1

 

В кинозале зажегся свет. Зрители вставали с жестковатых стульев, которые какое-то время еще хранили их тепло, и двигались к выходу. Одновременно открылись не менее сотни ртов и начали производить монотонный гул. Запищали мобильники.

Он молчал и потому воспринимал гул как нечто отдельное от него, ему казалось, что равномерный шум исходит от какого-то работающего механизма.

Он вышел на улицу и заметил, что почти все зрители пришли с кем-то, одиночек почти не было. Большую часть зрителей, как и в старые добрые времена, составляли молодые пары. Парень и девушка. Держатся за руки. Обнимаются. Целуются. Любо дорого смотреть.

Погода была чудесная – и не жарко, и не холодно. Приятный августовский вечер. На улице было полно народу, гуляли влюбленные парочки, гуляли родители с детьми, даже старики гуляли под ручку. Одиночек было мало. Наверное, одинокие люди никуда не ходят, ни в кино, ни на прогулку, подумал он.

Он решил пройтись пешком. Он шел неторопливым шагом, спешить ему было некуда, жена и дети отдыхали на море, и в опустевшей трехкомнатной квартире он чувствовал себя неуютно. Приходилось включать телевизор, любую программу, лишь кто-нибудь что-нибудь говорил.

Он впервые побывал в современном кинотеатре. Когда он вошел в кинотеатр «Галактика», в котором он был в последний раз лет десять назад со своими детьми, он поначалу даже растерялся. Куда я попал – в кино или в аэропорт? Такова была его первая реакция. Во-первых, нужно было пройти через эту штуковину, которая должна запищать, если у него в кармане лежит пистолет или граната, или всего лишь нож. Во-вторых, всюду стоят здоровенные охранники. Где эти милые бабушки-билитерши? Неужели вымерли, как динозавры?

Ему не нравится все это. Вот оно, свободное общество во всей красе. Зарешеченные окна, железные двери, кругом охранники.

Люди стали злые, жадные, всего боятся. И не знаешь, кого нужно бояться больше – преступников или милиционеров.

Люди перестали ходить в гости друг к другу. Каждый сидит в своей одиночной камере. По сути дела, наши квартиры – это камеры смертников. Приговор уже вынесен, но время его исполнения неизвестно.

Раньше люди смотрели фильмы с замиранием сердца, со слезами и радостью. А сейчас фильмы стали лишь сопровождением процесса поедания попкорна и поглощения пива.

Раньше люди по несколько раз ходили на одни и те же фильмы. Билеты стоили копейки и не было никаких видеомагнитофонов.

Советские фильмы. Наивные, смешные, грустные, серьезные, часто примитивные, иногда бессодержательные, но добрые – всегда.

Раньше люди шли на любимых актеров. А какие были актеры! Какие были лица! Какие были голоса!

Он решил провести эксперимент. Сможет ли он на каждую букву алфавита подобрать фамилию известного советского актера? Прямо сейчас, навскидку.

 

Андреев Б., Бернес М., Быков Л., Бурков Г., Вицин Г., Высоцкий В., Гердт З., Гурченко Л., Даль О., Евстигнеев Е., Жаров М., Зеленая Р., Ильинский И., Крамаров С., Куравлев Л., Леонов Е., Миронов А., Никулин Ю., Орлова Л., Папанов А., Пуговкин М., Раневская Ф., Смоктуновский И., Смирнов А., Табаков О., Тихонов В., Утесов Л., Филиппов С., Филатов Л., Чирков Б., Шукшин В., Этуш В., Юматов Г., Яковлев Ю.

 

Мозговой штурм окончен. Эксперимент прошел удачно. И в самом деле, все буквы алфавита, за исключением Х, Ц и Щ, зарезервированы прекрасными советскими актерами и актрисами. Особенно повезло буквам Б, В, П, С и К.

Он застал еще то время, когда все они были относительно молоды. А теперь почти все уже покойники. А те, кто еще жив, давно стали памятниками самим себе.

Теперь кино уже не то. Из молодых и смотреть особо не на кого. Все какие-то безликие. Неинтересные. Пустые.

Зато кинозал выглядит идеально. Все блестит, все красиво и культурно, евроремонт все-таки, да еще стереозвук. Теперь зрителям недостаточно просто наблюдать за происходящим, им нужен еще «эффект присутствия». Сопереживание при этом уже невозможно, ведь чувство подлинного сопереживания зритель может испытать лишь в том случае, если он изначально оторван от происходящего на экране, если он должен преодолевать свою ограниченность, свой эгоизм, выходить за пределы своего «я».

Между тем, происходит нечто противоположное. С помощью технических средств, зрителя все больше заманивают по ту сторону экрана. Известно, что ученые уже работают над созданием аппаратуры, которая будет передавать в кинозал запахи.

Супер.

Теперь зритель – полноправный участник фильма, он там, в гуще событий, но единственная цель его нахождения там – наслаждение спецэффектами, упоение своим «я», ощущение собственной значимости, необычные ощущения. Ему больше не надо преодолевать границу между ним и фильмом, потому что он сам в фильме. Все переживания зрителя относятся не к событиям фильма, а к самому себе. Фильм – это и есть он сам. Он созерцает самого себя.

Так что люди больше не смотрят фильмы. Они потребляют продукцию кинокомпаний.

Наверное, все идет к тому, что в ближайшем будущем все роли в кино будут исполнять виртуальные актеры. Это будет величайшее чудо техники. Будут воскрешены в цифровом формате все великие актеры прошлого. Они обретут подлинное бессмертие. Для них будут писать новые сценарии. Они будут играть вечно.

А что, возможно, это и выход? Актеры, не существующие в реальности. Красивые. Вечно молодые. Фильм, от начала и до конца, сделанный на компьютере.

Именно это и будет. Так, видимо, устроен человек. Не зря он придумал Бога, идеалы, прогресс. Наверное, где-то глубоко в душе мы все понимаем – то, чего не существует, гораздо лучше, чем то, что есть.

 

Предаваясь таким размышлениям, он дошел до дома. Он шел ускоренным шагом, потому что его мочевой пузырь грозился лопнуть, если срочно не будут приняты меру по его опустошению. Он забежал в подъезд ничем не примечательной «хрущевки», построенной в начале семидесятых годов, когда Хрущева уже сняли. Слава Богу, входная дверь была открыта, не пришлось набирать этот дурацкий шифр, бессмысленный набор цифр, который он должен всегда помнить.

Он взлетел на второй этаж, забыв про боль в пояснице. Руки судорожно нащупывали в кармане связку ключей, он никак не мог вытащить ее из кармана, потому что какой-то ключ зацепился за какую-то нитку. От напряжения он покраснел и основательно вспотел. Он резко рванул руку и вырвал связку ключей, а заодно порвал карман. Руки дрожали, он переминался с ноги на ногу, согнувшись почти пополам. Ключи выпали из рук. Он нагнулся и почувствовал страшную боль внизу живота. Проклиная себя за то, что пренебрег возможностью воспользоваться туалетом в кинотеатре, хотя уже в конце фильма почувствовал первые позывы мочеиспускания, он встал на колени и поднял ключ, жадно глотая воздух, а затем медленно вставил ключ в замочную скважину. Он облегченно вздохнул и повернул ключ направо. Ключ не поворачивался. Он взревел от злости. Проклятый замок! Руки бы оторвать тому, кто его сделал!

Он со всей силы поворачивал ключ то влево, то вправо. Все было бесполезно. Проклятая железная дверь! И не сломаешь ведь ее! Ту вторую дверь, советскую деревянную дверь он бы легко выбил ногой, но эту…

Он с силой ударил кулаком по двери. Раздался громкий звук, отозвавшийся эхом на верхних этажах. Он ударил еще. Звук получился еще более громким и страшным. В такие моменты тело вдруг становится каким-то чужим, отдельным, живущим по своим законам объектом и порою, на который никак невозможно воздействовать. Но и избавиться от него нельзя, вот что самое страшное. Он стал колотить руками изо всех сил и в то же время почувствовал, что уже не так сильно хочется справить малую нужду. Значит, все-таки можно договориться с этим своенравным организмом.

Но как теперь договориться с железной дверью, чтобы она впустила его домой? Как договориться с этим английским замком, который, по всей видимости, не понимает по-русски?

Он стоял на лестничной площадке и тихо ругал весь белый свет. Досталось всем понемногу: Горбачеву, Ельцину, Путину, правительству, депутатам, Чубайсу, американцам, евреям, «новым русским», «лицам кавказской национальности» и даже Господу Богу, который благодушно взирал на все происходящее и, не скрывая улыбки, пытался сделать все возможное, чтобы облегчить страдания этого, в общем-то, симпатичного человечка. Доказательством того, что Бог действительно вмешался в ход событий, мог послужить хотя бы тот факт, что железная дверь в следующую секунду открылась сама, как по мановению волшебной палочки.

Он растерялся и испытал настоящий ужас. Он увидел, что на железном косяке прилеплена жвачка. Неужели все это время дверь держалась на жвачке? Как это понимать? Он еще не нашел слова для обозначения ситуации. Мозг решительно отказывался принять реальность такой, какая она есть. Он боялся даже мысленно произнести слово «ограбление», как будто это слово могло стать причиной явления, которое оно обозначает, а не наоборот. И все же он предпочел бы быть в неведении, чем остаться один на один с этим ужасным фактом – ограбление. Нет, он все-таки произнес это слово.

Он толкнул деревянную дверь. Она была закрыта. Его пронзила страшная догадка. «А вдруг они еще там?»

Далее все происходило как в тумане. Он бросился к соседней двери.

- Кто там? – послышался мягкий мужской голос.

- Это я, ваш сосед, мне нужно срочно позвонить в милицию, меня ограбили.

Некоторое время за дверью было тихо. Дверной глазок был темный, значит, кто-то пристально смотрит на него. Изучает.

- Пожалуйста, откройте, я живу за этой дверью, - услышал он свой дрожащий голос, совсем чужой голос. - Вы разве меня не знаете?

Это был чисто риторический вопрос, в котором скрывались и глубокое отчаяние, и последняя надежда. Он прекрасно знал, что не знает своих соседей по площадке, и также прекрасно знал, что соседи не знают его.

Раньше он знал все про всех соседей: где работают, сколько зарабатывают, с кем живут. Он знал, кто от кого ушел, и кто к кому пришел. Для этого не надо было быть шпионом. Люди были добрые, простые, искренние. Люди все время разговаривали друг с другом, идут ли они в булочную или выносят мусор. Не то, что теперь – все думают только о деньгах. Каждый заперся в своем углу и никого не подпускает на пушечный выстрел. А тогда люди еще собирались во дворе и играли в шахматы, в домино, в карты. Люди писали друг другу длинные письма. Люди читали книги и литературные журналы. Была какая-то культура. По телевизору не показывали полуголых девиц, поющих развратные песни. Не показывали обезображенные трупы, не показывали всяких извращенцев. Не было всего этого.

Раньше люди ходили на демонстрации и кричали: «Ура!» Да, кричали! А что тут плохого?! У людей была неподдельная, почти детская радость. Все чувствовали себя единым целым, единым народом. А теперь даже сосед тебя знать не хочет. Да если бы только соседи – даже родственники перестали общаться. Родные братья и сестры еще куда ни шло, а все прочие родственные узы в этом новом мире уже ничего не значат. Если родственники и встречаются, то лишь на похоронах. Мертвый народ. Мертвая культура.

А как было раньше, в шестидесятых, семидесятых, даже восьмидесятых – родственники ходили друг к другу в гости, собирались за одним столом. Родственник – это что-то означало. А все потому, что люди, родившиеся в двадцатых, даже тридцатых годах не растеряли то ощущение единства, сопричастности, которое у них осталось после великой войны. У людей было что вспомнить – война, победа, было кого вспомнить – друзей, родных, возлюбленных, соседей, погибших на фронте. У них было общее дело, в котором каждый в меру своих сил принимал участие. А что осталось у нас? К чему мы пришли? Каждый должен сам отвоевывать себе жизненное пространство. Больные и полуголодные старушки несут в церковь последние гроши, а пузатый батюшка разъезжает на «мерседесе» - это и есть духовное возрождение? Зачем нужно было строить столько храмов, зачем пытаться возродить православие, если любовь к ближнему уже невозможна в принципе? Как я могу любить своего ближнего, если он – мой конкурент? Как я могу любить соседа, если я его не знаю?

 

2

 

Ну, сколько можно? Уже полдня он сидит в этом тесном кабинете, в котором стоят четыре стола и за каждым сидит человек, с серьезным видом листающий какие-то важные бумаги.

Молодая женщина, которая задает ему вопросы – блондинка с волосами до плеч, с усталым взглядом, с морщинистым лбом. Трудно назвать ее симпатичной. А вчера она показалась ему совсем страшной. Она громко отдавала приказы, кричала на своих подчиненных. А сейчас она с трудом сдерживает себя, чтобы не заснуть. Третья чашка кофе за вечер. По ее уверениям, десятая за день.

Десятая. Почему не девятая или одиннадцатая?

Круглые цифры всегда вызывают недоверие, в них есть что-то фальшивое. Убийственная окончательность, иллюзорная завершенность и сомнительная цельность.

 

Где вы были вчера вечером?

В кино.

 

Вы любите ходить в кино?

Нет, просто хотелось куда-то пойти.

 

Какой был фильм?

Ой, как же он называется… Господи, дай Бог памяти… Какое-то дурацкое название… Нет, не помню. Вылетело из головы.

 

Она недоверчиво смотрит на него. Другие отрывают взгляды от своих бумаг и тоже пристально смотрят на него.

 

Вам понравилось?

Ну, скорее да, чем нет. Хотя было несколько неприятных моментов. Справа одна расфуфыренная девица все время хрустела чипсами, за время сеанса она выдула аж две бутылки пива. На мои замечания она не реагировала. А еще кто-то испортил воздух. Я подозреваю ее, но возможно я ошибаюсь.

 

Вы ее знаете? Имя, адрес?

Нет. А зачем, собственно? Извините, но мне кажется, что вы задаете слишком много лишних вопросов. Я уже чувствую себя не пострадавшим, а обвиняемым. Я прошу прощения, но нельзя ли передать мое дело более опытному следователю?

 

Послушайте, гражданин Иваненков, я веду расследование в ваших же интересах. И в ваших, а не в чьих-нибудь интересах отвечать на все мои вопросы. Любая самая незначительная мелочь, все что, казалось бы, не имеет никакого отношения к делу, может навести нас на след преступника. А если вы думаете, что опытным следователям больше нечего делать, как искать ваши украденные вещи, вы сильно ошибаетесь.

Извините, пожалуйста. Я был не прав. Можете спрашивать дальше.

 

Спасибо за разрешение, Николай Иванович. Итак, с кем вы там были?

 

Ему не показалось, что его вопрос рассердил ее. Она была какая-то неживая, неподвижная, бесчувственная, ни разу не улыбнулась там, где ему казалось, следовало бы улыбнуться. Ни разу не засмеялась. Наверное, работа такая. Никаких эмоций, полная отрешенность от происходящего.

Наступает длинная пауза. Все замирает. Бумаги перестают шелестеть. В комнате нарастает страшное напряжение. Даже стрелка часов останавливается в ожидании неведомого.

В оконной раме жужжит муха, тщетно пытаясь вырваться из стеклянной тюрьмы. Отчаявшись, она замирает и взирает на свободный мир через стекло.

Мир, существующий по эту сторону стекла, вот-вот взорвется от малейшего содрогания воздуха, вызванного одним-единственным произнесенным словом.

