(Wasser)

рассказ

 

Никак не привыкну, что я не студент. Что уже второй год переводчиком на солидной полиграфической фирме. Нет, не полиграфической. Это мама так её называет. Ей приятнее считать место, где работает сын, производством, а не торговой организацией. При этом она едко-доброжелательно спрашивает, когда я прихожу с работы: «Ну, как там твои торгаши?» и сама же хохочет. Торгаши – не торгаши, а я уже заразился. Но не торговлей, а именно продукцией. Во мне благодарно и как-то по-нестеровски соединились столь, вероятно, типичная для переводчика любовь к тексту и к его материализации.

На работу мне ходить приятно. Нет ощущения типа «ноги туда, а сердце назад», как было до этого. Мне очень стыдно, но я не любил общеобразовательную школу. Детей терпел, школу – нет. Ничего с собой не мог поделать.

А здесь все ребята, включая директора, почти сверстники, общаются на равных, открыто и радостно. Меня сразу стали называть Инной. Это Сергей, директор, так ухитрился. Сказал, что неинтересно такого солидного мужика попугайским именем величать.

Разрешите представиться, меня зовут Иннокентий. Как я понимаю, все уже догадались, как меня родители кликали. Да. Кешей. Зато теперь все, кто получает мой контактный (т.е., попросту, рабочий) телефон во всем мире, точнее, во всем русскопонимающем мире, страшно удивляются, услышав в трубке мой густой, вокально ориентированный баритон. Японцам это - по нулям, но они, за компанию с западными странами, тоже удивляются. А вообще-то они удивляются всему. Да их удивление и неудивительно, согласно многим анекдотам о нашем отставании от них, так сказать, «навсегда» в технике и технологиях.

В вышевысказанной мысли я был уверен буквально до начала этой недели. Но когда нам позвонили из Молдавии (?!) и спросили что-нибудь для шестицветной печати, но, ой, только не японское, я неожиданно прозрел относительно их стратегического универсального удивления. Одно слово, ментальность…

Она-то, голубушка, и стала драматургическим стержнем в этой насквозь (ну, почти) не выдуманной истории.

Появился немец. Приехал к нам на фирму с целью… как бы это помодернее выразиться, консалтинга, то бишь, проинструктировать ( а по-правде, прорекламировать) по вопросам пользования их «химией». Как филолог не могу не восхититься многозначностью этого не до конца понятного русскому человеку слова. Ну, в самом деле, что может оно означать для англичанина, немца или француза, кроме самой науки и области ее применения?

А вот у нас! Это и наука, и школьный предмет, который на всей территории России ни один выпускник школы не знает. Это и фольклорное обозначение передёргивания фактов, и эмоциональная оценка прямого жульничества. За которое до сих пор еще попадают в места, не столь отдаленные от родных. В зависимости от размеров и масштабов. Обратно пропорциональной, естественно. А вырвавшись досрочно ( при условии - условно), попадают опять-таки всё на ту же «химию».

В полиграфии тоже изощрились. Химией назвали всё, кроме краски. Особенно умиляет то, что вода в офсетной печати занимает какое-то суперхимическое место. Меня совершенно не напрягали такие мудрёные названия, как флексография и ракель. Второе – с ударением на первом слоге во избежание ассоциации с древнееврейским женским именем, хотя это тоже нечто острое, а именно, нож. Мне даже комфортно было выговаривать наименование обыкновенного валика в виде труднопроизносимого слова «анилокс», которое вызывало воспоминания зеркально читаемых имен из книги моего детства «Королевство кривых зеркал» – Яло (Оля), Гурд (Друг). Но вода… Взгляните.

 

 

 

 

Вода в офсетной печати:

 

pH

электропроводность

жесткость

деминерализация

поверхностное натяжение

смешиваемость

отсутствие изопропилового спирта

 

Уж и не знаю, сколько еще показателей может иметь водичка, но именно они задели за живое нашего гостя.

Накануне его приезда я нашел на столе записку от Сергея: «Инне. Встречать. Водить. Объяснять». Матернувшись про себя, ведь надо было ехать в Шерметьево, а на улице мелкий холодный дождь с ветром, я в который раз решил наконец сказать, что в мои функции переводчика не входят перечисленные действия. Но, поразмыслив и взвесив все «pro» и «contra», самокритично обломился и поехал.

Гость выглядел на свои около шестидесяти пяти молодцом. Бодрый такой. Улыбчивый. Видать, с юмором. Всё интересовался, откуда я так хорошо знаю английский. Это по сравнению с ним, вероятно. Он-то в школе, небось, русский учил как иностранный. Но моего русского не мог разобрать. Виновато, скорей всего, было моё «нулевое «р», как выражаются логопеды. Для английского это, кстати, даже плюс.

