Они познакомились вечером 1 Мая 41-го года на танцплощадке.

Духовой оркестр играл «Амурские волны». А с вальсом у Вани плохо получалось. Но и девушка, которую он пригласил, тоже была не ахти какая танцунья. Поэтому они, наступив по разу друг другу на ноги, рассмеялись и просто ушли с этого деревянного помоста в тишину вечернего парка.

Роза потом призналась Ванечке, что на танцах она всего в третий раз. Подруга уговорила пойти за компанию. Раньше родители не пускали, а потом, когда уже появилась возможность не отчитываться перед ними за «где ты так поздно была?», и сама стеснялась своей неумелости.

Зато Роза играла на пианино. И не просто играла, а окончила музыкальную школу, поступила в училище и в будущем собиралась стать преподавателем музыки.

Когда Ваня это узнал, он чуть с ума не сошёл от счастья. Ему ещё ни разу не доводилось гулять с такой красивой девушкой. А она ещё и на пианино играет!

Он лётчик – младший лейтенант, и синяя форма ему очень к лицу, и девушки на улице на него засматриваются. Но всё это в одно мгновение (будто сменили масть) перестало быть его козырями. Как только Ваня увидел на танцплощадке смуглую красивую девушку с тяжелой чёрной косой, он вначале растерялся, а потом рванул к ней. И правильно сделал. Если бы его кто-то опередил, всё могло бы сложиться иначе. И как хорошо, что она тоже плохо танцует!

Ваня проводил её до дома, узнав, таким образом, где обитают неземные существа, с одним из которых ему посчастливилось встретиться сегодня. А потом побежал к трамвайной остановке. Он должен был возвратиться в часть до одиннадцати.

А Роза, как только натянула на себя одеяло, сразу заснула. И сны ей привиделись хорошие. Но с утра она начала думать о Ванечке, и думать так хорошо, что если бы он каким-то образом вдруг во время полёта смог бы подслушать её мысли, то его И-15 наверняка после «бочки» сразу бы свалился в «штопор».

 

В следующее воскресенье они вновь встретились. И с первой же минуты стало ясно обоим, что дальше у них пойдёт «не просто так», а серьёзно. То есть настолько, что серьёзней не бывает. Поэтому они вдруг замолчали и даже несколько минут боялись смотреть друг другу в глаза. А потом, оглянувшись по сторонам, – не видит ли кто, – поцеловались.

Когда прошёл первый дурман, Роза вдруг вспомнила:

– Ваня! А ведь я – еврейка.

– Ну, и что? – ответил он ей. – Я тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю, но мои родители будут «против». Да, и твои тоже не очень-то обрадуются.

– А мы скажем твоим, что я – еврей.

– Ой! – Роза всплеснула руками и поцеловала Ваню в щёку. – Еврей ты мой любимый!

И от этих Розиных слов у Вани внутри всё залило теплом, и мысль мелькнула: «Как здорово я придумал!», но Роза сразу отрезвила его, покачав головой:

– Ты совсем не похож на еврея. И потом, как я тебя представлю родителям: «Вот мой будущий муж Ванечка! Вы только не пугайтесь! Он – самый настоящий еврей, хоть не только имя, но и фамилия русская, потому что папа с мамой у него русские. И с чем едят «идиш» (еврейский язык) и «брис» (обрезание) Ванечка даже и не представляет.

– И с чем их едят?

– А!.. – Роза безнадёжно махнула рукой. – Уж, конечно, не с мацой. Но если папа с мамой будут «против», то я уйду с тобой.

И она осторожно посмотрела на Ваню: предложения как такового он ведь ещё не делал…

«Вот здорово! – подумал Ваня, – совсем, как в книжке».

Но тут же спохватился и сказал решительным голосом:

– Я завтра же напишу рапорт нашему командиру с просьбой разрешить мне жениться!

Вообще-то нужно было сначала спросить Розу, согласна ли она. Но у Вани в таких делах ещё не было опыта. В романе герой каждое утро приносил своей любимой букет цветов и клал перед дверью. Или дрался с соперниками на шпагах. Но здесь, слава Богу, соперников не было, а с ежедневными цветами было бы не просто, так как военный аэродром в двадцати километрах от Полтавы: трамваем до конечной плюс случайная попутка.

«Эх, дурак, мог бы заскочить на рынок и купить букет!», – подумал Ваня.

 

Они шли и молчали – и думали каждый о своём.

Роза представляла себе, как она, оставив записку родителям, что больше не вернётся, с одним чемоданчиком приходит к Ване в казарму. И его командир выделит для них маленькую комнату. А потом...

И это «потом» было таким туманным, построенным на цепочке сплошных предположений. «В военном городке, где служит Ваня, наверняка живут и семейные пары, а значит, должны быть и дети. И, конечно, там есть школа для детей и клуб для взрослых. А школе и в клубе стоят пианино. Значит, я смогу там работать».

В этих Розиных мечтах было столько «если», что стоило одному из них не сработать, то все планы рушились, как дом на песке. Во-первых, если там уже есть учительница музыки, то две – им ни к чему. Во-вторых, в клубе и в школе просто могло не быть пианино. Но хуже всего, что Ванечку, как он сказал, в любой момент могут перебросить в другой военный округ. И тогда… Может быть лучше, хотя бы на первых порах, ей и Ване пожить у папы с мамой и с бабушкой, которая хорошо печёт пироги. А если маленький появится, то все они помогут и присмотреть за ним.

