принужден выпить цикуту... Прометей распят на скале для истязаний, сожжен Джордано Бруно... «И во все времена зло временно побеждает, а Истина и Добродетель опорочены, преследуемы, распяты. Но через мир уверенно и мягко шагает Вечная Справедливость». Не помню, кто это сказал. И снова появляется Сын Света, чтобы пронести свое горящее сердце над невежеством.

Помолчав, Анна спросила:

- А кто тогда Христос? Сын Бога Света?

- Не знаю, но он попытался на грешной Земле научить людей еще раз быть людьми.

Я верю в Свет и в добро Света. Я верю в свои сны. Я верю вот в это. - Бабушка показала на рисунки. - Я чувствую их сердцем. А то, что ты чувствуешь внутри, и есть твоя вера, твоя культура. Поняла? Наши предки судили не по закону, а по Совести. Со-весть! Весть из глубины тебя, внутренний голос, может быть Бога, может быть предков. У Бога все грехи можно замолить, у Совести не замолишь! Так, значит, внутренний Бог Совесть - сила более высокая. В нее и верь!

***

У Анны был подшефный старичок, успевший стать ей доверительным другом. Александр Александрович заменял ей закадычных подружек и приставучих глупых юнцов. Аннушке было интересно с ним общаться.

Поистине, Александр Александрович был необычным стариком. Он как бы имел два лица. Он менялся в зависимости от настроения и обстоятельств. Беззаветная доброта и влюбленность во все живое часто сменялись гневом на правительство, на политику и на другие вещи, мало интересные Анне. Даже седина, неравномерно произраставшая на голове, делила ее на два цвета, черный и белый. Виски и петушок, который он по утрам долго укладывал, как бы соревновались с черными, как вороново крыло, волосами. Этот петушок не раздражал, а может, даже умилял Анну, и бедный тщедушный старичок делался ей из-за такой маленькой слабости как-то еще роднее и ближе.

Про себя же он любил говорить, что рожден под знаком Близнецов. Один Сан, другой Саныч. Один хороший, другой плохой. Одному совершенно не нравится, что делает другой, и наоборот. Он считал себя ярким примером борьбы противоположностей.

Аня звала его Шур Шурыч. Ему это нравилось.

Он жил в доме напротив, в старой, как он сам, "хрущевке", заросшей деревьями, как корабль обрастает ракушками. Анна часто забегала к своему другу просто так, проведать, а заодно помочь сделать то, что старому холостяку просто было не под силу: простирнуть рубашки, протереть пол, накрутить пельменей.

Обе половины "близнецов" любили Анну одинаково искренне.

Однажды они долго спорили о религии, и Шур Шурыч, подтрунивая над путаницей в Аннушкиной голове, рассмеялся:

- Все это от книг. Ты вот что... Ты выбери себе одного какого-нибудь Бога и молись ему. - Шур Шурыч явно иронизировал. - Каждый должен быть одухотворен своим "духовным началом", ибо чужая вера есть рабство!

- А я уже выбрала, - подыгрывала ему в том же тоне Анна.

- Интересно-интересно! Ну и кого же вы удостоили такой чести?

- Мой Бог - моя черта. Моя красная линия. Где-то внутри у меня есть устройство, которое не позволяет не только переходить ее, но и приближаться к ней. Я будто обжигаюсь каждый раз...

- О... Да ты не проста совсем, как кажешься... Я вот тоже... - И старик, может, в сотый раз стал рассказывать про своих Сана и Саныча.

А Анна подумала: неужели старость когда-нибудь преподнесет и ей свои доспехи - такую же дряблую кожу, тусклые глаза и, главное, утомительные речевые повторы... склероз или маразм, как там, по-научному, называется? А может, это и хорошо: потерять часть ума в старости и постепенно превращаться в ребенка. По крайней мере, не так страшно будет умереть и потерять ум вовсе...

- Шур Шурыч, вы любите осень? - намеренно перебила она очередные рассуждения о близнецах, составляющих душу ее друга, пожав плечами и кивнув на рябину, что постукивала в окно яркими спелыми гроздьями.

- Сан любит. Саныч нет. Осень приближает к смерти природы. Вот поэтому ее не любит Саныч - моя пессимистическая половина.

- Какая красота, - сказала Анна, разглядывая сад, четверть века назад посаженный Шур Шурычем.

Деревья похвалялись яркими нарядами. Ветер путался в густых пушистых ветках, дворник сгребал в большой совок золото липы и с тоской поглядывал вверх, прикидывая, сколько листьев еще предстоит вымести...

- Лето еще не кончилось, а матушка осень уже пожаловала, - вздохнул Шур Шурыч. - Рано пожаловала осень. Рано. Опадет твоя красота до первых мух. Да и красота ли это, если она оплачивается смертью всей природы?..

- Ну почему же смертью? Сном!

- Да-а-а... В моей жизни тоже была осень. Самое прекрасное время. Поверь мне. Ты вроде бы еще не стар, в полном расцвете сил, но уже не такой дурной, как в молодости. А теперь уже зима вот виски выбелила. Остался только гонор да опыт, который, оказывается, никому не нужен.

- Ну почему же никому? - Анна с трудом сдерживала высокопарность его речи.

- И неизвестно, будет весна впереди или нет. Ты как думаешь, егоза?

- Должна быть. По всем законам природы. Должна. - И Анна, задумавшись, обронила нечаянно: - Скорее бы снег...

- Ну, нет! - возразил Шур Шурыч. - Снег хорош, когда есть теплый дом, когда кровь с молоком играет и ты полон сил, когда не крутит суставы на погоду, когда живы еще молодость и романтика...

Слова его уходили куда-то, или Анна уходила в себя, но она не дослушала того, что говорил старик. Она глядела с завистью на белое облако, летящее в небе. И даже подивилась виртуозной импровизации ветра, который упругими уверенными линиями стирал с неба показавшийся ему по какой-то причине неудачным эскиз, заменяя его сочными мазками и пластичной выразительностью новых и новых картин. И сочетаемость этих форм как бы продолжала друг друга, как бы участвовала в совместном движении, не давая глазам и чувствам передышки.

Глава пятая. ОТРЕЗАННЫЙ ЛОМОТЬ

Учение давалось легко. Стараясь следовать советам бабушки, Аня уже в школе представляла себя мамой всего класса и являлась его внутренним стержнем. Ответственность за товарищей и неофициальное лидерство не позволяли ей обижать их ни словом, ни делом, вырабатывало в ней чувство такта.

Она вовсе не походила на тех отличников, которые надменно берегут свои пятерки и не дают списывать. Напротив, она охотно объясняла отстающим непонятый на уроке материал, делилась впечатлениями о прочитанных книгах, непринужденно, не унижая достоинства, выигрывала любой спор, касающийся истории, астрономии, литературы.

Она говорила резкости лишь в том случае, когда назойливость мальчишек переходила поставленные ею для них границы, и иногда - как ни странно - матери, когда чувствовала ее неправоту или, как она это понимала, посягательство на ее свободу и личность. Благодаря своему самообладанию, или, точнее сказать, по вине его, она все дальше и дальше отдалялась от матери.

Да и мать, все переложив на Анну Васильевну, не очень-то интересовалась внутренним миром дочери. Звонила редко и, услышав ответ на свои вопросы, - "все хорошо" - успокаивалась.

Анна успешно окончила школу и поступила без экзаменов в университет на отделение русского языка и литературы.

В одно из воскресений вся семья собралась в коттедже Зотовых для празднования совершеннолетия Анны.

- А дочь-то наша выросла, - улыбался довольный отец.

- Аннушка, - Ольга все еще не могла согласиться с выбором дочери, - все-таки ты должна завтра поехать со мной на пробы в киностудию.

- Хорошо, мама, но только для того, чтобы посмотреть киностудию.

- Если тебя обработать, ты сможешь стать интересной актрисой.

- Я уже почти учительница, мама!

- Но Аннушка! Тебе вовсе не надо работать на этом поприще, мы с отцом...

- Ты не поняла меня, мама, это - призвание! Ну как тебе объяснить?! Ведь ты, когда делаешь красивый торт для друзей, ты же не берешь с них денег!

- Это нельзя сравнивать. Иди по проторенной дороге. Мы с отцом все сделаем для рекламы и для признания. А в остальное время, пожалуйста, занимайся ты в свое удовольствие благотворительностью! Ведь это же немыслимо, - завелась не на шутку мать, перейдя на повышенный тон, - отдавать жизнь чьим-то чужим детям! Брошенным детям воров и убийств! Дебилам и будущим уголовникам! По статистике, ваши детдома на восемьдесят процентов снабжают тюрьмы урками, а улицы - весьма "высокоинтеллектуальными" девицами! Это неблагодарный труд! Через год ты будешь нервной. Через два к тебе начнут цепляться болезни. Через три - ты вся в морщинах! И все из-за пустой детской блажи!

- Мама, если человек хороший, у него и морщины хорошие, добрые. Я ничего против морщин не имею.

- Посмотрим, что ты об этом скажешь в сорок лет!

- Так или иначе, в кино я сниматься не хочу, а поэтому и не буду.

- Будешь просвещать ублюдков?!

- Мамочка, ты сегодня такая красивая, такая эфирная, воздушная, тебе совсем не идут грубые слова. И потом. Ты читала русскую мифологию? В "Слове о полку Игореве" мы все Дажьбожьи внуки.

- Ну и что?

- А Дажьбог - незаконнорожденный сын Перуна и русалки Роси. Дети не спрашивают у закона, рождаться им или нет. Христос, кстати, тоже от Святого Духа! Происхождение людей вовсе не свидетельствует об их духовном убожестве. Да уж если на то пошло, прости меня за бестактность, я тоже родилась через четыре месяца после вашего бракосочетания.

- Ну вот, нашла коса на камень! Я думаю, тебе вообще не стоило этого говорить, - вмешалась бабушка и обратилась уже к Ольге: - Да оставь ты ее лучше, видишь, не лежит у нее душа к лицедейству.

- Хорошо, хорошо! Пусть только пойдет на пробы! - Мать втайне надеялась, что киностудия увлечет дочь, как увлекла когда-то ее, но, не выдержав своей маленькой хитрости, все же сорвалась: - Но учителишкой она все равно не будет! Я гарантирую!

- Но почему?

- У нее просто не хватит терпения! Она неряшлива и бестактна! - Значит, Ольга все-таки обиделась. - А к детям нужно терпеливо относиться. Ребенка можно обидеть даже взглядом!

На это заявление ее ребенок только глубоко вздохнул. Заступилась бабушка.

- Ольга, ты несправедлива! В Анечке многое переменилось за три года.

- Ну почему ты всегда мешаешь мне ее воспитывать?! - взвилась Ольга. - Я говорю НЕТ, ты - ДА! Я говорю ЧЕРНОЕ, ты - БЕЛОЕ! Ты всегда дискредитируешь меня в глазах ребенка!

- Я уже не ребенок, мама!

- Вот видишь?! - Ольга вдруг моментально успокоилась и произнесла уже нежно, по-кошачьи мурлыкая: - Люди не меняются так быстро, мама, я ее знаю с пеленок! Она просто не сможет себя перешагнуть!

***

На киностудии пахло краской. Незнакомые люди улыбались им обеим, называя ее мать на "ты" и без отчества, что просто бесило Аню. Мать же, напротив, помолодела и бодро увлекала дочь в нужном направлении.

Наконец они протиснулись в душный кабинет, оклеенный афишами и большими фотографиями кинозвезд.

За столом сидел мужчина, строкинской улыбкой приветствуя Ольгу Зотову, а когда узнал, что Анна - ее дочь, стал улыбаться и ей.

С полчаса девушку крутили, вертели, раздевали, переодевали, взвешивали, фотографировали, измеряли... Просили немного спеть, после чего молодой оператор воскликнул: "Фантастика! Голос точный, как ультразвук!"

Аня устала до ужаса. Устала еще больше, чем уставала, посещая с матерью магазины одежды. Она попросилась в буфет, чтобы утолить жажду. А когда вернулась, услышала довольно неприятный разговор.

- Вы думаете, надо удлинить? - спрашивала мать.

- Безусловно! - повторял жирный мужчина. - Эти ноги опозорят нас в любой ленте! Только операция на удлинение! И потом, у шестнадцатилетней девочки... такие бедра... Убрать!

"Кащей нашелся!» - подумала девушка. «Есть свинки, их много...» - всплыло из глубин памяти. «Где-то я это читала или слышала! «Есть свинки, их много» - звучит как стихи...»

- Сколько ей не хватает до стандартных канонов Афродиты?

- Три сантиметра, - отозвался оператор.

- Значит, ноги на удлинение на операцию сантиметров...

- На три?

- Да не на три - сантиметров на десять, а то и на пятнадцать! И потом... Оленька, простите, она выглядит сейчас старше вас! Ну, поглядите! Что это еще за морщины! Срочно. Просто срочно все разгладить, пока не поздно. Ничего себе она наулыбалась за шестнадцать лет!

- Да, но...

- Вы хотите ее снимать в кино или нет?!

- Да.

- Значит, ноги, морщины... Дальше. Нос длинноват. Отрезать. Рот... Рот... Губки ничего. Но верхнюю губу сделать больше. Вы же понимаете, что рот слишком маленький для таких глаз. Вот тут уменьшить. Вот тут нарастить...

Он рисовал фломастером на фото, время от времени поправляя пестрый, канареечный, безвкусный галстук.

- Рот должен быть большой и сексапильный. Женщина - это машина! Ей вовсе не нужны глаза! Ей нужен рот! Вы согласны? Вот направление на операцию. Через десять дней ее сделают просто конфеткой. И на площадку!

- Это вы обо мне? - Анна вошла в комнату. Все замолчали, как в немой сцене "Ревизора". - Весьма лестный отзыв! - Стараясь держать себя в руках, Анна заглянула в "художества" жирной "свинки". - Мама! И ты из меня хочешь сделать вот такого урода?!

Но ей никто не ответил. У всех пропал дар речи. Девушка развернулась и вышла вон.

Ольга догнала ее у зеркала.

- Все женщины бы мечтали, просто мечтали, а ты нос воротишь! Известный режиссер берет тебя на главную роль! Взрослые, серьезные, занятые люди проваландались с тобой битый час! Господи! Кто тебя только воспитывал!

- Мама, ну ты же знаешь...

Как это всегда бывало, мать вдруг успокоилась и, не обращая внимания на пылкие возгласы Ани, стала разглядывать свои волосы в зеркале.

- Надо подкрасить, а то уже седина пробивается!

- Тебе бы очень пошла седина, мама.

- Но я же не хочу быть учительницей!

- Да. Я знаю. Ты хочешь быть актрисой и выглядеть всегда моложе своей дочери.

- Не хами! Не доросла еще так говорить с матерью! Ну надо же, от чего отказаться! Несколько дней, и ты любую могла бы за пояс заткнуть! А ты капризничаешь!

- Я не капризничаю. Напротив. Если природа создала меня именно такой, значит, ей это было для чего-нибудь нужно!

Помолчав, Анна вдруг сказала:

- Ма, а давай сделаем из меня лучше японку! Вот такую! - Она оттянула в стороны уголки глаз. Тогда и ноги не надо будет удлинять! Для японки они очень даже длинные! - Она прошлась на цыпочках. - И японский принц женится на мне!

Мать махнула на Анну: отрезанный ломоть! "Где-то я ее упустила..." - подумала она.

Глава шестая. МИША

Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана.

Иоан. 13,26:27

Завершало летнее паломничество солнце.

Сквозь толщу прозрачной воды переливался алыми отсветами странный серебряный браслет. И Анна чуть не наступила на него. Купаться одной было неинтересно. Поэтому, пару раз нырнув, она вытянулась на теплой мураве, застилающей берег.

Конец августа выдался на редкость жаркий. Траву спалило солнцем. Работа в больнице опустошала. Слегка подташнивало от неправильного режима питания. Наломавшись за день, Анна забегала домой, брала купальник и катила на велосипеде к лесному озеру.

Солнце бережно высушивало загорелое крепкое тело Анны. Она распустила свои золотистые волосы. Из леса потянуло приятной прохладой, запахом земляники, заячьей капусты и иван-чая. Зеленый кузнечик прыгнул на руку. Анна прогнала его.

Незаметно глаза связывала дремота, сладкая и безобидная. Еще угадывалось сквозь веки солнце, как ее стало засасывать в тяжелый водоворот кошмарного сна. Темный тоннель кружился вокруг. И она летела навстречу яркому свету. И несколько раз проваливалась в темень глубокого колодца. Она встряхивала головой и, пробуждаясь, видела мирное предзакатное солнце и расходившихся с озера полураздетых отдыхающих... Но сон все-таки придавил ее к траве. Свет, осторожно пытающийся несколько раз приблизиться, пронесся сквозь нее, ослепив невыносимо яркой вспышкой. Даже зажмурив глаза, она почувствовала это. И теперь она попала в его безжалостное измерение, растворилась в солнечном огне.

***

- Видишь вон ту?

- Ну.

- Кто это?

- Знаешь, кто? - Рыжий парень осклабился. - Анька Зотова. Ее маманя Анжелику играла.

- Да ну?!

- Вон та? Она спит, кажется, или просто загорает...

Четверо парней прошли мимо спящей Анны и нарочито громко рядом с ней стали барахтаться в воде. Но, не добившись никакого эффекта, поплыли на другой берег озера.

- А ты откуда ее знаешь? Что-то она не больно-то на мать похожа.

- У них классные вечеринки. И потом я с ней учился вместе в школе.

Парни приплыли на другой берег озера и поплыли обратно.

- Познакомь!

- Бесполезно! Она парней в упор не видит. Я подозреваю, что у нее вообще никого не было! Слишком начитанная. Ходячая энциклопедия! Древнеславянский знает, веды, там, всякие читает, историю... А вообще, девка хозяйственная. И красивая. И шьет, и вяжет, и готовит - пальчики оближешь! И танцует, и поет, между прочим. Кому-то повезет с женой!

Все это рыжий говорил, глотая воду и сплевывая. В озере слова давались с трудом, но парня захлестывала гордость, что он знаком с такой девушкой, и желание похвалиться оказалось выше его.

- Это не главное, - заметил Ленька. - Главное - психологическая совместимость. - И с усмешкой добавил: - Тоже мне красавица - народная картинка! Лубок!

Наконец, ребята вылезли на берег и устроились греться на солнышке, неподалеку от Анны, которая спала как убитая.

Миша выходил из воды последним. Ярким красным отсветом что-то блеснуло в озерных водорослях. Парень нагнулся и поднял старинный браслет, но, никому не сказав, спрятал его в своей одежде, решив рассмотреть его как следует потом. Как и других, его больше интересовала сейчас девушка, спящая на траве.

Он глядел на нее не отрываясь, а потом отвел руку, раскрыл ладонь небу и прищурился. Анна оказалась в поле зрения у него на ладони.

- Какая маленькая. На ладони умещяется. Лесная Нимфа. Вот ты у меня где!

- Держи карман шире! - вставил рыжий. - Я тебе говорю: бесполезно! Вокруг нее стаями ребята увиваются, и для каждого она находит язвительное словцо.

- Значит, ей нужно сказать какую-нибудь гадость. - Косоглазый Ленька махнул рукой.

- Зато какие волосы! - вздохнул Миша.

- Когда женщине нечего сказать, ей говорят: какие у вас волосы! На сто процентов в цель попадает! - передразнил Ленька.

А голубоглазый Ян, рисуя Анну на песке, мечтательно произнес:

- Она бы у индусов первой красавицей была.

- Почему? - спросил Миша.

- В Индии чем ноги толще, тем лучше. Там, если хотят сделать приятное, говорят: "У тебя ноги, как у слона". А если руки и ноги небольшие - знак знатного происхождения.

Ленька загоготал:

- Ой! Уморили! Держите меня! Нашли объект! Китайка какая-то! И ножки у нее китайские! Я в кунсткамере видел. Там с рождения на ноги колодки надевали, чтоб ножка маленькая была. С такими ногами далеко не убежишь!

- Раскудахтались! Смешно им!.. А я, быть может, всю жизнь мечтал вот о такой малышке! - Миша серьезно и как-то зло выдернул из травы цветок. - Вот возьму и поцелую ее сейчас.

- Схлопотать хочешь? - от чего-то напугался и съежился Ян.

- На что спорим?

- На буфет. Поцелую и дернем в буфет. Угощаю.

- Может, лучше я тебя сначала с ней познакомлю? - протянул с недоумением рыжий Димка, ошарашенный неожиданным желанием друга и прикидывая в уме последствия его поступка.

- Ну, нет. Потом. На вечеринке. И то неизвестно, даст она себя поцеловать или нет, раз, как ты говоришь, она такая недотрога. А тут случай классный!

Ребята согласились. Заиграли в порыве хулиганства глаза. Ян, рыжий Димка и Ленька спрятались за кустами, одеваясь на ходу.

Миша подкрался к Анне, провел травинкой по загорелой коже живота. Аня, не в силах прогнать кошмарный сон, только слегка дернула головой. Миша придвинулся совсем близко. Ребята замерли в кустах. На озере совсем не осталось народу, и солнце коснулось верхушек деревьев. Лишь два-три рыбака на противоположном берегу удили рыбу.

Миша никак не мог наглядеться на нежданную незнакомку. Длинные ресницы вздрагивали, над губой поблескивали капельки пота - признак глубокого сна. В маленьком изящном нагрудном крестике переливалось закатное солнце. От волос шел чудесный аромат молодости и солнечного лета. Он ловил с наслаждением этот струящийся запах.

"Интересно, какие у нее глаза, какие зубы..." - почему-то подумал Миша.

- Ну, давай! - громко шепнул Ян.

Друзьям было лет по двадцать, но Миша был гораздо старше и давно умел обращаться с женщинами. Он протянул ладони к ушам и шее, нежно взял Аню за голову. К его удивлению, Анна не проснулась, только застонала во сне и приоткрыла губы, что-то пытаясь сказать.

Блеснул на последнем солнце ровный ряд белых зубов.

- Ты - чудо! - сказал невольно Миша и поцеловал Анну.

***

Она плыла во сне по ночному озеру, лежа на большом странном плоте из бревен в виде креста. В то же время, наблюдая за собой будто со стороны.

Белая грубая рубаха надета на ней. Волосы раскинуты солнцем вокруг головы, лицо постаревшее и страдает от какого-то несчастья. Бледно-серые мотыльки летают вокруг, иногда касаясь лица противно- прохладными крыльями. Но она ничего не может сделать: ни пошевелиться, ни прогнать их. Она может только думать.

- Это сон, - сказала она себе во сне. - Интересно, что со мной, почему я не могу двигаться?

Она подлетела к себе, лежащей на кресте, подняла свою руку. Рука плетью рухнула на место. На черном небе горело тусклое солнце, отражаясь в черном озере белой дорожкой, ведшей к кресту, на котором лежала Анна.

Предчувствие непоправимого несчастья задерживало дыхание. Анне, наблюдавшей со стороны, захотелось слиться с Анной, лежащей на кресте. И это получилось.

"У меня перебит позвоночник", - подумала теперь Анна. В тот же миг звезды украсили небо, собрались в созвездия и закружились в вальсе вечности.

"Я должна их сосчитать!"

Анна сосчитала семнадцать созвездий.

- Видишь вон ту? - раздался знакомый голос.

- Кто это? Кто это? Кто это? - Темные тени появились на небе. Те созвездия, что Анна не успела сосчитать, исчезли. Тени приближались, подбираясь к солнцу, но солнце им заслонить не удавалось, они, обжигаясь, отпрыгивали в сторону в дикой пляске.

Это были тени от огня. Горело озеро.

Самая большая черная тень подхватила Анну на ладошку.

- Какая маленькая. На ладони умещается. Лесная Нимфа. Вот ты у меня где!

Чудовище закружило стремительным смерчем, хохоча и радуясь своей добыче.

- Какие волосы! - кричало оно. - Какие волосы!

И длинные, сверкающие в свете необычного ночного солнца волосы вдруг загорелись на концах. И пламя, превращаясь в нимб, приближалось к голове.

Аня пробовала закричать: "Оставь меня! " - но не сумела даже раскрыть рта. Тогда она попыталась разглядеть чудовище.

Две черные дыры вместо глаз.

"Это лицо смерти. Я умру? - подумала она, но тут же вспомнила, что она во сне. - Уходи! - приказала себе Анна, но вылететь из тела не смогла. - Семнадцать созвездий. Мне осталось жить семнадцать дней? Семнадцать месяцев или семнадцать лет?"

- А я, может быть, всю жизнь мечтал...- сказало чудовище. - Вот возьму и поцелую ее сейчас.

Черная тень провела рукой поперек живота, и огонь стал пожирать ноги, подбираясь полукругом к самому сердцу.

Чудовище нагнулось к Анне и на этот раз закрыло солнце. Неожиданно нежными руками оно взяло Анну за голову, защищая от огня.

- Интересно, какие у нее глаза, какие зубы...

- Ну давай! Давай! Давай! - громко шептали пляшущие тени вокруг горящего озера.

Распятая душа на мертвом теле металась, будя его и безуспешно заставляя шевелиться.

Чудовище с множеством огромных рук бесцеремонно разглядывало Анну.

- Ты - чудо! - восхищенно сказало оно.

И поцелуй, нежный и сладострастный, разлился вдруг по всему телу - неожиданно густой, приятный и, оказывается, желанный.

***

Анна проснулась. В глазах, засвеченных солнцем, черно-зеленые круги мешали воспринять действительность.

Мужчина, поцеловавший ее, вскочил и исчез, только ветки зашелестели.

Голова болела от ужасного сна. Кожа покраснела, переоблученная ультрафиолетом.

Анна быстро оделась, омыла пылающее лицо в озере и, оседлав велосипед, поехала домой.

Впервые в жизни ей было страшно возвращаться через лес одной. Сон не давал покоя.

Она не стала никому его рассказывать, даже Шур Шурычу, по-детски веря: если не расскажешь сон, он не сбудется.

Страх не прошел и дома, в комнате. Несколько метров от выключателя до кровати Аня пробежала наугад, зажмурившись, и только когда залезла под одеяло, перевела дух.

"Проклятый сон! Чего я боюсь? Здесь никого нет! И сон, кроме меня, никто не видел!"

Но она обманывала себя. Что толку, что сна никто не видел, ведь достаточно того, что она видела его.

***

В субботу Зотовы устраивали вечеринку. Вечер выдался особенным. На пожелтевшие листья сентября неожиданно выпал снег. Еще не сбросили листву деревья, зеленая трава непослушно топорщилась из-под богатых безжалостных сугробов. Белые летающие хлопья превратили мир в сказку.

Анечка много пела в этот необычный вечер, а гости кричали "бис!".

На выпавший фант она прочла отрывок о Валерии из "Спартака".

Новый человек появился весьма некстати и теперь при каждом удобном случае пялил на нее глаза. Анну это обстоятельство ужасно раздражало, она избегала таких взглядов, и в подобных случаях ей хотелось казаться намного хуже, чем она есть. Незнакомец не спешил приближаться, но и не оставлял ее в покое. Что-то в нем проявлялось резко неприятное, хотя правильные черты лица и одежда подчеркивали аристократическую безупречность, вплоть до непринужденной небрежности.

- Разрешите представить моего друга, - подошел рыжий Димка. - Миша, Аня.

Красавец старомодно и длинно расшаркивался.

Аня отвернулась.

Мать с укором посмотрела на нее, девушка почувствовала спиной едкий упрек. С тех пор, как идея с киностудией провалилась, мать устраивала "для блага дочери" пышные вечеринки, чтобы подобрать богатого жениха и увести Анну с помощью замужества подальше от бредовой идеи учительства.

Миша матери явно полюбился.

- Я давно наблюдаю за вами, вы мне очень нравитесь, Валерия, - медовым обволакивающим голосом прожурчал Миша.

"Этого еще не хватало", - раздосадовалась Анна, обернулась, оценивающе прищурилась и вдруг сказала, смотря в глаза:

- А вы мне не нравитесь.

- Увольте, за что? - Миша вроде бы совсем не смутился и деланно захохотал, подняв, как бы сдаваясь, руки.

Уморительно сморщился от смеха в углу Димка, он не ожидал другого и теперь праздновал выпад Аннушки, забыв, что еще совсем недавно сам был поднят на смех.

- Твое бестактное поведение меня удивляет, - ущипнула мать Анну, Мише же, напротив, улыбнулась и изящно вышла из комнаты к другим гостям.

Анне и вправду сделалось неловко. И чтобы хоть как-то сгладить вину, она спросила:

- А вы любите животных?

Миша опять захохотал, на этот раз искренне, потому что ожидал всего что угодно, только не разговора о животных.

- А вы любите...

- Вы не ответили.

Аня, применяя к новому знакомому детскую теорию Оцелота, пыталась «угадать животное», но сразу не находила, на кого же он похож, машинально наливая в бокал фанту и садясь в кресло.

- Ну, может быть, коз!

- Коз??

Ну да! Как же она не заметила! Миша действительно похож на козу. Не на козла, а именно на козу! Правильное сложение, почти идеальное, портила какая-то козья мешковатость и легкое косоглазие. Карие глаза, темные, как перезрелые вишни на забытых нижних ветках, почти черные, не давали отражения, создавалось впечатление, что упадешь, если обопрешься на эту пустоту, потому что глаза не дарили энергию, а, напротив, забирали ее.

- Почему?

- Козы - те же черти! И рога, и копыта, и хвост! - все еще улыбался Миша, не заметив, что Анна стала к нему принюхиваться, улавливая чувствительными ноздрями еле различимый сладковатый запах. - Моя бабушка держала козу, - продолжал тем временем Миша. - Очень полезное животное. Пух! Молоко! Да и есть на кого пар выпустить.

- Пар?

- Ну да! Зло! Можно присесть?

- Да, пожалуйста. - Аня, исправляя оплошность, быстро освободила соседнее кресло от альбомов. Миша показал язык за ее спиной Димке, и тот, так и не удостоенный внимания, выскользнул из комнаты, слегка разочаровавшись.

- У меня смешанное происхождение, - продолжал тем временем Миша, вдохновленный тем, что наконец хоть чем-то заинтересовал ее. - Смешанное и смешное. Мать, отец и бабуля, горячо любимая, верят в разных богов и спорят друг с другом при каждом удобном случае. Какой только гадости я не наслушался о каждом боге! И я - наказание трех богов - так и не решил, кому отдать предпочтение. Вот вы в какого бога верите?

- Вы бесцеремонны!

- Ха! Ха! Ха! - Мише опять стало смешно, что такая на вид молоденькая девочка настолько не легкомысленна. Анна не ответила на его вопрос, и они помолчали.

- "Большинство людей отказываются от всего, кроме неверия"... - осторожно начал Миша.

- Так, значит, вы и есть то большинство?

- Пока нет! Я увлекаюсь экстрасенсорикой, немного читаю абстракционистов, немного ренегатов, очень любопытен энергетический вампиризм. - Миша произнес это, расширив глаза.

- Хобби?

- Обижаете.

- А профессия?

- Реставрация подземных коммуникаций.

- Хотите приобщиться к падшему ангелу?

- Я когда-нибудь покажу вам свое царство! - Черные глаза лихорадочно заблестели. - Это очень интересно!

- Канализация-то? Да уж! Очень интересно!

- Напрасный сарказм! Даже там можно делать большие деньги, гораздо быстрее, чем продавая алычу на базаре.

Эти слова, адресованные ей, Анна пропустила мимо ушей. Она действительно продавала в прошлый месяц алычу на базаре, но не ради денег, а для того чтобы познакомиться с техникой торговли для одной цели, известной только ей и ее бабушке. Миша тем временем продолжал:

- Вот буквально сегодня я провернул одну сделку. Можно сказать, из-под носа увел заказ у конкурирующей фирмы. Теперь за каждый месяц каждый мой рабочий получит столько, сколько учитель получает за год!

Еще один выпад в ее сторону. И еще один:

- Правда, немного покопавшись в том, чем вы пренебрегаете.

- И вам не жаль их?

- Кого? - не понял Миша.

- Конкурирующую фирму?

- Ну, знаете, вы иногда так по-взрослому рассуждаете, что удивительно, что сейчас спросили, как пятилетний ребенок. Всех жалеть - без штанов остаться! Я, наоборот, после таких побед ощущаю себя настоящим мужчиной, благородным, если хотите.

- А вот это напрасно.

- Не понял.

- Ничего благородного, вы, по моему мнению, не совершили.

Миша опять рассмеялся:

- Мне кажется, что мы просто не совсем понимаем друг друга, особенно в том, что касается вопроса о деньгах. Этот вопрос всегда был несколько болезненным в нашей стране. Вы не находите?

- Лучше быть бедным, но здоровым, чем богатым и больным.

- И опять неправильно. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Сейчас страна разделилась на тех, кто хочет заработать, и инерционную сырковую массу, ждущую манну с неба.

- Мир вообще разделен на белых и черных, и наша страна тут ни при чем!

- Вы что, расистка, к тому же? - Мишу это забавляло.

- Ну вот. Вы опять ничего не поняли. Если я говорю «здоровым», это значит «имеющим чистую непорочную душу»...

- Ах, вот как! Значит, белым изнутри?! Так? Но это невозможно! Впрочем, вы не отвечаете. Значит, я опять что-то неправильно понял в ваших теориях?

Гости толпой ввалились в залу, включили музыку.

Миша встал, протянул руку:

- Я с удовольствием с вами потанцевал бы, хотя вы все время хотите меня укусить. - И, уловив улыбку на кончиках желанных губ, Миша уже смелее добавил: - Не будете ли вы так любезны протанцевать со мной один танец?

Анна положила руку на его противно-теплое плечо.

- Если хотите, можете называть меня Мойша, так называла меня моя бабушка. - Он назойливо-близко всматривался в лицо.

- Когда сердилась? - Анна отодвинула его от себя.

Миша засмеялся на всю комнату. Неукротимость Аннушки его поражала. Первый раз в жизни девушка, избранная им, не сразу ответила взаимностью, хотя он старался как можно откровеннее показать свои чувства.

- Мойша - это Миша на ее языке. Я же говорил. У меня смешанная национальность.

- Да что вы, ей-богу, с этой национальностью! Ничего в этом необычного нет! В нашей стране давно все перемешалось! Я уж не говорю об Австралии, Африке, Америке...

Любимый Анин теплый блюз расслабил нервы. Она танцевала пластично и гибко. "Ни одного лишнего движения! - восхищался Миша свободной естественности девушки. - Она словно бы летит". Но тут же, вспомнив разглагольствования Леньки, попытался сформулировать для Анны какую-нибудь правдоподобную гадость.

- Удивительно, - произнес он, - вы издали похожи на ангела, а вблизи некрасивы, даже уродливы.

Брови Анны поползли вверх, поклонник явно перестарался.

- И вы пригласили меня, чтобы насмотреться до полного удовольствия на столь замечательное уродство?

Миша засмеялся, обрадовавшись, что Анна не обиделась.

- Вы не обиделись! - радостно сказал он. - А обо мне что вы подумали, когда нас познакомили?

"Ну вот, - улыбнулся он мысленно, - у нас уже есть прошлое, которое можно вспоминать".

- Честно?

- Ну, желательно.

- Вы очень красивы, - сказала Анна, явно с издевкой, - когда молчите.

- А когда говорю?

- Думаю, вас за это любят женщины.

- Вы сказали "женщины", как будто сказали не про себя. Вы что, презираете женщин за то, что они могут любить?

- Когда любят - нет. Презираю, когда притворяются!

- Поэтому у вас нет подруг.

Миша угадал.

- Я в них не нуждаюсь.

- А друг? У вас есть друг?

- Да. У меня есть один старый друг. Его зовут Шур Шурыч.

Анна сказала это и пожалела: сказала - как предала. Почему-то тревожно сжалось сердце. Не сознавая сама, Анна подписала только что смертный приговор. Настроение вдруг испортилось.

- Странное имя. Почему вы его так называете? Он что, старше вас?

- Раз в пять.

Миша вновь расплылся в улыбке:

- Почему вы все время отворачиваетесь? Я вам настолько неприятен?

- Я не люблю, когда мне так близко заглядывают в глаза. В этом есть что-то демоническое.

Миша не нашел что ответить, тем временем танец заканчивался, готовились прозвучать несколько последних аккордов.

- Вы неординарны! Очень приятно было познакомиться, Валерия. - Он все еще ловил ее взгляд так же назойливо, сам поражаясь своему упрямству, ища в ней хоть каплю кокетства для своего оправдания.

- Меня зовут Анна, - поправила его девушка.

Он решил, что бастион сложил оружие. Нежно и настойчиво он приблизился в танце, вспомнив, как ответила ему девушка на первый поцелуй, что означало одно: страсть эту можно разбудить еще раз, если угадать, каким образом. На секунду невидимые волосы коснулись щек. Дыхание сбилось, и мужчина утратил контроль над собой, прижав Анну к себе, глубоко вдохнув запах ее волос и закрыв глаза.

Анна выскользнула, оттолкнув назойливого кавалера.

- Мне не нравится ваша манера танцевать. Пожалуйста, больше не... не приглашайте меня.

***

Вечером в дневнике она написала:

"Люди бывают плоскими и выпуклыми, примитивными и интересными. Я - свидетель интереснейшей игры людей в людей. Они подают себя под разными соусами. Себя и других. В зависимости от обстоятельств. Есть люди сладкие. И есть соленые. Есть, как вино, пьянящие; есть, как вода, желанные. Есть пресные, а есть вообще ядовитые, от которых можно умереть!"

***

Неудачный опыт ничуть не смутил Мишу. Напротив, в доме Зотовых он стал желанным гостем, потому что по-простому, без жеманства и с инициативой занимался мелким ремонтом раковин, унитазов, труб в бассейне, решив не стучаться в закрытую дверь, а просто поискать отворенную.

Николай, отец Анны, наконец нашел интересного собеседника, да и Ольга в нем души не чаяла, потому что Миша всегда преподносил хоть и недорогие, но очень полезные подарки. Например, новую щетку для мытья молочных бутылочек, или корицу - в тот момент, когда она заканчивалась.

- Анюта, - однажды сказала мать, - я бы на твоем месте повнимательней отнеслась к Мише.

Аня тяжко вздохнула и навострилась уйти. Но мать уже загородила дочери дорогу, буравя ее зелеными глазами.

- Он такой замечательный, такой мягкий!

- Ага, как мешок с дерьмом. От него и пахнет, как от...

- Анька! - стукнул кулаком по столу отец.

- Па, прости, я постараюсь больше не быть.

- Твой дурацкий жаргон! - Мать рыкнула, но продолжала неожиданно мягко, как это всегда делала: - Анечка, детка, мы с отцом прожили счастливо много лет. И тебе хотим того же. Чтобы ты была рядом с хорошим человеком.

- А почему вы решили, что я хочу прожить свою жизнь так же, как вы?

- А как? Ты только посмотри, какие кругом! Да такого и не сыскать! - не поняв дочери, продолжала Ольга. - А тебе нужна достойная партия. Ты же у нас умница, красавица...

- О своей красоте я уже наслушалась в киностудии. - Анна коварно улыбалась.

- Ну, не вышло с киностудией, ну и Бог с ней! Если бы у меня сейчас было право выбирать мужа, я бы выбрала Мишу! - заявила мать.

- Ма, ты че, серьезно?

- Конечно! Морозов Михаил Иванович! Солидное имя! Звучит! - Мать как бы взвесила тяжесть на ладони. - Он предупредительный, внимательный и, главное, любит тебя, грубиянку такую. Даже мне, между прочим, плиту почистил, пока я ему кофе заваривала. Да такой муж будет тебя на руках носить!

"Вот ты у меня где!" - всплыл в памяти сон, и заиграл в крови поцелуй неизвестного любовника.

- Кроме того, он богат. Я поинтересовалась его счетом в банке - он сказочно богат! И потом, - смакуя, раскрывала главный козырь Ольга, - в нем четверть еврейской крови, а евреи очень хорошие супруги до старости, сентиментальные и нежные любовники...

- И он мне будет верен ровно на четверть! Ма! А почему бы мне не выйти замуж за четверть негра? Из Мапуту? Без проблем! Мулаты, говорят, тоже...

- Анька! - оборвал отец. - Подбирай выражения!

- Да я же еще ничего не сказала!

- Но уже собиралась.

- Ма, я бы тоже вышла замуж за Мишу, но у меня другие цели в жизни.

- Ну какие такие цели! - не выдержал Николай. - Ну какие цели могут быть у женщины?! Выйти замуж - это похлеще всякой лотереи! А Мишу для тебя ну прямо Бог послал! Укротить твой неизвестно откуда взявшийся гонор может только мужчина старше твоих лет. Тоже мне, принцесса на горошине! Да если твое приданное прибавить к морозовским деньгам, вы уже через год, раскрутившись, сможете стать самыми-самыми в столице! Лишь деньги дают силу и власть, и тогда ты сможешь решить все свои проблемы, только уже гораздо быстрее и проще!

- Ну что мы все про деньги. Не это главное...

- Нет, пусть продолжает, ма, это очень интересно.

- Ну, признайся, он же тебе нравится как мужчина, от меня это трудно утаить! - Мать хитро прищурилась.

- Да, иногда он будит во мне звериные инстинкты, но не больше. Понимаешь, меня от него все время что-то отталкивает, этот его запах, а главное... Я понимаю, все проще будет решить, но не хочу продавать себя при этом. Знаешь, даже во время гипнотических сеансов человек не может поступиться своими моральными принципами, а ты хочешь, чтобы я сделала это в здравом уме!

