Алексей Дмитриев ЛЮБОВЬ НА ШПАГАТЕ * * * Все бывают когда-то молодыми – ну, те, кому это вообще дано… Правда, если это и дано, то крайне неравномерно: кому - до окончания детского сада, кому – до получения паспорта, кому – до получения пенсионной книжки: но таких вот, последних, бывает крайне мало и их называют гениями. Да, их так называют, и они – довольно быстро, так и не дожив до пенсии – гибнут на дуэлях или их убивают люди в штатском, которые выполняют приказы людей во френчах – которые, в свою очередь, отчего-то этих самых гениев очень не любят… Но это я так, к слову – точнее, к воспоминанию о тех временах, когда я был неприлично молод – то есть имел от роду что-то лет двадцать с копейками, отчего себя считал ужасно старым и искушенным, хотя на деле был крайне милым, ранимым и неловким в проявлении любых, даже самых естественных чувств… …Когда рождается младенец – его возраст определяют днями, потом – месяцами, но не просто – а с неделями и днями, а потто только потом переходят на месяца – хотя еще и с неделями, но уже и без дней… - Вашему мальчику сколько? Это – на бульваре, на скамейке, где две мамаши сидят… - Так сколько? - 7 месяцев, одна неделя, четыре с половиной дня… - А… - гордо ухмыляется первая мамаша… - А Агриппене уже год с лишним… Вторая мамаша сглатывает соленую слюну, вызванную обезвоженностью организма из-за сильного морального потрясения, которое в народе называется просто и без прикрас – черная зависть… … - А… Скажите… С лишним – это сколько? - А я уж и не помню! – краснеет победным румянцем первая мать… - Мы уже большие… - А… - совсем огорчается вторая… И, уж и не зная, чем закончить разговор, решает хоть что-то сказать – ну, хоть как-то подколоть, пусть и по мелочи… - Редкое имя у вашей девочки… А почему вы ее так назвали? Победная пауза – а в воздухе шипят возбужденные мухи и шмели, будто подсказывают ответ мамаше… Но она его и без них знает… - Хм… В честь римского философа Агриппы! И – к тому же, это не девочка – а мальчик!!! * * * Забавно, что и в свои двадцать лет с мелочью я оставался младенцем своей любящей мамы, и – когда меня спрашивали о возрасте – отвечал не так, как отвечал бы сам, а как отвечала бы на этот вопрос она: - 20 лет, 5 месяцев, 3 с половиной дня… Или – 4 с половиной дня – это зависит от того, как посмотреть… Главное, смотри или не смотри – но миг рождения никогда не зависит от взгляда. А только – от самого рождения. Но я так отвечал: путался, наверное, от стеснительности… * * * Мой приятель того времени – Леня Бабаханов, который был старше меня лет на 17, имел глаза трепетной, но уже очень циничной лани, да и вообще – усталым он был. будто просидел в тюрьме лет много, так и не сумев выбраться от нее… Хотя вот, из Ташкента – он выбрался в ближнее Подмосковье, и даже жил в небольшом домике, отдаленно напоминавшем особняк… Но, видимо, и маленький особняк не освобождает от пожизненного тюремного срока… Об этом и говорили грустные, некогда трепетные, а ныне весьма циничные глаза мое друга Лени – прекрасного мима, среднего драматурга, посредственного художника и – очень неплохого кинорежиссера… Леня – он был эстетом, хотя и не гомосексуалистом: у него была жена, татарка, и даже двое детей – весьма милых ребят, которых с рождения приучили не путаться у взрослых под ногами и все свои проблемы решать самостоятельно… Кстати, меня иногда даже удивлял тот факт, что Леня – не гомосексуалист… Но – дети у него были, очень даже милые, жена была – очень уродливая, так что я думал, что будь я на месте Лени, то точно стал бы со временем гомосексуалистом – ну, от такой жены… Леня мне не просто нравился – он мне очень нравился и он меня опекал… То есть – ну, как он мне нравился, если у меня не было жены-татарки и я