Циклодол все еще продолжал действовать, когда подошел поезд. Я не сразу понял, что это именно поезд, и что в этот поезд мне предстоит сесть, и что это вообще я стою перед чудовищным, металлическим телом и судорожно докуриваю сигарету. Обычное состояние человека выбравшего путь наркотического обмана. Это утешало.

Галлюциноген объявил мне проводника. Парень в не застегнутой форменной рубашке, почти лысый с хитрыми, вычисляющими глазами. Мне сразу стало тоскливо - опять, все те же знакомые лица. Поезд пыхтел разгоряченным под жарким солнцем железом и гадостно вонял. Возле шпал валялись окурки и проводник очень торопился. Его в купе проводников ждала маленькая, невзрачная девчужка с измятой, не по возрасту обвислой грудью и ему не терпелось ее дотрахать.

-Поезд стоит две минуты, - злобно сверкнув глазами, лысый мудак и протянул руку за моим билетом.

До чего же красиво было бы сейчас ему с ноги прямо в нос. Но чтобы сделать нечто подобное, нужно было до этого десять лет усиленно заниматься карате или рукопашным боем, я же любил тишину и терпкий запах конопли. Не попал я ему в лицо с ноги, просто ногу не удалось поднять. Держа в зубах паспорт с проверенным и вложенным внутрь билетом, я, кряхтя, вскарабкался в вагон. Проводник оглядел перрон старой, почти заброшенной станции, плюнул и полез следом за мной.

-Белье будешь брать? - глядя куда-то в вечность, спросил он меня в тамбуре. Он наверно относился к разряду тех мужиков, которые любят при всеобщем обозрении шумно чесать яйца - было в его вопросе что-то такое.

-Буду, - решительно сказал я и сам удивился - тысячу лет не слышал своего голоса, ох до чего же он у меня мерзкий.

-Сорок пять, - все так же всматриваясь в бесконечность, бросил проводник.

Я согласно кивнул и направился вглубь вагона. Захотелось как-то отблагодарить этого чудака за гостеприимство.

-Смотри, - сказал я ему сквозь нарастающий стук колес, - посадят тебя лет через шесть за такую работу, - проводник с непонятным выражением смотрел мне в рот, - малолетка-то дочкой директора окажется.

Он с досадой сплюнул - "набралось гондонов полвагона". Не поверил. Самое смешное, что он в свое время тоже лишился девственности в поезде. Толстая, пьяная миньетчица завалила двенадцатилетнего парня прямо между Москвой и Санкт-Петербургом. Он тогда жутко расстроился, а через семь лет, когда ехал пионервожатым в далекий спортивный лагерь, нарисовал первую звездочку на крыле своего трахомотора. Девчонка тогда чуть не родила. Интересно, когда он ее трахал, он вспоминал о гуманистических ценностях? Что-то мне подсказывало, что нет. Проводник с мстительным выражением лица запер туалет и, на ходу стаскивая форменную куртку, полез в свое купе. Педофил хренов, терпеть таких ненавижу.

В вагоне было душшно. Не просто душно, а душшно. Лица пассажиров - людей вне сомнения в других обстоятельствах достойных, сейчас выражали единую для России коровью сосредоточенность. Челюсти медленно ходили под запотевшей, лоснящейся кожей, ноздри меланхолично раздувались и глаза были пусты до бесконечного счастья. Удивительно, всего-то градусов тридцать, а они уже готовы, что же с ними в аду будет? Ото всюду торчали голые ноги. Караул.

-У вас 27-ое место? - с радостным возмущением спросила меня толстая тетка, сквозь толстые, пыльные линзы очков, которая сидела как раз на 27-ом, - я его заняла, вы не против поспать на верхней полке, правда ведь?

Соседи - такая же точно тетка, только худая с выцветшими огромными глазами, которой очень бы пошло лежать где-нибудь на Серафимовском кладбище и мужичок, до последнего не выпускавший из рук руль своего "КаМаза" уставились на меня так, будто именно я объявил в 41-ом о начале войны. Самое странное, что я их не испугался. Хотя что-то страшное в них было.