- Он такой красавчик! И детки будут прямо ангелочками! Когда кровь смешивается...

- Получается помесь хорька, барсука и штопора! Забавные, должно быть, зверьки! - повторила Анна шутку Алисы из Зазеркалья.

Но отец принял это на свой счет.

- Ань! Ты хоть думай о том, что говоришь! - отложил он наконец газету. - У твоего отца тоже где-то в роду пошалили цыгане и татары. А мать вообще наполовину эстонка! Ты нос-то шибко не задирай! Вон, Пушкин арапчонком был, но это не помешало ему стать великим русским поэтом!

- И мне не помешает стать учителем! Ма, я закончу университет, а там поговорим о детках. А вдруг еще кто-нибудь тебе понравится - повыше, потолще и побогаче. А пока извини, у меня завтра зачет! – Аня, наконец, нашла лазейку и выскользнула вон.

- Ну что ж, тогда я не вижу другого выхода, как разрешить ему воспользоваться нашим отсутствием. Втемяшилось же ей в голову это учительство!

- Вряд ли она присмиреет. - Отец почесал в затылке.

***

Аня вытянула шею. Ей захотелось узнать, отчего комната наполнилась солнечными радужными зайчиками.

В центре гостиной стоял Миша и держал на ниточке переливающийся шарик с играющим в нем сиянием солнца.

- Что это? - спросила Анна.

- Горный хрусталь. Прозрачный, чистейшей воды кварц. Искусные гадатели читают в его кристаллах, особенно в хорошо выточенных шарах, картины прошлого и будущего. Видите, как выгодно выделяются рефлексы горизонтальной плоскости, которая отражает падающий свет? Хрусталь - кожа планеты, которая чувствует космос и астральный мир.

- И что же вы в нем прочитали, искусный гадатель? Секретный код судьбы?

Миша улыбнулся, но ничего не ответил.

- Я думаю, не всем дана сила предвидения. И вы...

- Я... - Миша отложил шар и подошел к ней.

- А... Где родители? - вдруг опомнилась девушка.

- Они поехали по магазинам и позволили мне дождаться вас.

- Зачем?

- Вы не догадываетесь? - прошептал взволнованно мужчина девочке, которая была почти в два раза меньше его.

Анне быстро передалось его волнение, на секунду она даже пожалела настойчивого воздыхателя, почему-то захотелось погладить его руку, ту, которой он держался за крышку рояля.

- Я думаю, не стоит тратить время на то, о чем я догадываюсь, - неожиданно для себя спокойно сказала Анна. Волнение сразу прошло. Пришло отвращение к себе за минутную слабость. Слава Богу, Миша этого, кажется, не заметил.

- Совсем?

- Совсем. - Аня отдернула занавески, в комнате стало светло.

Миша замер, не смея вздохнуть, потому что Анна в позолоченном венце яркого светила преобразилась, как бы вдруг потеряла свою материальность и напоминала теперь скорее голограмму или рисунок. Магия льющихся лучей делала ее легкой и прозрачной, будто нарисованной акварелью. И прозрачность этого красочного слоя, смешанная с палитрой солнца, была написана аристократично, сочно, смело, легко, тонкой и нежной световой гаммой на белой-белой бумаге снежного цвета...

На руке Миши заиграл яркий браслет из непонятных камней.

- Вам нравится? - зацепился он за возможность продолжать чуть не порвавшуюся нить разговора.

- Не знаю, просто необычно.

- А значит, интересно? Да?

- Интересно. Откуда он у вас?

- Вы не поверите. Нашел в озере.

- А что это за камни? Ну, вот эти. Гранаты, да? А это, кажется, рубин?

Ей показалось или нет? Гранаты, обрамлявшие браслет, сильно заблестели, будто наливаясь кровью...

Миша поставил руку в полосу света. Заиграли рубины и опалы, слишком крупные и чуть шокирующие безвкусной вычурностью.

- Рубину свойственно усиливать природную жестокость или мягкость. Слившись со злым человеком, например, он превращает его в злого демона.

- Или в доброго ангела?

- Все зависит от судьбы. Или от женщины. Спасет она, протянет руку, или оттолкнет...

- А тот, черный?

- Турмалин.

- Камень ведьм?

- Ну, можно сказать и так.

- Какой у вас, однако, опасный браслет. На вашем месте я бы его бросила обратно в озеро.

- Или неопасный. Все будет зависеть от судьбы...

- Или от женщины?

- Да. Я как раз хотел сказать... тебе, моя Валерия... - Он сильно обнял ее, так, что хрустнули ребра, и натолкнулся на холодный отблеск изумруда в ее глазах. - Только ты сможешь сделать меня самым богатым человеком на Земле.

- Живите в мире собственных фантазий и не пытайтесь осуществить их наяву, - ухмыльнувшись, отбивалась она. - Да и хватит разыгрывать из себя Спартака. Повторения той любви не будет. У нас другая дорога.

- Анна, я давно хотел тебе сказать...

- Может, вы для этого меня все-таки отпустите?!

- Я живу...

- Да пустите же!

- Я живу только тобой, только мыслью, что могу хоть иногда...

Анна, выбрав, наконец, точку опоры, оттолкнула его, и Миша с грохотом, увлекая за собой стулья, повалился на полки с книгами.

- Скажите родителям, что меня не было. Извините за грубость.

У выхода он догнал ее.

- Так же нельзя. Ты должна оставить мне хотя бы надежду!

- Почему мы на «ты»? Вы перестали меня уважать? - Анна старалась говорить как можно спокойнее. Миша не обратил на ее реплику никакого внимания. Ему было не до церемоний. Миша тяжело дышал и умоляюще шевелил бровями:

- Я могу же как-то заслужить твою любовь?! - Он медленно осел на колени.

От этого Анна окончательно разозлилась:

- Любовь? Заслужить? Вы сами-то верите в то, о чем спрашиваете? Можно заслужить кусок сахара, становясь по свистку в стойку! А любовь... Она либо есть, либо нет. И прошу вас, не надо больше чистить раковину на кухне моей матери, а то ее "любовь" вы уже заслужили.

- Аня! - Миша дрожал от унижения и обиды. Он готов был убить ее.

- Я прошу простить меня. Надеюсь, вы не больно ушиблись... До свидания, Миша.

Глава седьмая. ЛЮБОВЬ АННЫ

Fermato! (исп.) – стой, счастье, стой, мгновенье!

Она стояла возле театральной кассы, изучая расписание спектаклей на будущий месяц. Приклеенные к ней объявления топорщились, словно чешуя белорыбицы. Анечка специально вскидывала голову, чтобы волосы могли порхать на утреннем прохладном ветру. Черную шубку перетягивал короткий ремешок, что мать называла солдафонством, но Аня любила так ходить.

Солнце, впервые, может быть, за зиму, искрилось на морозном инее. И вся Анна радовалась изнутри, наполняясь каким-то восьмым чувством приближения счастья, напоминавшим торф в летнюю жару: поднесешь спичку, и сгорит весь лес! Минор вчерашней грустной мелодии сменился на мажор. И в новом ключе постанывающая, собирающаяся родиться песня только выигрывала, оживая.

И даже не зрением, а посредством неизведанного телепатического феномена девушка заметила, что за ней внимательно следит - тоже, однако, не глядя в ее сторону, - молодой человек.

Так, наверно, бывает у животных и насекомых. Бабочки находят друг друга за несколько километров, подчиняясь законам вида, по наитию, поддаваясь непонятному излучению души.

Анна уже не вникала в смысл афиши, но исподволь глубоко внимала человеку, не решающемуся взглянуть на нее.

Она сквозь афишу видела его образ. И видение затылком ничуть не удивляло ее.

- Простите, - наконец сказал он, поправив шарф.

Молодой человек оказался небольшого роста, крепко и ладно сложенный, остриженный, судя по вискам, по-военному. Он был в серой шубе, старой ондатровой шапке, брюках с тонкими лампасами и полусапожках с высокими голенищами

- Да, пожалуйста. - Анна улыбнулась, потому что угадала первое слово. И теперь понимала его намерения. Теперь все, что бы он ни сделал, все, что бы ни сказал, ей заранее нравилось, и от этого ей стало так хорошо, как никогда в жизни. А ведь, казалось бы, еще ничего не произошло!

- Я в Москве проездом, ночью в три часа мой самолет, - смотрел в упор синими глазами незнакомец. - Вы бы не могли мне помочь?

- Чем бы я могла вам помочь?

- Ну, посоветовать, куда бы мне отправиться сначала… И потом… - Он робко и пытливо шевельнул бровями. - Вы бы не могли составить мне компанию?

- С удовольствием, - ответила вдруг Анна, но тут же испугалась поспешности своего ответа, заглянув вопросительно в приятные синие глаза, надеясь не уловить ни тени усмешки. Но парень улыбался добродушной всепонимающей улыбкой. И девушка, успокоившись, продолжала: - Хотите… Я покажу вам… водопад?

Собственно, это был лишь водопадик. Тяжелая река, высвободившись в этом месте ото льда, шумно стекала, разбиваясь о длинные бетонные ступени, играющие роль плотины. Над водопадом пролегал дощатый мостик. Бетонные пересечения держали высокие балки.

Анечка взяла Алексея за руку и повела вниз, под водопад. И там, под мостом, под последним перекрытием, стоя на сыром настиле, молодые люди долго смотрели друг на друга, ничего не говоря, а лишь слушая шум воды, нагнетающий почему-то страх и вызывающий восторг. Они держались за руки, но она не позволяла ему приблизиться, а когда он захотел ее поцеловать, звонко рассмеялась, рассеяв его эфирное состояние.

- Пойдем! – Анна потащила его наверх, но он остался и теперь любовался ею снизу. Она закрыла головой солнце, и освещенная им голова вызолачивалась сзади сиянием.

- Здорово! – Алексей еле дышал от восторга, вызванного падением воды и присутствием синеглазой спутницы.

- У тебя не глаза – а зеленый омут! – через минуту сказал он.

- Зеленый? Почему зеленый? – Анне стало весело. – В них, наверное, водопад отражается. Вообще-то они не зеленые!

Они карабкались вверх по склону.

- Никогда не думал, что увижу Москву с этой стороны. Ты – просто лесной златовласый эльф с синими глазами!

- Ну вот! Теперь ты их называешь синими! – рассмеялась Анна.

- Наверно, потому, что теперь в них отражается небо!

День в парке действительно выдался чудесный!

Анна убрала руки за пряжку ремня, шла, точно летела, нет - словно плыла, подразнивая взглядами и без того уже очумевшего парня, купаясь в его синих глазах. Впервые ей так приятно было смотреть в глаза человеку. Впервые открыло себя слово «ненаглядный». Остаться бы в этих глазах на всю жизнь! И быть их единственным отражением! Мир разлетался вокруг миллиардом порхающих искристых снежинок, поющих звонкую песню любви.

И Анна запела на весь лес, удивляя Алексея смелостью и необыкновенно нежным звонким голосом. Ее тембр походил, пожалуй, лишь на колокольчик, в котором много серебра. И от этого голоса все вдруг расцветало чудесной сказкой! И лес, звенящий льдинками, и кусты шиповника, торчащие возле утоптанной дороги, и ели с шапками снега, и солнце, радугой светящееся в каждой снежинке и волосах Анны. Казалось, Анечка поет под большой симфонический оркестр скрипок солнца, виолончелей еловых ветвей, легких флейт солнечных зайчиков, разбегающихся по лесу от игривого ветра.

- Тебе никто не говорил, что на солнце ты… - Алексей не мог подобрать слова, чтобы выразить внутренний восторг, нахлынувший и захлестнувший его с головой. - Совсем другая?..

- Смотри! – Анна показала на крылья перистых облаков, беззащитных и легких. - Только над Москвой может быть такое небо. Не смейся! Правда! Оно у нас особенное! Разноцветное! Утром розовое, днем вот такое нежно-голубое, а вечером синее-синее! А если ночью бродить в парке, то на небе можно увидеть вот такие, нет, вот такие звезды! – Она показала невероятные размеры звезд над Москвой, и оба засмеялись.

- А куда мы идем теперь? – спросил Алексей.

- В мое королевство, - торжественно сообщила Анна. - Я люблю мой лес, у меня там свое королевство, свой кусочек земли, куда я бегаю каждое утро. Знаешь, это заряжает меня на весь день. И ни один человек не знает, как я счастлива по утрам…

- Теперь я знаю.

- Весной здесь поют соловьи. Вон за теми березками растут ландыши. А здесь живет моя любимая розовая колючка. Так приятно бежать, когда травы пригибаются передо мной, словно кланяются мне, своей королеве. Это мир моего одиночества. Я никого не пускала сюда никогда. Не знаю, для кого я берегу этот мир. Я раньше думала, что с удовольствием бы стала монашенкой.

- Может быть, ты берегла его для меня? – Алексей был совершенно серьезен, и Аня смутилась. Ей стало грустно, как от неисполненных обещаний. Она вспомнила улыбку Строкина. И сразу улыбнулась, искусственно прогоняя тень набежавшей мути, собрала в пригоршни снег и поднесла его ко рту.

Алексей наблюдал, как она ела снег. Ни одна картина никогда в жизни не поразила его больше, чем этот тающий снег на горячих девичьих губах. Ему стало неловко, будто он подсматривал за ней в ванной комнате, и, чтобы казаться более естественным, он спросил:

- Ты любишь снег?

- Сказать люблю – ничего не сказать. Люблю безумно! Когда я была маленькая, мы жили в Чите. Представь. Зима. Сорок градусов. Ветер. И песок на зубах хрустит. Снег там выпадает редко, а если и случается такое, его сдувает ветром. Мне по ночам снились медленные падающие хлопья. С тех пор, наверное, снег для меня – всегда долгожданный праздник. Снег – это потепление. Снег – это волшебство и умиротворение. Снег – песня души… У каждой снежинки свой неповторимый узор, свое настроение, своя душа!

- Но снег убивает все живое!

- Неправда. Снег спасает. Дает силу. Ну, к примеру, траве. Он укутывает ее своим одеялом на зиму. Много снега – много хлеба. А Сивку-Бурку помнишь? «Встань передо мной, как лист перед травой!» Трава сильнее. И знаешь, почему? Она защищена снегом и им напитывается, а лист опал и сгнил. Его и скотина есть не станет. В траве вся сила! – Анна говорила не назидательно, а как бы играючи. - Кроме того, я вообще люблю белый цвет… А ты?

- А я люблю красный. Алый.

Душа Анны вдруг затрепетала, она представила на белом снегу алый мак… И строки Шекспира «О совершенство алого на белом!» поразили новизной.

- Пойдем, - сказала она решительно, - я покажу тебе самую большую достопримечательность Москвы!

- Какую? – почти запротестовал Алексей.

- Мою бабушку!

***

Алексея немного удивило скромное убранство просторной трехкомнатной квартиры. Анна действительно любила белый цвет. Пока девушка вместе с бабушкой колдовали на кухне, он разглядывал причудливые детские рисунки и волновался от непонятного ощущения проникновения в чужую прекрасную жизнь. Ему нравилась Анина комната - и чисто вымытый дощатый пол, и легкие развевающиеся занавески, и сухие корни, тронутые легким штрихом оригинальной обработки, и морские камешки, расписанные маслом. Он отметил, что, несмотря на морозный воздух, свободно гуляющий по комнатам, все форточки распахнуты настежь. Но холода не чувствовалось, потому что квартира была залита солнцем. Он заметил также, что Аня и ее бабушка ходят по квартире босиком.

В углу он увидел зеленую елку в кадке.

- Почему у вас елка? – Он продолжал удивляться. - Ведь через три дня весна!

- Отец подарил Анечке на шестнадцатилетие, - отозвалась с кухни бабушка.

- А она проросла, дала корни, вот и стоит, весной посажу ее в свое королевство, - шепнула Анечка и опять убежала на кухню.

Алексей улыбнулся детской фотографии Анечки и вновь углубился в фантасмагорические рисунки.

***

Алексей краем глаза следил за Анной, Анна - за Алексеем. Обед подавался скромно, но со вкусом. Белая скатерть, белые салфетки, белая посуда, воздух, наполненный ароматами елки, и яркое солнце в окнах придавали трапезе особую торжественность.

Обедали в зале, за круглым столом. Алексея привлекла полка с книгами.

- Это моя любимая артистка!

Среди томов стояла цветная фотография матери.

- Можешь забрать себе.

- Да? Правда? Отличное фото! Тебе не жалко?

- У меня еще есть. - Аня перемигнулась с бабушкой.

- Алеша! Вы надолго в Москве? – спросила бабушка за чаем.

- Вообще-то у меня свободная неделя, но на Москву, так как тут нет знакомых, планировал один день.

Бабушка давно отметила, что молодые люди обращаются друг к другу на «ты», чего во внучке она давненько не замечала. И, в общем правильно угадав атмосферу, сделала для себя некоторые выводы.

- Если вы не против, можете остановиться у нас. Москву стоит посмотреть, у нас есть некоторые знакомства, можно достать контрамарки в Большой театр, там, кстати, сейчас идет «Лебединое озеро». Правда, Аня у нас с утра ходит в университет, но после обеда она свободна.

Анна с благодарностью взглянула на бабушку.

Алексей смутился.

***

В Третьяковке Аннушка ориентировалась лучше, чем в своем королевстве. Анна Васильевна и внучка наперебой рассказывали легенды и мифы, связанные с историей написания картин. Алексей же реагировал вдумчиво и любознательно, охотно заполняя пустое пространство ума новой информацией. Он все больше восхищался Аннушкой и радовался, что на его вопросы девушка давала полные, почти исчерпывающие ответы.

- Посмотри! – говорила Аннушка в зале Рублева. - В иконах система обратной перспективы, в которой линии по мере движения в глубину не сужаются, а расходятся вширь! Верующие считают, что икона – окно в мир Бога.

- А почему они такие темные? – Алексей с трудом подавлял комплекс военного, почти необразованного с этой стороны.

- Да потому что авторский код поверхности всегда искажается временем. Видишь ли, как бы тебе популярней объяснить, структурное изменение плотности красочного слоя и некоторые другие физико-оптические свойства красок в процессе соприкосновения воздуха с маслом полимеризуют его, тогда живописный слой становится прозрачным. Свинцовые белила, которыми пользуются все художники, смешивая краски, при «омылении» теряют свою кроющую силу. Они, без сомнения, были ярче при создании! Иконы же писались в технике яичной темперы. После подсыхания таких красок поверхность досок становится белесоватой, поэтому ее покрывали масляным лаком, иногда искусственно затемненным.

Вмешалась бабушка:

- Да, Аннушка совершенно права. Во всех странах Византийского мира, в том числе и в России, в качестве лаковой пленки применяли масляный лак. Чаще всего льняное и конопляное масло, сваренное со смолой. Иногда делали цветные лаки, - получался тот или иной эффект, - добавляя в них при варке рябиновые чурки или крушину. Никодим Сирийский сообщил рецепт приготовления масляного лака, имитирующего старое потемневшее покрытие с добавлением отвара ольховой коры. Этим лаком можно было «по краскам новым покрывать, к старому подводить, чтобы едино было».

Тем временем они подошли к довольно внушительной картине, на которой ученики снимали с креста Спасителя.

Алексей несколько секунд внимал тонкому гармоничному звучанию колорита, солнечному отсвету золота и, желая блеснуть перед москвичками, напыщенно произнес:

- Как целесообразно найдено соотношение пропорций!

Аннушка заулыбалась одними глазами. Она умела вести беседу без поверхностного дидактизма и морализма:

- Ну, ты тут несколько не прав. Посмотри, ноги Христа на первом плане. Если бы художник правдиво выдал нам пропорции, они были бы несоизмеримо больше. Но в данном случае он не срисовывал, копируя, а творил изображение. Дальний план мы видим в правильной перспективе, а передний - в обратной, как если бы мы наблюдали эту картину с расстояния пятьдесят метров…

- Да, - произнес Алексей, найдя слова попроще, - я бы никогда не смог одной темной краской нарисовать такое!

- О настоящих художниках говорят «написать», - мягко поправила его Анечка.

Анна Васильевна давно устала, но и она под прямым воздействием неуемного любопытства, которое было ей не менее приятно, чем Аннушке, увлекала молодых людей из зала в зал.

Аннушка же выкладывалась, как на добровольном экзамене, вспомнив все, что знала, и говорила без умолку, подчиняясь движению души чужой воли. Она радовалась, что Алексей задает такие вопросы, какие задавала она себе когда-то. Конечно же, она знала, что ответить, потому что долгие поиски информации делали ее собственные открытия незабываемыми, ведь она находила ответы не в буклетах и путеводителях, а в первоисточниках, изучая вопрос как бы изнутри. А еще она время от времени вспоминала, как чувствительно слушал он «Лебединое озеро», пораженный живым звучанием оркестра, сказав всего лишь: «Здорово! Правда?».

Аннушка давно почувствовала, что Анна Васильевна устала, но почти детский эгоизм заставлял ее как бы не замечать этого. Бабушка, в общем-то, с удовольствием приносила себя «в жертву». Но через много лет Анна поняла, как может быть безжалостна к близким людям, если сильно увлечена. Маленькое кисленькое чувство вины перед бабушкой чередовалось с тревогой, что чрезмерное количество информации скоро утомит их спутника, но, заведенная новым вопросом, вновь пускалась в путь доступного объяснения.

Она открыла для себя, что Алексей обладает живым, быстро схватывающим основную мысль, умом, превосходной памятью и так называемой телепатией такта.

- Ты не видишь? – спросил он ее как-то и поднял над толпой, как пушинку, двумя руками за талию. Анна Васильевна только ахнула. Аннушка же чуть не задохнулась от нахлынувшего волнения, вызванного присутствием молодого человека и зависимостью от его очевидной силы и непринужденной смелости.

Несколько картин Айвазовского заставили Алексея похвалиться:

- Прошлым летом я был в Феодосии, в музее Айвазовского. Нет ничего в мире более выразительного, чем картина «Среди волн»!

- Ты видел ее?

- Да!

- Счастливец! А я только на репродукции, и то некачественной. Вся фактура с перепечаткой цветового слоя нарушается. Разглядывать живопись в репродукциях – все равно что слушать симфоническую музыку по телевизору. Она тогда действует на зрителя в сто раз менее эмоционально. Говорят, один сумасшедший так разволновался возле картины «Иван Грозный убивает собственного сына», что набросился на нее и порезал ножом. А один мой знакомый, Миша, попал однажды на просмотр картины «Джоконда». Так себе, говорит, ничего особенного. Но пока он ее разглядывал, и прямое вписывание предметов, и фон, обтекающий предмет, и сопоставляемые дублирующие детали, прошло три часа! Бауш, представляешь? Миша разглядывал «Джоконду» три часа!

- Миша, это... – Алексей ревниво опустил глаза.

- Миша – это никто! – Анна мягко и категорично успокоила его, может быть больше взглядом, чем словами.

Они увидели очень много, но запомнил он и навсегда оставил в памяти только то, чего касалось внимание этих двух очень похожих друг на друга женщин.

Тем временем бабушка устала окончательно. Они присели за столик с проспектами картин. Анна Васильевна завела с Алешей спор о вечной загадке жизни.

- Закон сохранения энергии: ничто не возникает из ничего и не исчезает бесследно, - горячился Алексей. - Из чего тогда возникает вдруг жизнь? А? Сэнсы говорят: нужно затратить большую энергию, чтобы попасть в другое измерение. Что пространство четырехмерное. Это гипотезы. И «тарелки», возможно, живут на нашей же планете, только в другом измерении. Почему бы не допустить, что в другом измерении живут также умершие люди? И где-то есть места скрещивания линий? Помните красивую гипотезу восьмидесятых? Земля – кристалл! Додекаэдр… Икосаэдр… А узлы скрещивания ребер – ее гравитационные окончания… В «Махабхарате» и древнекитайских гимнах, у Платона и в русском фольклоре есть упоминания о треугольном делении Земли! Возьмем те же набившие оскомину Бермуды! Можно допустить такое, что души людей, затратив колоссальную энергию, вдруг появляются на свет? И наоборот, потеряв жизнь здесь, рождаются в другом месте?

- Ну что ж, весьма интересная точка зрения. Но, возможно, существует некий общий, балластовый Разум планеты…

- О! Это из области научной фантастики!

- А почему бы не допустить, что количество разумных единиц всегда одинаково? Это нисколько не противоречит вашей теории.

«Ну вот, сейчас опять начнет про свой штрафной батальон читать», - подумала Анна.

Бабушка действительно открыла журнал:

- Вот послушайте: «Земля – это штрафной батальон, построенный внеземными цивилизациями, и мы все, земляне, – представители различных миров, сосланные сюда за серьезные преступления. Конечно, у нас в наших мирах был другой облик, иная органическая или энергетическая структура, которую перевоплощают перед выселением. А здесь некую вечную субстанцию, или душу, вгоняют, как в клетку, в биомассу. Если истинное «Я» очистилось, исправилось, тебя забирают обратно; если же нет – то срок заключения продолжается. Смерть биомассы еще не означает освобождения. Нас вселяют в новое тело. Может, поэтому самые лучшие, в нашем понимании, люди так рано умирают или погибают - их срок истек, и все?»

Аня все это слышала много раз и уже запомнила наизусть, поэтому незаметно выскользнула в зал Врубеля. И неожиданно у картины «Сидящий Демон» увидела в толпе Мишу.

Он вдохновенно разглядывал полотно - то отходя, то почти вплотную приближаясь.

Наконец, в стеклянном отражении он заметил Анну. Секунду они смотрели друг на друга. Но Анна, избегая нежелательной встречи, метнулась в толпу, как раз в тот момент, когда Миша обернулся.

Ее за спиной не оказалось, только отражение Анны таяло на руке сидящего Демона.

- О, господи! – Миша провел рукой по глазам, и все исчезло. - Анна!

***

День похода в картинную галерею не на шутку утомил бабушку. Пожелав им спокойной ночи, она рано легла, доверяя порядочности Анюты.

Они сидели в гостиной. Анна рисовала его, а Алексей смотрел на нее с любовью и нежностью, рассказывая об Оренбургском училище летчиков, потом о том, что рано остался без родителей и воспитывала его тетка, к которой он и собирался поехать завтра. А еще он поведал о том, что получил новое распределение в Гатчину, на станцию Сиверская, вернее – в расположенный там летчицкий городок. Как он будет жить дальше, представлял с трудом.

- Знаешь, – призналась Анна, - я тоже всегда хотела летать. Откуда это желание, мечта о крыльях? Впрочем, во сне я всегда летаю без крыльев. Просто парю по комнате, метра два от пола. Надо только вспомнить, что ты во сне… Я как будто тренируюсь, понимаешь? Боясь забыть уже обретенные ранее навыки, что ли… И я думаю: что же было до моего рождения? Может быть, я была птицей?.. И зачем я тренируюсь по ночам? Чтобы не забыть, как это делается? И что ждет меня после смерти? Полет?

Аня закончила рисунок.

- Похоже, - сказал Алексей, глянув на портрет. Потом привлек к себе девушку. - Можно я тебя поцелую?

- Зачем? – шепнула Аня, сама не зная чего испугавшись.

Но он не стал отвечать, сильно прижал ее к себе и поцеловал, однако неудачно, потому что Аня успела отвернуться. Но он не растерялся, не выпустил ее, а лишь крепче и нежнее обнял и на этот раз поцеловал по-настоящему.

- Где ты научилась так целоваться?

- Не знаю, это в первый раз. - Аня потеряла голос, откашлялась. - У меня, наверное, очень глупый вид.

- У тебя очень хороший вид.

Аня тихонько засмеялась, ей было очень удобно в, казалось бы, только для нее созданных объятиях.

- А у тебя изысканная манера делать комплименты.

- Пойдем ко мне в комнату!

- Нет!

- Пойдем! – Алексей задыхался от страсти.

- Это невозможно. Да и бабушка еще не спит, - обманула Анна, она знала, что бабушка давно уснула.

- Пойдем!

- Хочешь чаю?

- Пойдем!

Аня замотала отрицательно головой.

- Пойдем, - он целовал ее нежно, просяще, преданно.

- Не проси, я не пойду.

- Пойдем!

- Мне хватит поцелуя на сегодня. И так все слишком хорошо, так не бывает…

- Пойдем!

- Хорошо, только не к тебе в комнату, а в мое королевство.

***

Уже десять лет в лесу скрипела сосна, тонкая, как талия Анны, скрипела на весь лес от малейшего дуновения ветра. Скрипела, потому что огромная ель упала в бурю на ту сосну, да так и осталась лежать, удерживаемая ветками меньшей подруги. Сосна почти засохла, голо торчали пустые ветки. Ель же, облокотившись о сосну, вовсю зеленела, толстела и, казалось, вытягивала соки из своей соседки.

Скрипела сосна и в ту ночь. Шестнадцатая зима в ее жизни. Только миг. Синий-синий снег. Синее-синее небо. И силуэты черных деревьев вокруг. Абсолютно круглая луна удобно устроилась в паутине ветвей. Ночь, в которую зима встречала весну потеплением. Редкий мелкий дождик...

Они, набегавшись, лежали на снегу. Совсем рядом. И Алексей боялся ее тронуть. Этот лес защищал и просветлял душу. Анна улыбалась, глядя на созвездие Большой Медведицы и на звезду Алькор, с помощью которой древние римляне проверяли зрение.

- Я помню, как пошла в первый класс. Еще раньше - почему-то вокзал и большую белую собаку, которая улыбалась.

- Улыбалась?

- Те рисунки, которые висят у меня в комнате, я сделала до двух лет, но я этого не помню. А ты что-нибудь помнишь?

- А я в коротких штанишках ходил в садик. У меня есть смешная такая фотография. Впрочем, я не помню себя ребенком. Правда. Мне иногда кажется, что я уже родился взрослым. Я вспоминаю свои размышления в школьном возрасте, они мне и теперь кажутся очень убедительными. По крайней мере, если бы меня вернуть, как это сейчас модно говорить, в прошлое, я бы поступал точно так же.

- Да? А я думала, это только со мной происходит.

- Видишь, как мы с тобой похожи! У нас даже глаза одинаковые. Есть такая примета: если глаза одного цвета, люди проживут друг с другом долгую счастливую жизнь… и, может быть, у нас с тобой будет много синеглазых детей…

- Нет. Все будет совсем по-другому. Ты уедешь и забудешь меня.

Алексей сдвинул брови, преодолевая внутреннюю борьбу перед первым признанием.

- Я люблю тебя. - Слова дались с трудом и обожгли его волшебным соком виноградной лозы. Он повернул к себе Аню, ища ее взгляд с желанием немедленно услышать то же самое от нее.

Но неожиданно Аня тихонько засмеялась:

- Ты говоришь мне об этом весь вечер!

- Да?

Она бросила в него снегом и побежала. И он погнался за ней в темнеющие сумерки.

- Ты только моя! Я тебя никому не отдам! Слышишь? Что ты смеешься? Не веришь? Хочешь, залезу на столб?!

- Хочу!

Алексей полез на столб, а Аня, все еще смеясь, кидала в него снегом.

- Я люблю тебя! – Алексей сошел с ума от счастья.

- Люби!

- А ты?

Аня засмеялась и показала кончик языка.

Он поймал ее у сосны.

- А ты? Любишь?

- Ну я же говорю об этом весь вечер!

- Да?

Он заметил среди снега уцелевшую на тонком черном стебельке ягоду и подарил ее Анне:

- Поздравляю тебя с началом весны!

Но Анна неловко приняла подарок, и в руках остался лишь стебелек. Ягода провалилась в рыхлый ноздреватый снег. Девушка принялась ее искать, но не нашла.

- Да ладно! Оставь ее! – утешал Алексей.

- Как ты не понимаешь! Это же наше счастье. Я должна ее найти!

Он обнял ее, но Анна отвела взгляд. Нехорошее предчувствие омрачило миг.

- Я тоже хочу подарить тебе… Вот. - Она протянула ему маленького медвежонка, которого сделала сама. - Пусть он будет с тобой. И никогда не теряй его, ладно?

- Я прикреплю его в своей кабине. - Он восхищенно поцеловал игрушку. - Пусть привыкает к перегрузкам!

Но Анна не улыбнулась.

- Я тебе напишу, - поняв ее настроение, пообещал Алексей, - жди!

***

Аня ждала. Он не писал. Анна написала первая - длинное шутливое письмо, продолжение их веселой игры. Он не ответил. Она написала второе, потом третье письмо. Четвертое письмо было последним, самым пылким, самым кричащим и зовущим, готовым на все. Но адрес «до востребования» не отвечал.

В первый же отпуск она поехала на станцию Сиверская. Нашла главпочтамт, тот адрес, что оставил на прощание Алексей.

Все ее четыре письма оставались невостребованными на почте.

Аня забрала письма.

Она не пошла в адресный стол, она спросила молодого летчика с лейтенантскими погонами, знает ли он Никифорова.

Летчик показал ей дом, даже подъезд. Квартиры он не знал. Аня устроилась напротив парадной в детской беседке, обдумывая, как ей поступить. И тут из подъезда вышел Алексей под руку с беременной женщиной, кажущейся толще и старше его.

- Купи еще знаешь чаво? – говорила она по-деревенски громко.

- Ну чего еще? – устало вздохнул Алексей.

- Ну, чаво-нибудь такова, Лёль, сама не знаю чаво…

Они ушли. Аня поднялась наверх, на четвертый этаж, позвонила в первую попавшуюся дверь:

- Простите, здесь живет Никифорова?

- Нет. Дверь напротив. Но они только что вышли с мужем. Если хотите, подождите у нас, они скоро вернутся.

- Нет, спасибо, я зайду в другой раз.

Она не могла видеть людей, дома, собак, она пошла в лес, вытирая слезы, которые обильно текли по щекам, непроизвольно, сами по себе.

«Нет, я не буду плакать,

Нет, я не буду рыдать… - внушала она себе. -

Боль свою спрячу в сердце,

Чтоб не видал никто».

Как ни странно, белый стих, оказывается, вылечивал, помогал и очищал от страданий.

«Чтобы любой прохожий

Смог обо мне сказать:

Я – человек равнодушный,

Как магазинный цветок».

Стих вылизывал боль, как собака очищает языком рану.

«Я ничего не знаю,

В рыхлом тумане этом

Ходят чужие люди…»

Стих успокаивал, как успокаивает белый снег, очищая землю.

«Ходят, собравшись вместе,

Или поодиночке,

Дарят цветов букеты,

Ходят, теряясь где-то

В сером туманном тесте…»

Ветки хлестнули по лицу, но Анна не чувствовала. Она потеряла себя в пространстве и во времени от неожиданного несчастья, она шла наугад, «на автопилоте», как алкоголики идут машинально домой, набравшись под полную завязку. А может, кто-то невидимый вел ее через леса и болота по прямому пути?..

«Думаю, думаю, думаю:

Что же такое счастье?

Раньше не знала – верила:

Счастье – ты рядом где-то,

Счастье – ты существуешь, - закрыв глаза и почти рыдая, -

Нету тебя прекрасней!

Раньше не знала - верила,

Верила – счастье это!»

Ветер шевелил верхушки деревьев, но дождь, долгожданный, не проливался, а только сгущал тучи над лесом, только нагнетал предгрозовую атмосферу. А слезы текли, горячие, раздражающие кожу, ненавистные, непрошеные, предательские слезы.

«Счастье, как детство, призрачно,

В боль превратилось лунную,

Боль превратилась в тучи,

Путь заслоняя Млечный.

Тучи цветов не дарят,

Тучи дождем обрушились.

В сером дожде запутавшись,

Вновь я тебя не встречу…»

***

- Он забыл меня!

- Ты ошибаешься.

- Вот мои письма. Он даже не забрал их с почты.

- Может быть, он просто не поверил, что такая девушка может им всерьез увлечься, и адрес дал просто так. - Бабушка перечисляла всевозможные оправдания. – Потом, он мужчина молодой, ему нужна женщина. Понимаешь?

- Не понимаю!

- Но он любит тебя. Поверь мне, старой бабушке, ведь я видела, как он на тебя смотрел.

- Он женат. И они ждут ребенка!

Анна Васильевна всплеснула руками.

Анечка отхлебывала чай и не видела ничего от усталости и горя.

- Так не бывает, - начала осторожно бабушка. - Он не может теперь бросить все ради любви маленькой девочки. У него служба! Самолеты! Жена, как ты говоришь… Но это не значит, что он забыл тебя. Он помнит тебя и любит тебя там, где вы остались, как бы тебе сказать, во времени. Там. И всегда будет любить тебя там. Это останется с ним и с тобой. А ты успокойся. И хотя ты не хочешь быть актрисой, ты должна сыграть, что у тебя все хорошо. Место у доски – твоя сцена. Ученики – зрители. Им неинтересны твои слезы. Подумай об этом.

- А ты бы смогла?

- И я играла. Как я играла! Длинные роли с продолжениями. Я была и сценаристом, и режиссером, и исполнительницей главной роли. Мне интересно было, как вели себя партнеры. Иногда я придумывала ответ и на «да», и на «нет». И редко кто заставал меня врасплох в исполнении. Я не играла только усталость после рабочего дня, когда предавалась ностальгии без остатка...

Наслаждайся игрой высшего пилотажа! Игра помогает прятать эмоции, чувства, ведь люди так не любят показывать истинных чувств! Не любят их проявления в других. Это ведет, как правило, к неприятностям. И мир держится на дипломатах, политиках, на умеющих играть мужчинах и женщинах. Семейные отношения – игра! Великое чувство такта, которое отличает интеллигентного человека, – тоже игра! Оглянись вокруг! И ты увидишь, как ловко, играючи обвешивают зазевавшихся покупателей торговцы! Как гордая на вид проститутка с надеждой на то, что какой-нибудь сластолюбец купит ее, поглядывает по сторонам.

- А я не хочу играть. Хочу просто жить.

- Тогда тебе придется очень трудно. Мир человеческих отношений на 90% лжив! Человек – многострунный инструмент, не раскроется, не покажет, чем он богат на самом деле. А что внутри? Великодушие? Или расчетливая, всепоглощающая, как раковая опухоль, жадность и жажда власти… - Анна Васильевна пожала плечами. - Иногда люди женятся по страсти, иногда по случайности, иногда их сводят друзья, но чаще портят женщины, сложности, родственники, расчет… Вот для меня, например, никогда материальные блага не являлись самоцелью. Мне достаточно только крепкого чаю и смены чистого белья, и келью два на два с кроватью и столом для работы, и окно, чтобы видеть небо. Но люди разные, тем более люди разного возраста. Шестнадцать – это не двадцать три! Поверь мне, своей старой бабушке, горлинка моя…

Но Аня, не спавшая и не евшая несколько дней, отключилась, прислонившись к стене.

***

- Все правильно, - сказал ей из сна голубой колокольчик.

- Правильно? - переспросила Анна.

- Все так и надо, - прошептала розовая колючка.

- Так и надо?

- Он нам не нужен. Не нужен. Не нужен, - зашелестела плантация подорожника.

- Не нужен, - повторила Анна. – Я люблю его!

Она заплакала.

***

«Когда Земля

В вечном своем странствии

Зайдет летним поворотом -

Солнце

Дарит серому дымному городу

Белые ночи.

Город по привычке готовится ко сну.

Но и подарок,

И наказание для него -

Белые думы!

Мечты, сомнения, воспоминания, укоры совести…

Солнце продляет день.

И мы, разучившиеся за год думать, - думаем!

А у дороги,

В пыли и саже,

Задыхается желтый одуванчик.

Он не знает, спать ему или нет.

Он мечтает о первом и последнем своем

Полете…»

***

У Светланы Владимировны Купцовой, заведующей учебной частью, в кабинете собрались: старший мастер интерната Людмила Дмитриевна, мужеподобная матрона в штанах; мастер группы Ани Зотовой Бражник Родя; учитель истории Аронов и преподаватель литературы Квашенная Тина Ивановна.

- Я вас собрала, потому что в коллективе нездоровая обстановка. Мне не нравится девочка-практикантка, которую нам прислали. Она везде сует свой нос, заглядывает в меню, интересуется снаряжением спортзала. Создается впечатление, что она подозревает нас в мошенничестве и хочет вывести на чистую воду. Нам надо от нее избавляться.

- Конечно, раньше она была примой, а теперь такую симпатульку прислали, - шепнула Тина Людмиле Дмитриевне.

Светлана Владимировна застучала по столу.

- Я одна против нее, к сожалению, ничего не могу предпринять. Она не подчиняется мне впрямую по должностной линии, но, может быть, мы все вместе найдем ее слабые стороны. Расскажите-ка мне все, что знаете о ней хорошего.

- Хорошего?

- Иногда хорошие качества оборачиваются бедой для владельца.

- У нее, - начала Квашенная, - отличная подготовка, мы на днях беседовали о поэзии. Запас знаний более чем обширный. В программе – как рыба в воде, там не подкопаешься, и сверх программы дает ученикам значительно больше. Помнить «Евгения Онегина» наизусть - согласитесь, способности неординарные!

- Вы были на ее уроках?

- Я слушала из соседнего кабинета, так, случайно…

Теперь Дмитриевна шепнула Аронову:

- Да так, случайненько-случайно…

- И что?

- В форме беседы и споров дети схватывают на лету все основные мысли.

- Ах, вот почему у нее так шумно на уроках!

- Зотова практикует занятия на природе, в парке, например.

- Хорошо. Что еще?

- Успеваемость в ее классах повысилась. Даже четверки стали редкостью.

- Родя, как ты думаешь, она завышает оценки?

