Однажды в один из весенних дней 19... года, в Пуэрто де Пальмос, дела заставили меня выйти из дому не дожидаясь, когда спадет обеденный зной - нужно было спешно отдать гранки моей статьи об эмансипации в редакцию. Этот маленький городок во время сиесты словно вымирает и до самой Плаца де Армор я не встретил не единой души. Даже кафе на углу улиц Севилья и Арматоре, обычно полное, пустовало.

Я замедлил шаг. Здесь делали "Венесуэлу" лучше где либо, а хороший бокал амодельяно с листьями мяты, свежевыжатым лимонным соком и льдом пришелся бы как никогда кстати, чтобы помочь выгнать остатки послеобеденной дремы и послевкусие телячьего бока с овощами.

Я поднялся по ступенькам.

В конце терассы под навесом сидела сеньора в белом платье и громадной белой шляпе, закрывающей большую часть лица. Я сел за соседний столик.

- Бокал "Венесуэлы". И положите в него побольше льда.

- Да, сеньор.

На незнакомке было тяжелое ожерелье из жемчуга в серебряной оправе. Под краем шляпы была видна тонкая сигаретка, небрежно зажатая красивыми губами.

- Ваш коктейль, сеньор...

Перед ней лежали спички, смятая пара белых перчаток и стоял наполовину полный бокал.

- Да, спасибо.

Платье очерчивало ее формы, даже чересчур подчеркивало их. У нее были красивые плотные груди, не обвисшие, несмотря что под платьем больше ничего не было. Двумя твердыми бугорками обозначали свое место соски.

- Вас это волнует? - спросила меня незнакомка.

Я смутился и несколько мгновение искал, что ответить. В самом деле, или так повлияла жара, или влияли тени мыслей, рожденных во время работы над статьей. Бестактность ученого, далекая от приличий...

- Как часть совершенства, которым нельзя не восхищаться...

Она осмотрела меня.

- Вы европеец? Хотя да... Только латиноамериканские мужчины могут так беззастенчиво - словно занимаются с вами любовью - разглядывать вас.

Впрочем, в этом разговоре что-то было. Какая-то особая грация. Как иллюстрация к тому, о чем думал последние два дня. Возможно, поощрительная улыбка судьбы. Я откинулся на спинку кресла и попробовал воспользоваться ситуацией.

- Я вижу в вас то, что предназначила для наших глаз сама природа. Все то, что делает женщину настоящей женщиной.

- Настоящей женщиной? - усмехнулась незнакомка.

Она грациозно поднесла зажженную спичку к погасшей сигарете.

- Говорите.

Да, стоило продолжать. Строки, написанные на бумаге, просились на язык.

- Это нужно уметь. Ценить то, что дала природа, как дар, как награду. Ведь вы умеете то, чего нет в нас, мужчинах. Чувствовать, любить и любовью наполнять нас... Обратите внимание, как креольские девушки машинально оглаживают несуществующие складки на бедрах или подают грудь вперед, едва только заметят обращенный на них мужской взгляд. Они делают это почти неосознанно, инстинктивно, проявляя женственность, заставляя мужчин быть еще более мужчинами...

- Занятно. Значит женщина как дополнение к мужским желаниям. Красивая игрушка.

- Мы говорим не о таких. А о сильных волевых женщинах, которые подобны омарам: крепкий панцирь скрывает нежную сердцевину, подчас мешая ей проявиться полностью.

Незнакомка чуть приподняла голову и я увидел под шляпкой ее темные глубокие глаза.

- Вы, скорее всего, американка? То, что называют "деловая женщина". Тогда вы лишены этого чувства.

- У меня две компании во Флориде, - после недолгой паузы сказала она, - и с десяток по всей Латинской Америке. У меня есть дружок (она произнесла это слово по-английски), который согревает мою постель, когда я этого хочу. О каком чувстве вы говорите. Надеюсь, не о любви?

- Нет, разумеется. Я говорю о чувстве женщины. Вы его еще не испытали. О страсти, которая возникает между мужчиной и женщиной, между двумя, заметьте, равными частями одного целого. Ваши возлюбленные делают это из денежных побуждений или считая себя обязанными вам. Я говорю о другом... Три года назад мне довелось пробыть неделю в джунглях Коста-Рики, на заброшенной гасиенде. Мы были вдвоем - я и моя девушка, темноволосая мулатка. Из еды у нас был только ящик дрянного шампанского и стогаллоновая бочка с манговым сиропом. Мы разбавляли сироп шампанским, пили этот коктейль и занимались любовью. Первый день и ночь мы провели в постели, ненасытно желая друг друга. Потом последовал короткий перерыв, после которого мы стали заниматься этим где получится, где настигнет желание. Там она овладевала мной или наоборот... Я помню как она в конце шестого дня стояла обнаженная на терассе и потягивалась в лучах предзакатного солнца. И ее тело на фоне зелени джунглей, открытое им, крепкое, такое желанное настолько захватило меня, что не выдержав, я бросился к ней, обхватил руками все мягкости и упругости, овладел и неистово вошел в нее. Она сопротивлялась, но только для того, чтобы продлить наше желание, вознести его до предела. Я неистовствовал, она рвалась и билась подо мной. А вокруг было буйство джунглей, крики птиц, шевеленье, и мы были частью них, этой природной силы, обнаженные, на не струганных досках веранды мы повторяли, воплощали в себе эту дикую энергию. Ничего постыдного! Мы были частью Природы и перед ее лицом, перед лицом деревьев, птиц и зверей мы делали то же, что и они...

Я замолчал, покачивая полупустой бокал. Кажется, я слишком увлекся.

