Что хочет автор. Литературные конкурсы

Мимо проносятся машины, стоит целый день несмолкаемый гул, но дверь моего кабинете открыта настежь для всех – для старых и молодых, для женщин и мужчин. Все они отдают дань уважения моему писательскому труду. Я поражён, я сражён насмерть... Где ещё, в какой стране он мог быть оценен так непосредственно. Ведь каждый удачный оборот, тонкий эпитет сопровождается звоном монет, что так и сыплются целый день в тарелочку, которую я предусмотрительно поставил на край стола. 50 пфеннингов, марка, о... целых две... Да, да, вы правы.. мне это тоже очень понравилось. Не будем излишне скромны. Так сотворить мог только большой мастер. Писатель европейского уровня.

У распахнутых настежь дверей моего кабинета останавливаются машины с немецкими номерами, из Бельгии, Голландии, даже из теперь далёкой России. Все хотят побывать , отметиться здесь. Увидеть Великого Мастера. И я их не подвожу. И всегда труд мой приходит им в награду, в утешение. И хоть я и русский писатель, живущий в Германии, и пишу на родном языке, но народ не обманешь – настоящее творчество видно сразу. И язык здесь не преграда. «Данке... Маловато...Но вам виднее... Я учту вашу оценку. Поработаю ещё над этим...»

О...марки, гульдены, франки бельгийские, французские франки, даже шиллинги...

Ведь это уже всемирная слава. Всю жизнь шёл я неукоснительно к намеченной цели. Я знал, надеялся, что так будет И вот только теперь пожинаю плоды. Хоть и поздновато, но слава меня нашла. Всю жизнь она шла по моим пятам и, наконец, настигла.

„Danke, Danke...“

Иногда я встаю, дабы размяться. Прохаживаюсь туда, сюда, разминаю затекшие члены и опять за работу. «Ни дня без строчки». За прошлый раз строчки эти принесли мне полторы сотни марок. Ну, как же после этого остановиться? Я должен оправдать доверие моих по-читателей. Разве мог бы добиться я такой славы там, на своей бывшей Родине? Кому нужно там мое гордое неподкупное слово?

Здесь же к истинным ценителям моего таланта приходит оно в самую трудную минуту и,запечатлённое на скрижалях, пробирает каждого до самой сердцевины. Миссию мою трудно переоценить. Здесь, на перекрёстке всех дорог Европы, она служит делу объединения, совершенствования и очищения, делу взаимопроникновения многих культур, где русский язык отныне играет главенствующую роль. Язык, полномочным представителем которого, по праву, являюсь я, здесь, в центре Европы, в туалете на Tankestelle Cloerbruch A-Bahn 52 .

Ну вот, сказал и сразу стало легче. Как плотину прорвало.Да, неподражаемый мастер художественного слова, властитель дум вашего поколения докатился до такой жизни,деградировал...

Danke...еще две марки? Спасибо. Я это воспринял как аванс, как призыв создать нечто нетленное. Над этим я сейчас и работаю. Творю. Вы как раз оторвали меня от этого процесса. У вас только крупные? Не беда. Мы их сейчас разменяем. Нам не привыкать. Разменяли Родину, погнались за чистоганом, растоптали в себе все святое.А дальше что?

А дальше Reise. Вот поработаю еще малость и рвану со своей половиной в Италию.Раз мы уже там побывали – в Риме, Флоренции, Неаполе. Звучит-то как. Теперь пора отметиться в Пизе, Падуе, Вероне, Венеции. И будем. Вот ещё подеградирую марок эдак на пятьсот - и в путь.Сколько их еще этих дорог,сколько белых пятен? Как посмотрю на карту...И только пульсируют в голове строчки: «Ты слышишь,уходит поезд сегодня и ежедневно...»

