Роман

 

ГЛАВА 1. Юрий Вольнодумов

 

Маленькие разлуки, как микроинфаркты, расшатывали психику. Только здесь, у костра, вместе с Ириной, Юрий мог не думать о сердце, напоминающем о себе каждый день.

Ирина писала угольком на куске бересты:

- Не сорить! Это наша поляна!

- Зачем это? - спросил Юрий.

Ирина не ответила, повесила бересту на сломленную веточку повыше, глянула на затухающий огонь, открыла багажник. Там Юрий увидел газеты, которые Ирина закидывала под капот, не читая, на «удобный случай». Но случай не наступал, как видно. Стопка газет – его, Юркина, повесть, которую он считал своей гордостью, - пожелтела, покорежилась от влаги, пропахла бензином. Фотографии перекосило. Там, на газетах, Юрка стал похож на алкоголика.

- Ты не против? - спросила Ирина и, не дожидаясь ответа, стала разжигать газетами угасающий костерок.

- Ты ее хотя бы прочитала? – спросил он.

- Конечно!

В десяти газетах повесть печаталась с продолжением. Редактор дал везде одну и ту же фотографию, для особой узнаваемости автора. И газеты были очень похожи внешне. Прочитав или не прочитав первую часть, Ирина, скорее всего, решила, что Юрка дарит ей то же самое, и просто закидывала газетешки в багажник.

Наверное, Юрке стоило обидеться. Но его ударило в философию. Анализируя ситуацию, он понял, как глупо быть писателем и как больно быть к тому же еще и талантливым. Как нелепо быть сорокалетним любовником длинноногой студентки с машиной, которая «балдеет» от его известности, но которой «по фене» вся его писанина, вся его философия. Он думал почему-то о жене, об их первой вечеринке, когда взял ее прямо в подъезде. Не выдержал, дал волю чувствам. Ухмыльнулся оттого, что вспомнил, что и жена тоже не заглядывала в рукописи. Не читала и того, что выходило. Месяц назад Юрий купил в зал новый диван. Машка прыгала на нем, как ребенок. Дала дивану потешное имя «Диванти».

Он и не думал, отбивая Машку у мужчины, которого так и не увидел, что однажды появится Стелла, за ней Ольга, потом черт вообще понес. И вот Ирина, без которой казался еще вчера свет не мил. А сегодня она разжигает его повестью костер. Думает, что она красивая. Надела обтягивающие брючки. Ждет, что писатель будет говорить ей комплименты…

- Шашлык готов. Порежь помидоры! – Ирина чувствует себя уверенно. Командует. Сегодня полянку накрывала она. Так ей захотелось.

Юрий слушался. Но шашлыки есть не стал. Хорошо, что такое уже было вначале. Ирина бы не поняла.

- Я позавтракал, - солгал Юрий.

- Обиделся?

- На что?

- Не знаю… Хмурый ходишь какой-то.

- Я не хмурый. Это со мной бывает. Прости.

Юрка спустился к реке.

Ирина собрала остатки еды в пакетики. Села за руль.

- Ну что? Поедем? – крикнула, не выдержав паузы.

Юрий нехотя побрел к машине.

«Старый осел! - мучил себя горе-писатель, пока сердце снова не заныло горькими колючками у горла. - Так тебе и надо!»

***

 

Дома похлебал борща холодного прямо из кастрюльки. Набычился за рабочим столом.

- От тебя костром пахнет, - сказала жена.

- Студентка на машине меня в лес возила, шашлыками кормила, - огрызнулся Юрий.

- И поэтому ты такой голодный! Кому ты нужен, сказочник? – ухмыльнулась Машка, нюхая белье и разбирая его на «свежее» и «несвежее», отбрасывая вещи в несколько разноцветных кучек для стирки.

- Тебе, - сказал серьезно муж.

- Ну, если только что, - согласилась Машка и ухмыльнулась опять. - Усы от борща вытри!

«Вот, блин, Бог послал жену, всю жизнь ей в лоб говоришь правду, а она не верит!» - подумал Юрий и очень долго и внимательно глядел на белый лист бумаги. Но вдохновение, Муза или черт его знает что еще там, что должно было прийти, именуемое весьма поэтично, а на самом деле являвшееся простой работоспособностью, не приходило.

Рукопись уже «горела» по времени. Поездка, в общем-то, удачная и хорошо оплачиваемая в будущем, должна была вылиться на этот невинный лист. Но она не выливалась. Думалось о недоеденном борще, о «диванти», о последнем газетном догорающем листке.

- Ну че сидишь? Хоть бы полку прибил, что ли! Перед людьми неудобно. И машинка подтекает…

- Гвоздь прибью. А с машинкой подождешь. Мне работу закончить надо.

Юрий достал инструменты. Нахмурил брови, совсем не думая о полке, а возвращая насильно себя в поезд. Чай был в пакетиках? Точно! В пакетиках! Поезд назывался «Мордовия».

- Так ровно?

- Ровно.

- Теперь отстань. Мне работать надо.

Машка отстала. Но через полчаса заглянула невзначай, когда Юрий вернулся к той же мысли о поезде.

- Работаешь? – спросила заботливо.

- Убью! – ответил Юрий и еще на полчаса «сдох».

Вывел название - «Три дня в Мордовии». Подписал будущий текст – «собственный корреспондент журнала «Все продается» Юрий Вольнодумов».

Тут раздался продолжительный, вредно-ехидный, звонок. Юрий по звонку догадался, что это Антонина снизу. «Опять, что ли, затопили?» - угадал хозяин подтекающей стиральной машинки.

Крики и вопли всплесками выбрасывались из горла молодящейся тетки с крашеным шиньоном на голове. Мысли, как паршивые овечки у корыта с пойлом, обгоняли одна другую, делая речь Антонины рвано-комканной, но экспрессивной. Машка защищалась с достоинством, извиняясь на повышенных тонах, точно обвиняя соседку снизу в том, что та позволила себя в который раз затопить. На самом деле - непроизвольно боролась за собственное достоинство. Ведь Тонька не стеснялась в оскорблениях по поводу Машкиного внешнего вида.

Юрий не выдержал. Вышел на площадку:

- Ладно, Тонь, не шуми. Вот щас допишу репортаж. Деньги на следующей неделе получу, и купим новую машинку.

- А за ремонт кто платить будет? – взвилась Тонька, услышав про деньги. И понеслось по новой.

- Все! Кончай базар! – рявкнул Юрий.

Тонька напугалась, но не собиралась сдаваться так просто. Она, смерив презрительно соседей взглядом, стала поспешно спускаться с лестницы, проворчав на весь подъезд:

- Сам заткнись! Писатель ...уев!

Машка плакала в ванной, когда Юрий решил оторваться от надоевшей неначатой рукописи. Молча отодвинул ее и стал разбирать машинку.

Пегасы прилетели ночью. А утром редактор читал с восторгом: «Интересно наблюдать, как просыпается Рузаевка, привыкает к тому, как она прекрасна. Ветки боятся нечаянно обронить подаренный ночью последний снег. Небо чистое-чистое. А воздух просто вкусен. Как хлеб в Мордовии. Бери его и ешь!..

Рузаевка – крупный железнодорожный узел на пересечении линии Рязань-Пенза и Пенза-Красный узел, второй после Саранска промышленный центр Республики Мордовия.

Неизвестно, какая была бы Рузаевка, если бы через нее в 1893 году не прошла Московско-Казанская железная дорога – первая на территории Мордовии…»

- Ну вот, можешь же, когда захочешь.

- Когда захочу - могу!

- Ты о чем?

- Все о том.

Исполняющий обязанности редактора одобрил рукопись. И Юрий в приподнятом настроении помчался на новую встречу.

***

 

Среди врущих людей врущие скрипки звучали весьма откровенно. Поэтический клуб маленького городка смешил и нервировал. Поэты читали свою вымученную лабуду. В перерывах детишки играли на скрипочках, не попадая в ноты, под всеобщие аплодисменты и одобрение родителей, которым совсем не нужна была поэзия. Они пришли поддержать своих чад – гордость местной музыкальной школы.

Юрий сильно жалел, что поехал сюда. Гордый собою зам. главы маленького городка по культуре считался здесь VIP-персоною. Он говорил очень важно, многоэтажно и бессмысленно, называя всех местных поэтов талантливыми, их стихи – гениальными. Его речь внимательно записывали на диктофоны журналисты местной газеты и радио. Даже снимало какое-то кабельное телевидение.

Юрий набрал целый пакет подарков - маленьких сборников всевозможных стихов. Ну не отказываться же, в самом деле!

- Что-нибудь написал новенького? – спросила обросшая жиром поэтесса, хлопнув его панибратски по плечу.

- Слава Богу, мало, - ответил Юрий, уходя.

***

 

Ехал в маршрутке к Ирине, думая только о том, как бьется тополиная пушинка о стекло. Рядом на переднее сидение сел серьезный молодой человек. Его девушка, или, скорее всего, жена, зашла в салон. Без лишних слов он угрюмо достал из кармана мелочь. Передал водителю со словами, граничащими с грубостью:

- Возьми за двоих.

Юрию показалось, что парень даже не заметил, что водитель этот старше его почти вдвое. Покоробило почему-то, что к старику обратились на «ты», захотелось дать парню «в лобешник». Забыв о пушинке, Юрий мучился яростью, выстраивая фразу, чтобы поругаться с бесцеремонным попутчиком.

- Позвонишь – приедешь, - бросил парень в салон через плечо. И вышел.

А злость осталась. Юрка злился на себя. Ничуть не лучше разговаривал он утром со своей женой. Ирку видеть уже не хотелось. И он попросил остановить такси.

У края города маячил лес... Не лес, а крематорий, в котором они жгли с Ириной повесть. Там куковала без перерыва кукушка. Оттуда шла женщина, одетая как девочка, в короткой юбке и топике. Впрочем, скромно. На лице – какая-то печаль. «Уж климакс близится, а Германа все нет…» - попытался угадать ее мысли Юрий. Однако женщина была очень приятной для глаза. Небольшого роста, но удивительно хорошо сложена. И руки, и загорелые икры ножек – все было исполнено устоявшегося с годами шарма. Она ступала совершенно бесшумно. И походка ее притягивала взор. Как оказалось, не только взор Юрия. Там, где их пути должны были пересечься, на остатке сломленного дерева, возле леса, сидели четыре мужика кавказской национальности. Юрий уже понял, что «зацепление» неизбежно, и приготовил кулаки.

Наконец, пути пересеклись. Лысоватый, с круглым пузом чурка приподнялся и осклабился в противной услужливой улыбочке:

- Дэйвушка! Вас проводить?

Женщина чуть замедлила шаг. По всей вероятности, ей помешали думать или решать какой-то внутренний вопрос. Она сдвинула сердито брови и, не глядя на «предмет», изъявивший желание пообщаться, ответила ласково:

- Отвали!

Как будто знала, чем взбесить горца.

- Сама отвали, кобила! – незамедлительно прозвучал ответ.

Уходящая дама остановилась. Вернулась. Подошла к обидчику совсем близко, произнесла тихо, глядя куда-то в небо:

- А ты себе телку выбери. За длинные рубли. Кобылы-то, они все бесплатно. Да лягаются к тому же. А бесплатно тебе даже кляча беззубая не даст!

Женщина явно нарывалась на грубость. Но она и не ждала ответа. Резко развернувшись, ударила по длинному пеньку дерева. И тот рассыпался в прах.

Ни разу не взглянув на притихших от удивления детей Кавказа, промолвила грустно и презрительно:

- Пока, мерин!

Юрия, остановившегося на случай, если понадобится его помощь, она тоже не удостоила взглядом и поймала подошедшую маршрутку.

- Крутая, что ли, мать ее, кун-фу знает, - выругался кавказец, ища в Юрином взгляде сочувствия. Юрка действительно сочувствовал ему, жалкому, «умытому» незнакомкой, униженному перед друзьями. И гордого кавказца покоробила его жалость.

Юрий вспомнил, что отменил встречу. Достал сотовый. Объяснил Ирине, что «весь насквозь» занят.

- Так ты что, не приедешь? – удивилась Ирина, избалованная всегда покорным поклонником.

- Нет!

Он уже глубоко зашел в лес, когда понял, что его уверенно догоняют те четверо. Слепая ярость развернула его навстречу.

- Телефон есть? Позвонить надо! – произнес мужик с круглым животом.

- Больше ничего не надо?

- Может, и еще че надо. Смотря че у тебя есть!

Юрка с размаха дал ему в челюсть.

- Еще добавить? У меня еще есть, - приговаривал писатель, лупя четверых по очереди.

Но они тоже хорошенько ему наподдавали. И он, и они драться как следует не умели, как оказалось. Но злость заставляла развязать кулаки. Кавказцы злились на девчонку и, может быть, на то, что Юрий видел ту сцену, а Юрий злился вообще на все. И подраться ему было просто необходимо. Наконец, почувствовав боль, ребята с Кавказа отстали. И даже не отобрали сотовый. Было непонятно: кто же кому набил? А главное, за что? Просто разошлись в разные стороны с синяками на лицах.

А кукушка все куковала. Может быть, их было несколько кукушек, собравшихся вместе? Юрий насчитал тысячу лет.

- Столько не живут, - обиделся писатель на птиц обманщиц. Нашел поляну, где приделанная к сучку, висела береста с надписью: «Не сорить! Это наша поляна!» Среди травы уже валялись пакеты из-под сока, одноразовые тарелочки, пластиковые бутылки. Юрий машинально стал собирать весь этот мусор, разжег костерок.

С чего все началось? С чего он перестал любить Ирину? Ведь сначала он стремился к ней как сумасшедший! Покупал розы и золотые вещи, которые стоили в половину жениного «Диванти»! Да. Точно. Все началось, вернее, кончилось именно тогда, когда молодая особа заставила его ждать ее в метро на Добрынинской. Она так и не пришла тогда, утверждая, что чуть не опоздала на важную встречу, и ушла раньше. А он пришел вовремя. И ждал два часа. А может быть, она совсем и не приходила? Кто поймет их, женщин?

Юрий оттолкнулся от крапивного запаха, напившись им досыта, как комар напивается кровью, и вернулся к маршрутке. Только поехал не к Ирине, а к метро, на Добрынинскую. В вагоне ему повезло. Бабка встала. Посмотрела с сожалением на свое насиженное место, на мужчину, нелепо держащегося за поручень. Старух рядом не оказалось. Беременных женщин тоже. Понятное дело, теперь место достанется ему. Вздохнула и вышла. Юрий сел. И закрыл глаза.

После того, как слово «да» стало обыденным, сказать «нет». Просто «нет!». На «нет» есть суд - за все «да», которые сказаны от бессилия, в плену очарования. «Нет» - как проявление первой гордости. Маленький кусочек мести - за сожженную повесть и за станцию метро Добрынинская. «Нет» - как бунт собственной свободы, чувства достоинства.

Обидно, что все это появляется, когда уходит любовь. Мелочи, которые можно было прощать, а можно было и не прощать, конечно, огорчали Юрия и раньше, только не так значительно и символично.

Маленькое жестокое слово, как спичка возле соломы, которой обложена главная опора моста.

«Нет» - как защита от любви своей и ее, потому что вместо любви осталась тянучка, вынимающая жилы. И оба они давно мечтают избавиться от этой привязанности, привычки, но еще не осознают этого.

Его еще забавляло запоздалое удивление Ирины: «Так ты не приедешь?» - «Нет! Нет! Нет!» - орал он внутри себя почти до истерики, то злобно, то равнодушно, то ехидно. Юрий ехал по местам былого счастья, местам бывшей боевой славы любви. Он был уже почти на Добрынинской.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть лиц. Поскольку, если он их увидит, лица поселятся где-то в мозгу, у висков, и уже не отпустят. Будут жить своей параллельной жизнью, ждать, когда же он даст возможность вылиться им на бумагу и говорить только одно слово «Дай!». А он им будет кричать: «Нет! Нет! Нет!»

А сможет ли он дать им, новым, что-то, когда в нем уже живут старые сюжеты и лица, не менее интересные и выразительные, требующие и кричащие, накопленные за жизнь.

Иногда душа отпускала. Тогда Юрий думал только о пушинке, бьющейся о стекло. Он отдыхал.

- Станция Добрынинская, - произнес любезный металлический голос.

Юрий вышел. Встал у поручня, где ждал свою любовь полгода назад. Она просто не пришла. Теперь он наверняка знал, что так и было.

- Ну, я же должна иметь ребенка! – заявила Ирина потом.

У студентки, которая была его почти вдвое моложе, было два мужа. И он. Как она говорила, самый любимый человек. Она возвращалась то к первому мужу, то ко второму. Но детей не могла родить ни от одного из них. А здесь, на Добрынинской, располагалась какая-то клиника, где Ирине в тот день и объяснили, что вероятность оплодотворения ее сомнительной яйцеклетки весьма незначительна. А у Юрия уже были дети. И чужая проблема мало волновала писателя. Какое ему дело, родит Ирина от первого мужа или от второго? Да и кто в следующий раз заплатит за бензин, на котором они поедут за город? Вот тоска! Альфонс несчастный! Нет. Альфонсом он не был. Он стал принимать ее шашлыки и поездки только после того, как Ирина не пришла тогда на Добрынинскую. Он позволял ей платить за все, отдавая какой-то внутренний долг, что-то нематериальное. Приучал к будущей разлуке редкими звонками и сходящими на нет откровениями. Хотя раньше пересказывал ей почти каждый свой рабочий день. А теперь…

А теперь на бумагу просилась силища, вызванная застоем. Не ей надо было все рассказывать. А кому? Не пустое же времяпровождение - эти разговоры? Да и как он мог объяснить ей все эти пощипывания внутри души, когда смотрят внутрь чужие, совсем незнакомые лица. Казалось бы, забытые навсегда глаза. Они вдруг кололи прямо в нежную оболочку души незначительными деталями. Так однажды сухая былинка ковыля заставила все внутри съежиться, потому что вспомнил Юрий побелевшие волосы матери. А спелый арбуз вызвал у него неистребимую тоску по теплым лужам детства. И только тополиная пушинка, бьющаяся о стекло, не напоминала ни о чем, помогала расслабиться, отдохнуть.

«Все! Хватит!» - решил Юрий. Открыл себя решительно навстречу толпе подземного перехода. И утонул в море глаз. Как в крапивном воздухе. Глаза плыли разные: голубые, с серыми оттенками и зеленью. Зеленые, как изумруды и как гнилая болотина, с карими вкраплениями и с бледно-голубым старческим ободком. Яркие и выцветшие. Тупые, ничего не выражающие и восторженные, притягивающие, гордые, самодостаточные, строгие, грустные, уставшие. Как ненавидел он эти глаза и как любил их! Плывя в море чужих глаз метро, ныряя в них и от них отталкиваясь, он, наконец, насытился настолько, что не мог больше идти. Добрался до своей станции почти на полусогнутых.

- Подрался, что ли? – спросила жена.

- Подрался что ли, - ответил Юрий.

- Из-за женщины, что ли?

- Из-за женщины что ли.

- Есть хочешь?

- Хочу что ли.

- С любовницей, что ли, поругался?

- Нет у меня любовницы.

- То-то я и смотрю, что ты такой злой! – Жена достала из холодильника любимый Юрин салат из креветок. - Иди, руки мой. И морду тоже! Сегодня тебя ждут неприятности.

- Вот так вот, идешь домой, к ленточке своей финишной, а тут неприятности ждут…

- Соседка снизу на суд подать грозила. Ты бы сходил к юристу.

- К какому такому юристу?

- В соседнем подъезде частный юрист принимает, говорят, недорого. И все, кто к ней обращался, очень довольны. Пойдешь?

- Как накормишь, так и пойду.

- Хорошо накормлю.

***

 

На двери было написано только: «НЕМИРОВА С.». Юрий мялся-мялся, да и нажал на круглую пипку звонка.

- Открыто, - ответил ничего не выражающий ровный голос.

Женщина в строгом костюме смотрела в окно на заходящее солнце.

- Располагайтесь, - сказала не глядя.

Ох уж это летнее время! Поздним вечером солнце одиноко пульсировало на далеком острие Останкинской телебашни, точно попало на иглу и забилось в судорогах.

От контрового света Юрий не видел лица хозяйки. Сбивчиво объяснил ситуацию с въедливыми оскорблениями соседки. Женщина молчала. Он тут же добавил, что готов заплатить за ремонт. А солнце все пульсировало, как заколдованное. Все мешало увидеть ее. Он добавил еще, ну совсем, кажется, некстати, что хотел бы воспользоваться услугами юриста, если это будет не очень дорого.

- И здорово они вас побили? – неожиданно спросила женщина, включая верхний свет.

Юрий узнал незнакомку, разломившую сломанное дерево. Улыбнулся.

- Им самим от меня хорошенько досталось.

- Я в этом не сомневалась.

Теперь женщина, мягко улыбаясь, перекладывала на столе какие-то бумаги.

- Ваше дело выеденного яйца не стоит. Вы мне ничего не должны. Уже рассчитались. А у тети Тони просто болезнь такая. Сахарный диабет на последней стадии. Простите за грубость, уже моча в голову бьет. Ей непременно надо в день поругаться раза два-три. Я сама с ней разберусь. Хорошо?

- Как скажете.

- Чаю хотите?

- Нет. Спасибо.

- Напрасно отказываетесь. Я редко кому предлагаю. - Потом, выдержав должную паузу, добавила с достоинством, слегка кивнув: - Чай.

- Чем же я такой редкий? – спросил писатель.

- Хорошо деретесь.

- А вы разве видели?

Она уже разливала в чашечки густой прохладный напиток, по своему обыкновению не глядя на собеседника. Но Юрию в этом казалось что-то в высшей степени игривое и флиртовское.

- «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио!» - ответила она словами Шекспира, добавила все ж таки, не ответив на вопрос: - Вы из-за меня подрались или просто по злобе?

- Не «или». А «и… и», - ответил писатель.

- Любопытный вы человек.

- Для себя или для вас?

- Для меня, - ответила юрист теперь уже безо всякого флирта. - Вы ведь писатель? – И опять не глядя на него, зарылась в бумагах. - Расскажите, о чем вы сегодня хотели написать?

- Может, я принесу уже опубликованное? – спросил Юрий, распробовав и оценив по достоинству холодный настой каких-то душистых трав.

- Нет, все это я уже читала, - сказала Немирова С., подавая ему папку с вырезками из газет и журналов, с надписью на корешке ЮРИЙ ВОЛЬНОДУМОВ.

Пораженный писатель узнавал свои статьи и рассказы. С особой любовью в отдельной папочке находились все газеты с повестью. Тут были даже стихи, написанные им в совсем нежном возрасте.

- Но позвольте, откуда?..

Незнакомка, не ответив на его вопрос, показала на полку, где теснились и другие папки с разными фамилиями на корешках более или менее стоящих писателей и простых борзописцев, даривших на поэтических вечерах сборники, от которых становилось кисло во рту.

- По долгу службы, - скучновато сказала Немирова.

- Ну вот, я только обрадовался, что нашел единственного поклонника.

- На самом деле, не единственного. Так расскажете?

И он стал рассказывать. Про Стеллу, Ольгу и Ирину, про сожженную повесть на костре, про станцию Добрынинская. Про лица, про «диванти», про машинку. Про Мордовию, какой там хлеб. Юрий даже рассказал про пушинку, бьющуюся о стекло, и про водителя автолайна. Ему так охота было рассказывать ей все это! Ей, совсем незнакомой женщине, имени которой он даже не знал.

- Заходи, с тобой прикольно, - перешла она неожиданно на «ты», провожая его до самой двери.