Я не отказал тетке, не мог обмануть ее непоколебимую веру в коллективизм и здравое начало того, что бандиты 90-х называли "прессовкой" - она так в это верила. Я даже поблагодарил ее и сказал, что сам хотел ее об этом попросить. Почти не соврал, между прочим, учитывая то, что я вообще не собирался в ближайшие лет сто куда-то ехать. Закинув тощий, потертый рюкзак-колобок на третьею багажную полку, я направился в тамбур. Курить хотелось так, что аж пробирало.

В тамбуре никто не сдох. Эта приятный сюрприз меня неожиданно порадовал - все-таки жизнь человека ценность, как ее не крути. Мне много раз предсказывали и даже некоторые обещали, что я закончу свой век где-нибудь в канаве, под забором, так что я знаю, о чем говорю. В тамбуре не было покойников, было накурено, и это меня подбодрило. Я даже улыбнулся совершенно кретинской улыбкой. На нее тут же ответил какой-то парень, курящий возле дверей. Люблю таких - полные дебилы.

Парень сквозь улыбку выдавил клуб дыма и, вытерев потный лоб тыльной стороной ладони, пожаловался:

-Жарко.

-Да, - согласился я, циклодол начинал отходить и меня немного познабливало.

-Ты в Тюмень? - парень был здоровый, чисто русской внешности, с небольшим пивным брюшком и печальными глазами. Сибиряк что ли?

-Не знаю, - я пошарил в карманах своих черных джинс - зажигалку я видимо все-таки потерял, - ты огня не дашь! - спросил я парня.

Парень с радостным возбуждением годовалого щенка подскочил ко мне и чиркнул прямо перед моим носом зажигалкой. Горьковатый дым потек по легким. Экий я наркоман, как оказалось.

-А ты чего? В Тюмень? - я не мог у него это не спросить. Это было бы для него даже большим оскорблением, чем тот случай, когда на прошлой неделе, в больнице мясистая медсестра всадила ему в задницу здоровенную клизму.

-Ага, - еще радостнее сказал парень.

-К девушке? - уточнил я.

-Точно, братан, - ребеночек с кулаками, как окорока, чуть ли не плясал от счастья, - как ты догадался?

Я с тоской взглянул в окно. За грязноватым стеклом проплывали пыльные улочки какой-то захолустной деревни. Стук колес взбалтывал жаркое марево воздуха, который если верить словам русских классиков вдыхали они все, отчего и стали столь гениальными знатоками загадочной русской души.

-Как тебя звать-то? - спросил я этого недотепу.

-Миша, - отчего-то покраснев, сказал он.

-Понятно, - действительно ничего неясного теперь не осталось. Я глубоко затянулся, - чего ж ты Миша, сел в этот поезд-то, дурак ты набитый?

* * *

По ночному поезду быстро проносились отблески желтых фонарей. Лица моих соседей казались мне восковыми слепками - такие белые, такие красивые, такие тихие, просто ангелы какие-то. Стоя над водителем «КаМаза», я с трудом удержался от того чтобы расцеловать его в обе щеки своими слюнявыми губами. Я бы даже наверно сделал это от умиления и внезапно нахлынувшего счастья, да этот урод внезапно захрапел. У меня сразу испортилось настроение. Все-таки люди - свиньи. Или это шмаль перестала действовать?

С трудом подтянувшись на руках, я забросил свое тело на верхнюю полку. Черт, как давно я не поднимал такие тяжести. Уже уложив себя на койку и пристроив голову на подушку, я вдруг вспомнил, что белье-то я так и не купил. Блин, обидно, честное слово, если так вдуматься, то еще лет триста не посплю на почти свежих простынях. Мне даже захотелось встать, слезть с полки, пойти и все-таки купить это желанное, белое белье, но я почему-то остался на месте. Может потому что я лентяй каких свет не видовал. Да и потом очень уж у меня болела челюсть. Пытаясь устроиться на шершавой подушке так чтобы поменьше ее тревожить, я вдруг понял, что боксеры из города Санкт-Петербурга нихрена не понимают доброго отношения и начисто лишены чувства юмора. Славный парень Миша чуть совсем меня не сломал - гад какой. А потом спрашивают, потом удивляются - куда это мир катиться? Когда нас разняли, он чуть ли не рычал от бешенства, козел.

