Посвящается Цаболову Мурату. Почти просто так.

 

 

Теплого цвета мутное покрывало, будто протертое по краям смогом большого города, прибито к небу звонкими хромированными звездочками. Вроде уже поздний час, а на улице совсем светло, даже непривычно как-то считать звезды в таком светлом небе. Хотя еще минут тридцать назад можно было разглядеть размазанную сырую вату разрозненных облаков, сейчас они уже растворились, смешались с серостью вечера и преющим теплом смога. Стою на балконе уже около часа. Разглядываю небо, считаю звезды. Казалось, давно пора вырасти из подобных занятий... Под окнами время от времени рыщут пыльные усталые автомобили, звонко проскальзывают группы молодежи и тихо проплывают влюбленные парочки. Вот только что прошли две пары. Первая - скорее всего, муж и жена, жена взяла под руку мужа, обоим лет по сорок или пятьдесят – с высоты девятого этажа сложно определить точно. А вторая парочка - метрах в пятидесяти от первой - совсем молодая, высокий юноша и стройная девушка, идут, взявшись за руки, и о чем-то очень премило смеются. Приятно быть свидетелем таких вполне земных моментов: два поколения и одно не зыблемое веками и тысячелетиями чувство. Однажды Игорь сказал, что есть пять явлений, которые можно наблюдать бесконечно: как течет вода, как горит огонь, как кто-то работает, как выдают зарплату и... И как счастливы влюбленные. Воздух незаметно похолодел, стал звонок и легко наполнял свежестью грудь, но вскоре свежесть сменилась терпким запахом тлеющего табака, а периферическое зрение уловило плавное, медленное разрастание красной сигаретной точки и более стремительное ее растворение в ночном воздухе. Я забыл сказать, что любуюсь ночной улицей и небом не один, на соседнем балконе стоит мой лучший друг - Игорь.

 

- Ты слишком много куришь, я тебе не раз уже говорил об этом и буду повторять снова и снова. Тебе все равно никуда от меня не деться, судьба такая, быть моим соседом.

 

Игорь добродушно улыбнулся, молча намекнув мне, что это, скорее, моя судьба. Когда он улыбается, то непременно щурится и лицо его принимает такой пронзительно искренний доброжелательный вид, что любой повод обидеться или разозлиться тонет в вечернем смоге раз и навсегда. Я дорожу Игорем, без него я бы давно свихнулся, спился или бросился навстречу всегда горячим в летнюю пору объятиям асфальта под моим балконом. Без наших бесконечных разговоров и молчаливых раздумий, раздумий, которые не бывают так плодотворны в одиночестве, я был бы мертвее всех мертвых людей, населяющих этот город.

 

Не могу сказать, когда мы с Игорем стали друзьями – наверное, такого определенного момента и не существовало. Иногда кажется, что он был рядом со мной всегда, что знаем мы друг друга лучше, чем наши родные и близкие; иногда мне очень сложно понять, что в его словах реальность, а что – плод воображения... Дом у нас новый, и въехали мы в свои квартиры почти одновременно. У меня во всю шел ремонт, поэтому я часто выходил на балкон глотнуть воздуха, пропитанного выхлопами автомобилей столичного города, но все же свободного от сплошной стены строительной пыли. А Игорь часто выходил на балкон выкурить очередную сигарету. Он курит так часто, что когда бы я не вышел на воздух - всегда встречаю его там. Сначала мы просто приветствовали друг друга коротким кивком, потом стали обмениваться такими же короткими фразами о погоде, о ремонте. Так, незаметно для себя, перешли на тесное, почти интимное общение – такое общение, которое своими корнями черпает силы где-то безумно глубоко в душе, где-то за тысячей слоев глинистого и каменистого грунта из мертвых масок и лжетворящего этикета. Часто ли вы со своими друзьями по полчаса рассматриваете звезды, не произнося ни слова, а после рассуждаете о том, что каждый родившийся под этим небом человек - бесконечно счастливый, но лишь до тех пор, пока не соврет в первый раз, неумело пытаясь скрыть свою детскую шалость? Со временем этот человек учится у окружающих фундаментальнейшему из искусств - лжи. Только вот не мы в совершенстве овладеваем ложью, а она овладевает нами. Часто ли размышляете вы с друзьями о том, что Бог существует и он почти в каждом из нас? Именно о нем говорил Эммануил Кант в этих потрясающих строках: «Есть две вещи, которые наполняют меня трепетом и благоговением тем больше, чем дольше я на них смотрю. Это звездное небо над нами и моральный закон во мне». И пока есть этот Бог с нами, человек еще заслуживает любви, имеет право существовать и называться человеком. Много подобных, возможно, глупостей мы вывели в наших неторопливых балконных беседах. Всего этого жаждала и жаждет моя душа. Этих глубоких, немногословных бесед, от которых так далек весь окружающий нас мир. Мы с Игорем создали свой собственный маленький волшебный мирок, так пугающий всех обывателей. Уходя в разговор с другом, я набирался сил, я мог на следующее утро пойти на работу и премило болтать с коллегами, обсуждая очередную "сенсацию" из абсолютно пустого, бессмысленного и лживого потока информации, питающего этот город на сухой, растрескавшейся почве. Благодаря соседу по балкону я мог жить и жадно глотать скупой на влагу воздух этой жизни, этого мира ...