Переступив порог собственного дома, Юрий еле донес переполненного себя до рабочего стола. И, не останавливаясь, работал до утра. Сдвинулся с места роман, начатый еще до встречи с Ириной. Теперь она совершенно не мешала ему творить.

***

 

Выспавшись как следует за какие-то два часа, он сам разбудил жену. Приласкал, приголубил, приготовил завтрак и принес в постель. Маха, как довольная кошка, потягивалась на своем «диванти», лениво-медленно кушала из его рук.

- А чей-то ты сегодня решил меня побаловать? – спросила, угадав в муже что-то необычное. Какой-то огонек, светящийся внутри. И Юрий очень осторожно берег этот огонек от жены, не говоря ни слова. И Маха это чувствовала.

- Отпусти меня.

- На рассказ?

Юрий промолчал.

- На сказку? На поэму?

- На роман.

- Ох, - вздохнула Машка, - все равно же уйдешь. Как тебя удержать! Господи! У всех мужья как мужья! На рыбалку от жен уходят, по бабам. А этот как в отпуск просится писать.

Машка обняла его, стала гладить, как ребенка.

- Тяжело тебе со мной. Я знаю, - приговаривала Машка. - Я и так стараюсь не мешать. На цыпочках хожу. Тебе нужна была другая жена. Красивая. Талантливая, как ты. А я обыкновенная.

- Зато ты умеешь солянку готовить, - улыбнулся Юрий, вытирая слезинку на Машкиной щеке. - Да ты ведь знаешь, Машка, я твой. Только не тереби меня, пока не закончу. Ладно?

***

 

Телефонный звонок прервал идиллию. В редакции журнала «Все продается» возникли «нюансы». Какая-то «дизайнер» переставила статью Вольнодумова с ног на голову.

- Идиотизм! – Юрка носился по редакции, не стесняясь в выражениях, пока весь его цикл статей не попал на стол генерального. Пошли выяснения. Кто за статьи платит, кто не платит. Часть страниц, которые шли под рубрикой «Аналитика», были пересчитаны как реклама. Дальние регионы, естественно, платить отказались. Под угрозой оказался весь материал. И Юрка ушел, хлопнув дверью.

Все эти развороты можно было терпеть раньше, когда позволяло здоровье. А теперь…

- Закурить есть? – Юрка опомнился уже на лавочке у редакции, когда с этим вопросом наклонилась к нему какая-то крашеная тетка.

- Вчера не курил.

- А сегодня?

- А сегодня денег нет. И, по всей вероятности, не предвидится.

Тетка, пьяненькая и смешная, нырнула в толпу, стрельнула две сигареты, одну для себя, другую для него.

- Что, и не пьешь? – улыбнулась совсем по-деревенски.

- Вчера не пил, - ответил писатель, разминая в руке «пегасину», но так и не пригубив ее, глядел на ноги прохожих.

Тетка болтала без умолку с полчаса, наверное, пока он рассеянно не повернулся и не спросил:

- Что?

- Ко мне пойдешь, спрашиваю?

- Пошли.

***

 

У нее в холодильнике оказалась какая-то недопитая бутылка. Она пила и плакала, рассказывая, как хоронила мать. А он думал: зачем женщины красят волосы?

- Понимаешь, - захлебывалась не то от горя, не то от вина женщина, - ухажер у нее был. А мы все против. И даже муж мой против. Он в командировке сейчас. И сестра против. Ну рогом встали. Тот ухажер ее и бросил. Из-за нас, сволочей. Она и заболела от этого. Вот как. А в больницу-то уже когда попала, я каждый день к ней ходила. Правда. Не веришь? Один только раз не смогла. Ну, устала. Ведь больница не ближний свет. Две пересадки. И троллейбуса дождись попробуй. А зима! Холодно! Я ей и говорю: мам, так и так, я не смогу каждый день приезжать. А она: да ничего, дочка, ничего. Так я на следующий же день приехала, в ноги кинулась: мам, прости. Не смогла ее одну оставить…

Потом женщина боролась со всхлипами, пытаясь говорить, но получалось совсем невнятно, пока не зарыдала одним сплошным ревом, в Юркины плечи уткнувшись.

- Ты говори, говори, - гладил ее Юрка, - тебе легче станет.

- А эти гады после операции даже к ней не подходили. Мать лежит, позвать медсестру не может, далеко те сидели. Ей трубку катетерную вставили. Промывать положено каждый день. Я в крик, сестрам говорю: «Вы же на нет всю работу врача сведете!» А они не промывают, если я не проверю, глаза косят в разные стороны. На лапу просят. Пришлось давать кому конфеты, кому бабки, пока все не кончились. А мать так и померла. Они ее угробили. Падлы!

- Ну, не плачь, моя маленькая, не плачь, - утешал ее Юрка как мог, пока тетка не уснула, и он вместе с ней.

Разбудил запах яичницы с луком.

- Доброе утречко! – рявкнула, улыбаясь, тетка.

- Тебя как звать-то? – прищурился спросонья писатель.

- Маша.

- Господи! Машка! – стукнул себя по лбу Юрий. – Ведь не поверит, что ничего не было!

- А что, разве ничего не было? – улыбалась тетка помятым лицом.

- Да не помню уже я. Яичница с луком?

- Вот унюхал! Нюхач! Че, не любишь?

- Люблю. Давно не ел просто.

- Садись.

Мария не говорила больше про мать ни слова. А когда провожала до двери, очень хотела, чтобы Юрка поцеловал ее. Это было видно по глазам, по всем движениям и жестам. Но Юрка не смог. Мешали крашеные волосы. Да и вообще, все утром стало ненастоящим.

***

 

- Где ты шлялся? Я всю ночь не спала! – встретили упреки Машки.

- Занимался этим, как его, необузданным пьянством и грязным развратом.

- Дыхни.

Юрка дыхнул. От него пахло яичницей с луком.

Машка поставила у двери чемодан.

- Все. Надоело! Уходи!

- Сама уходи!

Машка швырнула чемодан на лестничную клетку.

- Убирайся, я тебе сказала!

- Ага. Вот только кофе попью.

Юрка налил дрожащими руками кофе. Но тут же забыл про него. Сел за клавиатуру. И начал писать. И даже вопли жены сквозь этот гиблый слой вдохновения не доносились до его сознания. Часов через шесть, как от хмельного напитка оторвавшись, Юрка заметил, что Машка сидит рядом и смотрит на него во все глаза, держа в руках остывшую чашку кофе.

***

 

Была еще надежда спасти материал, привезенный из Мордовии. И, наступая на горло собственной песне, Юрка решился на крайние меры.

Три часа сидеть у кабинета генерального было тошно и противно. Но необходимость диктовала унижение. И Юрка сидел.

На него время от времени поглядывала надменная секретарша. Как же он ее ненавидел!

Людка очень не любила свое имя. Она всем говорила, что она не Людмила, а Люция. К тому же она любила, чтобы ее по отчеству величали. Получалось Люция Федоровна.

Вольнодумов назвал ее однажды в кулуарах Люцифером. Что немедленно разнеслось по офису. И прицепилось намертво, как все гениальное.

- Я вас слушаю, - наконец произнесла сквозь зубы Люцифер.

- Что слушаете? Я не к вам! А к генеральному.

- По какому вопросу?

- По личному.

- Представьтесь.

- В смысле?

- Кто вы такой?

- Я? Человек.

- А фамилия у вас есть?

- Ну вы же знаете.

- Я? Кто вам сказал, что я знаю?

- Мне казалось, все меня знают.

- У вас нездоровое самомнение, Вольнодумов.

Юрка молча положил на стол визитку. Людка съязвила:

- Давно бы так.

Позвонила по телефончику.

- Вам велено еще подождать.

Вольнодумов достал блокнот и стал писать: «Она кажется себе звездной леди! Еще бы! Сидеть секретаршей у такого босса! И охранять двери. Все пишущие голодранцы идут к нему и что-то просят. А она на самом главном месте – у крана, поверни который - и можно распределять материальные блага.

Она – у кормушки. Крошки с барского стола ее одели в модный костюмчик, лоснящийся шелком. В такой обуви можно смело ходить даже по супермебели, которой уставлена ее будка.

У чужого кабинета проходит ее жизнь. Щеки обвисают. Тело дряблеет. Но она исполнена достоинства кабинета, возле которого демонстративно щелкает кнопками телефонов. Это получается у нее великолепно! Сногсшибательно! Обалденно!

А еще она научилась подрезать цветы и ставить их в хрустальные вазы, приготовленные специально для этого случая, отдергивать и задергивать жалюзи. Полнеющими пальчиками, на которых мерцают крошки с барского стола в виде переливающихся ценных стеклышек, ловко извлекать шоколадные конфетки из коробок, бумажки разного цвета из конвертов.

Но главное - она умеет смотреть ледяными глазами на маленьких посетителей большого кабинета и спрашивать: «А вы, собственно, кто?»...

- Вас сегодня не примут, - сообщила секретарша, положив трубку в ложе телефона.

Юрий решительно встал, открыл кабинет и обнаружил, что там никого не было все это время.

- Ах ты гнидка, - сказал он ей, уходя.

***

 

- Тетя Тоня умерла, - встретила его плохой новостью Машка.

- Врешь!

- Правда! Давеча на операцию положили. Не вышла из наркоза.

- А что с ней?

- Сахарный диабет.

- Знаю.

- А что спрашиваешь тогда?

- Надо же… умерла. Теперь все соседи вздохнут спокойно.

- Нельзя бы о покойниках плохо.

- А что о ней хорошего-то сказать?

Вольнодумов спустился в соседний подъезд к юристу. Сообщить, что не надо больше заботиться о его деле. Немирова встретила мягко и в то же время отстраненно. Юрий даже привык к тому, что эта странная дама совсем не смотрит ему в лицо. А все время параллельно делает что-то. Пересматривает какие-то бумаги, наливает чай, смотрит в окно… Лицо в рабочем, даже не напряжении, а в постоянном размышлении. Ни секунды на нем покоя. А какой-то внутренний диалог. И опять тот же вопрос:

- О чем вы пишете теперь?

И Юрию забавно, что он ждал именно этого вопроса. Появилось полное право поделиться мыслями о романе, о злости, с которой ждал генерального у кабинета, о секретарше. О Марии – случайной знакомой, которая выплеснула боль длиною в ночь… О чемодане, который Машка занесла тихонечко обратно домой. О том, что звонила каждый день Ирина, а его не было дома. Он даже рассказал, как однажды ездили они с Ириной на рынок. Она подарила ему бинокль, а он ей золотую мышку. А теперь ему больно и противно.

- Удивительный вы человек. У вас сердце часто болит?

Юрка ухмыльнулся вместо ответа.

- Научитесь-ка вы вот что делать. Вздохните глубоко-глубоко, до самого корня души. И отодвиньте человека, как прочитанную книгу. Научитесь перелистывать их судьбы, их миры. Иначе вам хана. Вы же их всех в себе носите! Нельзя так. Нельзя. Обещаете сделать так, как я прошу?

- Попробую, - ответил Юрий, огорчившись, что хозяйка снова стала говорить с ним на «вы».

- А теперь идите. У меня много работы.

Юрка насупился. Она увидела это спиной. Добавила:

- И непременно, слышите, непременно приходите ко мне завтра. Мне очень интересно, что вы там еще напишете. Придете?

- Как сложится.

***

 

У подъезда ждала Ирина. Вольнодумов аж поперхнулся. Хорошо, что тетя Тоня умерла. Было бы сейчас разговоров до небес. Подошел к машине.

- Покатаемся?

Сел без слов в машину.

- Я соскучилась.

- Пап, ты куда? – выбежал вслед Вовка, непонятно откуда выросший на дороге.

- В редакцию.

- Ты с ума сошла!

- Спасибо, что заметил. Так куда же ты пропал? Нашел блондинку? Брюнетки надоели?

- Работаю. Роман пишу.

- Очень мило. Только не надо мне лапшу на уши вешать. Ты что, решил меня бросить?

- Ириш, я ничего еще не решал.

Он вздохнул глубоко, до корня души, как учила Немирова С., так глубоко, что в глазах завертелись звездочки. И перелистнул мысленно Ирину вместе со всей ее любовью. Наверное, что-то получилось, потому что Юрий вдруг сказал:

- Останови у магазина. Я пива куплю.

- Ты же не пьешь пива!

- Теперь пью.

Юрий зашел в стеклянные двери. Прошелся у прилавка. Улыбнулся симпатичной продавщице:

- Лапонька! Где у вас тут удобства? У меня авария случиться может! Я вас умоляю!

Через пять минут Вольнодумов сидел дома у телевизора, сказав Вовке:

- Если будут звонить – меня нет. - И отключил сотовый.

И, действительно, звонили.

На десятый раз Юрий не выдержал и, когда зазвонили снова, бросил Вовке через плечо:

- Скажи, что я уехал. К черту на рога. В Израиль. С блондинкой!

Вовка так и сказал. И звонки прекратились.

***

 

«Наверное, такие же чувства испытывает проститутка, когда за свою грязную работу получает деньги», - подумал Вольнодумов, неловко засовывая хрусткие бумажки во внутренний карман пиджака. Он уже видел свой изуродованный материал, но хотелось еще раз вчитаться в то, что осталось, поискать крупицы настоящего, живого текста. Но он их так и не нашел.

Без слов отодвинув Люцифера, он зашел-таки к генеральному. Положил на стол журнал.

- Был договор: за страницу – тысячу. Моих вышло 25 страниц. Мне заплатили пять тысяч. Почему?

- Выясняй это с рекламным отделом.

- Они на зарплату не жалуются.

- Вот с них и взыскивай.

- Мило. То есть я хочу сказать: когда в магазине обвешивают на сто граммов, люди возмущаются. А когда солидный журнал, да в пять раз…

- Все претензии к рекламщикам. Еще есть вопросы?

- Почему так сократили материал?

- Потому что понаписал галиматьи. Что это еще за маразм? «Интересно наблюдать, как просыпается Рузаевка, привыкает к тому, как она прекрасна…» Рузаевка не может быть прекрасной! Это город. Понимаешь? Тут твои писательские сопли совершенно некстати!

- Ах, сопли! Спасибо. Было приятно поработать.

- Сбавь обороты! Забыл, как тебя с помойки подобрали, оклад приличный назначили! Чего еще? Жаловаться повадился! То ему не так, это не эдак! Голова с утра кругом идет! Как зарплата – так в офисе бардак! Люция Федоровна! Почему пропустили? Я готовлю речь к конференции!..

***

 

…Убежать, улететь, уползти подальше, чтобы уберечь душу, не застрять в чужом мире. Чужие миры навалились все и сразу. Люция, генеральный, Ирина… Уже открывая двери собственной квартиры, Вольнодумов чуть ли не сгибался под их гнетом. Машка замерла, увидев его перевернутое лицо.

- Что?

- Сколько, ты говоришь, новая машинка стоит?

- Три. Три триста, кажется.

Юрий вынул деньги из пиджака.

- Значит, на машинку хватит.

- А почему вид такой траурный?

- Потому что я – дерьмо, Машк! Я не смог защитить своего ребенка.

- Что с Вовкой?!

- Да с Вовкой ничего. Что с ними сделается? Рукопись зарезали. Перерезали душу мне. Насквозь разодрали. А я не смог. Я ничего не смог.

Машка недоуменно глядела на пачку денег. Ей она казалась огромной. Она не понимала, почему так расстроен Юрий.

- Ничего. Все уладится, - уже улыбалась она. - Не бери дурного в голову, а тяжелого в руки! Все образуется. Денег-то получили! Сейчас соляночку сварганю! И за машинкой поедем! Поедем, Юрк? Детям кроссовки купим. Че ты раскис-то? Главное, деньги заплатили.

- Это не деньги, это слезы, Машк!

- Хрен с ними! Пусть подавятся! Ты, главное, успокойся.

В двери раздался звонок. На пороге стояла Немирова. У нее в руках был журнал «Все продается». Свежий номер. Откуда она его достала? В продажу пилотные номера не поступали.

- Я по вашему вопросу с тетей Тоней, - сказала она скорее не ему, а Машке, которая тут же рокировалась на кухню.

Понимая, что творится в душе Юрия, она вдруг подняла на него глаза. Первый раз за все это время. Они блеснули в полумраке коридора очень мягко и ласково, как блестит шелк. Юрию на миг показалось даже, что они влажны.

- Можно взять ваш автограф? – неожиданно попросила она.

Сбитый с толку писатель все же понял, что Немирова пришла его поддержать.

- Вас зовут Светлана? – открыл Юрий журнал на своей странице.

- Светлана. Просто Света. Если хотите.

«Светлане, - вывел он старательно, - на счастье, на любовь и на добрые раздумья! – И добавил: - От автора».

- Спасибо. Вы обещали зайти и не зашли.

- Я сказал: как сложится.

- Я помню. Купите ей новую машинку. Она у вас славная.

- Я знаю.

- Зайдете?

- Как сложится, Свет.

- Я… - Она показала лицом и жестами, что сочувствует, соболезнует и сопереживает случившемуся. И вышла, мягко затворив дверь.

***

 

На месяц утихомирились страсти. Пропала куда-то Ирина. Юрий старался писать. Роман шел тяжело: то сгустками вываливаясь из души ночными кошмарами, будя и пугая Машку; то медленно вытекая, как янтарный мед, тихо вливаясь в рукопись; то, грозя пустотою бездарности, высасывал вакуумом до ватной пустоты, звеня где-то в висках.

Машка радовалась новой машинке, как раньше радовалась «диванти». Она часами сидела у иллюминатора дверцы и наблюдала за процессом стирки, восхищалась: «Смотри! Юрк! Она теперь выжимает!»

Что ни говори, умела Машка радоваться вещам и любить их. Все уже в доме было стирано-перестирано. Осваивался режим сушки и кипячения. По телефону не смолкали рассказы о том, какая у них появилась замечательная машинка.

Однажды ночью Юрий увидел странный сон. Стоит Ирина. Вся в белом, прямо на середине реки. А глаза у нее незрячие. Юрка ей бинокль протягивает, чтобы рассмотреть берег и на него выйти. А Ирина не видит ни Юрку, ни бинокля. Течение сильное, насилу Иринка держится. Юра ей руку протянул. А рука холодная. Не удержал ее Юрий. Унесло Ирину течением.

Еле утра дождался. Потом еле вытерпел, чтобы дети в школу ушли, а Машка на работу. Тут же набрал номер телефона. Ответил мужской голос.

- А кто ее спрашивает?

- Юрий Вольнодумов, - ответил писатель.

- Она умерла. Вчера похоронили.

- То есть как умерла?

- Попала под шальную пулю на рынке. Вы ей кто были?

- А вы кто?

- Я? Муж.

- Где она похоронена?..

***

 

Было очень-очень удивительно Юрке, что она умерла без него. Нелепо и невероятно. На рынке попасть под чужую пулю за чьи-то разборки...

Он не расстроился - удивился смерти. Удивился собственному сну. Сидел на скамеечке у могилы. И ничего не мог сказать. Не смел. Вспоминал, точнее, заставлял себя вспоминать, как бегал за нею, как ждал на Добрынинской, как сказал первое «нет» и, почему-то, как сжигала она его повесть. Он старался вспомнить что-то хорошее. Но мысли сами выстраивались в какое-то успокоение, что все произошло именно так, а не иначе. Ни жалости. Ни участия. На могилу он положил бинокль.

Хотел купить венок за 100 рублей, но купил за 200. И все время чувство, смешанное с досадой, что придется по дождю идти с кладбища пешком, и гордостью, что не пожалел денег, перемешивалось с чувством голода в желудке и мыслью, что все это – могилу, нелепую и скромную среди других могил, кривые дорожки кладбища - он запоминает, чтобы потом описать на бумаге.

Неловко стало перед покойной за эти мысли. А других не было. И он направился домой. Поцыкивал троллейбус. Он забежал на заднюю площадку, пристроился у выхода, чтобы выйти сразу, если зайдет проверяющий. «Совесть пассажира – лучший контролер!» - вспомнил он лозунг из детства. И совесть грызла всю дорогу. Отрабатывала лишнюю сотню на венок.

Через месяц венок потускнел. И кто-то, муж, наверное, или мать Ирины, выбросил его на большую кладбищенскую свалку. Юрий сразу узнал свой венок за 200 рублей. Поймал себя на мысли, что думает о деньгах. А как о них не думать? Его «меркантилизм» тут же наказали кладбищенские боги – могилку он так и не нашел. За последний месяц умерло столько народу, что образовался целый город мертвых. Долго блуждал и чертыхался среди одинаковых дорожек, оградок и памятников. Так и ушел ни с чем. Не оставаться же ночевать на кладбище, в самом деле!

«Умерла и умерла! - подумал Юрий. – Лучше бы я умер! А то теперь ходи, ищи ее! Мучайся совестью за то, что пожалел в первую секунду денег на венок и что венок тот теперь валяется на свалке. А у меня нет денег теперь - не то чтобы за сотню купить новый венок, но и за десятку! И опять придется идти домой пешком. Или мучаться от своего «зайцевства» на троллейбусе».

Но были и еще слова, сказанные как бы внутри него, слова для Немировой Светланы. Долгое время ее не было в городе. Юрий заходил, но не мог застать на месте. По сути, со дня выхода злополучного журнала он так ее и не видел. Только стал разговаривать с нею обо всем, что происходило с ним днем, а потом, проговаривая про себя, легко заносил это на бумагу. После кладбища он решил непременно зайти к ней опять.

Дверь оказалась открытой. Светлана, в брюках и клетчатой рубашке с засученными рукавами, сажала в горшочки крупные луковицы.

- Молодец, что заглянул, - кинула она радостно через плечо, опять на «ты», - проходи.

Юрий немного смутился от ласкового голоса.

- Рассказывай! Рассказывай же скорее! Не смотри, что я занята, я вся – внимание и слух! Ну, как ты жил-то все это время?

И снова полилась исповедь. Юрий уже сам хозяйничал с чаем, наливал воду в кувшин, чтобы поливать странные луковицы. Без умолку рассказывая обо всем, что происходило, и что написано. Он вел себя так естественно, точно делал это всю жизнь. Когда его речи иссякли, он спросил о цветах.

- Хочешь, подарю? – ответила Светлана вопросом. Подняла один из горшков. - Вот вылупится росток, и увидишь, что это за цветочек!

- Подари!

***

 

Земля была пустою целую неделю. Юрий поставил горшок прямо на свой писательский стол, среди бумаг и рукописей - пришлось наводить новые порядки. Машка даже удивилась, не увидев прежнего рабочего бардака. Впрочем, никому не было до него дела: глиняный горшок и горшок!

Но однажды утром из земли проклюнулся маленький темно-бордовый кончик, похожий на писюльку.

Первое желание – позвать Машку – Юрий удержал в себе с трудом. Полил росток сам и не удержался от нахлынувшего чувства, поцеловал новорожденного в самую маковку. Все его существо наполнилось невероятной нежностью и огромной любовью к этой просыпающейся жизни в горшке. Писатель передвинул стол так, чтобы на него падали лучи солнца, открыл окно. И вдруг заметил, сколько на стеклах запылившихся тропинок высохшего дождя. Увидел на столе, освещенном солнцем, слои сигаретного пепла. И ему стало стыдно перед ростком за то, что так долго не слушает ни жену, никого и не может бросить курить, отравляя всем существование.

Юрий сорвался с места, забродил по квартире как одержимый, раскрыл все портьеры и окна. Потом заметил, что за ним ходит удивленная Машка.

- Ты чего? Сбрендил? – спросило она незлобливо.

- Да нет, решил окна помыть…

- На засранца, что ли, чистота напала? Все равно ж надымишь.

- Я бросил.