Поезд тряхнуло так, что моя голова со шлепком коровьей лепешки упала в свалявшуюся, вечно влажную от пота подушку. Точно, коровья лепешка. Елки-палки, до чего же я дошел?

Кто-то полз по моей руке. Так начинается - крысы. Ненавижу этих тварей, они как директора коммерческих фирм, такие же гадкие. И так же хотят жить, что самое удивительное. Я изо всех сил треснул свободной рукой по той, по которой ползла крыса. Крыса прогудела грубым басом:

-Я ненарочно.

Я удивился. Нет, все конечно бывает, да тем более в наше время, Чернобыль не так давно отгремел, да вот теперь говорят собаки есть механические, которые даже писаются как настоящие, но говорящая крыса... странно. Над моей полкой воспарило широкое, лупоглазое лицо Миши. Ну понятно, Миша по крайней мере мог разговаривать, как человек.

-Чего надо, вредитель? - сердито спросил я.

Миша захлопал глазами, его лицо выражало неподдельное огорчение.

-Ты это, - он явно не знал, как сказать, - извини... друг.

Вот ведь какой болван, это же я его дураком назвал, а он пришел извиняться. Да-а.

-Ладно, - со вздохом сказал я, чувствуя себе последним подонком, - Бог с тобой.

Лицо Миши надо мной беззвучно засияло счастьем. Чем-то мне оно напомнило прожектор перестройки. Когда-то в него многие верили. Рука Миши схватила мою руку.

-Мир, мир, - глупо повторял Миша, отчаянно тряся нашими руками в воздухе.

-Отдай руку, - прошипел я.

-Ах да, - опомнился он, - извини.

В вагоне повисла тишина, раздираемая в клочья чудовищным храпом водителя «КаМаза». Тоскливо, елки-палки. За окном неподвижно стоял товарный поезд, на вагонах которого угрожающе желтело слово "Азот". Мы стояли на каком-то полустанке, где-то вдалеке, в своей будке лаяла собака, а плешивый проводник нагло врал своей очередной жертве о том, что они непременно поженятся. Странный это все-таки мир. Что я здесь делаю?

-Слушай, Миша, - от тоски я иногда делаю очень странные вещи, - пойдем покурим!

-Пошли, - обрадовался боксер из Питера. Интересно как же он курит, если боксер?

В тамбуре опять не было трупов. На этот раз меня это не слишком обрадовало - к хорошему быстро привыкаешь. Миша угостил меня сигаретой, дал огня. Стоять нам было еще долго, поэтому я спросил:

-Красивая?

-Кто? - Миша неожиданно впал в прострацию, и было видно что находился он далеко отсюда, скорее всего в Тюмени.

-Ну не ты же, - я с досадой плюнул, - девушка твоя, к которой едешь, красивая?

Миша так покраснел, что я испугался, что у него голова лопнет от натуги.

-Она прекрасна, - выдавил он из себя, и воинственно посмотрел мне в глаза, - она самая красивая на свете.

-Так ты же наверно в первый раз к ней едешь? - я был немного удивлен.

-Ну да, - нехотя сказал он и опустил глаза в пол.

-Так откуда знаешь, что она самая красивая?

-Я фотографию видел, - видимо он начинал уже подумывать, как бы мне еще и нос на бок свернуть. Я решил сменить тему, опасно шутить над человеком, когда он весит килограмм сто.

-Как ее зовут?

-Ириша, - Миша вновь уперся в меня подозрительным взглядом.

-Красивое имя, - с трудом выдавил я из себя - его глаза меня буквально пугали. Детские до такой степени, что поневоле хотелось в них наблевать.

Миша с облегчением улыбнулся.

-Это самое лучшее имя на свете, - сказал он довольно, как будто сам его придумал, - слушай, как думаешь, скоро мы доедем? Чего-то время как тянется, как заколдованное.

Я ощутил неприятное жжение в груди. Неужели совесть проснулась?