А еще мы очень любим наше небо...

 

- Здорово, что квартиры на девятом этаже: немного, но все же ближе к звездам, – произнес я, утопая взглядом в мутной небесной дали, из которой вырастали тощие длинные трубы и растворялись где-то у самой грязи антропогенного горизонта, будто вовсе и не стояли на земле.

– Немного, но все же дальше от людской лжи, – подумал я. А Игорь в знак согласия ответил длинной затяжкой, долгим красным огоньком на кончике сигареты, который был чуть меньше испачканной облаками луны, с каждой минутой наливающейся все более и более густым оранжевым цветом...

 

---*---

 

Впервые я почувствовал, что нахожусь в сильнейшей, действительно наркотической зависимости от общения с Игорем, когда он уехал почти на три месяца в командировку.

 

Он был всегда лаконичен и даже молчалив, а я по обыкновению разговорчив. Я любил о чем-то длинно рассуждать, захватывая мыслью все большие и большие области человеческих интересов и часто неминуемо удаляясь от темы разговора, а Игорь умел при этом очень внимательно меня слушать и в нужный момент деликатно направлять в правильное русло мою мысль. Его взгляды на самые простые вещи сильно отличались от моих, отчего мы часто проводили несколько часов подряд в спорах – в спокойных и оттого продуктивных спорах – приводя и оспаривая аргументы. Наверное, Игорь - единственный человек, который в споре желает докопаться до истины, а не доказать, внушить или навязать свою точку зрения. Может, поэтому наши споры никогда не выливались в ссору.

 

Я привык к такому формату общения и вскоре обнаружил, что те редкие люди, с которыми я находил еще общий язык, которые хоть что-то собой представляли, стали постепенно удаляться от меня. Наши разговоры почти всегда заканчивались обидой с их стороны. Один мой добрый знакомый однажды сказал, что говорить со мной невозможно, что на все у меня есть своя точка зрения, которую я отстаиваю в споре до хрипоты, что эти споры выглядят как ссоры и вызывают обиды... Игорь на меня никогда не обижался... Последних редких товарищей я растерял очень быстро, просто перестал с ними видеться. Потеря эта оказалась совершенно безболезненной, я отчетливо понял, насколько само появление в моей жизни всех прошлых "друзей" было бессмысленным.

 

На время отъезда Игоря я остался совершенно один в этом многомиллионном городе. Пытался ходить в дорогие клубы. В основном предпочитал джазовые выступления, во время которых, забившись куда-нибудь в самый угол, укрывшись в облаке сигаретного дыма и бесконечном шуме дождя – людского говора, неторопливого, удручающего – я закрывал глаза и отправлялся мыслью в погоню за звуками. Погоню, стремительную до головокружения, до нехватки кислорода. Часто я загонял свои мысли в бутылку: там слишком тесно, чтобы разбегаться и вырываться наружу. Вне стекла, таящего рубиновое тепло, нет никого, с кем можно ими поделиться. Сентябрьским вечером, почувствовав в очередной раз необычайную тоску, мучительную, ощущаемую физически – я, абсолютно рефлекторно, направился на балкон. Там, где обычно прикуривал сигарету Игорь, облокотившись на перила, стояла очень симпатичная женщина лет двадцати семи. Я несколько раз встречал ее у метро и видел во дворе, и вот, к своему большому удивлению, обнаружил, что она подруга Игоря. Мой сосед никогда не говорил о ней – очевидно, болен ею Игорь не был.