не был гомосексуалистом? А нравился мне он, как старший товарищ и путеводная звезда… Хотя, звезда из Лени была какая-то подслеповатая – его путь к жене, да еще татарке. Да еще с двумя детьми, которые взялись непонятно откуда – это все меня не привлекало… Леня меня старался опекать… Иногда поил водкой у себя дома под вопли бесхозных детей, или водил в ЦДЛ – и уже там поил водкой, за столиком с серой нечистой скатертью, порой – мы шли в дешевые забегаловки, и там он меня поил портвейном, потому что денег на водку не было… Наверное, Леня видел во мне того человека, которым он не стал и не станет уже никогда – а у меня были все шансы пусть и не стать кем-то великим и удачливым. Но и таким, как Леня стал, тоже все-таки не стать… … И это именно ему во мне нравилось: я был его отражением в молодости, которое должно было им в старости не стать… Да уж… Лене было тогда лет 40 с мелочью… Ну, 38 лет. 5 месяцев, 12 дней и 15 минут….Это ли старость, если нынче мне 50? * * * В те времена я очень стеснялся своей внешности: лицо – круглое, нос – баклажаном, глаза – ну… Глаза были умные, что доказывает обманчивость любой внешности… Волосы – так себе, жидковаты… Борода – тоже жидковата, хотя и ничего себе… Ну, а так – в смысле фигуры и прочих мужских достоинств – так, некий увалень в свитере с чужого плеча и штанах, которые коротки, как белые ночи в Питере… Заглядывая в зеркало, я пытался увидеть себя глазами женщины… Ну, не очень старой – а то у тех свои расхлябанные вкусы… Не очень пьяной – а то и в глазах задвоится… Не очень глупой – глупая меня не могла оценить по определению… Глупые – они ж красивых любят… Итак, я пытался увидеть себя глазами стройной и сострадательной московской интеллигентки, явно закончившей библиотечный институт, с прекрасной фигурой и боязнью замужества… И – получалось – что я не так уж плох, как сам себе кажусь: этой вот библиотекарше я б понравился, только вот – где ее взять? Ну, у нее либо папа-министр и очки в 10 диоптрий, и она вообще ничего и никого не видит, особенно из черной волги… А если папа у нее не министр и очков нет – она в автобусе по сторонам не смотрит. А смотрит – в книгу. Где видит… Ну, может – и фигу, а – может – и фундаментальные человеческие слабости и высоты… Но – поиграем в безнаучную фантастику… И вдруг – увидим эту красивую библиотекаршу на улице – не в автобусе и не в машине, и даже без подслеповатых очков – но, в недавно купленном финском плаще, на который она копила деньги больше, чем другие – на кооперативную квартиру… Красивая девушка в финском плаще… Это ли не мечта? * * * И тут я начинал путаться сам в себе… Ну, первое – красота… А что это такое? Были такие вот, хрестоматийные строки из околошкольной литературы, их написал, вроде бы – Л. Мартынов… Или – украл у кого… Или у него кто украл… Не суть – но такие строки были… Может, я и перевру – греха большого нет поглумиться над хрестоматийными шедеврами, но стихи звучали примерно так: Так что ж она такое – красота? И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота? Или – огонь, мерцающий в сосуде? Когда я прочитал впервые эти стихи – они быстро запомнились: прилипли к памяти клейкой лентой, не оторвать… Ну, я их и начал повсюду благоговейно цитировать – вроде, теперь я знаю, что такое любовь, да и вам теперь всем расскажу… На одной пьянке с множеством сомнительных людей я, по привычке, тоже прочитал данные вирши… Ко мне подошел один парень со зверской рожей и железными зубами… - Ты это… Стих еще прочитай – я как-то его не понял… - Ладно… - согласился я и начал: - Так что ж она такое – красота? - Во… - сказал тихо парень… - Что вот она такое? - Мне продолжать? - Давай… - И почему ее обожествляют люди? - Во… - искренне изумился парень – и в тот момент