Николай Иванович делает глубокий вдох, пытаясь дышать полной грудью.

 

Один.

 

Кажется, она ему не верит. Ну и пусть, ему нечего скрывать. Что было дальше? Он рассказал все, что произошло до тех пор, пока не приехала милиция и не проникла в его обворованную квартиру. Он поминутно восстановил все события вечера.

Людмила Николаевна, так звали следователя, спокойно записывала все, что он говорит. Ее губы были плотно сжаты, взгляд сосредоточен, иногда она встряхивала головой, чтобы вернуть ниспадающую челку на место.

Когда она представилась ему, Николай Иванович сморозил глупость. Так мы с вашим отцом тезки, сказал он, как будто этот случайный факт должен способствовать установлению между ними каких-то особенно доверительных отношений. Она в недоумении посмотрела на него.

Причем здесь мой отец? – строго спросила она.

Он почувствовал себя неловко и опустил взгляд в пол. Господи, да что он такого сказал? Что особенного? Любой советский человек принял бы это как должное. Причем здесь ее отец? Да ни при чем. Просто в старые добрые времена твой тезка был для тебя как брат. Нет, с этой молодежью совсем невозможно найти общий язык. У нее же нет никаких ценностей. Она живет сегодняшним днем.

 

Вы кого-нибудь подозреваете?

Нет.

 

Совсем никого?

Ну, если только соседа. Ну, который живет напротив.

 

На чем основаны ваши подозрения?

Он не открыл мне дверь, когда я стучался и просил о помощи.

 

И это все?

Так его дверь находится напротив моей. Ему очень удобно за мной следить. Он мог легко вычислить, что моя семья уехала из города, а я вышел из дома. Во всяком случае, он мог быть наводчиком. В этом у меня почти нет сомнений.

 

Ваш сосед не открыл вам дверь только потому, что его собака ощенилась, и посторонний человек, то есть в данном случае вы, Николай Иванович, мог занести инфекцию или вызвать своим появлением неадекватную реакцию собаки.

Ах, собака. Тогда все понятно. Ну да, я понимаю, что породистая собака теперь гораздо больше ценится, чем человек. Конечно, самочувствие собаки – это очень важно. Никаких вопросов.

 

Вы должны знать, что именно ваш сосед и вызвал милицию.

Вот так новость. Откуда же он узнал? Дверь-то была закрыта.

 

Дверь на жвачку прилепил он, потому что дверь была открыта. Но он ничего не видел и не слышал. Когда он вышел погулять с собакой, то ничего подозрительного не обнаружил, дверь была закрыта. С собакой он гулял где-то полчаса. Когда он вернулся, дверь была распахнута. Он поначалу подумал, что хозяин просто забыл закрыть дверь и позвонил в звонок. Но никто ему не открыл. Он толкнул деревянную дверь, и она открылась. Он перешагнул порог квартиры и даже спросил: «Есть здесь кто-нибудь?»

Скажите еще, что я должен восхищаться его смелостью. Да уж, рядом с огромным ротвейлером без намордника каждый ощутил бы уверенность в себе. Почему же он скрыл следы преступления, как будто был заодно с грабителями?

 

Сосед не знал, когда вернется хозяин, а сторожить квартиру он не собирался. Его можно понять. В то же время он понимал, что квартиру могли ограбить повторно, если бы дверь осталась открытой, причем это могли уже сделать совершенно случайные люди, те же самые соседи. Мы ведь в России живем, у нас спичечный коробок нельзя без присмотра оставить. И поэтому он захлопнул деревянную дверь, закрыл, как мог, железную дверь и вызвал милицию. Он проявил гражданскую сознательность. Вы могли бы поблагодарить его.

И не подумаю. Я его не просил вызывать милицию. Я, конечно, вначале испугался, но теперь я понимаю, что зря связался с вами. За один вечер я пережил два вторжения в мое жилище. Это уже слишком. Воры хотя бы не оставили никаких следов, а ваши сотрудники очень сильно натоптали.

 

Хорошо, можете забрать свое заявление, мне же хлопот меньше. Я напишу в отчете, что на самом деле ничего не пропало, и дело будет закрыто.

Ну уж нет. Теперь мне терять нечего. Ищите. Это ваша работа. Пропала одна очень дорогая вещь.

 

Вас не удивляет, что пропала только одна вещь? Вор не покушался ни на дорогую бытовую технику, ни на телевизор, ни на компьютер. Да и деньги у вас, кажется, не пропали. Вам это не кажется странным?

Деньги и в самом деле не пропали. Но это не значит, что вор их не искал. Просто ни один вор на свете не догадается, что деньги могут быть спрятаны в одном из сорока двух томов собрания сочинений Маркса и Энгельса. В каком, не скажу. А что касается телевизора и техники, то вора мог кто-то спугнуть, и он взял то, что попалось под руку и то, что можно легко унести с собой.

 

Что ж, логично… Расскажите немного о себе, о круге ваших знакомых.

Да нет у меня никаких знакомых. Я сам по себе. У меня есть семья. Больше я ни с кем не общаюсь.

 

Где ваша семья сейчас?

Вы, кажется, уже спрашивали. Жена, две дочери и сын отдыхают на юге. Жена сняла там домик на месяц. Я не хочу им ничего говорить. Слава Богу, мы легко отделались. Подумаешь, какое-то старое ружье. Мы ведь могли потерять все, что нажили за столько лет.

 

А почему они не взяли вас с собой?

 

Он задумался. А, в самом деле, почему? Вообще-то об этом с самого начала речи не было. Никому как-то и в голову не пришло взять его с собой. А что ему там делать?

Жена убеждена, что хуже него никого на свете нет. И эту мысль она внушает детям с самого детства. Он у них вроде мебели. Такой шкаф, который можно задвинуть в угол, чтобы он там не мешался. Он не отец, он – призрак отца, который маячит, как тень. Он не Бог, но в его существование тоже никто не верит. Он только называется отцом, но никто из членов семьи не ведет себя так, будто он – отец. Он - чужой, он - постоялец, но не хозяин. Он давно не отец, но кто он?

Некогда достоинство отца определялось тем, что он занимал некое священное пространство, которое отведено отцу. Но ничего священного уже нет, и он – пустота, занимающая пустое место.

Однажды, после очередной ссоры у него мелькнула мысль: а не пристрелить ли их всех? Сначала их, а потом себя. Самое страшное, что все дальнейшие события предсказуемы с абсолютной точностью. Несколько дней никто и не заметит их отсутствия. Потом соседи почувствуют странный запах, вызовут милицию, дверь вскроют. В газетах напишут, что, по свидетельству соседей (ох уж эти всезнающие соседи) это была очень приличная семья. Очень приличная. В конце концов, не найдя никакой внешней причины и отвергнув версию о вторжении убийц, следствие придет к выводу, что он сошел с ума. Дело будет закрыто. На работе всем быстро найдут замену (кому-то повезет), и все вернется на круги своя.

 

Я вижу, что вы растерялись. Расскажите о взаимоотношениях с членами вашей семьи. Поверьте, это очень важно.

Большая книга – большое зло, сказал кто-то из великих. Большая семья – это тоже большое зло, говорю я, не претендуя на интеллектуальное бессмертие. И что самое страшное – ничего с этим нельзя поделать. И за что я теперь расплачиваюсь? В чем я виноват перед детьми? В том, что я плохо их воспитывал? Как будто я их воспитывал! Я работал с утра до вечера. По выходным отсыпался, а дети жили своей жизнью. Их воспитывало государство, ну я имею в виду детский сад, школу и так далее. Их воспитывала улица. Их воспитывала их мать. А я зарабатывал на жизнь. Конечно, я водил их в цирк, в кино, на прогулки, но не думаю, что все это считается воспитанием. Наше общество – то ли индустриальное, то ли постиндустриальное, то ли черт-его-знает-какое – так устроено, что родители и дети собираются вместе только по вечерам и чаще всего у телевизора.

 

Если вообще встречаются, Николай Иванович. Итак, если я правильно вас понимаю…

Вот именно, если вообще встречаются. Каждый раз, когда мы собираемся всей семьей у телевизора (за исключением Витали, нашего младшенького сынка, которого от компьютера тягачом не оттащишь), нам совершенно не о чем говорить. Дело в том, что у нас ведь почти нет общих интересов. Так уж заведено, что люди с общими интересами встречаются где-то на симпозиумах, конференциях, конгрессах и так далее. Там они могут вдоволь наговориться о том, что их волнует, могут доказывать до бесконечности свою правоту, могут в пух и прах разносить друг друга, но все это изначально предполагается и здесь нет ничего ужасного. Кстати, почему сроки проведения всех подобных мероприятий – один или два дня? Очень редко три дня. И все! По-видимому, это обусловлено не столько финансовыми соображениями, сколько особенностями человеческой природы. Человеческий ум способен осмыслить лишь то, что уже было сказано, а язык способен высказать лишь то, что уже осмыслено. Но осмыслено не так уж и много, поэтому люди могут сказать все, что им есть сказать, за один день, максимум за два, не больше. Именно в эти сроки возможен продуктивный обмен идеями. А потом любой человек (кто-то раньше, кто-то позже) неизбежно начнет повторяться, говорить одно и то же изо дня в день. Но ведь в семье так и происходит – люди заключают брак не на три дня, ведь за три дня не появятся дети, которые потом не хотят тебя слушать. Так что начни я рассказывать о том, что меня волнует, в семейном кругу, меня тут же заткнут, обсмеют или своим видом покажут, что все это невыносимо скучно. Стоит мне заговорить о чем-то таком, о чем не рассказывают кому попало, о сокровенном, если угодно, как они тут же увеличивают громкость телевизора. Или уходят в свою комнату и закрывают дверь. Или говорят между собой – разумеется, ни о чем. Я ведь дома, в семье, здесь если и нужно говорить, то о чем-то особенном. Но о чем? И с кем? Вот с женой я давно уже не разговариваю. Невозможно же бесконечно обсуждать одни и те же проблемы, которых по большому счету и нет, пока мы не начинаем о них говорить.

 

Говорите, пожалуйста, покороче, Николай Иванович. Я понимаю, что вам хочется высказаться, нам всем хочется высказаться, но здесь не самое подходящее место для подобных излияний. Итак, если я правильно вас понимаю, у вас непростые взаимоотношения с детьми, так ведь? Не может ли быть так, что они хотели отомстить вам и организовали это ограбление с помощью своих знакомых?

Нет, ну что вы. Совершенно исключено. Просто немыслимо. Конечно, у нас дома не царствие небесное, а мы не птички божьи. Я вообще думаю, что не будь телевизора, мы бы просто разбежались кто куда. Ну, что касается меня, то я меньше всего склонен к бегству от реальности, какой бы неприглядной она не была – я не из тех, кто употребляет алкоголь или ходит налево – так что, в общем и целом я очень положительный человек. Да и моя супруга очень милая женщина: хорошо выглядит для своих лет, пользуется определенным уважением среди своих коллег и ее начальник, насколько я знаю, ей доверяет. А мои дети не преступники и не наркоманы, старшая дочь – педагог, младшая – врач, а сын – студент, будущий дизайнер. Мне за них не стыдно перед людьми.

И при всем при этом, стоит нам, таким вроде бы хорошим собраться вместе, как происходит то, что выходит за рамки всякого смысла. Мы начинаем бросаться друг на друга, как первобытные дикари, хотя я уверен, что мы ведем себя по отношению к своим близким намного хуже них. Мы, цивилизованные и культурные люди. Образованные люди.

 

Где вы хранили ружье, Николай Иванович?

В своей комнате. Ну, в той, где выход на балкон. Там, где стоит телевизор. Так уж получилось при распределении комнат. Квартира у нас трехкомнатная, а живем мы в ней впятером. Так что телевизор – полноправный хозяин моей комнаты. Каждый заходит сюда, когда ему вздумается. Может показаться, что без телевизора мы бы просто померли со скуки. А может так оно и есть, я не знаю.

Несмотря на телевизор, это все же моя комната. В шкафу висят мои вещи, на столе лежат мои бумаги, на полках стоят мои книги. На стене висит… то есть висело мое ружье. Ну не совсем мое – это наша семейная реликвия. Когда-то ружье принадлежало отцу, он принес его с войны, а незадолго до смерти передал мне. Он вошел в мою комнату с ружьем и протянул его. Я испытал невыразимый восторг, какой-то священный трепет, может быть даже благоговение (люблю старые словечки), когда держал в руках это ружье. У этого ружья своя история, сказал отец. Береги его и передай своему сыну. Я пообещал, что так и будет.

Отличное охотничье ружье. Немецкое, фирменное. «Зауэр». Было время, когда мой отец, старый вояка, охотился с ним на зайцев, белок и даже лосей. Я, по правде сказать, этого понять не могу. Как можно стрелять в животных? Они же не сделали тебе ничего плохого! Вот почему я так и не стал охотником. Мне гораздо приятнее, когда ружье висит на стене, словно картина, не причиняя никому вреда.

 

У вас есть разрешение на ружье? Вы член охотничьего общества?

Нет, конечно. Этого еще не хватало. Я был членом народной дружины, профсоюза работников образования, Союза писателей СССР, «Общества охраны памятников», «Общества трезвости». Я до сих пор член Коммунистической партии Советского Союза. Я не выбросил свой партбилет ни в 91-м, ни в 93-м, ни даже в 99-м, когда уже всем стало ясно, что коммунистический ренессанс невозможен. Он всегда у меня в левом кармане пиджака, могу показать.

 

Раздался дружный смех. Впервые он увидел смеющегося следователя. Людмила Николаевна хохотала дольше всех. Звонко и громко. Она даже покраснела. На глазах выступили слезы.

 

А что вы смеетесь? – сердито сказал Николай Иванович. - Вы так не заметите, как страну просмеете. Просмеяли уже. Ваши дети будут работать на американцев и немцев.

 

Николай Иванович, а вы, значит, до сих пор в коммунизм верите?

Нет, не верю… Не верю… Но я не трублю об этом на каждом углу. Да, я потерял веру в светлое будущее, но я воспринял это как личную трагедию. А не как способ приспособиться к новым условиям. А эти крысы, которые предали страну, народ, партию, сразу же прогрызли себе новые норы и надолго засели там.

 

Извините, Николай Иванович, работа напряженная, иногда полезно разрядиться. Теперь серьезно. Вы нарушили правила хранения огнестрельного оружия, Николай Иванович. У вас могут быть серьезные проблемы.

Нет ружья – нет проблемы. Докажите теперь, что оно у меня вообще было… А если серьезно – ружье в нерабочем состоянии. Я давно отнес его мастеру, и он убрал из него затвор, боек, предохранитель – в общем, сделал все, чтобы ружье никогда не выстрелило. У меня есть справка из милиции о том, что данная вещь не является огнестрельным оружием и представляет собой исключительно декоративную ценность.

 

Ну, хорошо. А вы исполнили волю отца?

Нет.

 

Почему? Вы считаете, что ваш сын еще не дорос?

Конечно, не дорос. И никогда не дорастет. Я пытался исполнить волю отца, но у меня ничего не вышло. Сын даже не стал разговаривать со мной.