 

Я уставился на женщину, чем весьма смутил ее, и жадно пожирал глазами каждый квадратный миллиметр Игоревой подруги. Она была сильно накрашена, но все в мягких, почти прозрачных тонах, так похожих на предсумрачное небо, лишь едва тронутое тонкой шелковой пленкой облаков. На ней были обтягивающие домашние шортики и цвета сухого асфальта футболка. Она курила тонкую дамскую сигарету, безумно эротично и грациозно запутав ее в своих тонких пальчиках. Когда я заметил, что ей от моего нескромного взгляда уже совсем не по себе, я вспомнил про друга и поинтересовался, нет ли вестей от него. Девушка бросила в меня какой-то странный ледяной оценивающий взгляд, убрала за ушко локон длинных светлых-светлых волос и скрылась за занавесками. Я простоял в сырой ночи, целиком вмещаемой моим балконом, почти час, но никто больше не выходил...

 

Все чаще стала возвращаться жуткая ломка, мне снова нужно было балконное общение... Но Игорь в командировке. Зато его симпатичная подружка проводила немало времени на его привычном месте. Я стал осторожно завязывать с ней беседы. Каждый раз, когда я упоминал Игоря, она странным образом менялась в лице, то ли мрачнела и злилась, то ли пугалась и настораживалась… Так что вскоре я стал избегать даже тени моего друга в наших разговорах, хотя не скажу, что делать так мне было просто. Аня была не только очень красива, но и весьма умна: не признавая авторитетов, она умела изложить свою точку зрения и отстоять ее, а в случае чего и принять достойно факт своей неправоты. Мне было очень приятно разговаривать с ней, во многом в беседе она мне напоминала Игоря, разве только была гораздо многословнее. Но Игорь... Мне нужен был Игорь – а именно, его немногословное участие в балконных ночных беседах с небом...

 

Часто я любил говорить, что нельзя доверять даже самым близким. Всегда существует вероятность того, что тебя предадут. Предадут или обманут оттого, что иного выхода не будет или произойдет что-нибудь совершенно случайное и такое же идеально непредвиденное. Никогда и никому нельзя верить всецело, слишком сложен человек, слишком глубоко в нем сидит ложь. И лучше всегда быть готовым к тому, что тебя бросит девушка, предаст друг, обманет брат. Так будет легче пережить удар даже от самого близкого, легче потому, что ты всегда к нему готов, ты не дремлешь и помнишь о том, что кто-то стоит за спиной, прислушиваешься к нему и ждешь... «Не прозрачна и не чиста та любовь, что всегда готова к удару и разрыву, в отличие от той, что зиждется на доверии», – говорил Игорь. «А дружба никогда не будет крепкой и не принесет полной радости, если не будет абсолютного, наивного доверия. – говорила Аня, - Есть множество прекрасных чувств и отношений, но если поставить в фундамент лазейку, мысль о возможном предательстве, то никогда не сможешь ощутить сполна их волшебную силу!» Недоверие... Такая вот капля дегтя в бочке меда... Наверное, Игорь всецело доверяет мне, а я... А я влюбился в его женщину... Влюбился без памяти...

 

Я забыл о клубах, проводя вечера в беседах и прогулках с Аней. Работа перестала быть мне в тягость, день вообще пролетал незамеченным, потому что все мысли мои, все мое существо стремилось туда - в мутную темноту и звонкую тишину балконного осеннего вечера в большом городе. Но чем больше я проводил времени с Аней, чем больше в нее влюблялся, тем ближе становился приезд Игоря, тем быстрее росла пропасть между ней и мной, между мной и Игорем. Часто я отчетливо видел, что она нуждается во мне ни чуточки не меньше, чем я в ней, но чаще я наталкивался на грубые Анины маски, которыми она пыталась прикрыть свои мысли, свои желания. За два месяца мы довели друг друга до полного душевного и психического истощения, стали чаще ссориться.

