Михаил Савельевич Лизунов, капитан сапёрных войск, летел в группе десантников-словаков в Средние Татры для оказания помощи по¬встанческому движению. Старый обшарпанный самолёт ЛИ-2 трясло и болтало, в иллюминато¬ры заглядывало звёздное небо. Михаил изредка улыбался, глядя на весёлых парней, и посматривал в окошко. Где-то под ними Словакия. Эти словаки – хорошие ребята, и понять их речь вполне можно. Вон, кричат какую-то песню. Ясно: про любовь!

Вдруг самолёт накренило так, что с левой скамейки все повалились на правую. Парни дружно заржали. Потом их перекатило влево. Кажется, самолёт маневрировал перед выбросом десанта. И верно, вскоре ЛИ-2 стал делать большие круги над мерцающими внизу огоньками. Словаки приникли к иллюминаторам, пытаясь разглядеть родные горы.

И вот над кабиной зажглась зелёная лампочка, в открытый люк ворвался холодный сырой воздух. Десантники мгновенно выстроились для прыжка. Лизунов стал в хвост этой очереди и поправил ремни заплечного мешка. Когда он шагнул в воздушную пропасть, душа ушла в пятки, хотя это был не первый прыжок. Несколько метров капитан летел с закрытыми глазами. Потом – рывок за кольцо, хлопок парашюта.

Михаил открыл глаза: он легко парил над тёмным лесом. И вдруг неожиданно повис в воздухе. Вероятно, парашют накрыл верхушку како¬го-то дерева. В ночном тумане Михаилу не было видно, далеко ли до земли. А дерево раскачивалось под порывами ветра, и вместе с ним ма¬ятником качался капитан. Это мешало ему достать из голенища сапога штурмовой нож и перерезать стропы. Наконец, извернувшись, он выхва¬тил нож и начал резать верёвки парашюта. Запоздало мелькнула мысль: вдруг придется падать с большой высоты. И тут удар и резкая боль. Зем¬ля оказалась совсем близко, Михаил даже не успел сгруппироваться и подвернул ногу. Он сел на землю и стал ждать вспышки сигнальной ракеты. Её не было: капитана, скорее всего, отнесло ветром в сторону от остальных десантников. Он попробовал встать на ноги. Нет, идти невоз¬можно, только ползти. Но куда?

Когда рассвело, Михаил увидел, что находится на окраине словацкой деревушки, которая разместилась в живописном горном распадке. Жен¬щины, выгоняя коров в стадо, заметили русского парашютиста, и вскоре вокруг него собралась вся деревня. Михаил, показывая на больную ногу, как мог, объяснил свое положение. К нему подошла старица в чёрном платке и домотканой свитке, со скорбным выражением на лице. Она ощупала ногу и неожиданно дёрнула за голень. Боль сразу прошла. Через полчаса капитан сидел в доме деревенского старосты, пил сли¬вовицу, закусывал сыром и втолковывал хозяевам, что ему нужно в пар¬тизанский штаб. Староста вызвался отвезти его на бричке в бли¬жайший городок, где размещалось партизанское велительство. Бричка скрипела и тарахтела, а Михаил любовался окружающей природой, чем-то похожей на природу страны его детства. Казалось, что вот за этим поворотом откроется долина, и родная станица на берегу бы¬строй Сунжи встретит своего усталого сына.

В партизанском центре толклось много народу, а за огромным квадрат¬ным столом сидело не меньше десятка сотрудников. Вокруг толстого ве¬ликана в новой гимнастёрке стояла группа партизан, одетых в гра¬жданское. У каждого на плече висело ружье. У некоторых оно было очень старое, чуть ли не восемнадцатого века. На углу стола за пишущей машинкой примостился молодой румяный корреспондент. Он, ни на кого не обращая внимания, шлёпал пальцами по клавиатуре, время от времени поднимая глаза к за¬копчённому потолку.

Михаил не знал, к кому обратиться: все были чрезвычайно заняты; по¬том решил, что толстый – самый главный, и подошёл к нему:

– Разрешите представиться. Капитан Михаил Лизунов. Прибыл из Эн¬ска.

Толстяк заинтересованно посмотрел на Михаила.

– Ли-зу-нов? – по слогам переспросил он, удивлённо переглядываясь с товарищами.

– Так точно, – растерянно подтвердил капитан.

– Як именуете татинка? Отца?

– Савелий. Я Михаил Савельевич.

– Добре, – почему-то обрадовано закивали толстяк и остальные.

– Яке мате поволане? Специальност?

– Минёр.

– О! – обрадовался опять толстяк и поманил пальцем молодого пар¬нишку, почти подростка. Он долго ему о чем-то шептал на ухо, повторяя фамилию Михаила, потом вернулся к своим делам. Парнишка принес откуда-то табуретку и, пробормотав по-польски: «Проше пана щадач», – убежал.

Михаил сидел минут двадцать и, не смея оторвать начальника штаба от важных дел, гадал, куда умчался мальчик.

Наконец, парнишка явился. Он привел с собой пожилого солидного мужчину в сером плаще и в шляпе.

– То ест пан координатор Александр Лизунов, – представил он мужчи¬ну Михаилу.

У Михаила на минуту прервалось дыхание, и ноги стали, как ватные. В горле застрял ком. Он узнал пропавшего в гражданскую войну старшего брата.

– Саша? – сдавленно прошептал он.

Пан координатор недоумённо посмотрел на капитана, потом вгляделся в него пристальней.