- Скорее, занижает. Они раньше не знали предмет. А теперь знают. Она очень требовательна и последовательна в своей требовательности. Дети от нее без ума.

Светлана Владимировна хлопнула ладонью по журналу:

- Как вы думаете, почему?

- Я думаю, - ответил мастер группы, - она им уделяет слишком много времени для простого педагога. Она их рисует, у каждого моего ребенка есть портрет. Она их угощает сладостями, дарит им книжечки со стихами, она ведет себя с ними, как с равными, смеется, поет… Она интересная. Хорошо одевается.

- Не модно, - не преминула вставить Тина.

- Зато аккуратно и со вкусом. Делает замечания детям, если они небрежны. Это материнская черта. Из ста женщин девяносто девять пройдут мимо незнакомой растрепанной девочки. А она и прическу поправит, и колготки спущенные заставит подтянуть – редкое качество!

- Я слышала, она их собирала два раза дома. Зачем?

- Она играла для них на гитаре.

- Что? На гитаре? Она что, дура? Отпрашивать у директора целую группу детей, чтобы поиграть им на гитаре! – Высокое начальство все же унизилось до грубого слова.

- Детей было не успокоить! Только и разговоров, что о приеме у Зотовых. Ее мать Зотова. Вы знаете?

- Знаю. Что еще?

- Мы с ней поспорили недавно в комнате мастеров, разговор зашел о том, что человек – единственный думающий мозгом вид на Земле. Она такие глупости говорила, сейчас даже не упомнить. Кто, говорит, вам сказал, что мысли в мозгу? Может, они в душе? Может, говорит, эта герань в горшке…

- Да, да, герань…

- ...растет и думает, какие мы все тут незнайки! Ну, раз она может дышать, почему бы, говорит, ей не уметь думать?

- Чушь собачья! Так что будем делать?

Все затихли.

- Аронов?

- Светлана Владимировна! Она – крепкий орешек. Скорее она – восхождение к святыне, чем что-то подлое. Природное спокойствие, невосторженность, ненадломленность, в ней решительно нет ничего болезненного.

- В восемнадцать мы все были ангелами. - Завуч тяжело дышала.

- Не ее стихия - крайность! – продолжал, тем не менее, Аронов. - В ней есть смолистость Сибири, чистый, крепкий, здоровый тип этого края. Она вся – ясность света, прозрачного и ровного. И ученики, заражаясь, прямо светятся изнутри, общаясь с ней, они радуются ей, они ждут ее. Она надежна, осторожна, нетороплива, скромна. Мужчин на место ставит одним взглядом. Она не летит над землей, а идет по ней, неустанно трудится и зовет к труду и творчеству детей. Я, честно говоря, им завидую, у меня не было такой учительницы. Она всегда в хорошем настроении, а это говорит о духовной гармонии, которая выше всех бытовых трудностей.

- Это маска. В хорошем настроении могут быть только дураки! – опять не выдержала похвалы чужой женщине завуч. – Может, вы слышали о ее намерениях после учебы? У нас, по крайней мере, я все больше убеждаюсь, ей не светит.

- Она что-то говорила... Что хочет у нас сделать школу благонравия, в которой главными житейскими науками были бы умение отдавать всего себя на общее дело, навык к усиленному труду и привычка к строгому порядку в знаниях, помыслах, чувствах. Я видел ее записи. Это ежедневная работа над каждым ребенком, над особенностями каждого, чтобы приспособить их к целям всего класса. Я не понимаю, почему вы хотите от нее избавиться, эта девочка далеко пойдет!

- А вам и не нужно понимать. «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио!» Итак, я решила. Эта кристально-чистая дурочка с гитлеровскими замашками нам не нужна! Да она просто фашистка какая-то! Это надо быть настолько зацикленной на придурошном благородстве и морали! Будем, короче, делать то, что кажется ей невозможным. Она не поверит, что вы способны на то, на что она не способна. Крутите ей мозги сплетнями, грязными сплетнями про меня, про директора, друг про друга. Взвинчивайте ей нервы. Натравливайте самолюбие нашего гнилого коллектива на эту выскочку! Создайте ей пару скандалов на ровном месте с клеветой, запугайте тюрьмой, если нужно! Можно даже сказать директору, что она собирается на него жаловаться и писать в управление письма. Избегая грязи, такие чистые уходят, как правило, хлопнув дверью, ничего не понимая. А мы подождем…

Через месяц Анна Николаевна Зотова была уволена по собственному желанию с прекрасной характеристикой, любезно подписанной Светланой Владимировной.

- Ты – душечка, - сказала она, перебирая документы сальными пальцами. - Я не понимаю, почему ты уходишь, дети к тебе так привязались!

- Я ее ненавижу! – плакала дома Анечка. А бабушка гладила ее белокурые волосы:

- Не надо, горлица моя синеглазая, никогда не иди на поводу у ненависти. Слишком страшные плоды дает эта ягода! Нельзя ее кормить. Нельзя поить. Ее, как плевел, надо вырывать из сердца. Не думай о ней! Интернат не единственный. А в Светлане Владимировне есть, наверное, и хорошие качества…

- Нет! Она черная! Совсем черная! Мне от нее плохо! Даже душа дрожит, когда она рядом! Понимаешь? И то, что произошло, – это же нагромождение бездарного абсурда! Она просто испугалась, что в ее болоте вырастет что-то живое!

- Ну, полно, полно! Забудь и прости! Надо уметь прощать. Ты без пяти минут – учитель! Может, тебя выдать замуж?

- Так никто ведь не предлагает, бабушка!

- А ты выбери сама кого-нибудь, как Клеопатра.

- Чтобы этим самым и убить? Кто ж меня выдержит?

Бабушка подошла к окну. Ее лица Анна не увидела.

- Что-то случилось? – угадала девушка.

- Я не хотела тебе говорить, но - часом позже, часом раньше - ты бы все равно узнала.

- Ну, давай уж до кучи, чтоб все неприятности сразу…

- Это не неприятности… Шур Шурыч умер вчера в больнице… Избил его кто-то сильно, пенсию отнял. Так и скончался, не приходя в сознание. На похороны бы надо…

Глава восьмая. АНАТОЛИЙ

- Я устала. И хочу отдохнуть. - Анна закрыла глаза.

- Ты устала и сегодня, и вчера, и позавчера…

- Если бы я знала, что каждая ночь будет начинаться с упреков... - Анна тяжело вздохнула.

- Нет! Это невозможно! Ты что, опять так и уснешь?! Не забывай, что я твой муж, а ты моя жена! И мы должны выполнять свои супружеские обязанности!

- Должны… Обязанности… В конце концов, это – насилие! – Анна внимательно посмотрела на мужа. Тот курил раздраженно и зло:

- Зачем тебе это? Ты мне можешь объяснить? Какой смысл заниматься этим каждый день? Без радости? Без желания? Если ты не хочешь пока иметь детей?!

- Прибереги учительский тон для своих сопливых детдомовцев! Дурацкая манера во всем искать смысл и читать нравоучения!

- Мы всегда говорили на разных языках. Спокойной ночи! - Анна натянула одеяло.

- Да чихал я на твое «спокойной ночи»! – Сдернутое одеяло полетело на пол. - Если мы живем вместе, мы должны заниматься любовью!

- Кому мы должны? Хм. Любовью! Ведь ты даже не представляешь себе, что это такое!

- Ах! Ах! Ах! Ты-то себе ее отлично представляешь - по словам своей бабушки и по двум-трем романам Тургенева! Это давно вышло из моды, дорогая! Ты вообще не способна любить или заниматься любовью, если тебе угодно. Ты не способна осчастливить самого завалящего любовника. Ты как красивый бутафорский фрукт, от которого нет толку!

- Когда ты уговаривал меня выйти за тебя замуж, ты находил другие слова. А в занятии сексом я вижу только один смысл – продолжение рода!

- А как же наслаждение? Приключение? Разнообразие жизни?

- Наслаждения можно достичь лишь тогда, когда есть желание. Приключения нужны людям скучающим, у кого нет в жизни цели. Разнообразие рекомендуют тем, кто смертельно устал друг от друга. Засни хоть одну ночь без упреков, дорогой, для разнообразия! А если ты оставишь меня в покое хотя бы на месяц, это будет самое большое в моей жизни приключение. И, может быть, потом даже появится желание…

- Все это болтовня! Ты мне нужна сегодня!..

…Анатолия Великопольского привел в их дом Миша.

Не так просто подступался к Анне будущий супруг. Богатая и знатная невеста высмеивала в молодых людях малейшую фальшь, любой комплимент вызывал у нее отрицательную реакцию. К Тольке же она относилась так же, как и ко всем остальным горе-искателям ее внимания. Для восемнадцати лет Анна была слишком умна и целомудренна. Но учитывая то, что пожизненная рента, а также большой коттедж с бассейном и два автомобиля, назначались ей в качестве приданого, Анатолий начал действовать. К тому времени он бросил университетский факультет психологии за неимением средств к учебе и занимался фотографией на киностудии. Ежедневно десятки фотомоделей проходили через него. Но Анна стала целью и мечтой. Вообще, он видел Анну как-то особенно, по-своему. Как бы через призму янтарной капли меда, или вина, в которую попал солнечный свет.

Угадав из нескольких бесед основную психологическую суть ее природы, Толя с Мишей посетили центральную библиотеку и, будучи людьми сообразительными и остроумными, составили конспекты писем нескольких классиков, утративших признание в современном мире. Два дня они сочиняли письмо. Наконец продукт совместного творчества попал Анне в руки. Зерно раздумья было посеяно.

И, зайдя к Зотовым как-то в субботу, он застал Аню одну.

- Проходи, - просто сказала Анна.

Анатолий смотрел на девушку во все глаза. Ему самому уже верилось, что он безумно любит эту серьезную девчушку. Они не обмолвились о письме. Аня угостила его дурманящим чаем, настоянным на травах, Анатолий раскраснелся и все смотрел на Анну, ничего не говоря, вспоминая совет Миши: «Молчи, авось за умного сойдешь!»

Анна же рассказывала о легендах Севера, но свободно она себя не чувствовала, а все время будто извинялась за что-то.

Уходя, Анатолий положил в прихожей на столик под зеркалом еще одно письмо-конспект.

Так продолжалось несколько раз, а по сути, до восемнадцатилетия Анны. Анатолий посылал нежные трогательные письма, не давя на нее, ничего не выпрашивая и не обещая, воруя, по существу, интеллектуальную собственность предков, но Анечка об этом не догадывалась. Фотограф, не способный родить ни одной ценной мысли самостоятельно, так вжился в романтический образ, что якобы стал называть именем Анна своих фотомоделей, что передал ей в шутливом тоне Миша. И это было вторым звеном, запавшим в душу.

Наконец они приступили к решительным действиям. Купили цветов, причем букет подбирал Миша, коробку конфет и шампанское – полный «джентльменский набор». Игра в любовь переросла у Анатолия в желание обладать Анной, как обладал он другими девушками. И лишь одна мысль никогда не приходила в Толину голову: а для чего же старается Миша? Отец, мать и Анна сидели за столом, когда появился взволнованный Анатолий.

- Я пришел просить руки вашей дочери, - сказал он, ни больше ни меньше.

Анна растерялась, не подготовленная к подобной ситуации. Их оставили одних. Теперь, через четыре года после их свадьбы, ни Анна, ни ее муж не могли бы вспомнить и под дулом пистолета, что же говорил он ей целый час, прежде чем упасть на колени и произнести глупую фразу, которая, собственно, и решила все:

- Я так хочу стать твоим мужем!

Столько искренности светилось в его глазах, что Анна купилась на третье зерно и виновато стала поднимать его, приговаривая:

- Да, да… Я выйду за тебя замуж, встань, ради Бога!

Ей сделали предложение. И она согласилась. Смешно. Получалось, что вышла замуж за первого, кто предложил.

Ничего Анна не понимала в природе тех писем. И теперь, во время его «любви», вспоминала с закрытыми глазами его ухаживания, вспоминала, с каким восторгом Анатолий переселился в коттедж. Как уговаривал новоиспеченный муж уйти с работы, но Анна так и не согласилась. С каким наслаждением купался каждый день в бассейне! Анна вспоминала и то, как исчезли вдруг все его письма. Он их сжег в камине вместе со старыми бумагами.

- Что ты делаешь? Это же мое!

Он только рассмеялся в ответ.

Незаметно для обоих Анатолий устал от роли пылкого влюбленного. Он уже открыто требовал поддержку в связях от матери, денег от отца, просаживая их пошло и бездарно. Вспоминала Анна еще одну отвратительную сцену, когда застала его с одной фотомоделью. Но тут же успокоила себя старой, как мир, фразой: «Любить – так никто не может, ревновать – так все!»

Мне не попасть два раза в реку,

Наверно, это не со мной.

Я не обрадовалась снегу.

Ах! Боже мой!

Аня поймала себя на мысли, что терпение кончается, и неизвестно, сколько еще продлятся такие отношения с Анатолием…

И не обрадуюсь удаче,

Что я – смятенье для тебя.

Мне не попасть два раза в счастье.

Прости меня.

Запретом стало сожаленье.

И ключ потерян. Не украсть.

Назад в былое измеренье

Мне не попасть.

Сегодня в метро она увидела маленькую чумазую смуглую женщину с тремя детьми, сидящими на неприкрытом бетонном полу. К ним подошел кавказец под руку с какой-то девицей, по всей вероятности легкого поведения, которая была выше его на голову. Она поминутно угоднически хихикала. Дети вытянули ручонки для милостыни. Кавказец ухмыльнулся, достал из толстого портмоне крупную засаленную бумажку и приказал детям жестом: на колени! Дети повиновались и поклонились. Грязная деньга полетела в сумку нищенки.

Пара удалялась, довольная собой. Дети встали с колен, тоже не менее довольные. Девочка шепнула едва различимое: «Во дурак!» - и даже присвистнула от богатой подачки. Мать быстро спрятала бумажку на груди и вложила в сумку мелочь – приманку для новых «дураков».

Анна, стоявшая неподалеку, вся медленно закипала от неудержимого гнева. У нее было впечатление, будто это ее унизили и поставили на колени.

- Что вы здесь делаете? – напустилась она на нищенку. - Почему у вас дети на бетоне? Вы что? Хотите на всю жизнь застудить им почки?

- Да пошла ты! Не мешай зарабатывать!

Но Анна уходить не собиралась. Она взяла за руки мальчика и девочку, которые с равнодушной покорностью наблюдали за ней.

- Да тебя материнства лишить надо!

- Лишай! Что, кишка тонка?! – И женщина нагло вытащила тощую грудь для младенца.

Анна положила в шапку адрес и телефон приюта, где работала.

- Будет желание, ты их найдешь, - сказала она, уводя детей к поезду. Женщина не отреагировала: видно, была уверена в том, что дальше слов дело не пойдет…

Многое в этот день было для этих детей в первый раз. В первый раз чистые кровати. В первый раз зубная паста. В первый раз серьезная женщина, такая надежная и вкусно пахнущая почему-то сдобными булочками, как взрослых спрашивала их. В первый раз они старались ответить все, что знают, чтобы понравиться ей. Дети были на грани истощения. И женщина глубоко вздыхала, хотя и говорила, что они молодцы.

- Где вы живете?

- Когда - в метро, когда - на вокзале…

- Вы что, беженцы?

Дети этого не знали, как не знали букв, не знали своей фамилии и имени матери, не знали, кто они и зачем… Зато обнаружили хорошие навыки в счете до тысячи.

- И часто вы так побираетесь?

- Каждый день.

- А едите сколько раз в день?

- Вечером. Иногда даже белый хлеб! – похвалилась девочка, стараясь произвести впечатление.

И это удалось. У Анны при таком восклицании невольно сжалось сердце. Она часто видела побирушек на вокзалах и у церквей, но не подозревала, что их положение настолько серьезно.

Вечером, устроив детей, Анна вернулась на вокзал за матерью. Если человек сердится больше трех дней – это уже злой человек, так думала она, но сама не могла сердиться больше часа. Но матери на вокзале не оказалось…

Когда Анатолий уснул, Анна залезла в ванну, с удовольствием вытянула ногу, поймав ею горячую каплю воды из-под крана. Потом намылила мочалкой руки, собрала пену, выдавила пушистый шарик. Он шлепнулся на воду. Пальцем она раскрутила из него маленькую галактику и, подумав, вздохнула:

- Алешка! Алешка! Что же ты натворил!

***

- Ты слышала? Миша снова открыл новую фирму! – спросила мать однажды.

- Ну и что?

- А то, что не за Тольку тебе надо было выходить замуж, а за него!

- Кто тебе сказал, что я вышла замуж, потому что мне надо было? Да и потом, мы с Мишей совершенно разные люди, просто полярно противоположные!

- А эта мямля тебя устраивает! Да он же смеется над тобой!

- Ну и пусть! По крайней мере, он мне почти не мешает. Да и другие не пристают. Место занято! Вот так! – Анна занималась за столом с бумагами. Мать смотрела в зеркало.

- А по-моему, Миша тебя по-прежнему любит.

***

В черном-черном подвале есть два черных коридора, образующих перекресток. Там в дрожащем пламени свечи сидел Миша и читал черную книгу. От его браслета исходило красноватое сияние. И от этого казалось, что своды подвала окрашены кровью.

- Я уничтожу всех, кого любишь ты. И тогда «лачугой должника, пещерой изгнанника, ямой прокаженного станет для тебя мир подзвездный». И тогда ты придешь ко мне. Потому что тебе не к кому будет идти… А если не придешь, нет для человека хуже смерти, что я придумал для тебя. Твое время работает уже против тебя! Против тебя! – Миша захлопнул книгу…

Снова судьба в дорогу

позовет, молись – не молись!

Там, за твоим порогом,

быть может, ждет тебя жизнь.

Там, за двумя перевалами,

ударит по ребрам плеть.

Вся жизнь – лишь дорога на гору,

с которой смеется

Смерть!

Глава девятая. ДЕТСКИЙ ДОМ

Анна проснулась, шепча: «Виола! Виола!.. Я должна торопиться! Мне надо еще сделать самое главное. У меня мало времени…»

- Что такое Виола? - спросила она у мужа.

Он поморщился спросонья:

- Какой-то прибалтийский сыр в круглых коробочках.

Расшифровка Анатолия покоробила слух. Нет! Совсем другого смысла ждала она от этого загадочного слова, вырванного ею из забытья сна. Анна открыла толковый словарь на слове «Виола». Толкование гласило: «Виола – набор струн на музыкальном инструменте (перевод с итальянского)». Это было уже ближе, но все равно не то. В подсознании слово понималось несколько шире и объемнее, его было трудно, практически невозможно заключить в клетку определения. Виола… Виола… Быть может, это имя? Имя души? Неизменной и изменяющейся одновременно субстанции? Набор чувств? Страстей? Переживаний?.. Если душа – это музыкальный инструмент… Я назову так когда-нибудь свой детский дом – «Виола»!

***

- Давайте с вами договоримся. Вы лежите смирно, а я вас завтра веду в картинную галерею.

Обещание заинтриговало. Дети раньше явно не посещали подобных мест.

- Кто-нибудь из вас был в музее?

- Моя бабушка водила меня туда, - сказала Наташка.

- Да? А что тебе понравилось?

- Мороженое. Сливочное.

Дети засмеялись.

- А потом бабушка умерла, она хоть и была вредной-превредной, но мне ее было очень жалко. – Наташка вздохнула. – Анна Николаевна, вы, наверное, подумали, что я плохая, раз бабушку вредной-превредной обозвала?

- Нет, - покачала головой Анна, - просто тоже одну бабушку вспомнила, «вредную-превредную», и ее тоже костлявая давно к рукам прибрала.

Дети навострили ушки, надеясь услышать что-нибудь о том мире, куда не позволялось выходить без взрослых.

- А расскажите! – потянулись ниточки голосов.

- Да тут и рассказывать нечего. В каждом многоэтажном доме, да и в каждой деревне, наверно, имеется одна особо вредная старуха, которая про всех все знает, от любой хвори вылечит, мимо которой проходить страшно, потому как попадешь к ней на язык - похвалит так похвалит, а осудит – век не отмоешься! Но, самое противное, она не боится высказать свое мнение, которое не всегда хочется выслушивать.

В деревне у тетки я гостила редко, стало быть, ничего плохого не успевала натворить. Но и я побаивалась одну местную старуху, хотя та сказала мне всего одну фразу: «Все бегашь, стрекоза городская! Платьишко специально подобрала, чтоб парнишек смушшать, али мамка такое дала?»

Дети засмеялись:

- А вы?

- Я что-то говорила в свое оправдание: что к тетке приехала на каникулы, что замуж вообще не собираюсь, что это самое мое плохое платье, а она только качала головой, ничего не говоря, но как бы спрашивая: ты сама-то веришь, что говоришь?

Во рту у Пашихи торчало всего два зуба, и я всегда хотела подсмотреть, как же она ими ест, или спросить ее об этом, но не могла, потому что глазки смотрели у нее не с лица, а откуда-то изнутри, обшаривая душу. Вот такая бабушка была...

Выйдет Пашиха, бывало, во двор, наденет черный жупан плюшевый, возьмет клюку и вышагивает по деревне. Все увидит, все высмотрит, потом рассказывает, у кого что не так.

- А вот и наша Совесть идет! – здоровался с ней председатель, снимая кепку. Он один ее не боялся, даже подшучивал над ней, потому что был в той деревне вроде святого. На работе – круглые сутки. Благодаря ему и встали на ноги. Бабы говорили, что после войны повырезали ему все и что он не мужик вовсе, что почти не ест и пьет один крепкий чай, словно святым духом сыт, ну и курит, конечно, а кто в деревне не курит?

Мелкие, как я, по углам от Пашихи шарахались, молодые огрызались с попеременным успехом, а бабки норовили полюбезничать и в подруги к ней попасть. Зазывали к себе, когда хворобу прогнать было не под силу, да и так, на первачок.

Пашиха хоть и брала подношения в виде молока и яиц, но все равно была неподкупной и больше одной стопки не пила.

- А сколько ей было лет?

- Да этого никто не знал. Дни рождения Пашиха не справляла, да и все, кто постарше ее, поумирали давно. А когда спросили ее об этом однажды, ответила она: «А че справлять-то? Чему радоваться? Что ышшо на один год старее стала?»

Скотины она не держала, потому что сама еле стояла на ногах. А в избушке жила вместе со слепой кошкой.

- Со слепо-о-ой?

- Ну да. Со слепой. Кто-то топил котят, да не дотопил. Один котеночек долго в речке барахтался. Пашиха белье полоскать вышла – да и подцепила бедолагу клюкой. А как кошечка подрастать стала, поняли все, что она незрячая. Не топить же ее второй раз!

- А как ее звали?

- А никак. Кошка и кошка. Она единственная и любила Пашиху. Та кликала ее не «кис–кис!», как у нас обычно кошек кличут, а «кш-кш-кш!», точно гнала ее от себя, потому что не выговаривала, зубов-то у нее не было. Происходило промеж них недоступное для нас понимание. Кошка слушалась Пашиху с полуслова, иногда с полувзгляда. Она ее чувствовала.

Слепая кошка охраняла дом почище собаки. Ориентировалась в закоулках и сарайках, ловила мышей, а с соседскими котами баловалась не хуже зрячей. Но котята у нее не рождались.

Зато соседские куры, поросятки, да и сами соседи боялись ее не меньше чем Пашиху. В горнице кошка чувствовала себя хозяйкой. Залезет на печку, выгнет спину, уставится бельмами незрячими, шипит на непрошеных гостей, так и норовит на загривок прыгнуть…

Пашиха умерла весной. Вышла посидеть на завалинке, да и притулилась не так. Хоронили ее всей деревней. На свежей могиле посадили лесные подснежники. Бабки плакали…

- А кошка?

- Кошка перебралась жить на кладбище. Ее пытались подкармливать, но она стала совсем дикой. Не подпускала к себе людей.

- А потом?

- А потом не знаю. Уехала я. Ну, спите уже, девчонки, поздно.

- А вы завтра придете?

- Я и завтра весь день с вами.

- Ура! А историю вместо Юлии Борисовны кто будет вести?

- Пока не знаю, похоже, что тоже я…

***

- Здравствуйте, дети!

Это директор Егоров Александр Васильевич зашел на проверку к новенькой учительнице, вызвавшейся замещать историю.

- Садитесь, дети, садитесь.

- Разрешите поприсутствовать?

- Да, конечно!

- Итак, дети, - продолжала Анна Николаевна деловым тоном, в котором от народной простоты вчерашней байки не осталось и следа, но и без раздражительности и сухости большинства педагогов, увлекая и завораживая детей интересным материалом, - сегодня я расскажу вам о нашей древней истории. Этот материал опубликовала когда-то Тамара Глоба. «В 1987 году, в день солнечного солнцестояния, два мальчика вашего возраста обнаружили два концентрических кольцевых вала; так был открыт древний Аркаим, город-храм-обсерватория. Это стало началом воскресения арийской традиции и культуры, пришедших к нам сквозь тьму тысячелетий...

Уходя из сокровенного места, арии сожгли храм, чтобы никто не смог надругаться над ним и стереть его из памяти. Лучшие люди спрятали следы священного храма неба, указав нам, будущим потомкам, время возвращения.

Город прожил в забвении пять тысяч лет, пока не пришло время первых упоминаний о нем. Индийские маги, жрецы указали Делилю, известному французскому астроному, реальную родину ариев – место, откуда расходились арии по земле, город-обсерваторию, страну благородных Арьявату. И Делиль потратил много лет на поиски города по указанным координатам: ходил мимо, ходил по нему, но не нашел.

Город искали не только Делиль, но и Петр Великий, и Екатерина Вторая. Для казаков он был сокровенным тайным местом в прошлом веке. Название город получил, благодаря своей географии: он расположен вблизи горного хребта, называемого Аркаим. Аркаим – это Арка Йима. Царь Йима – первый правитель ариев, правивший в Золотом веке, когда зло еще не успело овладеть умами людей. «Арка» расшифровывается так: «ар» - небо, или имя Бога, «ка» - суффикс принадлежности или уменьшения. В общем, это – маленькое небо, или двойник Неба на Земле.

- Вас к телефону, - просунула голову в дверь секретарша.

- Простите, я жду вас в кабинете после занятий, - сказал Александр Васильевич, уходя.

…- В этом месяце – прямо завал! – Директор провел по лбу рукой. – В столовой осталась одна повариха, никто не хочет за этот мизер работать у нас, Аннушка. Выход только один - учителям вместе с детьми помогать во время перемен на кухне.

- Есть еще один выход. Почему бы не ввести дежурство по классам. Освобождать один класс на целый день. Часть пусть помогает на кухне, часть – убирает в интернате.

- Да вот с учителями проблема. Все отказываются идти на кухню. Я, в общем-то, хотел попросить и вас, но так как вы замещаете другие предметы и дежурите по вечерам, оставляю этот вопрос на ваше усмотрение. В данном случае приказывать я не могу, только просить.

- Не надо просить, Александр Васильевич, я все понимаю. Я пойду, а то там мои расшумелись не на шутку. А за столовую не беспокойтесь, что-нибудь придумаем…

…Школа-интернат действительно испытывала кризис после скандала в столовой. Несколько старших ребят закидали вчерашней кислой кашей зав. производством. А вечером, после разборки с директором, подкараулили всем классом поваров на выходе и насильно вытряхнули все из толстых сумок, в которых оказалось и масло, и мясо, и молоко, и даже апельсины, аромат которых в утреннем компоте скорее угадывался, чем чувствовался. Скандал произошел невероятный. Ребят «реабилитировали», но столовая опустела. Готовила теперь тетя Паша, бывшая техничка, старушка лет восьмидесяти, готовила вкусно и быстро, но по штату в столовую полагалось шесть человек, и ей требовалась помощь.

Анна работала когда-то поваром и теперь без проблем прибегала полседьмого утра, помогала в чистке овощей, нарезке мяса, ставила тесто для булочек. По ее настоянию уроки труда перевели в столовую. И теперь детские руки сами и выпекали, и взвешивали, и подавали на стол, и убирали. Лишь в конце дня Анна по-хозяйски проходила по залу и кухне, наводя порядок. Навыки, привитые Анной Васильевной, не пропали даром. Буквально за месяц дети поправились и повеселели. Теперь детдомовская мелюзга бежала в столовую как на праздник.

- Ты глянь-ка! Жор напал! – улыбалась довольная тетя Паша. И дети, может, впервые в жизни наедались досыта.

Целыми днями бегала Аннушка: из столовой на уроки, с уроков в столовую.

- Откуда в ней столько энергии? – говорили про нее.

- Молодая!

А за спиной пошли сплетни: не даром так часто вызывает ее в кабинет Александр Васильевич! и старается Анна ради него.

Как не бывает дыма без огня, так и сплетни не рождаются на ровном месте. Анна чувствовала особенное отношение директора к себе, когда тот смотрел на нее потеплевшими глазами. Она не знала отчего, но ей это очень нравилось. Карие теплые глаза согревали душу и дарили прилив жизненных сил.

Однажды, когда дети ушли на урок, Анна вытирала столы, напевая что-то под нос, помогая тете Паше. Александр Васильевич, заглянувший пообедать, залюбовался Аннушкой. Непонятное обещание радости влекло его к этой молоденькой, ладно сложенной, невероятно работоспособной девушке. Незаметно он подошел ближе.

- Ты работаешь, будто песню поешь, - сказал он неожиданно неофициально, нежно и ласково.

Анна улыбнулась:

- Главная моя песня еще не спета.

Александр Васильевич взял ее осторожно за мокрую руку. Анна выронила тряпку. Она не шелохнулась, но и не ответила на призыв.

- Все замечательно, Александр Васильевич. Вы тоже мне очень дороги. Очень. Неважно, что мы оба не свободны, нет... - Аня с трудом подбирала слова. - Но давайте оставим все как есть. Я думаю, мы оба будем от этого гораздо более… - Она запнулась.

- Тетя Паша! Чем вы покормите сегодня бедного голодного директора? – Александр Васильевич отпустил ее руку и уже издалека обернулся, понимающе зажмурив глаза: мол, что ж, все хорошо, и не стоит грустить, я только попытался постучаться в дверь, потому что любой на моем месте сделал бы такую попытку, ведь кто знает вас, женщин, может, ты ждешь именно этого, а раз нет - что ж, очень жаль, насильно мил не будешь, но все равно жизнь прекрасна и удивительна… Выразив все это одним жестом, Александр Васильевич принялся за любимую пшенную кашу, которую от души наливала ему тетя Паша в тарелку, и время от времени поглядывал на Аннушку, которая продолжала протирать столы.

Анна же про себя продолжала разговор, говорила все, что не смогла произнести еще несколько минут назад. Она и в самом деле пела про себя какую-то песню, какой-то вальс ритмично правил ее движениями. Три шага до стола – тряпку намочила. Три шага – один стол вытерт, потом другой… Три шага – через тюль закатное розовое солнце залило столовую. Три шага – взгляд мельком брошен, якобы не на нее… Слова вальса, наконец, оформились и уже крутились на кончике языка, только они так и останутся внутри. Потому что, как знать, может быть он обидится, прочтя или услышав:

«Ни слова о любви, оставим все как было,

Я принимаю Вас, как песенный мотив,

Как в совершенстве сна подаренные крылья,

Я принимаю Вас, как милый сердцу стих.

Позвольте лишь украсть без волшебства и магий

Один случайный взгляд, всего один лишь раз.

И грациозный жест оставить на бумаге.

Один лишь теплый вздох позвольте мне украсть…»

- Ох, и вкусная же у вас каша! Девчонки! А как насчет добавки?

Тетя Паша шлепнула в его тарелку новую порцию. Обе «девчонки» широко заулыбались.

«Ни слова о любви. Вы это не поймете,

Я в одиночестве и в окруженье звезд

Сумею удержать мотив в высокой ноте,

Найду свою звезду и помолюсь всерьез…»

Анна пропела про себя вальс несколько раз, только потом неожиданно изменила последний куплет:

«Ни слова о любви, Вы это не поймете,

Я в одиночестве уже в который раз

Сумею удержать мотив в высокой ноте,

Найду свою звезду и помолюсь за Вас!»

Теперь она думала об Алексее, и ей хотелось плакать.

***

В высоком небе МиГ-29 выделывал невероятные виражи. В кабине у летчика сидел крохотный медвежонок, улыбаясь и показывая кончик красного шелкового языка. Пилот шепнул ему:

- Прости меня, Анна!

- Прошу повторить, вас не понял!

- Захожу на посадку! – сказал Алексей.

***

Встречала Новый год Аня в интернате, среди коллектива, все отдаляясь от мужа и пьяных вечеринок, которые так любил он устраивать. Ему было весело с друзьями. Анна же друзей его не видела в упор. Приходил иногда Миша, но, как правило, когда ее не было дома.

Интернат привык к Аннушке, как привыкают маги к волшебной палочке-выручалочке. Несколько лет пронеслись как один - в уроках, заботах, проблемах детского дома. Накапливая опыт и стаж, Анна все же не забывала мечту о собственном детском доме, где бы она устроила все по-своему, где бы она собрала талантливых ребят со всей России, чтобы отдать им знания, накопленные за годы своей жизни.

Запах ели и восторженные детские личики напоминали ей весну, в которой рассталась она со своей любовью, может быть первой и последней. Но от воспоминаний не делалось грустно, а наоборот, внутри разливалась, как бархатное вино, тихая радость праздника.

- Вас Александр Васильевич просит пройти в кабинет, говорит, чтобы вы подготовились принять новогодний подарок.

Что еще за подарок? Анна поспешила на второй этаж. Длинный коридор с полукруглыми арками тонул в полумраке. Свет горел только в кабинете директора…

- Я бы хотел попросить вас об одном одолжении, - начал Александр Васильевич, поправив галстук.

- Да, пожалуйста. - Анна видела явное волнение шефа.

- Я помню, вы говорили, что мечтаете создать свой детский дом…

- Мне приятно, что вы не забыли.

- Я хотел бы сказать, что я очень ценю вас, мне нравится ваш подход к детям, ваша… любовь к ним…

- Вы меня хвалите, как будто хотите уволить. - Анна покраснела, предчувствуя грандиозный переворот в своей жизни.

- Я бы хотел предложить вам вплотную заняться вашей идеей. Детдома не вмещают поступающих брошенных детей, и мэром города Москвы выделены деньги на помещение для еще одного детского дома-интерната. Я настоятельно рекомендовал вашу кандидатуру на место директора. Не обольщайтесь. Работы – непочатый край! Начать и кончить. К августу вы подбираете учителей, способных, как вы, посвятить себя детям, вот ориентировочный список предметов. Дальше. Вы подыскиваете помещение в области, ближе к лесу. К началу учебного года вы должны принять минимум пять классов, как получится, возраст от шести-семи до шестнадцати-семнадцати лет. Послезавтра мы едем на прием к министру. На этих бумагах надо поставить печати.

У Анны глаза блестели от радости.

- Пока он будет значиться как филиал нашего интерната, но хозяйкой в нем будете вы.

Мужчина угадал немой вопрос в ее глазах: а как же интернат останется без нее? и как же он останется без нее теперь? И сожаление, легкое, но сожаление, что от нее так легко отделываются. Некоторые люди, сработавшись, понимают все это сразу, по глазам, и директор добавил:

- А мне предлагают место директора объединения детдомов и интернатов Москвы и области, и вы все равно останетесь под моей опекой. Поэтому я вас не выгоняю, а повышаю, как вы того заслуживаете.

Анна шевельнулась, хотела что-то сказать.

- Это не все, - не дал ей промолвить слова директор. - Через неделю вы едете в составе представителей детского фонда - видите ли, там нужен честный, неподкупный человек - развозить гуманитарную помощь по детским домам. Прекрасные возможности решить некоторые вопросы, заодно отобрать детей не случайных, а тех... Ну, в общем, об этом мы говорили с вами не один раз.

- Александр Васильевич! Вы - умничка!

Тот погладил себя по лысине:

- Не слушай ее, Александр Васильевич, лесть еще никого до добра не доводила!

Оба рассмеялись, и Аннушка поцеловала его в выбритую щеку.

***

Так началась у Анны работа в своем детском доме-интернате. Помещение нашлось сразу. Вся жизнь стала невероятным везением. Казалось, кто-то ведет ее за руку. Убеждением, обаянием, знанием дела решались, казалось бы, тупиковые проблемы с ремонтом, питанием, оборудованием. Многие вопросы отпали сами, когда окончательно сформировался коллектив учителей. Дети привлекались к конкретной работе - а желающих трудиться оказалось большинство! - реставрировать незаселенные участки монастыря. Люди для работы в «Виоле» находились в самых невероятных местах: у пивного ларька, на паперти церкви. Главного художника-реставратора нашли на Арбате, там он предлагал за бесценок свои акварели. В столовую подбирались работники, не имеющие ранее никакого отношения к поварскому искусству, из среды воспитанников сиротского монашеского класса...

Рисунки и стенгазеты на первых порах закрывали неотделанные стены, за которыми потекла жизнь новой, зарождающейся семьи.

Анна звонила и ездила в киностудии и в пошивочные, убеждая отдавать для «Виолы» обрезки, лоскутки, бумагу. Она побывала и на заводах, и в зоопарках, и в садах; почти все крупные предприятия знали в лицо директора «Виолы» и шли ей навстречу.

Землю вокруг бывшего монастыря засадили цветами, столовая превращалась то в театр, то в игровой зал, то в видеотеку. День расписывался по минутам. И Аня знала всех ребятишек, историю каждого помнила и понимала, знала их способности, их таланты. Открытые чтения и конкурсы проводилась каждую неделю. Анна, после споров с Анатолием, перевезла в «Виолу» всю личную библиотеку и много чего еще: старые немодные шикарные наряды матери, например, которые ой как пригодились на уроках труда и на репетициях самодеятельных спектаклей.

Анна очень осторожно вела себя с новопоступающими детьми, давая им время адаптироваться и проявить способности, стараясь не «стереть» личные особенности. Каждый оставался сам собой, становясь на свое место, входил в состав сложного и стройного целого, как в молекуле ДНК различные по величине и форме частицы укладываются в некую спираль – носительницу жизненного кода. Умение извлекать из душ лучшие чувства притягивали к Анне детей.

Хотя, если смотреть со стороны, все там было бедно и скудно. В ограде первобытный лес шумел над кельями, обсыпая их палыми листьями, на дорожках цвели полевые цветы. Но простая еда и одежда не имели никакого значения. Дети почувствовали себя нужными большой семье, где мамой мог быть и учитель труда, и художник Авоськин, и любой поваренок на кухне, но главное – Анна Николаевна. Уже за год дети передружились между собой и приветливо относились к пришельцам, чувствуя себя хозяевами в этом доме. Хоть и малы гвоздики паркета, но забиты их руками, и поэтому никогда не станут они отколупывать краску, чиркать по мебели.

Во всем чувствовались следы порядка, размышления и какой-то завершенности. Во всех угадывался скрытый огонь, который без вспышек проявлялся живительной теплотой, обдавая всякого, кто вступал в эту атмосферу.

Между тем в юных душах проклевывались зерна добра, посеянные Анной. «В тесто нужно немного вещества, вызывающего в нем живительное брожение, Царство Божие подобно закваске…» - соглашалась Анна с древнейшими истинами и надеялась, что ребятишки, взлелеянные ею, в свою очередь будут сеять добро на Земле. Заветы справедливости жизни стали главными принципами работы и жизни в «Виоле».

Анна воспитывала детей, словно выращивала хлебное поле, иногда поливая и вспахивая все сразу, а иногда поднимая каждый колосок, заботливо и бережно, словно писала монументальный холст - иной раз широкой пластикой мазков, а порою тонкой кистью подробно обрисовывая каждую травинку.

Часть ребят она забрала из детского дома, где работала раньше, они и явились тем каркасом, основой, той восковой структурой пчелиных сот, на которой держится потом весь улей. Тех двоих, что подобрала когда-то на вокзале, теперь трудно было узнать. Дети отлично учились в математическом классе и, в общем, не отличались от остальных ни внешним видом, ни привычками. Анна много раз приходила на вокзал, где, можно сказать, отобрала их у матери, в надежде найти ее, но безуспешно. Та как в воду канула, ни разу не позвонила и не дала о себе знать. Мальчик не вспоминал о ней, но девочка была старше на два года. Тогда ей было шесть, и она многое помнила из своей бродячей полуголодной жизни, казавшейся ей теперь сном.

Однажды, еще в том интернате, Анна заметила, как девочка что-то прячет в карман.

- Что это?

Девочка протянула кусочек белого хлеба.

- А зачем?

- Ну мы же едем сегодня в музей.

- И что?

- А вдруг я ее встречу. Тогда я ей хлебца дам.

Анна села перед ней на корточки и заглянула в глаза. Ей невыносимо захотелось попросить прощения за то, что она забрала ее у матери. И опять Анна стала утешать себя и спрашивать: что бы выросло из этой девчушки? Как и ее мать, просящая милостыню где-нибудь в метро, на голом бетонном полу, с тремя, неизвестно где нагулянными младенцами? Нет! Только не это! Она все правильно сделала! У девочки дар Божий к математике. В компьютерном классе никто так не работает, как она. И Анна сделает все, чтобы вырастить из нее человека!

- Ты любишь ее?

И неожиданно взрослый спокойный ответ:

- Но она же все-таки моя мать…

Глава десятая. РОЖДЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ

Был краток час последней встречи

На стыке четырех дорог.

Пересекались Бесконечность,

Любовь, Разлука и Порок.