 

- Почему каждый наш разговор начинается с того, что с меня сойдет семь потов, прежде чем я сниму с тебя все маски и доберусь до тебя истинной? Почему ты так глубоко прячешься и сопротивляешься мне? С тобой безумно интересно и хорошо, когда ты – это ты, - заговорил я во время одной из поздних прогулок по улочкам нашего спального района.

 

- Какие маски? О чем ты говоришь? - нервно ответила мне Аня.

 

- Черт возьми, никогда не могу понять, издеваешься ты надо мной или действительно я так неясно изъясняюсь? - воскликнул я.

 

- Ну неужели дошло до тебя! Поздравляю! - раздраженно произнесла девушка.

 

- Прекрати...

 

- Чего прекращать? Ты постоянно требуешь от меня чего-то, постоянно рвешь из меня клещами. С чего ты взял, что я хочу вообще вытаскивать себя наружу?

 

- Все мы этого хотим. Но все мы прячемся от света солнца и других звезд, наверное, боимся запачкаться. Мало кому приятно будет, если…

- К черту! - перебила Аня, - Это ты любишь выложить все свое грязное или чистое нижнее белье первому встречному...

 

- Если ты о себе, то ты не первая встречная, - вставил я.

 

- А кому-то лучше убежать от истинного, от этой проклятой действительности!

 

- А от чего ты бежишь? Почему ты бежишь? Что тебя не устраивает? Наверное, боишься? Я тоже этого боюсь! Но я не могу вот так!..

 

- И я не могу и не хочу! - выкрикнула мне в лицо Аня, брызнув блеском в своих глазах.

 

- А вместе мы справимся, что-то придумаем... Если ты не будешь прятаться, убегать...

 

- Замолчи! - крикнула Аня.

 

- Пойми...

 

- Заткнись! - повторила девушка и тронулась с места нашей ссоры медленным шагом.

 

Мы шли, погружаясь все глубже и глубже в ночь, разорванную то там то тут в лоскуты оранжевым грязным светом фонарей. Было очень холодно, невероятно холодно, я с трудом сдерживал дрожь. А фонари спокойно рвали морозный воздух и сгущали тяжелый пар нашего с Аней дыхания...

- Я люблю тебя, - произнесла она и остановилась.

 

- Я люблю тебя, - с трудом выговорил я.

 

Еще труднее дался мне поцелуй. Я замерз окончательно и почти не чувствовал ни своих, ни ее губ... Странно все как-то получилось. То ли был поцелуй, то ли не было. То ли была та ночь, то ли не было... А еще над нами было небо...

 

Игорь любил размышлять о том, что многое из того, что с нами происходит, на самом деле не существует, точнее, нематериально. Если мы смотрим, то это не значит, что видим. Если мы слушаем, то вовсе не факт, что слышим. Если идем, то вполне возможно, на самом деле остаемся на месте. Чаще всего это означает, что нам необходимо что-то видеть, слышать, ощущать как-то иначе, чем в реальности, часто - что-то определенное, но вовсе не то, что происходит на самом деле или даже то, чего не существует и не существовало нигде, кроме как в голове смотрящего. И во всей этой иллюзорности кроется большая опасность. Каково идти всю жизнь и обнаружить пред смертью себя в месте своего старта?

 

Вино, я люблю вино, согревающее в теплом свете домашней люстры, так не похожей на холод уличных фонарей; пьянящее, пьянящего цвета, пьянящего вкуса и запаха. Анютина кожа, еще более дурманящая и порабощающая, Анютина кожа - лучшее в мире вино, терпкое, но молодое, хранящее в себе вкусы лучших фруктов, сочных и страстных...

 

Я думал, что утром меня будет рвать на части совесть. Но я лишь лежал и вслушивался в ее дыхание, всматривался в ее губы, с силой сжатые – казалось, ей снились кошмары... Я думал, что буду ненавидеть себя за предательство друга, но всматривался в ее губы и понимал, что куда проще ненавидеть Игоря... За то, что он есть...

 

- Приходи ко мне вечером, - сказала Анюта, отпуская меня на работу.

 

И я пришел вечером и приходил снова и снова... Казалось, мы были вместе месяц, но вместе мы не были никогда. Я по-прежнему ощущал, как она силится оттолкнуть меня, будто закрывает глаза, жмурится изо всех сил, боясь каждого моего движения. Частые паузы в разговоре, неожиданные напряженные расставания на ровном месте и маски, маски, маски...