Машка недоверчиво покосилась на дымящуюся сигарету в консервной баночке из-под красной икры, приспособленной под пепельницу. Юрий тут же затушил бычок и выбросил его вместе с баночкой в мусорную корзинку под стол.

- Да здравствует здоровый образ жизни!

- Ура! – закричала Машка, захлопала в ладоши, подпрыгивая, и так по-детски быстро-быстро приняла условия новой игры мужа, что любовь его распространилась и на Машку.

Теперь он любил этот маленький росток в горшке и ее, свою жену, которая быстрыми шажочками перебегала из ванной в кухню, наливала воду в кастрюльки и тазики, одевала на себя и на него фартуки, домешивала уже почти готовую кашу и отдирала бумажные запылившиеся полоски – следы зимнего утепления окон. В каком-то веселом восторге в течение двух часов они выдраили все окна и двери. Юрка даже протер люстры и начал мыть потолок на кухне, когда вдруг нестерпимо потянуло за рабочий стол. Он так и замер с тряпкой в руке.

- А теперь-то что? Сердце?

Но он уже не слышал Машку. Вытерев о штаны наскоро руки, он буквально вбежал в комнату, поцеловал еще раз освещенный солнцем росток и принялся писать.

***

 

В редакции журнала «Все продается» в это время проходили неприятные события. Уже три дня издание трясла государственная налоговая полиция. Никакие доводы проверяющие не хотели слушать. Накопали в документации столько криминала, что теперь под статью попадали практически все члены редакционного совета, включая бухгалтера, рекламный отдел и даже секретаршу. Все эти вопросы должна была сегодня прояснить какая-то важная персона Немирова С., которую ждали с минуты на минуту. И вот исполняющий обязанности генерального услышал ее голос:

- Да, вас слушают. Говорите. Нет. Категорически нет. Жалуйтесь. Это ваше право. Я? Я бы посоветовала рассчитаться. За все в жизни надо платить…

В кабинет вошла приятной наружности женщина, но неприступная, как скала, и не глядящая на генерального. Тут же вызвала, как хозяйка, в директорский кабинет своего подчиненного, ведущего проверку журнала, продолжая, впрочем, говорить по мобильному телефону:

- Вы это мне говорите? По-вашему, я не могу отличить истинный документ от поддельного? Все. Разговор окончен. Встретимся в суде.

И тут же спросила у притихшего хозяина кабинета:

- Как же вы так, голубчик? Двойная бухгалтерия. Подложные документы. Ворованные статьи под чужими именами. Заниженные гонорары. «Все продается», говорите? А как насчет совести?

Далее Немирова очень долго и подробно перечисляла все найденные огрехи. Как китайский болванчик, у которого нет шеи в принципе и не двигается тело, исполняющий обязанности генерального, которого она так и не назвала ни разу по имени, услужливо кивал, не смея возражать. Покрывшееся жирным потом, его лицо ничего уже не выражало, кроме липкого страха за свое место.

- Вы понимаете, что прежде чем садиться в тюрьму, вам придется выплатить гонорар авторам, которых вы обидели, и рассчитаться с долгами?

- Но у меня нет денег, - возразил, вдруг став маленьким и жалким, человечек напротив.

- Да, но в редакции есть оргтехника, и мои люди прямо сейчас проведут ее оценку.

***

 

Уже к вечеру, когда Машка домыла потолок, раздался странный звонок в дверь.

- Я сам открою, - вышел из-за стола Юрий.

На пороге стоял молодой человек в черной модной курточке и кожаных штанах.

- Вольнодумов?

- Да.

- Распишитесь в получении.

- Там что? Боньба? – ухмыльнулся Юрий, кивнув на несколько странных коробок.

- Оргтехника.

- Какая еще оргтехника?

- Из журнала. Списанная. Читайте, все поймете. А я пока займусь установкой. Куда можно занести?

Юрий ничего не понял.

- А что там? – спросил он еще раз.

- Комп, монитор, принтер, сканер, мышка, клава, кабель. Жесткий диск на восемьдесят. Сказали еще вас к Интернету подключить и к местной сети. Вы разве не в курсах?

- Кто сказал-то?

- Решение суда. Журнал «Все продается» не прошел государственную проверку. Пересажают всех. А вам вроде бы как долг насчитали, 20 тысяч. Но скажу, это вам крупно повезло. Потому что техники здесь на все сто. Один монитор на жидких стоит в два раза дороже. Ну и все остальное. И картриджи… - объяснял компьютерщик, перетаскивая в Юркин кабинет коробки. Установил он все довольно быстро и профессионально. Поставил несколько программ, заставил Юрия проверить, расписаться и улыбнулся, уходя.

- А мой старый комп на что-нибудь годится? – спросил Юрий у парня.

- Ну, можете из него тумбочку на даче сделать, - пошутил парень в модной куртке уже с лестницы.

- Я ничего не понимаю, - пришел Юрий на кухню к жене. – Помнишь, я тебе говорил, что они там все сволочи?

- Где?

- Да в этом журнале «Все продается».

- И что?

- Всех пересажают. Арестовали и описали технику. А мне вот таким необычным способом долг вернулся. Странно, да?

- Чего ж тут странного? Бог не фраер, шельму метит!

- Да при чем тут Бог?

- Да при том, - отхлебнула звучно Машка свой знаменитый печеночный соус из ложечки. - Готово... Есть садись. А то опять улизнешь к своему роману.

- Не улизну. Пегасы улетели.

- Ну и славно. Я потолок за тебя домыла.

- А я курить бросил.

- Теперь будешь ходить, как злыдень.

- Не буду. У меня теперь новый суперкомп. Вот поем и введу в него все рукописи…

- Вот не было беды, да купила баба порося!

- А-а, ничего ты не понимаешь.

- Да где уж нам.

- Ма, правда, это круто! – вмешался Вовка. Он долго и подробно рассказывал матери о компьютерных чудесах, пока отец уплетал соус. Даже попытался объяснить действие некоторых программ. Но Машку больше заинтересовал росток в горшке, в котором она безошибочно угадала проклюнувшийся тюльпан. Она переставила его на окно за занавеску, чтобы растение получало больше света. И с этой минуты взяла его под собственный контроль. Каждое утро Машка поливала его и радовалась новому растению, правда, не так откровенно, как муж, который вдруг про него совсем забыл, увлеченный компьютером, точно новой игрушкой.

***

 

А еще Вольнодумов вел лекции в том самом подмосковном городке, где проходили часто литературные вечера. Ему неплохо платили. Студенты слушали внимательно. А писатель не видел их, рассказывая, как надо писать, практически не заглядывая в умные книги. Он каким-то чутьем сам знал это. И смог бы издать тысячу учебников о литературном мастерстве. С удовольствием ныряя в метафоры классиков, изучая увлекательные пути гипербол и сравнений, он вместе с ними еще и еще раз проходил дорогами мастерства. Оттачивал слог. Иногда времени на уроках не хватало. А иногда, наоборот, оставалось, и Вольнодумов мог в такие моменты заглядывать в своих учеников, опрашивая их.

Так и сегодня. Он долго говорил, глядя и не глядя на дождь в окне. И вдруг понял, что дождь кончился. И запас красноречия иссяк вместе с дождем так же совершенно неожиданно. Вольнодумов бросил взгляд на аудиторию, на внимательно ожидающих продолжения студентов. И на заднем ряду различил знакомые очертания фигуры. Еще не осознавая, что так давно хотел увидеть именно эти контуры, эти линии, ощутить это тепло, исходящее от всего, что называлось Немировой.

- Все свободны, - произнес он удивленно и неожиданно для группы, отпустив слушателей раньше, чего никогда с ним не случалось.

- А вы можете остаться, - шутливо разрешил писатель женщине, которая поняла, что все это произошло из-за нее.

- Не могу, - сказала Немирова, стараясь заглянуть туда, где закончился только что дождь. – Знаете, заходите завтра.

В пустой аудитории Юрию все еще слышались ее мягкие шаги. И чувство вины прорезало нестерпимой болью. Он же забыл! Совсем забыл про ее подарок! Вольнодумов никак не мог вспомнить, видел он его на столе или нет. То вроде казалось, что горшок с неизвестным растением должен стоять рядом с монитором. Но нет, тогда бы не уместился коврик для мышки. Может быть, росток засох где-нибудь и Машка выбросила его? А впереди еще одна группа…

Наконец добравшись до дома, не снимая мокрой обуви, проскочив мимо рокочущей в недоумении Машки, Юрий отодвинул портьеру и увидел чудо.

На высокой благородной ножке держал гордую головку великолепный желтый тюльпан, как маленькое солнце. Юрий недоумевал, как в простом глиняном горшке могло родиться такое! Тюльпан источал запах детства и счастья.

- Боже мой!

Это было единственное, что мог вымолвить бедный писатель, благоговейно заключив в ладони крепкие лепестки и опустив голову, чтобы вдохнуть аромат цветка глубоко-глубоко, до корня души.

Потрясение от увиденного было так велико, что ничего не хотелось больше. Юрий раньше лег спать. И не позволил Машке включать телевизор. И нежно закрыл ей рот ладонью, когда та начала что-то говорить.

- Ч-ч-ч-ч! – успокоил он ее. - Спи.

Но сам не спал до глубокой ночи. Хотелось курить. Или кричать. Хотелось большого счастья. Такого, которое можно было бы вдохнуть до корня души. До самого корня, заключив в объятья, чтобы сделать своим.

***

 

Виолетта приезжала к ним с периодичностью раз в неделю, привозя полный стол сладкого для детей. Считалась подругой жены, но с ней почти не разговаривала, зато охотно слушала все, что касалось творчества Вольнодумова. И утром нарисовалась с шумным приветствием. Машка тут же выудила из пакетов сладости, поджарила рыбки и усадила всех за стол.

Юрий очень хорошо относился к Виолетте, прислушивался к ее мнению. Их необычные отношения начались уже давно, лет пять назад, когда он впервые прочел стихи на поэтическом вечере. Стихи были плохие. И Виолетта, давно ставшая душой общества, тут же на вечере написала на них злобную искрометную пародию. Она не брала в расчет, что Вольнодумову эти стихи самому не нравились. И когда пасквиль попал в его руки, он постарался прочесть его при всех так, как будто его читает не сам автор, а какой-нибудь писака-мерзавец. Это их и подружило. За правило вошло то, что она стала навещать семью писателя, помогать детям, дарить разные приятные вещи Машке, читать Юркины опубликованные рассказы и статьи. Традиция очень быстро прижилась в доме. Не так-то много было у семьи писателя настоящих друзей. Но Виолетта была значительно старше и годилась ему разве что в матери. А однажды принесла стихи, посвященные ему.

И Юрий испугался. Ему не хотелось терять друга. И казалось совершенно невозможным начинать близость. Что удерживало его, он сам не понимал. Решение пришло мгновенно. Он написал такой же поэтический ответ с мягким отказом. Виолетта больше никогда не поднимала вопрос об их личных отношениях, но любовь между ними от этого значительно окрепла, а дружба и подавно.

Сегодня Юрий не хотел видеть Виолетту. Он просто терпел ее. Терпел стихи, нахмуренно слушал последние новости из клуба. Злился на Машку и ее недожаренную рыбу. Шлепнул Вовку - за то, что тот разлил воду из стакана. На кухне образовалась какая-то грозовая атмосфера. Юрий надел пиджак и спустился к Немировой.

И сразу попал в необыкновенно завораживающий мир, наполненный приятными ароматами. Сотни тюльпанов цвели в ящичках и горшках. А сама Немирова сажала еще какие-то семена в подготовленную землю.

Юрий подошел к ящику с желтыми тюльпанами, наклонился, понюхал. Вспомнил свои ощущения, когда впервые увидел то желтое чудо, расцветшее на подоконнике, и радость, переполнявшую его в этот миг. Ему показалось, что цветы, находящиеся в ящике, не столь шикарные, как тот тюльпан, который растет у него на подоконнике. А может, просто так кажется оттого, что их много? Не удержался, спросил:

- У меня такой же?

- Нет. Твой особенный.

- Я так и думал. А чем?

- Ты его любишь, потому что он твой. Я, когда увидела луковицу, сразу поняла, что ты его полюбишь.

- Правда?

- На самом деле, сорт у всех одинаковый, «Гольден Апельюри». Я их называю «Золотыми Юрами». Солнечный цвет – мой любимый. Это голландские сорта. А вот этот родился сегодня. Черный. Королева ночи. Правда, красивый?

- Шикарный. Только черный.

- Ты не любишь черный цвет? Забавно, - сказала Немирова. - Без черного не было бы белого. Согласен?

- Нет.

- Без ночи не было бы дня.

- Глупости, - специально спорил Юрий, надеясь услышать нечто весьма интересное. И он услышал.

- Ночь – смерть. День – жизнь. Человек умирает каждый день на ночь. Если бы этого не происходило, он бы очень устал жить. Вот попробуй, не поспи три дня. Тебе захочется умереть!

Немирова умела вызывать на откровенность. И снова завязалась беседа - не то шутливая, не то серьезная. И Юрий как на духу выложил все, что накопилось в душе, все о тюльпане, компьютере и Виолетте.

 

ГЛАВА 2. Вовка

 

Вовка уже час смотрел в окно. Ждал Юльку.

Подмосковный вечер разливался акварелями в небесах и лужах, в лицах прохожих и даже в их одежде; в поскрипывании велосипедных спиц проезжающих подростков и в разговорах двух женщин, стоящих прямо под окном; у начинающих опушаться кустов шиповника тоже угадывалась всепроникающая нежность этой акварели. Но главное, что волновало Вовку, – свет необыкновенного облака, которое зависло над двумя улицами, Вовкиной и той девочки, за которой он наблюдал вот уже почти год.

И он дождался.

Он узнал ее издалека, скорее по походке, или по какой-то энергетической тревоге, появившейся в сердце. Юлька! Это ее оранжево-малиновая куртка и ее светлые волосы! Наверное, мать отправила в магазин... Вовка дернулся к двери, схватил свитер. И лбом уперся о косяк. Парень даже не представлял, о чем говорить с незнакомой девчонкой из дома напротив. Что спрашивать? Что делать?

Он вернулся к окну. Оранжево-малиновая куртка все еще была видна. Вовка провожал ее взглядом до тех пор, пока та не скрылась за поворотом. Но шторм, начавшийся в его душе при появлении яркого пятна, не утихал. Стучало сердце. Оттенки акварели в это время перетекали один в другой. Вечер менял палитру. Розово-абрикосовый закат стал превращаться в зеленовато-голубой. Облако торжественно царствовало на небе ярким айсбергом среди весны. И все это марево за стеклом показалось Вовке аквариумом. И машины, как рыбки, шныряли туда-сюда.

- Вов, а, Вов, - позвала из кухни мать.

- Ну.

- Не «ну», а иди сюда!

Вовка нехотя оторвал взгляд от окна, поплелся на кухню.

- Ну, чего?

- Как-то ты разговаривать стал! «Ну-ну» - баранки гну!

Вовка терпеливо ждал, когда мать закончит наставления. Решил лучше помолчать, а то ведь прицепится к словам.

- Мясо перекрутить надо. Пельмени-то все любят. А как помогать – нет никого!

Вовка без особого энтузиазма стал крутить мясорубку. Он понимал, что каждое его слово означает промедление, что матери очень хочется поговорить. Но тогда он пропустит Юльку. Вовка нервничал, торопился. Вспотел даже.

- Еще раз перекрути, - сказала мать, раскладывая лепешечки для будущих пельмешков.

Второй раз получилось гораздо быстрее.

- Все? - Вовка готов был заплакать!

- Мясорубку помой!

- Ну ма!

- Не «ну», а помой. И ведро вынеси! И не в мусоропровод, а на улицу!

- Ну вообще уже! Это не мужская работа – мясорубку мыть!

- Отец, вон, окна моет, и ничего! А ему мясорубку мыть – не мужская работа! Давай-давай! А то пельменей не получишь!

- Ну и не надо мне твоих пельменей! Я вообще есть не хочу!

- А чо ты хочешь-то? Телевизор смотреть и дурака валять?

- Мне уроки делать надо!

- То-то я и вижу, как ты их делаешь! Все! Бери мясорубку и мой! Пельмени можешь не есть. Нам больше достанется!

Мясорубка мылась плохо. Жир не хотел растворяться совсем. Пришлось включить одну горячую воду и шпарить руки. Вовка разложил полотенце, как делала мать. Он знал, что спорить бесполезно, это только затянет время. На это полотенце он выложил просушиваться все детали мясорубки, заранее вымытые и протертые. И незаметно улизнул из кухни.

Вечер снова поменял цвета. Теперь уже на густо-синий и фиолетовый. Юлька, скорее всего, уже ушла. Зажглись окна домов. Вовка понял, что не пространство за окном, а его собственная квартира напоминает аквариум, и он сидит в нем, как рыба!

- Вовка! Ведро вынеси! – напомнила с кухни мать.

Пришлось все-таки натянуть свитер. Через минуту он уже подходил к помойке со своим переполненным ведром. И тут его нечаянно бросило в жар. За перегородкой, где находились набитые за день до краев бачки с мусором, стояла Юлька, доставая что-то палочкой из контейнера. Все это смотрелось более чем неправдоподобно. Он бы поверил своим глазам, если бы в помойке копался его друган Петька или Витюха, или даже соседская Катька. Но чтобы это делала одетая с иголочки белокурая Юлька!

Вовка высвободил свое ведро, потом подошел-таки к девочке и спросил:

- А что там?

- Да перчатку уронила. Достать никак не могу!

- Это не так надо доставать! – тут же забыл Вовка о своем удивлении. Ловко взобрался на контейнер, протянул руку и достал нужный предмет. - На, держи!

Юлька улыбнулась. Что-то ей в нем понравилось. Вовка это сразу понял. Но не знал, что сказать. Он тоже улыбнулся, скосил глаза ехидно и задиристо:

- Я сначала подумал, что ты бомжиха. По помойкам лазаешь!

Девчонка ударила его по плечу, прекрасно поняв, что это шуточка такая.

- Это ты лазаешь!

- Вот-вот! По помойкам лазаешь и еще дерешься! – подзадоривал Вовка.

- А ты в каком доме живешь? – спросила Юлька.

Вовка показал.

- А я в том. А в какой школе учишься?

- В старой.

- А в каком классе?

- Много будешь знать – скоро состаришься!

- Ну правда!

Но Вовке было неудобно признаться, что он младше, а врать не хотелось.

- В таком. В большом и светлом. С полосатыми занавесками!

- Вот балабол!

- Я не балабол, а Вова. Володей можно еще называть. Или Владимиром Юрьевичем.

- Размечтался! Тебя, наверное, Вовочкой зовут. Да и, кстати, анекдоты все эти про тебя рассказывают?

- О!!! – Вовка закатил глаза. - Про меня не только анекдоты рассказывают. Про меня романы пишут!

- Не свисти!

- Ну! Правда! У меня отец – писатель!

- И что он такое написал?

Тут вдруг мальчишка в первый раз подумал всерьез: а что, собственно, написал его отец? и почему он – писатель? Это породило еще один вопрос: а интересно ли он пишет? Вовка признался только что себе самому, что совершенно не интересовался ни отцом, ни его рукописями, которые стопками лежат по полкам и на рабочем столе. И тут же пообещал самому себе непременно прочитать все-все-все…

- Много чего написал!

- Расскажи!

- Не могу!

- Потому что враки?

- Потому что не враки! Просто меня пельмени дома ждут! Настоящие! Мы их сами с мамой делаем!

- Ну и мы тоже делаем. Ну так что?

Вовка уже порядком продрог в своем свитерке. Но как тут уйти? А вдруг он потеряет ее навсегда? Девчонка, скорее всего, подумала то же самое, потому что спросила:

- А второй раз в помойку залезть сможешь?

- Зачем? – Вовка явно был заинтригован.

Но Юлька восприняла это как согласие и решительно вернулась к контейнеру:

- Да я там визитки мамкины выбросила старые, на них есть домашний телефон.

Вовка второй раз залез в помойку, наступил на что-то неустойчивое и провалился. Испачкал брюки, но визитки нашел.

- Дом культуры «Эстетика». Директор Бабичева Любовь Петровна. Эти?

- Ага.

- А ты что, тоже Бабичева?

- Я – Нарышкина Юля. У нас с мамой разные фамилии. Зато голоса одинаковые. Так что, когда будешь звонить, не перепутай!

Вовка выдохнул:

- Ну, пока!

- Да, стой! Ты испачкался! – Юлька нагнулась, чтобы отряхнуть его брюки.

Первое прикосновение ее ладошек к брюкам снова бросило Вовку в какой-то мягкий жар, чуть ли не головокружение.

- Не надо! – взмолился он.

- Мамка заругает! – невозмутимо продолжала Юлька отряхивать Вовку со всех сторон от какой-то решительно отказывающейся отряхаться побелки.

Облако, которое все это время зависало на пересечении двух улиц, наконец решило сделать свой выбор и осчастливить землю теплым дождем. Капли весело забарабанили по бачкам и контейнерам, по всяческому хламу, окрестило детей на этом странном перекрестке. Юлька засмеялась и сказала всего лишь одно слово:

- Дождик!

А он смотрел почему-то только на то, как на ее оранжево-малиновой куртке капли дождя превращались в еще более яркие пятна, и умирал от счастья.

***

 

Сон или не сон – утреннее пробуждение, когда ты еще там, но уже здесь... И видения не отпускают. И слышно, как отнекивается Катюха, когда мама заставляет ее как следует вычистить зубы. Катюха его старше. Но никогда не помогает делать уроки. Запирает двери, когда к ней приходят подруги, прячет фломастеры… и вообще, по его понятиям, – она вредина. Мальчишек изводит. И почему они в нее только влюбляются? Дылда курносая! Да еще дразнится. В детстве она вообще его пугала, мол, нос его раскурносит. А Вовка плакал и боялся. Как считалось в семье, «у него носик как носик, а у Катьки – курносик!». Детство… Было детство. А теперь? Он взрослый или еще нет? И тут же, точно в сон поплыли воспоминания: словно едет он в поезде к бабушке. И запахи все из детства. Травой густой, сочной, какая на Троицу бывает, пахнет. И еще какими-то цветами. Высокие белые облака стоят. А он смотрит в окно… И среди падающих или летящих деревьев на все пространство проявляется прекрасное Юлькино лицо.

- Вовка! Ты куда мою расческу задевал?

Ничего себе пробуждение!

- Отстань. Я сплю!

- Ты уже давно не спишь. У тебя ресницы дергаются! – Катюха сбросила с него одеяло. И Вовке ничего не оставалось делать, как погнаться за нею до самого туалета, где работала единственная в доме задвижка.

Забарабанили кулаки по двери.

- Вы что там все, с ума посходили, что ли? – кричит из кухни мать. Она следит за всеми. И видит сквозь стены. И как ей это удается? А Катюха из туалета дразнится. Вот зараза, эта Катька! Ему такой сон снился! Юлька! И поезд детства! И запахи… Он раньше и не знал, что запахи могут тоже сниться!

Юлька была его первой любовью. Но Вовка еще не осознавал, что такое первая любовь. Он даже не произносил этого слова. Он никому о ней не рассказывал. Это было первой тайной, первым вселенским секретом. Он в душе верил, что это – единственная любовь на всю жизнь. И другой не будет. Они быстро подружились с Юлькой. Но каждый раз, когда девочка пыталась заговорить о его отце, Вовка уходил от ответа.

Вовка понимал, что тянуть уже совершенно неприлично. Вот сегодня все уйдут, и до вечера никто не сможет помешать ему сделать задуманное.

Набычившись, Вовка дул в блюдце с чаем, нехотя проглотил омлет. Не доел бутерброд с маслом.

