Контрасты

Слегка покачиваясь, словно лодка на волнах, и монотонно выстукивая бесконечное та-тах, та-тах, летит в ночь поезд. За окном в густой темноте то одиночными зорями, то целыми созвездиями проплывают далекие огни человеческих жилищ, а из долу купейного вагона сюда, на верхнюю полку, долетает журчащий смех двух молодых басков.

Уже вторые сутки мы едем вчетвером: двое широкоплечих ребят в солдатских мундирах, красивоя, еще совсем юная девочка с большими глазами и я, истрепанный жизнью, сорокапятилетний мужчина.

Оба парни — Борис, чернобровый красавец с выразительными чертами лица, орлиным зрением и с множеством значков на груди, та белокурый стыдливый Володя, в которого на мундире всего один какой-то спортивный значок, — влюбленные в юную спутницу.

Мне, из высоты лет, видно тот незримый поединок, тот вулкан страстей, что, после суровых армейских будней, бурлит в молодых мальчишечьих сердцах. Юля (так звать девушку) с самого начала отдала преимущество разговорчивому Борису, однако время от времени, будто наказывая его за откровенную самоуверенность, оставляет его и подсаживается к Володе, который на это лишь сконфуженно улыбнется, бросит изредка на красавицу сникший взгляд и молчит.

Вот девушка опять подсела к Борису. Они, чуть-чуть не касаясь головами, о чем то шепчутся, а Володя, подперши ладонями подбородок, погрузился в книжку, на страницы которой скапывает грусть.

Мои симпатии — на стороне этого стыдливого и молчаливого парня, который через свою прирожденную нерешительность, вероятно, тяжело сходится с девушками. Потому что таких как Борис, которые умеют одновременно крутить головы нескольким девушкам, я не любил в пору своей молодости, не люблю и теперь, поэтому мне почему-то становится досадно, что так неосмотрительно, как муха к меду, липнет девочка к этому слишком самонадеянному красавцу.

Черным мраком с вкрапленными кое-где очажками света, пролетает за окном ночь. Потихоньку поскрипывая, слегка покачивается вагон: та-тах, та-тах — отчисляют стыки колеса...

— Однажды стою я на посту, — доносится к моему уху глухое бубнение Бориса.— Зима. Ночь. Срывается ветер, начинают качаться тени от подвешенного на углу склада фонаря. Позади — солдатский городок, спереди — овраг, а там — темная стена леса. Я хожу от рога к рогу склада. Вдруг: хруст! Что-то треснуло в овраге. Я делаю вид, что ничего не слышал, лишь незаметно сбрасываю на автомате предохранитель...

Дальше я уже не слушаю — пройдет еще немало времени, пока Борис, преодолевая «невероятные препятствия», обязательно задержит диверсанта. С той минуты, как к нашему купе подсела эта красивая девочка (и как только матери осмеливаются пускать таких молоденьких в путь), я наслушался столько Борисовых приключений, что плодовитому писателю хватило бы материала на несколько приключенческих романов.

Сначала, прислушиваясь к Борисовой болтовне, я поневоле поглядывал то на Володю, в карих глазах которого взблескивал насмешливый огонек, то на девочку, которая, шокированная блеском значков, что украшали Борису грудь, с трепетом ловило каждое слово, воспринимая все всерьез.

— А в вас, Володю, не было никаких приключений? — наконец, догадавшись, что Борис таки бесстыже врет, обращается девушка ко второму спутнику.

— Что ты, Юлю! — громко хохочет Борис, и мне аж не по себе становится за этого хвастуна столько в его глазах пренебрежительности.— Какие там приключения? Ты разве не видишь—это же стройбат! У них оружие знаешь какое? Во! — он охватил мнимое держало лопаты и заработал руками, имитируя бросание земли. — Новейшие «автоматы»: хватай побольше, стреляй подальше!

— Ну, знаешь, Борис, — Володя, закрыл книжку и невольно глянул на девушку.— Хотя мы с тобой и земляки, однако скажу искренне: если поверить тебе, то ты не в войске служил, а в цирке!