он мне показался чистой душой, которую по ошибке вселили в очень такое вот, нехорошее и бандитское тело… - И чего ж мы ее это? Ну…? Я не понял… - Продолжаю? - Ну… - Сосуд она, в котором пустота? - А… - обрадовался парень…- Ну, теперь я врубился… Типа, сосут… Еще как сосут… У нас вот на енисейской зоне один пидер был – он так сосал… И на тебя похож… Вдруг он отпрыгнул от меня и, боязливо оглядевшись по сторонам, спросил: - А это, кстати, не ты был? - Нет… - успокоил его я. – Сидеть мне не приходилось… Да и насчет пидера – ты того, не ругайся! - А и не ругаюсь… - успокоившись как воздушный шарик, сдулся парень… - Просто ты вот тут стишки читаешь, а в это время люди в зоне сосут – и это есть красота… Для тех, у кого… ты понял? С тех пор я эти стихи больше никогда в людных местах и не читал… Никогда … * * * И еще – с красотой… Есть одна история… На даче была у нас молочница – тетя Настя Поливанова… У нее была своя корова, она ее доила, а потом – развозила молоко по клиентам… Доить было быстро – у коровы той молока было совсем мало – впрочем, как и клиентов-обожателей этого прозрачного обезжиренного молока… Дача, где я жил с рождения – но только в летний период – была далека от равнины, но напротив – поражала своими падениями и возвышениями ландшафта… Короче, не Альпы, не Швейцария – но график успеваемости в пятом классе средней школы, когда пики приходятся на конец четверти, а спады – на середину… У тети Насти был большой бидон, на 33 литра… Главное, молока в нем было литров на 5, но бидон был огромный… Почему? Ну, какой она смогла достать у кого-то из знакомых, такой и был… И еще у нее была самодельная тележка… Ну, то есть – сбитая из досок, которые были взяты из ящиков, которые горой валялись у магазина нашего, у станции – и колеса – маленькие подшипники… Почему бидон был большой, а подшипники – маленькие? Наверное, оттого, что с молокозавода воровать было проще огромные бидоны, а не маленькие… А вот с подшипникового завода воровать было проще маленькие подшипники, а не большие… У тети Насти был муж – дядя Костя, бывший герой войны, а ныне и вовеки – инвалид все той же войны и очень милый алкоголик: он, когда напивался, не ругался – а со всеми вежливо разговаривал, только вот к каждой фразе прибавляя – « Мать нашу всех… « Дядя Костя помогал поставить огромный бидон на тележку, и тетя Настя шла развозить молоко редким, но очень верным и сострадательным клиентам, в числе которых были и мои родители… О том, что родители покупают молоко у его жены – дядя Костя знал… Оттого и относился ко мне очень положительно – то есть, даже заговаривал, если я проходил мимо лавочки у их забора, на которой он сидел постоянно – от восхода до заката… А тетя Настя возила свою тележку до полудня – ну, не успевала она быстро ходить: у нее был врожденный вывих бедра, который в ее детстве никто не лечил, да даже и не думал, что это возможно… Она – как утка – переваливалась, таща за собой свою тележку, да и лицо – как у утки: нос – расплющенным клювом, усы над верхней губой, дряблые щеки почти по плечам… … Шел я на речку – а на речку, минуя дом тети Насти и дяди Кости – не пройти… А там, на скамейке, дядя Костя – в галифе и в майке, на которой висят ордена… Ну, верная примета, что выпил он очень сильно… А еще и в руке – бутылка водки, слегка початая… То есть – уже вторая, скорее всего… Проскользнуть бы незамеченным… Ан, нет… - Парень! – позвал он меня. – Мать вашу всех! Присядь, давай. Садись… Выпьем! - Я не пью… Ох, как мне хотелось выпить – ну, попробовать… Это ж – глоток взрослой жизни, которой мне так давно хотелось… Но… Рефлекс взял свое… = А и не пьешь – все равно садись, мать вашу всех! – приказал дядя Костя. Я сел на краешек скамейки и застыл… - Думаешь, за что пью, малец? – спросил он меня. Я стал соображать… Ну, он и так пил – будь здоров, об этом все знали. И не за что-то конкретное, а просто так… Но, поглядев на ордена, которые оттягивали его майку, я ответил почтительно: - За победу над фашисткой Германией, наверное… Дядя Костя даже чуть протрезвел от удивления… - У нас сейчас этот… Июнь… - Нет, август… - поправил я его. - Все равно… А день победы когда? 