В.Пенин добрый наш правитель

К выступлению у Финляндского вокзала готовились очень тщательно. Вначале планировали выступление Пенина с телеги, но потом от этой идеи отказались. Речь по замыслу организаторов должна была сопровождаться одобрительными выкриками из толпы и бурными, продолжительными аплодисментами. Лошадь могла напугаться внезапного восторга народа и понести. Пенин, отродясь не сидевший верхом на лошади и лошадей не любивший, мог с телеги свалиться и ударить в грязь лицом. Потом решили, что лучше сказать речь с бочки, наполненной порохом. Но и от этой затеи скоро отказались. Ведь какой-нибудь солдатик вполне мог случайно или даже намеренно бросить в бочку «козью ножку» и поминай тогда, как звали оратора.

Последним и самым надежным был одобрен вариант выступления с башни бронированной машины с полным боекомплектом.

Вращающаяся башня с пушками и пулеметами сразу же загипнотизировала толпу. Можно было говорить, что угодно, и это «что угодно» было выслушано с величайшим вниманием и уважением.

Все, конечно, с башни броневичка сказать было невозможно. Например, хотелось поведать народу о произволе царских сатрапов, которые на целую неделю задержали доставку рояля в ссыльную сибирскую деревушку, где отбывал срок Пенин. Хотелось поведать о казни брата. За что спрашивается? Подумаешь, убийство царя-батюшки! Было намерение облить грязью спонсоров, которые обещали в эмиграции миллионы, но, обеспечив жизнь Пенина с Прупской всего лишь как зажиточных буржуа, на большее не раскошелились. Вернее, раскошелились, но не лично на Пенина, а на возмущение народных масс. Тут денег не пожалели. Пенин сам ехал в пломбированном вагоне, битком набитом деньгами. Такое неудобство и такой соблазн!

Оставалось из всего, что накопилось за многие годы, излить часть на толпу в коротких тезисах. Тезисы напоминали сказку с хорошим концом, но призывали для приближения этого конца к драке. Пенин кидал в толпу: «Власть советам! Фабрики рабочим! Землю крестьянам!» Чуть было не ляпнул: «А вагон с деньгами мне!», но вовремя спохватился. Народу нужна была сказка, а кулаки у людей чесались всегда. Масла в огонь плеснул в общем, и броневичок, взревев мотором, скрылся в клубах выхлопных газов. А с ним до поры до времени и Пенин. Чуть позже растворился бесследно, правда, и вагон с деньгами.

 

В.Пенин государством правил

Как-то вечером решил Пенин прогуляться по свежему воздуху. Стояла мерзкая осенняя погода. Шел он, шел и не заметил, как оказался на Дворцовой площади. Глядит, а навстречу ему бежит какая-то неуклюжая баба. Поравнялась гражданка с Пениным, и узнал он в ночной незнакомке Перенского.

- Ты куда бежишь? – спрашивает.

А тот, тяжело дыша, отвечает.

- Заявился в Зимний ваш пьяный Пелезняк. Орет: «Всех порешу, в клочья всех порву». Разборки, в общем, учиняет. Ну и решил я пока не поздно ноги в руки.

«Ну, вот и началось», - подумал про себя Пеннин, а в слух спросил:

- И куда же ты теперь?

- За границу, куда же ещё. Надоели мне ваши бомбисты в каждой подворотне цареубийства, революции, перевороты. Я за бугор хочу. Давно уже хочу, да раньше денег не было. Теперь подкопил малость, на жизнь спокойную, без всяких пертурбаций хватит.

- А платье-то дамское зачем напялил? – хитро прищурившись, спрашивает виновник революционных безобразий.

- Для конспирации. Тебе ли спрашивать, - отвечает Перенский. - Сам ведь любитель маскарадов.

– Ну, беги, - сказал Пенин и показал рукой куда бежать. - Обустроишься там - черкани мне, как бывшему однокашнику по гимназии, что да как. Черт знает, чем вся эта заварушка кончится.

- Черкану, - пообещал Перенский и, подобрав юбку, побежал не туда, куда указывал Пенин, а прямиком в другую сторону.

Так разошлись пути двух симбирских гимназистов и больше не пересекались.

Перед Пениным встал нелегкий выбор. На чашах весов балансировали политика и эротика. Следовало бы пойти в Зимний и утихомирить не в меру буйного Пелезняка. Это с одной и крайне опасной стороны. С другой и чрезвычайно приятной - в Смольном его ждала одна очаровательная институтка.

В Смольный ему хотелось больше, чем в Зимний, да и острая интуиция конспиратора подсказывала, где сейчас должен быть лидер, заваривший всю эту кашу.

«Эх, живем однова!» – мелькнула в голове озорная мысль и, повернувшись к Зимнему спиной, Пенин уверенным шагом направился в Смольный.

Политик должен быть всегда готов к неожиданностям, и Пенин знал это. В самый неподходящий момент начались телефонные звонки. От Пенина требовали возглавить процесс, выдать нужные директивы, обуздать массы. А он к этому критическому моменту институтку не успел еще обуздать в полном объеме.