- Это чувство... - медленно, словно подбирая слова, произнесла незнакомка, - Возможно, оно и стоит того, чтобы его испытать. Но ведь для этого недостаточно просто отдаться первому встречному.

Разговор перестал быть просто игривым обменом словосочетаниями и броскими метафорами. Словесная забава переросла складывающие ее намеки и вдруг приобрела глубину. Возможно, она также поняла это.

Если она согласна продолжать...

- Разумеется, - сказал я. - Но все женщины рождаются с ним. Нужно только честно посмотреть в себя, чтобы найти его. А сделать это никогда не поздно.

- Понимаю, вы накинетесь на меня, заставив пробудиться дремавшие во мне инстинкты...

- Инстинкты... о нет... это было бы слишком просто.

- Тогда...

Мой бокал был пуст и я заказал вторую "Венесуэлу". Незнакомка играла недокуренной сигаретой. Солнце клонилось за дома, умеряя свой дневной жар, но время сиесты еще не кончилось.

Если она согласна продолжать, то что? Будет ли это интрижкой, о которой вспоминают с легким снисхождением холодной северной зимой, будет ли это вспышкой неутоленной страсти или же останется причудливой интеллектуальной беседой, щекочящей чувства пристойного... Или же... Или же...

Тень невысказанного чувства шевельнулась в глубине души. Как рождение? Как пробуждение от долгого томительного беспамятства?

Любовь? Смешно. Или слишком рано.

- Вы в самом деле хотите знать?

- Как продолжение игры, которую начали Вы. Я не могу так чувственно говорить, но зато я могу слушать. Не так ли?

Это был великолепный ход. Она была не только красива, но и умна. Нет, эта девушка достойна нечто большего, чем измятые простыни в жарком номере пусть и богатой гостиницы. Пусть это так и останется. Феерической мечтой о недостижимом. Или лукавым несбывшимся искушением. Или просто странным разговором.

Пришла мысль, подогретая смесью чего-то, подобного спортивному задору, и какой-то ребячливости.

- Разумеется, - продолжил я.- Я поступлю так, как она никак не ждет. Это начнется как всегда. Почти привычка... Прелюдия близости, ставшая обязанностью. Но когда вы будете готовы отдаться знакомому ритму, я ... я ... я внезапно сброшу шелковое покрывало ... ведь вы всегда закрывались ним, не так ли?

Незнакомка чуть смутилась и пожала плечами.

- Что в этом такого.

- Разумеется, в этом ничего такого нет ... но я брошу вас, стану говорить о всяких бессмыслицах: о женских именах ураганов, о рецептах коктейлей, о чем угодно. Это смутит вас, обескуражит, выбьет из привычной колеи. Затем, словно в пылу разговора, не замечая этого, я буду случайно касаться вас в разных местах. А потом, когда вы устанете думать и предполагать, продолжу разговор у вашего уха, одновременно начиная свои ласки. Начну два дела одновременно, заставляя вас разрываться между ними, между поднимающимся желанием и рассудком. И уж после я овладею вами с силой и жаром. Но не надейтесь - я остановлюсь, не доведя чувства до высшей точки наслаждения!

Я сброшу вас с ложного алтаря, который вы почитаете за истинную дорогу к Любви. Прочь с шелка и атласа кровати! Я увлеку вас в мир, от которого вы прятались.

Нагой вы встанете на середину вашей спальни, чтобы в белом свете дня увидеть собственное прекрасное тело, трепет каждой его клеточки, насладится ним, коснуться руками, прочувствовать, как оно горит от собственных ласк. И сделаете это под моим пристальным взглядом, видя мою ненасытность и мою жадность.

А потом я буду овладевать вами раз за разом, и вы будете учиться в чужом теле находить свое, менять страстность на недоступность, холодность на призыв, мгновения усталости и бессилия обращать в бесконечное наслаждение удовлетворенного желания, вы будете учиться играть своей природой, извлекая из нее женственность и чувственность и дарить их другому, дарить их мужчине, который не умеет и не знает этого.

Вы наполнитесь страстью и умением в нужный миг выплескивать ее из себя, становиться робкой девочкой, совершающей Это первый раз, или игривой кокеткой, соблазняющей и играющей очередным мужчиной. Вы возвыситесь этими новыми открытиями, откроете прежде неизвестную себя и однажды поймете...

Я поднялся и, не переставая говорить, пошел к ней.

- ... что, то о чем я говорю, имеет совсем малое отношение к сексу, это скорее способ, через который вы перестанете бояться чувств и научитесь управлять, играть ими... как настоящая женщина.

С этими словами я приподнял шляпку незнакомки и прильнул губами к жарким даже для этого часа ее губам.

Она не противилась.

Расплатившись, я бегом сбежал по ступеням кафе и не оборачиваясь, пошел в направлении Плаца де Армор.

* * *

Три месяца спустя я встретил ее на пароходе, совершавшим рейсы между Каракосом и Гаваной. Среди толпы пассажиров, заполнявших пароход, я не сразу признал в этой очаровательной женщине прежнюю незнакомку. Ее наполняла особые обаяние и грация, приковывавшие взгляды мужчин. Стройная фигура по-прежнему была образцом совершенства. Ее сопровождал муж, какой-то промышленник. По стечению обстоятельств нас познакомили общие друзья и у нас оказались общие дела в Венесуэле.

- О-о, -сказал он едва ли не покровительственно, - значит мы почти компаньоны.

В его пожатии чувствовалась сила и напор.

- А это моя жена, мы ведем дело сообща. Лоренс, это мистер Родригес, он занимался той железной дорогой, помнишь?