Одна дорога шла к погосту,

А три другие в пустоту.

Как крест, впивался перекресток

И в сердце, и в мою мечту.

Скрывая боль, я улыбнулась

Тебе в прощальной суете.

Ты уходил в пролеты улиц.

А я осталась.

На кресте.

Вместо отпуска Анна отправилась в Хабаровск. Черные круги под глазами напоминали о том, что надо хоть иногда отдыхать и хоть раз в неделю высыпаться.

- Один до Хабаровска. Можно на пассажирский… Спасибо.

До поезда оставался час. И Анна бродила среди пестрой толпы, всматриваясь в незнакомые лица. И вдруг одно лицо как бы вырвалось из обыденного круга, и, даже не разглядывая деталей, Анна поняла: это ОН! К сердцу и от сердца пробежал электроток. Алексей стоял в летной военной форме среди таких же как он и смеялся, похлопывая по плечу товарища.

Когда первое волнение утихло, Анна решилась подойти.

- Вы не подскажете, который час? – улыбаясь, сказала она, глядя на товарища Алексея, но не видя его. Все внимание и теперь поглощал Алешка, который сразу же узнал ее и выронил сигарету от неожиданности.

Ей что-то ответили.

- Спасибо, - сказала она и отошла в сторону.

- Анна! Здравствуй! – догнал ее Алексей.

- Здравствуй-здравствуй! Ну, как дела, зубастый? - улыбнулась светящаяся Анна.

Алексей смешался:

- А я вот теперь в Москве... Ты знаешь, направили… Ты куда-то едешь?

- В Хабаровск.

- В Хабаровск? Этим поездом? Одна? А зачем? А впрочем… А к кому?

- Ты стал не в меру любопытен. Любопытство – удел женщин! - Смеющимся голосом Анна дразнила его.

- А если я с тобой? Поезд когда?

- Скоро. - Анна показала на табло.

Алексей глянул на часы.

- Стой здесь! Не уходи! Я поеду с тобой!

И он убежал.

Анна смотрела, как он носится под перекрытиями стеклянного громадного зала. Сначала к телефону (наверное, звонил жене), потом к друзьям - те давали ему денег, - потом в кассу за билетами.

А Анна не отдавала себе отчета в том, что происходит. Ее сознание металось как в лихорадке, между «да» и «нет». Наконец, второе победило, и она ушла с условленного места. И словно бы гора свалилась с плеч.

- Я поеду одна, Алешка. Я поеду одна...

Вокзал осветился миллионом огней – это люстры зажглись, отражаясь в игре зеркал и стекол. Приближался вечер, а с ним и обещанный отдых дороги в поезде.

Анна села в паршивенький плацкартный вагончик и глядела в окно, надеясь в последний раз увидеть Алешку. Поезд отправлялся через пять минут.

Вдруг он вырос перед ней, как из-под земли. Волосы от пота дымились. Глаза разъяренно, лихорадочно горели. В руке дрожал замученный алый цветок.

- Вот наши места, пойдем! – Он показал ей билеты, взял чемодан и потащил за собой.

Анна не сопротивлялась. Ей было теперь забавно, что Алексей в первую минуту был такой сердитый, даже гневный; казалось, еще немного, и он мог просто ударить ее, но сдержался. Новое появилось в ее жизни: то, что она так может рассердить мужчину.

В этот день все в третий раз переворачивалось с ног на голову. Они зашли в СВ, закрыли за собой дверь купе.

- Что же ты со мной делаешь? – Алешка тяжело дышал.

Анна неоднозначно улыбалась:

- Я хочу шампанского и апельсинов, - сказала она вместо ответа.

- А вот и фигушки тебе! Я все деньги потратил на эти дорогущие билеты и на обратный билет на самолет. Но на чай, пожалуй, еще осталось.

- А что ты говорил жене?

- Ну какая тебе разница?

Анна молча достала из сумки шампанское и апельсины, которые везла родственникам в Хабаровск.

- Фигушки тебе! – сказала она.

Алешка расхохотался.

Затем на столе появились другие съестные припасы, что бабушка насильно заставила взять в дорогу.

- Значит, я не зря бежал! - Довольный собой, Алешка сажал полузавядшую розу в стакан.

За ужином они много говорили, больше, чем когда-либо вообще. Забытое вино, обидевшись, стояло в углу. Молодые люди и без вина не могли насмотреться друг на друга, надышаться и наговориться. Они понимали друг друга с полуслова и с полувзгляда, как слепая кошка понимала свою Пашиху…

- Так получилось... - начал он наконец о главном. - Она была очень фривольна. Так, случайно, по пьянке, знаешь, бывает… А я как дурак, как мальчишка, ошалел от дозволенности. Она мне заявила, что сразу залетела, с первого раза, представляешь? Я решил, что это судьба! Я же не мог стать подлецом! Правда? Ну что я мог написать тебе, мой чистый зеленый омут? А когда Машке было четыре месяца, мы уже ждали Дашку. Но я никогда не забывал тебя. Правда. И в то же время не надеялся, что ты простишь меня когда-нибудь. Я всегда чувствовал перед тобою вину и теперь рад, что судьба дала мне шанс сказать все это без посторонних взглядов.

- Я давно… простила тебя. А дети… рождаются и в пробирке.

Алексей встал перед ней на колени. Обнял ноги с нежностью и благоговением.

- Ты достойна самого лучшего, что есть на этой земле. Ты, наверно, устала, нам пора спать. Спокойной ночи, мой зеленый омут!

- Еще рано.

- Уже два часа ночи!

- Нет! Расскажи мне про свои самолеты! – Она подняла его с колен. - Мой медвежонок жив?

- Летает со мной.

- А на чем?

- О! У меня очень хорошая и умная машина! Может все! Но мне трудно объяснять тебе. Я не литератор.

- А как там, наверху?

- Там? Холодно! Особенно когда дует ветер. И очень красиво. Облака, когда их сверху освещает солнце, такие розовые! Знаешь, когда постепенно поднимаешься вверх, кожа постепенно вниз сползает. Перегрузки!

Алексей потянул кожу лица вниз.

- Не надо так! – Анна убрала его руки, но не отпустила их, потому что они дрожали. Она обняла его, желая успокоить, заглянула в глубину бездонной синевы настойчиво и решительно.

Алексей от волнения растерялся. Когда он бегал по вокзалу, доставая билеты, и потом, разыскивая Анну, он совсем не думал, что возможно такое! Чтобы она сама обняла и простила его. Ему казалось, что его невозможно простить. Он бы, по крайней мере, такого не простил.

- Ну что же ты? – спросила Анна, почти теряя сознание, почти шепотом. - Ну что же ты?!

И оба чуть не задохнулись в пламенном поцелуе…

А через полчаса, вся горя от стыда и гнева за свою несдержанность, она вдруг сказала:

- Мы совсем забыли про шампанское!

- Ты не жалеешь, Анечка? – Он ласково обнял ее и поцеловал влажные глаза.

- О том, что люблю тебя без памяти?

- Это я тебя люблю без памяти. - Алексей уткнулся носом в ее волосы. – Я тебя сегодня нашел по запаху! Правда! Не веришь?

- Верю. Тоже мне, удивил! Жук-навозник вообще находит самку за двенадцать километров против ветра!

Они засмеялись.

- Зачем ты от меня убежала? – Он обнимал ее так бережно, как обнимают чужого ребенка.

- Не знаю. Оно само убежалось.

- Знаешь, а ты Сашке моему сегодня понравилась.

- Какому Сашке?

- У которого ты время спрашивала.

- Да? Там разве еще кто-то был кроме тебя?

- Ах ты лиса! Значит, ты меня сразу увидела?

- Я тебя не увидела. Я тебя почувствовала. И что Сашка?

- Когда я у него деньги одалживал, он мне шепнул: «Вот это талия! Я как увидел, сразу умер!»

- А ты?

- А я давно умер… Где ты научилась так любить?

- Не знаю. Это впервые…

Ночь снова и снова захлестывала их первобытной силой. Когда Анна закрывала глаза, зеленые цветы распускались один из другого. Ей хотелось только одного: чтобы эти руки никогда не отпускали ее, чтобы эти губы целовали ее всегда и чтобы сердце всегда так яростно билось. И чтобы зеленые цветы рождались один из другого. И чтобы ее любили… любили… И чтобы любила… любила она. Она будто творила стих или песню - в полном самоотречении...

Под утро они уснули, обнявшись, на одной полке.

Роза роскошно распустилась в стакане.

Дни в поезде походили один на другой. Но Анна заметно переменилась. Весь ее прекрасный и нежный вид олицетворял счастье. Нет, она не была красивой, но ее лучистое обаяние заставляло мужчин в вагоне непременно оборачиваться к ней, чтобы успеть насмотреться на столь замечательное, счастливое лицо, безмятежно улыбающееся своей внутренней гармонии. Алексея же это заставляло ревниво заслонять ее от чужих взглядов.

Они опомнились только подъезжая к Челябинску – так резко изменился окружающий мир. Закрыли окна даже в тамбуре, но нежилой запах дыма и мазута назойливо и едко проникал в щели постукивающего вагона. Корпуса заводов, трубы, бетонные балки, дороги, по которым не ходили люди... Им попался лишь одинокий автобус…

- Как странно! – сказала она. - Ведь здесь кто-то живет, работает, дышит… Как на Марсе.

- Я видел хуже.

- Да? Где?

Алексей улыбнулся ей как ребенку:

- В одном дивном месте стоит красивый лес с озерами, в которых отражается голубое небо. Но в этом дивном лесу давно не поют птицы, грибы вырастают с полметра высотой, потому что их никто не собирает, и в озере купаться нельзя. Везде стоят знаки мертвой зоны. - Он оскалил зубы и скрестил руки, изображая веселого Роджера на пиратском флаге.

- Радиация?

- Угу. А здесь еще можно жить.

И действительно: по краям дороги, как будто в подтверждение его слов, стали появляться жилые дома. Показалась и даже мамочка с коляской.

- Ну почему мы сами делаем это?

- Путь развития цивилизации неизбежен!

- Но мы же уничтожаем Землю!

- Ну почему же... - Алексей задумался. - Вряд ли наши женщины откажутся от стирального порошка, красителей и прочей бытовой химии… А это химические заводы и вредные выбросы в атмосферу. Я думаю, не стоит напоминать об электричестве и атоме.

- Но мы же губим будущее человечества и природу вокруг нас!

- Заметь, сознательно. Я уже думал об этом. - Он почесал в затылке, решая, говорить или нет. – У меня сформировалось четкое убеждение, что природа – очень умная штука! Она ничего не делает просто так. Вот и человека изобрела она не случайно! Еще в Оренбурге на уроках астрономии я замирал от страха, представив, что ощутят люди на Земле, когда начнет затухать наше Солнце. Успокаивало то, что я не доживу до катаклизма. Может быть, наша планета – единственная, на которой обитают люди. В таком случае на людях лежит задача: к моменту затухания Солнца достичь такого прогресса, чтобы улететь к другим планетам или переместить в пространстве Землю к новому солнцу. Ты только представь последние сто лет! Чего добился прогресс! Это чувствуешь особенно остро, когда летишь на реактивном самолете, а Земля внизу кажется маленькой и беззащитной. Может быть, люди на Земле когда-нибудь научатся читать истину, что захоронена в каждом атоме космоса. Ведь каждая форма есть символ, и каждый символ – могила вечной истины. Через поиск и образование человек научится освобождать живые истины от оболочек невежества, чтобы великие знания сохранить для нового мира, чтобы победить природу и дать росток новому дереву цивилизации…

- Природа – не вещь. Не сырье. Земля – мать. Никакой победы над ней не надо одерживать, - заспорила Анна, но, видя, как целеустремленно Алексей смотрит вдаль, тихонько вздохнула.

Дорога… Дорога… Дорога… Она то спокойно убаюкивала, то вновь напоминала о себе. Уже давно проносилась мимо, стуча порою ветками о стекла, огромная страна Сибирь. Остался за поворотом Курган с частыми озерами и тетками, продающими вареную картошку и молоко в мутных бутылках; Омск с нефтяными вышками; Новосибирск с многочисленными колодцами, которые местные жители используют под погреба.

Наконец их взору открылась Ангара, серая и шумная, переливающаяся на солнце и играющая волнами, как плотвица чешуей.

В Иркутске Алексей договорился с машинистами и затащил Анну в электровоз. Конечно, зрелище нельзя было сравнить ни с чем, разве что с полетом над Землей… Поезд несся по высокой насыпи, а навстречу мчались тайга и сопки, поросшие кедрами, багульником и шиповником. Анне дозволили гудеть в гудок, и она, смеясь как девчонка, гудела и гудела, распугивая с рельсов птиц. После запыленных годами окон в вагоне стекло электровоза раскрашивало мир чистой радостью и счастьем. Анна и Алексей держались за руки и глядели вперед, забыв обо всем на свете и лишь радуясь яркому солнцу, лесу и бескрайнему небу…

И вдруг поезд повернул на Слюдянку. И взорам влюбленных открылся Байкал. Он разливался широко и вольно, и казалось, не было ему ни конца ни края. Высокие сопки цеплялись макушками за тучи, обволакивая себя туманом. Половину озера освещало сильное байкальское солнце, половина оставалась в тени от надвигающейся непогоды. Так же под тучами темнела половина поселка. Их встречало будущее - не то искрящимся солнцем, не то серой свинцовой грустью. Но Анна не хотела о нем думать сейчас.

***

В дверь купе постучали, и вошел торговец книгами. Анна купила два томика стихов, один для себя и такой же для Алексея. Вместо подписи на последней странице, на темной графике, своим перпендикулярным почерком без наклона написала телефон «Виолы». Алешка написал ей свой.

- А чем ты занимаешься? – спросил он. - Рисуешь?

- Иногда. Вообще-то я – директор детского дома. Видишь ли, я как раз еду в Хабаровск за детьми. Мы собираем под нашей крышей необычных, одаренных детей и хотим дать им хорошее образование. Ну, как во времена Пушкина.

- Значит, ты хозяйка детского дома. И давно?

- Да. Уже два года. Пока я не с тобой, так много сделано! А предстоит еще больше. Времени постоянно не хватает. Иногда на работе – почти сутки напролет. Иногда часов четырнадцать…

- Ого! Муж не возмущается?

- У нас странные отношения. Я ему не мешаю. Он мне.

- Ты ему не изменяешь?

- Поверишь? В первый раз.

- А он тебе?

- Я думаю, что чаще.

- Если бы ты была моей женой, ты бы не работала вовсе.

- Грозилась синица море поджечь! – Анна ласково улыбалась.

- Я бы тебя нежил, холил, одевал бы в красивые наряды…

Но Анна уже не слушала.

- Что с тобой?

- Скоро Хабаровск.

- Я позвоню тебе.

- Позвони!

- Или ты мне. Ведь это не пройдет так.

- Ничто не возникает из ничего и не исчезает бесследно. Чтобы кто-то полюбил, нужно, чтобы кто-то разлюбил. Чтобы кто-то родился, нужно, чтобы кто-то умер... - Анна посмотрела на почерневшую розу в стакане.

Алешка закрыл глаза.

- Я обязательно, обязательно позвоню тебе…

- Однажды ты мне уже написал…

- Но ты же простила?

- Ты лучше не обещай, а то я буду ждать.

- Хорошо, - обиделся Алексей, - не обещаю.

- Знаешь, - Анна прощалась с ним, - когда увидишь завядший цветок, вспомни меня!

- Хорошо.

- Я, наверное, буду любить только тебя.

- Не говори так, а то я тебе поверю.

Поезд остановился. Они расстались. Он поцеловал ее опять неудачно, как в первый раз.

Проводница, убирая купе, бросила розу в ведро с мусором, что-то невнятно проворчав, но довольно улыбнулась, найдя пустую бутылку.

«Все, что было до тебя, было ненастоящее», - подумала Анна, уберегая от дождя прощальный поцелуй, здороваясь с родственниками, приехавшими ее встретить.

Алексей шел и боялся обернуться. В глазах Анны было столько тоски, что казалось, она собрана со всех икон белокаменной Руси, столько боли и грусти! И этот взгляд остался в нем, свежим клеймом навсегда обжигая сердце.

- Дивная моя! Прекрасная моя! Божественная моя! Ангел мой! – шептал он. - Я обязательно найду тебя, клянусь всеми богами неба и ада! Мы будем вместе!

Крупный дикий неуправляемый дождь ливнем захлестывал Хабаровск. Казалось, зашлось в истерике небо.

- Я найду тебя! Клянусь!

Глава одиннадцатая. ДВОЕЧНИК

У Андрейки были родители. Но по неизвестной причине его сдали в приемник. А оттуда Анна забрала его к себе.

- Почему ты не выучил? Прямая речь – очень важное правило, чтобы им пренебрегали.

- У меня болел зуб. - Андрейка соврал.

Класс приглушенно захихикал.

- Так, в прошлый раз у тебя куда-то запропастился учебник. Ты хочешь, чтобы я поставила тебе двойку?

- Не хочу!

- Тогда никогда не обманывай меня. Пойми! Ты еще не успел подумать, а я уже знаю, что ты скажешь.

Мальчик посмотрел недоверчиво.

- Знаешь, прежде чем пойти сюда, в класс, мне пришлось очень многое пройти в жизни. Я работала поваром, уборщицей, буфетчицей, санитаркой, даже зав. столовой замещать приходилось. А одно время я продавала алычу на базаре. Ты представляешь, как я умею обманывать?!

Искренность тона, чуждого фальши, заставила рот Андрейки растянуться в улыбке.

- Ну, так давай договоримся. Ты нас не обманываешь. Мы тебя. Садись. А двойку я тебе все-таки поставлю. Чтобы все по-честному было.

На перемене Андрейка подошел к Анне Николаевне, тронул ее за плечо. Обернувшись, Анна увидела слезы.

Мальчишку съедала обида, но он боролся с глупой жидкостью, зачем-то некстати полившейся из глаз. Целый космос, непознанный и непонятый, теснился в мозгу ребенка. Совершенно очевидно, что там шла борьба, и была она не из-за двойки. Низкая оценка являлась только следствием странного поведения Андрейки. Причина крылась в другом.

«Соврет или нет? – подумала Анна, но, заглянув повнимательнее в глаза, такие страдальческие, решила: - Не соврет!»

Ничего не спрашивая, Анна опустила глаза. Пауза затянулась, но учительница терпеливо молчала.

- Я вчера не выучил русский, потому что это никому не интересно!

Учительница поворачивала в зубах ручку - неистребимая привычка, когда она внимательно слушала.

- Полгода они даже не звонят. Мои оценки им по фигу! Я им не нужен! Я никому не нужен! От меня все хотят избавиться! Вот и вы теперь хотите от меня избавиться! Потому что я двоечник! Ну и пожалуйста! Можете мне ставить хоть тысячу двоек!

- Ну вот! - Стараясь не показать волнения в голосе, Анна глядела в глаза вихрастого мальчишки, потерявшего вдруг опору в жизни. - А я как раз хотела попросить тебя помочь… - И отвернулась.

Андрейка ждал, одновременно успокаиваясь и давя в себе судорожные истерические всхлипы. Анна еле сдерживалась, чтобы не обнять этот маленький всхлипывающий комочек, не погладить по голове.

Мальчик вновь тронул ее за плечо. Анна продолжала молчать, боясь обронить слово и тем обнаружить свои переживания. Боль, которая рождалась у нее, когда она глядела на покинутых детей, часто лечилась молчанием.

- А что надо помогать? – Андрейка вытер слезы.

***

Полгода оформлялась библиотека в доме «Виолы». На высушенных досках, зачерненных тушью, шла резьба по дереву. Мальчики четырех старших классов выполняли мелкие художественные работы. Основной рисунок – растительный орнамент, проходящий по стене, срисованный с древней, раскрашенной вручную книги.

Перед Анной стояла задача: собрать воедино фрагменты резьбы для получения общего сюжета оформления библиотеки.

- Смотри, - сказала она Андрейке. - Узнаешь?

- Это режут ребята на «трудах».

- А это нравится?

Директор детского дома развернула перед подростком ватманские листы с эскизами общего оформления зала и коридора перед ним.

Мальчик внимательно разглядывал рисунки директора.

- Нет. Не очень.

- И мне не очень. Вроде бы все сюжетные линии перекликаются между собой, но такое впечатление, что они мешают друг другу. А ты молодец, что не побоялся это сказать. Теперь смотри... - Она развернула еще несколько незаконченных работ. - Что бы ты сюда добавил или убрал?

- Можно я подумаю? – Андрейка ответил так серьезно, что Анна улыбнулась.

- Хорошо, я оставлю тебя в кабинете. Если меня спросят, я в пошивочном.

«Ну, пусть думает, мысли развеет. - Анна поднималась наверх по лестнице, и вдруг у нее закружилась голова. - Следующий урок проведу на свежем воздухе!»

Мальчишку не пришлось долго ждать. Он относился как раз к той категории людей, о которых говорят: голь на выдумки хитра. За это он, собственно, и попал в «Виолу» с проигрышными оценками. Когда Анна подбирала для себя детей, она задавала нестандартные вопросы, а у него спросила: «Какое желание загадал бы ты, если бы у тебя была волшебная палочка?» - «Чтобы на свете был справедливый Бог!» - «Ты думаешь, Бога нет?» - «Я думаю, боги были, но давно все поумирали, потому что если бы они жили, то не допустили бы того, что творится вокруг!»

- Я придумал! – мальчик просунул голову в дверь пошивочного. Девчонки захихикали.

- Что ты придумал, Андрей?

- Зеркала! Это во-первых! Во-вторых…

- Ну хорошо, пойдем посмотрим!

- Зеркала дадут объем, - спускаясь в кабинет, мальчик излагал свои соображению по поводу оформления зала, - и надо поместить их под потолком, с наклоном в пятнадцать градусов, и тогда они, отразив библиотеку, создадут иллюзию второго этажа и в два раза высвободят душу от давления потолка!

- На тебя так действует потолок?

- В помещении библиотеки потолки самые низкие. Я думал, что и на вас они действуют. Они мешают. - Мальчик говорил на равных. Ей это нравилось.

Анна опять развернула эскизы.

- А во-вторых?

- Рисунки с пантерами направить не к двери, а от нее, вот так, и не вверх, а вниз головой, чтобы они разбегались, а не нападали на вошедшего. И у вас темное расположено вверху, а светлое внизу. Может быть, сделать наоборот, а? Объемный светлый потолок гораздо приятнее, чем черная бездна, глядящая на тебя сверху.

«Ай да парнишка! Утер нос директору!» - Анна довольно улыбалась.

- Эта идея с зеркалами… Это что-то очень любопытное.

- Да. Я вообще очень люблю игрушки, связанные с зеркалами. У нас дома пианино было. Я однажды заглянул под крышку на наряженную елку – а там сказка! Представляете? – Андрейка сложил пальцы треугольником. - Три полированные стенки образуют систему калейдоскопа. - Мальчишка увлеченно рассказывал, как увлеченно могут рассказывать только мальчишки. - Маленький кусочек пространства, три огонька и игрушка, отраженный сорок раз в разных плоскостях! После этого мы с ребятами делали смешные такие гляделки в виде трубочки: смотришь в одну сторону, а видишь противоположную!

Анна засмеялась:

- Чтоб контрольные списывать?

- Не получается! Зеркальное отображение очень трудно переводить, тем более на контрольной!

- По некоторым верованиям, зеркало – изобретение дьявола, потому что правое становится там левым, а левое – правым, и люди, глядящие на нас из зеркала, как бы противоположны нам… - Она почувствовала, что увлеклась. - А в зазеркалье коридоров пробовал заглянуть?

- А! – разочарованно махнул Андрей рукой. - Это старо! Пробовал. Все равно самого главного не увидишь!

- Почему? Два минуса в сумме образуют плюс. И, глядя на два отражающих друг друга зеркала, можно увидеть себя самого, какой ты есть на самом деле.

- Да я не про себя. Я про то, что там, в самом дальнем коридоре, все равно ничего не увидеть.

- Почему?

- Голова мешает!

Разговаривая с Андрейкой, Анна забыла, что она старше его по годам, что она директор, что она вообще она. В ней опять проснулся озорной хвастливый мальчишка, неофициальный лидер и заводила класса.

- А по потолку ходил?

- Нет! А как?

Анна сняла со стены зеркало и взяла его так, чтобы оно отразило потолок.

- Смотри сюда! – Она пошла, глядя в зеркало, увлекая Андрейку, который удивленно тоже смотрел в него. И действительно, в зеркале они шли по потолку, обогнули люстру, переступили порог двери. И оба засмеялись.

- Здорово! – Андрейка хлопнул своего нового товарища по плечу. Анна опомнилась.

- А где нам взять деньги на зеркала? Ну ладно, что-нибудь придумаем! Значит, согласен включиться в работу?

- Да!

- Тогда можно считать тебя заместителем по этой части. Голова у тебя варит. Эскизы я тебе отдаю. Вот эти книги просмотри, и еще альбом. Может, еще что-нибудь придумаешь. Рассчитать количество квадратных метров зеркала сможешь?

- Попробую!

- Если что-то неясно, советуйся с Черняховским, он по математике как машина считает. А в «Б» классе Иванов и Роганов очень оригинально рисуют. Советую подружиться. Вот вчетвером и займитесь отделкой библиотеки. Договор?

- Договор.

На следующий день весь дом ходил «по потолку», глядя в неизвестно откуда взявшиеся кусочки зеркал.

Постепенно вся работа была доверена мальчишкам, которые загорелись новым творческим делом. Развитие самостоятельности происходило без излишней опеки. Наверное, поэтому делом увлеклись сразу все старшие классы.

Ожил и Андрейка. Успеваемость выровнялась, он сам резал доски, сам проверял расчеты, сам ездил договариваться насчет резки зеркал. Его идеи нравились ребятам, да и Аннушка их поддерживала. Подросток с удовольствием увлекся чтением, записался в театральный кружок. Привыкший с детства смотреть только телепередачи, он открывал для себя мир книг и поэзии, которой был пропитан каждый уголок «Виолы».

Вскоре он уже участвовал в спектаклях, ни один КВН не проходил без него. Бывший двоечник стал правой рукой Анны и через детский остроумный опыт находил для нее невероятные порой пути достижения цели.

Но особенно радовался парнишка, получая для детского дома аппаратуру для ансамбля, ведь он неплохо играл на гитаре. Теперь старшие собирались по вечерам в столовой, чтобы репетировать песни и исполнять музыкальные импровизации. Желающих помузицировать учила Анна, или Андрейка, или художник Авоськин, который на общественных началах принял на себя роль музыкального руководителя группы. Иногда устраивались танцы. Анна показала ребятам движения русского народного, барыни, цыганочки, вальса, чечетки. «Быстрые» танцевали кто как умел. Танцы обычно прерывались интересными играми, викторинами, розыгрышем призов. К примеру, надо было сделать самую длинную веревку из своей одежды, или надеть на себя как можно больше, или укусить яблоко, висящее на ниточке, без помощи рук и многое другое, что делало ребят дружнее и веселее и помогало забывать, что они живут без родителей. Призы, как правило, носили шуточный характер. Так, лучшая пара получила два билета (на автобус) в «кругосветное путешествие» по Садовому кольцу Москвы, а за лучший рисунок мелом на полу кому-то достался фотоснимок испачканного кремом новобранца. Очень помогала в составлении таких программ старая, давно вышедшая на пенсию заслуженная артистка СССР, о которой давно все забыли. Всю жизнь она посвящала искусству, а когда захотела иметь детей, было уже поздно. Вера Ивановна сначала даже от зарплаты отказывалась и потом, даже «встав на довольствие», тратила все на детишек. «Вечный праздник» - так называла она «Виолу». Ее идеей было и театральное творчество детей.

Столовая, где проводились мероприятия, отделывалась тоже по эскизам Андрейки. Авоськин гордился своим учеником. Анна же как бы наблюдала со стороны. Основной формой опять являлись зеркала, только расположены они были не у потолка, а длинными прямоугольниками по стенам, как частые окна готического стиля. Маленькие окошки монастыря пришлось в столовой расширить. Теперь в большом зале игра света окон и зеркал – редкая роскошь для детского дома, хотя по стоимости все укладывалось в смету, – наполняла души обитателей праздничной радостью. Персикового цвета шторы закрывали стекла во время просмотров спектаклей и фильмов. В продолговатых ящиках, выполненных из белого алебастра, цвели лимончики, подаренные Ботаническим садом.

***

Из Хабаровска Анна привезла группу совсем мальков от шести до семи лет. Двадцать человек. И двадцать первого – брошенного полуголодного цыганенка, у которого «папку задавило машиной, а мамки я не знал».

Новый класс получил шефов, чтобы «хабаровцам» было легче ориентироваться в незнакомой обстановке.

Самого сложного, по мнению Анны, Павлушку-цыганенка, она поручила Андрейке. Полудикий, тощий, черненький, симпатичный, как игрушка, он схлопотал себе испытательный срок, потому что мелкие предметы, пропадающие со сказочной ловкостью, оказались у него под матрасом.

- Я знаю, Анна Николаевна, мы таких отправляем кое-куда на воспитание… Но Павлушка – чудо! Да мы с ним такие спектакли будем ставить! Оставьте его! Ну, пожалуйста! Вы верите мне? Я все сделаю, чтобы он исправился!

Андрей возился с подопечным с завидным терпением, но склад под матрасом оставался нетронутым. Они облазили с Павлушкой усадьбу от чердака, где они с ребятами устроили «космический корабль» с турбинами и где прятались и читали свои стихи, до подвала, где шла работа по отделке и оборудованию бассейна и душевых, - ведь для мальчишек нет большего удовольствия, чем лазить по стройке в лабиринте неосвещенных неотделанных комнат.

Павлушка быстро все схватывал, но больше ему понравился скотный двор, где царствовала толстуха Верка, давая животным корм и гоняя дежурных. Там свинка принесла первый опорос. Два поросеночка шустро бегали и визжали в загоне.

- А как их зовут? – Павлушке разрешили их погладить.

- Никак еще. - Верка улыбалась каждой веснушкой, глядя на молодую поросль. - А ну-к, ты назови.

- Да тут и называть нечего. Вот этот, черненький, на певца Киркорова похож. Пусть будет Кирко. А тот, что кивает, на Хиля. Иди ко мне, Хиль!

- Да она же девочка!

- Значит, Хилька!

Кирко и Хилька забавно похрюкивали, тычась розовыми пятачками в кормилицу.

Через неделю Андрей сказал:

- Пошли на весы!

- Пошли!

Павлушка совсем не набрал в весе.

- Ты чего такой тощий?

- Бычий хвост не накормишь! – Цыганенок оскалил вычищенные до блеска зубы, неожиданно белые на смуглом личике.

Процедура по чистке зубов пришлась ему по сердцу. Бесплатная зубная паста походила вкусом на апельсин и доставляла ему несказанную радость. Он чистил зубы два, а то и три раза на дню, чем удивил ребят, у которых сложилось мнение о том, что цыгане не любят мыться.

- Ложись, я тебя укрою. - Андрейка укутал белоснежной простыней мальца. - Если тебя кто обидит, ты мне скажи, ты мне теперь как братишка будешь.

- Не надо как братишка. - Павлик всегда сбивал с толку неожиданными ответами.

- Почему?

- А меня братишка обижал всегда, пока не пропал.

- Как обижал? Бил?

- Ну, бил-не бил, а забирал все: и жратву, и все…

- У нас не так. У нас все общее, как при коммунизме. Правда, у всех есть что-то свое, да так, ерунда, мелочь всякая. И кормят у нас хорошо. Тебе нравится?

Мальчишечка не ответил.

- Мы тут одной семьей живем. Знаешь, что такое семья? Это семь «Я» тебя охраняют, защищают, ну и воспитывают, конечно, не без того. Только так, словно и не воспитывают, а рядом с тобой живут и пытаются в тебя вложить все свое лучшее. А твое лучшее - ну, получить, что ли, если ты отдать захочешь... - Андрейка с трудом находил слова для такой философии. - Я раньше и не думал, что так интересно будет в детском доме, даже плакал, когда от меня родители отказались. Я такой непослушный был!

- А теперь?

- А теперь слушаться некого. Никто ничего не заставляет. Каждый занимается тем, что ему нравится, кроме уроков, конечно.

- А Анна злая?

- Мама Аня-то? С чего ты взял?

- Тетки с такими строгими глазами - все злые!

- Нет! Мама Аня добрая. Слишком даже. Про таких говорят: доброта хуже воровства. Ты знаешь, она полквартиры своей сюда перетащила. Я у нее в кабинете одно время работал, чего только не наслышался. То с базой воюет, что продукты не довезли, то меню рассчитывает, то план уроков составляет, она же еще и уроки ведет, учителей заменяет, если кто заболел. Вот будешь постарше, она и у тебя литературу вести будет. У меня до нее училка была по литре - в учебник нос воткнет, пробубнит что-то, потом на дом кучу задаст и пары ставит. А у мамы Ани всегда интересно. Потому что она все знает и рассказывает просто, будто чай с тобой за столом пьет.

- А она вас бьет?

- Вот чудак. Ну, шлепнет в шутку, для порядка, если уж совсем расшалимся.

- А у вас воруют? – Павлушка спросил, наконец, то, что его все время волновало.

- Нет. Если кому-то очень что-то надо, ну очень, понимаешь...

- Как это «очень»?

- Ну, у девчонок наших мода пошла пушки на хвостики себе цеплять, так аж до рева доходило. Анна Николаевна тут же ящик привезла обрезков с меховой фабрики, так сразу все успокоились.

- А, понимаю.

- Вот. Тогда приходят и просят. Нам нужны были инструменты. А они дорогие. Очень! Мы с ребятами собрались делегацией - и к Анне. Так, мол, и так.

- А она что?

- А она ничего не пообещала. Только неделю целую пропадала где-то. А потом привезла и ударник, и гитары, и пианино! Представляешь? Нет, ты представляешь, сколько стоит пианино? Твой бы папка смог для тебя купить пианино?

Павлушка даже засмеялся.

- А украсть?

- Куда его девать-то? Оно тяжелое!

- А у нас есть! А еще однажды я сделал открытие. Только это – тайна! – зашептал Андрейка. - Клянись, что никому не скажешь!

- Чтоб я лопнул! – Павлушка подставил поближе ухо, чтобы лучше расслышать.

- Анна - волшебница! – прошипел тихонько Андрей.

- Да ну заливать! – Цыганенок опять улыбался.

- Не веришь? Я сам удивлялся сначала, что в детдоме никто не болеет, когда форточки круглый год нараспашку и в спальнях мы босиком ходим! Вот однажды я ногу растянул, а она мне только руку положила вот сюда и шепчет: «Пустяки, ничего у тебя не болит и болеть не будет. Иди на физкультуру». Может, она сама про свою силу не знает.

- Это легко проверить… Слышь, Андрейка, - хитро прищурился способный уличный воришка, - а подари мне твой зеленый складень! А?

Андрей не ждал такого поворота событий, но делать было нечего.

- На. Держи. Но с условием. Друг друга не обманывать. Понял?

Павлушка, удивленный результатом и довольный, сунул подарок к уворованным сокровищам.

***

Андрейка дежурил по столовой. Суп разливала Василинка.

- Вась!

- Ну!

- На первый класс одну лишнюю булочку дашь?

- Вот еще, баловать! Любимчика, что ль, завел?

- У, жмотина!

- Я не жмотина. Ему дашь одну – всем захочется!

- Ладно, свою отдам...

- На, Павлуха, лопай! Это тебе добавка от белочки.

- Сэнкью вери матч! – блеснул познаниями английского Павлик, опять хитро улыбаясь.

Не разобрав, оценили его жест или нет, Андрейка отхлебнул компот без любимой булочки. А когда хотел достать из стакана ягоды, обнаружил, что ложки нет на месте. С укоризной он нахмурил брови на Павлушку, а тот понимающе перевел взгляд на соседа справа от Андрейки, который имел привычку прихватывать, как бы ненароком, чужие чистые ложки. Андрей подмигнул Павлушке, собрал на столе еще несколько ложек и под всеобщий хохот опустил их жадине в компот.

Павлушка смеялся до коликов в животе, рассказывая всем, как «его» Андрейка наказал соседа, и проделывая с обезьяньей точностью все комичные жесты. В тот же день он подкараулил директора у кабинета:

- Анна Николаевна! – Павлушка смотрел снизу, как бы прикидывая, дадут по шее или не дадут. - А вы умеете вязать шарф?

- Шарф?

- Такой полосатовый!

- Полосатый? Умею. Ты хочешь такой шарф?

Но сказать «хочу» и тем более попросить уже не хватило духу. Анна еще не договорила, как Павлика и след простыл.

Через месяц форма для новобранцев была готова. Как и всем детям дома «Виола», девочкам пошили синие платья и голубые фартуки, а мальчикам синие костюмы и голубые рубашки. Шили учителя и девочки по вечерам. Кроме того, на сменку каждый получил пижамку из пушистой байки, спортивный костюм, пару носков, связанных из синей шерсти по ноге, и красивую новую пару сапожек.

Наверное, больше всех радовался сегодня Павлушка, потому что в этот день решили справить и его день рождения, «подарив» найденышу возраст - семь лет. А в подарок кроме формы он получил «полосатовый» шарф, связанный самой Анной.

Он то надевал пиджачок, то снимал его, то ходил в голубой рубашке гоголем перед девчонками, то перед зеркалом накручивал на шею шарф, как маленький принц с другой планеты.

В тот же день стали находиться пропавшие вещицы, а заветное место под матрасом опустело.

На видном месте, на тумбочке, лежал шарф, а рядом с ним зеленый складень. Вечером цыганенок раскрыл его и, сжав зубы, глубоко пластанул палец. Оторвав кусок платка, он забинтовал рану, но кровь предательски протекала сквозь ткань.

Тем временем все собрались на торжественный ужин.

Павлушка нарочно продефилировал с завязанным пальцем мимо Анны.

- А ну иди сюда! Что это?

- Пустяки! Стеклом порезался!

Анна взяла его руку, заглянула в хитрые бесячьи глаза. Она понимала, что ее обманывают, но не понимала, зачем.

- Ах ты чертенок! И когда успел? – ласково придвинула она его к себе и, играясь, как совсем маленьким детям рассказывают прибаутки-сказочки, шутливо стала приговаривать: - То, что было, пусть пройдет, что болело – заживет, у сороки боли, у вороны боли, а у Павлушеньки нашего черноглазенького заживи, заживи, заживи! - Тем временем она разматывала тряпицу, пока та не осталась у нее в руках.

На пальчике не было ни пятнышка, ни шрама.

- О! Да у тебя и вправду пустяки! На-ко, выброси вот это! Не пугай народ! И пора уже на торжество! Ну, пойдешь?

Павлушка, привычный к цыганским фокусам, оторопел.

Ужин, украшенный в честь новобранцев сказочными расписными тортами с сотней маленьких свечей, и состоявшийся после него небольшой концерт гитаристов привели всех в поэтическое настроение.

На ночь Анна Николаевна читала малышам сказку. Дети сидели кто как, держа в руках игрушки, привезенные Анной от спонсоров.

Павлушка потихоньку подкрался к ней сзади и поцеловал в плечо.

Глава двенадцатая. БРАСЛЕТ

Миша дрожащими руками разжигал свечи, расположенные крестообразно на полу.

- Мишк, - у Димки изо рта вывалилась сигарета, - тут кошками воняет и голубиным пометом, мы, наверное, в какое-то нехорошее место забрели, тут ведьмы свой шабаш небось справляли, или покойники, или черти...

Димка был уже изрядно выпивши.

- Ты че? Чертей боишься? – Мишка фыркнул, руки перестали дрожать. - Не покойников надо бояться, а живых людей. Ща, закусон достану и остаканемся в преисподней. - Он нарезал хлеб на застеленном газетой ящике, открыл банку с кильками, налил водку в стаканы.

- Ну, че? Побалдеем? Мне новый способ посоветовали, в водке ее размешивать. Бушь?

- А! Давай! - Димка махнул рукой. - На халяву и уксус сладкий!

Миша засыпал порошки в стаканы.

- Сладкий, говоришь? Ну, будем!

Ребята выпили.

- Ой, Мишк, че-то водка мне не в кайф! Меня от нее трясти начинает!

- Да? Уже начало трясти? Я думал, через полчаса начнет…

- Ну ты вечно со своими шуточками. Я те вправду говорю!

- И я тебе вправду. - Миша сглотнул слюну. - Я себе аскорбинки подсыпал, а тебе то, от чего ты скоро сознание потеряешь, а потом вообще копыта откинешь.

- Да ладно, не свисти, надоело. Заладил. Я те вправду говорю: что-то мне не в кайф!

- Да и я ж тебе вправду! – Миша поправил на руке браслет, с любовью оглядывая на нем камешки. - Через три часа я тебя, как бревно, на твою же кроватку уложу, и в ней же ты окочуришься, и никто не докажет ничего: где был, что пил... Отравился водкой – да и все.

Димка все-таки рассмеялся: он не верил, что его лучший друг, брат его жены, способен на такое.

- Ага, ага, - стал он шутки ради поддакивать, - и на похоронах моих будешь горькие слезы лить!

- Насчет слез не обещаю, вот квартирку твою на Танюшку оформлю, на свадьбе ее погуляю, тебя, дурака, добрым словом помяну…

- Ага, ага, - подыгрывал Димка, - еще скажи, что ты нас поженил, чтобы ее свадьбу устроить в моей трехкомнатной квартире с ее плешивым Вадиком!