9 мая! Я не за победу пью! - А за что? - Это я тебя спросил – За что? - Ну… Откуда мне знать? - То-то… - осветлился улыбкой дядя Костя. – За красоту я пью! За любовь! И – замолчал… Но лицо светлое – будто во сне родного человека увидел… - Вот – Настя… Она ж красивая, как сто лампад… Такая красивая, что воздуха в желудке лишает… Королевна! Меня как током стукнуло… - Тетя Настя – королевна???? И я внутренне увидел тетю Настю, хромую на все ноги, тянущую за собой тележку на мелких подшипниках, которые постоянно застревают в камнях, и этот огромный бидон… А тетя Настя – угрюмо, с выражением застывшим на лице – а выражение почти что матерное, не сказать хуже – каждые три минуты тянет эту тележку из камней, вытягивает – но уже не сверху, а снизу … При этом тяжко дышит, жутко хрипит – но тянет, вытягивает свою эту тележку с бидоном – чтобы опять застрять с ней через минуту… - Королевна… - вздохнул дядя Костя и отпил из бутылки водки такой глоток. Что – как мне показалось – ровно таким глотком можно было бы выпить все Средиземное море… - Она – красивая, оттого она и королевна… Я заелозил на этой лавке и проклял и этот день, и само мое желание пойти на речку… Но надо было что-то сказать, чтобы уйти… Ну, чтобы отвязаться от этого чужого наваждения… Минут пять я думал, а потом решил соврать – ничего иного на ум не приходило… -Да… - сказал я… - Тетя Настя – красавица, конечно… Наверное…Нет, точно, конечно… Это потом я стал хамоват – но меня воспитывали в вежливости к старшим, да и не к старшим – тоже… - Вот, парень… Ты не веришь своим словам… - сказал мне вдруг дядя Костя. – Да и не верь… И глазам своим тогда не верь - они ж, как и слова, очень мутные, непрозрачные… Мать вашу всех…А Настя – красивая, хотя и мои глаза мутные… Только когда я ее вижу – в них появляется прозрачность… Ты понял, парень? - Нет… - Это хорошо, что хоть не врешь теперь… А что б понять – это войну пройти надо… Я даже испугался… Ну, я смотрел же фильмы о войне – стреляют, пушки и гранаты, многие умирают в красивых позах… А я тогда не хотел умирать даже в очень красивой позе… - А это обязательно? Ну, пройти войну? - Да! – сурово отрезал дядя Костя. – Но ты учти, что война – это только видимость жизни… Ее глаза, которые светлеют во время атаки…Это я к тому, что и жизнь – тоже война, мать вашу всех… Короче, малец – ты еще немного, лет 40 проживи – а там начнут намечаться контуры, да и зрение станет прозрачней… Я ушел сразу же после этих слов… А тетю Настю я видел – ну, много лет – от слова «лето»… Она все так же хромала со своей тележкой… Нет, красивой я ее так и не увидел… Но я увидел, что она именно и есть королевна… Только вот скипетра у нее не было – а так, железная ручка от тележки… * * * - Я тебя познакомлю с одним гениальным парнем, из наших… - сказал как-то Леня, уронив мне холеную ладонь на плечо… С Леней все было для меня – странно… Вот, он сказал – из наших… Леня был наполовину узбек, наполовину перс… То есть, все наше было в персах или узбеках, но я к ним не имел ни малейшего отношения… Далее… Наши – это ровесники? Но Леня был меня старше на 17 лет… С копейками… В чем этот парень еще мог быть нашим? В том, что совсем не парень, а взрослый дядька? Но я-то – еще вполне… Парень… А не дядька… Нашего как-то не обнаруживалось… Но в детали я предпочел не вникать, только спросил: - А он