Она сжала мою руку на удивление сильно и твердо.

- Прекрасно! Лоренс, теперь я могу спокойно обсудить свои дела, не думая, о том, чем бы тебя развлечь, - засмеялся промышленник. - Мистер Родригес, я думаю у вас с Лоренс найдутся общие интересы.

Он сразу же ушел, а мы какое-то время стояли рядом.

- Как вам Венесуэла? - вежливо, не более, спросила она.

- Венесуэла - часть совершенства, которое зовется Латинской Америкой и которой нельзя не восхищаться.

- А Вы поэт, мистер Родригес...

Затем мы встретились вечером, когда очертания береговой линии скрылись за горизонтом и красноватое солнце садилось в чистое глянцевое море. Держась за поручни она смотрела на закат.

Какое то время мы стояли молча. Затем она заговорила.

- Это напоминает мне один вечер в Пуэрто де Пальмос. Я вот так же смотрела на уходящее солнце. На то, как в конце концов успокаивается его прежний огонь.

- Зато наутро все начинается сначала.

- Почему вы ушли тогда?

- Это все разрушило бы. Близость. Даже самая бурная. Она убила бы все, что я сказал. Слова иногда ценнее действия.

- Слова, игра... Вы забавлялись?

- Вы не поняли. Этот порыв, эта страстность, разве вы не почувствовали их в себе? Не отозвались на них? Ведь я не думал соблазнять Вас.

Она улыбнулась и повернулась ко мне. Я увидел томный играющий взгляд. Она протянула руку.

- Вы нравитесь мне. В вас есть то, что встречается не так часто. Вы Игрок. Получаете удовольствие от самого движения. Не результата, а игры.

Я с усмешкой ответил пожатием. Мы задержали руки чуть больше, чем позволяло приличие.

- Не боитесь моего мужа? Он страшно ревнив.

Я пожал плечами.

- Мы не сделаем ничего такого, чего пришлось бы стыдиться. Вам или мне. Можете быть спокойны.

- Это тоже игра? Особое, тонкое соблазнение, в конце которого я окажусь в вашей постели?

- Или я в Вашей. Они равноценны, - улыбнулся я.

- Я люблю его, - просто и с каким-то нежным чувством сказала она. - И благодарна ему, что он был и есть рядом.

- Понимаю. Нет ничего лучше любви, которая снизив свой накал, переходит в спокойную нежность и привязанность. Эти узы крепче всех...

- Однако в нем нет чувств... он слишком сильный для этого...

- И вы держите эту неутоленность в себе. Не давая ей выход?

Она промолчала, думая о своем.

Следующие несколько дней мы почти не расставались друг с другом, беседуя на разные темы: от особенностей промышленной добычи золота в экваториальных джунглях до тонкостей крепления стекол в витражах позднеготических соборов. Она была необыкновенно тонким и умным собеседником, умеющим слушать и говорить, и понемногу я стал ловить себя на мысли, что испытываю к ней не просто случайный интерес. Это было нечто большее - очарование, тень любви, привязанность. Похоже, то же чувствовала она. Чувствовала и одновременно боялась признаться в этом. Я ловил ее задумчивые взгляды, осознавал случайные касания рук, какие-то глубокие движения души, которые проступали в жестах и интонациях слов.

Но то, что доставляло наслаждение мне: игривые полунамеки, какие-то иные смыслы слов, многозначность, которая могла толковаться по разному, игра в чувственность у границы приличий и допустимого в обществе поведения, тяготило ее. Я понимал, что она боится того водопада неутоленных желаний, который дремлет в ней, и с которым она не сможет справится, прорви он все загороды. Если я, чувствуя, что увлекаюсь, мог отступить назад, просто пообщавшись с ее мужем, найдя в нем человека, который не ожидает предательства с моей стороны, доверяет мне, и это держало меня, то она страдала, не имея никакой отдушины. И в тоже время стремилась жадно по своему естеству к этому водопаду.

Она разрывалась, боясь того, что наши отношения зайдут слишком далеко и в тоже время ловила то, что стояло за моими, подчас безобидными, словами, примеряла их к себе, поощряла меня продолжать.

В последний день путешествия, когда по курсу корабля должны были вот-вот проявиться яркие огни Гаваны, мы стояли на верхней палубе.

- Эти несколько дней...- сказала она. - Вам не следовало начинать со мной свою игру. То, что легко для Вас, невыносимо для меня. Я чувствую, что разрываюсь. Между Ним и этим новым чувством... Ах, зачем я снова увидела вас!

Я почувствовал, как сердце охватывает словно жар. Вина, раскаяние, нетерпение, желание опровергнуть, желание утешить - вместе, одновременно...

- Вы так поступаете со всеми своими женщинами? Заманиваете в сети.

Если бы она знала! Если бы могла пересилить эту боль, подняться над ней, понять, что чувства, овладевая нами, делают нас немощными и слепыми... Разве близости с ней желал я ? Как со всей своей силой она не увидела, что нашими отношениями двигало желание подняться над страхами, страстями, вожделениями, намерение выпестовать нечто чистое и свободное - как образец новых, других отношений, далеких от телесных побуждений и корыстных расчетов. С кем еще как не с ней, этой сильной, умной, тонко чувствующей женщиной я мог достичь такого?

Это было невыносимо!

Далекий рев сирены возвестил о близости Гаванских причалов.

Но как я мог сказать об этом человеку, который был ослеплен, который винил меня в том, что я увлекал ее за собой. Да, оступаясь и скользя, что неизбежно на незнакомой дороге... да, путаясь в зарослях, которые поднимались тут и там.