- Плешивый не плешивый - он наш человек. А в тебе, наконец, ум прорастает! Недаром говорят, горбатого могила исправит.

Димке явно не понравилась эта тема, но водка развязывала разговор, как узелки на веревочке.

- Это вы с Татьяной придумали меня здесь исказнить?

- Ну, не совсем. Она об этом не знает. Меньше знаешь – лучше спишь. Ну, может быть, догадается потом.

- У тебя же денег на десять квартир хватит! А может, и больше!

- Больше, больше… Я что, ненормальный какой, свои деньги на нее тратить? Она мне их делать не помогала!

- Ой! Мишк! Ну, уморил! Ну, ты болтун все-таки! Как же можно человека взять и убить из-за какой-то квартиры! Как же рука-то подымется?

- А ты не помнишь, как мы старикана одного издолбили? Сам-то норовил все по почкам, по почкам!

- Так ведь то спьяну, да не до смерти. Старик-то жив еще был…

- «Жив еще был»! - передразнил его Миша. - Тьфу! – Миша не стал говорить, как ходил на похороны Шур Шурыча, как весь в огромных сизоватых синяках лежал покойник в гробу, совсем не похожий на человека…

- Ты таракана убить сможешь?

- Смогу.

- А мышь в унитазе смыть?

- Допустим.

- Ну, а у барашка голову отрезать?

- Нет. У барашка – нет!

- А вот это видел? – Миша поднял из дальнего неосвещенного угла голову белого барашка.

Димку прошиб озноб.

- А я смог. Значит, смогу и больше.

Но Димка упорно не верив другу, выдохнул подкативший к горлу страх:

- Ну тебя! Напугал! Да ты сейчас это придумал, брось ты эту пакость, а то еще заразишься чем-нибудь нечеловеческим! Да и вообще мне что-то нехорошо. Знобит…

- А ты приляг вот на тюфячок, я тебя укрою. - Миша заботливо поправил на друге куртку. – Спи, мой барашек бестолковенький! Спи!

Димка закрыл глаза, поддаваясь пьяному не то бреду, не то сну; что-то рушилось, измысленное им, еще непридуманное, неосознанное, непонятое, нерожденное. Димка опять пожалел, что поддался искушению отведать наркотика, но на душе так тяжко было, как тут не согласишься! А теперь все равно, только круги оранжевые… и горло… И Миша все болтает, болтает, уснуть не дает…

- А началось все, знаешь, с кого? С Достоевского, - говорил тем временем Миша. - Там Раскольников рассуждает: сможет он убить старушку или нет. Помнишь старушку? А?

- Мишк, отвяжись!

Но Мишей правила неуемная потребность выложиться перед другом: ведь, в конце концов, все люди нуждаются в исповеди…

- Вот и носился этот Раскольников со старушкой, как я с Аннушкой.

- Ты никак угомониться не можешь? А зачем на Тольке ее женил?

- А чтобы была она у меня всегда на ладони! Быть за Толькой - все равно что ни за кем!

- Толька тоже вот мается. Говорит – лед-баба, чистый лед! Не надо ей ничего. Работа одна на уме. А может, у нее какой-нибудь есть? А? Тайный учителишко? Любовничек?

- Да нет у нее никого. Я проверял по своим каналам, детектива нанимал, следил несколько лет. - Миша вновь полюбовался браслетом и добавил: - Нету у нее никого, значит, будет она моей, рано или поздно - будет. Она и сейчас моя. Я, как пес, стерегу ее. Вот она у меня где... - Миша нащупал тетрадку у себя в кармане. - Что захочу с ней, то и сделаю. А если нет… Я просто убью ее – и все. Когда выйдет срок.

- Как меня?

- Ага! Если смог тебя, значит, смогу и ее… Как говорится: сделал гадость – душе радость!

Димке надоели эти «шуточки» и он отвернулся к стене, махнув на Мишу рукой. Где-то в подсознании его, конечно, настораживало поведение Миши, как настораживает ревность жену, выслушивающую побасенки неверного мужа, в глубине души таящую все-таки веру в его верность, хотя давно весь двор над ней смеется. На секунду он расслабился и поддался слабым нападкам не то яда, не то наркотика, подмешанного в водку. И за эту секунду его озарил, как светоч, всполох страшного, тревожного сна.

Рушился его дом. Димка бегал, пытаясь удержать своды потолка, но балки падали. Смеялась Татьяна. Смеялся Вадим. Смеялся Миша, держа в руке голову белого барашка… И вдруг отчаянный, сдавленный крик: «Убийца!» - это нож взметнулся в руке Анны и полоснул Мишу по лицу…

Димку разбудил сон. Разбудил страх. И крупная дрожь стала колотить его. Он все еще притворялся спящим, потихоньку «въезжая» в действительность. И внушал себе только одну мысль: «Лишь бы не заснуть!» И здесь в яви ему стало страшнее, чем во сне, от того, что рассказывал убаюкивающий голос «друга»…

- Это только дураки живут тем, что дает Господь. А умные берут что хотят и живут припеваючи. Я всегда был лучше всех. Ребенком забирался я на небоскреб и плевал на вас сверху. Потому что вам не нужен Врубель! Не нужен Моцарт! Байрон! Блок! Вы – быдло! Глупый и ничтожный люмпен!

Вы одевались в подержанные вещи, спали с подержанными девками. Мне же доставались только сливки. Даже первый поцелуй Анны – мой! Пусть она там себе воображает что угодно! Она – вещь! А значит, ее можно украсть или купить! А когда она будет не нужна, выбросить на помойку, а еще лучше - сжечь, чтобы никому не досталась!

Миша помолчал, затем легонько толкнул товарища:

- Ну? Готов? Пойдем до дома?

Димка притворился совсем невменяемым. Миша ловко подхватил его под мышки и, вытащив на улицу, оставил возле ручейка канализации, чтобы подогнать поближе машину.

- Все нормально? – дома, лежа в постели, услышал Димка голос жены.

- К утру все будет нормально, - ответил Миша.

Глава тринадцатая. РАЗДУМЬЕ

«Где-то там, в синем-синем небе, летит маленький серебряный самолетик, а в нем сидит храбрый и сильный летчик. Знаешь, летчики – это вообще особенный народ на Земле. Это самые отважные и сильные люди. И если другие могут просто мечтать о полетах, пилоты просто проделывают это каждый день. Они – крылья людей. Они – мечта людей. Каждый мужчина им втайне завидует, каждая женщина восхищается. И нет на Земле ребенка, который бы не хотел стать летчиком. И в этой особенной касте есть самый лучший, потому что мы с тобой любим его. На нем, наверное, такая кожаная куртка и шлем с трубкой, а еще у него есть маленький медвежонок, который охраняет его от всех напастей.

Там, высоко над землей, холодно, особенно когда дует ветер, но зато и очень красиво. Пурпурные облака окутывают землю, как большое одеяло из пуха розовых фламинго, их освещает ослепительное солнце, и от этого края их кажутся золотыми.

А этот летчик мечтает увидеть меня. Это твой папка. И если он не звонит нам, это вовсе не значит, что он не любит нас. Он помнит нас и любит нас там, где мы остались с ним во времени навсегда. И он никогда не забудет нас, поверь мне, малыш! А если он не приходит – значит, он занят. У него ответственная работа. Прекрасная работа. А еще у него другая семья. И мы не будем ему мешать. Мы и так благодарны ему. Правда? Ведь если бы не он, то не было бы и тебя на свете. И я буду любить тебя так, как любила бы его. Пусть он даже никогда не появится! Я все равно буду любить его. А значит, тебя. Ведь ты – это он! Мы пожелаем ему удачи и счастья! Удачи и счастья! Подумать только! На свете существует только один человек, ради которого я бы бросила все, даже «Виолу»! Но ему это, кажется, не нужно. Я не нужна твоему папке, малыш! Ну что ж! Зато я украла у судьбы тебя…»

Анна вернулась из Хабаровска задумчивая, она говорила сама с собой что-то непонятное для Анатолия. В кровать к себе она его не пускала, ссылалась на женское недомогание.

Анатолий начал уже волноваться, не понимая поведения супруги. Наконец его осенила мысль: а не в положении ли она, поскольку только беременная женщина может настолько уходить в себя?

Однажды вечером он зашел к ней в спальню. Анна расчесывала волосы и что-то напевала.

- Ань, ты знаешь, Димку, наконец, нашли… В Москве-реке выловили… Утопился… Неделю как…

- А я видела его неделю назад. Он бежал за троллейбусом, насилу догнал. В яркой такой розовой кепочке. Я еще подумала, что кепочка у него, как мячик, прыгает…

- Чего это ему взбрело топиться? Или помог кто…

- Да ну! Кому он может помешать? За всю жизнь мухи не обидел! Всегда был со мной так внимателен. Мне кажется, он был такой нежный и ласковый, как цветок. А я всю жизнь над ним подшучивала… Да… Жаль парнишку… Жаль.

- Чего это ты его так расхваливаешь?! В твоих любовничках ходил, что ли?

- Оставь, о покойнике-то! Не мешай ему искать там светлое место! Ну надо ж так сказать – «в любовничках»!

- А ну их всех! Иди лучше ко мне! Я так соскучился!

Но Анна отстранилась.

- Я не буду больше спать с тобой.

От неожиданности Толя забыл закрыть рот. Весь последний месяц он гулял от нее направо и налево. «Она что-то знает», - подумал он.

- Я всегда знала «что-то»! – Анна пронзительно глядела в его глаза.

- Ты что, всегда читаешь чужие мысли? – испугался он.

- Нет, но ты сейчас так громко подумал… - Анна отвернулась. – Я постелила тебе в библиотеке. Завтра я перееду к бабушке.

- Помилуй! Аня! То, что ты в положении, не означает, что мы должны спать поврозь!

- Откуда ты знаешь, что я беременна? – удивилась Анна.

- Не зря же я учился на психолога!

Анна выдавила сквозь зубы:

- Так или иначе, тебя это не касается. Все, Толя, я ухожу.

- Но ты не можешь уйти! Ты не должна теперь тем более уходить! Я ничего не понимаю! Да я просто не дам тебе уйти!

Анатолий смотрел на Анну во все глаза. Горло сдавила обида. Как она может бросить его! Это он мог бросить ее сто раз! У него столько было телок! И каких! Но он же не бросил! Как она может так говорить, ведь он так соскучился! Глупая, маленькая и... прекрасная! Как хороша она сейчас! Как идет ей будущее материнство! Все движения такие теплые, мягкие, родные! Как нежно она расчесывает свои длинные белокурые волосы, шелковистые и завивающиеся на концах, как хмель, и, как хмель, пьянящие радостью. Как мило она улыбается. Неужели он не сможет удержать ее?

- Что, привяжешь меня к кровати? Посадишь на цепь?

- Я не дам тебе развод.

- Господи! Ну не давай! Меня этот вопрос сейчас меньше всего волнует! Ты – никудышний муж, Толя. Ты – бездарный любовник! К тому же я уверена, что ты не сможешь быть примерным отцом!

- А дом?

- Ах, тебя вот что волнует. Можешь жить в нем сколько хочешь и делать, что тебе нравится. У меня нет к тебе никаких претензий!

- Но можно мне хотя бы приходить к тебе?

- Зачем?

- Но я же люблю тебя!

Анна засмеялась. Она смеялась долго, по-бабьи. Смех превратился в истерику. Не дождавшись ответа, Анатолий ушел в библиотеку.

Глава четырнадцатая. ИНТЕРНАТ «ВИОЛА»

Первое время Анна вздрагивала от телефонных звонков. Теперь же ее мучила только одна мысль: «Не будет. Больше ничего не будет. Он не писал. И теперь не позвонит. А если позвонит, что ты скажешь ему? Ты скажешь… И все испортишь!»

В такие минуты только наивные дети могли вылечить ее.

Анна читала стихи.

Дети слушали.

Дети звали ее мама Аня, но Анна этого не знала. На третьей парте Василине не давала покоя Олечка, попавшая в класс несколько дней назад.

- Я стих не выучила, подними руку, может, она тебя спросит, а меня не заметит!

- Тихо ты! Дай послушать! - Василинка отмахнулась. - Она, когда читает, похожа на птицу с крыльями. Она летит! – Василина любовалась учительницей.

- Дура! Ничего она не летит! Читает и читает себе обыкновенно!

- Сама ты дура, если не видишь!

На перемене девочки играли в резиночку.

- Мы сегодня в столовую пойдем пирожки печь! С Анной Николаевной! – Наташка все новости узнавала всегда первая.

Голубые фартуки запрыгали от радости:

- Ура!!!

Василина отвела Наташку в сторону и сказала на ушко:

- Ты любишь нашу маму Аню?

- Конечно, кто ж ее не любит?!

- А я ее так люблю! Она у нас самая красивая! Правда?

- Конечно! Самая красивая! Я, когда вырасту, тоже буду носить такую кофту с юбкой. И волосы буду так же закалывать! Я ее даже нарисовать пробовала, только у меня не получилось.

***

Запись в дневнике

«Я переносила ящик. И в руку мне вонзился гвоздь. Вонзился легко, как в масло, глубоко, без боли. Боль была потом. А в ту минуту я подумала: наверно, так же входили гвозди в руки Христа, легко, как в масло...»

***

- Анна Николаевна! Это вам. - Одна из самых внимательных и способных учениц протянула вчетверо сложенный листок и убежала.

На рисунке замерла падающая птица в поалевших не то от солнца, не то от крови облаках.

Что это? Доверие? Знак? Предупреждение? Аннушка вспомнила улыбку Строкина и смятого оленя… Может, Василина представляет ее птицей?

На рисунке кропотливо, с любовью выведена каждая деталь. У птицы страдальческие полуприкрытые глаза, синие, с длинными ресницами. И сколько грусти! Птица падает в последнем полете. По ветру разлетаются кровавые перья…

Анна прикрепила рисунок в кабинете, напротив стола, чтобы посетители не могли его видеть и чтобы она могла изучить его как следует. Что-то неуловимо знакомое тяготило ее в детском изображении. Сон рождения вспыхнул и погас, унеся память о себе.

- Анна Николаевна! Я не могу сегодня прийти на ночное дежурство. Приезжает сын. Надо бы встретить.

- Да. Да. Конечно. Я подежурю вместо вас…

…Девочки давно спали, но Василина поглядывала со своей кровати. Анна подошла к ней. Села рядом.

- Почему мы не спим?

- Анна Николаевна!

- Да.

- Вам понравился мой рисунок?

- Где ты научилась так рисовать? – вместо ответа спросила Анна, как делал Алексей.

- Не знаю. Я раньше не рисовала. – Василина ответила то, что Анна за минуту до этого угадала.

- Ты мне еще что-нибудь нарисуешь?

- Нарисую. А вы споете что-нибудь, но только для меня? Сейчас? А?

- Хорошо. Только тихонечко.

Анна не знала, почему ей так легко с этой девочкой. А та слушала, замерев, и по щекам ее текли слезки.

К своим детдомовцам Анна относилась доброжелательно, но без заласкивания. А в этот вечер впервые позволила себе поцеловать эти чужие, но до боли родные слезинки.

У Василины благодарно блеснули глаза.

***

- Десьять амьериканских семьей хотьели бы усыновить виольцев. Мы хотьели бы узнать, как вы к этому относитьесь.

- Отрицательно.

- Так сразу? Почьему? Ваши бедные условия не позвольяют им жить по-чьеловьечески.

- Мы стоим по разную сторону прилавка и друг друга не поймем.

- Давайте, как это по-расски, совьершим сделку.

- Какую?

- Мы вам выдьельяем средства - вы нам поставляете здоровых детьей.

- Почему именно «Виола»? - Анна нервничала.

- Потому что вашьи детьи не больеют.

- Откуда у вас эта информация?

Американец засмеялся.

- Спасибо за предложение. Сделка не состоится. До свидания.

- Вы слишком категоричны, мадам Великопольская! А между тем мы наделены достаточной властью, чтобы создать вам большие неприятности! А если мы представим доказательства, что вы продаете детей для пересадки органов?

У Анны потемнело в глазах от несправедливости. Но, взяв себя в руки, она спокойно ответила:

- Только не думай запугать меня, заморыш. Чтой-то ты заговорил вдруг на чисто ивановском наречии? С такими, как вы, я не раз сталкивалась в жизни. Думаешь, ты первый такой ушлый? Ваша клевета – жалкая потуга! Документы на каждого ребенка в надежном сейфе. - Ей пришлось солгать. - И будьте спокойны, наша-то совесть чиста! Ни одного смертного случая за время существования «Виолы» не произошло. Некоторые дети - да, переданы на воспитание в другие организации, но я вам найду любого. А за клевету я подам на вас в суд ООН. Как наименование вашей липовой конторы?

- Прощайте, мадам! Жаль, что мы не поняли друг друга, вы сорвали бы большой куш!

- Засунь его себе в…

- За что это ты его так громко выставила? – Марина квадратными глазами глядела на коллегу, впервые нахамившую кому-то при людях.

- Он врач! Ты не заметила, как он в нашей столовой чистил ногти щеткой?

- У американцев свои причуды.

- Да не американец он. Он не назвал ни имени, ни организации, ни страны… И хочет, чтобы я ему доверила детей, заметь, здоровых детей! Это обыкновенный пират – торговец органами! Я думаю, он больше не появится!

- Ну надо же, такой милый, симпатичный, и – пират… И ты это решила только потому, что он чистил ногти щеткой?

- Нет. Он ухмыльнулся, когда Павлушка ударился нервом локотка о перила. Чудовище! А глаза! Ты заметила, какие у него были пустые глаза?!

- Нет. Я не видела его глаз. Но все равно. А если он пакость какую учинит? Не слишком ли резко ты с ним обошлась?

- Не слишком. С такими так и надо.

Глава пятнадцатая. РОЖДЕНИЕ СЫНА

- Кто ты? – спросила Анна маленького человечка, когда его принесли кормить.

Ребенок улыбнулся.

Вошла санитарка:

- Ну что же ты? Что не кормишь-то? Первородка, что ли? Вот молодежь! Ну, чего глядишь-то на него? Насмотришься еще! Вот так надо. Ну! Смелее! Вот так!

Анна заплакала. Большие горячие слезы падали на розовый лобик, младенчик морщился, но грудь не бросал, а лишь увереннее работал маленьким ртом.

- Как назовешь-то?

- Алешкой, как папку зовут.

Ребенок, засыпая, отпустил грудь, улыбнулся во сне и показал кончик языка.

***

Когда коридор опустел, она набрала выученный наизусть номер телефона.

- Да, - ответил неприятный голос его жены.

- Можно поговорить с Алексеем?

- А кто его спрашивает?

В трубке отдаленно звучал смех Алексея и двух дочек.

От этого голоса Анна растерялась и, когда опомнилась, пауза затянулась слишком, чтобы можно было придумать какую-нибудь правдоподобную ложь. Не найдя, как себя назвать, Анна положила руку на рычаг.

«Я буду ждать тебя. Я не верю, что все так кончится. Не верю! Я буду любить тебя, даже если ты станешь стариком. Я буду целовать каждую твою морщинку, мыть твои уставшие ноги. Я буду беречь твой сон. Я буду ждать этого всю жизнь, а если понадобится, несколько жизней. И я дождусь тебя!»

***

Примерно в то же время в кабинете директора раздался звонок.

- Анну Николаевну можно к телефону?

- Позвоните позже, ее сейчас нет, - ответила Марина.

- Когда позже?

- Ну, позже.

- Сегодня?

- Сегодня она вряд ли вернется.

- А где она?

- У нее… свои дела.

- Послушайте. Я звонил уже раз сто, наверно. Но всегда либо ее нет, либо она уже ушла, либо телефон не отвечает.

- Оставьте номер телефона, я передам, что вы так настойчиво пытаетесь ее достать.

- Нет. Я хотел бы поговорить с ней лично.

- Это, наверное, тот тип, о продаже детей, голос похож, - прошептала Марина учительнице химии. – Простите, а как вас зовут? – громко спросила она в трубку.

- Уверяю вас, для вас это не имеет никакого значения!

- Вы извините, у меня просто нет времени сейчас с вами разговаривать, тем более я не могу понять, что вы хотите. У Анны Николаевны есть ваш телефон?

- Есть.

- Ну, значит, она сама вас найдет, если вы ей понадобитесь.

- Подождите секунду. А завтра Анна Николаевна во сколько придет? Может, вы ее попросите не отходить от телефона, ну, скажем, часиков в десять утра? А?

- Нет. Завтра ее еще не будет…

- А послезавтра?

- Скорее всего, тоже.

- Я просто уезжаю в длительную командировку лет на пять в другую страну, понимаете?

- Точно, этот тип, пират, - закрыв ладонью трубку, прошептала Марина. – Да-да, я слушаю.

- Оттуда невозможно ни позвонить, ни написать. Вы передадите ей привет?

- Привет? От кого?

- От ее старого знакомого. Она догадается. И скажите ей, что я уеду.

- Я думаю, ей сейчас не до приветов.

- Ты что? С ума сошла? – Учительница химии, шепча, выпучила глаза. - Не вздумай сказать, что она в роддоме!

- Почему? С ней все в порядке? – заволновалась трубка.

- Да! Просто у нее сейчас много работы. И она…

- Что?

- Просила меня подходить к телефону.

- Так вы передадите ей, о чем я вас просил?! – почти зло прокричал Алексей, устав от глупости собеседницы.

- Да! – ответила Марина.

Алексей, не выдержав, бросил трубку.

- И не подумаю, - добавила Марина.

Глава шестнадцатая. УРОКИ ЛЮБВИ

- Любви, надежды, тихой славы

Не долго нежил нас обман… - Анна не успела прочитать и двух строк, как кто-то захихикал.

На последней парте два мальчика закрывали лица ладошками.

- Я вижу, мне мешают. Что вызвало столь бурное веселье?

Теперь зашушукало полкласса.

- Вы только вдумайтесь в эти строки: «Любви обман»… «Надежды обман»… «Славы обман»… «Обман нежил»... Разве можно сказать точнее? У Пушкина, я уже говорила, каждое слово четко ложится на свое место, как камешки мозаичной иконы, и получается стройное, выразительное изображение. И в этом его гений! Мастерство. Раскройте ушки! И может, что-то попадет в ваши сердца, очистит и заполонит новым смыслом. Вас насмешило слово «любовь»? Но любовь – это совсем не то, что смотрит на вас с витрин дешевых ларьков.

Опять захихикали, но Анна не обратила внимания.

- Любовь – то, что оживляет человека, дает ему силу творить прекрасное. Обратимся к «нашим Ведам»:

«До рождения света белого тьмой кромешной был окутан мир. Был во тьме лишь Род – прародитель наш. Род – родник Вселенной. Отец богов. Был сначала Род заключен в яйце, был он семенем непророщенным, был он почкою нераскрывшейся. Но конец пришел заточению. Род родил Любовь – Ладу-Матушку. Род разрушил темницу силою Любви, и тогда Любовью мир наполнился.

И родил он Царство Небесное, а под ним создал Поднебесное. Пуповину разрезал радугой, отделил океан – море синее - от небесных вод твердью каменной. В небесах воздвигнул три свода он. Разделил Свет и Тьму, Правду с Кривдою…»

Триединство «Природа - Родина - народ» - великая священная суть, ибо имеет своим корнем славянскую основу бытия – РОД. Так забудьте тот примитив, что сложился в ваших головках. Любовь сложнее всего на свете и неуловимее синей птицы. Потому что она везде. Она вокруг нас. Она в нас живет. Она выше насмешек, пошлости, грубости и глупости. Ее можно понять только сердцем и душой. Любовь нельзя купить. Нельзя заслужить. Вот поэтому любовь – самое дорогое, что есть у людей. Самое теплое и заветное, что они хранят в сердцах. К сожалению, слово «любовь» теперь утратило первоначальное значение...

В чем счастье человека? В его недосягаемости? А может, в его индивидуальности? Говорят, чтобы сделать человека счастливым, нужно сделать ему очень-очень плохо, а потом - так же, как было. И он будет счастлив. Но мне кажется, счастье – вдруг мелькнувшая искра вдохновения, разбудившая душу для полета любви.

Почему же «недолго нежил нас обман»? Наверное, потому, что любовь очень часто бывает безответной. Многие люди торопятся познать любовь, хотят любви и поэтому притворяются, обманывают себя и другого. А такой обман недолог. Как коротка и надежда на такую любовь. Она придет обязательно к каждому. Не пытайтесь играть в любовь. Ведь и игра будет недолгой. Пусть играют другие, а вы, во что бы то ни стало, оставайтесь такими, какие есть на самом деле…

Любовь, вы знаете, бывает разной: к женщине, к еде, даже к вредной привычке. Но бывает еще материнская любовь, любовь ваших бабушек. Когда вы вырастете и будете иметь своих детей, вы поймете, что это такое. Но главное – любовь к Родине. К Отечеству. Наша «Виола» – наше отечество, наш лес, наша Москва, наша Россия. Что может быть священнее этой любви? Пушкин о такой любви уже не говорит: «Любви обман». О такой любви не говорят вовсе, просто она живет внутри каждого, кто достоин своей Отчизны. Вот попробуйте где-нибудь в общественном месте сказать громко: «Я люблю Россию! Я люблю свою Родину!» Да вас просто палками закидают; в лучшем случае подумают, что вы – сумасшедший; но может быть еще хуже: вас обзовут националистом и отправят за решетку.

Дети засмеялись.

- Давайте теперь вместе послушаем все стихотворение от начала до конца. И каждый пусть постарается понять, что же хотел сказать нам, потомкам, великий русский поэт. Я вижу, вы уже не смеетесь. Я рада, что вы понимаете меня. Стихотворение называется «К Чаадаеву».

«Любви, надежды, тихой славы

Не долго нежил нас обман.

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, Отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!»

Давно прозвенел звонок, но дети сидели смирно, боясь пошевелиться и упустить какое-нибудь слово. С ними никто еще не говорил о любви, и они чувствовали, что Анна Николаевна любит все, о чем говорила. А они? И они тоже…

- К завтрашнему дню, пожалуйста, это стихотворение Пушкина выучите наизусть. И, по желанию, еще какое-нибудь, какое понравится.

Глава семнадцатая. АЛЕШЕНЬКА

Зима вдруг стаяла и стекла в канавы и пролилась весенним дождем. Но она очень скоро пришла в себя, ей надоело быть доброй. Зима снова показала характер и утренними заморозками убила все набухшие бутоны, скосила нежную зелень, сгубила будущий урожай ягод.

И сердце Анны растерялось, остановленное холодом. До этих заморозков она еще тайно ждала и надеялась, что Алексей позвонит. После того, как она пришла после родов, она даже завела в «Виоле» автоответчик, потому что стеснялась спросить, звонил он ей или нет.

Но дни шли за днями, сплетая строчки месяцев на полотне лет. Она чувствовала, что Алексей уже не позвонит, но жадно слушала каждую запись, ждала и звала его. И вспоминала все подробности их недолгого общения. Слово за словом, как любимый кинофильм, прокручивалось ею прошлое по пути на работу и с работы. Собственно, она и не называла это работой, потому что посвящала всю свою энергию детскому дому, мелькая по нему челноком, неустанно интересуясь каждым обитателем, устраивая и расширяя усадьбу.

На утренние пробежки отправлялись теперь все виольцы. Обширный парк, прилегающий одной стороной к микрорайону, где Анна жила с бабушкой, другой частью примыкал к монастырю, в котором Анна устроила детский дом со скромной надписью на фасаде «ВИОЛА». На краю лесопарка стоял и коттедж Зотовых, полученный Анной в качестве приданого, где они жили с Анатолием. Таким образом, три этих замечательных места образовывали как бы равносторонний треугольник, где и находилось Анино «королевство».

Совершая утренние пробежки, Анна не осознавала, как комично это выглядит со стороны.

Первой бежала Анна, за ней – классы во главе с классными руководителями. Длинный хвост напоминал комету. Дети потешно копировали каждое движение директора. Вот она подпрыгнула и задела рукой ветку, вот со смехом прокатилась по дорожке «лёдиков», вот прыгнула на камень… Повторенные, как на ксероксе, сотни раз движения Анны входили в привычку.

«Королевство» претерпевало некоторые изменения. На повороте ручеек запрудили, получилась небольшая заводешка. Деревянный красивый мостик, сооруженный Авоськиным и его компанией энтузиастов, украшался резными статуэтками. Вдоль ручья, выкрашенные в зеленый цвет, незаметные летом для остальных посетителей парка, тянулись турники для подтягивания. Тут же были и качели, тоже деревянные, резные; их несколько раз ломали случайные пришельцы, пока вокруг «королевства» не поставили таблички: «Детский дом "ВИОЛА"».

Здание же самого монастыря практически не охранялось. Да и попыток его ограбить не было. И блатные, и воры-профессионалы, и рэкет уважали заведение, а некоторые просто приходили и оставляли деньги в почтовом ящике. Кто знает, может, так они отмывали свои грехи, а может, их дети нашли приют в «Виоле»...

Как-то Анна спросила мужчину, передавшего деньги на нужды интерната:

- У вас тут кто-то из родных?

- Да нет. Я просто слыхал, у вас тут каждая копейка на месте, у детей не отбираете… Если вам понадобится грубая мужская сила, спросите на рынке Биту. Я хвастать не люблю. Десять лет отсидел и на рынке всем пригнетыш. А вас уважаю. Да и все…

- А я подумала, у вас здесь ребенок…

- А что, все возможно. Знаете, поговорка есть: увидишь ребенка - погладь по голове, вдруг твой. - Бита, попрощавшись, удалился.

А Анна задумалась, она думала о своем сыне. Погладит ли его Алексей по голове, если случайно встретит в городе, ведь встреча может произойти когда-нибудь! Почувствует ли его сердце родную кровь, или он пройдет не заметив?

Она подняла голову вверх, и опять ей удалось увидеть пролетающий серебряный крестик самолета, оставляющий белую дорожку-хвост на полнеба.

- Удачи и счастья тебе, сокол! Удачи и счастья тебе, любимый!

Алешенька тем временем рос очень любознательным, уже до года много лепетал, иногда целыми предложениями. Семья Зотовых и даже бабушка Анна Васильевна были уверены, что это сын Анатолия. И Анечка не хотела их разочаровывать. Тем более, что мальчонка очень походил на мать и взором, и характером.

Новоиспеченная бабушка с гордостью позировала с красавцем внуком для журналов и газет.

«Что толку, что Алексей увидит когда-нибудь фото в газете, он все равно ничего не поймет. Он даже не знает, что я ее дочь!»

Анатолий без меры закидывал ребенка игрушками, да и все великосветские знакомые делали то же самое. Анна же по субботам уносила игрушки в «Виолу» - для младших классов.

Воспитанием Алешеньки занялась всерьез баба Аня. Роль прабабушки ее очень устраивала. Но мальчик все равно любил мать больше всех, и когда она приходила, бросал игрушки и надолго повисал на шее. Он очень ласково гладил ее по голове и спрашивал:

- Мамочка! Ты правда любишь меня больше всех на свете?

- Вот глупенький! Ну конечно. Я же все время тебе об этом говорю!

- И я тебя люблю!

- Хочешь, пойдем завтра со мной на работу? А?

- Нет. Я не хочу с тобой на работу. Я тебе буду мешать.

Алешка не признавал Анатолия, он относился к нему так же, как и к другим дяденькам, в том числе Мише, просто терпел их из-за какого-то внутреннего такта. Он рано стал самостоятельным и рассуждал, как взрослый. Любил гулять и играть в одиночестве. Анатолию это не нравилось.

- С чужими детьми нянчишься, а свой без матери растет! – часто говорил он.

- И без отца, - парировала, ничуть не смутившись, Анна.

- Может, все-таки вернешься в семью?

Анна отворачивалась, чтобы дохнуть свежего воздуха, не испорченного перегаром, и давала тем понять, что разговор окончен.

Анна не пыталась больше звонить Алексею, решив, что если он не позвонил до сих пор, она ему просто не нужна.

Алешка гулял всегда рядом с домом, копаясь и роясь в песке. Он бы и не заблудился, если бы ушел, просто не хотел волновать бабушку, которая все чаще хваталась за сердце.

Он строил всегда одно: большой крест - чем больше, тем лучше.

Однажды Анна спросила его:

- Зачем ты это делаешь?

- Мам, а Иисуса Христуса сожгли на кресте?

- Нет. Нет. Его распяли. Просто распяли…

Анна тяжело вздохнула.

- А как это?

- Это грустная и нехорошая история.

- Ну мам!..

- Прибили руки и ноги гвоздями к большому кресту.

- А почему?

- Ну, видишь ли, он жил во времена рабовладельческого строя. Тогда казнь за непослушание властям – распятие на кресте – была очень распространена. Ты по истории это будешь учить. За сто лет до смерти Христа римляне разгромили большое восстание рабов под предводительством Спартака. И в честь триумфа от Капуи до Рима вдоль дороги распяли шесть тысяч человек!

- А Христа за что сожгли? Он тоже раб?

- Нет. Но можно сказать, он раб обстоятельств. Так захотел его Отец. Но почему ты говоришь, что его сожгли?

- А я видел!

- Где ты видел?

- Во сне!

Анна двумя руками взяла голову сына, заглянув в зазеркалье отразившихся в них параллельно своих зрачков. Солнечный луч как раз попал в них, как в хрустальный шар. На секунду вспыхнул огромный огненный крест в мрачном подземелье.

- Отпусти! – вырвался Алеша. - Мне больно!

Глава восемнадцатая. ОСЕНЬ

«И все-таки осень! И желтые листья! Чуть подмороженный воздух. И влажные рябины. И тысячи дум… Я люблю всех на свете. И снова мне не с кем все это делить! Странная осень в этом году, - думала Анна. - Раскрашенная как бы искусственно, как-то даже неуместно. Зачем на серой тощей земле такие роскошные яркие пахучие листья? Мы когда-то спорили об этой красоте с Шур Шурычем. Где-то он теперь, милый мой Шур Шурыч? Может, в волшебном тумане, рядом с тонущими в нем огнями и темными прекрасными силуэтами деревьев? А может, в нежной голубизне неба, в белых, как беззащитные шеи лебедей, облаках?

Для кого послана эта красота, безнадежно вглядывающаяся в нас? И неужели она так и умрет, не задев ничьего сердца? Небо затянет тяжелыми тучами, туман осядет на листья, которые, впрочем, сожгут. А жаль. Я бы хотела жить в лесу. Среди осенних листьев. И в шалаше земля была бы пестрым ковром. Я бы лежала и смотрела в небо. И ничего не хотела бы есть, и постепенно превратилась бы в землю. И дождем бы выпала на замученный, задерганный, задыхающийся город… Может, это происходит оттого, что я начала уставать? Может, мне уйти и бросить все? Нет! Я не могу уйти так просто! Я еще очень много должна сделать на этом свете! Я в долгах, как в репьях, которые сама на себя навесила. Вот поэтому мне нельзя мечтать ни о шалаше, ни о милом в шалаше, ни о рае с милым в шалаше…»

Анна невольно обернулась, почувствовав чье-то внимание к себе. На тротуаре стоял Миша. Он ждал ее.

- Позвольте вас проводить!

Анна подумала, что присутствие Миши, пожалуй, не испортит такого пригожего дня, и согласилась.

- Ну что ж, пойдемте!

Ветер пошаливал в кленах. Листья долго танцевали в воздухе осенний блюз, прежде чем опуститься на землю.

Анна залюбовалась золотистым тополем. Миша стал читать стихи. Он читал их очень хорошо. Можно даже сказать, задушевно, завораживающе:

«На лице моем жизни сны

Заплетут от весны до весны

Хитроумные липкие сети

Паутиною сатаны.

Нет. Не кокон для крыла.

Ты – не бабочка, а пчела.

Ты случайно залетела

И еще не умерла.

Ты случайно не допела,

Сетью вся оплетена…

Золотистых сот волшебных

Мед тебя не защитит.

Нету сил снять паутину,

Гиблой сети паутину,

Сеть морщин…»

Анна подхватила экспромт. Когда-то в детстве она любила с бабушкой играть в буриме – стих, написанный по заказу, на заданные рифмы. Получилось вот что:

«Паутиной морщин,

Паутиной дорог,

Паутиной следов от разбитых ног,

Паутиной дел,

Паутиной долгов,

И не вырвать ни шага, ни взгляда.

Захочу – не скажу,

Загрущу – не спою,

В паутине неволя душу свою…

Поведут на правежь.

Я скажу: ну и что ж!

В этом, видно, моя награда…»

Миша ничего не говорил. Очевидно, Анна задела в нем что-то сокровенное, он только шевелил бровями.

Для них явилось откровением, что оба любят стихи, что оба любят осень и проникновенное понимание переплетает сегодня их души. То нехорошее предчувствие, что омрачало между ними отношения, Анна старалась не замечать, да и Миша, поменяв тактику и превратившись в поэта-романтика, открывался для нее с другой стороны. «Может, сказать ему о главном? – спросила она себя. - Может, именно Миша поймет и подскажет нечто важное, может, вместе удастся приоткрыть суть, поиски которой мучили всю жизнь…»

- Однажды во сне, - начала Анна, продолжая обходить увядающие листья, - я увидела себя со стороны. Темный тоннель и коридор засасывал меня в этот сон. За этим коридором – Свет – многоглазый разум, добрый и умиротворяющий, читающий всю мою жизнь. Нет, не отрезок времени от рождения до смерти, а жизнь, как объемный крест: и вширь, и вглубь, и в сон, и до, и после смерти… Все книги – блажь! Все теории – бред в сравнении с этой многомерностью!

- Ну, нет! Позвольте не согласиться! С возрастом происходит переоценка ценностей. Копеечная спичка в тайге может стать ценою в жизнь! И с возрастом понимаешь, что деньги гораздо дешевле нервов, а хорошая книга, попавшая во время под руку, дороже многих прожитых лет! И у меня есть такая книга…

- Какая книга? – спросила Анна.

Миша, не ответив, продолжил:

- При ее чтении возникает масса вопросов, которые не дают покоя.

- Каких, если не секрет? - вновь поинтересовалась Анна.

- Ну, элементарных... К примеру, зачем дается человеку жизнь? Как искушение? Почему она так несправедливо коротка? Почему молодой не может быть мудрым, а мудрый молодым? Почему в нашей жизни ни шагу не ступить без греха? – Миша помолчал. - Или такой вопрос: как быть с любовью, которая возникает именно в душе? Ни о каком прелюбодеянии человек и не думает, когда влюбляется! Как вырвать любовь из тела?

Анне стало не по себе, потому что она ясно понимала, к кому относятся его слова.

- Я могу сказать себе, - продолжал Миша. - Люби то, что послал Господь. Но тогда любовь получается от ума, а не от сердца. В результате – лицемерие! Кем же посылается проклятая любовь? Если она никому не нужна, но съедает потихоньку сердце! Кем? Богом? Чертом? Все хорошее от Бога, все плохое от черта! Так? От Бога мораль, правила, интеллект. Адамова яблоня тоже была посажена Богом! Неужели всезнающий Бог не знал, чем все это кончится, когда сажал свою яблоньку?! А если знал, тогда специально посадил, чтобы изгнать людей из рая и обвинить во всех тяжких грехах. Да еще проклясть на все поколения! Это что-то из области садизма? А если человеку отмеряно все и ты создан Богом для определенного образа жизни, значит, тебе уже отведено место в аду или в раю. Так? Или ты сам живешь спонтанно, сам творишь свою судьбу, сам борешься за выживание в этом страшном мире, а потом кто-то будет тебя судить? А украсть? Украсть – это как? – завелся не на шутку Миша. - Залезть в карман? Или купить по одной цене, а продать по другой? Или подслушать чью-нибудь мысль, напечатать ее в газете и получить за нее гонорар? Или быть в браке с человеком, которого не любишь, который не твоих взглядов? Может, тем, что ты живешь с ним, ты украл его у другого?

Слова больно хлестнули Анну, но не в том смысле, с каким подкатывал Миша. Анна отвела глаза.

- Это ли не воровство? Не прелюбодеяние? – Миша безуспешно искал ее взгляд. - Не лжесвидетельствуй? Я еще не встречал человека, который всегда говорил бы одну правду. Жены поголовно обманывают мужей, мужья – жен, и все вместе обманывают себя в том, что они лучше своих ближних!

Не убий! Вот этот вопрос меня особенно одолевает. Где граница между тем, где можно убивать и где нельзя? Интересно, кто убийца? Муж, которому не нужен ребенок? Жена, делающая аборт за абортом? Врач? Или все трое встретятся в котле?..

А рыба? А птица? А звери, которых мы едим, хотя любим смотреть в их умные глаза? А тараканы, в конце концов? Ведь это тоже жизнь!

Похоже, Миша нуждался в раскрытии тайны жизни не меньше ее, и его тоже мучили поиски.

Они давно остановились. Прохожие удивленно оборачивались на его пылкие возгласы. Высокий, атлетически сложенный, он был похож на тех гигантов, которые в древних мифах объявили войну Юпитеру и взгромождали горы на Везувий, чтобы штурмовать небо.

- Или еще вот проблема. Кто будет подставлять щеку для удара? И любить врагов своих, когда те будут насиловать жен и раздирать пополам детей? Только лицемеры! Так что же это? Только монашки и попы, что ли, попадут в рай? И будут общаться там с Господом на новом интеллектуальном уровне? Что-то не замечал я за этим сословием особого ума! А остальных, значит, подвесят за ноги для вечного ужаса? Что, всю планету выращивают для вечного ужаса? Три миллиарда людей! А скольких уже подвесили! Интересно, там место останется, когда я умру?