Он уходил ежедневно без нас там. Он уходит ежедневно и здесь. Ну,нет...Я буду цепляться за него, за любую возможность, за жизнь, которая прошла без нас там и которую только под конец еще можно ухватить за край здесь и сколько ещё положено... Но до конца. А я и так, считай, сошёл с катушек. Мечусь на машине с женой, как безумный, по дорогам Европы, будто жизней на каждого ещё по несколько.Начали с Голландии. Прелестно.Какие города - Дельфт, Гарлем, Гронинген...Первая тысяча километров .Преодоление, первое опьянение скоростью и наркотическая ломка, утоляемая только другой дорогой, более длинной, ещё длиннее... А дальше? Кто остановит? Или что остановит? И была на следующий год поездка по Франции -долиной реки Луары, где каждое название города, Schloss“а лечило израненную душу. Она была наполнена ими до краев. В ней плескались улицы Орлеана и Самюра, вычурные башни Шамбора, помпезные залы Фонтенбло, таинственные лестницы Монсеро, прелестные сады Вилландри.

Но собор в Реймсе, где короновались все французские короли, где главный витраж витебского художника перехватывал дыхание своей голубизной...

Но собор в Шартре, где бесконечный хоровод скульптур вокруг его алтарной части совершенно подавлял и так же окрылял.

А рыцарские турниры в Компьене... Да,они были эти две тысячи километров по земле Каролингов и Меровингов, ожидание встречи с которой было навеяно романами Дрюона. И они были захвачены ею, этой землёй, попали к ней в плен. Такой пленительный и сладкий.

А дорога звала. Она алкала новых подвигов и жертв. Она пульсировала в каждой моей жилке весь конец прошлого года и начало этого. Она гнала в библиотеку, уже к другим полкам с такими пряными словами, как Андалусия, Альгамбра и Тахо. И обрушилась, и взяла за горло эта древняя земля, таинственная Иберия, земля мавров и моих предков, чтобы уже не отпустить, а опять приковать к этому убийственному снаряду о четырёх колесах и запустить его на четыре тысячи семьсот километров,чтобы не только «упереться в Атлантический океан», а еще и вернуться. Оказывается, они были эти города.Они появлялись, как во сне, они оживали и продолжались вместе с этой жизнью, которую мы подарили себе. И когда я купался в Атлантическом океане, то впервые осознал, что вопреки словам моих любимых классиков волны Атлантического океана не разбиваются о Жмеринку или Шепетовку.

Мы всю жизнь разбивались там о все преграды, табу, сияющие вершины, чтобы превратиться в жалких уродцев, заложников великой идеи,перебродивших в своём робком диссидентстве, и только под конец последнего исхода воровато подобравшими крохи с его запретного стола.

А мир был всегда. И теперь он стелился послушно под колёса моей машины и покорно шелестел страницами веков. Но вначале опять была Франция, её 1700 километров до границы, где помпезная площадь Станислас в Нанси сменялась колоссом папского дворца в Авиньоне, где провинциальный Арль покорял древнеримской Ареной и где неприступная крепость Перпиньяна таила в себе жемчужину дворца короля Майорки.

И было утро. И сотворил Бог в этот день небо и землю. И создали и открыли мы для всех на четвертый день творения Испанию, и наделили её многовековой историей, полной крови, страданий, гордости, заблуждений и прозрений. И возникали при появлении нашей «Мазды» горные хребты и перевалы, города...И первым среди них был Фигейрос, который я вымолил для себя и для всех за долгие месяцы предстоящего свидания и до такой степени поверил всем каталогам и проспектам, что они возникли эти яйца на фронтоне музея Сальвадора и Гала. И ходили по залам его рядом с нами люди со всего мира, не подозревающие, кому обязаны они этому чуду.А потом было чудо Барселоны, и было оно в каждой её площади, в Sagrada Familia и любом другом творении Гауди, и даже в центральном рынке Меркадор с его обилием и дешевизной.