Тем более, что понял я это только сейчас.

Мы расстались и последние часы до Гаваны провели порознь. А потом, не выходя из порта, я купил билет на первый же пароходишко, отправляющийся в революционную Мексику и этим же днем отплыл на нем.

* * *

Впереди, метрах в ста отрывисто застучал пулемет и фонтанчики песка вперемешку с искрошенной зеленью пробежали далеко слева. Пулеметчик не видел нашей позиции и стрелял наугад.

- Не отвечать! - негромко повторил я и приказ второй раз прошелся тихим эхом по редкой цепи.

Нас было семнадцать человек, но мы находились на гребне холма, скрытые камнями и густым чапарралем, а перед нами было метров 70, не меньше пологого склона, чистого от растительности. Лучшей позиции и не найти. Я поначалу подумал даже, что здесь можно закрепиться не до вечера, а гораздо дольше - пока хватит боеприпасов.

Там, внизу, в кустах и за невысокими холмами прятался один из отрядов наступавшего на север генерала Обрегона.

Под самое утро, почти загнав лошадей, мы на короткое время смогли оторваться от них. Времени как раз хватило на то, чтобы расположиться на этом холме, отвести храпящих и шатающихся коней в низину и установить пулемет.

Первую верховую атаку мы отразили винтовочным залпом и длинной очередью из "Виккерса", который почти скосил весь первый ряд. Противник отступил, спешился и начали перегруппировываться.

Позже к ним подошло подкрепление - было слышно ржание и топот лошадей. Теперь вот установили пулемет. По звуку и сполохам должно быть "Гочкис". Паршиво.

Я снова оглядел прерывистую линию своих людей. Продержаться два дня. Тут и один смочь бы. Вспомнились слова Канчо: "Родригес, больше тридцати людей не дам. Я знаю, что для тебя и этого много. Задержи их хотя бы на два дня!" И взгляд - словно бы прощался навсегда. Хотя, какая разница где получить пулю, тут, или в предместьях Мехико...

Дневное солнце палило все сильнее и сильнее, приближаясь к зениту. Среди моих бойцов началась тихая перебранка из-за фляги воды.

И боеприпасов у нас в обрез.

Насколько помнилось, дальше на север тянулись на много миль одни лишь камни да кусты. Нет, днем уйти не удастся, нужно ждать ночи. А это еще часов восемь, не меньше...

Я снова осмотрел нашу позицию. Следует еще растянуть людей. А пулемет сдвинуть правее, чтобы он смог держать под огнем и вот то скопление саркобатуса...

Но не успели мои люди выполнить команду, как позади послышался шорох камней, на который оглянулись все. К нам лихорадочно полз один из дозорных, стерегших лошадей.

- Там пыль и всадник!

Этого только не хватало!

Но отдавать новый приказ не пришлось. В бинокль я увидел, что это скачет кто-то из наших. А минут через пять и сам посыльный, встреченный и предупрежденный, подползал к нам.

- Приказ от генерала Канчо ! Вам нужно сдерживать противника до конца завтрашнего дня.

Он сошел с ума!

- Генерал дает вам еще десять человек и один пулемет. Они подойдут через час или два.

Это уже кое-что. Хотя если это простые мексиканцы, едва научившиеся держать оружие...

- Кто они?

- Не знаю. Не видел раньше. С ними два гринго, - посыльный как-то странно усмехнулся.

Он еще что-то говорил малозначительное, а я уже прикидывал, что смогу сделать. Десять человек. Из которых два рейнджера... Ну что ж, можно попытаться. Два дня... хм. Вряд ли кто останется живым, но приказ мы выполним... А впрочем, когда-нибудь Это должно было случится. И эта равнина под жарким солнцем ничуть не хуже любого другого места...

Незаметно подкреплению подойти не удалось. Противник увидел цепочку всадников и начал новую атаку. Как и утром, мы отбили ее, пулеметным огнем прикрыв подходящих. Да и те не растерялись, умело распались в цепь при виде неприятеля. Видно, командовал кто-то опытный. Едва все закончилось, я сразу спустился с холма, чтобы встретить их.

Десять человек и тринадцать лошадей. К седлу последней приторочен "Виккерс". Неплохо.

-Кто из вас главный?

-Родригес?! Вот так встреча!

Меня словно пригвоздило к месту. Мистер Смит? В Мексике? Здесь?! Вмиг я обвел глазами остальных. Один явно проходимец - с такими нужно пожестче, четверо ветеранов, еще трое то ли бойцов, то ли мародеров. И еще один человек, с надвинутой на самые глаза американской шляпе...

-Лоренс? Вы?!

-Буэнос диас, Родригес.

Первым делом я приказал установить второй пулемет на левом фланге. Теперь фланги были надежно прикрыты. А при необходимости и центр оказывался под перекрестным огнем. Потом осмотрел уже перевязанных раненых и одного убитого.

Последнему уже не поможешь, а первые... У одного ранение в плечо, у второго - в руку. Первая пуля в теле, вторая прошла навылет.

Оставить их противнику - значит обрести на гибель. Но нам они будут обузой. Если начнется гангрена, их уже не спасти. В любом случае они обречены. Впрочем, как и мы все, похоже...

- А теперь, Родригес, объясните, что здесь происходит, - остановил меня Смит, едва я освободился.

Я и сам хотел говорить с ним и Лоренс.

- Во-первых, объясните, почему вы оказались здесь?

- Сам хотел бы это знать! Я так понимаю, вы находитесь в арьергарде и сдерживаете правительственные части, давая возможность основным силам Канчо отойти?