- Останется, - улыбнулась Анна.

- А я и не собираюсь терпеть высшее блаженство. Мне интересен больше процесс жизни с чередованием в ней боли и радости. Взамен места в раю, с какой-нибудь постной монашкой, я попросил бы еще одну жизнь здесь, на Земле. Я люблю и запах весеннего ветра, и шум дождя, и цвет травы, и вкус соленой загорелой кожи. Чем еще можно заменить блестящие на солнце волосы, желания моего тела? Сознание его ловкости? Упругости? А первый поцелуй?..

В глазах Миши было столько силы и страсти, темной, тяжелой, что Анна инстинктивно попыталась перевести все в шутку:

- Не богохульствуйте! С Богом лучше не шутить! – Потом добавила задумчиво: - Миша, вы и правы и не правы. И вы должны согласиться, что есть сила, подчиняющая себе все живое. Назовем ее проще - Природа. Ну, если вам легче, можете назвать ее Бог, Разум, Свет, Инопланетяне… Не в этом дело. А в том, чему учат заповеди всех религий. А значит, у людей есть все же право выбора в жизни. Значит, не за всем стоит рука судьбы, что-то все же зависит и от человека, и от его совести. Ну, например, есть ему яблоко или нет, убить ему таракана или помиловать, срезать розу или оставить жить на кусте.

Миша в возмущении буквально захлебывался. И вдруг замолчал. С минуту о чем-то думал. Затем спросил:

- Вы верите в судьбу?

- Верю. А вы?

- Да как же не верить, если она на ладонях?!

Аня доверчиво протянула ладонь, обрадовавшись, что можно сменить тему разговора. Миша нежно принял ее мохнатой своей лапой. Неожиданное соприкосновение зажгло все тело Анны горячим желанием. В самый неподходящий момент проснулась женщина, давно не знающая мужской ладони. И, может, даже не от этого, а от всепобеждающей нежной силы в глазах Миши, ее рука дрогнула...

- Вы не боитесь?

Слава богу, Миша неправильно это расценил.

- Говорите, чего уж там. - Анна быстро пришла в себя.

- Жизнь ваша противоречива, как Библия, и коротка, как жизнь Христа. Кроме мужа вас любят еще двое. Но один из них очень сильно (похоже, Миша имел в виду себя), второй, наоборот, – ничтожество. Но ни одному из них вы не достанетесь. У вас не будет больше детей, но после себя вы оставите множество учеников. Вот эти линии очень сильные. Как знать, может быть, они возродят культуру страны, подобно ученикам Сергия Радонежского. Удивительно!

- Что?

- У вас нет линии ума. Только линия сердца и линия жизни. Возможно, линии ума и сердца слились в одну. Это значит…

- Ну, что же это значит?

- То, что вы… - Держа большой палец на пульсе, Миша смотрел в ее глаза с откуда-то взявшейся нескрываемой агрессией, вызвавшей в Анне тревогу. - Умрете от насильственной смерти.

Сердце бешено заколотилось, но не от слов, а от алчного сатанинского взгляда. Казалось, Миша упивается этими толчками сердца.

- Но у меня длинная линия жизни!

- Вот на ней ответвления, - вкрадчиво произнес Миша, но слова его ударили точно в нерв, как бьют профессиональные палачи. - Ваш ребенок погибнет в пять лет…

Анна отдернула руку и пошла.

- Вот вы и испугались. А ведь я только начал.

- Достаточно. Я вам не верю… Вам, кажется, доставляет удовольствие терзать меня. - Анна почти бежала, но великану Мише не трудно было поспевать за ней.

- Помилуйте, - продолжал издеваться он, - я сказал еще не всю правду, но когда-нибудь…

- Господи! Ну почему вы со мной всегда превращаетесь в чудовище?

- Цвет в окружении холодных тонов кажется теплым, а в окружении теплых – холодным. Это закон живописи. И жизни. И я веду себя с вами иначе, чем без вас… Вы же знаете… почему…

Анна зашагала к своему подъезду.

- До свидания! Приятно было побеседовать! – крикнул вдогонку Михаил.

Анна не обернулась, ускорила шаг. Она и впрямь испугалась. И пожалела, что позволила Мише змеей прокрасться в ее душу и ужалить. Она была суеверной – если это касалось ее ребенка. Руки ее дрожали, и она долго не могла нажать кнопку лифта.

Глава девятнадцатая. ПУТИ ГОСПОДНИ

Станции. Вокзалы. Приемники. Нищие детские дома с неухоженными детьми. Кучка вырванных из черной жизни, вновь привезенных в «Виолу». Уроки. Чтения. Концерты. Лес. Еще лес. Еще лес…

Москва белокаменная. Спонсоры. Банки. Деньги. Документы. Продукты. Незнакомые люди. Станции. Колония для малолетних преступников. Глаза! Наполненные ужасом, болью, недоверием, ненавистью. Как у дикого зверя. Тонкий осинник у дороги. Кровь у разбитой машины.

Трубы с грязным отравленным дымом. Ртутное озеро. Очередь у бензоколонки. Долгий разговор с директором завода. Лес. Еще лес. Еще лес…

Саженцы кедровых деревьев. Годы, плавно льющиеся, как вода ручья сквозь пальцы. Детские рисунки. Поля, засеянные озимыми. Песня – спокойная, душевная, прозрачная. Женщина с авоськами. Пьяный мужик в канаве. Белые высокие облака. Милые, утоптанные детскими ножками дороги с березками возле них. Вздрагивающие ресницы сына во сне. Бабушка в пуховом платке. Лес. Еще лес. Еще лес…

Россия!

***

- Детский дом «Виола». - Анна показала удостоверение. - Я бы хотела поговорить с ребятами.

- Из любопытства?

- Из любопытства не трясутся в электричке по пять часов. У меня есть полномочия отобрать нескольких ребят на воспитание под нашей крышей. Если не возражаете. Под нашу ответственность. - Анна выжидательно глядела с присущей ей настойчивостью, но без упрямства.

Колония мальчиков больше походила на тюрьму. Спертый запах нар ударил по чувствительным ноздрям женщины.

- Вы когда-нибудь проветриваете помещение?

- А зачем? Чтобы они болели? Лечи их потом!

Анна не стала спорить.

Урок литературы вел мужчина. Директор «Виолы» устроилась за последним столом. Стриженные наголо малолетние преступники повторяли за учителем стихотворение.

- Кто запомнил? – спросил учитель.

«Медведь бы запомнил», - подумала Анна. Однако руки подняли не все. Учитель же подошел к вертлявому парнишке, который шептался с тремя друзьями, показывая на Анну.

- Строкин!

«Строкин?» - Анна встрепенулась и уже не отрывала глаз от подростка.

Строкин лениво повторил четверостишье, нарочно перевирая слова.

- Эх, Строкин! Когда же ты за ум возьмешься? Учиться ты не хочешь. Трудиться тоже…

- Не хочу трудиться. Хочу влюбиться! – пошутил кто-то с места тоненьким голоском. Когорта мальчишек с готовностью рассмеялась. Чернявенький подросток лукаво при этом взглянул на женщину и сверкнул незабываемой улыбкой. «Как похож!»

- Ну что? Отобрали кого-нибудь?

- Строкин, Листьев, Архипов, Мамочкин.

- Закоренелые двоечники. Из одной банды. Всю шайку хотите забрать?

- За что они у вас?

- За изнасилование несовершеннолетних.

- Ого!

- Возьмете кого-нибудь?

- Оформляйте документы на всех четверых.

- Не боитесь за своих девочек?

- Я ничего не боюсь.

***

После тюремной перловки курица в польском соусе показалась мальчишкам райским лакомством.

Анна, подперев подбородок рукой, наблюдала за ними. Последний месяц работы вымотал ее неимоверно. Даже есть не хотелось. Перед глазами мелькали люди… люди… люди… Взрослые с нерешенными проблемами. Дети с изломанными судьбами. И все проходили через ее сердце. Казалось, она прожила не одну, а тысячу жизней! А ей всего-то тридцать! Всего тридцать! Она чувствовала себя древней старухой Пашихой в своей деревне.

Глядя на то, как ребята запихивают в рот огурцы и куски курятины, Анна повторяла только одно: «Господи! Спаси Россию!»

- Теть, а, теть!

- Меня зовут Анна Николаевна.

- Анна Николаевна! А почему вы нас выбрали? – Сальная мордочка Архипова, главаря той самой банды, смотрела с хитрецой и лукавством. – И почему вы отказались от охраны? А вдруг мы убежим?

Архипов метис: отец – русский, мать – эвенка. Или наоборот.

- А почему Волга впадает в Каспийское море?

- Ну все-таки?

- А вы мне расскажите, почему туда загремели.

- Да вы же читали, в документах написано. - Архипов с вызовом взъерошил чубчик.

- Из-за девок. Они сами полезли! – добавил Мамочкин.

- Да это и было всего-то один раз!

- Обвинять женщин – последнее дело! Вы сами из Москвы?

- Да.

- Ясно. Я должна подготовить вас. Вашу банду придется расформировать. По разным классам. В «Виоле» особенная жизнь. И вы туда идете с испытательным сроком. Если будете себя хорошо вести и вам поверят дети, останетесь до окончания учебного курса. В противном случае вернетесь обратно в колонию. Вы можете звонить родителям. Они имеют право навещать вас в любое время. Детский дом не охраняется. Вместо забора у нас посажена акация. За вами никто не собирается следить. Ребята объяснят вам правила поведения. Я думаю, вы быстро освоитесь.

Строкин молчал всю дорогу, улыбаясь своими солнечными глазами…

Неисповедимы пути твои, Господи…

***

- Вы должны меня понять! – с места в карьер накинулась на Анну женщина, поджидающая ее в приемной. Очевидно, она продолжала какой-то разговор, начатый без директора.

- Дайте ей хотя бы раздеться! – Марина всегда защищала Анну от всех треволнений, но та не обращала на нее внимания.

- Марина, я там привезла ребятишек. Пусть их помоют, накормят, покажут здание, туалетные, душевые…

- Нас посылают во Францию на пять лет!

- Я рада за Францию! Марина, я думаю, это лучше сделают мальчишки из седьмого «А». Вон они как раз в коридоре. Скажи им!

- Мы давно вас тут ждем…

- Да, я понимаю, что вам некогда, мне тоже бывает часто некогда. Я вас слушаю.

- Мы потеряли на вас полдня! А вы даже не можете нас нормально выслушать! – вдруг, обретя Анну в фокусе ее внимания, взвизгнула мадам.

Анне стало смешно. Какая-то незнакомая женщина отчитывала ее как девчонку. Директор «Виолы» решила наказать «липучку» за такую наглость.

- Простите, еще секундочку. - Она спокойно сняла трубку и набрала номер. – Танечка, здравствуй! Пиши на завтра… Обед…

Минут двадцать заставляла Анна слушать эту выхоленную пару, как она заказывала продукты и составляла меню на завтрашний день.

Женщина теряла терпение.

- Ну что ж, мой рабочий день окончен. Может быть, поговорим завтра? – ехидно произнесла она.

Урок пошел на пользу. Тон стал посдержанней.

- Нас посылают на пять лет, но с условием. Нам срочно нужен ребенок, семья из трех человек! Я давно не могу иметь детей, знаете, была такая операция... - Мадам замялась. - Мы отказались в свое время от Андрея. Но мы отказались от него на время. Мы расходились, чтобы получить квартиру, обустроиться…

- И поэтому вы не разу не навестили его! За столь долгий срок! – Ярость Анны выдавал едкий тихий тон ее речи.

- Нет! Но вы понимаете…

- Не понимаю! Но если Андрей вам нужен, я не смею препятствовать!

- Но он не хочет!

Анна, ошарашенная, уткнулась в бумаги. Шикарно разодетая пара начинала ее серьезно раздражать.

- А вы не спросили его, почему он не хочет?

- Ой! Только не надо читать нам мораль! Будет тут всякая из себя ставить!

- Андрей говорит, тут ему лучше. Но там условия. Дом. Пляж. Образование. Теперь мы можем дать ему настоящее образование! Теперь у нас есть деньги! – Ровно, не обращая на скандальную жену внимания, сказал мужчина.

- Из-за денег вы сначала бросили его, из-за денег теперь хотите вернуть. Но он не игрушка, которую можно закинуть на чердак, а потом достать через много лет. - Анна сложила бумаги аккуратной стопкой. - Короче, без согласия Андрея я ничем не смогу вам помочь!

- Хорошо! – Отец тоже был не в восторге от всего происходящего и поморщивался. - Андрей – мальчик категоричный. Можно ли тогда у вас усыновить какого-нибудь другого ребенка?

От такой небывалой наглости едва не перевернулись мозги в голове. Анна встала и открыла дверь.

- Вряд ли кто-то захочет поехать с вами. Весь дом уже наверняка знает, что вы – родители Андрея и что вы за родители!

На пороге вдруг появилась Олечка. Она просяще смотрела на Анну Николаевну.

- Оля?

- Я! Я хочу во Францию!

***

Уже неделю завывал холодными ветрами март. Снег то таял, то замерзал, укрепляя корку наста. Сквозь серый нежный скелет лиственных деревьев таращились черными глазницами вороньи гнезда.

Виталя Строкин после занятий любил бродить в окрестностях монастыря, насвистывая что-то себе под нос. Его «друзья по банде», увлекшись раскопками подземного хода, не обращали на эти уединения никакого внимания. Они искали клад.

- Юрий Иванович! Приглядывайте за мальчиком! – сказала однажды Анна Николаевна. - Что-то у меня сердце не на месте, когда он один в лес уходит…

- Так надо запереть.

- Ну зачем же? Ребенок только свободу почувствовал…

…И действительно, неожиданно подаренная судьбой свобода его очень устраивала.

Виталя всегда делал один и тот же круг и оказывался у застывшего озера, чтобы посмотреть на солнце, красным диском погружающееся в голубой заиндевелый лес. В те минуты подо льдом, в причудливых лабиринтах и полых арках, словно бы гулял холодный розовый ветер. Виталя любил заглядывать под лед, в снежные сказочные сады Черномора, и мечтать о подледных путешествиях в этих пористых пещерах и тоннелях, манящих тайной гармонией и неразгаданной неземной красотой…

Что-то непонятное в последнее время происходило с ним, с Виталей. Он скучал по Анне Николаевне. Быть может, дети чувствуют особое к ним отношение, а может, давал о себе знать переходный возраст. При встречах с директором он то краснел, то непонятно откуда взявшаяся задиристость заставляла его проявлять свое самоутверждение. Но Анна только раз обратила на него внимание. Когда утром, закрывая покрасневший нос, Виталя в ожидании пробежки подпрыгивал на месте. «Нос опять греешь, Умка?» - сказала она, так непосредственно улыбаясь, как будто всю жизнь была его лучшим другом. Сказала так, невзначай, тем не менее он оценил ее внимание без подчеркнутой наблюдательности за ним.

Он бродил по весеннему лесу, и она представлялась ему маленькой Дюймовочкой, сидящей в цветке. Хрупкой и прекрасной, с нежным голоском, напоминавшим звуки ветра в звенящих льдинках бесконечных арок вымерзшего озера. «Нос опять греешь, Умка… Умка… Умка…» - смеялись льдинки, раздавленные под ногами. Сугробы снежными перинами приглашали прилечь… Молочное застывшее озеро… Сахарные берега…

Быть может, поэтому он так часто приходил сюда. Вечерами он засыпал с одной похожей мыслью: «сегодня я три раза увидел ее!», или «сегодня я один раз увидел ее», или, в отчаянии, «я не видел ее сегодня!». За день он по нескольку раз делал круги с этажа на этаж, чтобы пройти мимо кабинета директора. Это и была его тайна, которую он и не собирался никому открывать! Ему казалось, что Анну любят все! А он – лишь мелкое ничтожество, недостойное даже ее взгляда, и если он ребятам расскажет о своих смятениях, его просто поднимут на смех!

Примерно с такими мыслями разгуливал Виталя и сегодня, сначала осторожно по «крышам» хрупких замков у берега, потом вглядываясь в голубую чистоту толстого льда. А когда солнце скрылось за голыми деревьями, решил вернуться в «Виолу» и направился напрямик через озеро.

Последнее, что он услышал:

- Осторожно! Там полынья! - Юрий Иванович мчался по лесу, проваливаясь по полушубок в снег.

Секунда – и Виталик оказался в воде, которая обожгла его холодом.

- Ай… - только и успел вымолвить мальчик, но руки в самозащите уже цеплялись за обломки льда.

Хороший пловец, он был уверен, что скоро выберется, но одежда и зашнурованные ботинки тянули вниз. Левую ногу передернуло судорогой, а лед по краям все обламывался и обламывался. Отдав силы в первые секунды на испуг, мальчик даже не кричал. Полынья разрасталась. Вода обернулась не белым молоком, а черной, глухой бездной смерти.

Юрий Иванович уже скользил по льду, захватив по дороге жердину. Два раза Виталькина макушка всплывала на поверхность, прежде чем тот добежал до проруби. Виталик, уже совсем замерзший и обессилевший, одними глазами звал на помощь…

- Держись! – Юрий Иванович протянул ему конец жердины и выволок уцепившегося мальчишку на лед.

Ветер, как назло, усиливался. Ядовито-розовое небо на западе предвещало похолодание. Но Виталька уже не чувствовал холода. Засыпая, он летел по причудливым катакомбам Снежной Королевы…

- Идти сможешь? – Юрий Иванович тряс его как грушу.

- Не-е-е, - прошептал Виталик и потерял сознание…

… - Анна Николаевна! Бегом! Скорее!

- Что?

- Там. Виталя. Замерз. Юрий Иванович из проруби вытащил…

Анна вбежала в медицинский кабинет, где на кушетке в скрюченной от воды и ветра одежде лежал бледный мальчик. На его щеках уже не таял снег. Рядом стоял Юрий Иванович, старый щупленький человечек. Воротник его полушубка, как в хрустальных горошинах, был весь в слезах. Слезы текли по его покрасневшему обмороженному лицу.

- Вот, принес, - сказал он виновато.

- Поздно, Анна Николаевна, пульса нет. Он умер. - Медсестра зачем-то держала в руке шприц…

- Звони в реанимацию! В «Скорую»!

- Бесполезно! Он уже час не дышит!

- Да сделай же что-нибудь! – Анна снимала с мальчишки жалящую одежду. - Ты же медик! Ты же клятву Гиппократа давала! Ну! Он же теплый еще!

- Люди не остывают так быстро, Анна Николаевна! Возьмите себя в руки! Я могу позвонить только в морг…

- Подожди в морг! Виталя! Ты слышишь меня?! Ну! Не уходи! Я с тобой! Что вы смотрите? Принесите мне два, нет, три одеяла! Быстро!

Из соседней спальни мальчишки мигом притащили несколько одеял.

- А теперь все марш из кабинета!

Анна раздела Виталика полностью. И скинула с себя пиджак. Сильными резкими движениями она начала делать искусственное дыхание, но все попытки оказались тщетны. Мальчик синел на глазах.

- Подожди! Еще не все потеряно! – Анна перепробовала все нехитрые способы: растирала кончики пальцев спиртом, укутывала его…

Но уверенность покинула ее, и на смену пришло отчаяние. Нечеловеческий всплеск энергии огненным протуберанцем породил дикий крик:

- Не-ет! Я не отдам тебя! Вернись! Слышишь?!

Столпившиеся возле дверей виольцы вздрогнули от неожиданности. И каждый в этот момент захотел помочь. Во всех глазах светилось только одно – стремление спасти…

Медсестра закрыла собой проход:

- Туда нельзя!

И дети, свято веря во всемогущество Анны, застыли в тревожном ожидании.

Анна, не осознавая, что делает, легла рядом с мальчиком, обхватив его остывающее тело руками и ногами, и, приложив лоб ко лбу, стала в исступлении шепотом не то просить, не то молиться, приказывая и грозя смерти, которая холодила ее и не отпускала жертву:

- Не бойся, милый, я с тобой! Сейчас ты согреешься. Моего тепла хватит на двоих! Отдай мне свой холод! Возьми мой жар! Возьми любовь мою! Отдай мне свою боль! Отдай боль! Уходи, Смерть! Он мой! Я сильнее тебя! Потому что я – Солнце! Большое горячее Солнце! Мои лучи рассеют тьму!

И действительно, руки ее пылали. Лоб покрылся испариной. И казалось, плавилось от отчаяния сердце! Анна закрыла глаза, и увидела черную стену, как бы во сне. Упершись в нее всеми фибрами души и мозга, она стала отодвигать ее дальше и дальше и вдруг оказалась подо льдом. Холодный розовый вихрь блуждал в причудливых лабиринтах… «Опять нос греешь? Умка… Умка… Умка-а...» Она почему-то была одета в теплый солнечный ветер, напоминающий абрикосового цвета одежды, живым коконом трепещущие на ней. Мысль ее торопилась и искала то, зачем пришла в незнакомый хрустальный город.

Наконец, она увидела мальчика, который сидел, совсем голый, на льду и не дышал. Глаза, как у мраморной статуи, были вроде бы и открыты, но в мертвенности камня не было дыхания. Не было жизни в его успокоенных руках.

- Дыши! – приказала Анна, положив ему золотистую загорелую руку на лоб.

Он вздохнул прерывисто, но глубоко.

- Дай мне руки и вспомни самое дорогое, что ты оставил на Земле…

- Я вспомнил, - сказал мальчик.

- А теперь посмотри на меня! - Анна открыла глаза, она давно держала Виталика за руки. - Ну?!

Ресницы вздрогнули, и Виталик устремил блуждающий, туманный взгляд на потолок.

- Уф! Ну наконец-то!

Анна встала, укрыв мальчика еще одним одеялом.

- Я люблю тебя, - тихо произнес он. - Мама…

- Ну, напугал ты меня, парень!

Анна, пошатываясь, отворила двери настежь, ей не хватало воздуха… «Поскорее бы выпал снег, стало бы теплее», - подумала она.

- Ну, что? – выдохнула толпа.

- Ему бы бульона горячего, куриного… И чаю… мне! – Она не села, а упала на стул, опустошенная, как после долгого рыдания.

Глазами она нашла медсестру, удивленную до смерти.

- Вы совершили чудо! – пролепетала рослая красивая медсестра, поправив очки.

- Не болтайте ерунды! Просто он замерз, а теперь отогрелся… Ты была права, - вдруг добавила она, перейдя на «ты», - «Скорую» действительно не надо вызывать. Пиши!

- Что?

- Заявление об уходе…

***

- Я пришел поблагодарить вас за сына…

Анна сразу узнала Строкина. Но как же он изменился! Зубы, разноцветные, как морские камешки, подались вперед, волосы почти наполовину выпали, глаза водянисто и скучно выглядывали из-под опавших бровей.

«Если бы он был оленем, ему уже давно нечем было бы жевать. - Глупая мысль не рассмешила, а скорее огорчила ее. - Хотя, олени не ходят в нетрезвом состоянии!»

- Он рассказал мне... Ну, эту историю с купанием…

Анна молча отложила бумаги.

- Я хотел еще спросить, - обескураженный равнодушием собеседницы, продолжал Строкин, - долго ли будет длиться его заточение?

Виталик выступил вперед, загораживая отца:

- Не слушайте его, Анна Николаевна!

- Замолчь! Когда старшие разговаривают! – вскинулся Строкин.

Мальчишка покраснел, но продолжал тянуть отца за рукав.

«Слишком дорого он мне обошелся, чтобы я его тебе так просто отдала. Отдать его тебе – все равно что опять на помойку выбросить!»

- Па! Ну дай хотя б закончить среднюю школу!

- Будешь ходить в нормальную! – Строкин вытолкнул сына за дверь. - Мне сказали, вы понимаете людей и идете им навстречу. Так сколько вам нужно, чтобы вы оформили документы?

- Очень немногое. - Анна встала и подошла к окну. Поведение Витали не заставляло сомневаться, что дом и назидания несостоявшегося родителя и есть для мальчика заточение. Домой возвращаться Виталик, по-видимому, не хотел. Ну что ж. Ничего нет проще, как растянуть этот процесс в нашей системе как можно дольше. А там видно будет…

- Во-первых…

- Ах, во-первых!..

- Да, во-первых, по долгу службы, - Анна уже не сердилась, - мы должны проверить бытовые условия вашей семьи, достаток, окружение, работу, привычки родителей…

- Да эта волокита протянется на целый год! – сразу разозлился Строкин. - Я вам предлагаю более короткий путь! - Он положил на стол толстый бумажник.

- Во-вторых, - не обратив внимания на красноречивый жест, продолжала Анна, - еще не до конца истек срок за содеянное преступление.

- Да какое же это преступление! Вы подумайте сами! Виталик! Закрой дверь!

- И третье, не последнее, заметьте: требуется согласие вашего сына.

- Его никто не спрашивает.

- Короче, - проигнорировав последнюю реплику, продолжала Анна, - я советую вам оставить все как есть. Волокита, действительно, продлится долго. Не тратьте попусту нервы. В этих стенах он окончит школу и получит образование. Я не хочу пускать вам пыль в глаза, рассказывать небылицы, но пусть Виталик сам покажет вам «Виолу» и условия в «Виоле». А через час приглашаю вас отобедать в нашей столовой. Мы продолжим нашу беседу через час, - повторила Анна, посмотрев на часы, - извините. - И, показав кучу бумаг, опять села за стол.

Строкин направился к двери.

- Постойте, заберите это. Вы забыли…

- Но это вам…

- Заберите, - повторила Анна мягко, но в то же время властно, угрожающе. И, закрывая за ним дверь, произнесла с укором: - Я детей не продаю.

***

Напускная важность Строкина быстро прошла, когда он с сыном обошел «Виолу». Так уютно и по-домашнему жила она, эта детская обитель. Новые пристройки через стеклянные потолки обогревались солнцем, зимний сад радовал обилием и разнообразием свежевымытых, благоухающих чистой землей и свежестью растений.

Каждая новая комната, спальня, кабинет отличалась чем-то своим, детским, непосредственным, увлекательным. И дня не хватило бы рассмотреть все рисунки, прочесть стихи, что прикалывали ребята к одной из стен. А цех по изготовлению сувениров вообще потряс Строкина! Но сын увлекал его дальше и дальше, в сверкающий голубым кафелем бассейн, в зеркальную библиотеку, в кабинет астрономии, где на всю заднюю стенку распласталась звездная карта неба, - если выключить свет, а звезды зажечь, то они горели желтыми, красными и белыми точками… Виталя показал отцу и раскопки своих товарищей на территории монастыря.

- Черт! Как неудобно получилось! - почесал в затылке Строкин.

- Па, я же тебе говорил, не надо! – Виталик тащил его теперь в столовую.

За обедом отец начал разговор, виновато поглядывая на Анну:

- Вкусно! Особенно с морозца! Ух! Даже мясо плавает! – Он с удовольствием прихлебывал борщ.

- У нас не воруют.

- Да ну?! И вы что, вместе со всеми так вот и едите? А? Директор…

Виталя толкнул отца в бок.

- Иногда заказываю чай прямо в свой кабинет. Да, Виталя? Вот он знает.

Картофельное пюре с отварной курицей и салат, нарезанный меленько; абрикосовый компот и булочка – обычный детдомовский обед – привели в восторг старого чревоугодника.

- А меня вы не хотите к себе взять? Я тоже сирота!

Анна засмеялась, заставив задуматься Строкина.

- Мне ваше лицо, извините за банальность, кажется очень знакомым!

Виталя опять подтолкнул родителя, стыдясь и извиняясь взглядом за него.

- Да перестань меня толкать, компот прольешь! Я действительно вас где-то видел… Вы очень похожи… Вот только никак не могу понять, на кого…

«На Нефертити», - хотела сказать Анна, но передумала.

- На всех женщин. У меня два уха. Два глаза. И один нос, - повторила она дежурную шутку своей матери.

- Вы - дочь Ольги?! – Он отодвинул недопитый любимый компот. – Вы – дочь Ольги! Виталя! Знаешь, она была очаровательной девочкой! Да-а-а!.. И к вам время немилосердно!..

Виталя вновь толкнул его в бок.

- Да, летит время, - поправился отец, допил-таки свой компот и отсел от сына, чтобы тот его опять не пихнул. - Я вот овдовел - лет десять как… А вы, простите, не замужем?

- Это к делу не относится. Так что вы решили насчет Виталика?

- Мы решили, что он остается здесь!

Виталик улыбнулся им так радостно и лучисто, что Анна невольно залюбовалась им.

…Через неделю на счет «Виолы» была переведена большая сумма денег без подписи, но Аннушка знала, чей это жест.

- Ну что ж, от подарочков не отказываемся, - улыбнулась она. - Если попробовать дать еще несколько концертов на Арбате, можно будет свозить детей к морю в Геленджик. Походим по горам, съездим в дельфинарий. Лето в средней полосе обещают холодное, а на солнышке их прогреть ой как надо бы!

Но пока это оставалось только мечтой.

***

Ансамбль давал концерт на старом Арбате для пожертвований в детский дом.

Анна пела песню о городе-мегаполисе:

«В этом угрюмом городе

Мало тепла и света.

В этом угрюмом городе

Люди себя продают.

Кто за одежду модную,

Кто просто за сигареты.

Миф меняют на молодость,

А старость на рабский труд».

Родители Андрейки бросили в ящик толстый сверток с валютой. Мадам все-таки пробрало.

«Спрос на товар немалый.

За обороты лени

Ум, и талант, и руки,

И совесть свою губя…»

Мадам глядела на своего ребенка, играющего на гитаре, и вытирала украдкой намокшую тушь с ресниц.

«Кто-то торгует телом,

Кто-то свободным временем.

Так за улыбку детскую

Я продаю себя…»

- Эта девочка, которая поет, тоже детдомовская? – спросил ее холеный паренек.

- Нет. Это их директор, - ответила женщина и, взяв новоиспеченную дочь Олечку за руку, растворилась в толпе. Паренек удивленно пожал плечами. А над Арбатом долго еще звучала песня, никак не отпуская от себя:

«И в суете завязнув,

Жизнь - кто оптом, кто в розницу -

Мы обменяли на ветошь

Или бесовский вальс.

Вновь из-за туч взлохмаченных

Выйдет больное солнце,

Выйдет и снова спрячется,

Чтобы не видеть нас…»

***

Авиакомпания являлась спонсором Виолы, поэтому 1 июня, когда закончились школьные занятия, посадив свою многочисленную семью в самолеты, не забыв прихватить персонал детдома, сынишку, бабу Аню, запас провизии для тысячи человек на несколько дней, на всякий случай и белье, Анна Николаевна отправилась в Геленджик. Большую трудность составляло только перевести месячное гособеспечение в сухой паек, наличные деньги и чеки. Помог Александр Васильевич…

…Начальник пансионата запросил баснословную сумму, раза в три больше той, о которой договаривался с Анной по телефону. Когда же она стала возмущаться, молча показал новые расценки. Ничего не поделаешь – инфляция! Разочарованию педагогов не было предела, но Анна, оказавшись с детьми в такой дали, под открытым небом, не раскисла, не потеряла рассудка, не повернула обратно. Объяснив детям ситуацию, она приняла решение пока позавтракать сухим пайком и поскорее найти какую-нибудь крышу. Быстрота ориентировки без поспешности и опрометчивости помогли ей распределить рюкзаки, выстроить команду по группам и сделать вместе со своим «войском» два небольших перехода по горам до Кабардинки. Найдя первое объявление «Срочно требуются», оставив детей возле ворот лагеря, она пошла на прием к его директору.

Детдомовцы с восхищением разглядывали экзотические растения и корпуса пансионата.

… - Вам нужны работники?

- Да. Сезон открывается через месяц, а вы сами видите, во что превратили пансионат за зиму дожди и туристы. Корпуса требуют ремонта, а главное – уборки. Пляж размыло, забор своротили, да и растения необходимо постричь. У вас есть такие способности?

- Да, конечно!

- Что конкретно вы можете?

- Все, - Анна положила на стол объявление с длинным списком работ. – Оформляйте на все виды услуг! Нас много. За месяц мы все отремонтируем, наладим, пострижем, только выделите нам место для сна и приготовления пищи. Какую сумму составляют наши оклады?

Директор удивленно назвала сумму, с недоумением глядя в глаза Анны.

- Сколько у вас свободных штатных единиц?

- Около двадцати пяти. Вы что? Собираетесь работать за всех?

- Вот именно! Оформляйте договор!

Директор пансионата задумчиво провела рукой по волосам:

- Документы какие-нибудь у вас имеются?

- Детский дом «Виола». - Анна показала и документы, и остальные бумаги.

- Вы что? С ума сошли? Да вы – авантюристка! Тысяча человек! Да еще детдомовцев! Они мне за два дня камня на камне не оставят!

- Ну хорошо. Дайте нам испытательный срок! Две недели. Если вам не понравится наша работа – мы заплатим за нанесенный ущерб! - Анна показала чек с приличной суммой.

- Даже не знаю… О, господи! Цыганский табор! Невиданное дело! – заглянув в окно, воскликнула она. - Я даю вам три дня!

- Договорились! – Анна подписала наскоро составленный договор, понимая, что дети давно устали и их пора кормить.

Через пятнадцать минут повара уже освоили новую кухню.

Анна, построив свою команду, держала речь:

- Виольцы! Я поздравляю вас с началом заслуженного отдыха! Мы давно мечтали о поездке на море, и наша мечта сбылась! Но, к сожалению, денег наших не так-то уж много. Если мы просто будем отдыхать в пансионате, с которым договаривались, нам их хватит на три дня. Но есть и другой вариант. Поработать немного эти дни. Тем самым мы убиваем сразу нескольких зайцев. Во-первых, у нас есть крыша над головой. Во-вторых, заплатив только за электроэнергию, у нас хватает денег, чтобы прокормиться здесь почти месяц, ну и если мы к тому же что-то заработаем, мы потратим деньги на свое усмотрение. Вы уже не маленькие и сами должны понимать, кто может себе позволить отдыхать в таких пансионатах. Уж, конечно, не детдомовцы. А дети зажиточных родителей, которые в состоянии заплатить за всю эту роскошь. Мы с вами привели в порядок «Виолу». Так неужели же мы не сможем привести в надлежащий вид эти прекрасные постройки? Работы здесь немного. Только убраться и слегка подремонтировать. И, конечно, вы понимаете, что нас пустили в пансионат не для того, чтобы мы разнесли его и не оставили камня на камне, а чтоб навели в нем порядок и подготовили все для других детей. Кроме того. Нам дали испытательный срок – три дня. Но, если вы не подведете себя и меня и будете делать все, что я вам скажу, мы пробудем здесь месяц!

Дети запрыгали от радости.

- Первая просьба к детям начальной школы и учителям. На вас в течение всего пребывания на море лежит уборка территории. Пятые и шестые классы – ремонт беседок, покраска, чистка туалетов. С седьмого по одиннадцатый классы – в моем распоряжении: ремонт корпусов, столовой, зала, пляж, с 11-ти до 16-ти, остальное время – отдых, море, горы и прочее…

…Любовь Ивановна, директор, многое видела на своем веку и сомневалась, конечно, в том, что у маленькой хрупкой Анны получится вообще что-нибудь. Про себя она решила впустить их в пансионат из одной жалости и отчасти из-за гарантии, данной ей в случае порчи имущества… Но в первый же день начала удивляться рациональному распределению сил – как в улье или муравейнике. Казалось, никто не торопится, но в первый же день работнички со всех закоулков понасобирали весь мусор в четыре большие кучи, вычистили туалеты, покрасили беседку, два раза поели, да еще и ее угостили, и стройными рядами с песней пошли на море.

Любовь Ивановна сидела, обалдевшая, на вымытой лавочке и улыбалась:

- Если так дальше пойдет, они мне за три дня всю работу сделают! – И, уже с удовольствием, добавила: - Ить ты ж - цыганский табор!

…Конечно, виольцы умели плавать! Но море приводило их в неописуемый восторг. В еще холодных пенных волнах, не до конца прогретых летом, вытянув ноги, визжали от счастья, не боясь, что их одернут или заругают. Стихия волн все равно с ревом и брызгами заглушала эти порывы ребячьего визга! С удовольствием ныряли они с пирса, играли в ляпки, и их неизменные педагоги, помолодев, тоже играли и плескались с ними, не ограничиваясь ни в эмоциях, ни во времени.

Анне же удавалось сполоснуться в море больше других. Утром, когда все еще спали в сиренево-розовом теплом мареве; днем, после работы, с остальными группами. И ночью, с несколькими смельчаками, лежа на волнах и глядя на звезды… Виольцы, как муравьи, обследовали бухту Кабардинки, пляжи санаториев, парки… Группами совершали они переходы и до Геленджика. Приученные ухаживать за растениями в «Виоле», они не топтали газоны, поливали нежные розы в парке.

15 июня последние работы были завершены, и Анна получила деньги за проделанную работу. Любовь Ивановна разрешила им оставаться еще десять дней, если они так же бережно будут относиться к имуществу пансионата и наводить чистоту. У Анны появилась возможность свозить детей на разные экскурсии…

Плыли, нет, летели незабываемые дни для ребят. Павлушка отщелкал тридцать пленок. У каждого уже был пакетик с сокровищами: найденными на море камешками, ракушками, шишками, засушенными цветами…

Анна делала невозможное, правдами и неправдами договариваясь с оптовиками на рынке, доставала доступные фрукты, по возможности разнообразя меню. С непривычки, конечно, все это было сделать сложно, ведь раньше только стоило набрать номер телефона, и база привозила детдому все сама. Учитывая съестные запасы, привезенные с собой, она сразу все деньги поделила на тридцать, чтобы узнать, какую сумму она может потратить на продукты в день. Работа с ремонтом ее не пугала. Вставая утром с лучами солнца, она мучилась только одной мыслью: «А чем кормить завтра? Чем кормить?» Но и эта проблема решалась к вечеру. Безоговорочно подчинялись учителя, исполняя любое слово своей «полководицы», понимая шаткость своего положения, да и дети вели себя на удивление послушно, они бы могли утереть нос любому интеллигентному ребенку, отдыхающему со своей мамашей на море. Один раз Анна выделила каждому часть их заработанной суммы для покупки каких-нибудь безделушек. Василинка купила себе черный поясок, Павлушка – надувной мячик, Виталя – красивую рамку для фото.

Особенно Анну радовало то, что Алешенька подружился с ребятами, которые учили его плавать, строить из песка замки и петь хорошие песни. Шустрый Павлушка собирал иногда бутылки и сдавал их, покупая для Алешки мороженое в шоколаде. Они были чем-то похожи, эти два мальца: такие же вздернутые носы, такие же ямочки возле губ, только у одного белые кудряшки и синие глаза, а у другого – черные: и глаза, и кудри.

Полные впечатлений, возвращались они в Москву. У каждого ребенка был дорожный паек. Из Геленджика по переговорной линии Анна сделала заказ продуктов на следующий день. Денег не осталось ни копейки.

Анна мечтала, что сядет в самолет, поглядит на облака, расслабится. Но ей было не до этого, в голове крутились картины летнего «отдыха» - бесконечные гонки… гонки… Когда Алеша заснул, бабушка ей прошептала:

- Ну ты и авантюристка! – И любяще покачала головой.

- Фу! – выдохнула Анна. - Мне нужен отпуск!

***

Дни в «Виоле» расцветали один за другим. Радовали или огорчали дети. Возле глаз Анны появились новые морщины…

- Где ребята?

- Не мешок с золотом! Не украдуть! – Тетя Маша в детдоме являлась главной дежурной над всеми дежурными.

Анна нашла ее в столовой небольшого подмосковного вокзала. Та, как коршун, сидела нахохлившись в углу и выглядывала остатки пищи. В тот день ей не везло. Люди сами попадались какие-то голодные и съедали все без остатка, а то и брали с собой. Анна долго наблюдала за ней, она – за Анной. Вернее, за ее бутербродом. Наконец старушонка решилась подойти. Села рядом. Один глаз у нее плакал, другой – нет, а вид был не столь несчастный, сколько комичный.

- Ты эт-то доедать будешь, аль нет?

Анна улыбнулась:

- Ну, вообще-то, грех выбрасывать.

- А не хочешь, так я лучше собаке отдам…

Анна протянула ей остатки. Старуха отвернулась и засунула их в рот. Анна рассмеялась:

- Хороша собака!

- Собака она и есть, бродячая, вот так-то! - И старуха вернулась в свой угол. Анна подошла к ней и села рядом.

- Че? Пожалела ли, че ли?

- Ну вот еще, жалеть тебя… У меня для тебя работа есть.

Юродивая горбатая старушка оказалась на редкость «востроймной», смешливой и невероятно работоспособной. Хотя сама она вроде бы ничего и не делала, зато дети были у нее как шелковые. А отвечала она в «Виоле» за чистоту. По сути, проверяла дежурный класс, мытье панелей, полов, столовой, лестниц. Комнатку, где раньше лежали швабры и тряпки, она оборудовала под свою квартирку. Поставила тюфячок, застлала его «казенными» простынями. Тут она навсегда и прописалась. Тепло, светло, сытно, можно в холле телевизор глядеть, да еще и деньги дают «ни за что». Тетя Маша под конец жизни обрела счастье и покой. На заработанные деньги она покупала леденцы и угощала любимчиков, или тех, кто отличался, по ее мнению, на уборке. Ее любили все. А она запанибратски могла любого протянуть вдоль спины мокрой тряпкой. А еще она на своих коротеньких ножках могла носиться за ребятами и ругать их всякими смешными прозвищами. Больше всех она любила цепляться к Павлушке, подначивая его при каждом удобном случае. К примеру, утром: «Во зубы-то как начистил, негритосина, опять пасту казенную изводишь?!» Или, когда тот драил стены: «Тщательней, тщательней, чумазенький!» Или спрашивала наивно: «А чей-то тебя Павлухом обозвали, а не Забаром каким?» - «Так я же, тетечка Машечка, русский!» - «Отчего же у тебя мордасан такой цыганский?» - «А то ж, тетечка Машечка, что я ж и цыган тоже!» - «А как это?» - «А мамка у меня русская была!»