Однажды я вошел в комнату сына. Сын сидел за компьютером. Руки у меня дрожали, пальцы мертвой хваткой вцепились в ружье, на лице выступил пот. Сынок, начал я дрожащим голосом. Он даже не обернулся. Знаешь, сынок, это ружье когда-то передал мне… Сын одел наушники и включил свой тяжелый рок. Нет, я ничего не имею против тяжелого рока, просто в мои времена тяжелым роком считались Led Zeppelin, Deep Purple и даже Nazareth, а сейчас тяжелый рок – совсем другая музыка, и эта музыка – хорошая или плохая – ни в чем не виновата. Может быть, это я виноват, что не могу понять эту музыку? Да, черт с ней с музыкой, я не могу понять это время. Но мои дети, кажется, неплохо себя чувствуют в этом времени. Дети больше похожи на свое время, чем на своих родителей, говорят арабы. Кажется, так оно и есть.

 

И что вы решили делать дальше?

Что делать с ружьем?! Так ведь это не ружье! Реликвии, антиквариат – теперь это удел безумных коллекционеров. Нормальные люди обставляют квартиру новой мебелью, новой техникой, а все старье (если речь не идет о драгоценностях), выбрасываю на помойку или сдают в музей. Нами движет естественное желание освободить место под что-то новое. Но может ли какая-нибудь современная вещь стать семейной реликвией? Компьютер? Телевизор? Фотоаппарат-мыльница? Электрический чайник? Мобильный телефон? Нет, для того, чтобы вещь стала реликвией, у нее должна быть своя неповторимая судьба, как у этого ружья. Она должна пережить несколько поколений. Она должна быть редкой, устаревшей и совершенно бесполезной. Тогда она будет внушать священный трепет и благоговение (ну никак он не может обойтись без этих старых словечек), будет хранить какую-то тайну, которая всегда будет притягивать наш взор и уносить нас в прошлое. Тогда, быть может, мы будем лучше понимать свое время. И, быть может, хоть что-то изменится в нашей безнадежной культуре. Но разве это возможно в мире, где вещи живут недолго и их единственная цель – приносить пользу? Вещь, которую нельзя повесить на стену, как картину, имеет немного шансов стать реликвией.

 

Вы дали объявление о продаже ружья?

Да. Я дал объявление в газете «Из рук в руки». Я подумал, что наверняка, найдется какой-нибудь маниакальный коллекционер, который будет любоваться на эту вещь всю оставшуюся жизнь. Охотник, этот сумасшедший дикарь, такое ружье не купит. Зачем ему такое старье? Для него ведь что важно – дальность прицела, скорость пули и так далее. Ружье должно стрелять, так ведь? Если ружье не стреляет, что это за ружье? Не вешать же его на стену. Какой от него тогда толк? Нет, ружью не место на стене. Ружье должно стрелять. Но оно не стреляет.

 

К вам кто-нибудь обращался, звонил, приходил?

Никто.

 

Так, на сегодня все, Николай Иванович. У меня к вам больше нет вопросов.

Когда мы увидимся снова, Людмила…э-э… Николаевна?

 

Если мы найдем вашу вещь, мы вас вызовем. По крайней мере, мы знаем, что ее украл не обычный квартирный вор, а некий коллекционер, любитель антиквариата. Это сужает круг подозреваемых. Или человек, помешанный на стрелковом оружии.

Но как он узнал адрес, я же указал только телефон?

 

Николай Иванович, вы свободны. Сейчас я выпишу вам пропуск.

Пропуск?

 

Без пропуска вас не выпустят отсюда.

Да вы что, серьезно?! Меня еще могут и не выпустить?

 

3

 

Прошло шесть дней после ограбления. До возвращения его семьи осталось всего две недели. Николай Иванович пытался занять себя чем-то, но все валилось из рук. Он пытался решать дифференциальные уравнения, но решения были неверными. Он пытался слушать старые пластинки, но песни его молодости не будил в нем никаких чувств, никакой ностальгии, никаких воспоминаний. Его самые любимые певицы тех лет – Анна Герман и Алла Пугачева.

Нет, он не может больше слушать эту музыку. Невозможно вернуть семидесятые годы. Никогда не вернется это время. А эти песни все-таки были хороши для того времени. Песни о надежде и любви. Да, в те годы в нашей жизни было много фальши, много лжи, он этого не отрицает, но люди верили в любовь и на что-то надеялись, этого тоже никто не сможет отрицать. А сейчас? Где сейчас надежда и любовь? Надежды нет. Любовь втоптана в грязь. Любовь продается. Любовь – это товар. Если у тебя есть деньги, тебя будут любить, потому что ты достоин любви. Если ты беден, любовь не для тебя.

Лучше бы вор украл эти старые пластинки, с грустной улыбкой подумал Николай Иванович. Вряд ли он когда-нибудь еще захочет их слушать, думает он каждый раз, когда кладет пластинки на место. Старые, старые песни. Он долго рассматривает потрепанные футляры перед тем, как положить их на полку. Какие женщины! Молодые, красивые, талантливые! Они смотрят на него с обложек старых пластинок и улыбаются. Не соблазнительно, не вульгарно, нет. Никакой подчеркнутой сексуальности в них нет. И все-таки они обворожительны. И еще в их глазах скрывается какая-то неуловимая женская грусть. Он целует их обеих. Он крепко прижимает пластинки к груди, как будто хочет удержать при себе уходящее время. Но время уходит, выскальзывает из пальцев, как ни держи его, проходит сквозь стены, исчезает. Он кладет пластинки на полку. Да, они были – Анна Герман, Алла Пугачева – они были, но сейчас их нет. И никогда не будет. Анна Герман давно мертва. Алла Пугачева, в сущности, тоже.

 

Последние два дня он почти не выходил из дома и почти не вставал с постели.

Он чувствовал себя страшно подавленным. Его до сих пор угнетал тот факт, что в квартиру вторглись чужие люди. Причем, не так уж важно, кто они – воры или стражи закона. Ему было неприятно, что посторонние люди ходят по его дому, неважно с какой целью – украсть какую-то вещь или же найти ее.

Он не верил, что ружье когда-нибудь найдется. Его уже не вернуть. Он должен смириться с потерей этой вещи.

Ружье «Зауэр», 1939 года выпуска. Наверное, оно принадлежало какому-то немецкому офицеру, который взял его с собой в Россию, чтобы поохотиться в русских лесах, как только закончится война. Но война затянулась, и немец, видимо, сам стал добычей. Может быть, его подстрелили, как зайца, а может, взяли в плен и после войны освободили? Тогда не исключено, что он до сих пор жив, ведь продолжительность жизни в Германии несколько выше, чем в России. Все возможно. Так что настоящий хозяин ружья, быть может, еще жив и тоже вспоминает о своей потерянной вещи.

Еще бы не вспоминать. Ружье очень хорошее. Не исключено, что отец даже с кем-то подрался за обладание ружьем. Во всяком случае, это было бы в его характере. Отец очень гордился этим ружьем. Он безумно любил охотиться, ему нравилось преследовать и убивать животных. А может ему просто нравилось убивать? Однажды он расстрелял целое заячье семейство: зайца, зайчиху и крохотных зайчат. Николай Иванович, шестиклассник, плакал навзрыд, а отец, пьяный от счастья, размахивал крохотными шкурками.

Уж лучше бы отец принес с войны часы – их, по крайней мере, можно всегда иметь при себе, подумал Николай Иванович. Да и пользы от них больше.

Ружье - единственная вещь, которая связывала его с отцом. Он вдруг вспомнил, что отец никогда ничего ему не дарил в детстве. Ни разу. За всю жизнь. Все игрушки покупала ему мать. Отец работал на заводе и пропивал не меньше половины зарплаты. Почти каждый день в доме происходили ссоры, скандалы, драки. Он любил и ненавидел своего отца. Единственный день в году, когда он гордился своим отцом и прощал отцу все зло, которое он причинил ему и матери – это был День Победы. Отец надевал черный пиджак, тяжеленный от медалей и шел на парад. Он шел рядом с отцом и его лицо сияло. Его отец – герой. Его отец был храбрым солдатом. В те дни, когда отец не пил, с ним было интересно. Он много всего рассказывал. Не про войну, конечно. Про космос, про северный полюс, про Африку и Австралию. Он был счастлив рядом с отцом в эти часы, минуты, секунды.

Однажды во время очередной ссоры отец поднял руку на мать, дал ей пощечину. Тогда Николай Иванович, которому тогда уже исполнилось шестнадцать, в первый и последний раз ударил своего отца. Нет, он не полез в драку, он просто обозвал отца фашистом. Этот удар оказался похлеще правого хука в челюсть. Он дважды повторил это слово. «Папа, ты фашист! Ты хуже фашиста!» Отец застыл, его лицо стало жутко красным. Глаза налились кровью. Впервые Николай Иванович воочию увидел, что это такое – глаза, налившиеся кровью. Он ждал, что отец ударит его, но тот молча ушел в свою комнату, закрыл дверь и долго там сидел, закрыв лицо руками. После этого они полгода не разговаривали. Отец не перестал пить, но мать больше пальцем не тронул.

Такое было детство.

После окончания школы Николай Иванович уехал учиться в другой город, а вернувшись, женился и стал жить в семейном общежитии, пока не получил квартиру. Свой первый телевизор он купил где-то в середине семидесятых. Это был черно-белый «Крым». С точки зрения современного телезрителя, вооруженного пультом, это был не телевизор, а сплошное издевательство. Но тогда пульт не особо был нужен, ведь было всего два канала. Никому тогда и в голову не могло прийти, что когда-нибудь будет полтора десятка телеканалов, и бедный телезритель будет проводить целые вечера, бесконечно переключась с канала на канал. Бесконечный бег по кругу. Тогда еще никто не знал, что означает слово «реклама». Счастливые люди.

С отцом он виделся время от времени, они по-прежнему не разговаривали. За год до смерти отец пришел к нему и вручил ему ружье. Они обнялись и расцеловались. Тогда отец уже был серьезно болен.

 

Ленивый воскресный день в самом разгаре. Солнечные лучи хозяйничают в комнате. Воздух нагревается.

Николай Иванович решил съездить на кладбище к родителям. Должна же быть какая-то причина, чтобы вылезти из постели. Иногда мысль сильно отстает от действия, иногда наоборот, но на этот раз они полностью совпали. Через час Николай Иванович уже был кладбище, у гранитного памятника, на котором высечены даты жизни и смерти его родителей. Отец родился в 22-м, а умер в 89-м, мать родилась в 28-м, а умерла в 96-м. Их жизнь не была идиллией, частые ссоры были обычным делом. Теперь они навеки вместе, как бы пошло это ни звучало.

Николай Иванович стоял перед памятником, смотрел на фотографии родителей и вдруг понял, что никаких чувств к ним он больше не испытывает. Мать и отец стали мертвы для него не только в настоящем, но и в прошлом. Было время, он нарочно вызывал в себе приятные воспоминания, испытывая сладкую грусть. Он подолгу разговаривал с ними, особенно с отцом. Теперь он все больше чувствует отчуждение от отца. Никакие светлые воспоминания больше не вызывали у него чувство умиления. Даже героическое прошлое отца больше не внушало ему священный трепет. Да, он был героем, ну и что? В двадцать лет при определенных обстоятельствах Николай Иванович тоже смог бы стать героем, но у него не было такой возможности. Он родился в 53-м году, и в последнее время все чаще воспринимал свое рождение не как заурядный биологический факт, а как некое знамение. Во всяком случае, он считал, что на долю его поколения выпала особая задача, с которой его поколение не справилось – они не смогли ни отстоять традиционные ценности, ни сохранить их при переходе к новому обществу.

Раньше он приезжал к умершим родителям с ежемесячными, квартальными, годовыми отчетами. Он рассказывал о своих удачах и неудачах, делился своими мыслями и переживаниями, планами на будущее. Да и сегодня, по правде сказать, он ехал сюда с мыслями поделиться своими переживаниями по поводу ограбления, ведь такого с ним еще не было.

Но он не смог ничего им сказать. Теперь его даже повергает в шок эта шизофреническая практика – посвящать тех, кто обрел вечный покой, в наши земные проблемы. Ему не больше хочется воспоминать прошлое – ни хорошее, ни, тем более, плохое. В настоящем мире его родителей больше нет и нет никакого смысла искусственно их воскрешать – пусть даже и в памяти. Видимо, прошло время, и память о мертвых исчерпала свои ресурсы. Он больше ничего не чувствует к родителям. Он не способен с ними разговаривать. Они остались в прошлом, а прошлого больше не существует. Так что теперь, когда нет семейной реликвии, он и вспоминать о них, наверное, не будет. Об отце уж точно.

Мы живем не для того, чтобы после смерти жить в воспоминаниях наших детей, подумал Николай Иванович, затем положил на могилу искусственный букет цветов и быстрым шагом направился к выходу.

 

4

 

В понедельник он решил заняться поисками работы. Он вышел из дома в десять утра, прошелся по холодку, купил газету «Работа для вас» и вернулся обратно. Он сразу нашел то, что ему нужно. В детский сад требовался ночной сторож и дворник. Почему бы и нет? Проблема безработицы не в том, что нет работы (работы как раз навалом), а в том, что нет именно той работы, которая позволила бы тебе раскрыть свою сущность. Ну а если такой работы никогда не будет, то какая разница, где работать и за что получать деньги? Николай Иванович набрал номер телефона, и приятный женский голос пригласил его на собеседование в шесть часов вечера.

Ну вот, проблема решена. Не прошло и часа. Конечно, сейчас это и работой не считается. Ты заранее соглашаешься, что ты неудачник, когда соглашаешься на такую работу. Но и здесь есть свои огромные плюсы. В моральном плане, конечно.

Все дело в том, что при советском социализме люди устраивались на работу, а сейчас, при постсоветском капитализме, они продают себя. Николай Иванович однажды решил, что никогда и не при каких условиях он себя не продаст. Уж лучше работать за копейки, чем переступить через себя. Каждая эпоха предлагает свои искушения – в советское время тебе могли предложить хорошую карьеру в обмен на подлое стукачество. Нельзя сказать, что сейчас не существует такого явления как доносительство или стукачество, пусть даже и в рамках отдельно взятого предприятия. Нельзя также сказать, что достижение карьеры не предполагает совершения подлостей. Но эта проблема все же неактуальна. Потому что есть искушение гораздо более страшное. Деньги. Тот, кто продал свою человеческую сущность за деньги, перестает замечать людей вокруг себя. Перестает быть человеком.

Лучше уж смерть. Голодная смерть.

Николай Иванович лег на диван и пролежал до обеда. Он не спал, а просто смотрел в потолок. Если бы жена его сейчас увидела, она сказала бы: «Хватит в потолок плевать, а то уже соседи сверху приходили жаловаться, что у них весь пол затопило».

Плоский юмор. Неглубокая женщина. Хорошо приспособилась к новой жизни. Женщины как-то проще адаптируются к новым условиям, хотя не всегда понимают что к чему. Они легко принимают новые правила игры, легко меняют убеждения, легко втягиваются в бизнес, в политику, легко приходят к Богу и также легко расстаются с Ним.

Для того, чтобы завоевать большинство современных женщин, нужно иметь перспективный, развивающийся бизнес, с горечью отмечает Николай Иванович, а во времена его молодости и даже в начале девяностых, когда еще не было столько богачей, достаточно было знать несколько анекдотов. Если девушка хохочет над твоими заезженными шутками, значит, ты ей понравился. А теперь никто так просто и не смеется. Пока женщина не выяснит, сколько ты зарабатываешь, и не прикинет в уме, на что ей можно рассчитывать в перспективе отношений с тобой, она, грубо говоря, никогда под тебя не ляжет.