Я взглянул в окно. Мое отражение в грязном стекле смотрело на меня с укором.

-Потерпи, Михаил, совсем немного осталось... .

* * *

Когда я проснулся, было неопределенное время суток. Каким-то неопознанным шестым чувством я понял, что проезжаем мы славный город Череповец. В памяти всплыло чье-то спитое, хмурное лицо. Немного приглядевшись, я опознал в нем Ерофеева. Да, прав был Венечка, все дороги ведут в Петушки. Только, чудак так и не понял - нет на свете никаких Петушков.

-С добрым утром, - рявкнул сверху пропитый, мужественный голос, в котором слышалась поршневая система марки «КаМаз». - Чего дрыхнешь? - над моей полкой появилось лицо соседа, - не слышал что ли - кто рано встает, тому Бог подает?

Вот ведь вранье бессовестное, а главное что он и не знает о чем говорит. Я попытался укрыться за простыней от набожного водителя, но это было уже бесполезно - сон как рукой сняло. Жутко болела челюсть, чесались пропотевшие ноги и хотелось пить. "Вот тебе я бы точно не подал, - мстительно подумал я, слезая с полки, под довольным взглядом водилы.

Его звали Николай Иванович. Николай Иванович работал водителем «КаМаза» всю свою жизнь, а так же любил КВН, футбол, новости, а не любил лентяев и наркоманов. Ехал Николаевич Иванович в Тюмень к сыну, с которым не виделся лет десять. Он очень любил сына, а сын его, похоже, не очень. Лет пять уже все время отнекивался, да отшучивался от весьма не прозрачных намеков отца насчет того, что неплохо было бы встретиться. И вот, наконец, свершилось. Черт подери, где же мои ботинки.

-Ты за кого болеешь? - Николай Иванович пил крепкий чай из домашней кружки и добросовестно завтракал. Одет он был в синие тренировочные штаны советских времен и в выцветшую красную майку. Ему бы еще белую кепку и получился бы неплохой патриот.

-За наших, - можно было не уточнять, кого я считаю нашими - Николаю Ивановичу все было ясно.

-Молодец, - он не поленился подняться и пожать мне руку, - только я вот думаю, что не выиграют они в этот раз Чемпионат, - горестно вздохнул он, садясь на место. - Жаль, я с другом поспорил, что выиграют.

-Ничего, в следующем сезоне прорвемся, - ботинки нашлись почему-то под столом.

- А где наши соседки? - спросил я Николая Ивановича, меня вдруг посетила дикая идея, что они мне померещились.

-А черт их знает, тезка, наверно вышли ночью, - Николай Иванович достал из пластикового пакета два яйца в крутую и протянул одно мне, - на, кушай.

Если честно, то я этого не ждал. Как-то не укладывался этот жест в психологический портрет Николая Ивановича, который нарисовался у меня в мозгу. Оказывается, я тоже могу ошибаться.

-Спасибо, - пробормотал я и стукнул яйцом о край стола.

-Ешь, ешь, а то придется выбросить, уже четвертый день везу, - сказал Николай Иванович и запил яйцо душевным глотком чая.

Справившись с уже подванивающем яйцом, поблагодарив Николая Ивановича - "спасибо не булькает", я направился в туалет. Мыла не было, зубной щетки, пасты и надежды что это когда-нибудь у меня все это появиться тоже.

Вагон несколько преобразился. Пропали куда-то ноги, по проходу деловито сновали полуголые люди с чашками, стаканами и кружками в руках, неаппетитно пахло лапшой быстрого приготовления, играло железнодорожное радио. Какой-то попсовый рэпак, что-то вроде: "секс без перерыва". Если бы не стук колес и слегка искривленное, слишком вытянутое пространство, то можно было бы подумать, что иду я по одной большой коммунальной кухне. Привет, месье Пелевин.

Возле туалета одинаково пялились на расписание санитарных зон мои соседки-близняшки. Одна подслеповато, через очки, другая просто наверно не умела читать. Когда я грохнул дверью, они как по команде уставились на меня. Тяжелое ощущение, надо сказать, не для слабонервных. Мы молча постояли. Минут пять. Я понял, как за последнее время расшатались мои нервы - тетки буквально выдавливали меня из пространство-временного континиума. Чтобы совсем не озвереть я вышел в тамбур, покурить.