А еще она любила подслушивать уроки директора, особенно, когда та читала стихи.

- Я тоже в детстве грешила стишками, - призналась она Анне Николаевне. - Думала, поэтессой буду! Хоть коту под хвост выросла, но прославлюсь, как ас Пушкин! Напишу, бывало, про осень, про мокрые листья на асфальте, и баушке своей прочитаю. А баушка моя, покойница, Царстие ей Небесное, та-акой ценитель была! Хе! Хе! Хе! Как, говорю, баушка? Нравится? Нравится, нравится, говорит!.. Ой! Согрешила я с тобой! Ой! Солоха старая! Ой! Чей-то я развеселилась! Ой, не к добру!

- Почему не к добру, тетя Маша? – удивилась Анна.

- Да не к добру старикам смеяться! Не к добру - и все тут!

Сказала, как накаркала…

Глава двадцатая. ГОРЕ

В столовой играли «Порыв» Шумана. Мятежные аккорды разлетались по всем этажам детского дома.

- Анна Николаевна! – Марина изменилась в лице. - Ваш сын погиб. И бабушка Анна Васильевна при смерти...

Из рук выпал учебник.

- Марина, продолжите, пожалуйста, урок.

Она выбежала из «Виолы» и понеслась через парк, по знакомым тропинкам, и вскоре оказалась у дома.

«Ваш ребенок погибнет в пять лет…» - Голос Миши преследовал ее в шелесте листвы, в «Порыве» Шумана, в рваных скачках ветра… Лихорадило от этой музыки. Чертовщина какая-то!

«Где? Где?! Как? Как?!» - Каждая ступенька, как враг, вставала на пути.

«Кому помешал мой ребенок?» - Сердце то стучало быстро, то почти останавливалось вовсе.

«Смерть все-таки посмела перейти порог моего дома…» - Она, наконец, добежала до знакомой двери.

В окружении соседей и незнакомых людей в светло-зеленых халатах «неотложки» полулежала в кресле баба Аня. Рядом валялась забытая крупорушка…

Аннушка остановилась на полпути, поняв без слов, что бабушка уже мертва.

- Где мой сын? – еле выдавила полуживая женщина.

- Его увезли. Он упал с крыши. Несчастный случай. Его увезли в морг. Вернее, все, что от него осталось, - спокойно сказал чужой человек. - Вы в состоянии оплатить расходы?

Анна бросилась к окну и увидела на асфальте кровавую кляксу.

Она осела в обмороке.

Закружились в голове радужные круги… И вдруг Анна оказалась у зеленого луга. Бабушка Аня и Алешенька сплетали венок крестообразной формы. Они улыбались яркому солнцу. Анна рванулась к ним. Но полукружье тьмы невидимой стеной отделяло ее от яркого луга. Зеленые руки тянули ее обратно в темноту. Анна сопротивлялась и вдруг почувствовала резкий запах нашатыря.

***

После обряда погребения Анну оставили одну.

Она сидела почерневшая, без слез.

От теплой земли исходил видимый, изменяющий пространство, воздух.

- Что же это? – Анна села на колени между двух могил. – Прости меня, мой мальчик, не уберегла я тебя. Не уберегла. Я украла тебя у судьбы. И она забрала тебя снова. Через боль ты появился на свет и ушел через боль… Господи! Как же ты попал на крышу?!

Она разглядывала свою ладонь, где-то там ища ответ, почему же ее сын должен был погибнуть в пять лет…

- Может, это подарок злого гения, которого не пригласили на крестины? И ты должен был в пять лет уколоться о веретено? Ты не умер? Нет?

Анна прислушалась.

- Нет! Нет! Нет! – зашептала тишь обезлюдевшего кладбища. Пар над свежими могилами искажал мир.

- Ты только спишь? – продолжала сходить с ума Анна. – Теперь ты знаешь, кто твой отец. Мертвые знают все!

На том же кладбище сиротливо стояли кресты на могилах Шур Шурыча и Димки. Но Анна не могла даже представить себе, насколько их смерти и ее жизнь могут быть связаны между собой…

- Как жить мне без тебя, мой мальчик?! – Упав между двух могил, она обхватила их руками, как раненая птица. - Как жить мне без вас обоих? – простонала она. – Бауш? Как?!

***

После кладбища она пошла в собор, желая покаяться. Но каяться было не за что. В канавке, заросшей зелеными цветочками, отражалось великолепие высоких сводов и бездонное голубое небо. Анна недоуменно разглядывала золоченые купола, пока не заслезились глаза.

Сомневаясь, что утихнет боль, она медленно открыла тяжелые двери. В соборе давно шла служба. Пел народ, внимая хорам. Горели свечи. Слов песнопений Анна не могла разобрать, да и не хотела. Стройная музыка точно продолжала диалог, но пела о чем-то своем, выражая непостижимую и трепетную жизнь духа…

Воск стекал со свечи на руки. Хор пел. Сотни огней мерцали возле икон. «Икона – окно в мир Бога... Каждая зажженная свеча – это душа, разбуженная для молитвы», - вспомнились ей давно забытые обрывки фраз. Справа и слева старушки шептали о прощении и вечной жизни.

Анна поставила две свечи за светлое место Анны и Алексея. Как странно прозвучали эти слова, «Анны и Алексея», как будто она молила за живых, а не за мертвых…

Выходя из храма, она заметила странного старика у ворот, а по сути – просто перехватила взгляд.

От серой, старомодной, видавшей виды одежды шел неприятный запах. Ботинки, непонятно где нашедшие грязь, просили каши. Совершенно белые кудри безнадежно спутались в его бороде. Но вот что было в нем совершенно необыкновенно и странно – это глаза.

Глаза – как абсолют! Как белый свет, который вмещает в себя все цвета, отражающий ручей, и деревья, и небо, и солнце, и золоченые купола…

- Подайте на пропитание… - Старик как бы и не просил вовсе, просили только слова, произнесенные перекатистым низким басом. От пения таким тембром лопаются стаканы, а в людях бездарных рождается не то зависть, не то благоговение… Старик, пытливо шевеля кустистыми бровями, с интересом изучал Анну, почти гордо, но в то же время и себе на уме, лукаво и вместе с тем не нагло. И не теряя чувства собственного достоинства.

- Подайте…

Анна остановилась. Она поняла, чем же еще так странен этот странник, божий человек. Прося милостыню, он улыбался! Одними вселикими глазами! Он как бы и не просил вовсе, а лишь напоминал о том, что рядом с ее несчастьем живут люди еще более несчастные; что кроме сытых есть голодные; кроме имущих есть неимущие; кроме деловых – прибитые горем совсем до земли; кроме тех, у кого сильная спина и быстрые ноги, есть сгорбленные старики, у которых осталось сил лишь протягивать руку и мудро улыбаться одними глазами на суету людскую…

Анна достала все деньги, что у нее оказались при себе, и положила их в ладонь, скрюченную ревматизмом.

Она шла и чувствовала, как дед смотрит ей вослед. И идти стало совсем невмоготу. И она обернулась.

На том углу, где стоял старик, сидела большая белая дворняга, улыбаясь солнечными глазами и, казалось, всем своим существом. Улыбались ее кустистые брови, улыбались усы, и уши, и каждая волосинка на ее тощем теле…

Анна пошла дальше. Но обернулась еще раз. Ни старика, ни собаки уже не было. Но Анне было не понять, почему ей казалось, что кто-то на нее смотрит… И улыбается…

***

Горе лишало Анну аппетита, радости, давило на плечи, тушило лучи солнца.

Анна бродила по пустой квартире, как привидение, иногда зажигая газ, чтобы подогреть кофе, но тот остывал, а женщина, так и не притронувшись к нему, снова зажигала спички. «Спички гаснут – милый тоскует» - глупая старая примета…

Долгими бессонными ночами она вглядывалась в свои рисунки. Теперь она понимала их, или ей казалось, что она их понимает. Вот этот – зеленый цветок страсти, который видела она, закрывая глаза в хабаровском поезде! Это цветок любви, который можно увидеть только закрытыми глазами, теряя место и опору от наслаждения и любви… А этот, с наполовину черным полукругом, - зеленый яркий луг, с крестом из цветов, и рядом два больших пятна, одно – бауш, а второе – Алешенька!

«Я верю в свет», - ясно прозвучали слова бабушки.

- Я верю в свет, - повторила Анна.

Третий рисунок выпал из ее рук. Это же горящий крест!

«Христуса сожгли на костре! Я видел, что сожгли!»

В дверь позвонили.

Анна в глазок увидела Мишу.

- Миша?

- Открой, я понимаю, тебе плохо. Анатолий – гад, конечно, он в таком состоянии!

- У меня нет никакого желания открывать тебе дверь. Иди. Я тебе не открою!

- Анечка! Я готов все для тебя сделать! Одно твое слово…

- Спокойной ночи!

Всю ночь Анна опять ходила из комнаты в комнату, механически включая и выключая свет. Ее давно ждали в «Виоле». Но она не готова еще вернуться к ним. Не готова. Она вспомнила, как бабушка учила ее играть в то, что все хорошо.

- «Виола» тяжела для меня. Я - как сосна в лесу, которая уже много лет держит упавшую на нее ель. Интересно, сколько мне еще скрипеть? Если верить Мише, - она опять взглянула на свою ладонь, - не долго!

Миша уже не первую ночь дежурил под окнами. Вот и сегодня он смотрел на силуэт любимой женщины, метавшийся по пустой квартире. По щекам его текли слезы…

Утром у подъезда она увидела его.

- Здравствуй, Миша. - Бессонные ночи сделали ее взгляд бесцельным и безжизненным.

- Можно я тебя провожу?

- Не мешок с золотом. Не украдут!

Но шутка прозвучала не смешно, и даже трагично.

- Я принес тебе деньги… На твою зарплату учительницы…

- Я так и знала, что ты приготовил для меня какую-нибудь гадость. Неужели так трудно оставить меня в покое! Разве ты не видишь, что я переношу тебя с трудом! Всегда! Почему ты появляешься в тот момент, когда ты мне особенно не нужен?! Прости, – добавила она сухо.

- Бог простит, - процедил сквозь зубы Миша, глядя вслед Анне.

«Я не выдержанна... Зачем я иду в «Виолу»? А вдруг и там я не смогу держать себя в руках! На Мишу зачем-то набросилась, как будто он виноват во всем. Мне надо срочно собраться. Ничего не хочется. Такое впечатление, что в моей оболочке брешь, и через нее уходит энергия и разливается вокруг меня. Или это кто-то большой и сильный играет со мной?..»

На работе ждала ее свекровь. Анна удивилась. Эту женщину ей довелось увидеть всего несколько раз…

- Анечка. Я пришла к тебе за помощью. Я знаю, что ты еще шесть лет назад ушла от Толи... - Свекровь достала платок и заплакала в него. - Но я прошу тебя как мать…

- Что случилось?

- Одна беда никогда не приходит. Ты разве не знаешь, что он совсем дошел?

- До чего дошел? Господи! Что там у вас еще стряслось?

- Он спустил все деньги! Весь банковский счет!

- Но это – его счет. Он любит выпить, девиц всяческих поразвлечь…

- Это серьезнее. Гораздо серьезнее. Последние три дня он вообще меня видеть не хочет. Говорит – его жизнь кончена, и недолго ему осталось… Это… Я боюсь даже говорить…

Анна возвращалась в бытие, постепенно вникая в смысл новой проблемы.

- Я думаю, это – наркотики. Он такой зеленый стал! Ты не заметила на похоронах? Какое у него ужасное лицо?

«Он что? Тоже был на похоронах? – подумала Анна. - Неужели я ничего не помню?»

Анна будто проснулась.

- Наркотики? – Набрала номер телефона. Длинные гудки… На том конце провода или никого нет, или никто не хотел брать трубку.

Анна сняла с вешалки плащ, тот выпал из рук. Свекровь подняла его и накинула на Анну.

- Ты помнишь Мишу?

«Мишу? Ха! Помню ли я Мишу! Да он как бельмо на глазу, всю жизнь не дает мне покоя!»

- Он по подземным коммуникациям инженер. Черненький такой. Я часто видела Мишу у Анатолия. Чует мое сердце – это он его споил!

Анна не любила сплетен и домыслов и теперь поморщилась.

- Я почему говорю, - заоправдывалась, уловив это, свекровь. - Когда Толя пьет, Миша не пьет, а только ему подливает. А в последний раз порошки какие-то ему давал. Я случайно видела. Анечка! Куда ты?

- К нему!

***

Дверь оказалась незапертой. В доме на всем лежал след разорения и запустения. Пыль сбилась по углам. По коридору вела не один месяц вытаптываемая дорожка грязных следов. Куда-то подевались ковры и мелкие вещи, подаренные им на свадьбу.

Возле бассейна сидел, укутавшись пледом, Анатолий. Он выглядел пьяным и подавленным, но когда увидел Анну, оживился и встал.

- Анечка! – Плед соскользнул с его отощавшего тела…

- Толенька! Что с тобой? – Анна обняла его. Анатолий заплакал. И Анна тоже впервые за долгие дни дала волю слезам.

- Я так долго ждал тебя!.. Ты пришла. Ты пришла! – Анатолий рыдал как ребенок. - А я без тебя, видишь, пропадаю. Чем дольше живу, тем яснее вижу черные, пустые строения сатаны повсюду. - Пьяные слезы текли ручьями по щекам. - Люди живут во лжи, прославляют ее, ей молятся, строят из нее заборы вокруг себя. Как мало цветов радости растет в их черных садах лжи! Как много лицемерных улыбок и пустых слов! Уже давно потеряна вера. И только удивляешься вдруг встреченной порядочности. И где то счастье новогодней елки детства? Оно осталась как бы в другой моей жизни. Пожить ли мне им когда-нибудь? Пожить ли? Она держит меня на черных опорах - моя ложь. От нее всем хорошо. От правды – плохо! От правды – беда и морока. Но я тоскую по ней. Правда – моя любовь. Правда – моя жизнь. Пожить ли мне ею когда-нибудь? Пожить ли?

- Прости меня. Я виновата перед тобой... - Анну обжигали слезы, и это давало облегчение.

- Ты вернулась, маленькая моя, любимая моя, жена моя, ты пришла ко мне! - Он встал перед ней на колени и стал целовать ее плащ. - Это ты должна простить меня. Ты такая чистая… А я порочный! Да и все!

- Не говори так. Теперь все у нас будет хорошо. - Анна тоже опустилась на колени и гладила его по голове, как ребенка.

- Теперь уже не будет ничего! - Анатолий заплакал навзрыд. - Миша сказал, что этот вид болезни практически неизлечим!

- И поэтому ты пьешь, как проснешься, чтобы снова уснуть?

- Угу.

- Дурак он, твой Миша. И шутки у него дурацкие. Я тебя в два счета вылечу, ведь я тебя как себя знаю. Ну? Ты мне веришь? – Она вытирала слезы то ему, то себе. - Я знаю: все у нас будет хорошо, только ты прости меня. И забудь про Мишу. Совсем! Ладно?

- Меня уволили с работы.

- Очень хорошо. Теперь ты будешь работать у меня. И жить у меня. Хочешь?

- Хочу!.. Знаешь еще? Я продал почти все наши вещи.

- Я вижу. Ну и фу на них! Нашел о чем горевать!

- Я еще хочу сказать тебе…

- Что-то плохое?

- Да. Я не любил тебя… Когда…

- Я знаю. - Она закрыла ему рот ладонью, он поцеловал ее. - И знаю, что любишь теперь. Ну, – улыбнулась Анна, - все сказал?

- Нет. Сейчас подумаю и еще что-нибудь скажу! – повеселел, наконец, Анатолий.

***

Возвращение к Анатолию как-то встряхнуло Анну. Она по-новому стала смотреть на мир. Как будто она достала старое забытое украшение, которое носила когда-то. Как ново засверкало оно! Какие чистые глубокие тона она открыла в нем! И она по-прежнему чувствовала себя виноватой. Теперь за то, что так долго не замечала его красоты!

На две недели Анна поместила свое «сокровище» в наркологическую клинику. За это время отремонтировала коттедж со старшей группой и продала его, перенеся оставшиеся вещи в «Виолу».

…После долгих размышлений она набрала телефон Миши.

- Морозов Михаил Иванович?

- Да, - ответил Миша.

- Вас беспокоит Великопольская Анна Николаевна.

- Анечка? – обрадовался тот. - Ну зачем же так официозно? Я давно ждал вашего звонка. Можно даже сказать, всю жизнь… Моя божественная Валерия…

- Я заявляю вам совершенно официально, чтобы вы не смели больше никогда!.. Вы слышите?.. Никогда не смейте появляться возле нашей семьи. Я рву с вами всяческие отношения! Вы хорошо меня поняли? Надеюсь, не придется вас выставлять с милицией за дверь?!

- Вы пожалеете…

- Не пожалею!

- Вольфрамовая нить тонка. Если так сильно встряхнуть лампочку – она порвется! И в ней не будет света! А останется лишь болванка из стекла да кусок проволочки… Вам не жалко вольфрамовую нить?

- А вам не жалко Анатолия? Прощайте! Извините за беспокойство!

…Так начался их медовый месяц. Они оба удивлялись, как могут любить! По квартире они ходили друг за другом; может, пережитый синдром одиночества так сплотил их. Больше всего им доставляло радость просто лежать рядом и глядеть друг на друга. Они даже в маленькой ванной теперь купались вдвоем. Анатолий смешил Анну, ставя себе на голову кружку с водой и поднимая ее, чтобы вода окатила лицо. А жена хохотала от души и спрашивала, почему он не идет в лицедеи. Тогда он шутя вытягивал ноги и, так как ванна была маленькая, очень скоро начинал Анну из нее выталкивать, и тогда она верещала: «Раздавишь!» Анатолий всячески старался развеселить ее, боясь, что она опять уйдет и не вернется…

Он тоже печалился после смерти Алеши, считая его искренне своим сыном, и при этом он боялся заговорить о нем с Анной, сочувствуя горю матери и понимая, что она пережила.

***

- Это наш новый учитель, Анатолий Юрьевич. Он будет у вас преподавать фотодело, учить съемке. Он пришел к нам со своей аппаратурой. Теперь каждый желающий сможет снимать кино или стать нашей кинозвездой.

Дети обрадовано зашумели.

- Я еще хочу сказать сразу, чтобы не было домыслов. Это мой муж. В браке мы двенадцать лет. Он оставил работу в киностудии. И теперь будет вместе с нами.

Дети ревниво, приглушенно зашушукались. Каждый воспринял новость по-своему. Но основная масса решила, что приход нового члена семьи в «Виолу» чем-то связан с горем, постигшем директора…

…Анна с удовольствием показывала Анатолию «Виолу». Рассказывала про ребятишек, вводила в курс дела. И он проявил заинтересованность, его захватила кипучая жизнь детского дома. Он впервые понял, что любит детей, и с гордостью замечал, как виольцы буквально боготворят его законную супругу.

Шли дни. Жизнь постепенно наладилась и протекала спокойно. Строительство давно закончилось. «Виола», отделанная как игрушечка, осваивала теперь отдаленные участки прилегающего к ней парка.

Дети-выпускники детдома не исчезали, а, встав на ноги, порою усыновляли кого-нибудь из «Виолы». Шли письма из гарнизонов всей страны – писали солдаты, призванные из «Виолы». Свадьбы стали не редкостью, а, скорее, закономерностью. Анна много делала для того, чтобы устроить бывших воспитанников на работу или помочь им учиться дальше. Дети возвращались к «Виоле», как к матери.

Анатолий постепенно втянулся в роль учителя. Только терпения у него иногда не хватало, хоть и учился он когда-то на психолога. И он ругался «балдой» и «бестолочью», когда кто-нибудь не понимал элементарных законов съемки и портил пленку.

Свои уроки он проводил почти молча, лишь в конце лаконично замечал: «Вот и все!» Дети быстро к этому привыкли. Проявляющиеся в растворах фото увлекали больше, чем теоретическое словоблудие, и они обычно не требовали более подробных объяснений нюансов, глазами впитывая процесс и запоминая его на практике.

Примерно в то же время «Виола» стала вдруг популярна. О ней заговорили по радио, частым гостем стала она и на телевидении. Престижность обучения в «Виоле» была столь велика, что доходила иногда до абсурда. И что удивляло Анну: родители теперь подбрасывали детей в детдом для воспитания. Участились случаи побегов из других детдомов в «Виолу». Но Анна, конечно же, могла взять далеко не всех.

В один из таких дней она записала в своем дневнике:

«Мое сердце, без сомнения, многокамерное. И теперь я знаю, на что оно похоже. На гранат с теплыми спелыми красными зернами. И в каждом зерне сидит человечек, которого я люблю, вернее, кусочек чужого сердца, который я принимаю в свой гранат, в свое одиночество. И уж если однажды кто попадает в мое сердце, остается в нем навсегда».

Глава двадцать первая. ТРИ ВОПРОСА НА ЗАСЫПКУ

Так получилось, что Василинка закончила десять классов на два года раньше, чем сверстники, сдав экзамены экстерном. И к шестнадцати годам опять-таки экстерном сдала выпускные экзамены в университете и получила диплом учителя русского языка и литературы. «Феномен детского дома» и гордость директора «Виолы» скромно просидела в приемной целый час, ожидая Анну Васильевну.

Анна узнавала и не узнавала ее сегодня, повзрослевшую и не повзрослевшую, но и лицо, и фигура, и гордая степенность, с которой сдерживала детскую улыбку Василина, и радовали, и умиляли, и немного огорчали ее учительницу, потому что Анна тоже сдерживала себя, чтобы не раздавить Васеньку в объятьях после долгой разлуки.

- Ну, как ты? Рассказывай!

- Нормально. - Василина грациозно пожала девичьими плечами. - Я должна узнать три вещи. Вы мне поможете?

- Ну что ж, я к вашим услугам, коллега! - Анна предчувствовала непростую ситуацию и сконцентрировалась. Так происходило с ней, когда дети задавали непредвиденные вопросы на уроках.

- Но, - девушка замялась и покраснела, - мо-мо-может быть, мы пойдем пройдемся куда-нибудь?

Анна с тревогой подумала: если Василина начала заикаться, что-то ее и впрямь взволновало. Она кивнула девочке, и через минуту они уже вышагивали по лесу.

- Анна Николаевна, а какой я национальности?

Учительница внимательно поглядела на нее, положив руку на плечо и тем самым пытаясь успокоить.

- У тебя отец белорус. Мать полька.

- Значит, я кто?

- На каком языке ты говоришь?

- На русском.

- На каком языке ты думаешь?

- На русском, конечно.

- В какой стране ты живешь и хотела бы жить всегда, какие бы беды ее не постигли?

- В России.

- Через неделю ты получишь паспорт. Официально в твоих документах твоя национальность не значится. Ты можешь выбрать либо материнскую линию. Либо отца. В общем, это твое личное дело.

- Но я всегда считала вас… своей матерью…

Анна будто пропустила мимо ушей неожиданное признание.

- Значит, напишем, что ты русская.

- А та, ну, та женщина, которая меня бросила… Она была какая?

- Твоя родная мать? Она была очень красивая. Такая стройная блондинка с карими глазами – редкое сочетание. Я же тебе рассказывала.

- А почему она меня бросила? – Василина не в первый раз задавала этот вопрос, зная наверняка, что Анна что-то недоговаривает.

- Не знаю, - вновь солгала Анна.

Она вспомнила, с каким трудом разыскивала родителей Василины, - через приют, через роддом, через женскую консультацию. В голове тогда строились целые речи в защиту девочки! И что же оказалось? Огромная квартира. Роскошный сенбернар. Родители – мечта любого детдомовца: красавец-отец, правда, с заплывшими слегка глазами, и аккуратненькая мамочка с необыкновенно нежной кожей.

- Детский дом «Виола», - представилась Анна.

Родители, оправившись от шока, предложили кофе, но Анна так и не прикоснулась к нему, ловя каждое слово о своей любимице.

- Мы не могли ее оставить, потому что когда я была беременна, я заболела… В общем, приходилось пить лекарства… Что? Вы говорите, не урод?.. Но гормональные нарушения рано или поздно должны себя показать!.. Нет… Мы не жалеем… А как, вы говорите, ее назвали? Василиной? Что за кошачье имя? Да? Хорошо учится? Нам сказали, что риск большой… Я не думала, что ребенок выживет. Это, по сути, был аборт, только с очень поздним сроком… Мне сказали, что нужно как можно дольше протянуть этот срок, чтобы тело ребенка смогло забрать в себя всю гадость этих таблеток… Нет… Мы не заберем ее… Я и не думала, что ее потом кто-то будет докармливать из пробирки… Нет… Она наверняка испорчена детским домом… Вот и вы хотите от нее избавиться… Нет… Я даже на фото глядеть не хочу… У нас теперь одна забота, наш Боденька. Вы знаете, он как ребенок…

Анна тогда ничего не сказала, поднялась, взяла легонькую фарфоровую кружку с нетронутым напитком и бросила ее на пол, уходя. Все кипело в ней. И долго жалела она, что не разукрасила этим любителям животных физиономии.

Долго еще потом, как кошмарный сон, преследовали ее поминутные сентиментальности по поводу сопливого пса.

А сколько сил потратила Анна на обследование всех детей, особенно девочек! Особо внимательно отнеслась она к Василине. Но результаты оказались положительные. Если не считать легкого заикания, когда девочка волновалась, она оказалась совершенно здоровой.

Освободившись от неприятных воспоминаний, Анна улыбнулась Василине:

- Итак, с национальностью разобрались, с родителями тоже… Ну а третий вопрос когда задавать будешь? А то пора бы нам уже и возвращаться.

Василина тронула рукой березку. Этот свободный летящий жест подчеркивал легкость невинной девичьей фигурки. Что-то в нем проявлялось неуловимо-знакомое, но Анна и самой себе боялась признаться, что это ее собственный жест.

- Да нет… Ну, просто… Ну, это... В общем, так… - Василина вдруг запнулась и почти шепотом произнесла: - А от чего дети рождаются?

- Разве тебе до сих пор никто не говорил?

- Говорил, но я хотела, чтобы вы объяснили мне, потому что у меня есть некоторые сомнения…

- Дети рождаются от любви.

- Ну, это ясно. А подробнее?

- Ты разве никогда не смотрела телевизор? Ты разве не слышала от сверстников? Зачем ты спрашиваешь меня об этом?

- Я смотрела и слушала. И поэтому спрашиваю вас, ведь вы – самое святое, что есть у меня. И если у вас был ребенок, неужели вы, такая чистая, такая благородная, унизились до такого состояния, как секс, как общение с мужчиной? Неужели вы занимаетесь этим каждый день, то есть ночь, а потом учите нас каким-то нравственным началам?

Василина говорила горячо и громко, она находилась на грани истерики. Так плачет кликуша - не слыша окружающих. Вдруг она вспыхнула, закрыла лицо руками и рванулась, чтобы убежать.

Анна поймала ее за руку. Она теперь хоть и была меньше ростом, но по-прежнему оставалась крепче и сильнее. Василина, вырываясь, рыдала, разочаровавшись вконец в своем бывшем розовом идеале детства (так думала Анна).

- Значит кругом – грязь! – всхлипывала девушка. - Грязь! Грязь! Грязь!

- Нет! Это не грязь. Это – жизнь. А где жизнь – там всегда есть любовь. Это неразделимо. И ты от этого никуда не денешься. Оно придет, и ты поймешь, что ты – только глина в руках скульптора, только маленькая коробочка, где хранится один лишь взгляд, который ты не променяешь на все золото мира.

Сказав все, Анна не сказала ничего, и как волной вдруг хлынули из сердца стихи:

«Задержись, миг!

Прошу тебя,

Задержись!

Застынь!

Повторись!

Возвратись!

На улице крупка метет.

От холода дрожь по спине.

Застынь во мне!

До капельки!

До частички!

Останься во мне!

Растворись!

Останься, любовь моя!

Очарованье мое!

Прошу тебя.

Слышишь?

Молю тебя!

Взгляни!

И взглядом еще раз меня обожги!

Люби!

Требует сердце простой любви.

И счастья.

Прости.

Я забылась на миг.

Пусти мое сердце!

Пусти!

Верни мне покой!

Верни!»

И дальше, сама не зная как, Анна рассказала Василинке все, что таила от других, все в деталях и подробностях, как на исповеди, всю свою жизнь: и поцелуй чудовища, и первую встречу с Алексеем, и последнюю, и первую брачную ночь, и рождение ребенка, и многое многое другое.

Они говорили до глубокой ночи, обнявшись в остывающем лесу.

- Бедная моя мама Аня, а ведь вы его до сих пор любите…

- Знаешь, - сказала Анна, - я бы, может, и могла найти его снова, только я боялась всегда одного: что он скажет: «Не мешай!» Я всегда берегла его от себя. А может, это судьба бережет от него меня, тебя и «Виолу»?А?

Василина мечтательно глядела на звезды:

- Мне тоже нравится один парень.

- Андрейка?

- Как вы догадались?

- Я и не догадывалась. Стоит только посмотреть на вас, когда вы встречаетесь, вы сразу такие задиристые становитесь оба - не узнать.

- Что, так заметно?

- Ну, может, для других нет.

- Я так радовалась, когда ходила первые дни в бассейн, там вышка мне больше всего нравится. Знаете, почему? С нее можно прыгнуть и полететь, а для страховки внизу – вода, чтобы в том случае, если не долечу, не разбиться насмерть. Но когда я увидела Андрейку, я поняла, что не смогу полететь с вышки, что полет – уже вот он, понимаете?

- Понимаю.

- Я боюсь потерять его. Понимаете?

- Понимаю. И понимаю также, что тебе надо срочно окончить экономические курсы директоров и бухгалтеров.

- Это еще зачем? – Девочка чуть не обиделась от неожиданности.

- Чтобы никто по документам не засомневался в том, что ты мой полноправный заместитель в «Виоле».

- Вы мне настолько доверяете?.. А Андрейка?

- Он тоже хочет остаться. Экзамены собирается сдавать в архитектурный. Только это пока секрет. Он хочет учиться заочно и работать у меня. Мне кажется, вы с Андрейкой связаны «Виолой», может быть, на всю жизнь.

- И мне можно заочно?

- Ну конечно…

Березы, отражая лунный свет, придавали торжественность маленькому королевству Анны. Несколько бревен, перекинутых через ручей, лишь мерцающим контуром угадывались в траве. Цветы закрылись, зато проснулись серые ночные мотыльки. Стройные сосны уходили далеко в серое небо; перистые облака обнимали Вселенную. Все окружающее шепталось и шевелилось; это была та самая ночь, которая движется. И над всем этим строго сияло созвездие, образующее круг, или шар, а может быть, голову того верховного Бога, который правит миром.

Глава двадцать вторая. СОВЕЩАНИЕ

«Вокруг только паутина, - подумала Анна, сидя за рулем маленького, видавшего виды «Москвича». - Правильно говорил когда-то Миша: паутина нескончаемых дел и долгов, утомляющих экономических вопросов с годами становится все крепче».

Она сидела и считала. И получалось, что все эти годы она выполняла работу двенадцати человек! Одиннадцать штатных единиц она сэкономила, пустив деньги на нужды интерната! Что-то часто она стала думать, что выдыхается! Да нет! В ней еще много сил. Та история с пиратом не кончилась так просто. Динамизм событий заставил долго отбиваться и оправдываться от прессы, куда попали подложные документы с клеветой. Она прицепилась, стала клеймом на безупречной репутации. Сколько же Анна потрепала с ними нервов! Комиссии приезжали в «Виолу» почти каждый день, не давая работать. Цеплялись к ведению медкарт, к меню, к процессу уроков, пока Анна не собрала всех детей и при них не рассказала обо всем случившемся, прямо при комиссии. Съехались все виольцы, со всей страны, по первому зову Анны. «Если вы не верите документам, - горячилась Анна, - посчитайте их по головам! Спросите у каждого то, что вас интересует!» Комиссии некуда было деваться, как оставить детдом в покое. А когда все наконец выяснилось, рухнуло дальнее старое перекрытие подвала, и открылся подземный ход, который так упорно искали Листьев, Архипов, Мамочкин. Он вел в комнату со старой мебелью, полуистлевшей одеждой, серебряной посудой, золотыми украшениями. Дети уговаривали Анну оставить все это в «Виоле» и создать музей. Но, подумав, она приняла решение продать эти вещи в кремлевские палаты, чтобы убрать от «Виолы» опасность разграбления. Музей, правда, был создан, но из фотографий. На вырученные деньги закупили для всех комнат цветные телевизоры… А сколько провозились с дренажной системой! И все без специалистов, по книжкам и учебникам.

Но вот и отремонтирована «Виола» на совесть! И еще двести лет простоит! Она - как ее «Москвич»: сверху вроде потрепанный, а внутри все детали новые, механизм работает, как часики. Спасибо ребятам! Что бы она без них делала? Погладив сиденье, заботливо обшитое мальчишками, она вспомнила про мать. Та всегда ругала ее за стиль одежды: «Что это еще за мальчишеские рубашки? Что это еще за штаны? Ведь ты – директор! А тебя от самого паршивого детдомовца не отличишь! Вот я тебе привезла костюмчик из Гамбурга…»

Анна опять улыбнулась, как и в первый раз, представив, как она будет в этом костюмчике носиться по «Виоле»… Но сегодня костюмчик действительно пригодился. Сегодня на суде она все-таки отсудила себе тех детей, которых подобрала когда-то на вокзале. Мать через много лет нашла-таки Анну и настаивала на своих правах. Но ни девочка, которая уже получала стипендию в институте, ни мальчик, который вообще не помнил мать, ни за что не соглашались вернуться к ней.

Анна вздохнула: «Да, я действительно влипла в «Виолу», как в паутину, наматываю на себя какие-то дела и распутываю постепенно. А их становится все больше. Глупо и, может быть, бессмысленно. Вот и Алексей… Господи! Опять вспомнила…»

Анна разволновалась. Пришлось даже на несколько минут остановить машину. «Вот и Алексей, как и я, наверное, весь в делах, а может быть, он просто уехал на новое место службы и не смог до меня дозвониться… Или, хуже того, – его нет в живых… Да, нет, глупости. Он так же, как я, наматывает на себя вопросы, ответы, дела, обязанности…»

Проезжая мимо универмага, она увидела себя в витринное зеркало. Чужая серьезная женщина смотрела на нее. Нет. Так не пойдет. Она заглянула в свою пудреницу, улыбнулась приветливо, слегка подкрасила губы. Ну вот, теперь совсем другое дело.

Анна ехала на совещание. В том гамбургском костюмчике. В первый раз. Подобные сборы она считала простой болтовней, на которую жалко тратить время, и общалась напрямую с Александром Васильевичем. За глаза ее называли министершей. Анна решала все проблемы «Виолы», находя тысячи причин, чтобы не посещать подобные сборища. Но сегодня начальство поставило вопрос ребром, и Анна обещала, что подъедет…

Лишь бы это не затянулось часа на три! У нее еще столько дел сегодня! И ни от одного нельзя отказаться! Растения давно пора пересаживать в парники. Уже два дня откладывается прослушивание ребят, которые готовятся к городскому конкурсу чтецов. Проверить, как там без меня раскроили гардинное полотно… Два телевизора вышли из строя. Надо в «Радиотовары» заехать, купить звуковые лампы… Что еще? Ах, да! В столовой проверить, все ли в холодильнике свежее…

***

- Здравствуйте, Светлана Владимировна.

- Анечка? Зотова? Вы здесь? Но сегодня закрытое совещание директоров!

Анна пожала плечами и отошла в сторону.

Александр Васильевич держал речь:

- Я только что зачитал вам некоторые цифры, относящиеся к нашим выпускникам. Хочу отметить: если бы не «Виола», наши общие результаты имели бы очень бледный вид. Чемпионом, если можно так сказать, по меткому попаданию в места тюремного заключения является ваш интернат, Светлана Владимировна! А вы еще хотите носить звание лицея!

- Ну, можно и помойку назвать лицеем, - вставил кто-то с места.

- Конечно, вы все деньги предоставляете «Виоле». А мы на последнем месте.

- Неправда, - возразил Александр Васильевич. - Бухгалтерия представила мне последний отчет. Денег «Виоле» на ее существование отпущено в два раза меньше, чем вам. Но дело-то все в том, что они растворяются у вас, как в бездонной бочке. Здание ветшает, хотя вы выбиваете себе дотации, премии и прочие льготы. Ваши воспитанники не хотят работать. К вам вообще страшно ездить. Все оплевано, извините, загажено, окурки горами валяются. О столовой я вообще не говорю, какой бурдой детей кормят! В таком же плачевном состоянии и семь других интернатов…

- Конечно… - вставила с места Купцова. - Великопольская специально ездит, подбирает себе учеников, а к нам попадают одни отбросы.

- Да. Но она делает это по своей инициативе и за свой счет. Мы как раз пригласили ее сегодня, чтобы она рассказала о своей работе, поделилась опытом, что ли… Анна Николаевна, пожалуйста, вам слово.

- Аннушка?! – Светлана Владимировна от удивления вцепилась в спинку стула. Уж кого угодно представляла она директором столь престижного заведения, но только не Аннушку, которую выперла в свое время из интерната…

- Я, собственно, не готовилась к такому повороту. Александр Васильевич не предупредил меня, что мне придется держать речь, но раз уж так получилось, заранее прошу прощения, если она окажется несколько сумбурной. Вы все, сидящие здесь, представители администрации со стажем, вряд ли прислушаетесь к тому, что я расскажу, и если хоть некоторые из вас признают мою правоту и хоть что-то внедрят в своих детдомах, я буду только рада. Учить и тем более поучать я никого не собираюсь. Я младше многих, это было бы просто неприлично. Наш детский дом «Виола» - уникальное заведение в России. Почему? Потому что дети в нем все делают своими руками. Десять лет назад ничего у нас не было. Было старое, полуразрушенное здание с водой в подвалах, были загнанные, как зверьки, дети с голодными глазами, была бригада поваров, от которой мы отказались на третий день. Да. Я выбирала себе детей из разных областей и городов, чтобы открыть наш детский дом и дать ему самостоятельность. После того как был подобран коллектив учителей и завершен первый набор, пошла работа по ремонту и отделке здания. Уроки труда проводились не фиктивно, как в большинстве школ, где шьют три месяца одну косынку, а потом выбрасывают ее на тряпки за ненадобностью, а так, чтобы дети видели результаты своего труда. К примеру, взять помещение библиотеки. Дети сами производили резьбу по дереву, сами резали и укрепляли зеркала, сами лепили из алебастра горшки для растений. Поначалу, конечно, стены украшались только стенгазетами. А теперь на них висят полотна, исполненные маслом и темперой, пастелью и сангиной. Я не сделаю большого открытия, если скажу, что все дети любят рисовать. Просто нужно им создать условия. Я начала со столовой. Чтобы ребенок был весел, он прежде всего должен быть сыт. Там у нас были некоторые трудности. Примерно с год пришлось учить таких же бывших сирот из монашеской школы готовить, накрывать на стол, разделывать туши, печь хлебобулочные изделия. Можно сказать, мы сами воспитали наших поваров. Теперь я редко вмешиваюсь в составление меню. Это арифметика несложная. Нам поступают те же продукты, что и вам, с той же базы, с той же машины. Но кроме всего прочего, конечно, мы делаем и свои добавки. Ведь у наших детей есть небольшое приусадебное хозяйство. Капусту, например, и грибы мы засаливаем сами, выезжаем группами за клюквой. А когда деньги переводят на наш счет спонсоры, у нас есть возможность закупить продукты, но не конфеты в дорогих обертках, а масло, яйца, муку, чтобы наши девочки на уроках труда могли испечь, не без учителя, конечно, рулеты, пирожные, пироги, торты.

Теперь о детях. Я понимаю ваши претензии, когда вы заявляете, что дети у нас способные. У нас и почва плодороднее, после того, как мы собрали с котлована пруда сопропель. Заодно и пруд, кстати, очистили. Мы оставляем не всех. Все мы работаем не первый год в этой системе, поэтому знаем, что за дети поступают к нам. Я могу ответственно заявить, что ни один ребенок нашего участка, за который мы несем ответственность, не подходящий «Виоле» по какой либо причине, не был ни возвращен обратно в приемник, ни передан в другой интернат. Именно таких детей мы отдаем на усыновление, в первую очередь тем семьям, в которых не может быть детей; каждые три месяца мы проверяем состояние этого ребенка в течение трех лет. Сто восемьдесят три мальчика были усыновлены казачествами Московским, Новгородским, Краснодарским. Восемьдесят один ребенок – родителями среднего достатка; двадцать семь - более зажиточными семьями; пятерых мы отдали бедным семьям, но смею вас заверить, дети в чистоте и любви. А это главное. Далее. Монастырские школы забрали у нас сто три ребенка. Это дети из наиболее неблагополучной среды, в прошлом которых было и убийство, и изнасилование и воровство. С усыновлениями проблем у нас нет. Даже сейчас на моем столе лежат более ста пятидесяти заявлений на виольцев разного пола и возраста. Вы можете верить - можете не верить, но пока желающих усыновляться нет.