— Браво, Володю! — Юля сплеснула в ладони, пересела к нему на лаву и, по заговорщицкому снизив голос, притворно таинственное прибавила: — Мне тоже начинает казаться, что Борис немного той...

— И ничего не «той», — огрызается Борис, совсем не конфузясь.— Вот однажды посылает меня командир...

— Ладно, — властно перебивает его девушка и поднимается на ноги, — оставь еще немного на завтра, а теперь пора отдыхать, время позднее. Так что — гуд бай, соколки!

Она, будто белочка, быстренько взобралась на верхнюю полку, встретилась с моим взглядом и улыбнулась самими глазами.

— Спокойной ночи, вам, — шепчет немного таинственно, давая всем своим выражением понять, что мы оба знаем о жизни намного больше, чем те оставленные внизу мальчики.

— Спокойной ночи, — тоже шепчу в ответ, выключаю свет и еще какое-то мгновение вижу перед собой ее большие глаза, а в них и свою молодость — этот далекий и недосягаемый теперь мир, когда первая-встречная красивая девочка способна была перевернуть тебе душу, забрать покой, чтобы после исчезнуть навсегда, оставив на память щемящую боль.

— Та-тах, та-тах, — усе считают и считают свое колеса. Уже, равномерно дыша, спит напротив меня девочка, посапывают внизу ребята и меня тоже, под ритмичное покачивание, изнывает сон.

 

— Стоянка пятнадцать минут, — выстукивая острыми каблучками гулким коридорчиком полупустого вагона, пышная, как пампушка, молодая проводница. И, заглянув в настежь отворенные двери нашего купе, прибавила: — Можно дешево купить яблок, груш, помидоров. Стоянка пятнадцать минут...

— Почему так долго? — бросает на нее вопросительный взгляд Борис и на его лицо ложится тень дерзости.

— Будем ждать встречного, — не реагирует на Борисове заигрывание привыкла ко всему проводница и дальше постучала каблучками.

— Вам что взять: яблок или груш? — уже в дверях оглядывается, поддерживаемая под руку Борисом, Юля, когда поезд подъезжает к небольшой станции с несколькими крытыми красной черепицей домиками.

— Спасибо, девочка, ничего не нужно;— приятно удивляюсь такому редкому в наши дни вниманию к старшим.— Через несколько часов буду смаковать свои, из собственного сада.

Я выдвинул голову в опущенное окно: в узком коридорчике, образованном нашим поездом и товарняком стояли нескольких крестьянок и вокруг них собирались пассажиры, в основном женщины. Эмансипированные мужчины были верными себе — вот если бы здесь стоял киоск с пивом...

Где-то заревел тепловоз, словно выстрелы начали лязгать буферами вагоны порожняка, что стоял рядом с нашим поездом, и вдруг — истошный женский крик перекрыл лязги металла. Я испугано посмотрел вниз; там, под вагоном, близ крестьянки, что торговала яблоками, сидел трех-четырех летний парнишка и набивал кармашки камешками. Опознав в отчаянном крике голос матери, малыш с интересом взглянул на нее, на замерших пассажиров, на оробелую Юлю, которая бросала взгляд то на Бориса, то на малыша, не зная как предотвратить несчастью.

Парнишка встал на четвереньки, чтобы, подведясь на ноги, подставить свою голову под смертельный удар громадины оси, и вдруг от нашего поезда молнией сверкнула зеленая тень, и юноша в солдатском мундире прижал дите к шпалам и сам распластался рядом. Наступили тревожные, гнетущее мгновение ожидания. — Та-тах, та-тах, — медленно набирая скорость, начали выстукивать колеса товарняка, долго, как нудные осенние дожди, проплывали над распростертыми телами вагоны, и людям казалось, что им не будет конца. Когда же, наконец, промелькнул последний, и в глаза ударила зелень лесополосы, к солдату метнулось две женские фигуры.

Обрадованная мать, умываясь счастливыми слезами, говорила слова безграничной благодарности, а Юля, не стесняясь, повисла у Володи на шее, целуя сконфуженного парня.

Когда наш поезд двинулся дальше в путь, за Борисом, которому, как и мне, нужно было ехать до конечной остановке, и след простыл.