- А это кому оставил? – Мама, кажется, опять сердится. Или нет? Нет. Доедает за ним его бутерброд. Когда же они все уйдут?

Но, как назло, родители «тянули кота за хвост». То Катька искала какие-то заколки, то мама звонила по телефону, то, наоборот, звонили отцу и он убеждал невидимого собеседника сократить лучше первую четверть и не трогать последнюю. Что за четверть такая и почему ее нельзя трогать, Вовка даже не представлял.

Наконец открылась входная дверь.

- Ну, будь умницей! – поцеловала его мама. - Мы постараемся не задерживаться допоздна.

И… Одиночество! Ура!

Дождавшись, пока все три фигурки не появились на автобусной остановке и не сели в автолайн, сын робко зашел в кабинет, огляделся. Нет, он, конечно, заходил сюда и раньше, но теперь – другое дело. Теперь он проникал в мир отца, писателя Юрия Вольнодумова, который всегда был занят чем-то непонятным для Вовки, чем-то нематериальным, что иногда очень существенно меняло жизнь их маленькой семьи.

Постояв в нерешительности, включил компьютер. Вдруг показалось, что системный блок загудел как-то неестественно громко. У Вовки застучало сердце. Вовка не особенно любил компьютеры. Хотя одно время увлекался с ребятами играми, но ходить по друзьям и мешаться стеснялся, что ли. А в классе программирования требовали кроме практики еще и теорию, которая никогда не увлекала. Просто он учил ее, чтобы не огорчать мать плохими оценками.

Но комп отца ему здорово нравился. Он быстро прошелся по меню, определил, что находится внутри. И зашел в программу с текстовыми файлами. Тема «Все мое» его заинтересовала сразу. Эта иконка была выведена прямо на рабочий стол. И он щелкнул по ней мышкой. Небольшая табличка очень доступно выдавала, сколько за свою жизнь отец написал рассказов, очерков, стихов, романов и повестей. Распечатав данные, Вовка забрался на стул и достал несколько авторских книжек с полки. Заметил также ряд папок с вырезками из газет и журналов с пометкой «Архив». По табличке он выяснил, ставя крестики, что из всего наследия не были опубликованы лишь три рассказа и две повести. Остальное он нашел и запомнил место, чтобы потом прочитать. В названиях файлов был полный порядок, что удивило сына. Ведь отец не отличался особой аккуратностью в быту. Когда мальчишка уже хотел отключить питание, глаза зацепились за странное название - «Солнцестояние любви». Файл оказался незаконченным романом, над которым работал отец в последнее время. Вовка вспомнил слова учительницы по русскому и литературе Ларисы Ивановны – «Любого писателя надо начинать изучать с его ранних произведений, чтобы понять его рост», - но позволил себе не согласиться. Открыл чуть ли не середину последнего романа с интригующим названием и прочитал:

«…а над широкой этой улицей зависло неопознанным объектом облако света. Его лунное сияние в солнечный день заставляло восхищаться. Внутренности облака были напитаны нежным лучезарным свечением, полным не то грибного теплого дождя, не то слез счастья, собранных со всей планеты. Облако стояло над улицей долго, точно вбирая влажные взгляды влюбленных и выбирая при этом, на кого бы обрушить свою благодать среди августовского зноя, кого оросить, кого умыть, на кого капнуть, а кого обойти стороною…»

Вот это да!

Вовка даже затаил дыхание. Что-то заставило сердце замереть на миг и сладко заныть. Ведь отец писал об облаке, о том самом облаке, которое тогда на перекрестке дорог пролилось на них с Юлькой! Значит, пока они с мамкой лепили пельмени, отец тоже видел это же самое облако. Только в романе был август, а теперь апрель…

Вовка никогда даже и подумать не мог, что так здорово можно написать о каком-то облаке, просто об облаке, и одновременно о том, что происходило в душе Вовки.

Он быстро переместил курсор на самое начало и буквально прилип к монитору, потому что прочитал следующее:

«Можно сопротивляться сну, можно его отрицать. Все равно он накроет с головой, точно волна. Сон, как любовь, охватит все твое существо, когда ты ждешь его, зовешь и просишь, но не знаешь об этом. И уставшая без любви, без сна душа принимает этот подарок каждой клеточкой, без остатка. Но главное во сне – пробуждение души для своей главной работы. Ты не засыпаешь, на самом деле, – ты просыпаешься, чтобы осознать, запомнить, изменить что-то самое главное, чтобы утром все забыть и уснуть на день.

Ему повезло сегодня, во сне он увидел поезд детства. Чистые-чистые чьи-то глаза, которые на самом деле всегда были рядом, оберегали, любили и пронизывали все его существо ясным солнечным светом. Они - как две глубокие-глубокие реки, в которых отражалось высокое-высокое небо. Именно реки, а не озера, поскольку они изменялись, жили, дрожали и светились на перекатах тысячью тысяч солнечных бликов. Вагон двигался не быстро, не медленно, как колыбель. Высокие облака уверенно наблюдали за ними из-за деревьев. А он сидел спиною к движению и смотрел в окно. А за окном – березы и ели невиданной величины. Ветки у елей зеленые-зеленые, пушистые-пушистые. И казалось ему, что он падает, падает в эти зеленые пушистые лапы. Падает и упасть никак не может…»

Стрелки часов двигались. А Вовка читал. Он залпом проглотил неоконченный роман. И этого показалось мало. Он перечитал затем юношеские стихи отца. И этого тоже показалось мало. Он перелистал архив с публикациями за двадцать лет, просто проглядев, о чем они были написаны, и взялся за рассказы. На улице давно стемнело. А Вовка все читал. И хотя в произведениях отца он не нашел ни строчки о себе, он понял, что все, созданное Юрием Вольнодумовым, было о нем, о Вовке. И это открытие настолько ошеломило его и потрясло, что даже есть захотелось.

Размышляя о том, что обычно-то в школьных сочинениях делают вступление, а затем пишут основную часть и заключение, и что все это абсолютно неправильно, что надо писать о снах, облаках и глазах любимых, Вовка зашел на кухню и, открыв холодильник, стал уплетать все подряд. А насытившись, принялся за повесть, которая в вырезках и в рукописях находилась в отдельной толстой папке. Вовка выбрал рукопись.

И целый поток чувств заставил любить и ненавидеть, страдать и восхищаться. Как ни странно, Вовка понимал все эти «взрослости» как никто другой. Одни герои ему нравились, другие напоминали кого-то. Он принял все отцовские влюбленности и увлечения, проступающие сквозь строки, как высшее откровение, высказанное в адрес его матери. Ведь главное в них было не само действие, а размышление, анализ происходящего, справедливость и благородство, волшебство, вызванное самим Словом, посредством которого рождаются и умирают жизни, целые вселенные. Повесть как бы венчала все, о чем он прочел сегодня в прохладном кабинете, написанное отцом, выношенное и выстраданное им. Это было сотней, даже тысячей открытий, его, Вовкиных открытий! Наконец он нашел в повести несколько фраз, которые стали особенно дороги именно сегодня:

«- Послушай, а ведь мы с тобой уже МЫ!

- ?..

- Знаешь, когда мы стали МЫ?

- ?..

- Когда между нами появился первый секрет!»

***

 

- Маш, иди сюда! – Юрий, озадаченный и нахмуренный, перебирал на столе папки со своими бумагами. - Я тебя просил ничего не трогать.

- Я не трогала.

Юрий внимательно поглядел на жену и понял, что она действительно не трогала ничего.

- Я не трогала! - повторила еще более выразительно Маша.

- Катьку с Вовкой позови.

- У Катерины – хореография. Только Вовка дома. Вов, поди, папа зовет! – Маша вышла из кабинета, не желая присутствовать при выяснении отношений.

- Да, отец. - Вовка вопросительно взглянул такими же голубыми глазами, как у него.

По взгляду Юрий сразу догадался, что именно Вовка лазил по неприкосновенным местам. Все было в порядке, но неделю назад в воздухе появилось присутствие другой энергетики. И это не объяснялось словами. А сегодня вообще в повести оказались перепутаны страницы! Юрий точно в зеркале отразился на мгновение в глазах сына, но лишь на долю секунды, осознав, что Вовка в последнее время как-то странно изменился. Повзрослел, что ли. Стал задумчивым и серьезным. И что-то терзает его и тревожит. И это непривычное слово «отец» вместо «папа»…

- Ты нашел, что искал у меня в кабинете? – Юрий пригласил его жестом присесть на диван, рядом с собою.

Вовка покраснел. Сел рядом и глубоко вздохнул вместо ответа.

- Ну что, в молчанку играть будем? Ты же знаешь, я не люблю, когда кто-то роется в моих вещах.

- Я знаю, – ответил Вовка.

Отец достал сигарету. С наслаждением размял набитое душистым табаком белое, нежно хрустящее бумажной кожицей тело «пегасины». Включил огонек зажигалки, разглядывая его свечение.

- Ты же бросил!

- Бросишь тут с вами! – произнес Юрий и уверенно, точно назло сыну, закурил.

- Пап, не надо, не кури. Потуши ты её. Ничего я не искал. Мне все понравилось.

Отец затушил сигарету прямо о какую-то первую попавшуюся бумагу, потому что баночку, исполнявшую роль пепельницы, он выбросил. Его брови на секунду слегка удивились, но очень быстро приняли обычный вид:

- Что понравилось?

- Ну, все. И про облако. И про то, как она сожгла повесть. Я даже плакал, пап. И про тюльпан. И про сон. А больше всего про секрет. «Знаешь, когда мы стали МЫ?.. Когда между нами появился первый секрет!»

Казалось, у Юрия пропал дар речи. Он настолько растерялся, что снова потянулся за сигаретой:

- То есть ты хочешь сказать, что прочитал все рукописи?

- Нет, не все. Я не читал очерки и газетные публикации. Я их только просмотрел.

Отец не знал теперь, сердиться ему или нет, поэтому переменил тему:

- У вас там в школе учат, как попадать сразу на начало или на конец текста? А то я бедную мышку уже изнасиловал.

Вовка сел за клавиатуру и показал отцу кнопочки Home и End, после чего отнял-таки сигарету.

- Па, ты же не хочешь курить!

- Вот так! «А ларчик просто открывался»! - Юрий взлохматил сыну волосы. - Ну ладно, иди, я рад, что тебе понравилось. Но без разрешения больше не лазь. Договорились?

- Хорошо! Когда закончишь свое «Солнцестояние», дашь почитать?

- Я подарю тебе книгу с автографом!

- Заметано!

- Сигарету отдай!

- Я её лучше маме отдам!

- Вот только попробуй! Ну!

Вовка вернул «пегасину». Юрий демонстративно выбросил её в урну.

Они хлопнули друг друга по рукам. И Вовка ушел. А Юрий в задумчивости сел обратно на диван и удивленно произнес, отходя от нечаянного стресса:

- Вот это номер!

Что же это за дела такие? И когда успел вырасти его маленький Вовка? Когда они стали понятием МЫ? Когда между ними появился первый секрет - когда он прочитал «Солнцестояние любви»? Или раньше, когда душа или частичка души перетекла из его тела в Машкино, а из Машки - в Вовку?

***

 

Вовка не думал, что может опьянить простая кока-кола. Вовка не подозревал также, что можно сходить с ума от дурманящего запаха губ, которые рядом и которые так хочется поцеловать, а нельзя! И более того, уверенность, что Юлька думает то же самое, что и он, просто захлестывала и бросала в жар. Он находил десятки причин, чтобы встретиться с ней. И она находила их не меньше. Их встречи напоминали, скорее всего, игру двух хулиганистых мальчишек, нежели парня с девушкой. Юлька совершенно безбоязненно могла лазать по чердакам и подвалам, гулять по стройке в поисках липучки или рисовать граффити на заборах вместе с ним. Юлька очень много рассказывала о книгах, которые прочитала. И часто просила Вовку рассказать о том, что пишет отец. А Вовка все оттягивал момент откровения. И лишь сегодня решился взять повесть и принести вечером в детский садик, где было условленное место их тайных свиданий.

Устроившись под фонарем, дети окунулись в параллельный мир. И вот уже наступал тот самый момент про СЕКРЕТ, и Вовка вдруг заволновался. И волнение это заставило забиться сердце Юльки. Пропал голос.

- На, читай, - еле выдавил он из себя.

«- Послушай, а ведь мы с тобой уже МЫ!

- ?..

- Знаешь, когда мы стали МЫ?

- ?..

- Когда между нами появился первый секрет!» - прочитала она. Отодвинула повесть и сказала:

- А ведь мы тоже уже МЫ! Да?

- А когда мы стали МЫ? – спросил он, ничего лучше не придумав.

- Когда ты полез в помойку за моей перчаткой!!! – засмеялась Юлька так заразительно, что он невольно закрыл ей рот ладонью:

- Нас же сторож выгонит!

И понял, что губы, до которых дотронулась ладонь, его слегка поцеловали! Нет, это ему совсем не показалось. Это действительно случилось. Он погладил Юльку по щеке тыльной стороной ладони. И Юлька вдруг обняла его совсем по-взрослому, опрокинув Вселенную так, что звезды оказались внизу, а Земля поплыла над ними.

 

ГЛАВА 3. Маха

 

Машка много чего умела. Но она более всего страдала от того, чего не умела. В свои тридцать восемь она точно знала, что никогда не полетит в космос. Никогда не станет чемпионкой по регби. Никогда не прыгнет на высоту полтора метра. Никогда не получит титул «Мисс Вселенная». Она знала также, что не напишет ни одного талантливого стихотворения и не построит мечеть типа «Ля-ля Тюльпан».

На этом и успокоилась. Занялась тем, чего могла еще достичь. Ведь Машка прекрасно готовила пельмени и солянку. Неплохо умудрялась вести нехитрое хозяйство. Воспитывать детей. Машка также все еще нравилась мужчинам, и мужу в их числе. Её ценили за безупречную трудоспособность и невероятную математическую память на огромном промтоварном складе, где, как в своем государстве, только Мария Вольнодумова могла разобраться.

Когда она вышла замуж за Юрия, «обломались» многие. Что привлекало её в нем? Поди разбери! Любовь держала их рядом? Не любовь - ответственность? игра? долг? Наверное, сначала любовь, только странная какая-то. Потом ей очень нравилось, что дети похожи на Юрия. А потом она радовалась тому, что Юрий похож на её детей. Вот эту головоломку и не хотелось разгадывать. Не было сил углубляться в философию мудрости вообще всей жизни на планете. Достаточно было просто решать многочисленные мелкие вопросы, детали повседневной жизни. Если же вопросы не решались сегодня, они решались завтра, послезавтра, в четверг или пятницу.

Рассказы Юрия она читать не могла. Что-то заставляло её плакать, жалеть себя, ревновать, страдать и мучиться. А такую себя она не любила. Его творчество напоминало о том, что она останется когда-нибудь просто надписью на какой-нибудь урне в колумбарии и никто никогда не узнает, как вкусно готовила Машка солянку и как легко могла вскружить голову на спор любому существу в штанах! Даже в свои тридцать восемь…

Она знала также, чем сегодня позабавить себя. Выходной. Почему бы и нет? И она расстаралась. Заработали все индикаторы, импульсы и фибры. Сколько надо минут на это? Пожалуй, пять-десять… Оказывается, семь!

У Юрия вдруг пропало вдохновение. Ну просто «сдох», и все. И он совершенно не понял, почему это произошло. Просто в квартире наступила тишина, показавшаяся ему подозрительной. Он знал: когда дети затихают, они творят какую-нибудь гадость. Не хуже он знал и свою жену...

Тихо ступая, он вошел в большую комнату и чуть не расхохотался. Машка, в одном нижнем белье, на высоченных каблуках и со взбитой прической на голове под Брижит Бардо, сосредоточенно глядела в зеркало и выщипывала бровь…

- А… где дети? – спросил Юрий, коварно улыбаясь.

Машка уловила его улыбку не глядя, в голосе. Она знала, что означает такая улыбка, но торжествующе грациозно обернулась, чтобы убедиться воочию, вернее, насладиться своей маленькой женской победой.

Машка и сама не поняла, съела она то, что увидела, или выпила – просто вдруг насытилась и улыбалась точно так же, как Юрий. С тем же выражением. Улыбки делали похожими супругов, проживших полжизни вместе. А может, они и нашли друг друга по улыбкам...

Они иногда даже разговаривали улыбками. В диалоге улыбок, одних только улыбок, можно было угадать боль, радость, страсть, упрек, ехидство, насмешку, просьбу, да мало ли еще что!

А в этой, отраженной в зеркале, явно читались интимные нотки.

- Дай им денег на хлеб. Да и сыр кончился. И еще… Пусть сходят в дальний магазин, там творожная масса бывает такая, с курагой… - Машка отвернулась к зеркалу и невозмутимо продолжала чистить начатую бровь.

Юрий вздохнул и грустно, и весело. Ухмыльнулся, довольный сообразительностью жены. Зашел в детскую, где Вовка с Катюхой резались в «дурочку». «Разогнал» их, впрочем, совсем не грозно, отослал в магазин за творожной массой, которую терпеть не мог.

На этот раз Машка слукавила. Ей вовсе не хотелось интима. Просто сделала свою работу быстро и умело. И также грациозно вернулась к зеркалу пощипать вторую бровь.

Он, кажется, обронил одну лишь фразу:

- Ну что, радость моя?

Вопрос остался в Машкиной улыбке без ответа, как утвердительное отражение.

Юрка еще минут пять глядел на жену, потом, потянувшись, как довольный кот, бросил в неё подушку:

- Ах ты обманщица!

Вот этого то и ждала Машка…

Когда вернулись дети, по комнате летали перья, Машка верещала, пойманная мужем, шутливо дрыгала ногами, пыталась кусаться.

- А мы массы купили, - произнесла озадаченная Катюха, - последняя была...

- Молодец, сынок, - ответила ей Машка.

- Во расшалились, на пять минут оставить одних нельзя, - проворчала Катюха, ухмыльнувшись. - Вовка, пошли на кухню чай пить, что ли.

***

 

В последнее время с Машкой происходили странные вещи. Приближался сороковник. Ее бесило то, что возле рта стали появляться складки. Старушечьи складки! Какая гадость! Но более этого ее бесило, что она вот уже несколько лет не хотела интима. То есть совсем! До Юрия у нее были мужчины. И Машка точно знала, что совершенно не подходит Юрке как сексуальная пара. Ну не так у него все. И делает он все не так. А объяснять, что и как надо делать, – себе дороже. Сначала, когда сошлись, – вообще месяц вхолостую жили. Потом кое-как приспособилась. Затем – беременная, потом - кормящая. Потом опять беременная… А время все шло. И вот результат – уже ничего не хотелось. Конечно, если очень постараться, у нее все получалось. Но даже не хотелось напрягаться. И на работе, опять же, уставала. Днями еще какие-то желания возникали, но угасали к вечеру. Просто не хотела. Не хотела мужа. И дальше бы не хотела. И, как говорится, померла бы счастливой, но растревожила ее подруга рассказами о своем любовнике. И так-то у них получается. И эдак. Машка злилась. Не завидовала. Злилась на себя. На свою раннюю старость.

И решилась-таки пойти в клинику к врачу-сексопатологу. Пришлось сдавать анализы на все. Посетить всех специалистов. По всем пунктам – здорова. По женской части – как восемнадцатилетняя.

- Я понимаю, что должна его хотеть. Ведь он мой муж! – Машка робко, может быть, впервые в жизни говорила правду. – Но я его не хочу. Я никого не хочу.

Врач очень внимательно разглядывал ее «историю болезни», потом осмотрел саму Машку. Он, наверное, торопился, все время поворачивался к той стене, где висели часы. Прием уже зашкаливал все дозволенные рамки. Поликлиника опустела.

- У вас все нормально, - наконец вполне уверенно произнес он.

- То есть вы хотите сказать, что я такая же, как все?

- И даже лучше. - Он позволил себе улыбнуться.

Машка почему-то покраснела:

- Почему же у меня нет никаких желаний? Я состарилась?

- Нет. Это нормально. Просто вы еще не встретили мужчину своей мечты.

- Встретила. Только я его не хочу.

Машка стала рассказывать интимные мелочи, которые даже подругам не открывала, не говорила матери. Никому. Маленькие подробности, из которых складывались ночи.

- Поговорите с ним. Скажите, что вам надо.

- Зачем? Мне ничего не надо!

Врач терял терпение.

- От меня-то вы что хотите?

- Да ничего я не хочу! – Машка засобиралась, и вдруг слезы полились из глаз. - Я вообще и жить уже не хочу! – бросила она, отвернувшись. - А зачем?

В этом кабинете, наверное, случалось всякое. Но что-то тронуло мужское сердце. Он буквально сгреб уходящую Машку в охапку, закрыл дверь. И полное сумасшествие безумной страсти заставило обоих молча и неистово кинуться друг в друга, как в пропасть. Врач рычал, а Машка постанывала. Мир пропал и вывернулся куда-то на полчаса. Пропали все другие ощущения: слух, зрение, обоняние, осязание. Осталась страсть.

Только придя в себя, Машка услышала, как он осторожно произнес уставшим голосом:

- Завтра приходи в это же время.

Она ничего не ответила, подошла к зеркалу, удивленно вглядываясь в свое перекошенное лицо, поправила прическу.

- Придешь?

- Нет…

- Почему?

Тело женщины еще дрожало от только что пережитых удовольствий. Но раз уж все началось с правды, то правдой и должно было закончиться. И она тихо произнесла:

- Я не хочу тебя.

 

ГЛАВА 4. Немирова С.

 

Виолетта звонила несколько раз, хотела появиться. Юрий не желал её видеть. Она даже пару раз приезжала, но он очень быстро находил другое занятие и выпроваживал её, понимая, что не прав.

Однажды он зашел домой, а в нос ударил запах валокордина. Вовка возбужденно рассказывал, как Виолетту увезли на «Скорой» в реанимацию с инфарктом. С ней поехала мама.

Юрий тут же отправился следом. Поймал попутку.

Среди тонких, обрубленных столичными садовниками деревьев временами проглядывало солнце, бегущее за ним, и непременно кололо лучами глаза. Облака, как огромные волны, заворачивались за такие же небесные горы. А горы превращались в теплый туман, расползающийся по дороге. Машина вынырнула из этих спустившихся на землю туманностей прямо у больницы. Машка шла навстречу вся заплаканная. Увидела мужа.

- Туда не пускают. Поехали домой!

Молчали всю дорогу. Машка больше не плакала.

- Что, все так серьезно?- спросил Юрий уже у подъезда.

- Более чем, – ответила жена и глянула с таким укором, что Юрка понял: всё это из-за него. Он понял также, что и Машка это понимает.

- И что же теперь делать? – растерянно произнес он, хлюпая носом, потому что успел простудиться.

- Деньги искать на похороны. Вот что, - резанула Машка и зашла в подъезд.

А Юрий повернул к Немировой.

Ему надо было, чтобы кто-то выслушал, понял, прочувствовал все вместе с ним.

Светлана встретила так, как будто знала все, и, спокойно принимая чужое горе, выслушала последние новости. Не найдя обычного понимания, Вольнодумов совершенно отчаялся:

- Господи! - вскричал он совершенно неожиданно и для себя и для Светланы. - Забери Виолетту! Сделай так, чтобы она умерла! Накажи меня! Накажи! Ведь это единственное, что у меня есть! Забери свой дар! Накажи меня! Я был так невнимателен к ней. Я негодяй! Мерзавец! Подлец!

- Что ты?! – холодным голосом произнесла Светлана. - Успокойся. Не надо.

Но острая боль проступала в темно-голубых небесных глазах Юрия серыми колючими звездами. Она дрожала возле лица, принесенная сюда вся, без остатка. И он выплеснул её до мельчайших брызг, устав от своей вины, откинулся на спинку дивана.