кто? - Он кинорежиссер… - сказал Леня, жуя верхнюю губу – видимо, спутал ее с бутербродом с тощим салями… - Хотя никто его фильмов и не видел, но все говорят о нем, как о большом специалисте в области балетного жанра… * * * Тогда я был очень молод, повторяю – и оттого сидело во мне занозой уважение к чужому опыту, возрасту, изможденности духовными трудами… Уважителен я был, а потому возражал редко – кинул согласно головой, а про себя подумал, потупившись: - А на фиг мне этот режиссер сдался? Я и сам – с усам… * * * Потом уже я понял, насколько Леня был добр – он не стал доказывать идиоту то, что он идиот – а просто тихо сказал мне: - Ты ж красивых девок любишь… А у этого… - и он кивнул куда-то, в неопределенную сторону – ну, туда, где должен был стоять тот самый режиссер, но отчего-то просто забыл в данную минуту образоваться – У него… Все училище при Большом театре схвачено… - В каком смысле? - В том, что он со всеми балеринами там спит, кроме совсем уж малолеток… Я поелозил на дерматиновом стульчике… - А… Ну… Это… Это очень интересный человек… Знакомь, когда сможешь…Я тоже хочу стать специалистом по балету… * * * Когда мне было лет десять с неделями и часами, показывали фильм – « Я вас любил… « Я даже в кино на него ходил – 10 копеек, второй ряд, черно-белое кино.. Сюжет был очень слезливый – како2й-то старик – ну, класса из 8 – крутит роман со старухой. Что не у самого синего моря, а – из балетного училища при Большом театре… Очень возвышенное кино – о том, что ЕС ли ты с девушкой переспал, то не надо ей сразу хамить, а только – на второй день: они, девушки, должны привыкнуть к мысли, что им могут нахамить, а это происходит не сразу, а именно на второй день… Мне тогда – ну, когда я фильм смотрел – все о девушках было интересно, а потому я и принял, как аксиому – что сразу хамить нельзя, себе дороже… Особо – девушке из балетного училища, если она старуха из 8 класса… Короче, запомнил я тот фильм… Не столько он мне понравился, сколько помог понять некие истины, которые не печатали в газете «Пионерская правда… « * * * Митяев… Александр… - не протягивая мне руки, простонал мой новый знакомый… Мы сидели в ЦДЛ, там и вообще народ был сильно усталый, но этот вот новоявленный Александр выделялся явно своей повышенной усталостью... Мы выпили за знакомство – и больше всех суетился Леня… То есть, никто, кроме него, вообще не суетился… - Саша… - говорил он, судорожно прихлебывая из рюмки… - Помоги мальчику… Он должен понять, что есть грань между и между, за и после… - После… - загрустил Саша. – Ну, там нет ничего хорошего… Пусть мальчик познает то, что до… Это я беру на себя… Только одного не пойму – чего ты так о нем печешься? Он в упор посмотрел на меня – и, как я понял, недоумение его не столько прошло, сколько еще более усилилось. - Да, я пекусь… - согласился Леня. – Потому что… Ну, мы ж тоже были молодыми… А этот парень мне – как родной сын… - - А… - протянул Саша… - Твои двое от татарки – не твои, значит? Ну, кто б в этом сомневался???? * ** Из ЦДЛ мы выходили вместе с Сашей – Леня остался за столиком спаивать какого-то русофила, или русофоба… Ну, они говорили о Герцене, почему-то считая его разночинцем с немецкими корнями… - Балетных… - сказал мне томно Саша. – Их не надо обхаживать – к ним надо только приходить… - Так я приду… - говорил я холопским тоном и шаркал ножкой… - Это, я того… Я приду… Но я ведь не красив, и вообще… А вдруг пошлют? Эти… Балетные? Саша оглядел меня с ног до головы и ответил: - Ну, да… не красавец… А им красавцы и не нужны – они там все педерасты… Не девки – а красавцы, балеруны. Лосины напялят – и давай скакать… Но и их понять можно… Они ж этих девиц на себе таскают по 8 часов в день, и за все места щупают… Ну, это как молотом