Ходим, гуляем, общаемся. В офисе на него особого внимания никто не обращает. Он никаких особых требований не выдвигает. Паритет. У нас вообще родилась мысль, что его сюда сплавили за ненадобностью. Кто их, этих немцев, поймёт. Это мы строим иллюзии относительно их заботы и внимания к пенсионерам. Да, они материально там пристойно обеспечены. Но когда есть деньги, выясняется, что не в них счастье. Тем более, что западноевропейский пенсионер молод, энергичен и трудоголик по привычке. Вот тут-то и начинаются шахматы. Нам проще. У нас пережитки администрирования, можно сказать, узаконены. Это в каждой бульварной газетёнке пережёвывается, не говоря о солидных изданиях, различных исследованиях постсоветского социума и прочая, и прочая.

И когда меня эта догадка осенила, я поймал себя на мысли, что отношусь к гостю несколько снисходительно. Отругав себя за молодёжную заносчивость, я стал искать в нем проявления некой серьёзности, масштабности натуры, если угодно. Но как ни старался, всё более убеждался в ментальной стереотипности немца: сух, корректен, подтянут, обязателен.

На второй день вызывает меня Сергей.

- Ну, чего Санта-Клаус твой? Как его зовут?

- Ничего. Вожу, объясняю. Дитрих. Дитрих Фогель.

- Фогель-Могель. Чего просит?

- Ничего.

- Знаешь, давай его на производство забросим. У него сколько командировка?

- Да, неделя. А куда?

- Наверное, где их продукция используется. Ща посмотрим. Так. Есть. Одна типография у чёрта на куличках. Бери водителя и вези. Пускай проведёт констаталтинг, - директор хохотнул от своего неожиданно возникшего каламбура.

Мне тоже стало смешно. И в машине на ухабах я улыбался и про себя вскрикивал: «конста- тал-тинг, кон-ста-талтинг!»

Ехали мы очень долго. Кажется, в Беляево. Я в окна не смотрел .Водитель активно расспрашивал немца (через меня, естественно) о нынешней жизни в его стране. Он был того же возраста, что и гость (Серега экономил) и срочную службу отбывал в Германии. Я так выложился на их беседу, что даже не сразу заметил, в каком убогом помещении располагается наш объект.

Тут работала мирная компания молодых людей, с должным пиететом отнесшаяся к «мужчине из Германии». Герр (или комрад?) Дитрих продолжал линию безынициативного профессионального общения, и все носились вокруг него, показывая образцы продукции его фирмы, и то и дело отводили меня в сторону, чтобы я подсказал, что его спрашивать. «А хрен его знает!» – я вдруг побоялся, что именно эту фразу Фогель хорошо расслышал и, конечно, поймет: частота употребления ключевого слова в годы армейской службы нашего водителя, да и позже, вероятно, приближалась к высокому значению.

Мне было неловко, что мы привезли сюда немца в его первое посещение производства. Но он не выказывал ни малейших эмоций по этому, да и по другим поводам. С несвойственной ему поспешностью рассказывал о продукции, давал советы, под конец попросил развёрнутый анализ воды и её образец в пластмассовой бутылочке.

Зачем она ему? Не повезёт же он её в Германию. Или повезёт…

Всю неделю мы ездили. Встречались и более солидные типографии, и подобные этой. Неизменно было лишь одно. Фогель довольно формально инструктировал и завершал визит пластмассовой бутылочкой с водой.

Сколько это их у него? Штук шесть-семь. Бывало и по два объекта в день – мы разохотились.

- Что Кугель? – директор намеренно исказил фамилию, чтобы увидеть гримасу усталой досады на моём лице (я слыл «тормозом»). – Укатал тебя? – он промурлыкал без слов мелодию популярной авторской песенки как раз в том месте, где была фраза «Я в землю немца Фогеля недавно закопал».

Это меня и достало.

- Кто кого укатал – это ещё вопрос. Но вот зачем ему вода отовсюду – не вполне ясно, - я придвинулся вплотную к очкам Сергея и надсадным шепотом, так, что они даже запотели, изложил свои предположения.

- Инка, ты чокнутая, - не мог же он, гуманитарно образованный, интеллигентный молодой бизнесмен проигнорировать явление согласования в предложении. – Такой молодой, а шпиономания, как у шестидесятника.

Тут он начал рассуждать о том, что флегматики, в кои он меня административно зачислил, более подвержены влиянию традиций и вообще более консервативны. И потому долго не женятся, а когда наконец женятся, то, как правило, влипают…

Но я уже его не слышал.

Ночью я то и дело просыпался. В минуты забытья мне всякий раз снился актёр Георгий Жжёнов. А под утро приснился Николай Ножкин всё из той же кинотрилогии про резидента. Но пел он не ту песню, которую должен был петь по логике сна, чуть ли не с младенчества памятную мне поучительными словами и душещипательными интонациями - «Я менял города, я менял имена». Он сидел у моей кровати и лихо наяривал:

Они торопятся пожрать,

А мне посуду убирать –

Образованные просто одолели.

А я прикладывал палец к губам и бровями указывал на соседнюю комнату, где спит мама.

Когда в аэропорту я проводил взглядом самолёт с Дитрихом, меня продолжала тревожить мысль: зачем ему столько образцов воды из разных районов Москвы и Подмосковья?

Нет, крыша у меня точно не поехала.

Потом приезжали японец и индиец (не спросил его национальности) – так они совсем не требовали анализа воды…