Немирова что-то поняла, что-то важное, изменилась в лице. Она даже на миг захотела взглянуть ему в глаза, но вместо этого отвернулась и как-то убаюкивающе произнесла:

- Ангел услышит твои молитвы.

Потом что-то помутилось в мозгу Юрия. Будто сон или преддверие сна окружило со всех сторон.

И он уснул.

***

 

Он спал минуты, часы, годы? Он проснулся от одиночества. И от щемящей боли в сердце. Где он? У Немировой? Что он здесь делает?

Полированный пол чистый, натертый до блеска. На нем следы. Его следы. Больше ничьих следов не оказалось. Очень интересно. Впереди рабочий стол. За ним – стеллажи с папками. Как их много! На каждой папке гриф или буква П. Интересно, что она обозначает? Дверь... Ведет в другую комнату?

Юрий встал. Дверь вела в коридор, уставленный такими же стеллажами. Только на папках было уже по две буквы. Сверху П и снизу Н. Он вернулся к столу. Нашел на полке папку со своим именем. На корешке была выведена старательно буква П, перечеркнутая крест-накрест. И его имя: ЮРИЙ ВОЛЬНОДУМОВ. Таких папок с перечеркнутыми буквами было мало.

- Светлана! – окликнул писатель. Но Немирова не появлялась. Он вернулся на диван. Только любопытство заставило встать. Часы пробили три раза. Значит, он спал всего лишь полчаса. Это хорошо.

Юрий решил пройти по коридору. Его внимание привлекла папка с названием «ВСЕ ПРОДАЕТСЯ». На ней тоже было две буквы - П и Н. Он достал её и открыл.

«Преступление» - значилось в папке. Дальше следовал перечень нарушений. И «Наказание» - решения суда и прочие странные записи, фотографии…

Как интересно! Он не успел дочитать. Вздрогнул от звонка сотового телефона. Высветился номер Виолетты.

- Как ты? – спросит Юрий.

- Еще повоюем, - слабым голосом ответила она.

- Я так рад тебя слышать, если бы ты знала, - сказал Юрий. - Не пугай нас больше! Хорошо?

- Постараюсь.

- Мы очень любим тебя. Поняла?

- Поняла.

- Очень любим. Выздоравливай!

- Постараюсь. Я не могу больше говорить. Врачи ругаются. Ко мне через три дня можно будет приехать. И…

- Что?

- И звонить нельзя. Но ты все равно звони. Ладно?

- Ладно.

- Ну, пока.

Телефон отключился.

Сердце отпустило. Стало хорошо и легко. Он прошел дальше по коридору в довольно просторную и практически пустую комнату с тремя запертыми дверьми и большим окном. На широком подоконнике цвели тюльпаны. По всему было видно – они царствовали здесь, эти благоухающие цветы! Купаясь в солнце и любви, они наполняли комнату почти видимой чудодейственной силой.

Не найдя хозяйку, Юрий уже хотел вернуться, но что-то заставило его обернуться.

Ну конечно! Это была очень большая фотография на боковой стене! С черно-белого снимка прямо в глаза ему смотрела Светлана. Он только теперь поймал себя на мысли, что ни разу не видел её глаз. И даже не может сказать, какого они цвета! Просто очень красивые. Необыкновенно красивые! Доброжелательно насмешливые, умные и родные. Точно сам он на себя смотрел с этой фотографии. Даже и не глаза – все лицо обращалось к нему, говорило с ним, ожидало, когда он скажет то, о чем она давно знает. Белая рубашка без пуговиц, похожая, скорее, на ночную сорочку. Неглубокий вырез. Юрий буквально впился в фотографию. Почему он не замечал раньше, что Немирова так красива? Со стены на него смотрело совершенство. Каждая линия, каждый изгиб были исполнены изящества. Волосы лежали незатейливо-просто, и в то же время каждая прядь исполняла чуть ли не гимн Ее Величеству Гармонии. Невероятно! И снова он вглядывался в глаза, пытаясь угадать цвет. Он подходил совсем близко. А потом удалялся в разные стороны комнаты. И Немирова как бы смотрела за ним, куда бы он не направлялся. Улыбающийся разрез носа. Чуть заметная ирония во всем: в бровях, в еле обозначенных морщинках у глаз, в ямочках щек, в мягких линиях губ, в лучиках ресниц… В глазах. Они не отпускали. Юрий понял, почему раньше не замечал её красоты. Он не видел её глаз! Юрий снова подошел совсем близко, разглядывая их. Черно-белая радужная оболочка была необычайно интересна по структуре. Она затягивала, как спираль. Но в то же время и лучилась от центра. Юрий решил, что она скорее всего напоминала мясорубку в движении, заснятую в разрезе! Во накрутил! Но только это лишь ощущения. А так, глаза – это лишь сочетания бликов и цвета, заключенного в рамки круга радужной оболочки. Он стал вспоминать всех женщин, с кем был и с кем не был. Видел ли он что-либо подобное? Нет. Нет, видел! Пальцы. Руки. В руках – тюльпан. Белый или желтый? Какая разница! На нем звездами светятся капельки росы... И снова отошел подальше, чтобы запомнить её всю-всю, до мельчайших деталей, увидеть свет, неровной аурой исходящий от всего очертания. Ему на миг подумалось, что все лучшее и все худшее, что происходило с ним, – лишь линии завитков её волос. А она – величественный храм, куда нес он себя последние годы. Все его существо захлестнуло желание просто заглянуть в глаза, но в те, которые не на фотографии, а наяву, увидеть их свет. Не обладание телом – об этом даже думать не сметь. А так, чтобы душа могла… И снова вздрогнул от телефонного звонка.

- Ты где? – грозно спрашивала Машка.

- Уже почти у дома. Виолетта звонила. Кажется, все обошлось.

- Да? Ну слава Богу!

- Все. Щас приду. - Юрий еще раз взглянул на портрет и решительно направился к выходу.

В приемной часы пробили шесть раз. Что? Он разглядывал фотографию три часа? Посмотрел на всякий случай на свои часы. Точно. Шесть вечера. Ничего себе!

Он поднимался по лестнице, а в уме уже выстраивалось совершенно новое начало его романа, который назывался «Солнцестояние любви»: «Я хочу начать самое длинное письмо в своей жизни, письмо длиною в роман…»

***

 

- Просто прийти и выложить все как есть? – сомневалась Немирова, сидя в центре огромной поляны довольно заброшенного парка. - А он готов к правде? Он ее выдержит? А мир выдержит? Нет. Мир перевернется!

Со стороны могло показаться, что она обращалась к деревьям, но она говорила сама с собою, заглядывая в глубину, где отражались мысли и чувства, как на зеркальном рубеже колодца.

Она понимала и не понимала, что начала заболевать той самой ангиной, которая зовется притяжением между людьми или попросту любовью, с самого первого знакомства с произведениями Юрия. Кто же тогда принес жалобу? Ах да, тетя Тоня. И Светлана чуть было не сняла Защиту и не обрекла Вольнодумова на гибель. Профессиональный долг требовал свершить наказание, но что-то заставило открыть его повесть и проглядеть сначала бегло середину, потом конец рукописи, а затем вдумчиво, серьезно собрать все, что выходило когда-либо под фамилией этого автора. Заинтересоваться его жизнью.

Она знала, что по теории вероятности они непременно встретятся. И дело было даже не в том, что дома их находились рядом, а в одинаковом предназначении. Она долго ждала случайной встречи. Сознательно оттягивала ее приход. Она боялась признаться себе в своей слабости. Наверное, она была предупреждена, что общение с Юрием – дело непростое. Предупреждена его же страницами. И хотя ей в руки был дан карающий меч, у Юрия был такой же! Да, именно меч! Ведь на пожелтевших газетных полосах обнаженно и даже наивно проступала какая-то детская правда, которая могла исцелить, но могла и убить. Читая его, хотелось не просто плакать, а рыдать от незащищенности и в то же время всесильности мышления, от которой у нее волоски вставали дыбом на спине. Хотелось улетать в небо и падать в омут. Хотелось прыгать вместе с девчонками, играя в классики. Хотелось жить той жизнью, которая была придумана Вольнодумовым...

Да, она боялась глядеть в его небесные глаза. И совсем не потому, что не хотела утонуть в них однажды. Она боялась его любви. Она не хотела, чтобы он сошел с ума. Она жалела его. Она берегла его сердце. Берегла душу его от своего взгляда, осознавая, насколько мощным и гибельным может быть его действие. Она была твердо уверена, что любовь невозможна. И запрещала себе думать об этом. И чем больше запрещала, тем больше думала. Тем больше проникалась его миром, подпадая целиком под власть размышлений, споров и бесед. Она не заметила, как стала заниматься устроением его дел. И это проходило теперь как бы между прочим, как бы играючи.

- Наверное, он уже проснулся и ушел, - подумала Светлана и направилась к дому по тому самому лесопарку, который Юрий назвал крематорием, потому что Ирина сожгла здесь его повесть, чем и обрекла себя на жестокий приговор.

Не надо было ей этого делать…

Уже смеркалось, когда Светлана оказалась под окнами Вольнодумовых. Кухня была освещена смешной люстрочкой непонятной формы, напоминающей потрепанную медузу. У окна появился силуэт Машки. Она, оборачиваясь, с кем-то говорила.

Светлана замедлила шаги. Чтобы увидеть его силуэт. И она его увидела. Красивая, идеально сложенная, спортивная фигура Юрия появлялась и исчезала. Светлана поймала себя на мысли, что любуется ею. И ей нравилось это состояние. Что-то горячее, похожее на тревогу, разгоралось в груди. Она улыбалась этому чувству и замирала от сладкого яда, замешанного на радости, ревности, зависти, любви, восхищения и… тайне. Она видела его. И не видела. На самом деле это был только темный контур. Но она чувствовала каждую линию губ и глаз, каждую морщинку и выражение лица.

Наконец, обе фигуры остановились у окна. Боже мой! Что он делает? Он целует ее! Как это возможно?

Светлана подошла к подъезду и в исступлении, более не владея собой, стала бить кулаками о деревянную притолоку, пока не раскрошила ее в мелкие щепки. Что с ней происходит? Ведь она не имеет права смотреть на эти окна и даже думать о них! Ведь она сама оградила себя от него. Сама. Ведь если бы она захотела, он давно бы был у ее ног! Как все остальные мужчины, принятые ею в ее одиночество, а потом покинутые, разбитые и растерзанные, непрощенные - за то, что не смогли понять ее.

Светлане всегда просто было завоевать любого мужчину. И еще десять лет назад она бы так и поступила с Юрой. Но период аскетизма и одиночества, вызванный сильным пресыщением такими встречами, удерживал. Заставлял сбавить обороты. Нет. Нельзя! Он просто человек. А она – ангел!

И мгновенно устав, Светлана буквально еле доплелась до своей квартиры. Включила свет, сняла обувь. Взяла швабру. Стерла следы. Его следы.

Прошлась по коридору, открыв все двери. В библиотеке она открыла форточку, впустив теплый ветер. Вздохнула глубоко. Махнула зачем-то рукою:

- А-а, будь что будет!

И побрела дальше.

Центральная комната оказалась мастерской. На полу вместо ковра на небольшом возвышении лежала квадратная картина. Она даже на картину не была похожа. Скорее, барельеф, выполненный живыми красками. Точно настоящий, исполненный на большом формате, утоптанный мужскими ботинками снег. Местами невинно белоснежный, местами грязный, с песком и комьями глины. В центре – выписанное до мельчайших деталей, еще не остывшее, дымящееся сердце. Жилки, капилляры, лужицы крови… На него кто-то наступил сапогом. И ошметки валяются тут же, рядом. Только они уже мертвы. А из сердца – огненное свечение...

«Сердце Данко» было не единственной работой. От потолка до пола спускались длинные узкие полоски, состоящие из газетных вырезок, фотографий, засушенных цветов, обрывков ленточек и прочих странных частиц, составляющих общий рисунок этих пестрых лент. Каждая полоска – жизнь. История Преступления и Наказания.

Такими вещами Светлана начала увлекаться еще с детства. Однажды она поняла, что может наказывать людей. Наказывать насмерть. Или не совсем, но больно и жестоко. Раньше ей говорили, что она окружена каким-то странным неземным светом. Но она не верила в это. Ей говорили, что когда она входит в помещение, точно солнышко всходит! Но она не верила в это. Она просто жила. В пятом классе ее сильно обидели. И Светлана долго плакала. Плакала просто от обиды, не проклиная никого и не желая зла. А на следующий день обидчица совершенно случайно села в ведро с кипятком.

Первое увлечение принесло ей первое потрясение. Парень был из религиозной семьи, но легко поддавался на соблазны и обладал всеми мыслимыми и немыслимыми недостатками: пил, курил, пробовал травку, дружил с голубыми, проигрывал деньги в клубах… Светлана мысленно просила все святые и светлые силы помочь ему удержаться в этой жизни, остепениться, стать настоящим мужчиной. А однажды она подарила ему золотой крестик - как амулет, оберегающий от сил зла. И он носил его некоторое время, пока они встречались. Потом их развели случайности, люди, условности… И он вернул подарок. Светлана восприняла это как Армагеддон, конец света. Она попросила, чтобы он не отдавал ей крестик. Мальчишка бросил его на землю. И ушел.

- Тогда я снимаю с тебя Защиту! – неожиданно для себя произнесла она, подняла крест. И пошла к Святому озеру.

С размаху бросила она крохотный символ своей оскорбленной любви на самую глубину и сказала:

- Я никогда больше не буду просить за тебя. Никогда. Живи без этого. Если сможешь.

Парня нашли повешенным ровно через год после этого случая.

Года через два, когда директор школы отказался написать для Немировой характеристику, ссылаясь на свою занятость, Светлане пришлось объехать полМосквы для того, чтобы взять нужные рекомендации и поступить на юридический. Директора школы увезли в психиатрическую клинику с белой горячкой. От чего он там благополучно скончался.

Институт и практика дали Светлане возможность совершить одно открытие: юриспруденция далеко не всегда наказывает виновных. Она организовала свою фирму. И стала разбираться с виновными сама. Она производила суд как адвокат и прокурор. Кому-то мысленно давала Защиту. С кого-то снимала. Она постепенно интуитивно поняла, что обладает сверхъестественной силой. И что это колоссальная ответственность. Она чувствовала себя Богом или Ангелом, оставаясь нормальным, в общем-то, обыкновенным во всем остальном человеком. Только дар ее приносил Беду тем, кто нечестно жил, обижал других, ущемлял права находящихся рядом. Сердце очерствело. Ум заострился на главном задании ее существования – выяснять все подробности очередного дела, чтобы никого не оставить без Защиты напрасно. Так появилась картотека с пометками П и Н, которые означали Преступления и Наказания. Своеобразная коллекция. Или архив.

Нет. Немирова не убивала. И не наказывала. Она просто вслух снимала Защиту. Этого было вполне достаточно, чтобы в течение нескольких дней, а то и часов, человека карал непостижимый для понимания меч Судьбы. Наверное, Светлана была напрямую связана с какими-то потусторонними силами, а с какими, она и сама объяснить толком не могла, потому что не знала.

Долго глядя на «Сердце Данко», она думала о Юрии. Она не хотела рассказывать ему о своем Даре. И хотела этого. Может, он и смог бы ей объяснить, что происходит с нею. Может, только он бы и смог? Эту картину создала она, когда услышала историю о сожженной повести. Так потрясла ее философская покорность Юры. Она даже не снимала Защиты с Ирины. Она просто создала это раздавленное сердце, чтобы напоминать себе каждый день, что на Земле все еще есть люди с высшим предназначением. Уму непостижимо! А ведь она же могла влегкую наказать и его! И чуть не погибла Виолетта…

Все! Хватит! Надо отдыхать!

Немирова сбросила одежду прямо здесь, в мастерской, прямо на светящееся сердце. Открыла дверь в небольшую, но отделанную розовым мрамором, ванную. Включила воду. И, уже вылезая из ванны, заплакала.

От одиночества.

 

ГЛАВА 5. Солнцестояние любви

 

«Может, мне все это приснилось? - думал Вольнодумов, просидев ночь как пришитый возле монитора, так и не написавший ни одного слова. Он ждал солнца. Ждал рассвета. - Просто так ходить к женщине, выворачиваться наизнанку, как перед самым близким на свете существом, и при этом чувствовать свободу...»

Юрия даже не посещали мысли о том, что между ними что-то могло быть. Он не хотел делать ее любовницей. Он не хотел делать ее женой. Только чтобы она была. Только чтобы можно было надеяться на то, что она где-то есть. Женщины, которые были у него до нее... Зачем они нужны были ему сейчас? Зачем те знания? Зачем гордость за свои мужские победы? Все это сейчас лишнее пред огромной вселенной, что звалась Немировой. Он не мог этого понять. Все не так, как раньше. Все по-другому. Его манило неуемное притяжение. И даже если бы он знал, сопротивляться ему или нет, все равно бы не понял: от Светланы-то что ему надо? Что? Только свет. Свет! Да, именно Свет.

Руки не слушались. Мысли застыли на ее имени, ощущая какой-то негласный надзор. И новая форма мысли рождалась в мозгу. И негласные и несогласные буквы складывались в некую виртуальность действительности. Таинство непостижимости. Поговорить еще раз с ней? Нет. Да! Именно поговорить. Но по-другому. В новом качестве. Объяснить, что всю жизнь, как единый вздох, – он искал её.

***

 

Светлана тоже не спала этой ночью. Обложенная книгами со всех сторон, читала что-то. Нашла. Торопясь, опасаясь, что забудет мысль, прямо на верхней части газеты стала писать мелким почерком:

«Храм и Уран - совсем разные понятия. Но почему так похожи звучания слов? Хра-ура. Хр-ур. Речь пойдет о деде Зевса Уране, который породил чудовищных титанов и был настолько сластолюбив и похотлив, что собственному сыну пришлось его оскопить. Уран... Слепой, сверхмогучий, беспощадный и дикий, неукротимый, олицетворяющий безудержное и страшные силы природы.

Итак. Уран. Корень УР, где «у» («ю») произносится как среднее между нашими «у» и «ю». С греческого и прочих языков не переводится, воспринимается как законченное, пришедшее извне, имя. Но в славянских языках имеется слово ЮР, обозначающее безудержное слепое половое желание, живую похоть. В одном слове и образ Урана, и этимология.

В переводе же Тамары Глобы УР обозначает свет. Кстати, слово «культура» – культ, поклонение; УР – свет; культура – поклонение свету. Можно сказать и так: культура – поклонение ЮРЕ. И свету его, и вспышке его страсти. Ур-хр и Храму любви».

Не выпуская драгоценную газетку из рук, переписала все это на чистый лист бумаги. Она никогда не отличалась особой литературной грамотностью. Получилось скучно. Но интересно. И хотя с древнеславянского по другим источникам имя Юрий переводилось как «упорный, труженик», Немирова утвердилась во мнении, что главное значение имени – именно «свет»! Это говорило об одном: значения имен Юрий и Светлана совпадали.

***

 

Что-то божественное должно было сегодня произойти. Потому что еще до появления солнца небо приобрело самые чистые оттенки лучезарности. Голубая полоска становилась все шире с каждой минутою. И Светлана и Юрий глядели на нее. И сердца их стучали одновременно. Сердца бьются в унисон, когда им страшно или когда они любят. Но они еще не знали об этом. Просто наслаждались рассветом.

Юрий благоговейно оберегая свое новое состояние, не написал ни строчки о Светлане. Память вернула его в самолет. И сев за рабочий стол, он, не дождавшись солнца, вылился несколькими фразами весь без остатка. И уснул. На экране осталось: «Мы девять часов догоняли закат. И Земля наша была потрясающе красива со стороны Солнца! Золотистая тончайшая кудель облаков самовыплеталась фантастическими мягкими коврами на пути самолета. А под ним - голубая земля упиралась в радужно-розовый обруч горизонта. Наша Земля так похожа сверху на море! А небо над ним, этим бирюзовым морем тайги, - еще более чистой и лучезарной голубизны! Иногда казалось, что Земля в снегу, иногда - в пене. А порой облака живыми барашками разбегались в стороны, огненными фениксами складывали крылья, уползали золотыми драконами. От горизонта и до горизонта прошивали голубой бархат леса шелковые ленты рек. А один раз мы проплыли мимо громадного солнечного облака так близко от него, что разглядели его великолепие на расстоянии вытянутой руки. Оно развернуло губы раковиной размером на полнеба. И верилось, что из него вот-вот родится новая Венера, богиня красоты.

А когда начали снижение и догнали, наконец, закат, Земля вдруг стала синим-синим океаном. Белые киты облаков нырнули в высоту неба и заплакали оттуда дождем. Они не хотели расставаться с нами. Морскими звездами сияли внизу города. И наконец из глубины показались светящиеся огоньки гигантского осьминога Москвы. Трассы уходили в разные стороны, как щупальца, на которых точно присоски, выделялись небольшие поселки…»

***

 

Его разбудил телефонный звонок. Она? Нет. Она никогда не звонит. С чего бы ей? Нет. Было бы здорово, если бы позвонила она. Но это была не она.

Какая-то девочка спрашивала Вовку. Что, уже утро? Хотелось спать. То, что написал за ночь, теперь казалось ужасной бездарностью. Но, встряхнувшись, умывшись и побрив кое-как щетину, Юрий сбросил несколько файлов на дискетку и засобирался.

- А завтрак? – бросила с кухни Машка, когда он зашнуровывал ботинки.

- Потом!

На улице, попав в солнце, Юрий вдруг ощутил всю прелесть того, что живет и радуется жизни. Какое счастье, что есть солнце! И небо! Что он увидит ее скоро. Сегодня, завтра… Не важно. Просто увидит, и все. Даже думать страшно о ее глазах. Он заглянет в них и… И что? И материки сойдутся, ударятся один о другой. И Японию смоет к чертям! Во закрутил! Юрка боялся своего состояния и оттягивал встречу. Боялся нарушить блаженство ожидания. Боялся, что рухнет все и он окажется на краю пустоты, где прожил полжизни без солнышка под именем Светлана и его Света…

Главный редактор новомодного журнала «Супер!» сам встретил его. Сам налил кофе. «Чудеса», - только лишь подумал Юрка. Редактора тоже звали Юрием. И он предложил общаться на «ты». Очень серьезный, деловой и до безобразия молодой, редактор Юрий тут же перетащил на свой компьютер содержимое дискетки, открыл тексты, пробежал бегло. Остановился на некоторых местах, вчитываясь.

- Что, прямо сегодня ночью написал? – глянул он на описание самолета. - Круто! – И добавил: - Тысяча рублей полоса - устроит?

Юрий знал, что по законам бизнеса не следует соглашаться на первое предложение, но почему-то ответил:

- Устроит.

Редактор ухмыльнулся. Противно так ухмыльнулся. Юрке стало не по себе. Он чуть не ушел. Но второй Юрий неожиданно все исправил:

- Никогда не надо соглашаться на первое предложение. Закон бизнеса, - сказал он, по-свойски улыбаясь.

- А я не бизнесмен. Нравится – берите. Не нравится – на наши руки найдем муки.

- Нравится. Особенно повесть, - миролюбиво продолжал редактор, не обращая внимания на Юркин похолодевший тон.

- Ее уже печатали.

- Это не важно. Мне вообще все понравилось. Немного не современно. Но зато вкусно. Образно. Нет, правда, нравится.

Он опять углубился в чтение.

- А по заказу можешь?

- Легко.

- Думаю, мы возьмем тебя в штат. Это будут уже другие деньги. Интересно?

- Интересно. Только я люблю свободу.

- Георгеади в неволе не размножается?