махать целый день - ведь осточертеет тебе этот молот…Потому они там и сатанеют, эти мужички – ну, и в содомский грех… А девкам – им же тоже внимания хочется – вот и крутится там несколько утешителей, вроде меня… Ну, теперь еще ты крутиться будешь… - Буду! – энергично закивал я головой. – Обязательно буду – уж очень интересный этот самый балетный мир… - Ну, не столько интересный, сколько своеобразный… - ответил Саша, слегка погрустнев. – И жутко затягивает – как болото… Я там лет 12 назад картину снимал. документальную – именно об этом училище… Ну, вот и прилип, как сухарь к пряникам… То одна, то другая… Я уже столько выпусков проводил… У него даже слезы навернулись на глазах – как у первой учительницы из начальных классов, вспомнившей вдруг о своих выросших и оперившихся бывших питомцах. Потом – секунду помолчав - он сказал… Нет, даже не сказал – а так, бросил походя: - Учти… Бабы красивых не любят… Они любят бесстрашных… Я тут же представил себе поле, и в нем – одинокого солдата с гранатами, который лезет под танк… Ну… А что такое еще и есть, это бесстрашие?… - Это – как с гранатой под танк? – уточнил я. - Почти… - зачмокал Саша. – Но без такой патетики… Понимаешь, очень красивые девушки – они всех отпугивают от себя как бы своей неприступностью… И надо быть очень бесстрашным, чтобы не отпугнуться, а просто подойти и заговорить… * * * Много лет спустя, я понял, что Саша был прав – а вот тогда, я просто принимал его советы – к сведению и приказы – к исполнению… И много позже – лет двадцать с месяцами и копейками спустя – я понял, что очень трудно иметь красивую фигуру красивой девушке, ибо ее все воспринимают только как фигуру, или только, как красивую девушку, что не предполагает наличия в ней ни души, ни ума… Но это еще – полбеды… Беда в том, что к красивой бояться подойти – ведь ты ее как бы и не достоин… Ее бояться обнять – по сценарию, она должна дать по мордам… А уж поцеловать – тут, кто осмелится? Ее поцелуй – а она тебе в припадке негодования нос откусит? Тут проще всего к такой не подходить, а просто сказать своим товарищам, потирая прыщи на лбу: И чего она тут выделывается? Воображает… Подумаешь??? И – в сторонку, в сторонку… Ох, и знаток был этот самый Саша… Истинный – не притворный: знал он женщин, хотя и не очень – но мужчин знал просто великолепно… * * * Наверное, я нравился этим взрослым людям – и Лене, и Саше – за то лишь, что умел краснеть и стесняться, и за красноту – не искать оправданий, а стеснение не называть собственной распущенностью… Уже в просторном коридоре Сашиной квартиры дома сталинской постройки – я познакомился с его женой. Она вышла откуда-то и, тыкнув в мою сторону пальцем, похожим на сардельку с кольцом дутого золота, заорала: - Заяц!!!! Несмотря на предынфарктное состояние, я все же нашел в себе силы посмотреть на нее – хотя и исподтишка. Жена Саши была бесформенная дама лет… Даже и не скажу – там не просто возраст был, а - бас и бриллианты на шее… - Заяц! – еще громче заорала жена, лязгая одновременно зубами, корсетом, грудями и бриллиантами. – Кролик долбанный! Ты детский сад устроить решил? И все это – тыча мясистым пальцем в меня… Я – тихо стоял, не пытаясь сопротивляться… Ну, известно же… Шаг вправо, шаг в лево – считают за побег… - Нет, детка… - начал оправдываться Саша. – Это сын Лени... Его родной сын – а не от татарки… - А… - выла злая волчица… - А… Ну и говно же твой Леня… Но гроза миновала – мы пошли на огромную кухню с такими запахами, что – не пересохни у меня от волнения рот – то у меня, конечно же, потекли слюнки… Жену звали Соня, она очень вкусно готовила, и угощать любила… Ну, да – громкая, крикливая, вся в бриллиантах… Когда Саше кто-то звонил и он уходил в коридор, откуда бубнящим занудством