При этом у женщин есть одно неоспоримое достоинство – они не коллекционируют. Он тратят немыслимые суммы на косметику, нижнее белье, кухонные принадлежности, бытовую технику, но мертвые вещи их не интересуют. Хотя это еще вопрос – что есть мертвая вещь. Николаю Ивановичу кажется, что в этом ружье гораздо больше жизни, чем в кухонном комбайне или электрическом чайнике. Это ведь так очевидно, что не нужно объяснять. Но разве нормальная женщина это поймет?

Интересно, кто все-таки этот коллекционер? Неужели он пошел на такой риск только потому, что у него не было денег? Но разве можно так сильно жаждать какой-то вещи?

Ему почему-то кажется, что это пожилой человек. Коллекционер стрелкового оружия. Возможно, пенсионер. Николай Иванович не взял бы за ружье много денег, но, быть может, у этого человека вообще не было денег. Милиционеры сказали, что вор сумел подобрать ключи. Правда, не совсем удачно. Замок на железной двери все же был поврежден, и Николаю Ивановичу пришлось потратить целый день, чтобы вставить новый замок. Зато вторую дверь вор открыл чисто, даже замки не нужно менять. Но откуда у коллекционера связка ключей? Возможно, он коллекционирует и ключи. Но гораздо более вероятно, что он обратился за помощью к коллекционеру ключей. Коллекционеры ведь наверняка общаются между собой, они все друг друга знают. Значит, нужно тоже стать коллекционером. Но что выбрать для коллекции? Марки, значки? Все это вышло из моды. Оружие? Нужны деньги, а их нет. Старинные монеты, банкноты? Это отдает безумием – обменивать деньги, на которые что-то можно купить, на деньги, не имеющие никакой реальной стоимости. А может быть книги? Это мысль. Или старые пластинки? В самую точку.

Допустим, он дает объявление в газету примерно следующего содержания: «Куплю или обменяю пластинки 70-х годов для коллекции». Затем он знакомится с одним-двумя коллекционерами. Через них с другими. И так он постепенно входит в круг коллекционеров и со временем выходит на коллекционера старинного оружия. Наверняка, их не так много. Быть может, один или двое. Вот такой план.

А если никто не ответит на его объявление? Тогда быть может дать объявление о продаже или покупке старинного ружья? Но неужели человек, который пошел на преступление, полный идиот? Наверняка, он затаился на какое-то время, на год, на два или на больший срок. Нет, его голыми руками не возьмешь. Единственный способ его найти – застать на месте преступления. Если бы Николай Иванович пришел домой пораньше… Если бы он не пошел в кино… Или ушел бы с сеанса раньше… Но кто знает, чем бы это закончилось? Нет, что ни делается, все к лучшему. А то не лежал бы сейчас Николай Иванович на диване. И лишь человеческий силуэт, нарисованный мелом, напоминал бы о его существовании. Ведь от коллекционеров всего можно ожидать, они все-таки ненормальные люди. Наверное, не стоит внедряться в их ряды, но идейку следователю подкинуть можно. Нужно завтра же позвонить Людмиле Николаевне. Ведь наверняка очень легко выйти на этого человека. Наверняка, он где-то уже засветился. Может быть, стоит проверить лиц, состоящих на учете в психдиспансере. Ведь ясно, что у этого человека не все в порядке с психикой.

Как, например, у соседа с огромным ротвейлером. Это сейчас у него ротвейлер. Несколько недель назад был ризеншнауцер. Еще раньше пекинес. Еще раньше бульдог. Этот человек, живет один, хотя на вид ему уже лет тридцать пять. Он меняет собак почти каждый месяц, иногда чаще. Можно догадаться, в чем дело – он покупает их, а затем перепродает. На эту разницу он и живет. И это, по всей видимости, его единственный заработок. Николай Иванович ни разу не видел, чтобы сосед уходил утром на работу. Он, конечно же, специально не следил за ним, но все же такие вещи замечаешь непроизвольно, и он наверняка заметил бы, что сосед уходит из дома в девятом часу и возвращается домой между шестым и седьмым часом.

Где-то месяц назад они встретились на улице. Можно сказать, против воли, так как их собаки потянулись друг к другу, притащив за собой на поводке своих хозяев. Тогда еще была жива собака Николай Ивановича – дряхлая немецкая овчарка.

Сосед спросил, сколько лет собаке.

Николай Иванович крепко задумался. Сколько ей лет, никто точно сказать не мог. По его подсчетам, пятнадцать лет. По подсчетам его жены, тринадцать. Дочери, Маша и Наташа уверяли, что собаке лет десять, не больше. А сын Виталик сказал, что ей уже давно пора отбросить коньки. Николай Иванович, по правде сказать, тоже так думал и поэтому вызвал ветеринара. Ну не мог он больше смотреть на несчастное животное, изнемогающее от тяжести существования? К тому же… чего греха таить… С ней ведь нужно гулять каждый день, утром и вечером. Мороз не мороз, дождь не дождь. И кто с ней гуляет? Ну, конечно же, Николай Иванович. А ведь он когда-то купил ее детям. Надо было видеть, как они со слезами упрашивали его: папа, купи щенка.

Да, какое-то время все шло хорошо – они заботились о собаке, кормили ее, гуляли с ней. Но прошло не так много времени – дети выросли, собака состарилась и стала им не нужна. Теперь они даже перестали гладить ее. Никто уже не видел в ней веселого щенка, который до сих пор безумно любил своих повзрослевших хозяев. Теперь это был для них просто мешок костей и мяса, причем не маленький, занимающий и без того тесное пространство. Когда он натыкался на собаку в коридоре или комнате, он испытывал жуткое раздражение. И все остальные тоже. А ведь если вдуматься, собака хотела от людей только внимания, всего лишь внимания и больше ничего.

Николай Иванович с ужасом подумал: а не произойдет ли с ним нечто похожее? Вот он ходит по комнате, старый маразматик, мешок костей, и доставляю всем одно раздражение. Его старость для собственных детей будет своего рода стихийным бедствием, которое нужно просто пережить. В их глазах не будет любви, сострадания, даже жалости не будет – лишь один немой вопрос: «Когда?»

 

До детского сада было минут двадцать ходьбы, но Николай Иванович вышел из дома где-то в половине пятого. Он шел неспешным шагом и был на месте уже в пять часов. Этот сад был ему знаком. Когда-то сюда ходили его дети.

Он ходил вдоль ограды и смотрел на детишек, играющих в песочнице. Он долго наблюдал за ними и проникся умилением. Ему так хочется иметь внуков. Но доживет ли он?

 

У старшей дочери Марии, скорее всего, никогда не будет детей.

Надо заметить, что объем ее грудей обратно пропорционален объему ее мозга. Обычно к такой математической метафоре прибегают, когда хотят сказать, что женщина – полная дура, но это может означать и то, что она чересчур умная. Вернее, ученая. Это будет точнее.

Лучше бы она была погрудастее и поглупее – тогда уж точно выскочила бы замуж еще на третьем курсе или, по крайней мере, на пятом. А сейчас ей двадцать семь и на ее лице уже появляются первые признаки обиды на жизнь – опущенный взгляд, плотно сжатые губы, а что будет дальше? Смотрит на мир с претензией: дайте мне достойного человека. Ну что ей сказать? Он много раз говорил ей, что достойного мужчину ты не найдешь никогда, потому что мужики, вообще-то, сволочи, это социологический факт, а вот одиночество страшнее и хуже любого мужика. Когда ты это поймешь, будет поздно и начнешь локти кусать, и будешь винить весь мир в том, что он оказался слишком обыденным и пошлым. А ты как хотела? И кому ты теперь будешь мстить за свое одиночество? Будешь отравлять жизнь нормальным людям, у которых более трезвый взгляд на жизнь, у кого помимо работы есть и другая жизнь? А если ты выбьешься в начальство? Маловероятно, но вдруг? Тебе же никогда не понять, что люди могут опаздывать на работу из-за того, что провозились всю ночь с плачущим ребенком. И то, что иногда любому нормальному человеку нужно сачкануть, сбежать с работы на полдня. И вообще – есть много разных людей. Есть люди, которые не смотрят телевизор, потому что им есть с кем пойти в театр или в кино. Есть люди, которые оторвались от родителей и живут своей жизнью. И даже есть люди, которые не обсуждают за семейным ужином реформу образования.

Маша преподает педагогику в педагогическом институте. Защитила кандидатскую по педагогике. Пишет монографии и статьи по педагогике. Читает лекции по педагогике. Педагогика – это вроде бы наука о воспитании детей. Так вот Мария Николаевна никогда живого ребенка в глаза не видела. Зато она знает, как нужно воспитывать детей. И люди ей верят, и люди воспринимают ее всерьез и проглатывают все, что она говорит. Однажды Николай Иванович высказал ей все это во время очередной ссоры перед телевизором.

- Папик, во-первых, никто еще не доказал, что педагог, имеющий детей, лучше педагога, не имеющего детей, а во-вторых, к твоему сведению, область моих научных интересов связана с гендерной андрагогикой, которая не имеет к детям никакого отношения.

И т.д., и т.п.

Вот так. Он хотел опозорить ее, оскорбить, задеть ее самолюбие, а в результате опозорился сам, ведь он не нашел что ответить, тем самым обнаружил свою наивную самоуверенность. Он не продумал заранее ее ответ, а значит надеялся, что его поверхностного суждения достаточно, чтобы задеть ее самолюбие. Какая стерва! Никак он не ожидал от нее такого отпора – он ждал эмоций, а она побила его интеллектом, то есть его же оружием, если теория о том, что мужчины – существа интеллектуальные, а женщины – эмоциональные, до сих пор остается в силе. Зато теперь Николай Иванович уяснил – нельзя связываться с этими учеными, особенно гуманитариями. Тем более, если слабо владеешь всякими модными словечками и слыхом не слыхивал о каких-то заумных теориях. Так что теперь он старается как можно реже разговаривать с ней, и их обоих устраивают такие отношения. Раньше-то Николай Иванович думал, что если с ней он на ножах, то хоть с зятем как-нибудь споется, но теперь он и сам не хочет, чтобы она выходила замуж – нормальный человек ведь на ней не женится, а зачем семье еще один идиот? Иногда они неделями не разговаривают. Николай Иванович считает, что и он, и она – страшные зануды (особенно, она), поэтому молчание – возможно, наиболее приемлемая для них форма общения. Это и не затяжная окопная война, и не временное перемирие. Это физическое сосуществование двух тел, которые не притягиваются и не отталкиваются друг от друга.

Помимо данного тела, рядом с ним существуют еще три тела, к появлению двух из которых – подумать только! – он имел самое прямое отношение, то есть был непосредственной причиной их появления. А для чего? Только сейчас он задал себе этот вопрос, наблюдая за беззаботными детишками. Возможно, кто-то до сих пор считает, что дети нужны, чтобы помогать по хозяйству и обеспечивать достойную старость. Ничего подобного. Так они и разбежались помогать. Сидят по углам и занимаются своими делами или пялятся в «ящик», как сумасшедшие. Ха-ха-ха, надежная старость. С такими детьми вероятность дожить до старости равна одному проценту.

 

Пятнадцать минут шестого. Когда ждешь определенного часа, время как будто вообще не движется. Тем не менее, за детишками уже приходят родители. Как бы он хотел сейчас забрать домой маленького ребеночка, внучка или внучку. Как ему хочется быть дедом! У многих его ровесников уже по двое внуков. Почему так устроен мир – одним все, другим – ничего?

Может быть, младшая дочь его осчастливит? Она ведь очень даже ничего. Правда, в личной жизни ей тоже не особенно везет. Нет, мужчины у нее были, не один и не два. Водили ее в рестораны, катали на дорогих машинах, возили на море. Дом просто завален фотографиями, на которых запечатлены ее бывшие мужчины всех возрастов и типов. Какие только мужчины не обнимали ее: высокие, низкие, толстые, худые, лысые, волосатые, красивые, симпатичные, обаятельные, некрасивые, невзрачные, страшные. Старые, молодые, богатые, бедные, умные, тупые, добрые, злые. На их лицах написано самодовольство, в их глазах – огонь желания, жажда обладания, сладострастие, все, что угодно, но вот у нее в глазах нет ни искорки счастья. Ни на одной фотографии.

В настоящее время она одна и очень переживает, что период одиночества может затянуться. Ей уже двадцать пять, и она всерьез опасается, что на ней так никто и не женится. Ну почему на мне никто не женится? – спрашивает она себя. И сама же отвечает. Да потому что все мужики – сволочи. А вот и нет, говорит ей Николай Иванович. Не сволочи. Причина в тебе и только в тебе. Ты не способна принять человека таким, какой он есть. Ты хочешь найти мужчину богаче, умнее, симпатичнее и так далее. Ты можешь быть с одним человеком, но видеть рядом с собой кого-то другого. Твой характер тоже не дает тебе быть счастливой. Мужчины клюют на твою смазливую мордашку, на твою хорошую фигуру, но очень быстро бросают тебя, потому что с тобой нужно нянчиться, нужно или ползать перед тобой на коленях или же бить тебя, чтобы ты знала свое место. Твоя постель никогда не остывает. Она еще хранит запах того, кто ушел навсегда, как тут же на его место приходит другой.

Да, в какой-то момент она просто помешалась на сексе. Секс, секс и только секс, больше мне от них ничего не надо. В конце концов, она унизилась до того, что сама стала затаскивать мужчин в постель, не брезгуя и случайными знакомыми. Работу свою она тоже не особенно любит. Ее раздражают пациенты. Порой она оскорбляет их. Она ни к чему не стремится. Ни к тому, чтобы быть хорошим врачом, ни к тому, чтобы наладить свою личную жизнь.

Что касается сына, то он еще совсем ребенок, хотя ему уже двадцать лет. Ему бы только в компьютер поиграть и на электрогитаре побренчать. У него много подружек, но он не воспринимает их всерьез. «Да, сегодня она мне нравится, но завтра я могу встретить кого-то получше». Согласно новой морали, которой придерживается сын, человек – это вещь, которую нужно использовать. Когда появится новая, более совершенная модель женщины, старую нужно выбросить.

Сын собирается специализироваться на дизайне интерьера. Он хочет зарабатывать большие деньги. Скорее всего, он никогда не женится. Он хочет выбрать образ жизни свободного художника – сегодня пусто, завтра густо, много женщин, беспорядочные связи, внебрачные дети, но при этом он абсолютно свободен. Никаких обязательств, никакой ответственности. Традиционный брак устарел. Авторитет отца ничего не значит. Свобода превыше всего. Так сейчас живут все, говорит сын.

Что ж посмотрим. Жизнь его обломает. Еще как! На самом деле он еще не вырос. Живет иллюзиями.

Он никогда не называет Николая Ивановича «папой». Если ему что-то нужно от отца, он говорит: «Эй, ты…».

 

Кто окликнул его. Резко и громко. Он даже вздрогнул от неожиданности. В виски ударила кровь.

Он оглянулся и увидел Людмилу Николаевну. Она держала за руку девочку примерно трехлетнего возраста. Он улыбнулся ей, как старой знакомой. Она тоже улыбнулась, но более сдержанно. Она, кажется, постриглась. Короткие волосы ей более к лицу, подумал Николай Иванович. На ней было длинное платье по самые щиколотки. Неужели у нее кривые ноги, подумал Николай Иванович.

- Как идет расследование? – спросил он.

- Николай Иванович, я больше не занимаюсь вашим делом, я уволилась с работы. Я не хочу больше ничего слышать об этом. Извините, конечно. Ваше дело передано другому следователю. Все вопросы к нему. Хотя ваше дело совершенно безнадежно. Можете мне поверить.

Николай Иванович пожал плечами. Все его внимание было направлено на девочку. У нее в руках был плюшевый зайчик.