И продолжилось уже в Валенсии чудом её кафедрального собора. О, это театрализованное представление его капеллы, где внутри каменных сводов был экран и сиденья, которые все присутствующие заняли. И начался рассказ с проекции на экран тайной вечери, с показом каждого из присутствующих апостолов и Христа. И всё время на экране сверкала и манили чаша, из которой испил Христос. Мы сидели и смотрели этот фильм, я засыпал и просыпался и слышал, как нам опять на испанском языке рассказывали о тайной вечере, обо всём этом таинстве и величии момента.Как вдруг зазвучала музыка и экран постепенно поднялся вверх. И открылся перед нами алтарь и среди этого каменного великолепия сверкала чаша, из которой испил Христос.

О, это потрясение от чуда появления из глубины веков этой реликвии сродни только потрясению от исчезновения другого, не менее для нас дорогого и близкого, когда на утро следующего дня мы подходили к машине, чтобы продолжить наше путешествие по направлению к Толедо. Наша верная подруга была осквернена, дверь выломана, кнопки все подняты наверх, а внутри полный переворот.

В русской литературе есть выражения, выстраданные всей жизнью писателя: «О, Стамбул...О, клопы...О, Босфор...». Да...да...Здесь, на месте чарующей Валенсии был Стамбул, вместо её оживленных, милых жителей – клопы, рядом плескалось не Средиземное море, а грязный, вонючий Босфор.

- Я ж тебе говорила,что это всё надо было вечером забрать наверх. Ты меня никогда не слушаешь...- рядом уже стояла жена, с глазами полными слёз.

И тут в ход идёт следующее выражение, выстраданное тем же Михаилом Булгаковым:

«Всё, что нажито всей моей честной жизнью - всё, всё пропало. Магнитофон-два.»

И всего два. Два чемодана - с моими и её вещами. Две сумки. Одна - с библиотечными книгами, другая - с нашей обувью. И всё, всё, что нажито честным трудом... И ещё много, много всего всякого. И остались мы на дороге жизни голые и босые, только в том, в чём были накануне, гуляючи по городу. Полиция прибыла и убыла, оставив в утешение лишь протокол. И тут в ход идёт еще одно выражение, уже примиряющее с этой коварной жизнью: «Только бы костюмчик сидел...». Ну, костюмчиков у нас не осталось, а, как всегда, было при нас ироничное отношение ко всему: и к себе, и к надломленным в горе рукам, и к незаживающим ранам. И уже покидая этот Стамбул, мы знали,что нам надолго запомнится Валенсия, в которой мы оставили частицу себя и не только.

Где-то совсем рядом зазвенела мелочь. Это была моя тарелочка. Ах,да...Это был я на дороге жизни. А если точнее - в туалете на A.Bahn № 52.

Нет, так дело не пойдет.Эка понаворотил, понапридумывал. И всё только для того, чтобы шокировать читателя, а себя выставить выше всяких условностей,“поверх барьеров». Даже при всём твоём сомнительном авангардизме и модернизме основным качеством добротной литературы является чувство меры. И нечего бить на жалость.И обобрали тебя, и сидишь ты в туалете, и дети не проявляют должного внимания, а вспоминают только о твоём существовании, когда нужно подкинуть внучку или взять машину, и жена подминает под себя, и вообще, о чём теперь говорить, когда детство твоё прошло под гнётом комплекса Эдипа, юность под знаком Зигмунда Фрейда и комсомольских извращений, а зрелость под игом великого учения марксизма-ленинизма. И если к этому добавить окрошку из сионизма и антисоветизма да плюс нынешнее чувство неполноценности и превосходства, то кому вообще захочется походить на такого или, тем более, быть оным. А мне приходится. И вообще я себе так опротивел, что прихожу от этого в полный восторг.

И скажет хуже кто

Иль лучше обо мне,

Чем сам?

Теперь судите. Кто я?

Поэт или прозаик?

Враль или истый правдолюб?

Что в жизни этой -

Был или не был?

«Вот в чём вопрос».

И,вообще,запутавшись в себе

И творчестве своём,

Ich habe keine Zeit,