- Верно, но Вы, Лоренс тут... что это значит?!

- Мерзавец Канчо!

- От нас решили избавится, - усмехнулась Лоренс.

Мексиканское солнце чуть потемнило ее кожу. Она была необыкновенно хороша в мужской рубашке, штанах и шляпе с неширокими полями. Из кобуры на поясе выглядывала рукоять револьвера.

Она не отводила взгляд и смотрела прямо в глаза.

- Вы правы. Мне доставили приказ держаться любой ценой. Еще полутора суток. А это значит, что в живых мало кто останется. Но чем же вы так не угодили генералу?

- Канчо должен нам кое-какую сумму.

- Три тысячи долларов, - добавила Лоренс.

Я присвистнул.

- В этих краях и за намного меньшие деньги лишают жизни. Ну и как вас угораздило попасться ему руки?

- День назад...

Вот почему мы не увиделись раньше...

- ... мы переправляли партию оружия для армии Вильи и на караван наткнулся отряд федеральных войск, - рассказал Смит,- Повезло, что недалеко находились основные силы Канчо. Нас отбили.

- Но он не упустил возможности избавиться от кредиторов и долгов, - усмехнулась Лоренс.

Она прекрасно держалась в такой обстановке.

- Именно, - добавил Смит,- Мерзавец. Это было как предложение и как приказ одновременно. Якобы так мы быстрее выберемся. Чем ты нас порадуешь?

Я кратко рассказал, что к чему.

- Тебе тут не удержатся, Родригес.

- Теперь, когда к ним еще подошло подкрепление, да. Я жду вечера, чтобы увести отряд.

- И нам днем тоже не выбраться, Лоренс.

- Ты прав, другого решения нет. Мы должны идти с ним. Ну что, Родригес, вам, надеюсь, не помешают еще два солдата?

И эта энергичная уверенная девушка когда-то носила богатые платья и драгоценности, томно курила сигары... и я говорил с ней об тонких чувствах... Не верилось, что такое могло быть.

- Разумеется. Впрочем, поскольку вы попали сюда ... м-м-м... особым образом, я не могу требовать от вас подчиняться мои приказам. Вы вольны поступать, как вздумается.

В глазах Лоренс что-то блеснуло.

- Это благородно с вашей стороны, Родригес, но не разумно.

- Вот именно, - добавил Смит, - к черту церемонии. Вы командир этого отряда, командуйте, пока можете.

"А потом я сменю вас",- подумалось мне. Во всяком случае, эта фраза так и просилась продолжением.

- Ценю ваше умение подбодрить. Но хочу сразу предупредить, что я связан приказом Канчо. У меня и у вас совершенно разные цели. Вы хотите отсюда выбраться, я - наоборот...

- Уж поверьте, что свою возможность смыться отсюда мы не упустим, - заметил не без усмешки Смит.

- Спасибо Родригес, этого не следовало говорить, мы это понимаем. Спасибо еще раз за заботу.

Я пожалел, что не курю. Сигара и ритуал закуривания помог бы справится с этим странным волнением в голосе и в руках.

- Ну что ж, тогда за дело, - только и сказал я.

До заката оставалось еще несколько часов, когда противник снова атаковал. Но я ждал этого. Люди были предупреждены и знали, что делать. Лошади стояли наготове. Я даже приказал разобрать и подготовить пулеметы.

Справа и слева, далеко от нашей позиции возникли всадники и по широким дугам начали свое движение. Одновременно началась стрельба из чапарраля внизу. Нас пытались взять в кольцо.

По негромкой команде, отстреливаясь, мы перебежали к лошадям, в секунду сели и пустили их вскачь. Впереди - раненые и разведчик, в центре - припасы и пулеметы, по краям и позади - остальные.

Наш маневр разгадали, стрельба за спиной поутихла, потом началась вновь, а две линии всадников справа и слева резко сменили направление своего движения.

Огибая невысокие холмы, мы попеременно приближались то к одним, то другим, держа общее направление на север.

Через десять минут быстрой скачки четко образовались три группы преследователей: две по бокам, готовые слиться минут через пять в одну и темное пятно одной большой, бывшей, правда, далеко позади.

В животе неприятно засосало при виде количества всадников в этой третьей группе. О том, чтобы закрепиться, как утром, используя складки местности, не могло быть и речи. А впереди, как я успел узнать, из того, что могло служить препятствием было разве что полуразрушенное селение под громким названием Ранчо Лос Нуэво. Но очень далеко впереди.

И солнце только начинало садится, его край даже не коснулся дальней линии гор на западе.

Лошадь Лоренс вновь оказалась вровень со мной и я чуть натянул узду, чтобы попридержать коня. Девушка оглянулась, смерила взглядом меня, пространство вокруг меня и за мной, и ударом ног заставила своего скакуна держать темп.

Разве что сбить с толку преследователей, разделив отряд... Нет, невозможно! Поодиночке нас быстрее догонят. Даже если кони и выдержат такую скорость, и мы домчимся до Ранчо Лос Нуэво, времени, чтобы закрепиться и разобрать пулеметы, все равно не будет. Нас сметут первой же волной.

Со мной поравнялся Смит. Кивнул головой, совершенно спокойный, и прокричал, перебивая гулкий бой лошадиных копыт.

-Что собираешься делать, дружище?

Его хладнокровному юмору можно было только позавидовать.

- Дать им бой.

Да, их нужно сбить с этого ритма погони, заставить остановится, хотя бы на пару минут.

- Чуть впереди есть небольшая лощина. Заметил, когда скакали к тебе.