- Ну и ладно, - сказал Николай Иванович. – Ничего страшного. У вас милая дочка.

- Это моя племянница.

- Все равно очень милая. Как ее зовут?

- Спросите у нее. Она вообще-то умеет разговаривать.

Николай Иванович сел на корточки рядом с девочкой и спросил у нее:

- Как тебя зовут?

Девочка нахмурилась и стукнула ладошкой Николая Ивановича по лицу.

- Ты опять дерешься, Лиза, - прикрикнула Людмила Николаевна и шлепнула девочку по попке.

Лиза захныкала.

- Ну что вы делаете, - сказал Николай Иванович. – С детьми надо ласково.

- Ну попробуйте, многодетный отец. Возьмите ее себе. Пойдешь к дяде, Лиза?

Девочка снова замахнулась на Николая Ивановича, но он перехватил ее руку и стал гладить ее крохотные пальчики.

- Какая прелесть, - сказал он, глядя на Людмилу Николаевну. – Я что-то не помню своих детей в таком возрасте. Наверное, я их почти и не видел.

Она улыбнулась и присела на корточки.

- Что, Лиза, хороший дядя?

- Да, - сказал Лиза.

- Возьмем его к себе жить?

- Да, - сказала девочка и улыбнулась.

- Меня зовут Коля, - сказал Николай Иванович. – Как твоего деда.

- Она его не знает, - тихо сказала Людмила Николаевна.

- Ну значит я и есть деда Коля.

- Де-да Ко-ля, - сказала Лиза.

Николай Иванович засиял от счастья, как будто это и в самом деле была его внучка. Вдруг Лиза громко засмеялась и побежала в сторону песочницы.

Людмила Николаевна пошла за ней.

- Ну до свидания, Николай Иванович.

- Подождите, можно я вас провожу.

Она как будто бы растерялась, но виду не показала.

- Ну хорошо, - сказала она. – А что вы здесь делали?

- Я… ну… просто прогуливался.

- А почему около детского сада?

- Просто так.

- Просто так? А вы знаете, что ваше поведение характерно для потенциального маньяка? Вы случайно не педофил, Николай Иванович? Вы ведь когда-то работали в школе? Почему вас уволили?

Николай Иванович посмотрел ей в глаза и не понял, шутит ли она или говорит серьезно. Лицо у нее вдруг стало каменным, взгляд застывшим, не единой эмоции, не единого движения, она давила на него всем своим видом. Наверное, их этому специально обучали. Хоть она уже и не следователь, придется всерьез отнестись к ее вопросам и отвечать на них нужно не менее серьезно.

- Меня уволили из школы… потому что я… э-э… не перестроился.

- То есть?

- Ну, после распада СССР я отказался преподавать историю по-новому.

- Значит, вы вдалбливали детям неправду?

- Почему неправду? Кто знает, какая она, правда? Я рассказывал то, во что верил сам и не рассказывал того, что считал чушью и вымыслом. Директору школы это не понравилось и меня попросили освободить место для учителя с демократическими взглядами.

- Что же вы такого могли детям сказать? Что Сталин был хороший?

- Нет, Боже упаси. После ХХ съезда КПСС такого не мог сказать ни один нормальный человек. Разумеется, в Сталине как в любом человеке, было что-то хорошее, но дело не в этом. Я, например, подробно изучал с ребятами «Манифест Коммунистической партии», потому что, во-первых, это исторический документ, такой же, как и «Декларация прав человека», а во-вторых, там так много прекрасных слов.

- Много прекрасных слов? Но это только слова, Николай Иванович. Слова, за которыми ничего не стоит.

- А вы читали?

- Нет, конечно. Лиза, ну-ка не обсыпайся песком!

Лиза играла в песочнице, и Людмила Николаевна не спускала с нее глаз.

- Бедняжка. Вы тоже жертва всеобщего обмана. Да, это всего лишь слова, но сколько в них смысла. Сколько в них смысла! А много ли смысла в том, что говорят нам с телеэкрана?

- Не знаю, Николай Иванович, я не смотрю телевизор.

- Не может быть.

- Я серьезно.

- Вы уникальный человек, могу я вам сказать. Я, признаться, пару лет назад пытался выработать для себя своего рода аскезу для того, чтобы высвободить творческую энергию для написания книги. Это оказалось весьма нелегким делом. Ну в самом деле, в чем я себя мог ограничить? В еде? Я и так питаюсь только кашами и картошкой. В сексе? Ну нет, это просто смешно. В этой сфере я скорее теоретик, чем практик. В развлечениях? Кроме просмотра телевизора я нее знаю никаких развлечений. Аскетизм в наше время совершенно потерял смысл. Кажется, люди прошлых столетий были намного счастливее нас, ведь им было в чем себя ограничивать. Итак, я решил прекратить смотреть телевизор. Ну и что же вы думаете? День не смотрю. Два не смотрю. Читаю, пишу, вроде все нормально. Но не прошло и недели, как я снова погрузился в бездны греха. Так что я восхищаюсь вашей силой воли.

- Воля тут не при чем. Дело в том, что у меня нет телевизора.

- Тем более я вами восхищаюсь. А как же вы проводите свободное время, не поделитесь опытом?

- Свободное время? Я не понимаю, что это такое. До последнего времени работа съедала все мое время. Я приходила домой вечером, падала на диван и спала до утра. Утром я пила кофе и уходила на работу. Сейчас я не работаю, зато посещаю бухгалтерские курсы, потому что решила раз и навсегда завязать с юриспруденцией. Ваша жена, кажется, бухгалтер?

- Да. Главный бухгалтер.

- И как я понимаю, вы неплохо живете.

- Да, у нас все есть. Квартира, машина, дача, бытовая техника, новая мебель, современная кухня, двухкамерный холодильник.

- Ну вот видите. Я понимаю, что это не очень чистая работа. Черная касса, двойная бухгалтерия, зарплата в конверте. Но куда деваться? Жалею, что окончила юрфак. Не так уж много возможностей без хороших связей. Но мне только двадцать семь, в принципе еще не поздно уйти в другую сферу. Надоело работать в мужском коллективе. Сделаешь новую прическу, волосы перекрасишь, и никто из мужиков этого даже не заметит. Как будто у них это в порядке вещей – менять прически, красить волосы. Как будто они сами делают это каждый день.

- Зато в женском коллективе ваша новая прическа затмит собой все мировые новости, а новый цвет ваших волос будут обсуждать недели две.

- По-моему, ради этого и стоит жить. Так хочется поскорее сменить обстановку. Я ведь толком и не отдохнула после этой проклятой работы. Вместо того, чтобы валяться на диване, много занимаюсь, изучаю бухучет, компьютерные программы. Так что и сейчас свободного времени нет. Не могу себе представить, что я могла бы еще смотреть телевизор. Мне просто некогда его смотреть, даже если бы у меня дома стояло десять телевизоров. Да и смотреть там особенно нечего, если честно.

- Но как же вы проводите выходные?

- Отсыпаюсь. Это самое главное. Зачем еще нужны выходные? Ну, иногда хожу в гости к родителям. Раз в полгода собираемся с бывшими однокурсницами на девичник в каком-нибудь кафе. Не помню, когда в последний раз была в кино или в театре. Мужчинам в этом смысле проще – они могут с утра до вечера торчать в пивной и весело проводить время, а вот нам, женщинам, и пойти особо некуда.

Они пришли во двор. Лиза побежала к качелям. Людмила Николаевна помогла ей залезть и качели, как маятник, стали отмерять время. Николай Иванович смотрел на Лизу, на ее радостное личико и пытался себе представить хоть частичку той радости, какую испытывает Лиза. Ничего у него не получилось. То, что он чувствовал, можно назвать умилением, наслаждением, но не радостью.

- Простите, что лезу не в свое дело. Значит, у вас никого нет? – спросил Николай Иванович тихим вкрадчивым голосом.

- Нет и не было, - так же тихо ответило она.

- Совсем не было?

- Совсем. А почему вас это удивляет?

- Но почему?! – искренне удивился Николай Иванович. - Вы очень симпатичная женщина. Вы не любите мужчин?

- Конечно, нет. Вы ведь тоже не любите женщин. Вы любите одну в лучшем случае.

- Да, вы правы. Но о любви я могу говорить только в прошедшем времени или же в будущем.

- Или в сослагательном наклонении, да? Я бы любил, если бы… Если бы то, если бы это… Я считаю, что мужчины слишком примитивные существа. Даже в плане физиологии. Сравните мужской и женский оргазм. Мужчина наслаждается, выбрасывая сперму. Извините, но это похоже на обычное сморкание или даже на мочеиспускание. Организм просто избавляется от лишней жидкости. А у женщины все гораздо сложнее, загадочнее. И потом, мужское общение очень примитивно. Посмотрите сами. Эти мужчины могут собраться вместе только для того, чтобы вливать в себя крепкие напитки, от которых они моментально тупеют. И при этом они еще трещат языками, как самые настоящие бабы.

- Ну зря вы так, Людмила Николаевна. Я, например, совсем не пью.

- Поздравляю, Николай Иванович. Лиза, пойдем домой.

Людмила Николаевна взяла девочку за руку и повела ее к подъезду. Лиза упиралась и хныкала, просилась еще погулять, но ее тетка была непреклонна и сурова.

- Ну что за настроение, Лиза!

- Не ругайте ее так часто, тогда у нее и настроение будет хорошее, - сказал Николай Иванович.

- Вам легко говорить, - огрызнулась Людмила Николаевна.

Николай Иванович подошел к Лизе и взял ее на руки. Девочка успокоилась, уставившись на него выпученными глазками.

- Вот видите. Нормальный ребенок.

- Вообще-то не очень хорошо, что вы берете ее на руки. Вы же чужой человек для нее.

- Но я мог бы быть…

- Что?

- Я мог бы быть вашим другом, - выпалил Николай Иванович и покраснел.

В первый момент он даже убрал взгляд, ему стало не по себе – кажется, он опять сказал что-то не то. Людмила Николаевна усмехнулась.

- Вы что, серьезно?

- Да, вполне.

На этот раз Николай Иванович почувствовал уверенность. Он вдруг осознал, что больше не видит в ней следователя, а видит обычную молодую женщину, очень милую, добрую и интересную. Но почему-то она одинока, ведет пустую, черно-белую жизнь. Кажется, что ее единственная ценность в жизни - сон, а у нее нет в жизни ни истинной цели, ни радости, она работает, чтобы быть как все. Но разве люди работают только для того, чтобы к вечеру почувствовать усталость и свалиться в постель?

Они на втором этаже панельного девятиэтажного дома. Людмила Николаевна стала открывать ключом железную дверь. Николай Иванович сюсюкал с Лизой.

- Ой, мужики, умрешь над вами, как говаривала моя бабушка, - весело сказала Людмила Николаевна, распахнув дверь. - Ну так как? Зайдете на чай?

- С радостью, - сказал Николай Иванович.

- А я думала, будете отказываться изо всех сил.

- С чего вдруг? Вы ведь не хотите подсыпать в чай стрихнин вместо сахара? Я ведь все-таки мужчина.

- Да ну вас!

Они вошли в тесный коридор. Николаю Ивановичу захотелось поцеловать маленькую Лизу, чего он, конечно, не мог себе позволить, так как беспочвенные обвинения в педофилии с него, кажется, еще не сняты. Он ведь так и не объяснил, почему он прохаживался около детского сада. Насчет работы он не беспокоился. Он решил позвонить завтра утром и снова договориться о встрече. На такую работу вряд ли найдется много желающих.

Он поставил девочку на пол и мысленно окинул взглядом квартиру. Одно комната, метров восемнадцать-двадцать полезной площади, совмещенный санузел, небольшая кухня, но побольше, чем в «хрущевке», небольшая кладовка, лоджия. В общем, жить можно. Судя по вещам, здесь живет женщина с ребенком. Несколько пар женских и детских туфель, женская и детская одежда заполняет всю вешалку в коридоре. Там же, в коридоре, валяется ведерко, совок, формочки для песка и мяч.

- Я хочу какать, - сказала Лиза.

Людмила Николаевна взяла девочку за руку и увела ее в туалет.

Николай Иванович снял ботинки и прошел в единственную комнату. Сесть было негде. На одном стуле возвышалась гора детских вещей. Другой стул взвалил на себя непомерную тяжесть взрослых вещей – пара женских брюк, свитер, кофта, две сорочки, скомканный лифчик, а на спинке висит красный махровый халат. К этому стулу и прикасаться страшно.

Убранство комнаты состояло из вещей советского производства: древнего дивана, ободранной детской кроватки, старомодного шкафа, крепко сбитой тумбочки и книжной полки, прикрученной к стене. Николай Иванович взглянул на книги и его чуть не стошнило. Вся полка была заставлена женскими детективами. Сверху на книжной полке (и в этом, видимо, было ее главное назначение) стоял импортный утюг – возможно, единственная заграничная вещь в доме. Рядом с утюгом – о, Господи! – стояли две иконки – на одной была изображена Казанская Божья Матерь, а на другой – Иисус Христос. Над кроватью висели многочисленные постеры современных российских поп-звезд – некоторые из них уже пропали из поля зрения, хотя еще года два назад их имена были у всех на слуху.

В комнате не было места не только телевизору, но и традиционному серванту. На полу лежал ковер, который раньше, видимо, висел на стене. Старые обои. Безвкусный рисунок. Ненатуральные цветы-мутанты и неправильные геометрические фигуры – бессмысленное нагромождение каких-то бесформенных предметов. Откровенно пошлый вид обоев вызывает ответную реакцию – хочется немедленно их содрать.

Николай Иванович присел на диван. От покрывала шел стойкий запах мочи. У стены напротив стояли детский столик и стульчик. Комната выглядела так, как будто здесь шел ожесточенный бой. По всей комнате раскиданы куклы, кубики, всевозможные животные, пазлы, детали конструктора, изрисованные листы бумаги. Барабан, юла, дудочка, заяц, петух, волк, лиса, поросенок, медведь – все это явно не на своем месте. Чудесная страна детства.

Николай Иванович поднял с пола несколько рисунков. Перед ним открылся иной мир. Мир кривых линий. Мир двухмерный. Мир невесомости. Мир обратной перспективы. Мир без логики и пропорций.

Ребенок рисует лишь то, что видит. Людей, животных, игрушки, машины. Но как он их видит? Так же как взрослый или как-то иначе? Вот ужасно смешной пес с огромными зубами. О том, что это собака, можно догадаться лишь по зубам, которые буквально вываливаются изо рта. Огромная голова и маленькое туловище. Вот девочка с тремя глазами и длиннющими руками, в одной из которых она держит на веревочке солнце. Нет, ребенок не мог нарисовать это сознательно. Такие вещи обычно рисуют претенциозные посредственности, выдающие себя за непризнанных гениев. Видимо, в руке у девочки все-таки шарик, который прежде был солнцем. Вот девочка с мамой. У мамы большое широкое лицо, огромное туловище, огромные руки и ноги. Мама – это что-то большое, способное укрыть от целого мира. Вот заяц с огромными ушами. Клубок линий, в котором с трудом угадывается цветок. Овал на колесах. Должно быть, автобус.

Николай Иванович встал, положил рисунки на стол и выглянул из комнаты. В этот самый момент дверь туалета резко распахнулась с характерным звуком, Николай Иванович даже вздрогнул от неожиданности. Сначала появилась Лиза, а за ней Людмила Николаевна. На ней уже был надет домашний халат – черный с красными цветочками. Она заметила пристальный взгляд Николая Ивановича и смущенно улыбнулась.