Когда я вернулся, одной из них уже не было. Из-за двери туалета раздавалось довольно громкое журчание. Терпеть этого не могу - что нужно делать в туалете, чтобы издавать такие звуки? Мое воображение рисовало ужасно нездоровые картины. Вторая тетка уставилась в окно с таким каменном лицом, как будто провожало сыновей на войну. Да, дело нелегкое, опасное, не все вернуться из боя, но ведь никуда не денешься - надо.

Грохнув дверью, из туалета выскочила та тетка, которая была без очков. Я поразился переменам в ее лице. Лицо стало одухотворенное, просветленное, с выражением такого облегчения, как бывает после очень трудного, ответственного экзамена. Может там, в туалете эту странную женщину наконец приняли в пионеры? Она радостно сверкнув глазами и с победным видом прошла мимо меня. Я почувствовал себя ущербным.

Туалет меня разочаровал. Когда дошла моя очередь посетить это место, я даже немного разволновался, но оказалось зря. Туалет трясло еще сильнее чем весь остальной вагон, писать было чертовски неудобно, рукомойник отличался особой садисткой конструкцией из-за которой как я ни старался, у меня так и не получилось нормально помыться, и полотенца не было. Вот так, да еще и в пионеры никто здесь не принимал.

Справившись с нуждой, я зашел к лысому уроду. Тот видимо спал, и разговаривать мне пришлось с жертвой его дьявольской красоты. Маленькая девчужка, щуплая, с выражением детского удивления на лице, вспотевшая от необходимости носить форменную одежду, на спине куртки которой красовалась надпись: "Студенческий отряд".

Проводница стояла в купе, как будто ожидая, что с минуту на минуту ее поставят в угол. Она смотрела в окно и жевала нижнюю губу.

-Извини, - я на всякий случай улыбнулся, - а у тебя чаю нельзя купить?

-Чаю? - детское удивление на ее лице сменилось выражением постравматического шока, - чаю можно. Ахмат или за три рубля?

-Давай Ахмат, - гулять, так гулять все равно деньги не мои.

Она протянула мне стакан в мятом, уродливом подстаканнике, пакетик с чаем и пакетик с сахаром.

-Семь рублей, - сказала она и почему-то смутилась.

Я достал свой потрепанный кошель типично китайского образца и протянул проводнице десятку.

-Сейчас сдачу дам, - сказала она.

-Да не надо, - отмахнулся я и быстро, чтобы не дать ей времени проявить благородную глупость, спросил, - а где тут кипяток?

-У тебя за спиной.

Пока я набирал жиденькой струйкой из какого-то жуткого агрегата бездонный стакан, ее рука скользнула мне по джинсам. Вот этого только не надо, не такая уж я не скотина, чтобы совращать малолетних. Звякнула мелочь. Опять таки каким-то неопознанным шестым чувством я понял, что в карман джинсов упало три рубля. Все-таки женщины - странные создания.

* * *

В моей ситуации было глупо и слишком поздно было отказываться от наркотиков. Был вечер, было жарко и стук колес располагал к тому, чтобы подумать о вечности. Я проглотил лафет "цикла" и лежа на своей полке, вышел в открытый космос. Где-то далеко внизу, на планете Земля тетки-близняшки жевали копченную колбасу. Ее запах слегка мешал моему полету и раздражающе тянул назад, но так продолжалось всего-то минут десять. Потом в глубине третьей багажной полки надо мной вспыхнула звезда. Она начинала движение там, где в белой, гладкой поверхности металла отражался мой глаз и медленно скользила и заканчивала свое движение, выпрыгнув в открытое окно вагона. Звуки стихли, и я погрузился в ватную тишину космоса. Как все-таки здесь спокойно, подумал я. Как дома. Я уже не помнил свой дом. Скажем так, я не очень-то старался в свое время его запомнить и со временем все иллюстрации к моему счастливому детству стерлись из памяти. Помню только непередаваемый вкус домашних котлет. Да, вот это забыть мне никак не удавалось. Во рту набежала слюна, и, черт возьми, слюни потекли на постеленную буквально полчаса назад наволочку. Самая неприятная штука в циклодоле - это слюни, никуда их не денешь. Но скоро я забыл и про них.