Я кивнул и пришпорил коня.

Через полмили местность родила холмы и уходящее вправо понижение между ними. Мы приняли вправо и сразу стали невидимы для преследователей. Словно слетели коней трое - расчет пулемета. Остальные спешились и расположившись полукругом за ними, приготовили винтовки. "Викерс" был установлен и развернут ко входу в лощину за считанные секунды.

А еще через минуту, выбивая пыль из сухой земли сюда влетели первые всадники. Ствол пулемета выбросил пламя огня и не прерывая ее, начал движение смертоносного маятника: вправо-влево, влево-вправо. Грохнули залпом ружья.

Не зная, что происходит впереди, противник все вливался и вливался в лощину. Из не прикрученной трубки охлаждения "Виккерса" повалил пар. Перед нами люди валились на землю вместе с конями, другие напирали, пытались развернуться. Был хаос и паника. Задние, наконец, справились с лошадьми и ринулись назад.

Короткий бросок всем отрядом на отступавшего противника усугубил беспорядок. Мы выскочили из лощины, сделали залп по беспорядочно стоящим и скачущим всадникам и снова умчались под укрытие холмов.

Я чуть придержал коня, осматривая место сражения и людей. Лоренс была цела - вот она оглянулась на меня. Странный взгляд, словно просящий... Потерь, кажется, нет. Отлично. Бросив последний сожалеющий взгляд на брошеный дымящийся пулемет - собирать его не было времени, - я дал шпоры коню.

Смит и Лоренс скакали рядом.

Я заметил неладное раньше ее крика: "Родригес!"

Ее спутник покачивался в седле, держась за поводья одной рукой.

Так и есть. Вся левая сторона рубашки была в крови. Лицо побледнело.

Если бы в сердце, он бы уже не скакал. Значит выше. И останавливаться сейчас нельзя, никак нельзя... Когда это в него попали... Похоже, что это тот редкий залп, который дали по нам, когда мы выскочили... Но если ничего не делать, он истечет кровью.

Повинуясь команде, один из моих людей поднялся к вершине холма и быстро вернулся с докладом.

Основные силы преследователей достигли нашей лощины и замедлили движение.

Я отдал приказ перейти на рысь, а сам вместе с Лоренс и Смитом остановился.

Умело она взрезала ножом рубашку Смита и обнажила рану. Тот уже терял сознание. Достала флягу из под седельной сумки, щедро плеснула на залитое кровью тело. По запаху, должно быть виски. Посмотрела, прикусив губу, по сторонам, а потом потянулась рукой к своему вороту.

- Погоди, если тебе нужна материя. У меня с собой запасная рубашка. Чистая.

Как можно туже мы перетянули рану, уняли сочившуюся кровь. Остатки фляги влили через стиснутые губы в рот Смиту.

Все это время Лоренс молчала. Сказала, лишь когда Смита наклонили к холке лошади, чтобы он принял полулежащее положение

- Я понимаю, Родригес, мы обуза для вас...

- Вперед! - скомандовал я, заставляя пуститься вскачь и лошадь Смита. - Вы последние, ко мне! Скакать рядом и поддерживать, чтобы он не свалился.

На Лоренс я не смотрел. Нужно было наверстать потраченное время.

Когда поднялась луна, мы подъехали к Ранчо Лос Нуэво. Десяток домов, половина из которых частично разрушена. Привычным взглядом осмотрел, где лучше занять оборону. Поскольку противник, похоже, потерял нас в темноте, можно было не спешить. Усталые люди медленно спешивались. Пока я расставлял часовых и указывал, где установить пулемет, раненых перенесли в дом. Смит и другой, раненый еще утром, были в полубреду.

Лоренс промыла рану еще раз и снова перебинтовала.

- Крупные артерии не задеты, пуля прошла выше сердца, и похоже застряла в кости.

- Тебе нельзя здесь оставаться, Лоренс. Я дам провожатого - один человек все равно ничего не решит, - и вы отправитесь на запад. Завтра к вечеру будете в Джименесе, найдете врача...

-Спасибо, Родригес. Спасибо... - он посмотрела мне прямо в глаза.- Почему ты это делаешь?

- Ты в самом деле не знаешь ответ? Или хочешь услышать его от меня?

- То, что ты говорил тогда, на корабле... но ведь это была просто Игра... Игра с твоей стороны...

- Если бы это была игра, я бы остался на Кубе. Мы встретились бы снова. И снова.

- Но ты уехал в Мексику...

- Да, я уехал.

- Пощадил меня... и вот снова мы вместе.

- Знаешь, - после недолгого молчания сказала она, - я ведь поняла это. Когда ты закрывал меня собой во время погони. Когда не бросил раненого Смита, хотя имел полное на это право, спасая свой отряд. Но ведь он же твой соперник?!

- Я спасаю его ради тебя. Я помню твои слова там, на пароходе.

- Как это странно. Но я тоже помню... И вот теперь отпускаешь меня просто так?

- Да, потому что завтра будет бой. Времени до него осталось совсем немного. И поэтому наедине с моими чувствами я пробуду не слишком долго.

- Ах, Родригес! - почти воскликнула она.- Я снова разрываюсь между вами... Но я люблю его...

- Скажи, как бы ты поступил, если бы обе твои любимые оказались при смерти?

- Я бы спас ту, которую еще можно было спасти. Иди Лоренс, иди, иначе вам не успеть...

Она медлила. Ее темные, чуть воющиеся волосы, выбивались из под шляпы.

Я медленно коснулся их, ощутил, несмотря на пыль пустыни, шелковистость и нежность.