- Я просто подумал, что, может быть, нужна моя помощь, - улыбнулся в ответ Николай Денисович.

- Извините, что так долго. По Фрейду, у нее сейчас анальный период. Обычно она набирает с собой кучу игрушек, когда она идет в туалет по большому. Чтобы было чем заняться. Для нее это целое событие. Да вы лучше меня знаете, у вас же своих трое.

Николай Иванович поспешно кивнул. На самом деле он совершенно не помнил своих детей в этом возрасте. Он помнил, как они родились. Помнил, как пошли в первый класс. А потом вдруг все сразу стали взрослыми. Очень странно. А может ему просто не до них было. Работа, творчество, ссоры с женой. А тут еще коренные преобразования в обществе. Как-то навалилось все сразу. Все перемешалось в голове.

- Я поставлю чайник, - сказала Людмила Николаевна. Николай Иванович испытал блаженство, услышав ее голос. Этот голос, оказывается, может быть очень ласковым, домашним, приятным. Хочется, чтобы она говорила еще и еще.

Лиза уселась за столик рисовать, а Николай Иванович пошел вместе с Людмилой Николаевной на кухню.

Там, как он и ожидал, царил полнейший беспорядок. Кухонный шкаф был заставлен пустыми стеклянными банками, пустыми баночками из-под кофе – Николай Иванович сразу вспомнил студенческое общежитие. Раковина была грязная, газовая плита была покрыта желтыми пятнами. Холодильник был допотопный, он громко гудел, бестактно напоминая о своем существовании. Пол ободранный. На столе и под столом – хлебные крошки.

- Людмила Николаевна, а у Лизы есть отец?

- Конечно. Моя сестра не дева Мария.

Николай Иванович выдал короткий смешок. Людмила Николаевна строго посмотрела на него. Ее выражение лица было очень серьезным.

- Нет, отца у нее нет. Уже почти два года. Сестра познакомилась с ним где-то в турпоходе. Он очень хорошо играл на гитаре и пел в общем-то неплохо. Красавчик, я бы сказала. Все девчонки на него так и вешались. Ирина стала с ним встречаться. Через пару лет поженились. Ну а потом сами знаете. Когда парень лежит на диване и бренчит на гитаре, в этом нет ничего страшного. Но когда у него уже штамп в паспорте, а он все еще лежит на диване и бренчит… Месяц бренчал, два, полгода. Ирка надеялась, что после рождения ребенка что-то изменится. Ребенку исполнился год. Ничего не изменилось. Он все это время играл в подземном переходе, приносил какие-то копейки. Сестра взяла и сказала ему: знаешь, валил бы ты отсюда. Хорошо, сказал он. Никаких проблем. Взял зубную щетку, гитару и исчез из ее жизни. Вот так.

Засвистел чайник. Перед Николаем Ивановичем стоял бокал, почти черный изнутри. Людмила Николаевна налила чай.

- Ой, даже печенья нет. Сахар или варенье?

- Варенье.

Людмила Николаевна поставила перед ним пиалу с клубничным вареньем. Варенье вроде бы не выглядело забродившим. Николай Иванович попробовал на вкус, и в самом деле варенье не испорченное, отхлебнул чай и чуть не обжег язык.

- А чем занимается ваша сестра?

- Она музыкальный работник.

- Вы знаете, я просто в восторге от таких профессий. Есть музыканты и есть музыкальные работники. Есть писатели и есть литературные работники. Есть деятели культуры и есть работники культуры.

- Зря вы смеетесь. Ирина работает на двух работах. В детском саду и еще три раза в неделю ведет какой-то музыкальный кружок в центре детского творчества.

Зазвонил телефон. Телефон стоял в коридоре на тумбочке для обуви. Людмила Николаевна сняла трубку, сказала не больше двух слов и положила ее.

- Сестра звонила. Долго жить будет. Она сегодня не придет ночевать. Она познакомилась по объявлению с мужчиной. Сегодня у них первое свидание, и он пригласил ее к себе домой. Подумать только – с первым встречным. Я ее не осуждаю, но я так не могу. Наверное, он ей в самом деле понравился, и она боится его упустить. Судя по ее словам, раньше ей попадались одни озабоченные козлы и импотенты. Да вы пейте чай-то.

Николай Иванович осторожно отхлебнул еще глоток.

- А вы, как я понимаю, живете вместе?

- Да, уже почти год. С родителями в моем возрасте очень тяжело жить. Вот я и ушла к сестре. Понятно, что это не выход, но пока живем. Помогаем друг другу, поддерживаем в трудную минуту. Воспитываем нашу девочку. Спим на одной кровати. Короче, живем как две лесбиянки. Разве что любовью не занимаемся.

- А вы бы хотели переспать с женщиной?

- Да нет, ну что вы? Я нормальная.

- Почему же вы тоже не попытаете счастья? Через ту же газету.

- Я пыталась несколько раз. Попадались неплохие парни. Но как только они узнавали, где я работаю, они тут же растворялись. Некоторые еще интересовались, ношу ли я с собой пистолет. Из-за этих дурацких фильмов у людей сложилось очень странное представление о профессии следователя. На самом деле это всего лишь мелкий чиновник, задавленный начальством, а никакой не супергерой, один вид которого повергает преступников в страх. - Значит, это и есть главная причина вашего ухода с работы?

- И это тоже. Возможно, в другой среде мне будет проще найти молодого человека. Я ведь хочу настоящих отношений. Секс как таковой меня не интересует.

Воцарилось молчание. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. «А у нее красивые глаза», - подумал Николай Иванович.

- Посмотрю, как там Лиза, что-то ее не слышно - сказал Людмила Николаевна и ушла в комнату.

. «Господи, ну о чем говорить? – думал Николай Иванович. - Нельзя же так сидеть и молчать. Женщина любит ушами».

- Все в порядке, рисует, - сказала Людмила Николаевна, села за стол и приняла позу слушательницы.

- Распустили мы нашу молодежь, - нарушил тишину Николай Иванович. - Преступность растет. А тут еще нахватались всяких западных идей. Права человека, свобода выбора. Все это не для России. Народ у нас нецивилизованный, некультурный. Ни в чем меры не знает. С нами нужно так: за убийство – отрубать голову, за изнасилование – отрубать член, за воровство – отрубать руку. Только так можно навести порядок в этой стране.

- Вы хотите вернуть Сталина, Николай Иванович?

- Послушайте, не трогайте Сталина, - он почувствовал, что может сорваться на крик, но сдержал себя. - Отставьте его в покое. Забудьте о нем. Не стоит забывать о том, что он сделал плохого и хорошего, но о нем лучше забыть. Он совершил немало ошибок, но он и не мог их не совершить, потому что был человеком своего времени. Посмотрите, сколько появилось книг про него в последние годы! Знаете, скольких людей он кормит до сих пор?! Получается, что не такой уж он плохой. И мне предлагали написать книгу про Сталина. Потому что мои исторические романы о Иване Грозном и Петре Первом издатели находят скучными и неактуальными. Напишите про Сталина, говорят, мы вам хорошо заплатим. Ну в крайнем случае про Николая Второго. А мне неинтересно писать про Николая. Он совершенно неинтересен как личность.

- Так напишите про Сталина. Или про Ленина. Или про Гитлера. Или про всех сразу.

Николай Иванович всерьез задумался.

- Знаете, а в этом что-то есть. Все трое когда-то были неудачниками, маргиналами. И стали крупнейшими историческими фигурами прошлого века. Можно так и назвать книгу: «Век неудачников». Я подумаю над этим.

Николай Иванович залпом выпил оставшийся чай. Беседа себя исчерпала. Больше нет тем для разговоров. Возможно, они появятся завтра. А сейчас пора уходить, чтобы общение с ним не стало в тягость.

- Еще чаю?

- Нет, спасибо. Я, наверное, пойду.

Она проводила его в коридор.

Николай Иванович топтался в нерешительности, чувствуя себя, как неопытный юнец. А может, так оно и было. Может быть, к нему вернулось второе дыхание юности?

- Э-э… Людмила Николаевна… Можно я вам позвоню? Ну просто узнать, как у вас дела.

- Конечно. Сейчас запишу номер телефона.

Она ушла на кухню, вернулась с клочком бумаги, но без ручки.

- Лиза, дай пожалуйста ручку.

Лиза крепко сжимала ручку в кулачке, а при попытке Людмилы Николаевны отобрать ее, громко заревела – в общем, стало понятно, что она ни за какие богатства мира не отдаст ручку.

- Да не раздражайте вы ее, я и так запомню.

Она повторила номер два раза.

- Я запомнил.

- Вы знаете, у этого ребенка поразительный талант терять ручки. позавчера я дала ей свою ручку. «Паркер», между прочим. Подарок сестры. А вчера она бесследно исчезла. Мы обыскали всю квартиру. Не понимаю, как можно спрятать ручку в однокомнатной квартире, чтобы ее невозможно было найти.

- Так ведь вещи для того и существуют, чтобы их терять, - с улыбкой сказал Николай Иванович.

 

5

 

На следующее утро он первым делом позвонил в детский сад. Место было уже занято. Николай Иванович нисколько не расстроился. Он лежал на диване в неподвижной позе и думал о Людмиле Николаевне.

Когда она пришла в его ограбленную квартиру, она была совсем другая. Она выполняла свою работу, беседовала с ним, с соседями, приглашала понятых, оформляла протокол. Он не увидел в ней ничего привлекательного – как женщина она совсем не произвела на него никакого впечатления. В этом не было бы ничего удивительного, если бы… если бы сейчас он не чувствовал к ней симпатии и влечения. Что с ней стало, что он в ней вдруг увидел? На допросе она была серьезной, сухой, циничной. Допустим, это всего лишь маска, на самом деле она другая, но насколько другая? Ее вид в домашнем халате нисколько не возбуждает. Она живет в убогой обстановке, к тому же неряшлива.

И все-таки в ней что-то есть. Николай Иванович не мог понять, что конкретно его привлекало – красота, молодость или что-то еще. Нет, красивой ее не назовешь. Она своеобразная, у нее приятное личико, приятный голос, неплохая фигура, к тому же она вроде бы неглупа. Ну и еще одно немаловажное обстоятельство – она гораздо моложе его жены, ее свежее тело не могло не возбудить желание в пятидесятилетнем мужчине.

Николай Иванович уже вполне серьезно строил планы. Почему бы ему не завести любовницу? Их обоих устроили бы такие отношения на какой-то период. Но это слишком опасно. Жена обязательно обо всем пронюхает, а он не сможет долго скрывать это от нее. Нет, нужен серьезный перелом в жизни. Нужно бросить жену и уйти к Людмиле Николаевне. И пусть жена гниет в собственном болоте, а он пролетит над ней белым лебедем. Но нужен ли он ей, вот в чем вопрос. Она рано или поздно захочет молодого мужчину. И потом, у него нет денег. Конечно, чисто теоретически он может заработать какую-то сумму на первое время, но этого явно недостаточно.

Так прошел день. Николай Иванович до самого последнего момента размышлял – звонить или не звонить. Он смотрел на телефон так, как будто этот звонок решал судьбу всего человечества. Зачем звонить, если он может прийти к ней домой? Но ведь любой женщине будет приятно, если ты ей позвонишь. Раз ты позвонил, значит, ты думал о ней. Надо позвонить. Или все-таки не надо? Что это ему даст? О чем с ней говорить? Пригласить ее куда-то? Но она скорее всего откажется. Нет, глупости все это. Не стоит даже и думать.

Он полчаса неподвижно сидел у телефона с поднятой трубкой. В какой-то момент он понял, что если не услышит сейчас ее голоса, то, наверное, сойдет с ума. Он ничего не мог делать. Телефон значил для него сейчас то же самое, что шприц для наркомана. Он набрал номер. Сердце бешено колотилось. Гудок. Господи, да что со мной?! Гудок. Как мальчишка! Гудок.

- Да.

Такой нежный, спокойный голос. В нем чувствуется какая-то усталость.

- Людмила Николаевна?

- Да. Николай Иванович?

Ему показалось, что она рада его звонку. Он сделал глубокий вдох.

- Да, это я. Как поживаете?

- Да ничего.

- Чем занимаетесь?

- Отдыхаю.

- Может быть, встретимся?

- Зачем?

- Ну прогуляемся, погода хорошая. Если у вас, конечно, есть время.

- Ну хорошо. Заходите за мной через два часа. Хорошо?

- Хорошо.

- Тогда до встречи.

- До свидания.

Да, она согласилась! Николай Иванович прыгал по комнате, как подросток. Сердце со страшной силой билось в груди. Да, она ему нравится. В ней что-то есть, какая-то загадка. Может быть, другие ее не видят, а он видит. Эта женщина как картина, которую может понять только истинный ценитель искусства. Нет, это не может быть мимолетной связью! Это что-то серьезное, он чувствует это! Такого с ним не было уже давно. И неужели это наконец-то случиться? Да! Да, он изменит своей жене! Такого с ним еще не было. Нет, он, конечно, представлял себе других женщин, когда занимался любовью с женой. Он заочно переспал с Мерилин Монро (а кто из мужчин не переспал с ней таким пиратским способом?), Людмилой Гурченко в образе Леночки из «Карнавальной ночи», и даже, прости Господи, с «Сикстинской Мадонной». Впрочем, никакого святотатства здесь нет. Наверняка, Рафаэлю позировала для этой картины какая-нибудь крестьянка, которую художник, не будь дураком, хорошенько отодрал.

Два часа за письменным столом пролетели, как две секунды. Николай Иванович сидел перед листом бумаги, на котором было написано: «Иосиф Сталин: жизнь и судьба». Как это ни странно, но только Сталин сейчас его может спасти. Если он напишет эту книгу, их будущее обеспечено. Хотя бы на какое-то время. А там он еще что-нибудь напишет. Про Николая Второго.

Он не помнил, как вышел из дома, как дошел до девятиэтажки, где живет Людмила Николаевна. Она уже ждала его. Он издалека увидел эту безупречную фигуру, в которой не было ничего лишнего, эти распущенные волосы, развевающиеся на ветру. На ней была короткая юбка – чуть выше колен. Теперь Николай Иванович знал, что у нее не кривые ноги. Подойдя ближе, он поймал ее улыбку, ее ласковый взгляд. Вот она, женщина моей жизни, - мелькнуло у него в голове.

Он подошел к ней и почувствовал, что ему не хватает какого-то действия. Ах да, он очень хотел бы ее поцеловать. Но пока этого делать нельзя. Взять ее за руку? Нет, нельзя выдавать своих намерений. Излишняя прямолинейность может все сгубить, он же не хочет попасть в группу «озабоченных козлов». Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

- Ну, куда пойдем? – спросила она.

- Пойдемте в парк, если вы не против, - сказал он.

- Да нет, мне все равно. И давайте попробуем перейти на «ты». И без всяких отчеств. Хорошо, Николай? А то все как-то слишком официально. Мы все-таки познакомились с тобой при необычных обстоятельствах.

- Да уж, Людмила.

В парке все скамейки были покрашены. Николай и Людмила прошлись вдоль аллеи, потом обратно, не проронив ни слова. Николай испытывал одновременно гордость и страх. С одной стороны, ему было приятно видеть себя со стороны рядом с молодой и очень даже симпатичной женщиной. Он всячески потакал своему тщеславию, перечисляя в уме все ее достоинства. Красивая, умная, молодая, целеустремленная. С другой стороны, он испытывал постыдный страх, что кто-то из знакомых увидит его и расскажет жене.