Я неожиданно понял, что не помню, как выглядит мое лицо. Странно, что у меня оно вообще имелось. Я вытащил из космоса руку и попытался дотронуться до кончика носа - чуть не выдавил себе глаз. Но лицо у меня было - это факт. Хорошо, и как же оно выглядит? Я попробовал разглядеть свое отражение все в той же верхней багажной полке. На какой-то момент мне это удалось. Там был я. Не то чтобы меня порадовала моя красота, но все-таки когда отражение начало меняться я расстроился. Оно почему-то приобрело облик одного моего кореша. Горбоносого, волосатого, с весьма некрасивыми рогами. Он по-подлому наблюдал за мной, прищурив черные, как афроамериканец, глаза. Я разозлился не на шутку:

-А ну вали отсюда! - рявкнул я на него.

Он молчал - падла, решил что раз он мне кажется, так можно и молчать.

-Я кому сказал, - виски мои налились злобой, глаза разъезжались в стороны, я был наверно ужасен. Ничего, пусть боится.

-Вали, пока цел, предатель. Сквозанул тогда, лучший друг. Ты мне, как брат был, сука, ты это понимаешь?

Волосатый козел только ухмылялся. Все понятно, я на его территории, и если чего - он со мной не станет цацкаться.

-Думаешь, я должен был тебя простить, а? Сказать - ладно, кореш, забыли? Нет, брат, сам насрал под себя сам и сиди. Понял?

Он начал уходить. Блин, так нечестно, дураком меня выставил и смывается, весь в белом и в блестках. Ничего, чистым не уйдет. Я собрался с силами и плюнул - благо что слюней до фига накопилось. Но не успел, плевок лишь на мгновение завис на поверхности багажной полки и упал обратно, на меня. Вот ведь падла.

Я утерся и спустился вниз. Как-то странно застыли проклятущие тетки с бутербродами во рту, когда я нарисовался на горизонте. Тут я понял, что они все слышали. Вот ведь фигня какая.

-Мухи, - прокомментировал я свое поведение и, одев, не завязывая кроссовки, пошел курить.

В тамбуре меня ждало возмездие за злоупотребление галлюциногенами. Миша. Худший кошмар такого гада, как я. Миша задумчиво курил, глядя в темное окно. Интересно что он там видит? Мое пресловутое шестое чувство подсказывало мне, что Тюмень.

-Как ты думаешь, - начал Миша, дождавшись когда я закурю, - Бог есть?

Я поперхнулся дымом. Миша заботливо, чуть не устроив мне смещение позвонков, похлопал меня по спине. Отдышавшись и утерев с глаз непрошенную слезу, я сказал:

-Сомневаюсь. Сейчас скорее нет, чем да.

-Я тоже раньше сомневался, - голос у Миши был проникновенный, глубокий, таким хорошо читать стихи девушкам, - даже думал, что его нет. А теперь понял, что есть. Иначе как объяснить, что она меня полюбила, а? Вот ответь мне - за что меня любить?

-Не знаю, - честно сказал я.

-Я тоже не знаю, а она полюбила, - Миша затушил хабарик о стенку тамбура и бросил его в железную коробку, прикрепленную к двери вагона. Закурил новую.

-И ничего я такого не сделал в этой жизни. Ничего не совершил гениального, чтобы меня полюбила такая девушка. Мне всю жизнь не везло, понимаешь? И вдруг такое. Врубаешься?

-Да-а, - я чувствовал, что куда-то меня от его слов тянет. Блевать что ли?

-Вот и получается, что Бог есть, что он дает мне второй шанс на жизнь, что все только начинается, - Миша со странным возбуждением стряхивал пепел в коробку, - ничего не бывает зря, понимаешь?