А все в комнате уже заметили сходство Александра Савельевича Лизу¬нова, которого хорошо знали, с русским капитаном. Несмотря на разницу в возрасте, братья были очень похожи. Одинаковый горячий взгляд узких карих глаз, чуть великоватые твёрдые подбородки, высокая посадка го¬ловы, прямые спины конников, вернее, казаков.

– Саша! Я Миша, брат твой, – тихо проговорил Михаил, оглядываясь по сторонам. Александр сделал шаг навстречу.

– Брат мой, братка, – он по детски всхлипнул и протянул руки для объ¬ятья. Братья крепко припали к груди друг друга.

– Как же так, брат, двадцать лет не виделись, не чаял... Когда уехал я, тебе сколько было? Дай-ка сам вспомню. Двенадцать?

– Тринадцать.

– Тринадцать? Да, правильно. Как же вы жили все эти годы? – Алек¬сандр вытер платком мокрые от слёз глаза. – Говорят, страшные дела творились. Молчи, молчи об этом. Я знаю, что вам нельзя говорить, многое нельзя говорить. Лучше расскажи, как наши? Как станица?

Миша с жалостью посмотрел на брата и грустно проговорил:

– Думаю, не порадую тебя, братка. Отец наш и старшие сёстры умерли от голода в тридцать третьем, мамашенька немного раньше, Ивана расстреляли красные, Андрея – белые, Абрам умер уже после революции – его бешеный бык на рога поднял. Остались в живых се¬стра Нюра и я, да вот ещё ты, Саша. Вот такой расклад, – горестно закончил младший брат.

– Жестоко распорядилась нашими судьбами жизнь, – сокрушённо по¬качал головой Александр. – А помнишь, как смешно наш дом в станице называли?

– Ещё бы! Савушкино гнездо. Двенадцать детей, и все один к одному, – подхватил Миша.

– Лихие были казаки. Ты ещё маленький был, лет шести, наверное. Мы на германскую уходили: Иван, Абрам, я, Андрей, Гриша, Ефрем, Коля, Вася. Какие кони у нас были! Не раз спасибо за них говорили отцу, – Саша опять вытер платком мокрое от слёз лицо и уныло задумался. Михаил обнял старшего брата за плечи и пристально посмотрел ему в глаза:

– Ты-то как, брат?

– Я-то? – сдерживая душевную горечь, переспросил Александр, – ни¬чего, живу. На пароход я тогда не успел. Пробирался с ребятами к запад¬ной границе на конях и пешком. Гуцулы перевели нас через Карпаты. Осел здесь, в Словакии, женился. Есть дети. Четверо. Вот помогаю по мере сил свернуть Гитлеру шею, – и, помолчав, с тихой грустью добавил: – Тоскую я, Миша, очень. Но не писал вам – боялся навредить.

– Спасибо, Саша. Мы графу заполняем в анкете: «Есть ли родственни¬ки за границей?» – «Нет», – пишу. Если б узнали о тебе, выучиться б не дали. А так – отца признали середняком. Вы ж всех коней забрали, вот его и не раскулачили. Я окончил Горный институт, инженер-геолог, на войне в сапёрных войсках служу.

– Миша, должна скоро прийти машина, чтобы отвезти тебя в партизан¬ский отряд, – вспомнил Александр о деле и, немного помедлив, с тёплой улыбкой добавил: – Ну, и умница же начальник штаба: прислал за мной Ежи, Юрку по-нашему. Он из Польши, прибился к велительству и просит¬ся в партизаны. Да мал ещё. Вот Юрка и говорит мне:

– Пан Александр, вас «радощч» ожидает! «Какая, – думаю, – в войну может быть радость?» Ан может!

– Дома мы тебя часто вспоминали. Верили, что жив. Мамашенька до самой смерти за твоё здравие Богу свечки ставила, молилась...

– Я тоже часто думал о вас, молился обо всех, теперь, как понимаю, и о мёртвых, – с болью и тоской проговорил Александр. – Может, у тебя есть с собой какая-нибудь фотография? На память. Скоро мы расстанемся, возможно, навсегда.

– Вот... – Миша достал из нагрудного кармана гимнастёрки небольшую затёртую фотографию. – Самое дорогое, что у меня есть: жена и сын Юрка. Это мы с ними сфотографировались в сороковом, перед моей экс¬педицией на Алтай.

С фотографии на Александра смотрел весёлый брат и молодой па¬ренёк уж точно лизуновской породы. Между ними на стуле сидела дама – иначе не назовёшь эту красивую ухоженную женщину.

– Спасибо, брат, – благодарно глянул на него Александр и с сожалени¬ем проговорил: – У меня нет с собой фотографии. При случае, если судьба второй раз нам улыбнётся, познакомлю со своей семьёй. А пока возьми это, – Александр снял с шеи маленький образок в серебряной оправе с крышечкой и протянул младшему брату. – Это мамашенькино благословение. Тебе сейчас оно нужнее.

Миша бережно принял образок и прикоснулся губами к его холодной поверхности.

Визжа колёсами, подъехал облупленный грузовичок. Александр сразу сник и прерывающимся от волнения голосом сказал:

– Это за тобой, брат. Давай обнимемся на всякий случай. Может быть, больше не увидимся.

Братья крепко обнялись и троекратно по-русски расцеловались. Миха¬ил вскочил в кузов и махнул шофёру рукой. Машина тронулась. Алек¬сандр остался стоять на обочине дороги со шляпой, зажатой в руке, как при последнем прощании. Ветер трепал седые волосы. Фигура его становилась всё меньше, пока не скрылась из глаз.