доносился его тоненький баритон, она мне жаловалась на Сашу, что он бабник и пройдоха. И загубил бы ее жизнь, если бы она его не полюбила – да так и не смогла разлюбить… Саша же после обеда отвел меня к себе в кабинет, стал показывать набор эротических открыток начала 20 века, и вообще – как бы оправдываясь – объяснять по ходу просмотра, что в своей жене он любит душу, а во всех балетных девицах – их тела, и что это, может, и аморально, однако вот древние греки его бы поняли, а уж римляне – и подавно… Я с ним и не спорил – даже соглашался: все равно древних греков уже спросить об этом у меня не получится, а Саша – кто его знает? Может, в силу возраста он с ними когда и общался? * * * Ее звали Катя… Хотя, реальнее – Надя… Но не Света – точно, Света была вторая и последняя, так что – не Света… Полина ее звали… Или – Клавдия? Клава… Но ее не звали так точно… Нина ее звали - если вообще было имя… Саша – он очень хороший учитель оказался… Не знаю уж, какой он был режиссер – но учитель просто замечательный и конкретный. Как всякий мастер ремесла… - Я тебя проведу в училище… - наставлял он. – А там ты сам шуруй… Походи с томным, но зверским видом, как тигр по клетке - погляди, кто тебе из девиц нравится: их на переменах там, как цветов в теплице... Ну, вот кто-то понравился – сразу к ней подходи и хватай за задницу… Сильно хватай – чтобы руку оценила… - Ну, сказать же что-то надо? - Ничего не надо – это руку ослабляет, ухват будет не тот… Ты хватай молча, зря сил не трать – они тебе еще пригодятся ... - Так же нельзя… Неловко же… - Неловко… - неожиданно согласился Саша. – Если рук нет. А у тебя они есть… Балет – это что? Разговор тел. Вот ты и говори телом, частью которого являются руки… Помнишь, Плисецкая что руками вытворяла в Сен-Сансе? От тебя никто этого не требует – просто сожми кулаки покрепче – и вперед! - Ну… - засомневался я… - Там, в кино – главного героя балерина бросила лишь за то, что он охамел… - А ты не кино изучай! – рассердился Саша. – Ты жизнь изучай! А в жизни если балерины и бросают, то не за то, что охамел, а за то, что недохамел! Все ясно? И он оказался прав… Я сделал все, как он сказал – и вечером, на квартире у друга, который сам пошел в кино, а его родители перед этим уехали на дачу – я тискал стройную красавицу в своих руках… И – не только тискал… Она была и верно – красива… - У меня пучок на голове… - говорила она мне, когда мы ехали в лифте… - Ты не думай, у меня волос много, но с пучком танцевать – удобнее… Тебе его распустить? Я просто мычал в ответ – как-то к мыслям огромного расположения не было… - - Ты не думай… - рассудительно продолжала она. – Я могу и распустить – только потом волосы сомнутся… А я не люблю мятых волос, потому и ношу их в пучке… И губы мне не целуй – они потом распухнут, а они у меня и так пухлые, хотя все и говорят – что тонкие… Но это – от зависти так говорят… Я был готов на все – а потому обжимал это тело, как промокашку в первом классе с новенькой тетрадки: ну же, ну… - Ты вот трусики мои видел? Мне их привезли ребята из Южной Африки… - Не из Северной? – стонал я. - Нет, именно – из южной… Там трусики недорого стоят, но очень хорошего качества – ты хочешь потрогать? Да, а лифчик у меня – из Монголии… Хотя, производили его не в Монголии – его туда завезли… - Из Южной Африки? – простонал я. - Да… А как ты догадался? * * * Вся она была гладкая, как кегля… То есть, руки – кегли. Ноги – кегли. Грудь – кегли, попа – две кегли. Которые сбили гвоздями в форме кеглей… - А у меня шпагат хороший… - похвалила она себя, уже лежа подо мной… – Ты как считаешь? Конечно, я на все 180 не делаю, градуса 2 остается – но я ж стараюсь… Правда же, я стараюсь? Ну, что ты там сопишь? Не молчи, а скажи мне – я