Разговор никак не клеился. Негде было присесть, и взгляд блуждал по скамейкам. Ну никак не могли покрасить на день раньше или на день позже. Николай чувствовал себя несколько напряженно, и это ощущение, по всей видимости, передалось и Людмиле.

- Я тыщу лет в кино не была, - вдруг сказала Людмила.

Николай сообразил, что это намек, но он тут же прикинул количество денег и в кармане и понял, что едва хватит и на один билет. Можно, конечно, вернуться домой за деньгами, но вряд ли эта суета будет выглядеть достойно. И тут ему пришла в голову совершенно неожиданная мысль.

- У меня дома шикарный домашний кинотеатр – широкий экран, стереозвук, просто чудо техники. Ничем не хуже кинотеатра.

- Ну нет, я совсем не хотела напроситься к вам домой.

- Но я действительно хочу, чтобы вы пришли ко мне. Ваше пребывание в прошлый раз оставило, если честно, не очень приятный осадок в душе. Мне хотелось бы, чтобы вы пришли туда в другом качестве.

- В каком качестве, интересно знать?

- Как друг. Как обычная земная женщина. Как женщина, которая… - Он сделал паузу. От волнения он почувствовал сухость во рту. Он понимал, что его следующая фраза поставит его в неловкое положение, он будет чувствовать себя полным идиотом, но также он понимал, что если он ничего не скажет, это будет еще хуже. – Которая мне нравится.

Она остановилась и очень серьезно посмотрела на него.

- Я действительно вам… то есть тебе нравлюсь?

- Да, очень. Я без ума от тебя, - без всякого смущения ответил Николай. Он чувствовал себя совершенно спокойно. Как будто кто-то другой произнес эти страшные слова вместо него.

Он почти инстинктивно приблизил свои губы к ее губам, но она сделала шаг назад.

- Скоро вернется твоя жена, - сказала Людмила обреченным голосом.

- Я не люблю ее, - сказал Николай.

- Это ничего не меняет.

- Меняет. Если бы я встретил женщину, которая…э-э… полюбила бы

меня. И если бы я ее полюбил… Я ушел бы от жены.

- Но ведь ты не встретил ее?

- Не знаю.

- Не встретил.

Возникла длинная пауза. Они оба застыли на месте.

- И все-таки как насчет ответного визита?

- Ну ладно, пойдем, ты же все равно не отстанешь от меня.

Он усмехнулся.

- Кстати, как твоя сестра поживает?

- Хорошо. Вчера она чудесно провела время с «озабоченным козлом».

Они оба засмеялись.

- Зато сегодня она сидит дома.

Они вошли в подъезд, поднялись на второй этаж.

- Мы оба живем на втором этаже, - заметил Николай.

- Но в разных домах, - уточнила Людмила.

Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Она вошла уверенным шагом, без тени смущения.

Они вошли в комнату Николая. У стены стоял огромный телевизор. Николай сел на диван и взял в руки пульт.

- Да, хорошо у вас, – сказала Людмила.

- Ну что ты, ничего особенного, - сказал Николай. – Обычная советская квартира. Ну разве что небольшой косметический ремонт. На самом деле евроремонт лишь скрывает промахи строителей, а не привносит какой-то особой красоты. Все подогнано, тютелька в тютельку, сплошные стандарты.

- Хотела бы я жить в такой квартирке, - мечтательно произнесла Людмила, усевшись на мягком диване, который имел к тому же приятный современный вид.

- Важно не где жить, а с кем жить, - сказал Николай.

- Да, я понимаю, но все же хотелось бы жить среди такой красоты, - восторженно сказала Людмила.

- Это не красота. Это всего лишь облицовка. Все это быстро приедается, - с равнодушным видом ответил Николай.

- Послушайте, почему вы всем недовольны? Вы сами ничего не делаете, живете на всем готовом, и при этом вы все подвергаете критике. Чем вам не нравится эта жизнь?

- При чем здесь жизнь? Мне не нравится не жизнь, а как она устроена. Нет справедливости.

- Но мы ведь с вами ничего не можем сделать. Нравится нам или нет – мы должны приспосабливаться.

- Именно этого они и хотят.

- Кто?

- Те, кто нас грабит. Те, кто разъединяет нас, кто заставляет нас гнаться за новыми вещами, кто вытравливает из нас все человеческое. Нас превращают в машины, в роботов. В цехах закрытых заводов ведется торговля, и сплоченный коллектив рабочих превратился в сообщество конкурирующих индивидуальных предпринимателей. Если раньше люди работали вместе, в коллективе, то теперь каждый сидит у компьютера и ничего не хочет знать о тех, кто рядом. Одинокий человек среди бесконечного количества вещей. Вот к чему мы пришли. Все вокруг нас – это зрелище: жизнь, война, политика, религия. Мы потребляем все, что видим: вещи, людей, Бога.

Людмила засмеялась.

- С тобой очень весело. Когда ты говоришь так серьезно, это выглядит очень смешно.

Николай понял, то его понесло куда-то не в ту степь. Он зарядил первую попавшуюся кассету в видеомагнитофон. Он хотел уже нажать кнопку пульта, но вспомнил про чай.

- А может быть вино? – сделал он неожиданный ход.

- Я не против.

«Интересно, против чего еще ты не возражаешь», - подумал Николай Иванович, когда нес в комнату бутылку «Абрау Дюрсо» и два сверкающих хрустальных бокала.

Они выпили за знакомство. Затем Николай Иванович включил видеомагнитофон. Оказалось, что им предстоит смотреть фильм «Титаник».

- Не возражаешь? – спросил Николай.

- Люблю этот фильм, - сказала Людмила. – Два раза смотрела. Когда Ди Каприо тонет, я каждый раз плачу.

- Этот фильм стоит смотреть только из-за подводных съемок. Это что-то потрясающее, - сказал Николай.

Последующие три часа они провели почти в неподвижных позах. Изредка они меняли положение и наклон тела, то он, то она перекладывали ногу на ногу, пересаживались на другой бок. Все это время только одна мысль мучила Николай – как обнять ее. В како момент это лучше сделать. Или не делать? Может быть, нужно просто проводить ее домой и никогда больше не звонить? Может быть, это самый разумный выход? Ну и что из того, что его тянет к ней? Пройдет время, и он забудет о ней. Он сможет подавить в себе эту мимолетную страсть…

Он не смог бы толком объяснить, как это произошло. Как его рука оказалась у нее на плече. Это произошло само собой, рука как будто сама легла туда, где ей удобнее всего находиться. Это произошло в тот момент, когда Ди Каприо наконец-то пошел ко дну. Людмила, разумеется, пустила слезу. Николай обнял ее и прижал к себе. Он не почувствовал никакого сопротивления с ее стороны. Ее тело оказалось податливо – он притянул Людмилу к себе, и она прижалась к нему, не отрывая глаз от экрана. Николай прижался лицом к ее шее. От нее исходил слабый запах дезодоранта, волосы пахли шампунем. Ее кожа была нежной и гладкой, ему захотелось облизнуть ее, но он сдержался. Они сидели так до тех пор, пока не началась обратная перемотка кассеты. Николай выключил телевизор. Они сидели, обнявшись, в абсолютной тишине.

И вдруг Николай представил себе, что жена сейчас видит его. Видит и насмехается. «Посмотрите-ка на него, привел домой девку в отсутствие жены. Да, не теряет времени зря. Ну-ка посмотрим, что будет дальше. Покажет ли он свою мужскую силу? Или он уже ни на что не способен? Слабак! Трахни ее! Ну давай же! Докажи себе, что ты мужчина! А то ведь никто и не поверит, что-то ты можешь!»

Он почувствовал дикое возбуждение. «Ну хорошо. Я сделаю так, как ты хочешь». Он поцеловал ее в шею. Она слегка вздрогнула, но ничего не сказала. Ее взгляд был неподвижен. Она была сильно напряжена. Он нежно целует ее плечи. Гладит ее по голове. Затем снова целует ее в плечи, шею, облизывает ее щеки и уши. Она неподвижна как статуя. Он ощупывает руками молнию на платье, медленно расстегивает ее, как будто боится быть уличенным. Он вообще чувствует себя так неуверенно, что при первом же ее неодобрительном жесте навсегда прекратит свои действия. Да уж, соблазнитель из него никудышный. Однако он уже слегка приспустил платье вниз и, к своему удивлению, очень ловко справился с лифчиком. Затем он попытался спрятать свое лицо между ее грудями, каждая из которых легко умещалась на ладони. Он обхватил груди руками, как два огромных яблока, слегка поиграл ими, а затем стал облизывать их. Он сосал одну грудь, потом вторую. И тут он услышал, как она тихо смеется. Он оторвался от груди и посмотрел на нее. Должно быть, выражение его лица и впрямь было идиотское, потому что, увидев его, она залилась смехом.

У него моментально пропало всяческое желание к ней.

Он предложил выпить чай и обо всем забыть, как будто речь шла о каких-то недозволенных отношениях. Она не сказала ни слова, встала с дивана и быстрым шагом прошла к двери, поправляя платье. Дверь закрылась. В прихожей остался едва уловимый запах женщины.

Он сел за стол и налил себе чай. Он представил себе эту картину: он стоит на коленях и сосет грудь у бывшего следователя, который вел его дело. Да, наверное, это смешно выглядит. У нее нет детей. У нее не было мужчин. Никто и никогда не сосал ей грудь. И вдруг это ни с того ни с сего делает мужчина, который годится ей в отцы. С ума сойти.

А может быть, она ждала от него более решительных действий? Может быть, он слишком увлекся грудью, показав свою несостоятельность как мужчины? В само деле, он словно младенец присосался к этой груди, от которой его невозможно было оторвать.

Почти всю ночь он не спал. Он размышлял о своем поступке, проигрывал различные варианты развития событий, придумывал слова, которые он ей скажет, если она вдруг позвонит среди ночи или сама будет добиваться встречи с ним.

Прошло два дня. Никто ему не звонил. Он почти не вставал с дивана. На улице шел бесконечный дождь. В душе тоже была слякоть. Ничего не хотелось делать.

Мысли о Людмиле не оставляли его. Николай по-прежнему думал о ней. Теперь она затмевала все. Не существовало больше ни жены, ни детей. Существовала только Она. Если бы Людмила позвала его, он пошел бы за ней куда угодно. Он готов ползать перед ней на коленях, целовать ее следы, носить ее на руках. Он будет обожать ее боготворить ее. Только бы она согласилась быть с ним. Почему она не звонит? Означает ли это, что он сам должен прийти к ней. Да, он так и сделает. Купит букет цветов, придет к ней и скажет то, что должен сказать. Мы взрослые люди, скажет он. Твердым и решительным голосом. Мы должны сами решать свою судьбу, скажет он. Вы мне очень нравитесь. Я хочу быть рядом с вами. Я люблю вас, скажет он. Пусть это будет не совсем так, он пока ее не любит, но он хочет ее любить. Вот что важно. Нельзя совсем уж не соврать, произнося слова любви в настоящем времени. Я любил тебя – это уже безнадежно потерянное прошлое. Я полюблю тебя – ни к чему не обязывающее обещание. Я люблю тебя – это истина и ложь, это реальность и фантазия, это надежда и безысходность. Любовь – это игра, и в ней есть какие-то правила. По крайней мере, должны быть. Если принимать во внимание следующее: отсутствие правил – это и есть первое и последнее правило.

 

6

 

Ждать больше нельзя. Через три дня приезжает жена с детьми. Николай Иванович долго обдумывал, стоит ли решаться на необдуманный поступок. Не оставить ли все, как есть? В конце концов, ничего особенного не произошло. Постепенно рассеивался туман, сотканный из мечты о любви, из сладких грез о молодой красивой женщине. Он все меньше и меньше думал об их совместном будущем. Он сам придумал себе привлекательный образ будущего, в котором они будут жить вместе, у них будет полное взаимопонимание, он вдруг станет востребованным писателем, у него будут деньги. Это было бы так красиво, но это всего лишь иллюзия. Этого никогда не будет, потому что мир устроен несправедливо.

Несмотря на весь свой здравый смысл, Николай Иванович все-таки решил совершить необдуманный поступок. Он стоял у ее двери некоторое время, переминаясь с ноги на ногу. В руках у него был огромный букет красных пионов. В какой-то момент он твердо сказал себе, что назад пути нет, хотя он мог преспокойно уйти незамеченным, а букет цветов очень пригодился бы, так как завтра приезжает жена. Так что сегодня последний день его свободы. Последний день новой жизни, которой одарила его судьба. Кто знает, быть может еще не поздно все изменить? Если у них возникнет подлинное влечение друг к другу, завтра же он уйдет к ней. Неважно, где они будут жить, что они будут есть – такие проблемы должны как-то решаться, иначе человечество давно бы уже вымерло. Другое дело, верит ли он сам в то, что сможет начать другую жизнь. Будь что будет, подумал он и нажал на звонок.

Он прикрыл лицо букетом цветов, но он не сомневался, что она узнает его. Она предстала перед ним в том самом махровом халате. Увидев его, она не показала особого удивления. Ему еще показалось, что в ее глазах вспыхнула маленькая искорка. Он протянул ей букет, и она не смогла сдержать счастливой улыбки, когда брала его в руки. Он вошел в квартиру. Он набрал в грудь воздух и приготовился произнести свою получасовую речь, которую репетировал три дня.

- Мы… мы взрослые люди, - чуть слышно промямлил он.

Он сам был потрясен своим волнением. Его чуть ли не трясло. Он чувствовал, что не в силах пошевельнуть рукой и сказать хоть слово.

Он закрыл глаза, чтобы хоть на миг отрешиться от происходящего, представить себя где-то в далеком детстве, среди шумных игр, или в далеком будущем, в тишине кладбища. Он увидел какие-то фиолетовые круги, а вовсе не темноту, как ожидал.

Вдруг его губы оказались втянуты в долгий страстный поцелуй. Он стал усиленно вращать языком. Они целовались яростно и жадно, покусывая губы, толкаясь языками, как будто пытались заглотнуть друг друга. Это была настоящая война ртов.

Он внезапно понял, что теперь его ждет все, что можно ждать от женщины, и напряженность спала. Шатаясь, они дошли до комнаты, не расцепляя объятий, не прекращая целоваться. Он бросил взгляд на кровать, но она была завалена детскими вещами. Они упали на ковер. Они катались по полу, как подростки, впервые открывающие запретный мир плотской любви. Она лежала на спине, он, оказавшись на ней, распахнул ее халат. Под халатом ничего не было. Он быстро сбросил с себя брюки, спустил трусы и лег у нее между ног. Она пыталась расстегнуть у него рубашку, но он начал яростные движения, и она застонала от удовольствия, закинув руки за голову.

Это продолжалось довольно долго. Он не страдал преждевременной эякуляцией. Она успела кончить. В какой-то момент он заметил, что она сильно напряжена, делает частые вздохи, будто ей не хватает воздуха. Она закинула ему ноги на спину, и он потерял свободу движения. Ему это не очень понравилось, и он ничего не мог сделать, но все же пришлось продолжать – это не тот случай, когда можно просто встать и уйти. Она стала кричать. «Давай, ну давай же!» Вдруг из нее вырвался глубокий выдох, ее тело обмякло и стало податливо. Он раздвинул ее ноги и продолжил свое дело. Когда он почувствовал, что вот-вот кончит, он зарычал, как животное, и тут же впрыснул в нее отвратительную белую жидкость, похожую на сопли.

Они лежали рядом, полуголые, красные, лохматые. Они говорили ни о чем.

- Ты все-таки не девственница, - сказал он.

