В тот день всё, за что я ни брался, шло наперекосяк. Утром, заснув в метро по пути в универ, всего-то на десять минут, я обнаружил, что у меня увели сумку; прямо с колен сдёрнули, сволочи. Деньги и паспорт у меня, слава богу, всегда в кармане, а вот плеер, из-за которого неделю сох по ночам над переводами, безвозвратно пропал вместе с недочитанным томиком Артюра Рембо. Когда же я приехал, англичанка Ворона Карковна (меткое прозвище!) наорала на меня за опоздание (когда тебя в девятнадцать отчитывают, как малолетку, это согласитесь, неприятно, да и опоздал я всего-то на три минуты).

Впрочем, паршивым моё настроение было уже давно – с тех пор, как наступила эта поганая зима и кто-то злой стёр все краски мира, добросовестно залив его грязью. С тех пор, как разочаровался в Яне – моём некогда нерушимом и недоступном идеале. Она нашла себе богатенького Гумберта и поселилась… Впрочем, неважно где, но теперь девчонки в универе зеленеют от зависти, когда она идёт по коридору (смешно, что как раз от неё я узнал, что такое «Дольче Габбана» и почему это круто). Неудивительно, что она лишь играла со мной и не захотела встречаться по-человечески. А ведь ещё вчера она совсем другая была – скромная, простая, но от этого не менее красивая.

Сколько убеждал себя, что ни о чём жалеть нельзя, не помогало. Сколько ни твердил себе, что Яна недостойна моих переживаний, но влюблялся в неё ещё сильнее. И жизнь моя медленно поползла по наклонной плоскости…

Мир не уставал доказывать мне свою враждебность. По дороге от метро я хотел погладить красивую белую собаку, мирно шествовавшую по своим делам, но коварная тварь, хлопнув челюстями, чуть не отхватила мне пальцы (едва успел руку отдёрнуть!) и с невозмутимым видом направилась восвояси. Самое же отвратительное ожидало меня на подходе к дому.

По вечерам здесь сплошной поток машин. Народ рвётся с работы домой как оголтелый: пока не образовались пробки, мчит на дикой скорости, как будто не замечая полосок на переходе. Одну девушку сбили при мне, и, кажется, насмерть. Не перестаю удивляться – неужели администрация Москвы настолько бедна, что не может раскошелиться на два светофора по разным сторонам улицы?

На переходе собралась солидная толпа, ожидая хотя бы небольшого просвета, хотя бы короткого интервала между машинами, чтобы ринуться на другую сторону, и ругаясь, когда грязь из-под колёс попадала кому-то на пальто.

Голодный, замёрзший на промозглом воздухе, минут десять я стоял вместе с остальными, тщетно ожидая, что кто-нибудь да пропустит. Наивный! Набравшись наглости, я сошёл с тротуара и поднял руку, показывая, что несмотря ни на что, собираюсь перейти улицу. Любой нормальный человек притормозил бы, но не тот урод на красной «тойоте»: завидев меня, он ударил по газам и не только едва не уехал вместе с моей рукой, но и окатил меня с головы до ног чёрной жижей. Не во Франции, мол, живёшь, товарищ!!!

Я узнал, что это такое – когда в глазах темнеет от гнева и перестаёшь владеть собой. Ярость, накопившаяся за день, разорвалась во мне, словно ядерная бомба, и я выпалил:

-Чтоб ты всмятку разбился, ублюдок!

Десятитысячная доля секунды – и неведомая мне чудовищная сила, которую я принял за взрыв, теперь уже совсем не метафорический, смела меня на тротуар и опрокинула на спину, но я успел увидеть, как «тойоту» развернуло, словно деревянную, и швырнуло на ехавший впереди громадный джип. «Девятку», следовавшую за тойотой, ударная волна отбросила назад, на тротуар, и грянула о фонарный столб. Осколки стекла брызнули во все стороны. В следующий миг завизжали тормоза и надрывно закричали женщины. Не понимая до конца, жив я или мёртв, я приподнялся на локте и увидел, что две дамы упали в обморок, а кого-то ранило стеклом. Что произошло со зловредным водителем «тойоты», было страшно даже представить: машину смяло в гармонь и выбросило на обочину, а одно из её колёс выкатилось на встречную полосу.

