Впервые я услышала легкий скрип четыре года назад. Сначала мне показалось, что скрипнула дверь, потом – что скрипнуло у меня внутри, позже скрипеть начали предметы и люди, окружавшие меня, но все происходило постепенно, и поначалу я не обращала на это никакого внимания.

 

Четыре года назад, когда я еще не знала, что в моей жизни будешь ты, горячее крымское солнце обожгло мне тело. При порывах ветра сухая красная корка на плечах и щиколотках шипела и покрывалась мурашками. Я пахла молочком из тюбика и свежей сметаной, носила прозрачную длинную юбку и что-то еле весомое сверху. Однажды утром я возвращалась с рынка, и огромный белый кот, взявшийся неизвестно откуда, перебежал дорогу между мной и плечистым загорелым мужчиной на спортивном велосипеде. Мужчиной из моего wish-list’а.

Плечистый резко затормозил, шикнув на кота, сдвинул на сантиметр очки и сказал, что в жизни не видел таких красивых глаз. «Врет», – подумала я, и представила, как обжариваю для него гренки на сливочном масле, мою холодной водой и сушу на бумажной салфетке листья айсберга, чищу несколько креветок, заправляю соусом, тру пармезан и кидаю на тарелку четыре половинки помидоров черри – классический салат для своего Цезаря. «Мяу», – прервал фантазии кот, учуявший запах бекона из пляжной сумки. Я улыбнулась плечистому и, опустившись на корточки, поделилась с бродягой полосками пахучего мяса, а когда подняла голову, увидела как за лохматым от треснувшей штукатурки фасадом скрывается блестящее велосипедное колесо.

 

Три года назад, когда тебя в моей жизни еще не было, за кухонным столом молчали двое. Человек, сидящий напротив, топил свой тяжелый взгляд в моих опущенных веках и нервно стучал ногой об пол. Между нами, аккурат посередине стола, лежал тонкий голубой билет – повестка в иную жизнь, с иным языком, иной архитектурой, иными красными днями календаря, иным «я люблю тебя». Нужно было сделать два движения – поднять руку и придвинуть билет к себе, но кисти мои налились свинцом. Исподлобья на меня глядел арестант, ожидающий приговора, и я чувствовала себя бескомпромиссным судьей в буклях и мантии. В тот момент, когда я представила, что выношу суровый вердикт, зазвонил телефон. Ошпаренной вскочила я из-за стола, задев при этом миску с вишнями и стоящую рядом солонку. Вишни покатились по деревянным пластинам паркета, а соль высыпалась мне на ноги, и единственное, что я вижу, вспоминая этого человека, – свои мелькающие в узком коридоре пятки с прилипшими к ним терпкими ягодами и колючими дорожками соли.

 

Два года назад, когда я даже не надеялась, что в моей жизни будешь ты, бордовый седан остановился за панельным домом. Как обычно, на остановке, чтобы не давать почву для пересудов языкам соседских бабушек. Владелец авто наклонился для поцелуя и прошептал мне на ухо впечатления от вечера в формате XXL. Я вежливо рассмеялась и непритворно покраснела, представив как через месяц-другой он будет услаждать уши и тело кому-то другому, и лишь две константы останутся константами – излюбленная поза и кольцо на безымянном пальце.

Подходя к подъезду, я зацепилась взглядом за розу. Сначала за розу, а после за молодого человека, вертящего в руке толстый стебель – давнего знакомого, периодически обрушивающего на меня внезапную, но искреннюю нежность. Он ждал на скамейке третий час, кремовые лепестки от недостатка влаги стали мягкими, и я, глядя на белую, как в песне детства, розу, чувствовала, что проваливаюсь сквозь остывающий августовский асфальт. И нутро мое, еще ноющее и саднящее отголосками недавних ласк, и губы мои, распухшие от грубых чужих терзаний, тряслись от холода, хотя воздух в этот день был нагрет до двадцати пяти.

 

Год назад, когда в моей жизни не было никакой надежды на тебя, все вдруг стало отвратительно белым. Сорокаградусный мороз сковал город, и привычное многоголосие зимних звуков превратилось в один большой скрип. Скрипел под подошвами снег, скрипел замерзший пуховик, скрипели непослушные двери маршруток, скрипели голоса, просящие подати, скрипели влюбленные, которым некуда было идти, скрипели оледеневшие деревья и провода, скрипело сердце мое. Невыносимый звук проник в жизнь так глубоко, что, даже когда пошел снег и к апрелю земля начала прощаться с его толщей, скрип не исчез. Скрипело блеклое весеннее солнце, скрипели куски льда на реке, скрипела цветущая черемуха, скрипел тополиный пух, скрипели грозы, колосья пшеницы в полях, урожаи румяных яблок в садах, кленовые листья, усыпавшие городские парки…

 

Он длился бы и по сей день, если бы пять минут назад ты не купил на городской площади букет ирисов.

 

Скрип прекратился, когда я чистила зубы. Прислушавшись и сама себе не веря, я сполоснула рот, выключила воду, промокнула лицо полотенцем и услышала на лестнице твои шаги. Даже через закрытую дверь я видела добрую улыбку, серебристую паутину на жестких волосах, мягкие руки и клетчатый шарф, в который ты закутал ирисы. Тебе оставалось сделать четыре шага, когда, оглянувшись назад, я увидела, как скоростной поезд уносит вдаль узкие южные дворики, рельефного велосипедиста, голубые билеты, раздавленные вишневые ягоды, полированные автомобили и белые розы, какие-то университеты, какие-то офисные перегородки, толстые словари, кольца на безымянных пальцах, и со всем этим уже ничего невозможно сделать.

 

И еще я увидела, что точка отсчета, равная нулю, горит ярким красным сигналом там, где рука моя поворачивает направо кругляш дверного замка.

 

Четыре, три, два, один…