Она чуть дернулась.

-Прости меня Лоренс, но это выше меня...

Я привлек ее к себе, сжал в объятиях со всей силой отчаяния, последнего прощания, страсти, желания и в долгом поцелуе соединил свои губы с ее.

Это продолжалось вечность. Целая ночь телесной любви и исполнения желаний. Страстных объятий, поцелуев, охлаждения и нового пыла... Наконец, она отстранилась.

Склоненная голова скрывала глаза. Голос дрожал.

- Прощай Родригес.

Как они уехали, я не увидел. Три лошади и три всадника, смазанные черно-серыми красками лунной ночи.

Они вернулись через час. Впереди были разъезды правительственных войск. Их два раза обстреляли, и один раз недолго преследовали.

- Родригес,- хрипло говорил мне их провожатый, - я бы сделал, то, что ты приказал, но только один. Нужно ползти, идти тихо-тихо. Троих ночью далеко слышно...

-Хорошо, иди к остальным. Не вышло, так не вышло.

Смита вновь перенесли к раненым. Он был в полубессознательном состоянии. Кровотечения не было.

Все мои люди, кроме часовых, спали, расположившись у костра, скрытого стенами домов.

Взяв Лоренс за руки, я повел ее в соседний дом.

Луна освещала комнаты даже лучше, чем свеча.

- Ну вот все и разрешилось, - сказала Лоренс, выбирая место, где присесть, - И на этот раз похоже, окончательно. Садись, не стой так.

Да, конечно, к чему теперь церемонии. Я сел рядом.

- Не молчи.

- Я не знаю что сказать. В одно мгновение все потеряло смысл: я, ты, Смит. Нет ничего, что сдерживало раньше... это ново... я не знаю, как поступить, чтобы это не стало низким и недостойным тебя. Молчи... я знаю, что ты хочешь сказать... нет, первым должен начать я...

Я коснулся ее волос, провел рукой по щеке, мягкой и бархатистой щеке, тронул чуть полные губы.

- Первый раз, тогда в Пуэрто де Пальмос во мне говорило тело, второй раз - душа, а сейчас...

- Что сейчас, - шепнула Лоренс, касаясь моих губ.

- Сердце. Скажи я это раньше, это было бы ложью. Сейчас - нет... Я люблю тебя.

Нежными движениями я расстегнул на ней рубашку, помог освободиться от одежды. Она чуть дрожала, обнимая меня, отдавая себя мне.

- Вот это и случилось... Но совсем не так, как я об этом говорил. По другому. Просто ты и я... Забудем обо всем, сейчас во всем мире есть только мы двое. В целом мире ты, я и наши чувства. Больше ничего... Я знаю, ты боишься быть слабой. Поверь, это такая же естественная часть тебя, как и остальное. Позволь ей выйти, не сдерживай, не бойся отпустить. Ты женщина, ты - настоящая Женщина, найди же в том, что боишься основание несравнимой ни с чем силы...

Я шептал прямо в ее жаркие, чуть приоткрытые губы.

- В эти последние часы... нет, нет, не делай так, отбрось стыд. Этот свет луны... он и создан для того, чтобы подчеркнуть красоту твоего тела, он ждет, чтобы мы соединились в одно целое, он стыдливо набросит тени, там, где нужно, и обласкает светом то, что должно быть открыто... почувствуй меня, почувствуй, что мои объятия лишь часть того, что во мне, что полнит и окрыляет меня... это как ключ... к тому, что у нас внутри... мы доверимся друг другу, подарим, обменяем свои тела, чтобы успеть выпустить на волю все, что пряталось, наши души, наши восторги, тайны, мечты, желания, способности, и еще - наши души, наши восторги, тайны, мечты, желания, способности, и снова наши души ... и снова...

Руки жили своей жизнью, принося ощущения другого тела: мягкость и упругость, сменяемые твердостью, и снова шершавость и гладкость кожи... пальцы касались каждой ямочки, каждой складки - тонкие и глубокие переживания, словно волны, которыми захлебываешься, и в которые ныряешь опять и опять.

И это повторялось и повторялось, как вечный круг рождений: целая жизнь, прожитая от начала до конца, от узнавания нового мира и восторга новых ощущений до усталости и пресыщения ним. Бесконечный круг, который поглотил нас, вырвал из текущего времени.

Мы опомнились, лишь когда совсем рассвело.

Лоренс села рядом со мной. Свет подчеркнул то, что раньше было скрыто под платьями, под рубашкой. Светлую кожу, нежные линии женского тела, которые я ласкал, обхватывал руками ... она порозовела, видя мой цепкий взгляд.

- Лоренс, прошу тебя, - остановил я готовые подняться руки.

- Мне неловко...

- Тебе нечего стыдится. Все у тебя именно такое, каким должно быть. По мне лучшего быть не может ...

Фыркали лошади и слышался звон амуниции и голоса.

Пришел день. Последний день.

- Иди ко мне, любимая.

Она с какой-то особой лаской и открытостью прильнула ко мне.

- Давай помолчим.

- Да, Лоренс, да.

- Знаешь,- все же заговорил я, - мне подумалось - просто как один из возможных вариантов, путей, - что у нас при себе револьверы... чтобы избавить тебя, да и себя тоже от твоего унижения, позора. Меня то расстреляют первым. Но что ждет тебя...

- Это не выход.

- Извини, Лоренс. Я сомневался в тебе.

- Тем, более, что еще есть Смит... как это странно. Вот я предала его. Изменила с другим мужчиной...

Я вдыхал запах ее волос, чувствовал на щеке ее дыхание.