«Конечно, живем однова, - подумалось Пенину, - но укорачивать себе жизнь все-таки не стоит, мировая слава тоже ждать не будет, да и барышня никуда не денется, если пристроить её секретаршей тут же в революционном штабе».

И полетели из института благородных девиц по всея Руси телеграммы: «Взять почту, телеграф, вокзал!», «Безжалостно подавить! Расстрелять! Повесить!»… И не надо обвинять самого человечного их всех человечных в жестокости. Любой джентльмен поймет, любая дама его поддержит, что приниматься за новое дело, бросив в самый ответственный момент старое, нельзя. Ничего кроме озлобленности на всех и вся это вызвать не может.

 

Он уважать себя заставил

Однажды Пенин заявился на субботник. Смотрит, все чего-то куда-то тащат. Почти все растащили, одно бревно только валяется.

- Чего делать-то? - спрашивает Пенин.

Интеллигентный такой в пенсне профессор и говорит ему:

- Возьмите, милейший, вот это бревнышко и отнесите его вон туда.

Один работяга с Путиловского предложил Пенину:

- Давай, барин, я тебе подсоблю.

- Я сам, - отвечает Пенин

До этого Пенину бревен ворочать не приходилось. В Финском заливе, возле шалаша на бревнышке он сиживал. А в разных там швейцариях бревна по улицам не валялись. Да и вообще, Пенину не доводилось перемещать тяжести на расстояние. Но делать нечего.

Взвалил Пенин бревно на спину и поволок, куда велел умный профессор. Все вокруг сразу зауважали Пенина. Все и всё волокли домой, а у него дома не было и тащил он бревно сам, не зная куда.

Тащил он, надрывался и вдруг слышит, будто, в спине что-то хрустнуло.

- Врача мне, врача! - запричитал Пенин.

Стали искать врачей. Пталин больше всех старался. Пока радикулит у Пенина лечили, многих заподозрил в желании уложить Пенина в зикурат, и многие поплатились за это. Кто тюрьмой, а кто и жизнью.

Потом начали искать умного профессора. Много этих умников нашлось. Набрали аж на целых два парохода и отправили за границу к тем, кто уже успел вовремя смыться. Пускай там умничают.

А бревно позже распилили и сожгли в печке. И пила-то ведь с двумя ручками рядом с бревном лежала, зачем было надрываться? А вот зачем. Никто из присутствующих не рискнул показать навыки в распиловке, другими словами - сноровки в валке и заготовке леса. В этих специалистах всегда очень нуждалось народное хозяйство страны советов, а желающих добровольно отправляться на лесоповалы всегда было меньше, чем хотелось бы.

 

Когда не в шутку занемог

Однажды в студеную зимнюю пору натопил Пенин свою печку на даче. И угорел. Попросил печника прислать. Пришел печник. Здоровенный такой. У него кирпич в ладони, как у Пенина, к примеру, спичечный коробок.

Почистил мастер трубу, кирпичики перекладывает, а сам между делом вопросы хозяину задает. А тот лежит на диване бледный весь, с мокрой тряпкой на лбу, и в животе у него бурчит. Ко всему прочему ещё и тошнит Пенина от угарного газа и вопросов этих. Молчит Пеннин, притворившись совсем больным, а печнику все до фени. Вроде как сам с собой рассуждает. Говорит:

- Сколько же мне земли даст новая власть?

На это Пенин про себя, конечно, отвечает: «Нисколько. Может, в далеком светлом будущем по шесть соток и выделим, и будете на них раком стоять в свое удовольствие».

А мужик, словно прочитав мысли Пенина опять за свое:

- Интересно, - говорит, - когда мы увидим наше светлое будущее?

«Дождешься, - мысленно отвечает ему Пенин. - Вот помру я, придет к власти Пталин и покажет вам ваше светлое будущее во его всей красе».

Печник тем временем показывает Пенину свои громадные ручищи и говорит, что вот этими самыми руками готов придушить всю мировую буржуазию. Пенин смотрит с трепетом на орудие пролетариата и вспоминает отчего-то свое буржуазное происхождение. Понимает Пенин, что раз уж пришло время разбрасывать камни, то булыжник или тот же кирпич в пролетарских руках будет настоящим оружием. Надо только направить это оружие в нужную сторону. И сделать это должен он, Пенин. От такой мысли Пенин начинает чувствовать себя богом, угоревшим, правда, слегка. С небес на землю возвратил его голос печника.

- Пора обмыть новый дымоход, - говорит он хозяину.

Пенину даже слышать больно о водке и больно видеть её, но делать нечего. Он поднимается и достает из шкапчика на кухне графинчик с водкой. Печник одним махом осушает стакан, нюхает бутерброд с черной икрой – подарок астраханской бедноты - и вопросительно смотрит на Пенина. Тот отдает печнику весь графин и падает на диван.