 

- Нам надо расстаться, - тихо произнесла Аня.

 

Пустой и осенний маленький-маленький скверик приютил нас на холодной грязной лавочке. Мы замерзли, я старался согреть ее, прижимая к себе.

 

- Почему?

 

Молчание.

 

- Почему мы не можем быть вместе? - переспросил я, прислушиваясь к ее дыханию.

 

- Слишком трудно объяснить, - без паузы ответила Аня.

 

- Или больно признаться себе в этом? - вздохнул я.

 

И тут же осознал, что до сих пор категорически отказывался признаваться себе в том, что предал Игоря. Мой друг говорил, что человеку труднее всего не увидеть свои недостатки, а признать их. Вот и я искал всевозможные оправдания, искал, чем заменить в своих мыслях эти слова с ярко выраженной негативной окраской: «обман», «предательство», «зависть»... Но никакая подмена слов, никакие оправдания не скроют сути: я предал того человека, который был для меня и остается чем-то незаменимым... Как воздух... Как звездное небо в копоти города... Как мой балкон после мертвого дня...

 

Наш разговор был краток, но переполнен формальностями. Каждый надел подходящую маску и, чем мог, заглушал кислотные дождивнутри. Мы остановились у ее подъезда, до моего оставалось метров двадцать пять. От квартиры Игоря, в которой жила Аня, до моей всего одна балконная решетка и вся эта холодная ночь. Бесконечная ночь...

 

- От тебя до меня лишь окно с погасшим светом, от меня до тебя - сорок тысяч километров, - еле заметно для меня самого шевельнулись губы...

 

Аня, наверное, не расслышала и поторопилась проститься. Наши маски направились навстречу друг другу для прощального поцелуя в щеку... В неуловимое мгновение всего меня насквозь прошила мысль, пырнул куда-то в грудь ледяным лезвием вопрос: мы больше не увидимся?

 

Мои губы коснулись её щеки, похожей на бархат благодаря пудре, но тут же заскользили к ее губам, стараясь не отрываться от нежной кожи. Аня с трудом отвернулась, подставив вторую щеку, но в тот момент она уже знала, что поцелуя не миновать, нам это не по силам...

 

Мы с Игорем как-то пришли к выводу, что более всего люди боятся того, что им более всего необходимо, того, чего они хотят более всего на свете и чего у них нет. Они боятся этого тем сильнее, чем сильнее их желание. Вот и начинают прятаться за масками, добиваясь желанного, но встречая его не тем человеком, которому это необходимо, а маской, сухой, мертвой маской, скрывающей другую, которой если чего-то и хочется, то совсем иного. Такими масками встречать желаемое совсем не страшно, оно и нежелаемым оказывается, в принципе! Но какими бы не были маски, сколько бы их не было, если желаемое рядом, то они не способны скрыть истинного лица, истинной сути, истинных чувств. И чем больше масок, тем тяжелее получить счастье от того, что должно было принести счастье. Из-за мук борьбы со своим счастьем вскоре пытаешься отказаться от оного, трусливо и предательски... А отказаться человек не в силах до тех пор, пока он человек....

 

****

 

С каждым днем мне становилось все тревожнее и больнее, каждая следующая минута, проведенная с Аней, была тягостнее предыдущей. От этого я не мог с ней говорить, от былых философских бесед осталась лишь тень из приветов и секса. У истоков моей паранойи был Игорь. Во-первых, мне не давала покоя мысль о том, что я живу с его девушкой, пока он где-то работает, во-вторых, мне нужны были наши балконные беседы, нужны, как вода путнику в пустыне, как доза наркоману в мире без наркотиков. Я сильно уставал в последнее время. На работе через меня проходили бесконечные исковые заявления, пропитанные всей грязью, что свойственна человеку: концентрированная ложь, безумная жадность, безграничная ненависть... Звезды, луна, балкон, Игорь...

 

- Я больше так не могу. Он мой лучший друг, он единственный человек, с которым я могу в разговоре расслабиться. Я могу с ним поговорить о музыке и поэзии, о людях и их психологии, о звездах и луне, о страхе и любви... Ни от кого никогда я не чувствовал столько искренности и мудрости в каждом слове, ни с кем мне так не интересно...