стараюсь? - Да… - ответил со слезами я… Она старалась… Видит Бог – она очень старалась… - А я тебе хоть нравлюсь?, - спросил я, когда мы с ней лежали рядом, я – на спине, она тоже на спине – но на шпагате… ... Ах, как же я был наивен и прост – такие вопросы задавать… Она честно задумалась… - Я буду балериной, а потому мне нравится только балет. Понимаешь, я вот пытаюсь шпагат развести лежа – но не получается на 2 процента… Хотя, я научусь – мне девочки говорили, что надо только распаривать себя в ванной до полного покраснения… А я вот не могу – сознание теряю… Но это ничего – я хоть и потеряю сознание, но стану красной, как надо – тогда и шпагат получится… ты как думаешь? А я уже – увы – думал… Но – хамить не стал… - Конечно, получится… А она даже и не заметила, что я здорово погрустнел и начал одеваться: а все говорила, говорила… Про девочек, про кожу, про шпагат… И по новой – про шпагат, про кожу, про интриги, про девочек… * * * А вторую точно – звали Света, и у нее тоже был пучок, и тоже были трусы из Южной Африки. И она тоже ужасно старалась… * * * Прошли недели или месяцы и я встретил Сашу на улице, где-то в Центре. - Ты куда пропал, старик? – удивился он. – Ведь начало у тебя, помнится, было хорошее? Мне говорили, что ты там времени зря не терял… - Вот именно, что терял… - Да? Значит, мне врали? - Нет… В том, что тебе говорили – не врали, просто я понял для себя, что именно для меня это и была потеря времени… И еще я понял, что когда я стану старым, как ты – я с балеринами спать не буду… Хотя, скорее всего, я к этому времени уже буду сам спать, один и в могиле… … И верно – я тогда был очень категоричными И еще – разочарованным той жизнью, к которой приблизился вплотную… Я просто не понимал, что именно в юности и идет адаптация, очень болезненная: идеалы – рушатся, как карточные домики, иллюзии – еще того быстрее и болезненнее… Но это все – временное: потом ты, избавленный от иллюзий и завиральных идей – становишься в меру циничным, а – потому – и лишенным новых разочарований… - Почему? – удивился Саша. Я слишком погрузился в свои мысли и, вздрогнув, спросил: - Что – почему? - Почему ты в старости с балеринами спать не хочешь? - Ну, если я их молодым иметь не хочу – то уж точно, что я не захочу иметь их старым… - Логично… - согласился Саша… - Но они ж – красивые… Верно? - Верно… Но очень нудные и пустые… - А… - махнул рукой Саша. – Это ты так говоришь, потому что молодой… Пушкин тоже был молодой, когда писал: « В них жизни нет, все – куклы восковые… « Ему лет 35 было, два месяца, не помню сколько дней – сопляк, короче… А дожил бы до преклонных лет – и куклы стали бы хороши… Особенно – восковые… Я – не знал, что ответить… И – так и не ответил… * * * Прошло много лет… У меня мало любовных воспоминаний – так сложилась жизнь, что оказался я достаточно аскетичным, что ли? Или – что еще проще – роль бабника меня довольно рано перестала занимать… Хотя – лукавлю, конечно – не так уж рано… Но вот – думаю, что для всех – воспоминания, особенно любовные – имеют каждое – свой запах… Во всяком случае, у меня это – так… И это запахи не цветочные, как любят врать поэты – а запахи времени года, снега на губах, мороженого, электрички, листьев - чего угодно – но только не цветов… Моя эпопея в Балетном училище, довольно краткая, но вполне успешная – вспоминается мне лишь несколькими запахами… Запахом вкусного обеда, которым меня кормила жена Саши – Соня, и запахом бечевы, которой тогда так много было во всех магазинах… Да, запах бечевы… Почему? Наверное потому, что она очень похожа на шпагат, которым можно сдавить тело, если его связать, но не возможно, пройдя сквозь тело, прикоснуться им до сердца… Июль 2006 | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