«Сопьются ведь», - приходит в его голову гениальная мысль.

И спились. Нельзя не удивляться такой прозорливости Пенина. А мы и не удивляемся. Мы пьем.

 

Какое низкое коварство

Однажды у Пенина было шаловливое настроение.

- Прупская, иди сюда, я с тобою сделаю то, что сделал Карл Паутский ренегат с Фаней Паплан эсеркой в номере гостиницы «Националь»! - стал кричать он.

А Прупская ему на это отвечает:

- Ещё чего не хватало! О чем говоришь ты, Пенин, когда мировая революция на пороге?»

Но Пенин не унимается.

- Иди, тебе говорят, а мировая революция подождет!

Прупской ничего не оставалось, как только подчиниться.

А мировая революция в это время ждала своего часа за дверью. Услышала она такие слова Пенина и ушла. Навсегда. Потом долго искали, кто виноват. Природа, кто же ещё…

 

 

Его пример другим наука

(Из воспоминаний Перберта У. «Как родился пятилетний план»)

Давно это было. Пригласили меня, помнится, на шашлык. Время было ужасное, голодное. Кончилась революция, начался голод. Баранинки, свининки, говядинки и след простыл. Шашлычок замутили из того, что под руку попалось. Собачонка попалась в тот раз. Народу собралось немного, но одни начальники. Не забуду, как Пенин подкрадется бочком к Процкому, похлопает того рукой по заднице, улыбнется так ласково и скажет: «А вы, батенька, та ещё проститутка». Тот тоже улыбается без обиды всякой. Усмехнется сквозь усы Пталин, весело поблескивает своим пенсне Перия. Душевная была обстановка.

Пока мясо жарилось, Пенин повел меня в высокую башню.

– Пойдемте, - говорит, - милейший, я вам светлое будущее покажу.

Вошли мы в башню, а там одно окно. Круглое такое.

- Давайте, - говорит Пенин, - кинем взгляд на западные окраины нашей необъятной страны.

Кинули, а там такая красотища! А Пенин взял меня за локоток, подвел к столу и налил стакан водки.

- За процветание наших западных территорий, - говорит.

Выпил я, а Пенин обвел меня вокруг столба, приставил к круглому окошку, повернул какую-то рукоятку и предложил глянуть на восточные территории страны. И опять красотища, и опять к столу, и снова стакан, и тот же вояж вокруг столба к этому иллюминатору. Рукоятку повернул и обратил моё внимание на южные земли. И снова глаз не оторвать!

После четвертого стакана было даже больно смотреть на яркость красок северных территорий.

- Фантастика, - сказал я.

- Нет, - ответил хозяин. – Это подарок моих немецких друзей, калейдоскоп называется. Не понять вам пока этого, батенька.

А сам рукой за борт пиджака держится зачем-то и улыбается лукаво так.

Когда мы выползли на двор, творилось там форменное безобразие. Истолковав буквально слова Пенина о принадлежности Процкого к особам древнейшей профессии, Пталин и Перия трахнули дуэтом несчастного, не отходя от дымящегося мангала. Тот плакал, называл такие действия произволом и грозился написать жалобу в Лигу наций. Насилу успокоили, и то после того, как сам Пенин расстегнул ширинку и пообещал надругаться над плачущим польшевиком немедленно, поскольку промедление, по его словам, было смерти подобно.

Тут пришли Порький с Прупской и стали возмущаться. Порький тогда произнес своё знаменитое: «Человек – это звучит горько!» Пталин на это погрозил ему пальцем, Пенин дружески приобнял за плечо, Прупская расцеловала его взасос, и лишь Перия ничего не сказал и не сделал, оставив все на потом, Пвердлов только ухмыльнулся.

Шашлык удался на славу, вскоре все забыли о надругательстве над будущей жертвой мексиканского альпиниста и развеселились. Монополька лилась рекой, бродячего бобика трескали с превеликим удовольствием.

Позже заговорили о делах. Решили, что развиваться надо поэтапно. Например, лет этак по пять в каждом периоде.

- А если за пять не успеете? – скептически поинтересовалась единственная в этой компании дама.

Облажаться никому не хотелось, но выход нашел поруганный соратниками Процкий. Он предложил, без упоминания в выступлениях, исключительно для внутреннего употребления, число необходимых для реализации задач лет умножать на число ПИ. От названия Пи тут же и отказались. Порький, знавший людей не по книжкам, предположил, и не без оснований, что эти пару буковок сообразительные граждане примут за сокращенное непечатное слово, характеризующее аховое положения дел. Все согласились и решили умножать на 3,14. Пвердлов, как человек знавший толк в математике, особо в делении и вычитании, начал орать, как на митинге, что число само это приблизительное, а 14 сотых у него в периоде. Слушать портного не стали, на такие мелочи, как бесконечность вроде бы понятного и очевидного решено было наплевать. Велели Пвердлову приступать без всяких скидок на возможную погрешность с понедельника и разошлись кто куда.