Оба засмеялись.

- А ты мне и не нужен в редакции. Пиши себе, где хочешь. Только материал давай. Договорились?

Солнце снова встретило Юрия радостно и заливисто, окружив со всех сторон жаром любви. Подумалось о Немировой. Пойти? Нет. Лучше завтра. Почему завтра, если можно вот прямо сейчас увидеть ее? Юрий чуть не споткнулся от такой мысли. Вот прямо сейчас увидеть и… все сказать. А что сказать? Что она для него солнышко? Глупее мысли в голову писателя не могло прийти. Тысячи влюбленных времен и народов называло своих дам солнышками. Об этом ходят сотни анекдотов. И нормальные женщины не могут этого терпеть. А Машка - та вообще любит повторять: «Правильно, главное звать всех солнышками и дарить одинаковые подарки, чтоб не перепутать!»

Он заглянул в первое витринное окно. Увидел свое отражение и отпрянул. Во образина! Нет! Мыться, бриться, а уж потом – к Немировой…

***

 

Машка жарила что-то невообразимо вкусное.

- Ты разве не на работе? – удивился Юрий.

- У тебя все в порядке с головой? Я уже четыре дня в отпуске! – чуть не обиделась жена.

- В ванну со мной пойдешь?

- Котлеты дожаривать ты будешь?

- Как хочешь. - Юрий включил погромче воду, чтобы не слышать ее голоса. Но бурчание в животе вытащило его на кухню.

- Ты, вообще, когда на меня внимание обращать начнешь? – перешла Машка в атаку.

- А ты этого хочешь?

- Конечно, хочу. - Машка остановила его за руку, хотела рассказать про сексопатолога, но не смогла. Поэтому неестественно улыбнулась и сказала совсем уже неожиданно для себя: - Ты совсем меня забросил. Еще подожду немножечко и пойду гулять от тебя налево и направо.

- Можешь идти! Идти и сразу прямо гулять! – как бы обиделся Юрий. - Я есть не хочу. Сытый!

- Ага! Сытый - давно не битый. Иди уже за стол. Знаю я, какой ты сытый! Куда бегал-то? Изменять, что ли, мне навострился по утрам?

- Свежая мысль! – поддразнивал Юрий. – Спасибо, что подсказала. Сам бы не додумался. – Он насыпал в тарелку макарон, подошел к Машке, чтобы та выделила для него из сковородки то пахнущее чудо, которое она старательно переворачивала.

- Слушай, ты кружку Катькину не видел? С утра ищу.

- У-у! – Юрка демонстративно не хотел ничего говорить.

- Ну вот еще вчера ж была тут, - не отставала Машка. – Юр, где?

- Чем помочь, чтобы ты быстрее нашла? Могу бегать по квартире и махать руками!

Машка положила мужу котлет с подливкой, вздохнула глубокомысленно и ехидно:

- Ты вообще-то делаешь хоть что-то в квартире? Свободен, как ветер, который гоняет стаи туч и домой приходит ночевать.

- Точно! Ветер! – согласился Юрий. Одной его задачей было не ругаться, а как можно быстрее поесть, помыться и смыться из дома. - Странный такой ветер. Смешной. - Но не выдержал. Похвалился. – Я на работу устроился. Все понравилось. Задание получил. Теперь есть и в ванну.

- А че молчал-то?

- Сама нападаешь, как ошалелая.

- А куда устроился?

- В журнал «Супер!».

- А какой журнал-то?

- «Супер!».

- А называется как?

- Слушай, отстань, дай пожрать. А? – рявкнул Юрка с полным ртом.

Машка обиделась. И больше ничего не спрашивала. И в ванну не пришла. И спинку не потерла.

Юрка ушел с головой под воду, зажав нос. О! Стой, блаженство! Сегодня все получится! Предчувствие любви заполняло неведомым счастьем. Так тщательно он никогда не брился. И даже достал у Вовки одеколон, который подарили ему на день рождения. Свой ему не нравился. Одев костюм и галстук, Юрий вышел на улицу. Себя ощущал он, как некое строение из костей и шкуры, напоминающее по форме бокал. И бокал этот до краев наполнен был чем-то жгучим и приятным, тягучим, терпким и тревожным одновременно.

Навстречу шла Немирова. Только что помытые, еще немного влажные волосы ее развивались на легком ветерке. Она была изысканно одета. Точно готовилась к какому-то особенному визиту все утро.

- А я к вам, – бесхитростно сказала она, опустив ресницы.

- А я к вам, – повторил он.

Оба немного растерялись от неожиданности. Немирова подняла глаза на его окна и увидела Машку. Та протирала посуду, глядя на них, совершенно случайно встретившихся.

- Знаете что, - сказала Светлана, - я должна еще зайти в одно место. И через полчаса жду вас у себя. Договорились?

- Хорошо, - удивился Юрий. Он не знал, что Машка смотрела в окно.

И они разошлись. Юрий зашел в магазин. Купил конфеты и шампанское. На цветы денег не хватило. Светлана тоже зашла в магазин. Купила мартини и грейпфрутового сока. Через пятнадцать минут они встретились на том же месте.

- Я знаю. Вы – ко мне, - сказала Светлана.

- Да. К вам.

- Пошли.

Она отворила дверь. Он все еще не смел заглянуть в ее глаза. Так глупо все получалось. Необыкновенно глупо. Хотелось провалиться под землю. Или уйти куда-нибудь. Но это ощущение быстро пропало.

- Вам тоже хочется выпить?

- Да. Я не спал сегодня. - Он уже не ощущал себя бокалом. Язык не слушался. И ни одной интересной мысли. Ну дуб дубом! Ему показалось, что он сбросил листву и стоял голым деревом перед нею.

- Вот как?

Пока Светлана ходила за рюмками, Юрий изучил надписи на краешке газеты. И хотя Юриев в Москве было более чем достаточно, ему хотелось верить, что именно его имя заставило Светлану писать этой ночью о том, что «значения имен Юрий и Светлана совпадают». Газета была вчерашней. Она не спала ночь. И писала это. Она шла к нему. Зачем? А он? Зачем он шел сегодня к ней? Он и сам не знал этого, если честно.

Зазвонил телефон.

- Простите, мне надо срочно идти. Встретимся в следующий раз, - произнесла Немирова. И быстро ушла. А он остался сидеть на ступеньках возле ее квартиры. И, не дождавшись, вернулся домой.

***

 

Юлька уже третий раз настойчиво звала Вовку гулять. Но мать его не пускала, заставляла учить английский. Наконец он выбежал за дверь, когда та пошла принимать душ.

Юлька с обалделыми вытаращенными глазами стояла за углом и делала знаки конспиратора, чтобы Вовка шел за ней.

- Юль! Меня мать убьёт! Быстро говори: к чему такие тайны?

- Да ну тебя, убьёт! Не убьет! Лишь бы ты меня не убил! Я такое узнала - даже говорить страшно!

- Ну, что?

- То!

Юлька вдруг резко замолчала, как будто между ними образовался барьер. Пауза. Препятствие, заставляющее её замолчать. Не раскрывать секрета, который случайно узнала.

- Пойдем, сядем. – Она совершенно изменилась в лице. Стала вдруг очень-очень взрослой, как сорокалетняя женщина. И, что самое страшное, она молчала. Долго молчала. И Вовка тоже молчал.

- Ну, в общем, я узнала одну очень странную вещь. И даже боюсь говорить. А вдруг это правда! Вернее, я даже не узнала, а догадалась. Короче, все сходится… Она – ведьма!

- Да кто она то?

- Немирова!

- Ну и что? А при чем здесь мы?

- А при всем! Твой отец сейчас у неё! Она и его решила сглазить или со свету сжить!

Вовка аж рассмеялся.

- Да ты что болтаешь-то? Соображаешь? Ведьм нет! И не было никогда. Их придумали инквизиторы, чтобы власть в свои руки взять. Если бы можно было вот так людей сглаживать, они бы уж всех давно сглазили. И на Земле народонаселения бы не осталось.

- Я так и думала, что ты не поверишь, - насупилась обиженно Юлька.

- Ты с чего взяла-то? - миролюбиво и снисходительно, как к глупому несмышленышу, обратился к ней Вовка, обнял даже при всех, что раньше не позволял себе на людях.

Юлька сбросила его руку и горячо зашептала, вытаращив сумасшедшие глаза:

- Кольку-бандита из красного дома помнишь?

- Ну, - нагнулся к ней, прислушиваясь, Вовка.

- Ни один суд его осудить не мог. Через месяц отпускали, хотя он троих убил. И все об этом знают.

- И что?

- Один кекс, папаша убитого, к Немировой обратился. Через два дня Кольку свои же пришили.

- Господи, да это случайность!

- Случайность? Да?! А то, что его головорезы через неделю все в бане сгорели, - случайность? А то, что профессор-взяточник, когда на него студенты Немировой пожаловались, в озере утоп, – тоже случайность? А наркоманий притон, что беспокоил округу два года? Помнишь? Все вдруг передохли, как мухи, от какой-то неизвестной болезни! Танька-сплетница под машину попала. А вороватую Наташку Магадан, которая еще у моей подруги сотовый уперла, нашли в парке повешенной. Я тебе этих случаев сотни привести могу. Все случайность?

- Да сейчас везде бардак! Какая в том тайна?

- Вот тупица! Да как ты не понимаешь? Все, на кого Немировой жалобы поступали, – в тюрьме или на кладбище!

- Ну и правильно. Они же бандиты!

- Да, но если бы она была просто юристом – они бы ходили целехонькие, здоровехонькие. А Немирова на взятки себе бы коттедж построила, как все!

- Честная тетка попалась. Вот и всё!

- Не всё! Цепь случайностей, когда они одинаковые, уже не случайность, а закономерность!

- Ну ты загнула! Вон тетя Тоня на отца жалобу подавала. А он жив!

- А тетя Тоня где?

Тут уже оторопел Вовка. У него даже слова вдруг в горле высохли.

- Блин! Ни фига себе! Неужели правда?

Он вспомнил отрывки отцовой рукописи про кладбище и сожженную повесть. Вспомнил, как попала в больницу Виолетта. И рассказал Юльке все это сбивчиво, краснея и заикаясь, закончив свою тираду:

- Она ведьма, точно - ведьма! Блин!

- Я же тебе говорила. А ты не верил! Короче, слушай! Я почему все это говорю. Я просто видела несколько раз, как твой отец заходил к ней. Он заходит грустный, а выходит счастливый. Это она над ним колдует. И убивает всех, на кого отец жалуется.

- Да?

- Да! А иначе как объяснить то, что журнал закрыли, в котором он работал? А компьютер! Помнишь, компьютер, ты говорил, притащили?

- Помню. – Вовка встал. Заходил взад-вперед, как контуженный таракан. – А если нет? Если все-таки случайность?

- А давай проверим?

- Легко сказать. Как проверить-то? Подойти к отцу и сказать: «Папулечка! Ты с ведьмой снюхался, что ли?» А он ей все расскажет.

- Не знаю, может быть, и так.

- Тогда она нас обоих и… Цок! Того!

- У меня шоколадка есть. Будешь?

- Давай!

Жуя шоколад, не чувствуя вкуса, как будто это был простой хлеб, Вовка в уме перебирал все события последнего времени. И все сходилось на том, что говорила Юлька. Нет, он по-прежнему не верил в ведьм. Но доказательства являлись неопровержимыми фактами. И действительно выстраивались в стройную закономерность. И как это до Юльки никому в голову не пришла такая простая мысль? И почему она не пришла в его собственную голову?

- Юльк!

- У?

- Ты все таки у меня умница! Прямо Агата Кристи!

- А ты сомневался?

- Вот только знаешь? Одно меня все-таки смущает в твоей теории.

Юлька доела последний квадратик шоколадки и облизала пальчики:

- Что?

- Если бы она была этой, как ты говоришь, ведьмой, она бы наоборот помогала всяким там уродам. А она их истребляет. Это во-первых. Во-вторых. В стране такой бардак, Юлька!

- Ну и что?

- А то! Если бы я был ведьмом, я бы начал с правительства! Рыба с головы гниет. Сама знаешь. От них и войны все, и воруют они дай боже! Почему же они-то живы до сих пор? Что же она так, по мелочи-то, работает? Каких-то наркоманов истребляет? Какую-то тётю Тоню?

- А может, в ней мало сил? – оправдывала свою теорию Юлька. – Может, она не ведьминский бог, а всего лишь ведьминский карающий ангел нашей территории?

- Тогда зачем нам бояться, Юль? Мы ведь не воры и не убийцы. У?

- А если она ошибется?

- Ну давай проверим.

- Давай. А как?

- Ну просто. Давай я отцу скажу, что наш учитель английского Рустам Германович - голубой и что он меня достаёт.

- Он, что, правда, тебя достаёт? Я ж его сама убью! Без Немировой! – обозлилась Юлька.

- Нет, - успокоил ее Вовка. - Меня - нет. Юрке предлагал. Давно за ним охотится. То шоколадку подарит. То с бананом к нему придет. Прикинь, балбес! Юрок уже не знает, как от него отстряпаться.

- А если отец ему морду набьет?

- Точно, набьет. А может, не набьет. Посмотрим. Ну ладно. Ты, в общем, помалкивай. Хорошо? Я что-нибудь хитрое придумаю.

- Это будет наш секрет! – согласилась Юлька.

- Не последний! – улыбнулся на прощание Вовка и скрылся в подъезде.

 

ГЛАВА 6. Катюха

 

Катюхе с некоторых пор стало казаться, что она старая дева. Старая - не потому, что никто замуж не берет. А вообще. Она очень рано повзрослела. Похорошела. Поумнела, наверное. И угадывала желания и мысли подруг и мальчишек, что окружали ее. Она целовалась уже с третьего класса. И знала в некоторых вопросах больше, чем отец и мать. И тем более Вовка. К 19 годам ей все это до чертиков наскучило. Её спасал только дневник, которому доверялись все секреты. А настоящая любовь не приходила. От этого жизнь девушки превратилась в какую-то пытку.

Однажды после хореографии, ее остановил водитель навороченной серебряной иномарки, спросил дорогу. Им было по пути. И Катя без страха села в машину вместо штурмана. Бизнесмена звали Сашка. Он весь был обвешан проводами. И говорил по сотовому телефону, не прикладывая аппарата к уху. Но ей понравилось не это. Может быть, ладная фигура? Уверенный разговор, отличающийся от всего того, что она слышала от сверстников? Может быть, синева в глазах, такая же, как у отца? Может быть, резковатый запах, которого раньше не знала и который вот так внезапно ворвался в ее жизнь? А может, и седина, пробивающаяся сквозь пшеничные брови. В нем было собрано все, что ненавидела Катя с детства: Сашка был маленького роста, лысый, в очках, к тому же картавил. Но его мягкое «эр» неприятно резануло лишь в первую минуту. Уже в следующую Катя не заметила, выговаривает ли он эту сложную букву для детей или нет. Как туманом размыло Сашкину седину, будто она была где-то за рамками видения. Осталась голубень глаз. И зрачки - как ромашки с одним лепестком, самым первым, который постоянно твердил: «Любит!»

Что привлекло его в Кате? Может быть, чистота души? В тот же день он ждал ее у того же поворота, где встретил. И в тот же день стал ее счастливым обладателем.

Катерина мучалась оттого, что никому не могла рассказать о своей тайне. Она писала ему письма, на которые Саша не отвечал. Она записывала понравившиеся стихи и песни на пленку и дарила ему при встрече.

Он был лапидарен в отношениях. Налетал наскоками на часок и исчезал на недельку-другую до новой встречи. У него была семья. Но, как ни странно, Катюху это обстоятельство не беспокоило. Она просто любила, отдавая себя всем сердцем. Несмотря на большую разность в возрасте, она приняла его в свою жизнь как принимают детей, как принимают сон. Со всеми условиями игры. Полюбив заранее все, что было его: руки, ноги, голову, мысли, поступки.

Чем была для Александра Катерина? Мелкой интрижкой? Очередной любовницей? Страстью? Совсем нет. Гораздо большим. Второй половиной его Я. В ней сконцентрировано было то, чего не было в Сашке, – огромный творческий потенциал, всепрощающая молодость, умение ждать, когда он найдет в своей жизни для нее свободную минуту, и наслаждаться ею. Его сердце просто любило Катерину. И этого объяснить он не мог.

Маха, убираясь в ее комнате, обратила внимание на тетрадь, спрятанную на полу, под письменным столом. Не думая, что сделает себе больно, она машинально открыла ее и обожглась о черновики писем.

 

Письмо 1

Я не знаю, где ты. И что с тобой. Я доверяю тебе. Просто тупо верю, что нужна.

К моей подруге тут недавно из своего замерзшего дома отец рояль привез. На нем еще Рахманинов играл. Инструмент классический. Кабинетный. Таких 2-3 во всем мире. Думали, что спасти этот шикарный инструмент уже не удастся. Там есть очень нужная деталь, которая при настройке могла превратиться в труху! Но они его настроили. Настроили под Ольгу. Она учитель фортепиано. Ей рояль необходим. Играть на рояле – совсем другое дело, чем на фано. У настоящих пианистов практически ни у кого нет дома роялей. А репетировать надо. И Ольга уговорила родителей его перевезти… Этот рояль, как больного, выхаживали. Целый день все за сердце хватались. Но выходили. Спасли, как человека. Он издавал ужасный запах. Чужой, заплесневелый. Постоял-постоял неделю-другую - и от него начало тепло исходить. Понимаешь? Излучаться. Радость пошла, прямо поперла из забытого инструмента. А как заиграл он! На обыкновенном фано так не сыграешь. Любая, даже самая простая вещь, превращается в райскую музыку!

Так и я. Понимаешь? Так и я. Как тот старый рояль. Ты подобрал меня, брюзжащую, забывшую даже надежду на счастье. Убедил в том, что и я могу быть любимой. Красивой. Нужной. Щедрой. Доброй. И прекрасной. Очистил. Отмыл душу от моей молодой старости. Она заиграла. И как заиграла!..

Так и ты. Я помню, какие были у тебя глаза, когда мы встретились. Как маленькие круглые пуговицы. Жесткие. Металлические. Холодные. А теперь я просто замираю от счастья, если вижу, как в твоих глазах появляется свет. Теплое и мощное излучение любви. Ты можешь тысячу раз говорить мне о своей работе, о бизнесе, о «переговорах». Я готова все это слушать ради только тех секунд, когда в твоих глазах свет! Слышишь? Тогда и лицо твое преображается. И кажется мне самым прекрасным на Земле! Эти мгновения я храню в памяти и перебираю, как драгоценные камни. Господи! Какие глаза у тебя бывают, когда душа в них дрожит прямо на ресницах, они похожи на родники, то синие, то голубые, то не поддающиеся описанию лучезарными.

Что я от тебя хочу? Если можно было бы вот так вот, среди бела дня, встать посреди улицы, обратить к небу лицо и спросить это у звезд, которые не видны: а что мне надо от второго «Я», проникшего прямо в душу, сквозь плоть? Закричать на краю вечности. Разбудить покой равнодушного рая и разворошить ад. Они бы ответили: тебе нужен его свет. Мне нужен твой ангельский свет. Только свет. Все остальное – шелуха! Мне не нужны от тебя подарки. И браслет можешь не дарить. Это я так, просто женщина во мне иногда просыпается и просит любви и знаков любви. Я отменяю свою просьбу. Нет возможности поехать куда-то вместе? Нет проблем! Я отменяю твоё обещание. Не хочешь рисовать портрет? Да пес с ним, с этим портретом. Мне их кто только не рисовал! Уж обойдусь как-нибудь. Ведь не для этого я так хочу встреч с тобой. Господи! Ведь и ты их хочешь! Только боишься попасть под контроль. Не бойся. Я не хочу превращать тебя в маленького гномика и прятать в карман, чтобы поиграть, когда найду время. Ты свободен!

Думаешь, моё Я слабое? Нет! В нем достаточно силы, чтобы понять, что в этой жизни надо радоваться каждому дню, каждому лучу солнца и благодарить за это богов. Сколько нам осталось? Кто знает? Год? Два? Пять лет? Пять лет молодости любви… А потом будем вспоминать, что могли, но делали вид, что шибко заняты. Знаешь, человек, по большому счету, лишь прикрывает собственные увлечения, когда говорит, что он занят. Он занят для тех, кто хочет определить его под свой контроль. На самом деле у него находится достаточно времени и денег на то, что ему особенно хочется делать. Согласен? И я, понимая это, не навязываюсь. Просто боюсь проснуться однажды без тебя и без любви. Без своей любви. И без твоей. Без нашей любви. Если мы будем так дальше к ней относиться - издерганная и измученная нами, она однажды исчезнет…

Мне снилась смерть. Старуха, у которой лицо накрыто тканью, дала мне ведро, полное прозрачной воды. Пока я бегом несла его на второй этаж, воды оказалось только полведра. Я испугалась, что не справлюсь наяву с ситуацией, которую «готовит» для меня Судьба. Я испугалась еще утром, что любви останется половина. Я откуда-то знала уже в 9 утра, что ты не придешь. Я была очень огорчена. Очень. И обижена. Но не на тебя. На неё. Ведь ни ты, ни я не могли предвидеть, что ночью придет старуха…

Вот только сон был не в руку. По крайней мере, в отношении меня. Я все так же люблю тебя. И я буду продолжать тебя любить, что бы ни говорила и ни делала. Что бы ты ни говорил и ни делал. Просто ты во мне. А я в тебе. Хочешь ты этого или нет. Можно было бы, конечно, выпендриться. Сказать, что я постараюсь не думать об этом. Да, постараюсь. Да, тут же назначу встречу с двумя или тремя претендентами, которые давно, как коршуны, дожидаются. Но кому я сделаю лучше? Тебе? Не уверена. Себе? Вряд ли. Им? Может быть… Но зачем?

А посему – ведро то еще у меня в руках. Значит, мне и решать. А решаю я следующее – можешь мучить меня сколько угодно! Тешь себя! Появляйся! Исчезай! Обещания не выполняй! Не отвечай на звонки! На песни! На стихи! На письма! Можешь вообще в другой город уехать!

Люблю я тебя. Понимаешь?

 

Письмо 2

Смогу ли я достучаться? Нет?

Ты говоришь, что любишь... Ты все время говоришь мне об этом. Меня никто так не любил, как ты. Так странно.

И я никак не могу понять, почему я каждой клеточкой принадлежу тебе. Твоим телефонным гудкам, которые либо молчат, либо говорят, что абонент недоступен.

Что заставляет меня снова и снова набирать твой номер? Прорываться сквозь воздушные плотные стены твоей недоступности? Только лишь то, что ты называешь меня солнышком? И говоришь, что уже соскучился? Чтобы это услышать еще раз и наркоманкой на пару часов успокоиться…

Не знаю. По-моему, с моей стороны я делаю все, чтобы быть с тобою. И чтобы ты не соскучивался. Но ты запрещаешь мне приходить. И сам не приходишь. Ты так дрессируешь женщин? Если ты звонишь, я выбегаю на улицу, бросаю все и всех. Я свободна для тебя. И только для тебя. Потому что для других недоступна. Для других я так же занята, как и ты занят для меня. Мне хотелось бы, конечно, хотелось бы быть или стать для тебя чем-то исключительным. Но как это сделать?

Ты говоришь, что хочешь меня видеть и завтра будешь у меня? Душа моя, я так радуюсь этому. Я готовлюсь к каждой встрече. Стараюсь красиво одеться, выспаться, чтобы все силы мои и желания достались только тебе... Глупости все это, конечно, глупости. Но я так хочу тебе понравиться.