– Давай я тебя в следующее воскресенье познакомлю с моими, – сказала Роза. – Можно бы и сегодня, но мне влетит от бабушки, потому что на столе не будет фаршированной рыбы – её коронного блюда. А ты ей скажешь, что «очень вкусно», и бабушка будет на нашей стороне. Только бы тётя Фрида не пришла…

– А она что – вредная?

– Вредная – не вредная, но она будет против тебя всех наших настраивать.

– Почему?

– Она меня со своим племянником из Харькова на Новый год знакомила, и он мне не понравился.

– А что она может сказать обо мне плохого?

– Что ты – нееврей…

– Надо же, как интересно! Русские, если хотят кого-то обидеть, говорят: «Ты – еврей!», а евреи, значит, что «ты – нееврей»?!

Они помолчали немного, потом Роза говорит:

– Не надо придумывать, что ты – еврей. Ты ни одного слова на идиш не знаешь.

– Так ты мне скажи, а я запомню. У меня хорошая память.

– Может, лучше записать?

– Хорошо. Только на чём?

По дороге в газетном киоске они купили маленький блокнотик и карандаш. Карандаш им заточил продавец. Как не оказать любезность такой симпатичной паре…

И Роза начала диктовать:

– Сперва запиши «Азохэн вэй!»

– А что это такое?

– Ой, никогда не задумывалась над этим! Сразу и не объяснишь… Ну, допустим, старику провизор говорит: «Если вы купите в нашей аптеке вот эти дорогие таблеточки и попринимаете их, то через неделю бегать будете и даже сможете жениться на молоденькой девушке». В ответ старик машет рукой и говорит: «Азохен вэй!»

– Я всё понял! – радостно воскликнул Ваня.

– Только смотри, не перепутай! Если бабушка спросит, понравилась ли тебе её фаршированная рыба, а ты ей скажешь: «Азохэн вэй!», то можешь себе представить, как она на тебя обидится.

– Не, бабушку я обижать не буду. А ещё какие есть слова?

– «Бекицэр».

– Да-а? Ну, и что оно означает?

– «Давай побыстрее».

– Хорошее слово, – одобрил Ваня.

– Вот ещё одно вспомнила! – воскликнула Роза. – Бабушкино любимое, когда я куда-то спешу – «гицен-шпицен».

– Ну, а это – что?

– Жжение в кончике.

– В каком кончике? – удивлённо спросил Ваня, и вдруг, догадавшись, сразу начал краснеть. И Роза с ним заодно.

– Не, это я лучше говорить не буду, – с трудом произнёс Ваня, и Роза одобрительно кивнула головой.

 

Хоть ликбез по части идиша уместился на трёх маленьких страничках блокнотика, Ваня вдруг почувствовал, что в следующее воскресенье он произведёт на Розиных родственников хорошее впечатление.

Эта уверенность в благоприятном исходе будущей встречи передалась и Розе, так как на прощание они целовались не как в прошлый раз, а совсем по-другому, то есть, почти как муж и жена.

 

* * *

 

Роза Самойловна сняла с полки фотоальбом и раскрыла его на той странице, где как раз и была побуревшая от времени фотография: с неё со счастливыми лицами смотрели на меня молодая красивая девушка и военный лётчик. А в уголке – дата: 1 июня 1941 г.

– Это мы с Ваней снялись перед самой войной, – вздохнув, сказала Роза Самойловна, – отметили месяц со дня нашего знакомства.

И она продолжила свой рассказ, из которого я узнал, что первая (и последняя) встреча Вани с её родителями и пришедшими по этому поводу родственниками прошла замечательно. То ли Ванина военная форма их покорила, то ли сам Ваня. И бабушка была на седьмом небе, когда гость одобрил её гефилтэ фиш. И тётя Фрида, хоть и сидела с хмурым лицом, но своего недовольства вслух не выражала, и даже потом родители от неё никаких высказываний не услышали. Не знаю, как остальные люди в стране, но полтавские евреи за последние годы были приучены ничего плохого о людях военной форме не говорить – на всякий случай…

А Ване его записи в блокноте почти не пригодились. Только вечером, встав из-за стола и посмотрев на часы, он сказал:

– Ну, мне уже нужно бекицэр.

И все присутствующие, переглянувшись, радостно заулыбались.

 

Но командир части не дал тогда согласия на брак. Ване ещё не было известно о приказе «передислоцироваться в район Львова», что и произошло до следующего воскресенья.

Всё это Роза узнала уже после возвращения из Ташкента, где вся её семья была в эвакуации. Она случайно встретила одного подполковника авиации, который и рассказал ей, что Ваня погиб в первый же день войны. А немного позже в ответ на Розин запрос пришла и справка из военкомата, подтверждающая это.

«Когда под утро 22-го немцы начали бомбить аэродром, Ваня не успел добежать до своего самолёта…»

 

* * *

 

Роза спустя какое-то время вышла замуж. И когда в загсе ставила свою подпись, её словно обожгло: «Почему не с Ваней!»

Хотя своего мужа она любила, но прежняя любовь так и жила в ней, проявляясь и в радостные, и в тяжёлые моменты. И когда увидела в магазине грампластинок вальс «Амурские волны», она поняла: «Это то, что нужно!»

 

Раз в год 1 мая, когда муж с сотрудниками из своего НИИ уходит на демонстрацию, она берёт с полки альбом со старыми фотографиями и эту пластинку. И звуки грустного вальса вновь возвращают её в ту далёкую предвоенную весну, когда казалось, что книга жизни только что открыта на первых страницах, а дальше ожидается столько всего прекрасного…