 

Аня приподнялась, переместившись в сидячее положение, и подтянула колени к подбородку.

 

- Ты не подумай чего, Солнышко, я тебя очень люблю. Ты моя любимая, но… Мы как-то рассуждали с Игорем, что дружбы между мужчиной и женщиной быть не может. Если они общаются, и общаются часто, то рано или поздно, даже не думая о том, даже отрицая поначалу, так называемые "друзья" становятся любовниками, как произошло между нами. А любовники не могут подарить себе такое же чистое и интересное общение, как друзья. Появляются и множатся бытовые темы для разговора, плодятся ссоры и лесть, и в итоге вся эта грязь окончательно сковывает все то, что так мне необходимо - искреннее интересное общение. В конце концов, мне просто хочется говорить с тобой об Игоре, а о нем нам говорить нельзя... Понимаешь, он потрясающий человек. Даже простейшие разговоры о музыке никто не сможет вести так, как он. Наши разговоры легки, как облако, и чисты, как горные ручьи, скрываемые и питаемые все тем же облаком... Солнышко, мне безумно хорошо с тобой, и я не хотел бы тебя терять... Но, потеряв Игоря, я сойду с ума, я погибну, меня задушит этот проклятый город своей ложью и скукой, тупостью и завистью.

 

Аня плакала. С каждой минутой все громче и громче становились ее всхлипывания и постепенно переходили в рыдания.

 

- Милая, не плачь, пожалуйста... Я знаю, ты всячески избегаешь этого разговора, но я боюсь сойти с ума... Пожалуйста, расскажи о ваших отношениях с Игорем... Я должен понять, как мне... Нам действовать дальше. Может все не так страшно, как я думаю, и мне удастся сохранить вас обоих...

 

Аня вдруг вскочила с кровати и, не дав мне закончить, закричала изо всех сил, срывая голос, переходя на визг.

 

- Ты уже давно сошел с ума! Нет никакого Игоря ! Нету! Псих проклятый! Я надеялась, что все пройдет, что мне удастся своей любовью излечить тебя! Видимо, я сама окончательно обезумела от своей любви, что стала все эти сказки придумывать...

 

- Ань, ты чего? - испугавшись за ее рассудок, пытался я успокоить ее.

 

- Я безумно тебя люблю... Я не проживу ни дня без тебя... Давай попробуем поискать врача, может, удастся тебе помочь... - Всхлипывала Аня, уже не в силах кричать.

 

Она смотрела мне прямо в глаза, ее глаза блестели, молили, кричали, любили... Ничьи глаза на свете не могут делать столько всего чистого в одно мгновение и так отрешенно, самоотверженно, и продолжать это мгновение целую вечность.

 

- Анют, что с тобой? Успокойся, если ты так ненавидишь Игоря, переезжай ко мне. Может, все и обойдется, может, он нас поймет.

 

- Почему... Почему единственный человек, с которым я могла быть сама собою - псих? - как в бреду, шептала Аня.

 

- Милая...

 

- Убирайся! Убирайся из моего дома, - завизжала Аня, как сумасшедшая...

 

Я больше никогда с ней не говорил. Лишь иногда видел с балкона, как она плывет к нашему дому и исчезает в темной и вонючей пасти соседнего подъезда.

 

***

 

 

 

Иногда становится страшно: а вдруг его нету? Вдруг я на столько одурманен этим смогом, настолько утомлен ложью и тупостью, что Игорь - всего лишь плод моего воспаленного воображения? Вдруг я медленно схожу с ума, а то уже и сошел давно и бесповоротно? Что тогда? И стоит этой мысли, похожей на скользкого розового раздавленного дождевого червя, забраться в голову, как я бегу на балкон, чтобы развеять все страхи раз и на всегда, либо разрушить напрасные иллюзии, разбить в дребезги вместе с морозным хрустальным небом, вместившем в себе столько темноты и одиночества, сколько слишком много для меня одного… Но каждый раз, выбегая на балкон, не в силах по пути вздохнуть, чувствуя боль в груди от беснующегося в диком бое сердце, я обнаруживаю в любое время все там же высунувшегося с соседнего балкона заядлого курильщика, зажигающего сигарету и приветливо улыбающегося луне и своему другу. Мы очень любим небо. Эта единственная наша любовь однажды нас объединила.