Когда я садилась в твою машину, я знала, я чувствовала, что настанет вот эта ночь и вот этот день, когда из меня полезет этот бред. Я понимала, что мы не должны быть вместе (ТАБУ!!!), что моя любовь и твоя любовь - вещи несоизмеримые. Моя жизнь и твоя – полярно противоположны. Моя жизнь и твоя – разнятся по вертикали и горизонтали. Я знала, что нам нельзя быть вместе. Потому что работа. Потому что разные менталитеты семей. И разница в возрасте. Потому что и взгляды на природу вещей тоже разные. Их нельзя кидать на одни весы. И я сопротивлялась до последнего. Но как мне было тяжело!

Да, так меня точно никто не любил. Может, это опыт какой-то? Эксперимент? Может, ты смеешься надо мною? Ну не может такого быть, чтобы любимая женщина была самым последним номером в списке расставленных приоритетов! Может быть, правда, еще вариант: что те вещи, которым ты не придаешь значения, очень важны для меня. И наоборот, те, что считаешь нужными и главными, мне кажутся совершенно бессмысленными. Я многого не понимаю. Я пытаюсь понять. Помоги мне.

Мне так хреново! Давно уже… Ты не заметил? Моя душа, как нищий на паперти, стоит на коленях пред алтарем неба и просит смерти. А оно, жестокое, заставляет меня жить.

Я ничего не понимаю в твоей любви. Но я в нее почему-то свято верю. И поэтому я еще здесь. На Земле.

 

Письмо 3

Ты даже не представляешь, как я счастлива сейчас. Потому что в трубке только что слышала твой голос. Твой густой нежный баритон. Он остался где-то в моей гортани, или в голове, или в душе... Я не знаю где, только он рядом. И я чувствую его вкус и цвет. Так приятно смаковать его теперь, когда никого нет рядом. И никто не может помешать мне наслаждаться нашим последним разговором. Ты был немного жестким, уставшим и очень сосредоточенным. А я умирала от любви. Ты знаешь, я заметила: когда я умираю от любви к тебе, мой голос сильно меняется, как будто говорю не я вовсе, а какой-то ребенок, который еще не умеет говорить, но думает, что умеет. Это первый раз со мною. Я всегда владела своим голосом. Я умела не волноваться, а волновать. Теперь волнуюсь. Ты волнуешь меня. Это так приятно! Ты заставляешь меня думать, что рано еще уходить в тепло загробного мира. Можно еще померзнуть здесь, на ветру. Ради того лишь, чтобы слышать хоть иногда твой любимый голос, улавливать в воздухе твои запахи, а иногда даже понимать, что мне нужен твой первый поцелуй.

Он у тебя всегда разный. Но всегда волнительный. Он будит во мне столько шелка и бархата желаний, сколько не снилось царице. Ведь я не желала никого так в своей жизни.

Я сижу и, как кошка, жмурюсь от удовольствия.

Спасибо тебе за это, Душа моя!

 

Машка села на диван. Её не держали ноги. И, всхлипывая и голося, зашлась слезами. Юрка вбежал в комнату, стал трясти за плечи обезумевшую Машку.

- Что? Что? Что с тобой? Ну? Говори же!!!

Та рыдала, приговаривая:

- Девочка моя!

- Да что случилось? Господи!

Юрка выхватил дневник из ее рук и быстро пробежал взглядом по строчкам.

- Девочка наша называет себя женщиной! Как он замучил её, негодяй!

- Тихо мать, успокойся! Сядь!

Обняв рыдающую Машку, Юрка, наконец, пришел в себя.

- Маша, - сказал он тихо, - у нас очень хорошая, добрая и рассудительная дочь. То, что с ней происходит, – её личное дело. Не надо тебе было читать дневник.

- Она всё о смерти и о смерти! Это не дневник. Это ужас какой-то! Я убиралась. А это на полу лежит. Я и заглянула. Я же не знала, что там...

- А если бы знала, заглянула бы?

- Конечно! Я же мать! - огрызнулась, всхлипывая, Машка.

- Это её личная жизнь, Маш. Девочка уже выросла. Ты не смотри, что она о смерти пишет. Она просто о вечности думать стала. Я в её возрасте тоже о многом начал задумываться. Да и все мыслящие существа о смерти думают. Не бойся, Машк. Катенька прекрасно учится в институте. Работает. У нее свои взгляды – ну, конечно, они не похожи на наши с тобой.

- Что это за сволочь, которая ее так мучает?

- Это все, что ты поняла? Глупенькая ты моя, Машка! Нет. Это не сволочь. Это ее первая любовь.

- Да у нее этих любвей было - тьма!

- Нет, Машенька. Это первая. А еще знаешь что? Не говори ей, что ты все знаешь. Ладно?

Машка прерывисто вздохнула.

- Машка-Машка! Ты не поняла самого главного. Наша дочь талантлива. Ты только посмотри, как она пишет! Какие находит выразительные образы! Рояль один чего стоит! Толстой отдыхает. Может быть, однажды, когда-нибудь, она затмит самых сильных мира сего. Если не помешает работа. Семья. Если мужчина, которого она любит, не помешает ей этого сделать. Положи тетрадь на место. Слезы вытри. Умойся иди. Успокойся. Не плакать надо, а гордиться. У нас славный человечек растет в доме, мать. Главное, что Катерина умеет любить. Это редкий дар, поверь мне.

***

 

Мария высмаркивала последние сопли в ванной, когда к отцу в кабинет прокрался озадаченный Вовка.

- Па!

- У?

- Я у тебя спросить хотел.

- Что?

- Ну, так, вопрос на засыпку.

Отец поднял голову от рукописи. И вдруг улыбнулся:

- Думаешь, у меня на всё ответы есть? Вы же сами уже такие взрослые - куда бежать!

- Да ладно тебе, какие мы взрослые? – засмеялся Вовка.

- Ну, чего тебе? Спрашивай.

- Па, ну, в общем, я это… Как ты относишься к голубым?

Отец сошел с лица. Почему-то задавило и больно сжало сердце. А ведь день так хорошо начинался. И он мечтал о первом взгляде Немировой. Подушился даже Вовкиным одеколоном, дурак. И солнце сулило столько счастья… Что за день такой? Напасти одни! А тут Машка в истерике. Дочь с каким-то дураком связалась на букву «м». И еще Вовка о голубых спрашивает. Этого еще не хватало!

- Я не отношусь к голубым. Никак. Если бы я был женщиной, я был бы лисьбияном.

Сын звонко захохотал. Отец как-то странно наклонил голову, чего не делал никогда и осторожно спросил:

- А ты как к ним относишься?

- Да я тоже к ним никак не отношусь. Я бы тоже лесьбияном стал, если бы бабой родился, - понравилась Вовке шутка отца.

У Юрия гора спала с плеч. Но он старался не подавать виду. Просто незаметно перевел дыхание. Попытался объяснить по-своему вопрос ребенка:

- Видишь ли, детка, на планете есть всякие виды совокупления. У индусов и у всяких там мусульман можно иметь по нескольку жен. У ханов считалось просто неприличным иметь одну жену. Каждые пять лет надо было брать молоденькую, чтобы не застоялась в жилах кровь. У европеоидной расы, у христиан, в частности, полагается иметь только одну жену. Хотя князь Владимир, ты по истории изучал его, который христианство на Руси ввел, вообще имел тысячу жен, не считая наложниц. Люди отличаются от животных тем, что занимаются интимными делами не только тогда, когда надо заводить потомство, а практически каждый день. Каждый день заниматься любовью с одним и тем же предметом проблематично. Поэтому люди придумали кучу способов для своего развлечения. Содом и Гоморра были сожжены, по легенде, за всякие там голубые извращения. Рим распался по той же причине. Во все времена законами государств вводилась смертная казнь за все, что не является естественным.

- Да-да, я знаю! Со старухами, с мертвецами, бабы с бабами, мужики с мужиками…

- Вот поэтому я и говорю тебе, сынок: не торопись становиться взрослым.

Юрий выразительно посмотрел на сына. Но мальчишку, кажется, не убедила его проникновенная речь. И что от него хочет сын, Юрий все еще не понимал.

- Па, хорошо. Ну вот допустим, - снова начал Вовка, - есть у нас в школе один учитель.

- Хороший учитель? Плохой?

- Да при чем здесь «плохой» или «хороший»? Ну, хороший. Как учитель он хороший. Не в том дело.

- А в чем?

- Как бы ты отнесся, если бы он к одному из учеников нашего класса клеиться начал?

- Я думаю, мальчики в вашем классе уже достаточно взрослые, чтобы ответить самостоятельно на такие сложные вопросы.

- А если бы это был я? Ты бы так же, как мама, продолжал настаивать, чтобы я учил его предмет?

- Вот если бы это был ты, это был бы уже совсем другой разговор! Ну ты лис! Брысь из кабинета учиться! И чтобы завтра принес одни пятерки!

Вовку тут же смыло. Но Юрий, озадаченный не на шутку, через пару минут незаметно появился в коридоре, достал его дневник из портфеля, который Вовка по своему обыкновению всегда бросал в прихожей, и на всякий случай открыл на страничке учителей. Среди длинного списка женских имен в табличке значилось лишь одно мужское: Алуев Рустам Германович, английский язык.

***

 

- Мы можем встретиться прямо сейчас? – отвлек от тяжелых мыслей звонок мобильника.

- Где? – с готовностью номер один спросил Юрий.

- Там, где первый раз встретились.

- Сейчас буду.

Все, что стояло в этот миг на очереди, Немирова отодвинула одним звонком и оказалась вне всякой очереди. Он сорвался в чем был, не спросив никого, не поев, не попив, не умывшись. Солнце играло на сцене неба апофеоз заката. И лес встретил хором сошедших с ума от счастья птиц. На разбитом дереве сидела она и ждала его. Он старался делать шаги короче, чтобы не задохнуться. Но она оглянулась, чтобы убедиться, что он торопится. И тут же отвела глаза.

- Я пришел, - уставился Юрий на опущенные ресницы.

- Я вижу, - ответила женщина.

- Эй! – попросился Юрий в её сердце. И повторил настойчиво: – Я пришел!

И она взглянула в его глаза. Сначала робко и коротко. Так очень осторожно кошки пробуют воду, обрызгивают лапу и удаляются прочь. Но она не удалилась. Посмотрела еще раз на долю секунды длиннее. Юрка решительно подошел совсем близко, неожиданно для себя поцеловал ее прямо в губы. И в омуте оказались оба.

Оторвавшись от нежности и не размыкая глаз, она обняла его и сказала тихо, как дитя:

- Я не хочу домой.

- Мы пойдем погуляем. Да? – предложил Юрий. И тут только она обратила к нему свое лицо.

Безжалостный космос выстроил парадом планеты, и черные дыры, и солнечный ветер, и звездные спирали вечности. Юрку закачало. И он стиснул ее плечи.

- Пойдем, - согласилась она. Но из объятий не вырвалась, лишь крепче прижалась. Она почувствовала тот же космический выверт судьбы.

- У тебя красивые глаза, - сказал Юрий дежурную фразу, показавшуюся в этот миг наиболее значительной и единственно точной. Потому что дыхания хватило лишь на нее. И короче он не смог бы выразить своего восхищения.

Она тихонько засмеялась банальности писателя, находившего более красноречивые слова на своих страницах.

- В них опасно смотреть, - произнесла она, заглядывая в самую душу.

- Я не боюсь трудностей.

- А они будут, - пообещала женщина.

- Будут, как без них, - согласился писатель и повторил уже более спокойно. - У тебя красивые глаза!

- У тебя тоже, - не отрывая глаз, повторила женщина.

- Ну как ты жила всю эту жизнь без меня? Рассказывай! – попросил Юрий.

- О! Нет! – засмеялась она тихонько, как колокольчик, оторвавшийся от веревочки. И пошла в глубь леса. – Рассказать за один вечер целую жизнь разве возможно? – И снова взглянула глубоко и трепетно в самую душу.

- А кто сказал, что это будет один вечер?

- Я боюсь, что это будет действительно не один вечер, - призналась Светлана.

- Мне кукушка насчитала здесь однажды тысячу лет! – перевел разговор на другую тему Юрий.

- Она говорила правду. Ты талантлив. Твоя физическая жизнь не имеет значения.

Ему стало так хорошо, что он подхватил ее легкую фигурку и стал кружить, все время глядя в сумасшедшие прекрасные глаза. И свет их лучился так неожиданно-ярко, что кроме них ничего не было видно.

- Ты ангел! – воскликнул Юрий.

- Я – проклятый ангел!

- Почему?

- Не знаю. - Она высвободилась, и взор ее слегка затуманился грустью.

- Могу сказать только, что я не такая, как все.

- Я знаю это лучше, чем кто-либо другой.

- Ты знаешь?

- Я все про тебя знаю. Ты – солнце! Ты – моё солнышко!

Женщина расхохоталась звонко на весь лес. Назвать её солнышком! Какая наглость! Тысячи глупых мужчин называют так тысячи своих глупых возлюбленных. Как может он, Писатель с большой буквы, так обезличить её?! Так упростить сложную ситуацию?! Так вдруг потерять дар речи?! Говорить про красивые глаза и называть её солнышком – это забавно! Более чем! Но, с другой стороны, ей стало приятно, что она такая, как все. А если не солнышко, то кто она? Для него - кто? И глаза у нее разве не красивые? Красивые! В этом никогда не было сомнений. Она перестала смеяться.

- И ты сегодня шел ко мне с шампанским, чтобы это сказать?

- Да.

- Забавно.

- Забавно, что и ты шла ко мне.

- Да, но по другому поводу.

- Вот как? По какому же?

- Хотела услышать продолжение романа.

Теперь засмеялся Юрий. И она невольно залюбовалась им. Она первый раз видела, как он смеется.

- А я не знаю, что будет дальше, - сознался писатель. - Все зависит теперь только от тебя. Сначала я хотел всех убить.

- ???

- Ну да. Убить.

- Это когда тебе не заплатили в редакции журнала «Все продается»?

- Вот-вот. Именно тогда. Потом я решил, что помилую, пожалуй, главного героя и героиню.

- А потом?

- Теперь не знаю даже. Всё в руках главной героини. Ты же знаешь, кто она?

- Догадываюсь.

- Да? – Юрий снова попытался приблизиться. Но Светлана кокетливо отстранилась:

- Главная героиня – это ты!

Вот этого писатель никак не ожидал.

- То есть как - я?

- И главная героиня – ты, и главный герой. И дети его. И друзья его. И все персонажи – все это ты! Расскажи лучше, куда ты утром ходил такой нарядный?

Юрий стал рассказывать, как необычно и суматошно выстраивался день. Незаметно они свернули с широкой дорожки на узкую тропинку, а с нее в густой лес. Приутихли птахи. Она остановила его у дерева.

- Тихо! Слышишь?

Юрий прислушался. Билось только его сердце. Через секунду он услышал и ее сердцебиение.

- Ты слышишь?

- Слышу!

- Что ты слышишь?

- Звуки нашей любви.

 

ГЛАВА 7. Дела семейные

 

А потом была полусладкая «Надежда». И совершенно некстати к ней конфеты «Ассорти». Были долгие взгляды и долгие объятия. Было все, о чем можно мечтать в самых смелых снах. И было все по-настоящему. Утомлялось тело, и осветлялся разум. Он рассказывал о себе. Она слушала. Иногда задавала вопросы.

Когда звонила вдруг Машка, Юрий уходил говорить с ней в коридор. Светлана боялась, что он будет говорить с ней ласково и нежно. Её бросало в жар от ревности. Тогда она представляла самые лучшие слова для Машки, моделируя тем самым самое страшное для себя. Она боялась этого. И выходила следом. Прислушивалась. Да! Он говорил с ней именно ласково и нежно. И сразу становилось не страшно. Он был с ней. И она могла обнять его в любую минуту.

Они провели друг с другом неделю - как один день. Лишь ненадолго, на ночь, он появлялся в доме. Потом Светлана сказала, что ей надо работать. Он обиделся. Потому что прилип душою намертво, как заколдованный. Но пришлось повиноваться. Юрий вернулся к компьютеру.

И ничего не получалось. Ни с рукописями. Ни с заданием редакции. Юрий из журнала «Супер!» терпеливо напоминал, что надо написать статью об электричестве. Но так, как никто никогда не писал. Переправил по электронной почте громадный материал со статистическими выкладками. Из 50 страниц надо было сделать две, но так, чтобы «супер»!

А Юрка-писатель видел только ее. Он закрывал глаза и открывал их. Он тысячу раз набирал ее номер. Но всегда слышал лишь то, что абонент недоступен. Он хотел убить ее, растоптать, забыть, стереть все, что напоминало о ней. Но не мог. Так сильно оказалось ее притяжение. Измучившись вконец, он начал смеяться над собой. Дурак! Какой он дурак! Им поиграли и бросили!

Но другой голос, который поселился в нем, говорил противоположное: он - счастливец! Он любим! Просто и ей надо работать. И от этой мысли снова приходила жизнь. Возвращалось желание выпить глоток кофе или чаю, приготовленного заботливой Машкой, которая ходила по квартире как тень, боясь помешать.

Юрка мучился, тупо перечитывая про опоры передач и электрички, про километры проводов… Ах! Если бы она была рядом. Только голос ее услышать, и все…

Тут зазвонил мобильник, и, забыв свои обещания бросить Светлану к чертям, он схватил трубку:

- Да, да, да!

- Ну как ты? – невозмутимо спрашивала она.

- Все нормально, - обманывал Юрий.

- Сегодня и завтра я еще занята. А в среду жду тебя в гости. Придешь?

- Постараюсь.

- Нет. Ты скажи, что придешь.

- Приду.

- Хорошо. Все. Пока. А то тут несколько неудобно говорить.

- Пока…

Ну почему эти мобильники так жестоко обрываются? Без гудков? Без предупреждения? Он тут же набрал ее номер - она опять была недоступна. В отчаянии Юрий написал:

«Вы не замечали, что когда электричка появляется из тоннеля метро, от нее исходит светящийся нимб? И физики, и химики уже давно объяснили нам, что такое электричество, но, похоже, они и сами не понимают до конца этого удивительного явления. Это как любовь. Его можно на время обуздать, согреться от его тепла, благодаря ему увидеть мир среди ночи наполненным яркими красками дня, даже заставить работать на себя. Но понять... Согласитесь, есть в этом во всем что-то божественное.

Люди, которые добывают солнце, работают на…»

И материал пошел. Юрий смоделировал его буквально за полчаса. Настроение поднялось: в среду он увидит ее! И в конце серьезного текста он позволил себе хулиганскую выходку, сделал приписку: «Опоры электропередачи выстроились, держась за руки, в хоровод и запели заздравную песнь электричеству». Тут же все отправил по электронке. А еще через час получил уведомление, что на его счет поступил первый гонорар от журнала «Супер!».

***

 

Ну как же долго тянулся этот май для Вовки! Скорее бы каникулы! А тут учи историю, алгебру и всякое там москвоведение! В выходные Юлька обещала взять его на рыбалку.

Урок истории, похоже, не хотел заканчиваться никогда. В раскрытые форточки врывались волнующие запахи черемухи и шиповника. 25 минут до конца урока. О, нет!

Дверь открылась. Извинившись за непрошенное вторжение, процокала на каблучках к учительскому столу завуч Маргарита Сергеевна.

- Я только на минуточку. Хочу сделать объявление. Учитель английского заболел. На следующий урок прошу ко мне в двенадцатый кабинет.

У Вовки тревожно засосало под ложечкой. Неужели она? Она наказала его! Вот это силища! Но как?

Вовка посмотрел на часы. 25 минут до конца урока. Стоят они, что ли?!

В это время Юлька ждала его на лестнице. Она уже знала про Алуева. Но знала гораздо больше, чем Вовка. Эта маленькая лиса успела сбежать с уроков, увязаться за девчонками из школы Вовки и съездить в больницу, посетив учителя английского. Этого мало. Она оделась по-взрослому и, как опытный журналист, умудрилась опросить медсестер и обитателей соседней палаты на предмет того, отчего пациент попал в больницу.

То, что она узнала, было не для ее девичьих ушей. Но дети в ее школе слышали и не такое. Короче, на майские праздники Алуев пригласил к себе друзей такой же сексуальной направленности. Они долго предавались своему любимому делу. И им показалось мало. Дружок Рустама наполнил презерватив несколькими предметами, чтобы удлинить рабочий орган. Во время акта резина порвалась. И все эти штучки остались в прямой кишке. Мало того, стали разлагаться, так как были частично органического состава. Пошло воспаление. Пришлось делать очень серьезную операцию.

Юлька подпрыгивала от нетерпения. А с другой стороны, как она будет рассказывать все это Вовке? Они никогда не заводили разговоров на интимные темы.

***

 

Катька вернулась с работы в слезах. И рыдала в комнате. К ней подошла Мария. Виновато села на краешек кровати. Она знала, отчего Катерина плачет с каждым месяцем все чаще и чаще. Она не знала, как утешить дочь.

- Ма! Ма! – обернулась вдруг Катька и обняла ее. - Ну скажи, почему жизнь так ко мне несправедлива? Почему меня никто не любит, ма?

- Ну почему же не любит... - Глаза Машки тоже наполнились слезами. И они покатились непроизвольно сами на фартук. – Вон, у тебя Лешка был. Ты сама его туранула.

- Да ну этого Лешку!

- А Мишку зачем прогнала? Он тебя в Большой театр три раза приглашал. Сосед, вон, Владик. Высокий, красивый, с деньгами, не пьет, не курит…

- Дурак!

- Все тебе дураки. Одна ты умная. Вот и плачешь. - Но мать знала, что не в том причина, а в одном только Сашке, который сводит девчонку с ума.

- Мне так плохо, ма!

- Мне тоже. Давай вместе плакать, что ли?

Катерина удивленно посмотрела на мать. Ей-то с чего плохо? Вроде бы счастливы они с отцом. Или нет? Но они родители. У них вся жизнь прожита. А она молодая. И любит Сашку. А он… не придет сегодня. Опять не придет. И никаких сил уже не осталось жить вот так. Когда вокруг все парни только и ждут от нее знаков внимания.

- Мам, ты знаешь, я встречаюсь тут с одним человеком.

- Он хороший?

- Хороший.

- Он любит тебя?

Катька улыбнулась:

- Любит.

- Что же ты тогда плачешь?

- У нас все не так, как хотелось бы.

- Доча-доча... У нас тоже все не так.

***

 

- Все сходится, - напряг брови у переносицы Вовка. - Все сходится, Юлька! Что делать?

- Не знаю.

Дети спрятались под черемуху. И их не было видно. Потому что душистые соцветья старательно закрывали их от посторонних глаз.

- Вот и я не знаю.

- С Алуевым все понятно. Так ему и надо, козлу! Представляешь, если бы он с Юрком сделал то, что с ним сделали. Или с тобой! Я б его убила. Точно убила бы.

Вовка засмеялся:

- Интересно, как бы вы его убили, мадемуазель?

- Нашла бы способ! – огрызнулась Юлька. – Не о том речь. Мы с тобой доказали, что она ведьма.

- Тихо ты, не кричи так громко! Ну, доказали. Теперь-то что?

- Теперь ты должен рассказать все отцу.

- Я???

- А кто? Я, что ли? Вот иди и рассказывай, пока она еще кого-нибудь не замочила. Просто предупреди его. Понял? Просто тихо и мягко предупреди.

- Я не могу, Юль. Мне кажется, он в нее того... Как я в тебя.

- Как ты в меня «что»?

- Влюбился, - еле выговорил Вовка и отвернулся.

Она вдруг замерла, прислушалась, а вдруг он еще что-то скажет, такое же важное. Не выдержала, спросила:

- А почему ты раньше не говорил мне об этом?

- Не знаю. Не мог.