Она промолчала.

- Кто он был?

- Брюс Уиллис.

- Нет, я серьезно.

- Я тоже серьезно.

- Это, конечно, твоя жизнь, но почему ты мне сказала, что у тебя никого не было?

- Я сказала правду.

- Нет, ты скрываешь от меня что-то... Это была женщина?

Она засмеялась.

- Нет, это был мужчина. Том Круз.

- Ну что за шутки?

- Это не шутки. Сейчас поймешь.

Она встала, открыла дверцу шкафа и достала оттуда силиконовый вибратор. Его размер был впечатляющий.

- Вот он. Брюс Уиллис. Том Круз. Леонардо ди Каприо. Бред Питт. Все, что угодно.

- И как ощущение?

- Вполне. Во всяком случае, не задает глупых вопросов. Не надо стирать его грязное белье, кормить его каждый день. Мужчина, наверное, и в самом деле создан для войны, потому что в мирное время он деградирует. Когда женщина наконец-то смогла проявить себя в полную силу, то оказалась, что она и умнее, и сильнее. Мужчина вымер как вид. Это все, что осталось от мужчины. Да и это достоинство, судя по всему, сильно преувеличено.

- Ладно, извини. А что ты думаешь о нас с тобой?

- О нас с тобой? А что я могу думать о нас?

Она задумалась.

Вдруг в дверь позвонили. Они стали судорожно одеваться.

- Как подростки какие-то, - процедил он сквозь зубы.

- Иди на кухню, - сказала она. – Налей чай.

Он покорно пошел на кухню. Налил холодный чай.

Она подошла к двери. Спросила «Кто там?»

Ей что-то ответили. Она вошла на кухню.

- Это были попрошайки.

Он несильно ударил кулаком по столу.

- Что со страной сделали! Самая богатая страна в мире! Дерьмо!

Некоторое время они молчали.

- Ну так о чем ты хотел поговорить?

- Да так, ни о чем.

- Нет, ты кажется хотел поговорить о нас с тобой.

- Послушай, Людмила. Мы взрослые люди… Иногда между взрослыми людьми случаются такие вещи… Это нормально…

- Нет, это омерзительно.

- А я думал, что тебе понравилось.

- Ты ошибся. Мне не понравилось. Это грех – то, что мы сделали.

- Ну что ты! Какой грех?! Это все поповские выдумки. Им же тоже нужно что-то кушать. Послушай! Я… Я очень хорошо отношусь к тебе. Я благодарен тебе за все. Но… пойми меня. Завтра приезжает жена и…

- Уходите, - сказала она. – Вы мне противны.

- Что?

- Катились бы вы отсюда. Нечего вам тут делать.

Он молча встал, обулся и вышел за дверь.

Да, так лучше всего, думал он. Все разрешилось само собой. Он получил свое, одержал маленькую победу, он доказал всему миру, что он еще на что-то способен, в нем еще есть искра жизни. Странно, но он уже ничего не чувствовал к этой женщине. Она осталась где-то в далеком прошлом. Она стала частью этой истории о похищении ружья. Маленькое приключение, которое раскрасило яркими цветами серые дни. Но завтра вернется жена, и все встанет на свои места. Дом заживет привычной жизнью. Каждый будет занят своими делами. Только вечером у телевизора все соберутся вместе. И так каждый день. Никто даже не заметит, что пропало ружье. Семейная реликвия. Пустое место. Эту вещь нельзя украсть, потому что ее, в сущности, и нет.

 

7

 

Где-то через месяц он получил письмо без обратного адреса.

 

Дорогой человек!

Я понимаю, что не должна тебе писать, я не имею права вторгаться в твое безоблачное существование. Я вообще не имею права напоминать о себе. Кто я такая? Всего лишь мимолетное увлечение. Кукла, сгоревшая в огне страсти, внезапно вспыхнувшей и также внезапно погасшей.

В тот день, когда ты позвонил мне, я подумала: быть может, это судьба столкнула нас. Я много думала о тебе тот вечер. Я увлеклась и потеряла чувство реальности. Вот он, подумала я. Вот человек моей жизни. Я долго была одна. Я с детства была обделена вниманием мужчин. Мой отец сильно пил и ушел от нас, когда я была совсем крошкой. Когда я встретила тебя, я подумала, что ты, именно ты, сможешь стать мне не только близким человеком, но и в чем-то заменить отца. Какая глупышка!

Все эти годы я жила предвкушением встречи с любимым человеком. Единственным. Любящим. Тонкий аромат долгожданной любви витал надо мной все эти годы.

Судьба была немилостива ко мне, у меня были тяжелые периоды отчаяния, мне так не хватало внимания, заботы, понимания, мужской ласки. Я так хотела настоящих искренних отношений.

Я так хотела любить. Ты не захотел узнать моей любви, дорогой человек. Ты никогда не узнаешь, как я могу любить. И ни один мужчина этого не узнает. Я готова любить до самозабвения, до безумия. Моя любовь огромная и безграничная, как вселенная, но ты отказался от нее. Это твое право.

Я хотела быть счастлива с тобой, видит Бог. Но счастье так хрупко, его так легко потерять, а потом винить кого-то другого во всех наших несчастьях. Но чаще всего мы сами крадем у себя наше счастье. Ты сам обокрал себя.

Я действительно хотела любить тебя, отдать тебе свое тело, свою душу, свою жизнь. Только Бог знает, сколько добра, счастья и любви, заботы и доброты я могла бы тебе подарить, дорогой человек. Я надеялась, что когда-нибудь рядом со мной будет человек, способный меня понимать и ценить.

Наша с тобой единственная близость подарила мне самые счастливые мгновения моей жизни. Ради того, чтобы вернуть этот миг счастья, я готова отдать все на свете. Но для тебя это ничего не значило. Тобой двигала только лишь животная страсть. Низменный инстинкт. Пошлое самоутверждение.

У меня нет к тебе ненависти. Благодаря тебе, у меня появился смысл жизни. Да, я беременна от тебя. Это великое счастье. Не вздумай искать меня, все равно не найдешь. Я уеду в другой город. Я не хочу случайно встретить тебя на улице. Не дай Бог, я еще увижу тебя. Даже если ты когда-нибудь поймешь свою ошибку, я не прощу тебя. Слава Богу, я избавилась от иллюзий. Ты был для меня всего лишь иллюзией. Тебя больше нет и никогда не будет. Значит, такова моя судьба.

Прощай!

 

Он сидел в кресле и смотрел в пустой экран телевизора.

- Папик, ты пульт не видел?

- Какой пульт?

- Ну от телика!

- А, от телика. Не видел я никакого пульта!

- Спасибо, папик!

- Всегда пожалуйста!

Маша только что включила телевизор. Пульт нашелся под кроватью. В комнату вошла Наташа.

- Когда начнется фильм?

- Какой?

- «Титаник». Без ди Каприо.

- Очень важное уточнение, но даже не думай! Я буду смотреть «Дом-2»!

- Да пошла ты в жопу со своим домом!

- Сама отвали!

- Да ну вас всех! И ваш «Титаник» сраный!

Появилась жена.

- А ну-ка заткнитесь обе!

- Мам, да мы сами разберемся!

- Да вы меня достали уже, две дурочки. Будем смотреть «Аншлаг, аншлаг».

- Мама, да это же ужас какой-то!

- Тебе-то что? Иди лучше постирай.

- Щас прям.

- А из-за чего весь сыр-бор? Сегодня мой день, я пульт нашла.

- Да ты его каждый день находишь, хватит уже!

- Ой, блин, из-за какого-то пульта на говно извелась!

- Да подавитесь вы своим теликом! Я обиделась!

- И я обиделась!

- Ладно, чтоб никому не было обидно, будем смотреть «Терминатор-3».

- Ты чё, охренел?! Ты ж его видел на дивиди.

- А я еще хочу!

- Ну и смотри на своем долбаном компьютере!

- А компьютер для глаз вреден! Тем более долбаный!

- Не умрешь!

- Ну, вы уроды! Вы даже не представляете, какие вы уроды! Нашли что смотреть!

- Сам урод! Вот и вали к своему компьютеру дурацкому!

- Так, кроме меня к компьютеру больше никто не подходит!

- Размечтался, засранец! Ты знаешь, мам, чем он там занимается?

- Порнографией что-ли?

- Да нет. Хуже. Он играет. Дите малое. Играет в игрушки. Спасает мир от монстров, а у самого в институте хвосты.

- А тебе-то что? Не у тебя же хвосты!

- Учеба важнее всего. А у тебя в голове – один тяжелый рок!

- Достала меня эта гребаная учеба.

- Дурак, да кому ты будешь нужен без образования!

- Найду кому. У тебя вон образования выше крыши, что-то ты не больно кому-то нужна.

- Урод, не твое дело! Урод, блин! Мам, почему ты аборт не сделала?

- Да что ты несешь, ну-ка иди проплачься! А ты доиграешься у меня!

- Да оставьте вы его, не хочет учиться – не надо, пусть родине служит.

- Да действительно. Пусть служит, глядишь уму-разуму научится.

- Пап, а тебя-то кто спрашивает?

- Вот именно, сиди и помалкивай!

- А я считаю, что он молодец. Он настоящий герой. Вот список существ, убитых нашим сыном за прошедшую неделю. Сейчас достану, я все записал: большой плохой босс – 1; женщины – 18; инопланетяне – 37; когти смерти – 2; крысы – 90; мужчины – 119; огромные муравьи – 12; радиоактивные скорпионы – 23; роботы – 13. Ну как?

- Ну прямо дите малое!

- Давай, давай, играй, а то больше делать нечего!

- Пап, а кто разрешил тебе лазить в комп?

- А что такого? Это я его между прочим купил!

- Да ты ж работать с ним не умеешь! Наверное, грохнул систему!

- Это он может! Денег не приносит, дома ни черта не делает!

- Ага, только сидит и на мозги капает!

- И орет на всех и не дает смотреть телик.

- Смотрит какую-то фигню!

- И компы ломает! Придурок!

 

Придурок ушел на кухню. Разумеется, он винил во всем телевизор. В семье пять человек, у каждого свои вкусы, а телевизор один. Он словно тотем первобытного племени, у которого каждый вечер совершается священнодействие. Все спешат поскорее вернуться домой с работы, ведь тот, кто первым схватит пульт, становится хозяином вечера и решает, что смотреть. Таким образом, все остальные оказываются в подчиненном положении.

Так случилось и сегодня. Пультом завладела Маша, но тут пришла Наташа, они сцепились, потом пришла мать, чтобы сделать все по-своему, но тут на свою беду вмешался Виталик, набросился на Машу, Маша демонстративно ушла, и все прицепились к Виталику, а когда придурок попытался защитить его, из него тут же сделали козла отпущения. Придурок оказался виноват во всем.

А с чего все началось? С того, что какой-то идиот неправильно составил телепрограмму? И как ему в голову пришло поставить на одно и то же время «Аншлаг, аншлаг», «Дом-2», «Терминатор-3» и «Титаник» без ди Каприо?

Придурок еще раз перечитал письмо, а затем порвал его на мелкие кусочки. Письмо оставило в душе неприятные ощущения. Слово «Бог» встречалось в письме четыре раза. Слово «судьба» - три раза. Любовь упоминалась восемь раз. О счастье говорилось четырежды. Что сразу бросается в глаза и мешает воспринимать письмо всерьез? Несколько штампов и затасканных метафор. «Огонь страсти», «аромат любви», «безграничная, как вселенная», «великое счастье», «отдать душу». Как ей не стыдно? Что за фарс? Жалкая пародия на сентиментальный девятнадцатый век. Тоже мне Татьяна Ларина. Уж лучше бы обругала его матом, это было бы не так пошло. И потом, разве она не знает, что согласно современным научным данным, вселенная не безгранична?

Придурок начал считать в уме, сколько лет ему будет, когда его сыну (почему-то ему хочется, чтобы это был сын) исполнится двадцать. Семьдесят четыре. Быть может, не доживет. Скорее всего, не доживет.

За стеной слышались громкие голоса.

Пускай ругаются, думал придурок. Он представил себе, как в каком-нибудь городе будет расти мальчик, очень похожий на него. Он буде самым умным, самым сильным и все девочки будут вешаться ему на шею. Однажды он спросит свою мать об отце. И что она ему скажет? Расскажет эту дурацкую историю про ружье? Или придумает легенду о том, что отец был космонавтом и геройски погиб в космосе. Или это слишком банально? А может, в то время уже не придется придумывать такие истории. Это будет в порядке вещей, когда мужчины и женщины живут отдельно. Слово «отец» исчезнет из языка. Все патриархальные религии выйдут из моды. Брак станет отжившим общественным институтом. К нему будут относиться не иначе, как к извращению или причуде богачей. Сексуальные меньшинства так отчаянно добиваются разрешения властей на заключение браков, а гетеросексуальные пары вовсе не желают вступать в брак. Лет через пятьдесят образцовыми семьянинами будут только геи и лесбиянки. Возможно, это только начало. Если мы выбрали путь свободы, почему бы не пройти его до конца. Некрофилы захотят вступать в брак с трупами. Затем зоофилы потребуют признания своих прав. Люди будут заключать браки с кошками, собаками, коровами, лошадями, свиньями. Затем придет очередь фетишистов. Мужчины будут жениться на автомобилях, женщины будут выходить замуж за холодильники. А почему нет? Таковы тенденции общественной жизни.

Придурок положил перед собой лист бумаги, взял ручку и начал писать уравнение. Это было очень сложное дифференциальное уравнение. Придурок считал, что математика – это своего рода музыка. Поскольку он не был профессионалом в математических науках, решения давались ему с трудом. Он шел к результату очень долго, совершая тысячи ошибок. Он нащупывал истинный путь скорее интуитивно, чем подчиняясь определенным правилам. Иногда это удавалось. Когда он находил искомое решение, он испытывал внутреннее блаженство, это было его счастье, которое он ни с кем не делил. Это была его музыка.

Придурок улыбнулся. Он был близок к цели. Он объявил войну чуждому миру, миру мертвых цифр и теперь он ясно увидел свою грядущую победу. Осталось еще немного.

Придурок парил в заоблачном пространстве, где не имели силу законы земного тяготения. Придурок ловко управлялся с цифрами, как только может управляться великий композитор с нотами. Наконец-то послышалась музыка. Она приближалась издалека. Сначала это были отдельные звуки, едва уловимые басы, пронзительные скрипки, отрывистые удары барабана. Придурок покрылся потом, он открыл рот и высунул язык. Слюна повисла между губами и бумагой.

Грянула музыка. Музыка была громкой и трагичной. Придурок стал прыгать от радости. Прыжки перешли в танец, придурок кружился и подпрыгивал, безумный и возбужденный. Придурок хохотал, как сумасшедший. Он знал, что его никто не видит и не слышит. Придурок также знал, что в такие моменты ему никто ничего не скажет. Его побаиваются в такие моменты.

Придурок танцевал и ему было хорошо, как никогда. В такие моменты он чувствовал, что где-то рядом присутствует Нечто, в соприкосновении с которым ты испытываешь гармонию со всем миром. Он боялся назвать это Богом. Дать имя Тайне – значит уничтожить Тайну.

Музыка становилась все тише и, наконец, исчезла совсем. Придурок сел на стул и долго смотрел на решенное уравнение. Это уравнение выпило у него много крови. Придурок не верил, что когда-нибудь сможет решить его. Он никак не ожидал такого результата. Но теперь все позади. Придурок был счастлив.

Результат превзошел все ожидания.

 

 

 

 

 

 

2005