Поднявшись на ноги, ватные, но, как ни странно, целые, я собрался оказать женщинам помощь, как вдруг одна из них, уже немолодая, вперила меня безумный взгляд и завопила, словно её резали: «Террорист!!! Машины всмятку, а сам цел-целёхонек!!!» Не успел я открыть рот, чтобы опровергнуть это абсурдное обвинение, как здоровый усатый мужик, минуту назад мирно стоявший рядом, схватил меня за волосы и заломил мне руку за спину, но тотчас отдёрнулся, как от ожога. Этого мне хватило, чтобы, отпихнуть его и опрометью кинуться через парализованную улицу под непрекращающиеся крики. Только бы добраться домой до приезда милиции! Ну какой из меня террорист?! Я и сам в шоке от этого взрыва, а тут ещё хватают, как преступника. И убегать приходится, как преступнику…

Как я домчался до дома, не помню. Ворвавшись в подъезд и белкой взлетев по крутой лестнице, я столкнулся нос к носу со своей хозяйкой тётей Лерой. Увидев меня, та побелела, как смерть.

-Серёженька, что с вами случилось? Столько крови…- ошарашенно пробормотала она, прикладывая руку к пухлой груди.

Я ляпнул первое, что пришло в голову:

-Скинхеды…

Та понимающе покачала головой (узбек, когда-то живший в моей комнате, был два раза бит скинами) и удалилась на кухню. Попав, наконец, к себе, я заперся на ключ. Разделся до трусов, скидывая одежду прямо на пол. Включил ноутбук, поставил “Children of Bodom”, сделал себе чаю с бальзамом, в котором бальзама оказалось больше, чем, чая, и стал думать.

Что-то не так было с этим «терактом». Во-первых, ни огня, ни дыма, никаких странных запахов. Во-вторых, я, стоял в самом эпицентре взрыва: меня должно было разорвать на сотни тысяч кусков, но лишь порезало стеклом, и то несильно. В-третьих, почему тот усатый верзила вдруг так резко меня выпустил? Можно, конечно, объяснить это шоком, но... Одни сплошные «но…»! Глоток за глотком опустошая кружку, я приближался к жуткой догадке.

Нет, невозможно…

Я никогда не слышал, чтобы проклятия исполнялись буквально, тем более, столь стремительно. Такое можно представить в «Секретных материалах» и тому подобных сказках, но никак не в спальном районе Москвы... Я постарался вспомнить свои впечатления и ощущения в тот момент. Весь день во мне росла волна тихой ярости, а до этого полтора месяца в душе накапливались боль и унижение. Когда меня чуть не сбили, эта злость выплеснулась наружу (я это почувствовал) и ударила во все стороны; самый сильный удар, разумеется, обрушился на «тойоту».

Я почувствовал, как в желудке разрастается холодный липкий ком.

Через час об автокатастрофе станет известно всему району. Истеричная дамочка расскажет всё ментам, а те начнут меня искать. Ведь так легко на меня всё свалить! Иногородний, всегда сам по себе, увлекается тяжёлой музыкой, ходит в чёрном, серьга в ухе и кольца у него с черепушками. Чем не потенциальный террорист!

Впрочем, чёрт с ними, пусть приходят. Доказательств у них нет и быть не может… Но об изувеченном, изломанном теле моего обидчика в той машине я не мог перестать думать; вновь и вновь я представлял взгляд его мёртвых глаз и пытался угадать, какова была его последняя мысль. Не обо мне ли?

Я постарался успокоить себя самым простым средством – здравым смыслом: как самый обыкновенный хомо сапиенс, я никак не мог послужить причиной катастрофы даже вчетверо меньшего масштаба. Люди, бывает, куда сильнее гневаются – так, что косят из ствола всех подряд. Но при этом - никакого проклятого телекинеза!!! Иначе мировая история пошла бы совсем по-другому...

В милицию меня вызвали на следующий день. Я рассказал всё, что видел и сознался, что удрал с места происшествия, будучи в сильном шоке. Полдня меня промучили дурацкими вопросами, пытаясь выявить мою принадлежность к экстремистам, на всякий случай сняли отпечатки пальцев и отпустили восвояси. Впоследствии я узнал, что в университете менты тоже наводили справки, и был очень рад, что не учу арабский.

 

Как ни пытался я забыть о том ужасном случае (водитель «тойоты» действительно скончался на месте), мысли о случившемся не давали мне покоя. Я старался как можно меньше оставаться в одиночестве и как можно больше времени проводить с друзьями, но те, наоборот, как будто стали меня избегать. Наверное, я сильно изменился, сам того не замечая, ведь даже моя влюблённость в Яну таинственным образом исчезла… Но насколько же лучше терзаться от неразделённой любви, чем от осознания того, что, возможно, чья-то семья из-за тебя осиротела!!!