- Скажи, а если бы твоя жена вдруг сказала, что полюбила другого, как бы ты поступил?

- Отпустил бы.

- Отпустил? К другому человеку. Но ведь ты любишь ее?!

- Именно поэтому и отпустил бы. Потому что люблю. Чтобы не причинять ей боль, навсегда привязав к себе. Чтобы она не чувствовала себя в клетке. Вольная красивая птица, оказавшаяся на привязи и с мелочными обязательствами. Но она все равно вернется ко мне. Потому что никто кроме меня не сможет понять, почувствовать ее вольность и независимость. И не сможет дать ей свободу, без которой она задохнется. Да, она непременно вернется.

- И как ты сможешь потом обнимать ее тело, целовать губы, которые целовал другой?

- Я буду думать не о другом, а о ней. Ведь я люблю ее...

Я крепче прижал Лоренс к себе.

- Как причудлив мир...

- Он еще боле причудлив, чем мы думаем. Знаешь, Лоренс, эта ночь все изменила. К черту Канчо. Я попробую спасти тебя ... и Смита. Ну и себя заодно.

Она приподняла голову.

- Родригес!

- Ты не должна ничего думать сейчас. Ни обо мне, ни о Смите, ни о себе. Просто я тебя люблю. А еще я помню твои слова о Смите. Счастье никогда не расцветет на угольях пепелища. Одеваемся!

Противник по-прежнему не был виден. Мои люди готовили завтрак. Я подошел к раненым. Смит пришел в себя, его рана распухла. Начиналась горячка.

- Продержишься еще пару часов?

- Рано списываешь меня со счетов, - прохрипел он, - Еще неизвестно, кому хуже.

Как Лоренс?

- С ней все в порядке.

- Отвечаешь за нее головой, Родригес!

- Тебе это дорого обойдется.

- Уж расплачусь. Последнего доллара не пожалею.

- Смотри, как бы я не увел ее от тебя.

- Посмотрю, дай мне только поправиться!

Ему нужна была злость, силы для утомительного дальнего перехода

- Ладно, держись Смит. Скоро выступаем. Будь уверен, я позабочусь о ней.

Затем я собрал людей и в нескольких словах объявил, что не хочу обрекать их на гибель и распускаю отряд. Я буду пробираться на запад и тот, кто имеет желание, может примкнуть ко мне.

Сразу ушло трое крестьян, решивших вернуться домой. Остальные долго не раздумывали. Просто согласились составить новый отряд под моим командованием, чтобы выбраться куда-нибудь в спокойное место. Через несколько минут, избавившись от лишнего теперь пулемета и по возможности облегчив поклажу, мы покинули селение.

Я выбрал такое направление, где по всем расчетам, федеральных войск не было. Два раза, когда разведчик доносил о небольших разъездах впереди, мы меняли курс. Кто это был, повстанцы или войска Каррансы, так и не узнали, да и какое теперь это имело значение!

К вечеру добрались до Чупадерос. Здесь отряд распался совсем.

Смит слабел, но держался. Почти ночью, при свете свечей его осмотрел местный знахарь. Сделал компресс из трав и напоил до отвала какой-то дрянью, отчего жар сменился ознобом.

Сменив седла на место в повозке, уже втроем мы продолжили путь и на следующий день достигли Джименеса, где Смита прооперировал дипломированный врач. Состояние было тяжелым, но не безнадежным.

Еще через два дня, едва ему стало немного лучше, мы покинули город. Нужно было убираться из охваченной гражданской войной страны.

Через две недели длинного и окольного пути маленький пароходик уже уносил нас в Акапульку, промежуточный пункт на пути в Панаму. Мы с Лоренс стояли на баке и смотрели как отдаляются низкие белые здания Гуамаса, как расплываются в ровный фон подробности береговой линии и как превращаются в туманный след величественные мексиканские горы.

Смит лежал, устроенный, в каюте. А мы стояли вдвоем, не замечая суеты вокруг нас и людского гомона. Стояли и смотрели как уходит в даль прошлое, как оно растекается в пенных струях и исчезает в голубой океанской воде.

- Ты вчера рассказал ему все, Родригес.

- Да, Лоренс. Я должен был открыться. Так честнее, по отношению к нему. И к тебе...

- Что он ответил.

- Хотел меня пристрелить.

- Ты знал, когда выбрать время. Он еще не оправился от раны.

- И это тоже... Я сказал, что ты не виновата ни в чем.

- Дело не в том, кто виноват. Ты не говоришь главного.

- Главное то, что ты счастлива с ним. Я сказал ему об этом.

- И с тобой тоже.

- Я знаю. Но для того, чтобы построить новый дом, прежний не разрушают... Еще я сказал, что такую Женщину, как ты нужно все время любить. Давать ей возможность быть собой и даже больше. Что он ни йоту не должен уменьшать свое чувство и свое внимание к тебе... Он молчал... А потом...

- Да, Родригес, да!

- А потом я сказал, что я всегда буду рядом с вами... да рядом, чтобы у него не появилось желание сбавить свой пыл. Я не позволю ему это сделать. Своим присутствием я всегда буду держать его в форме. Я больше не преступлю границы, но пусть он знает, что когда тень охлаждения пройдет между вами, и когда он решит, что уделяет тебе слишком много своего времени, я немедля займу его место. А пока мы останемся друзьями.

- Он промолчал?

- Нет, на это он ответил.

Лоренс вопросительно взглянула на меня.

- Он сказал: "Мерзавец Родригес, уж этой-то возможности я тебе не дам. И не думай". А потом пожал мою протянутую руку...