К сожалению, Виола может вместить только тысячу человек, вместе с персоналом. Год от года численность нашего коллектива увеличивалась, пока не достигла предела...

- Так почему же вы ездите по городам и собираете еще детей? – скрипнула с места «администрация со стажем».

- Вы невнимательно слушали. Потому что дети уходят. Места освобождаются. Их надо заполнять.

- Позвольте вас спросить, - вставила опять Купцова. - А где вы берете деньги на поездки, госпожа Великопольская?

«Это ты тогда могла меня задавить. Теперь тебе не поможет твой гонор!» - подумала Анна.

- Я не госпожа, разрешите вас поправить. Господь один. Господь Бог. А мы все его дети. Что же касается денег... По городу я езжу, мне стыдно признаться, зайцем, на удостоверение детдомовца. Ну, нас легко спутать... Авиакомпания – наш спонсор. Кроме того, создан ансамбль «Виола» (кстати, благодаря ему мы зарабатываем деньги для поездки на море), детский передвижной кукольный театр «Виола». Открыт ларек сувениров на Арбате «Виола». Да и москвичи, и гости нашего города делают большие пожертвования нашему детдому. Мы выступаем на заводах и фабриках. А три раза хоровая студия мальчиков ездила за границу.

- То есть вы хотите сказать, что вы разъезжаете по стране на милостыню, собранную детьми?

Анна вспыхнула, но спокойно ответила:

- Я давно считаю «Виолу» своим домом. И, бывало, не раз и не два всю зарплату пускала на общее дело, как и многие учителя нашего коллектива. Вот и получается, что я разъезжаю, как вы изволили заметить, на честно заработанные деньги моей семьи.

Александр Васильевич встал, как бы защищая свою любимицу:

- В конечном итоге, вся наша система живет на милостыню государства. Испокон веков многодетной семье помогала вся община. Будем считать, что у каждого из вас, милые мои директора, по тысяче детей. Я хотел сказать, Светлана Владимировна, что она-то, в отличие от вас, правильно распоряжается своими деньгами!

- Ну, хорошо. Позвольте все-таки еще вопрос, - не унималась задетая за живое противница. - Я слышала, в «Виоле» спецформа, сувениры, сделанные на уроках труда, дают большой сбор. Но ведь и на сырье надо делать огромные затраты!

- Почти никаких, Светлана Владимировна. Корешки, ракушки, шишки, соломка, чесночная шелуха, пух, засушенные листья ничего не стоят. Три пошивочных и меховая фабрика с удовольствием разрешают увозить у них обрезки. Я посылаю туда девочек на практику, они там учатся, потихоньку опыта набираются, но в основном их задача – уборка и вывоз обрезков, накопившихся за день. Получается контракт на взаимовыгодных условиях. Им – бесплатные помощники, нам – знания, опыт, сырье! Фабрика «Госзнак» сама привозит нестандартный картон. Но не на свалку, а к нам, потому что к нам ближе. Мебельный концерн привозит щепу и доски, Оренбургское военное училище – списанную одежду, парашюты. Вот откуда у нас шелк на рубашки и фартуки.

- А простите, пожалуйста! - Седая старушка подняла руку, как ученица. - Вы говорили, но очень мало, о приусадебном участке...

- «Виола» расположена в очень выгодном месте, рядом с лесом, с прудом. Недалеко, немного севернее от нас, есть замечательное лесное озеро. В озеро и пруд давно, еще восемь лет назад, мои дети запустили карпов. Свежий карп - меню каждого четверга. Это шестьдесят килограммов. Простая арифметика. Каждую неделю мы вылавливаем два ящика рыбы. То есть по шестьдесят граммов сырого и примерно по пятьдесят граммов жареного рыбного мяса на каждого. Но это только рыба. Отходами от столовой кормятся не только карпы, но и свиньи, кролики, корова, коза, лошади и куры. Скотный двор был построен еще монахами, мы только привели его в порядок.

- А сколько их у вас? Кур, я имею в виду, - приготовилась записывать дама в очках.

- Не много. Около двадцати пока.

Александр Васильевич поднял руки:

- Прошу меня простить, но время нас поджимает, а мне бы хотелось…

- Подождите, Александр Васильевич! - Седая женщина решительным жестом усадила его на место. - У меня еще не все уложилось в голове… Вот у вас спецформа. Но ваши дети одеваются лучше и не похожи на детдомовцев.

- А это происходит потому, что мы, вместо того, чтобы получать стандартные вещи с базы, кое-что шьем сами, кое-что покупаем на детей в «Детском мире». Мы просим, и Александр Васильевич идет нам навстречу и вместо товара выдает чек, который мы отовариваем сами.

- Но это же невозможно – покупать вещи на тысячу человек, а тем более пошить!

- Очень даже возможно! И экономия! У оптовиков цены в два раза ниже. Так и получается, что вместо одной пары носков мы покупаем две! Вместо простой белой майки – футболочки с рисунком, а вместо одной формы – форму да еще и пижаму впридачу!

- Ну, вам остается только позавидовать.

- Не позавидовать, а поучиться, Светлана Владимировна! - Александр Васильевич торжествовал - оттого, что все точки над «i» проставлены.

«Так вот ты какой, цветочек аленький!» - подумал Миша. Он сидел в дальнем углу, никем не замеченный. Это он настоял на присутствии на совещании Анны в разговоре с директором объединения - якобы для того, чтобы именно с ее дома, образовательно-показательного, начать профилактику, предусмотренную планом.

- Приступим ко второму вопросу. - Директор встал. – Мэрия Москвы выделила деньги на профилактику труб водоснабжения и канализации детских интернатов. Позвольте представить, Морозов Михаил Иванович. Главный инженер. Курирует семь бригад. Все вопросы прошу к нему…

Миша коротко ввел директоров в суть дела. Все записали нужную информацию. Кроме Анны. Она подумала: если Миша всплыл опять, он непременно выйдет на нее сам.

…Мишу опередили.

В коридоре Анну Николаевну догнал корреспондент. Светлана Владимировна сломала от злости ноготь.

- Вы позволите несколько вопросов?

- Да, пожалуйста.

- «Виола» – известнейшее заведение в городе. Наши читатели спрашивают: какие предметы, кроме общеобразовательных, преподаются в «Виоле»?

- В общем, никакие. Но программы основных предметов расширены. И значительно изменена программа по истории, литературе, астрономии. У нас уже в первом классе ученики без труда находят любое созвездие. Литература идет через призму театра, вечерних чтений, конкурсов и просто декламирования своих стихов.

- А точные науки?

- В форме практических или занимательных задач, развивающих логическое мышление.

- Как производится у вас медобслуживание?

- У нас дети болеют редко. Спартанская система закаливания. Мы спим при открытых окнах и в палатах ходим босиком. А официально прикреплены к сто тридцатой поликлинике, если вам нужно.

- Я сравнил ваших выпускников и выходцев из других интернатов. Откуда эта нравственная чистота?

- Это громко сказано.

- Но все-таки? Вы практикуете религиозное воспитание?

- Не совсем. Мы не говорим: не обманывай! Мы сами не обманываем их, стараясь решить все вопросы, и дети отвечают тем же. В таком возрасте все впитывается как губкой, и хорошее, и плохое. А у нас, можно сказать, большая деревня. Все на виду. Не обманешь!

Миша издали наблюдал за беседой.

- В итоге можно сказать: мы воспитываем тружеников и в то же время интеллектуалов, уверенных в себе благородных людей. Извините, у меня мало времени…

- Еще несколько минут, если позволите. Говорят, вы сами иногда моете пол?

- А вам это кажется зазорным? Не мыл ли Христос ноги своим ученикам, а ведь тогда эту работу могли делать только рабы!

- Наших читателей интересует, какой вы национальности?

- Вот как? Ваших читателей? Ну что ж, в этом секрета нет. По национальности я – художник. Видите ли, есть такая каста людей на земле.

- Если бы не было вас, «Виола» бы существовала?

- «Если бы у меня был ром, я бы выпила его с Джоном, если бы у меня был Джон!»

Миша улыбнулся в кулак: Анна неисправима!

- А можно один вопрос личный? Последний?

Анна улыбнулась. Кивнула.

- Меня вы бы взяли в «Виолу» преподавателем?

- Вас? Нет!

- Почему?

- Вы не любите детей.

- А вы любите?..

- Это уже третий вопрос. Если позволите, мне действительно некогда! – Директор «Виолы», элегантно поклонившись, оставила своего собеседника в растерянности.

К нему подошел Миша:

- Ну что, брат, досталось?

- Ставит из себя! Худ-дожник от слова «худо»!

- Никогда не спрашивай то, на что боишься получить ответ!

- В общем-то, - остыв, добавил корреспондент, - она права, я бы и дня не выдержал при таком количестве мелюзги!

- Как назовешь репортаж?

- «Не каждому дано».

Глава двадцать третья. БЕГСТВО АННЫ

Ты искал цветок,

А нашел яблоко.

Ты искал родник,

А нашел море.

Ты искал женщину,

А нашел душу.

Ты разочарован.

Михаил Дудин

Это передалось ей от матери. Анна умела делать несколько дел одновременно. Память в таких случаях редко подводила ее. Но в последнее время появился блокнот с длинным списком: что нужно выполнить в течение дня.

После семнадцати дел, запланированных на сегодня, только возле одного не стоял крестик: оставалось заплатить за квартиру.

Анну ужаснулась, увидев душную массу потных людей, но потом все же заняла очередь. Не сегодня так завтра неизбежно придется ее отстоять.

- И все мои денежки превратились в дым! – минуту спустя услышала она жалобу полной дамы с черными семечками вместо глаз. - А могла бы теперь - ой-ой-ой! – Тупые треугольники бровей многозначительно запрыгали вверх и вниз. Дама явно адресовала свои слова ей.

Анна пожала плечами. Она не любила говорить в очередях с незнакомыми людьми, предпочитая отмалчиваться.

- Кто крайний? Вы?

- Да. - Она обернулась и поплыла в вязком тумане, уже не видя и не ощущая действительности. Это был ОН! Сколько лет они жили рядом и не виделись! Вероятность встречи в таком большом городе – ноль! И все-таки…

- Здравствуй!

Оба растерялись, не зная что сказать.

- У тебя новое платье... - Его голос осел, он откашлялся, но платья он не видел. А только глаза, которые стали вдруг в пол-лица, нет, в полмира, который он ощущал. Когда-то он звал их «зеленый омут», хотя зелеными они не были. Зеленой таежинкой кололась только коронка вокруг зрачков. Глаза ее - всегда были разные: русалочьи, морские, то синие, то серые, то совсем почти черные, как на иконе под слоем лака из ольховой коры. Умели говорить, прощать и укорять одновременно, как у матери; резать непонятной болью и поражать беззащитной непокорностью ребенка. Если она сердилась, то уходила далеко внутрь глаз по лабиринтам. Они были точно омутом, а может, входом в ее измерение, в ее особый мир, так им и не понятый. Ни с одной женщиной он не испытывал ничего подобного. Перехватило горло. Он чувствовал себя маленьким и глупым перед мудростью этих глаз, в которых были ответы на все его вопросы.

- Не только платье, Алешка.

- Да? Семья? Дети? – Он просто выигрывал время, пытаясь прийти в себя.

- У меня новая жизнь… - Лицо Анны перевернулось. «Твой сын...» - чуть не сказала она. Но тут же поняла, почему всегда чувствовала неистребимую вину перед Анатолием. Потому что на земле жил ОН! И она любила ЕГО!

Она старалась казаться спокойной. И ей это хорошо удавалось. Только когда она сдерживала дыхание, на тонком шнурке нежно подрагивал маленький золотой крестик…

***

Ветер чуть не сбил их с ног, растрепал волосы. Листья кружились водоворотами, зовя в осень, как в особый танец. Анна вдруг подумала: если бы у нее были крылья сейчас! Если бы были крылья! Уж она бы обязательно нашла то место, где все люди счастливы! Где центр Вселенной! Где ясен смысл мирозданья и есть место любви! И ее предназначение! Если бы только у нее были крылья!

- Постой, это же несерьезно! Давай хоть сядем где-нибудь, поговорим!

- О чем? – Она не останавливалась, понимая, что еще немного – и потеряет самообладание, что все, что она настроила за последнее время, полетит к чертям!

- О нас! – Он глядел на нее, будто записывал на внутреннюю кинопленку. «О чем?» - Легкий разворот головы. «О чем?» - Ресницы грустно-грустно тянут веки вниз. «О чем?» - Рука, маленькая, загорелая и сильная, поправила непослушный и седой(?) завиток. «О чем?» - Вся она – словно плавно изменяющаяся линия, изящная, грациозная, любимая…

Алексей взял ее за руку и, обжигая каждым словом, заставил Анну смотреть на себя:

- Ты всегда во мне! Ты живешь во мне! Мне приснилось сегодня, что мы встретимся. И мы встретились!.. Чтобы вернуть весну!

«Тогда я думала: его слова – жемчуг. Но это оказались лишь тяжелые бусинки, покрытые лаком!» - Анна, осторожно отстранясь от него, сказала:

- Ты извини, у меня совсем нет времени говорить о таких пустяках…

Она робко посмотрела на часы и быстро пошла. Быстро так пошла, почти побежала, глупо убегая от себя!

«Вернуть весну! Подумать только – вернуть весну! Опять ложь? Опять сладкая отрава? Все ложь! И взгляды, и слова, и поступки… Ложью только не была смерть сына. Я не могу. Не умею права перекладывать на него мое горе. Пусть оно останется со мной. Моя необъятная любовь – всего лишь три случайные встречи. Четвертой не будет!»

И он не стал ее догонять. Рад был отдышаться на лавочке. Закурил. Глупая непонятная дрожь волнения все еще била его. И он злился на себя за это. В голове пронеслась утренняя тирада полинявшей от жизни пустоглазой жены.

«Какая она у меня дура! – Алексей приходил в себя. - А может, и хорошо, что дура… - И передернулся от мысли, что пора домой. - Вот девок замуж выдам, тогда день и ночь буду ходить за тобой. Я же вижу, что ты любишь меня. Я все объясню тебе, и ты поймешь, моя гордая и прекрасная. И у нас впереди будет целая жизнь!»

***

На следующий день Анна собралась писать ему письмо. Вышло всего несколько строк. Получилась записка. Прошедший день пел грустной песней внутри, и трудно было ее унять.

Во дворе она передумала. Решила позвонить. Номер три раза отвечал короткими гудками.

- Ну что ж, может, это и к лучшему. Значит, опять оставим все как было!

Она шла. Убитая, вернее – выбитая из ритма жизни опять силой не то счастья, не то горя, выпавшего на ее долю, которое зовется любовью: она ничего не могла решить. Ее настроения и желания колебались, как чаши тончайших весов, нарушивших равновесие.

Она шла. Ветер гнал ее домой, кувыркая впереди обрывок записки. Аня подняла его и прочитала уцелевшее слово: «Люблю т…»

…Зеркало глядело на нее то хорошей, то плохой своей половиной. Она провела рукой по лицу, искаженному временем.

- Ну, что смотришь, уродина? – безжалостно сказала она себе, как всегда просто глядя в глаза. Потом села и прищурилась на себя, как бы со стороны. - Вы боитесь, что будете счастливы, Анна Николаевна? - спросила она у зеркала. – Что, не дай Бог, кто-то нарушит ваши правила жизни, хотя никто не доказал вам, что они верны? Вы всегда были так смелы! Вы боитесь… любви?

И, немного погодя, ответила самой себе:

- Нет! Вы боитесь одиночества!

Беседа с зеркалом забавляла ее, но где-то в душе шевельнулась старая обида. И, уколовшись об нее еще раз, Анна почти с вызовом продолжала:

- Вы слишком многого хотите, мадам. Вернуть весну нельзя! Вы слишком много должны всем, кто в вас поверил! Вы не свободны! У вас многочисленная семья! Займитесь ею! И тогда у вас просто не останется времени думать и мечтать о чем-то еще. Задавать вопросы неизвестно кому о мироздании, душе и крыльях! Вы просто смешны, мадам, смешны и глупы! Ведь в конце концов вы не получите ничего, кроме слова «должны»! Не дуйтесь и не обижайтесь! И сделайте, пожалуйста, вид довольный и веселый. Вы этого не должны вовсе, а вам ужасно хочется! Вперед! Желаю удачи!

Из шкатулки с бижутерией она достала содержимое и уложила обрывок записки надписью вниз.

- Я же говорила, что буду любить тебя всю жизнь! – сказала она. - Алешка! Алешка! – Она поцеловала обрывок записки. - Что же ты со мной делаешь?!

Глава двадцать четвертая. ПОСЛЕДНЯЯ ВЕЧЕРЯ

- Я только хочу, чтобы вы сами научились это делать, без меня! Тесто хорошее, когда оно пищит! Тесто живое! Никогда не пеките, если у вас плохое настроение, или есть обида, или есть камень за душой! Простите все, тогда и приступайте к этой работе. Сотворение хлеба – все равно что сотворение молитвы в священном храме. Ведь и хлеб из печи выходит очищенным, стерильным! Смотрите, какое тесто упругое, мягкое, как брюшко у Марфы Кузьминичны!

Девочки засмеялись.

- Живому тесту нужен отдых – время для брожения. Никогда не ставьте неподошедшее тесто в печь, а то выйдут лапти! Стаканом вкруговую – отпустить! С любовью к каждой шанежке! И они вам ответят. Вам вернется ваша любовь сторицей! Посмотрите, как поднялись! Теперь можете обойтись и без меня. Продолжайте дальше, пожалуйста, Марфа Кузьминична!

Анна шла по коридору. Две первоклашки мыли стенку. Она подошла к ним. Молча взяла в руки щетку. Молча стала показывать, как лучше. Две поверхности значительно отличались одна от другой. Новенькие захлопали глазами.

- Запомните народную мудрость. Только без обид, уговор? Ленивый делает работу два раза. Один раз кое-как, а второй раз как следует. Тут одно из двух: либо делать, либо нет. А уж если мы взялись, то как будем делать?

- Как следует, - сказала, улыбнувшись, одна из девочек.

Вторая слегка обиделась, но, приняв из рук директора щетку, повторила все в точности.

- Так?

- Даже при Петре Первом чище не было, - пошутила Анна. - Молодчинка!

Девочка улыбнулась, да так хорошо, точно солнышко выглянуло.

«Господи! Надо ж так улыбаться! Счастье-то какое!» - думала Анна, поднимаясь в пошивочный, где младшие девочки шили фартуки для столовой.

Василина строчила шторы.

- Мои умницы! Как стараются! Помочь?

Анна работала на машине привычно, переключая ее с одной операции на другую.

- Анна Николаевна, вы какая-то не такая сегодня. Ничего не случилось?

- Нет, Василинка, ничего, так, ерунда, дурные предчувствия. Обещай мне серьезно отнестись к моей просьбе. Ладно?

- Хорошо.

- Если со мной что-нибудь случится, ты примешь «Виолу».

- Да что вы, Анна Николаевна?!

- Это сможешь сделать только ты. Я написала рекомендательное письмо Александру Васильевичу. Оно у меня в столе…

Анатолий с мальчиками колдовал в лаборатории.

- Как дела? Альбомы готовы, а вы с фотографиями справиться не можете. А выпускники ждать не будут.

- Не все сразу. Если бы я один был, а то ведь этих короедов учить приходится. Да, тебя когда домой ждать? У меня последний урок.

- Приду как получится…

***

Дети сидели тихо. Анна сказала:

- Я сегодня буду читать стихи.

Завороженно раскрыли лепестки ресниц подростки. А Анна стала будто плести веревочку из строк, слетающих с губ невидимой нитью паутины. Петли соединялись в цепочки, затем в кружево стиха – необычного, непонятного, пугающего какой-то безысходностью и загадкой…

«Я обменяла лето на осень.

Вдруг.

Просто так.

Я обменяла юность на проседь.

Здесь.

У виска.

Я обменяла на звуки лести

Призрачный мир тишины.

Я обменяла леса песни

На четыре стены.

На ничто.

Над черной пропастью

От взмаха крыла черту.

Я обменяла, кажется, совесть

На суету.

Но это не все.

Я сброшу однажды

Субстанций чужих чертог.

Я – вереск.

Я – ветер.

Я – в скалах влажных

Зеленый

Дикий цветок…»

***

Анна попробовала из всех котлов и осталась довольна. Столовая могла гордиться. Она была вооружена до зубов! Все лучшие машины помогали поварам. Обед прошел быстро и шумно. Сегодня директор встала за посудомоечную, с ловкостью акробата собирая тарелки после тети Маши, которая на другом конце конвейера закладывала их в машину.

А в кабинете Анна набрала номер телефона.

- Александр Васильевич? Добрый день. Вас беспокоит Великопольская Анна Николаевна. Да. Узнали? Я рада. На совещании вы говорили, что обделили нас. Мы категорически не согласны. Да. Вы обещаете?.. Не позже чем через месяц? Я вас прошу… Спасибо. Мне достаточно вашего слова… Ну что ж, приезжайте, покажите вашей комиссии бассейн… и мастерские. К субботе ждем. Хорошо. Будут вам карпы… До свидания. Да… Да…

В руке крутился карандаш – с острия на тупой конец и обратно.

Она долго еще держала в руках трубку. Потом положила ее. Потом опять взяла. Набрала номер. Короткие гудки опять словно бы смеялись над ней. Глупо… Тем не менее она вздохнула с облегчением. Она и сама боялась, что там поднимут трубку…

«Что-то я еще не сделала!» Она подошла к стене и, долго разглядывая рисунок раненой птицы, произнесла:

- На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь!..

А в коридоре взволнованно ходил Виталя Строкин. Он не знал, что с ним происходит. Он прикладывал к своему пылающему лбу ледяные руки. Наконец, она вышла, но так и не взглянула на него, когда проходила мимо.

«Я боюсь за вас! Позвольте мне проводить вас сегодня!» - Нет, он не сказал, а лишь подумал, не осмелясь даже прошептать.

«Нет!» - ответила она ему, не раскрывая губ, и он ясно услышал это «нет», хотя она ничего не говорила и даже не посмотрела на него, лишь обдала теплым ветром, пахнущим булочками. И только бросила на ходу:

- Спокойной ночи, Умка!

«Умка» грустно прошептал:

- Спокойной ночи, Анна Николаевна!

Глава двадцать пятая. СМЕРТЬ

…Когда души соединятся, и когда зарытая живьем будет спрошена, за какой грех она была убита, и когда свитки развернутся, и когда небо будет сдернуто, и когда ад будет разожжен, и когда рай будет приближен - узнает душа, что она приготовила.

Коран. Сура 81

Этой осенью дождь все лил и лил. Казалось, осень возвращала всю влагу, которую заняла у засушливого лета.

Зонтик выворачивало несколько раз ветром наизнанку, и он не спасал от холодных капель, бьющих из темноты по лицу, по рукам, затекающих в рукава. Серого ночного мотылька ударило ветром о губы. Прохладно-неприятно, как от поцелуя мертвеца, тело передернуло отвращение. Светло-серой крохотной летучей мышью мотылька унес ветер.

Ни одного человека не высмотрела Анна в темноте. Фонарь высвечивал впереди белую дорожку на влажных листьях. Анне показалось на миг, что она заблудилась возле своего дома, попала в какой-то иной мир или в сон.

Многоэтажные дома стояли, поддерживая друг друга под напорами адского ветра. Контуры их сливались с пропастью черного бездонного неба, и разноцветные квадратики окон безлико смотрели в никуда, как из космоса.

Вдруг сердце ее сжалось от предчувствия чего-то ужасного, засосало под ложечкой, от страха задрожали жилки. Шагах в четырех за ней шла тень мужчины, мешковато уклоняясь от дождя.

Она свернула на другую сторону улицы. Тень - за ней.

Ей захотелось убежать, но вместо этого она оглянулась.

- Миша?!

- О! Какие люди! Без охраны! Что же ты ходишь в такую ночь совсем одна? Не боишься?

Анне стало почему-то еще страшнее, чем если бы она увидела незнакомого. Глаза Миши на бледном лице были настолько черны, что сливались с темным небом, как дыры-водовороты, засасывающие последние остатки бодрости. Он догнал ее. Резким движением зажал нос тряпкой с хлороформом.

***

Очнулась Анна в подвале. Страха уже не было. Мысли пропали. От сна без сновидений гудела голова. Анна лежала со связанными руками и ногами на затхлом тюфяке. Ее одежда валялась в углу. На себе же она увидела длинную грубую рубаху.

Подвал коридорами уходил на четыре стороны и пропадал в темноте. А здесь потрескивали зажженные свечи, сотни маленьких живых и теплых огоньков, образуя странный перекресток. В потолке над лестницей угадывался люк.

Повернув голову, Анна увидела Мишу, сооружавшего из двух досок-горбылей крест. На руке его поблескивал кровавым отсветом роковой браслет. На голове – розовая Димкина кепка, которую Анна сразу узнала, потому что такая была только одна в городе.

Словно бы почувствовав спиной ее взгляд, Миша обернулся:

- Очнулась? Что ж, потерпи немного. Я скоро доставлю тебе удовольствие.

- Ты хотел сказать – себе! Всегда приятно посмотреть на истинное лицо человека!

- Ты слишком спокойна и язвительна перед смертью. Я хочу посмотреть, как ты кричишь, ругаешься, рвешь на себе волосы и проклинаешь всех на свете!

- Ты что, дурак?

Миша подошел близко, так, что Анна еле выдержала его запах.

- То же самое спросил меня твой сын в последнюю минуту.

Анна сначала ничего не поняла, потом жуткая истина сбросила пелену с ее сознания.

- Ты?!

Анна закрыла глаза, стиснув зубы. Ей вдруг стало не хватать воздуха. Лоб покрылся испариной. Она задыхалась.

- За что? – еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, произнесла она.

- А за что ты украла меня у моей судьбы? За что отворачивалась всю жизнь? За что? Да, ты живешь сердцем, а я умом. И неправда, что судьбы нет. Я вот решил заняться твоей судьбой! Я… придумал тебе судьбу! В тот самый день, когда ты оттолкнула меня! В тот самый день! Вот, смотри! Всю по датам и цифрам я разграфил твою жизнь! Твой бездарный супруг – моя находка! Мы вместе завоевывали тебя. И даже письма писали вместе! Его немощь – моя забота! Он никогда не любил тебя… как я… Я знаю, что тебе не больно, потому что ты сама не любила никого, кроме сыночка. А я ревнив! Я и бабулю обвинил, что она не доглядела! Ты бы видела, как она глотала ртом воздух! Цирк! А Шур Шурыч твой вообще умора. Его по морде бьют, а он петушок свой руками охраняет! Но больше всего мне, конечно, понравилось, как ты от прессы отбивалась, когда я тебя чуть-чуть, ленивенько так, испачкал…

- Негодяй!

- О! Начинается! Правильно говоришь! Продолжай! Что? Не хочешь? Тогда продолжу я. Твоя «Виола» и ты – один организм. Я разрублю тебя до ног. А она сама развалится. И все твои труды полетят к чертям! Я планировал твою жизнь семнадцать лет. И теперь тебе тридцать три. Вот видишь? Это дата твоей смерти! – Миша оскалился, и лицо его стало похоже на череп. - Я распну тебя на кресте, а потом, как ведьму, сожгу на костре! Но прежде я буду тебя любить, чтобы утолить жажду стольких лет, что мучила меня с первого поцелуя. Ты, наверное, не помнишь, как поцеловал я тебя спящую на берегу озера. Запах твоих волос, - он продолжал возиться над крестом, - снился мне по ночам… Я одевал тебя в одежды Валерии, Клеопатры, Нефертити…

- Чудовище! У тебя черная душа! – сквозь зубы прошептала Анна. Непролившиеся слезы застряли в горле. И ненависть, как отрава, черной порчей сдавила грудь.

Ее слова будто хлестнули его по лицу.

- А у тебя душа белая?! – заорал Миша.

Он поднес свечу к горе одежды, и та запылала.

- Белая?.. Белая?.. – эхом отозвалось подземелье.

- Через пять часов вот так же сгоришь и ты. И тогда посмотрим, какая у тебя душа! Не понимаешь ты, женщина?! Через все твои переживания я проходил с тобой вместе! И неизвестно, кто из нас больше страдал! Не понимаешь?!

«Через пять часов? – Анна вглядывалась в маньяка, записавшего выдуманную судьбу в засаленную тетрадку. – Он сказал, что «Виола» полетит к чертям; нет, я должна хоть как-нибудь попытаться…»

- А что ты будешь делать дальше? – Анна казалась совершенно спокойной, поняв, что рук самой не освободить.

- Дальше?

- Да. После того, как твои даты в тетради кончатся и тебе не надо будет мстить, ненавидеть, переживать за меня? – Анна разглядывала своего мучителя.

Михаил молча готовил крест к жертвоприношению. От ударов топора вокруг разлетались оскретки дерева.

- Вся твоя жизнь глупа и бессмысленна. Ты потратил ее на ненависть к женщине. Разве женщина стоит такой всепоглощающей ненависти? Подумай сам! Ну какая я Нефертити?! Я обыкновенная. Самая обыкновенная. И чужие одежды мне не к лицу… Твоя месть погубит не только меня. Но и тебя…

Михаил продолжал молчать.

- Отпусти меня. Не убивай. Ведь у тебя не останется никого и ничего.

У Анны иссякал запас красноречия и терпения.

- Ну, если тебе нужно было моего тела, - произнесла она, пуская в ход последний козырь, - возьми его, только не убивай!

- А ты не будешь сопротивляться?

- Я даже помогу тебе.

- И ты меня поцелуешь? - Мише это казалось невероятным.

Анна выдавила с трудом:

- Да.

- Да?

Маньяк в какой-то задумчивости подошел к Анне, разрезал веревки на руках и ногах, воткнул нож в тюфяк и положил руки ей на плечи. Он все искал слов компромиссных, усредненных, боясь спугнуть запевшую вдруг птичку его мечты.

- Я думал, ты опять будешь насмехаться надо мной.

- Ошибаешься! – Анна вдруг выскользнула из-под его рук, схватила нож и полоснула ненавистного человека по лицу. Пылающий крест отчетливо горел в ее глазах.

Миша оторопел от неожиданности, даже не почувствовав боли. Он и не подозревал, что Анна способна на обман!

- Убийца! – Нож еще раз блеснул в пламени свечей, но противник оказался несравнимо сильнее ее. Ему не составило труда отобрать оружие и отшвырнуть его в сторону.

Но Анна налетела, как птица, защищающая гнездо. Увидев кровь, только разгорячилась.

Маньяк с поцарапанным лицом отбивался как мог. На пол полетели пуговицы разодранной рубахи. Наконец, он притиснул ее к стене, целуя незащищенную шею и волосы. Анна со всей силы укусила его за плечо, с отвращением, до крови. Миша взвыл от боли и, рассвирепев, бросил жертву со всего размаха на крест.

Хрустнул позвоночник. Руки и ноги женщины неестественно повисли, как плети. Сознание затуманилось.

- Все. Допрыгалась блондинка! – Он сел на тюфяк, отпил воды из фляжки и стал медленно раздеваться. - Нет! Я не откажусь от тебя! Нет! Ни за что на свете! Ни за рай! Ни за ад! Ни за вечное блаженство! Пусть это будет хотя бы только раз!

Доведенная до изощренности месть делала движения Миши полными жестокой экспрессии. Мучитель с азартом тронувшегося насиловал ее. Не найдя в том утешения, он прибил ее безвольные руки и ноги к кресту, поражаясь спокойствию Анны. Та даже не стонала, только морщилась от омерзения.

«Ну вот, - думала она, как в родильном доме, - настанет завтра, и все это кончится. Зачем же была моя жизнь, такая короткая? Еще сегодня я пекла с девчонками пирожки… Суета? Шелуха? Мираж? Белые фартуки… Черный дождь… Анатолий давно ждет меня… Он, наверное, будет плакать на похоронах… если вообще будут похороны. Этот придурок, кажется, собирается меня поджечь… Да-а-а, снега в этом году мне уже не дождаться… Говорят, перед смертью вспоминается вся жизнь, только я не могу никак сосредоточиться… Хорошо, что я ключи оставила на гвоздике… О чем же главном я должна подумать? Меня любили трое мужчин. Но ничего, кроме горя, это им не принесло. И перед всеми я осталась виноватой… Алексей! Теперь он никогда не узнает, что у нас был сын… Интересно, почему я ничего не чувствую и не могу двигаться… Неужели… у меня сломан позвоночник… Ах! Этот старый сон…»

- Ну! Что молчишь?! – Он поднес свечу к облитому бензином дереву. – Из-за чего ты всю жизнь отваживала меня? Ну что было воображать? Что беречь? Да ты хуже всех баб, каких я только знал! Откуда такая самоуверенность?!

Анна безжалостно, безотрывно смотрела на Мишу. Этот взгляд коробил его.

- Я знаю. Ты всегда ненавидела меня! Даже во сне! Когда я целовал тебя! Даже во сне! За что? За что? – заорал он в истерике. – Посмотри, что ты сделала со мной!

Он поджег ноги своей жертве. И от этого к Анне вернулся дар речи. Изо рта потекла струйка крови.

- Ты недочеловек, Миша. Ты черный. Я не вижу тебя.

- А ты светлая? Ты святая?!

Анна видела все откуда-то со стороны. Загорелись ее ноги. Нимбом запылали вокруг головы светлые волосы. Огонь подбирался к сердцу. «Спокойной ночи, Анна Николаевна», - прошептал чей-то тихий голос…

Раскололся на четыре неровные части зеленый изумруд в бабушкином талисмане.

Миша вдруг заревел зверем, сел на корточки, снял проклятый браслет и кинул его о стену.

Эпилог. ЗАЧЕМ СГОРАЕТ ФЕНИКС

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Мат. 5,6

Предсмертное блаженство разливалось по телу, как поцелуй, нежное и сладострастное, задев удовольствием каждую клеточку измученного тела, неожиданно густое, приятное и, оказывается, желанное…

Дуги, закрученные в спирали на концах, зеркальное изображение хитросплетения строк…

- …На этом мосту не хватает ступенек, но там, на другом конце, звучит чудесная музыка. Я никогда не слышала ничего подобного! Виолончели? Флейты? Голоса? Какие насыщенные звуки! Как-то я же должна пройти через этот мост! Выше всех желаний и страстей – раствориться в музыке противоположного берега… Я всегда хотела только этого. Как хорошо, что я теперь знаю, чего хотела всегда. Меня влекут красноречивые аккорды! Зовут неудержимо! Ах! Как же я забыла! Ну конечно! Ведь я могу летать! Ведь я же во сне! Чудно! У меня нет крыльев… Сейчас оттолкнусь и… Получилось! Я плыву! Нет! Я лечу! Дивная гармония! Сладостное многоголосье! Это гармония души?

Как мне хорошо! Я свободна! Лишь для этого благозвучия стоило пересечь три жизни! Подо мною играет река цвета расплавленного яхонта… Да это же моя жизнь прокручивается кинопленкой в обратную сторону! Я – птица? Я – роскошный зеленый цветок?!

- Ну, здравствуй!

- Вы пугаете меня! Кто вы? Зачем приманили меня своей музыкой? Где я? – Беспричинный страх, посещающий ее иногда по ночам, снова горячей влагой обжег душу на самой высокой ступени самоощущения.

- Ты жила для того, чтобы общаться со всеми представителями иных плоскостей и собирать информацию обо всех видах жизни. Теперь ты в самом центре Земли, где встречаются сны рождения и смерти. Это и есть та черная дыра, которую безуспешно ищут люди в космосе. Она бешено вращается вокруг своей оси, а вокруг нее – огонь! Сквозь этот огонь может пройти только душа! Но по сути – это только коридор, ведущий нас дальше… Ты готова ответить нам?

- Но мне надо вернуться!

- Зачем?

- Каждая моя клеточка там! Я хочу обратно! Алексей должен узнать…

Анна оказалась в большом воздушном многограннике, вокруг летали такие же радужные тетраэдры, октаэдры, додекаэдры, икосаэдры, но с другими существами внутри, иногда с рыбами, иногда с птицами, иногда с людьми или просто со странными лицами. Они летали, слыша и не слыша ее, понимая и не понимая…

- Очнись, Виола! Ведь ты – музыка, ты – гармония! А он – чужая тварь из дикого круга! Вспомни! Мы всегда защищали тебя от него во сне. Мы разводили ваши дороги, телефонные звонки! Мы позволяли тебе иметь гордость, чтобы ты забыла даже думать о нем! Мы приняли его сына! Но мы не принимаем его! Он чужой! И мы берегли тебя, потому что ты – это мы! Теории и сущность разных видов, окружающих тебя, позволили нам осознать и подготовить многое! Твои правила, привитые людям, надолго излечат общество. Великолепная идея – собрать детей СВЕТА в одном доме! Это большая возможность переустройства Земли в нашу пользу! Давно нам не приходилось так веселиться, как в добрые старые времена! Но если бы ты все силы отдала только ему, мы бы не смогли собраться! Мы сгорим и восстанем из пепла! Мы – Феникс – эликсир Жизни СВЕТА! Алексей же – один из сильных представителей будущего квазара соседнего мира! Мира, который разрушает наши системы, забирая центр, тем самым увеличивая свою силу и влияние в Космосе Высших Величин. Они – наши вечные соперники. Пожалуй, самые могущественные, смелые и умные из всех землян. Ваши встречи, до глупого случайные, мы просто упустили! И угораздило тебя столкнуться именно с ним! Но ему не удалось тебя заполучить. Мы со всех сторон опутали его паутиной условностей и земных обстоятельств! И ты выполнила все, даже больше! Благодаря этому нас ждут откровения Истины! Твои искания – наши со-искания. Твое сознание – наши со-знания…

Но Анна не слушала:

- Он – сын Света?

- Да. Но другого! Там все иначе, чем у нас!

- Я больше не увижу его?

- Да увидишь ты своего квазара когда захочешь! Пойми другое, ты была маленьким атомом, а теперь ты обернешься новой галактикой, невидимой с Земли, а мы высыпем звездами вокруг твоего пояса. Это – высшее счастье, высшее блаженство! Ты выдержала экзамен СВЕТА – качественную ступень для всех нас! Сейчас ты умрешь. И родишься центром новой галактики в созвездии Весов.

- Не-е-ет! Я не умру! Я не хочу! Мне страшно! Оставьте меня! Ведь это – сон! Всего лишь – дурной сон! Я проснусь, и вы исчезните! Замолчите! Это неправда! Я – это я! А вы – это вы! Да уберите же руки! Какие у вас гадкие зеленые руки! Ищите себе другой центр! А я вернусь обратно!

- Поздно, Виола! Тебе некуда возвращаться! Не упорствуй! Ничего, кроме боли, там не осталось! Успокойся. Впрочем, можешь возмущаться. Это нормальная реакция! Но только не переходи границы, а то будешь наказана. Не сопротивляйся. Оставь сожженное тело! Нам не нужна пустая скорлупа. Смотри!

Она увидела подземелье, пылающий крест и Мишу, который пытался потушить обугленное тело в позднем раскаянии.

- Почему он убил меня?

- Это мы забрали тебя. Цефеиды – только послушные исполнители нашей воли на Земле. Работа завершена. Ты теперь свободна! Ты всегда этого хотела. Вспомни. Ты можешь летать без крыльев, пересекать пространство и время, если захочешь! Ты – концентрация мыслей всего человечества, ты – сгусток знания, собранного тобой и всеми нами, подчиненный нам, а мы – тебе! Мы – одно целое!..

- Я хочу видеть Алексея!

- Смотри!

Виола оказалась на кухне, где курил Алексей, массируя рукой зашалившее сердце. На подоконнике в стакане увядала роза.

- Он помнит меня! Он любит меня! Он чувствует меня! Оставьте! Оставьте меня с ним! Почему вы так жестоки?

Ей нестерпимо захотелось материализоваться, получить силуэт, тело. Виола-многогранник приняла очертания Анны, попыталась обнять мужчину, который глядел в черную дождливую ночь и не подозревал о том, что она должна сейчас умереть… Но ее руки прошли сквозь материю.

Алексей же, почувствовав что-то, застонал и шепотом позвал в ночь:

- Анна! Анна!

- Нельзя ее туда пускать! – послышалось хлопанье крыльев, и все погрузилось во тьму.

- На этот раз ты не должна проспать сон рождения, непокорная Виола! Приготовься и сосредоточься! Наша память сейчас возвратится к нам, дабы родиться на самой главной ступени. Будет больно! Приготовься! Пора!.. Верните ей зрение!

Лицом к лицу Анна оказалась со сверкающим многоглазым существом, находящимся как бы в обратной перспективе в пространстве, - понимающим ее всю насквозь, больше отца и матери, глубже умных и мудрых, - вникающим в саму ее сущность и этим успокаивающим и в то же время притягивающим ее, точнее, засасывающим внутрь своих глаз, которые ступенями уходили в непостижимое и стройное Зазеркалье Истины, где каждая ступень – часть души – читала в Анне самые потаенные уголки и закоулки терзаний совести, боли и радости познаний и счастья новой жизни.

Многообразие лучезарного цвета рождалось одно из другого. Это ОНО улыбалось ей. На миг стало хорошо и спокойно, как под теплым крылом… Смерть уколола мгновенно и неожиданно.

Дикий крик среди огня возвестил о рождении новой звездной системы ВИОЛА.

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ:

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.