Впрочем, вот и она… Я вижу её из окна пустой аудитории. Выходит из универа в золотой миниюбочке, нарочито модельной походкой на шпильках, и так это ей, честно говоря, не идёт…

Её нога вдруг подкашивается, попав в щель между бетонными плитками, и, отчаянно размахивая руками, она совсем не модельно падает ничком на дорожку. Гумберт – ещё худой, но уже лысоватый, подходит и помогает ей встать, впрочем, не слишком торопясь.

Снова я? Или это шпильки слишком высокими оказались?

 

…Созерцая стоящий на подоконнике стакан с водой, я стал думать о том негодяе, что увёл у меня сумку с плеером, покуда я мирно спал в метро; я пытался вспомнить и собрать всю свою злость, что я испытал в тот момент, когда обнаружил пропажу. Концентрировался долго и усиленно до зубовного скрежета и пота на лбу. Впрочем, никаких изменений ни стакан, ни вода в нём не претерпели. По правде говоря, я даже расстроился и, заварив любимого чаю, принялся за уроки.

Закончил я далеко за полночь и уже собрался мирно почивать, как услышал под окном пьяные крики и оголтелый мат. Это вышли на тусовку наши местные гопники, которые не знают иных развлечений, как пить во дворе какую-то дрянь, ходить по субботам в дешёвые бары да приставать к прохожим. Пару раз они и меня пытались задирать, обзывая “готёнышем” и “вороной”, но перебраниваться с этими недочеловеками я не стал.

Я надеялся, что они пошумят и разойдутся: не май ведь месяц! Но гопники, уже подвыпившие, оказались на удивление холодостойкими. Они расселись на скамейке аккурат под моим окном, хлебая пиво и гогоча над тупыми анекдотами и над тем, как Саша имеет Машу. Что ещё хуже, один из засранцев включил магнитофон на всю катушку, и в мои несчастные уши вонючим потоком полились русский шансон и прочая попсятина (а у меня - ни стеклопакета, ни плеера, ни наушников!!!).

В бешенстве я вскочил с кровати, уже готовый одеться, побежать вниз и отметелить их (либо схватить люлей самому). В этот самый момент на подоконнике с громким треском лопнул мой подопытный стакан. Осколки и вода разлетелись по всей комнате.

Я мигом забыл про гопников. Затаив дыхание, я смотрел, как вода расползается по полу при тусклом свете лампы и слушал своё бунтующее сердце. Мною владел не ужас, а какой-то непередаваемый, сумасшедший восторг.

Эта страшная сила. Откуда она взялась? Я ведь вообще вспыльчив, как порох… В шестнадцать лет даже свою комнату в щепки разгромил. Но ничего потустороннего… Что же это тогда такое? И что произойдёт, если не дай Бог я рассержусь на кого-нибудь из близких?

Надо изучить это явление и научиться управлять им. Иначе… Меня передёрнуло, когда я вспомнил про «тойоту» на обочине…

Я подошёл к окну, не включая света, и посмотрел на копошащуюся внизу шайку. Вскоре смолк магнитофон (кто-то цветисто выругался, жалуясь на поломку), а спустя несколько минут гопники, опасливо озираясь, словно собаки, предчувствующие беду, затихли и разошлись.

 

Свой загранпаспорт я ждал уже полгода. Если уж москвичи, бывает, ждут свои по нескольку месяцев, что же говорить обо мне, “человеке второго сорта”? Я наведывался в ОВИР уже трижды, и каждый раз, когда я переступал порог этого царства людей с погонами, меня начинало тошнить.

Давно заметил: чем ничтожней человек, тем сильней его желание показать, что он чего-то в жизни стоит и что имеет власть над другими. Здесь, как, впрочем, и в других официальных учреждениях, это принимало самые уродливые формы. Если не на словах, то как-нибудь по-другому, тебе обязательно дадут понять, что, во-первых, ты им кругом обязан, а во-вторых, без московской прописки ты ноль без палочки, даже с регистрацией. Да что там - здесь ко всем отношение отвратное. Когда я принёс документы, то попал в обеденный перерыв, продлившийся вместо часу два с половиной. Я видел, как из кабинета чуть ли не с руганью выставили пожилую женщину, у которой не было не то открытки, не то картонной папки (на папках боятся разориться - срамота!). Я с удовольствием посмотрю, как лет через тридцать эти хамки в милицейской форме будут бегать туда-сюда с больными ногами!!!!