- А я тебе говорила. Тысячу раз говорила, что я тоже тебя люблю. Только ты не слышал.

***

 

Катюша решила сегодня прогулять работу. Потому что мать уехала к знакомой в «Мэри Кей», потому что Вовка в школе. А отец с утра укатил на какой-то репортаж по заданию редакции. Но все-таки причина была в том, что должен приехать Сашка.

Ковры пропылесосены. Полы протерты. Испечены его любимые бутерброды с сыром. Сделан салат. Что еще?

Нажала на тюбик с кремом. Он вздохнул и прерывисто всхлипнул. Нанесла на лицо макияж. Надела красненькую, с большим вырезом, кофточку.

Звонок в дверь раздался раньше. Заметалась по комнатам. Все ли прибрано? Кажется, все.

- Здравствуй!

- Привет! Проходи!

- Ты одна?

- Да!

Долгий страстный поцелуй в недельной небритости щетину.

- Кофе будет?

- Конечно!

Она порхает, не знает, как угодить. Он рассказывает долго и подробно, как он героически выкраивал время, чтобы вырваться с работы, из семьи, из той жизни, о которой она совсем не знает.

Катерина ловит каждое слово и млеет оттого, что хоть иногда видит его, вдыхает аромат мужского тела. Этот запах ее «колбасит» и «плющит». Она долго после таких встреч нюхает воздух, чтобы найти его мотивы в пространстве. Она безумно любит смотреть в его глаза. Глаза, как голубые лазеры, как фокус в линзе. А сердце её – солома. Она готова смотреть, смотреть в эти глаза каждый раз на миллисекунду дольше дозволенного, дольше, чем позволяют приличия, пока где-то в душе не начнет трепетать горячий огонечек. А через секунду отвернуться. Так ставят банки или горчичники. Точно взгляд лечит самое сердце.

- Погоди, - говорит она, - я тебе написала стихотворение.

- Потом.

Он целует ее прямо в коридоре. Вместо ее комнаты они попадают в отцовский кабинет. Падают на кресло. Верхняя пуговица тяжело расстегивается. Хорошо, что она надела кружевной лифчик…

Скрип. Оба вздрогнули. Успели сесть врозь. Кажется, что небо сдернуто. Потому что воздух горит, как разожженный ад! На пороге – недоуменный отец. Очевидно, сдерживает себя, чтобы не наделать глупостей. Профессиональным взглядом писателя он видит сразу все незначительные детали. Необыкновенная вдруг чистота. Приятные запахи с кухни. Значит, гостя ждали. Покраснения от щетины над губою дочери. Ее вспыхнувшие щеки. Она не предполагала, что отец забудет проездной и вернется. Но главное – в атмосфере энергетические волны любви. Трепещут стены и все фибры души. Этого не передать словами.

Хозяин первым приходит в себя:

- Катерина, принеси нам кофе.

Александр привстает за ней, чтобы уйти. Но натыкается на жесткий взгляд Юрия:

- А ты останься.

Юрий прикрывает дверь. Они почти ровесники. Их ждет разговор по-мужски. Оба понимают это. Отец проходит к письменному столу. Он специально дает время Сашке, чтобы у того прошла дрожь. Возможно, сам был когда-то в подобной ситуации и жалеет парня.

Звонит мобильник. Сашка отвечает неохотно и зло. На том конце связи женский голос.

- Я? В поликлинике. Надо взять справку. Да. Перезвоню. Пока.

- Жена? – угадывает Юрий.

- Да, - честно сознается гость.

Пауза. Оба не знают, о чем вести разговор. Ситуация ясна до прозрачности.

Юрий молчит. И просто смотрит на Сашку. От этого взгляда парня корчит, как на сковороде.

Заходит Катерина. Виновато ставит две чашки кофе на стол. Садится в углу, опустив глаза.

Гнев в душе Юрия приобретает конкретные формы. Он уже ненавидит этого человека, который посмел нарушить его священную территорию. Ненавидит за незастегнутую верхнюю пуговицу дочери...

- Хорошо, молодой человек, значит, чтобы жениться на Катерине, вам надо сначала развестись. Так?

Еще несколько минут тягостного молчания. Сашке неприятно, что присутствует Катерина, но он должен защищаться.

- Я не планировал таких резких перемен в жизни.

- А можно полюбопытствовать, что вы планировали? Мы тут с матерью наткнулись на некоторые черновики писем Катюши. И были, честно сказать, просто потрясены. И сегодня я рад, что вижу вас воочию. Если честно.

Собеседник приходит в себя. Наверное, ему часто приходится вести переговоры. У него красивый уверенный голос:

- Катерина у вас человек одаренный… Она сейчас пишет роман.

- ???

- ???

- И эти черновики – всего лишь отрывки будущего гениального произведения.

- Вот как? – Отец ни на минуту не сомневается, что это ложь. И Сашка знает об этом. Катерина сразу принимает сторону поклонника, включаясь в игру, и кивает головой.

- Мы очень хорошие друзья. И просто беседовали, когда вы вошли. Да, Катя?

Катя кивает снова, как заводная кукла.

Юрию становится горько и обидно за дочь. Но он ловит себя на мысли, что он благодарен этому парню, который хотя бы таким образом вывел всех из пике и «разрулил» ситуацию.

- А сейчас прошу простить. Мне надо срочно ехать в поликлинику. За справкой. Побеседуем как-нибудь в другой раз.

Он выходит из кабинета. Катерина за ним.

- Я тебе перезвоню, - говорит Сашка.

Хлопает входная дверь.

***

 

Юрий не стал дожидаться среды. Просто сел на лестницу у входной двери Светланы, как пес. Через десять минут из ее квартиры выходила молодая пара с ребенком. Немирова С. увидела Юрия. Официально спросила:

- Вы ко мне?

- Да.

- Проходите, пожалуйста.

Юрий зашел.

- Что случилось?

А потом он говорил, точно рыдал. Вся боль его отцовская вылилась словами. Он жалел только об одном, что не умеет плакать. Она обняла его, сказав одним лишь взглядом душе: успокойся, не плачь! И душа успокоилась в бархатном мареве любви, поднявшей эту исстрадавшуюся душу над собою.

Юрию казалось теперь, что все вокруг исчезло. Только эта комната и есть на свете. И ее глаза. Она такая сильная и решительная. Сильнее всех. У нее даже голос стал грубее и ниже. Точно это она была мужчиною. А он женщиной. Он позволял себе жаловаться на жизнь. А она слушала, слушала. Советовала что-то. Принимала какие-то решения. Но это ощущение «перевертыша» угнетало его и беспокоило. Он не хотел становиться слабее ее. Он хотел оставаться мужчиною. Во всех делах, поступках. Среди ночи вдруг вывернулся из-под нее, как песочные часы перевернул. Просто встал и ушел.

***

 

Прошло две недели. Отцвели тюльпаны. Завернулись в трубочки ирисы. И цветы летние начали на клумбах распускаться. Зарделись румяные бравые флоксы. Улицу заполонил свежий ветер, прилетевший от соседнего озера.

Сашка не звонил. Его телефон говорил теперь ей, что хозяина у такого телефона больше нет. Катерина не плакала. Последняя сцена с отцом здорово встряхнула ее. Заставила задуматься над тем, как жить дальше. Она хотела только одного: чтобы наконец появился Сашка.

Она даже не могла предположить, что на другом конце Москвы через два дня после той волнительной сцены огромный грузовик врезался в серебристую иномарку. Водителя в секунду расплющило. В барсетке на тротуаре осталась справка, что он совершенно здоров и годен…

- Вы Катя?

- Да. - Девушка удивилась, потому что высветившийся номер Сашки говорил с ней женским незнакомым голосом.

- Простите меня, я, возможно, отвлекаю вас… Я знаю, вы его тоже любили. Я жена Саши.

Катерину обожгло, точно каждая клеточка прошла сквозь микроволновку.

- Я знаю, вы тоже любили его, - повторила женщина еще раз. – Я читала ваши письма… Я нашла их в бардачке. В машине. Когда он разбился. Саши больше нет. Он попал в аварию… Я нисколько не сержусь на вас. Просто я подумала, что вы его до сих пор ждете.

- …

- Не ждите. Его больше нет.

***

 

Катька рыдала несколько дней. И все в семье были в курсе ее грустной истории. Ругал себя отец - за то, что нарисовался некстати. Ругала себя мать – за то, что не наставила дочь на путь истинный, а пошла на поводу у мужа. Ругала себя Катерина, потому что не почувствовала смерть любимого человека сразу. Но больше всех ругал себя Вовка, за то, что не предупредил отца о Немировой С.

Наконец, он все-таки решился рассказать ему о Юлькином открытии.

- Отец, - начал он решительно, - нам надо серьезно поговорить.

- Садись, - улыбнулся Юрий. – Кофе? Чай? Бренди?

- Можитель! – принял шутку Вовка. - Пап! Я серьезно хочу поговорить.

Отец перестал улыбаться. И сказал просто:

- Говори. Я тебя слушаю.

- Пап! Ты когда-нибудь встречал женщину-ведьму?

- Деточка! О чем ты говоришь? Все женщины - ведьмы! – расхохотался Юрий до слез. Такой забавной показалась ему речь сына, напускающего на себя ну очень сердитый вид.

- Если ты будешь смеяться, я уйду. И потом пеняй на себя.

- Сынок. Я и впрямь думаю, что все женщины немножечко ведьмы. Они могут чувствовать то, чего мы не можем. На расстоянии. Веришь?

- Знаю.

Отец опять усмехнулся.

- Я хочу поговорить с тобой об одной странной женщине, которую зовут Светлана, - сказал сын, прямо глядя в глаза отцу. Глаза отца смягчились и стали податливыми, мягкими, удивленными.

- Говори.

- Я знаю, что у вас со Светланой Немировой, юристом, завязались отношения.

- Ты подглядывал? – насторожился отец.

- Нет. Шпионил.

- Уже интересно. Продолжай.

- Пап! Она не такая как все!

- Я уже это слышал.

- От кого? – Вовка побоялся, что Юлька опередила его.

- От нее же и слышал.

- И что она тебе сказала?

- Что она не такая как все!

- Правильно!

- Ну и что?

- С ней общаться опасно!

Юрию это все начинало надоедать. Но слова сына, такие странные, заставляли слушать. То, что Немирова не такая как все, то, что в ее глаза смотреть опасно, и то, что она не смотрела на людей, – все это Юрий давно заметил. Он заметил также: когда он глядел в её глаза, то небо срасталось с землею. И он уходил в спирали космоса. Да откуда же знать такие тонкости сыну? Взгляд Юрия стал ледяным и неприступным:

- Вы не много ли на себя берете, молодой человек?

- Пап! Послушай! Она Ангел! Ангел Беды!

- Кто тебе сказал эту чушь?

У Вовки чуть не слетели слова о том, как Юлька добывала все подробности о Немировой. Но он вовремя спохватился. Он не хотел, чтобы пострадала его любимая девочка.

- Я сам догадался. Она – карающий ангел, который несет смерть или что-то похуже. Тюрьму, например. Ты вспомни… - И Вовка стал перечислять все происшествия, случившиеся за последнее время в их районе, привел в пример ситуацию, когда они проверяли их с Алуевым, дополнил это последним фактом трагической гибели Сашки. И закончил свою тираду: - Убедительно?

- Не знаю, сынок... Вроде бы все убедительно.

- Ты, пожалуйста, поверь мне, отец! Хорошо?

- Хорошо. Я тебе обещаю. Ты никому больше не болтай об этом. Ладно?

- Заметано.

- Ну, иди.

Писатель погрузился в глубокое раздумье. На чаши весов вставали то «да», то «нет», то «за», то «против». Он вспомнил, как взмолился богу, когда был у Светланы, чтобы тот забрал Виолетту. Она сказала тогда что-то странное. Кажется, «ангел услышал твои молитвы»… Он встал, сорвал со стула пиджак и направился к ней.

Дверь оказалась не заперта. Но квартира пустовала. Чистый, как всегда, пол, на котором оставались только его следы. Коридор. Знакомый портрет. Боже! Как она прекрасна! Взгляд прямой, точно проникающий к цели, как лазерная стрела. И все ради этого взгляда?

Остальные двери тоже не заперты. В большой комнате вместо тюльпанов – огромные разросшиеся листья алоэ, как бивни мамонта. Двери отворены. Одна из них вела в мастерскую. На полу вместо ковра на небольшом возвышении лежало что-то непонятное. Он чуть не наступил на эту картину. На полу, дышащее и живое, светилось сердце Данко. От потолка до пола спускались длинные узкие полоски, состоящие из газетных вырезок, фотографий, засушенных цветов, обрывков ленточек и прочих странных частиц, составляющих общий рисунок этих пестрых лент. Каждая полоска – жизнь. История Преступления и Наказания. На каждой фраза «Защита снята» и дата. За ней - дата смерти. Неужели все, что сбивчиво пытался объяснить ему Вовка, – правда?! И Светлана действительно обладает силой Ангела Беды?! Но она же обыкновенный человек! Хрупкая, милая, очень красивая женщина. Ранимая. И ревнивая, к тому же. Господи! Машка! Его как током дернуло нехорошее предчувствие. Он выбежал от Немировой как ошпаренный и бросился к своей квартире.

***

 

В это время ничего не подозревающая Машка, пользуясь моментом, что мужа нет, решила прибраться в его кабинете. Она протиснулась в дверь с пылесосом и тряпкой. Заметила, что компьютер не выключен. Кликнула Вовку.

Тот пошевелил мышкой. Высветился последний текст. Вовка нажал иконку сохранения. Краем глаза Машка ухватила не ту фразу. И понеслась душа в рай.

- Ну-ка, деточка, погоди выключать! – уселась Машка за компьютер. Открыла файл снова и прочла вслух: - Солнцестояние любви. Роман. Ишь ты! Поди ж ты! Солнцестояние любви! Иди детка, иди!

Машка впилась глазами в рукопись. Внутренняя дрожь ненависти и ревности вперемешку окутала ее маленькое существо. От обиды она сжала зубы, не давая выливаться слезам. Но они все равно выливались. И Машка зло вытирала их.

- Ма! Перестань! Это же не про тебя! Это же роман! – пытались безуспешно уговаривать ее то Вовка, то Катька.

- Пошли вон! Оба! Сама разберусь! Что про меня, а что не про меня! Ах ты негодяй! Солнцестояние любви себе устроил! А я тут ношусь на цырлах, кофе ему подаю, как дура последняя. Ах ты скотина!

Мать разъярилась не на шутку. Она схватила монитор и бросила его на пол. Отцепила провода от системного блока. Открыла окно, вышвырнув его с силой дюжего мужика. Но этого ей показалось мало. Рукописи, лежащие на столе, она стала рвать и кидать в разные стороны. Вовка и Катька пытались ей помешать, но она отбрасывала детей, как кутят.

- Я тебе, гаду, покажу солнцестояние! – приговаривала Машка, когда домой вернулся муж. – Вернулся, негодник! Вот тебе, скотина! Получай! – рвала Машка архивные папки, мелко-мелко пытаясь измельчать все, что было издано.

Юрка оторопело остановился посередине комнаты вместе с детьми. Зазвонил мобильник, забытый им на столе. На квадратном экране высветилось имя СВЕТЛАНА.

- Светланочка твоя звонит. Немирова, стало быть. Сейчас я ей скажу все, что о ней думаю.

- Машка! Не смей! – опомнился от шока муж.

- Не надо! Мама! Не надо! – приговаривал напуганный до смерти Вовка. - Не говори с ней! Только не с ней!

А Катька просто стояла, прижав сильно-сильно руки к губам. Она понимала, что сейчас произойдет что-то необратимое. Но не знала что делать.

Торжествующая Машка схватила телефон и, совершенно неожиданно увернувшись от всех, побежала в удобства, где в доме была единственная задвижка.

Барабаня в дверь, Юрка слышал ее ехидные слова:

- Алл-ло! Нет! Он тебе больше не ответчик. Я за него! Да! Ах ты, сука какая! Ты, что же, мужика от двух детей увести решила? Да? А вот хрен тебе! Нет! И все эти бредни про ваше солнцестояние я уничтожила! Да! Прямо в компьютере. Я эту железяку дурацкую мясорубкой раздолбила! Да! Именно мясорубкой! Да! Электрической! И все остальное тоже! Ессс-сно! Так что дуй-ка ты, голуба, из этого города! А то и тебе головомойку устрою! Напрасно не боишься! Ах! Ах! Ах! Какие мы важные! Меня, видите ли, она прощает! А я тебя не прощаю. И волосы выдеру. Харкала я на твою защиту! Поняла? Все! Не звони сюда больше! Это мой телефон!

Торжествующая Машка отворила двери, как будто совершила невероятный подвиг. И победно взглянула на перепуганных детей и мужа.

Юрий стоял, зажав в руках скрученные страницы, оставшиеся от его недописанного романа, и губы его дрожали. Тут только Машка поняла, что натворила. Она упала ему в ноги, прижалась крепко-крепко и завыла по-бабьи:

- Юрочка, прости меня, дуру! Черт попутал! Прости меня! Я твои странички все соберу. И склею, как есть, все соберу. Компьютер тебе куплю новый! Прости! Прости, родненький! Не уходи! Не уходи от нас!

Но Юрка не слышал слов Машки, а задавал несколько раз один и тот же вопрос, пытаясь пробиться через ее истерику:

- Что она тебе сказала?

- Что она тебе говорила? – переводил тут же Вовка.

Машка поднялась, пытаясь сосредоточиться:

- А что?

- Что она сказала тебе? Быстро думай! Ну! Это важно!

Ошарашенная необычным для ее женской логики вопросом сразу двух членов семьи, Машка стала недоуменно пересказывать подробности разговора:

- Ну, она тебя сначала попросила.

- А потом?

- А потом я ей гадостей всяких наговорила, кажется. Не помню уже каких.

- Что еще?

- Ну, то, что она меня прощает за этот разговор, но за то, что я рукописи уничтожила…

- ЧТО??? – вскричали оба - и Вовка, и отец.

- Она чушь какую-то говорила. Ну, не помню.

- Вспоминай! – твердо настаивал Юрий.

- Сказала, что снимает какую-то защиту.

У Юрки опустились плечи.

- А что это значит?

Вовка тоже вопросительно глядел на отца.

- То, что тебе от меня ни на шаг теперь отходить нельзя. Ни днем, ни ночью. Поняла, что ты натворила?

- Что? Что это значит, Юр?

Тут в стене что-то треснуло. Зашатался потолок. И на то место, где стояла только что Машка, обвалился толстый слой штукатурки.

Машка заверещала как резаная:

- Господи, помилуй!

Юрка схватил ее, прижал к себе.

- Не двигайся! Стой только рядом. Хорошо? Дети! Марш в свои комнаты!

Вслед за потолком обвалилась люстра. А потом сорвались с места полки в Машкиной спальне. Закоротило включенный в розетку пылесос.

И снова раздался звонок сотового телефона.

- Не бери! Я тебя умоляю! Не бери!

Опять высветилось имя СВЕТЛАНА.

Но никто из обитателей дома не ответил. Муж с женой все еще стояли посреди коридора, когда на лестнице раздались ее мягкие шаги.

- Стой здесь. Не шевелись, - приказал жене Юрка. Вышел навстречу Немировой.

Она проскользнула в дверь, оставленную открытой Юрием. И невозмутимо спросила:

- Что случилось?

- Так, - ответил хозяин, понимая, как глубоко он любит ее взгляд, походку, волосы. - Небольшая семейная ссора.

- Мне тут Мария сказала по твоему мобильнику, что она уничтожила все твои произведения. Это правда?

- Правда. Прости ее.

- Поздно.

- Почему?

- Я сняла Защиту.

- Это значит…

- Ты же сам знаешь, что это значит. Ее перестали защищать ангелы. Она осталась без хранителя.

- То есть без тебя?

- Может быть. Не знаю.

- Значит, теперь я буду ее защищать.

Светлана усмехнулась. Такого она не ждала.

- Ты уверен, что не сердишься?

- Я ее люблю, - солгал Юрий.

Светлана не поверила. Прошлась по осколкам штукатурки. Навстречу ей вышла Машка.

- Ты еще жива? – удивилась Светлана, заглянув в Машкины глаза. От этого взгляда хозяйка затрепетала и потеряла дар речи. Лишь умоляюще глядела на незваную гостью.

Наконец Светлана отвела свой губительный взгляд.

- Прости ее. Пожалуйста, - еще раз попросил Юрий.

- Да я и не сержусь. Ты ведь её любишь? Так?

Он не ответил.

- Я так и думала, - сказала Светлана. – Ну что ж, попробуем. Но только ради тебя. И только один раз. - Она подняла глаза к небу, развела руки в разные стороны, ладонями вверх. И произнесла, глубоко вздохнув: - Я возвращаю Защиту. Я прощаю ее.

Уходя, она еще раз взглянула на Юрия и добавила:

- Купи ей новую мясорубку. Она у тебя славная.

***

 

Вместо таблички «Немирова С.» на следующий день появилась другая - «Лев Волконский. Частный стоматолог».

Вольнодумовы сделали ремонт. Потолки больше не падали. Люстры не качались.

Вовка два раза ездил в спортивные лагеря. За это время у Юльки появился новый парень. Катька вышла замуж за первого встречного, взяла академический отпуск и укатила в Италию вместо свадьбы. Машка подозрительно часто стала посещать женскую консультацию.

Юрка даже не пытался начинать писать новый роман. И старый восстановить оказалось уже невозможно. Он погряз в заказных статьях.

А лето заканчивалось.

Того, что было у них со Светланой, оказалось так мало! Это было ярко. Коротко, но потрясающе емко! Как вспышка пролетевшей на огромной скорости другой галактики.

Юрка сегодня уже с час сидел на том самом сломленном дереве. Он думал о вечности. О том, что человек не случайно приходит в этот мир. И совершенно не случайно уходит. Его душа, как бусинка, как некая жемчужинка на ниточке. Крутится. Туда-сюда. По кругу. По одному заданному радиусу. Но есть некий «центр управления полетом», откуда для него показывают сны. И знают с точностью до минуты, что будет делать он в той или иной ситуации. Сидит где-то автор романа и раскручивает ниточки с бусинками в разные стороны, переплетая. А пишет он и об этом лесе, где куковала весной кукушка, и о тете Тоне, и о водителе автолайна... Писать можно о чем угодно. Хотя бы о вон той далекой точке, идущей навстречу. Почему бы нет? Вон точка. Смотри в нее! И уйди в нее! Как во вселенную!

Юрку охватывала жажда первого взгляда. Точно так молоденькие юноши мечтают о первом поцелуе.

Он вспоминал Светлану, как некий кристалл. Как жаль, что он не смог увидеть все его грани. Увидеть, запомнить, сохранить на страницах или хотя бы в памяти. Подставить солнцу, чтобы они могли заиграть должным образом!

Тем временем точка приобретала реальные формы. Из леса шла женщина. Переворачивая в Юрке все внутренности. Шла, долгожданная, мягко переступая ножками по его измученной душе. Он понял в этот миг, что это она и есть тот центр, в котором находится начало ниточки его души. А он бусинкой крутится. И дальше будет крутиться, но только в обозначенном ею радиусе.

Немирова приближалась, изящно обходя рано опавшие с деревьев листья. На лице – следы долгого напряженного раздумья. Писателя она не удостоила даже взглядом. Она видела его? Она видела его. Но не подошла. И он не окликнул. Он чувствовал себя так, как будто душу его поцарапали когтями сразу двенадцать кошек.

Смотреть в одну точку долго и, наконец, уйти в нее - оказалось плевым делом. Смотреть в одну точку и отвести взгляд, когда душа уже в ней, – гораздо сложнее.