*** «В каждой шутке есть место подвигу, а в жизни всегда найдется повод кому–нибудь это место уступить...» К.Арбенин Место подвигу есть, но не в клетках саднящих жил, Не в зобу дикой птицы, что люди прозвали сердцем. Утром, веки открыв, осознать, что ты еще жив, И, от этой мысли не умерев, одеться — Вспомнив то, что будучи homo sapiens, ты носил. Сделать шаг в Неизвестность в обличии лестничной клетки. На ладони рассыпать остатки душевных сил, Сжать в кулак это мужество и — улыбнуться соседке. Приползти на работу и в кресло врасти опять, Чтобы вылупиться из его скорлупы к обеду. Телефону семь цифр спасительно кратких назвать И услышать: «Прости, но сегодня к тебе не приеду...» Выйти в дождь в 18:00 из тюремных стен, Замереть над каналом, несущим суровый морок Тайн и некогда брошенных в воду бездвижных тел, Поборов силу тяжести, сделать направо сорок Девять шагов — до зыбучих песков метро, Не забыв две газеты купить, чтобы выглядеть чинно. На замок чертыхнуться и выпить оставшийся ром, Подаренный кем–то на прошлые именины. Снова номер набрать и пропеть: «Я тебя никогда...» На четыре презрительно–длинных гудка. Известно — Место подвигу есть. По размеру — с нужду кота. Но, быть может, коту это место куда полезней?.. *** иссушен, выдублен и скукожен стоп–кадр сегодняшнего заката. сыграй на этой гусиной коже свое хваленое пиццикато и — что там, черт побери, умеешь — уместное в этот (почти что важный!) момент, когда становлюсь умнее, смелей, покладистей, может даже добрей — горстями сгребая простынь, подушку стискивая зубами... когда спасительный холод «Holstein» сдирает с глотки уже на память — на «пять» заученное послесловье и послевкусье боев без правил, которые страшно назвать любовью на ринге влажного одеяла за тысячу миль от родины: терра инкогнита — будущее у действа сего. с надоевшего тильзетера выбор падает на адыгейский чуть пресноватый, солоноватый, неутешительный на голодный желудок — жуешь как комочек ваты... ты только не дай мне заснуть сегодня. а завтра буду выделывать петли — ТУ приземлится в Москве к закату... сыграй уже, ну чего ты медлишь?! — свое хваленое пиццикато!.. *** Поспать. Ну хоть чуть–чуть ещё поспать... Фосфоресцирует сквозь веки: 6:05. Слепым дождём — лениво, полусонно — рассвет уже карабкается в окна. Тень твоего тепла в ладонях бродит (не память даже, впрочем, что–то вроде...) — я отвыкаю просыпаться рядом. Бурлящий кофе манит горьким ядом. Глотаю кипяток. Роняю пепел. — Всё до закономерности нелепо — как крестик — вечный крестик! — на запястье. (Что не забыть?.. купить зубную пасту...) Сдуваю пыль с копны бумажных детищ: а, может быть, сегодня ты приедешь? Мой новый день ударит в прежний бубен из телефонной трубки: «Не — до — сту — пен». ...С черновика в неубранной постели я выхожу в обычный Понедельник. *** День отползает. Тени растут пугливо. Руки ослаблю. — Выпущу. И застыну. Сдержанный пульс курантов пронзает ливень. Ночь нависает лезвием гильотины. — Слышишь, любимый, какие ветра подули? — Снова мне кутать плечи и клясть погоду, Плакать в рубашку, повешенную на стуле, Пахнущую тобой и твоим уходом. *** не отступить. не сдаться. избежать святотатства. не применять насилия — оставаясь пассивными богоугодными тварями, даже не переговариваясь, вдумчиво, втихомолку ищем в стогу иголку Смысла. и весь секрет в том, что иголки нет. БЕСФОРМЕННОЕ Сдавая карты — на раздевание — ночь надо мной смеется: в моих стихах не хватает концепции повествования и эмоций... бьется бабочкой по стеклу — сердце о шепот «Где же ты?» эта картежница скоро оставит меня совсем без одежды между пропастью пары бессвязных строк и стоном протяжным: «Где же ты..?» в моей любви недостаточно логики притяжения и надежды... но когда я ложусь щекой на твое плечо — (этот клочок цензура рассвета вычеркнет) — становлюсь близорука — не вижу дальше дыхания — плюс готова к безумствам — голову очертя: вся моя дальновидность летит к чертям тост за последний кон — остаюсь в дураках. в стакане — яд? — остатки вина и сна мы поделим поровну со стрелочным скрипом–скрежетом и криком звериным: «где же ты?!» ночь длинна. (Ночь до дна!) когда ты смотришь куда–то (в сторону?! — ах! светает), во мне не хватает самой меня. *** Она выпивает Лонг–дринки залпом, она предлагает рвануть на запад — искать сомнительные богатства — ей небезразлично, где разлагаться. Она жалеет пчелу в сиропе гораздо больше, чем всю Европу. (И та и другая сдохнет, впрочем, от сахара в жизненно важных точках) ...И небо глянцевого окраса, и незаурядная пылкость лета... — спустя четыре коротких фразы, способных обрушить тоску на Фрейда, — она проявляет гуманность — длинной трубочкой с каплей коктейля топит пчелу и (все мы — вода и глина!) снимает свой символический топик, уже полулежа в шезлонге. — Полу– шепот срывается снежным комом. (Конечно, будь я мужского пола — она говорила бы по–другому...) И я расправляю бескрылую спину — время с пониженным гемоглобином хлещет из порванной вены — свернется ржавчиной жизни в ладонях. Солнце вдруг тяжелеет, ложась на плечи лучом каленым, и плавит кожу. Мне нечем, нечем, нечем ее обнадежить... *** А утром город томится в туманной кашице — Неподалеку — река или, может, озеро... Я не узнала наверняка, но кажется — Это уже не важно: я все здесь бросила. Заедаю желанье повыть мороженым Оно прилипает к пальцам смолою ржавою. Желтая тыква такси до вокзала. Тоже мне — Золушка... здесь таких беглецов не жалуют. Вместо туфельки — жизнь на ступеньке — пользуйся. Мне теперь ни к чему, да и нечем подчевать... Ах, как я целовала тень твоего лица — Исступленья и нежной истомы зодчество! Ах, как я под руками твоими плакала! — На две жизни вперед глаза обезвожены... Сколько же вас таких — изощренно лакомых, Сколько же вас таких — безоглядно брошенных... Только бы не остаться навек задушенной, Только бы не проснуться бескрылой женщиной, Не раствориться в сонме обедов–ужинов Мокрой щекой к твоей прижимаясь вещи, но... Кутая плечи в чей–то пиджак под ветра вой — Время настанет памяти вынуть козыри... Я отыщу на карте туманный город твой — Выяснить, что ж там было: река ли... озеро... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