Задержку загранпаспорта объясняли тем, что запрос в Краснодарский паспортный стол может идти очень долго, ответ оттуда – тоже. Но всё это отговорки для маленьких. У матери есть знакомая, которая работает в краснодарском ОВИРе; она мне вчера сообщила по телефону, что никакого запроса на моё имя из Москвы не приходило. Если за полгода его так и не отправили, вывод один: от меня ждут взятку. Шиш им с маслом!

Когда я пришёл, очереди, как ни странно, не оказалось, если не считать той несчастной старушки, которую грубо выперли в прошлый раз. В этот раз документы у неё взяли сразу и долго не держали, удивительно даже...

Я вошёл в кабинет, где сидела особа, которой я отдал документы на паспорт, и был не особенно рад встрече. Презрительно-кривой рот, неухоженные волосы, кое-как накрашенные злые глаза… Не женщина, а пощёчина природе!!! Больше всего она походила на облезлую тощую суку – из тех, что охраняют автостоянки.

-Опять вы? – процедила она сквозь зубы, пронзая меня ненавидящим взглядом. – Для вас ничего нет, я даже проверять не буду. Вам, кажется, было сказано: придёте тогда, когда пришлют извещение!

-А вы уверены, что мне его пришлют? – совершенно спокойно и даже мягко ответил я. – Я специально звонил в Краснодар: они от вас никаких запросов не получали!!!

-Вам что – неясно было сказано? – заговорила её помощница, молодая, пухлая и вся в прыщах. – Всё зависит от работы почты! Когда придёт тогда придёт!

Не успела она закончить фразу, как чашка с недопитым кофе, стоявшая на краю стола, опрокинулась ей на колени.

-Почтового голубя по пути пристрелили? – усмехнулся я. –Какая почта, когда запрос можно за секунду отправить по интернету? Ну, в крайнем случае, по факсу?..

-У нас нет ни факса, ни интернета! – огрызнулась старшая паспортистка, пока младшая, бормоча проклятия под нос, побежала замывать кофейное пятно. – И не надо нам указывать, что делать, много вас тут, умных, развелось!

Она, вероятно, забыла, что на экране её компьютера был открыт сайт знакомств. Всё у них есть, кроме уважения к людям.

-Хорошо, - сказал я без всякого напряжения. – Я приду через неделю. И, если, к этому времени я не получу паспорт, придётся мне подать жалобу на имя вашего начальника, товарища Гаврилова.

-Думаете, кто-то её у вас примет? – нагло спросила моя горе-собеседница, закинув ногу на ногу. И вдруг, словно потеряв контроль над своим телом, с размаху ударилась головой о лежащую на столе папку с документами – раз, второй, третий – откидываясь назад и снова тыкаясь лбом в то, что составляло всю её жалкую жизнь… Я старался не переусердствовать, чтобы у неё не пошла носом кровь. Обвинения в нападении мне, пожалуй, не нужно.

-Ч-ч-что п-п-происходит… - задыхаясь, пролепетала она, когда я отпустил её, в последний раз ударив о стол. Ни злости, ни нахальства уже не было в её размалёванных глазах – лишь полная растерянность и панический ужас. Её лицо имело тот же грязно-белый оттенок, что и потолок в комнате. В тот самый момент, когда помощница, вернувшись из туалета, распахнула дверь, под моей жертвой с треском обрушился стул; коротко взвизгнув, она оказалась на полу, среди обломков. Я стоял метрах в трёх от неё, и, на взгляд со стороны, никак не мог послужить тому причиной. Более того, я подошёл, чтоб её поднять, но та, вся красная, ошалело вскочила на ноги, чтобы не дать мне до себя дотронуться.

-Вы не ушиблись? – осведомился я. Та замотала головой, дрожа всем телом. – Я всё же попросил бы вас поторопиться с паспортом, потому что скоро уезжаю по обмену в Париж, и мне нужно делать визу. Надеюсь, это понятно?

Ещё один робкий кивок. Всё-таки, не надо забывать, что чиновники – это слуги народа!

Загранпаспорт я получил через три дня. Мне отдала его полная девица, а что стало с тощей – история умалчивает.

 

Так вот я и научился управлять своей яростью – грозным и неожиданным подарком судьбы. “Просто так” в мире ничего не происходит; наверное, кто-то наверху решил навести в нём порядок моими руками, хотя есть люди, куда более достойные такой миссии. Да, я знаю, что могу лишиться своего оружия так же внезапно, как и обрёл его, но, пока сила моего праведного гнева столь огромна, я буду переделывать этот мир по-своему.