-Да-а, - циклодол предательски не давал мне вникнуть во всю глубину слов Миши. Я чувствовал себя так, как будто сижу у костра, вокруг меня еще двенадцать таких же олухов, и я тянусь в темноте губами к щеке Иисуса, - понимаю.

-А я, - Миша издал какой-то странный смешок, - жизнь собирался покончить самоубийством. Вот ведь дурак, правда?

Он обернулся и посмотрел мне в глаза. Да, лучше б он этого не делал. Я понял что начинаю тонуть в его зрачках, меня подминали под себя огни лампы, отраженные в них, меня растаскивало и размазывало по всему тамбуру от того, что было у него в глазах. Поезд дернуло, пол выскользнул у меня из-под ног и головой я почувствовал, насколько все-таки крепкая штука железные двери. Воздух завыл в ушах и ледяным потоком обжег мозг. Я, как бы это правильно сформулировать, вырубился?

* * *

У меня началась депрессия. Так бывало каждый раз, когда я решал навсегда завязать с наркотиками. Сколько раз уже это было?

Вообще, если так разобраться, то можно рассматривать всю жизнь как клинический случай дежа вю. Я не стал разбираться, я чувствовал зверскую усталость и неодолимое желание надавать себе по морде. Нахрена я это сделал. Белые, маленькие, беззащитные таблеточки, как они скатывались из моей раскрытой ладони в ненасытное, железное нутро унитаза. Если бы таблетки умели плакать, то они бы плакали, заливались бы горькими слезами и наверняка бы остановили меня, когда я совершал это зверство. А конопля?

Карты с гадким шуршанием скользили по столику. Шестерки, семерки, восьмерки, вольты и даже иногда тузы. Грустно, вот так живешь, живешь, а потом оказывается, что кто-то просто от нечего делать сдал тебя, играя в дурака, в поезде дальнего следования Санкт-Петербург - Тюмень. Ох-хо-хо, один друг у меня был, и того я в унитаз спустил.

Глядя в идиотское, задумчивое лицо Миши, я его просто ненавидел. Он так долго обдумывал как ему ходить, что меня начало клонить в сон. Все равно ведь проиграет, с его раскладом только и остается, что подставлять лоб... .

-Слушай, Миша, - где-то после обеда я поймал его в тамбуре, - я карты купил на станции, пойдем смахнемся.

-Только не на деньги, - Миша настороженно огляделся, как будто в тамбуре по всем щелям спрятались кидалы.

-А кто сказал про деньги?

Мы прошли по вагону. У него у купе мама с двумя детьми сосредоточенно резала на расстеленной газете докторскую колбасу. Вот ведь дура, отравится же. Рядом с ней бабка, с носом как у Бабы-Яги внимательно наблюдала за процессом, с верху торчали одинокие, неаппетитные, волосатые ноги.

-Пойдем ко мне, - сказал я Мише.

У меня было свободней. Тетки-близняшки опять куда-то делись, прихватив с собой все свое барахло. В гордом одиночестве за столиком сидел Николай Иванович и смотрел в окно. Вид у него был скучающий, но бодрый - он в любой момент был готов пробежать стометровку.

-Вы не хотите в карты сыграть? - вежливо спросил у него Миша.

-На деньги? - подозрительно сощурил глаза Николай Иванович.

-Кто сказал про деньги?

...это из-за него вся эта фигня началась - "второй шанс, второй шанс, за что меня любить, значит Бог есть!". Вот из-за таких идиотов в скучающих поездах дальнего следования и срываются не устоявшиеся личности. Находят их потом с передозом в общественных туалетах - "жизнь - говно" и никого не волнует. И ведь не первый раз у меня такое, пора бы уж привыкнуть, нет, блин, и на этот раз попался - "что ж я делаю, вон люди в Бога верят, что он хороший, верят в какие-то вторые шансы, а я что со своей жизнью делаю?...". Бац - весь запах циклодола в ладонь, бац - остатки конопли, бац - себе по лбу для решимости, а потом хлюпанье воды в унитазе и белые как снег таблеточки исчезают, как моя молодость.

-Взял, - со вздохом сказал Миша.

-Что? - его слова смыли последние, глупые мои надежды, что можно будет еще что-то вернуть из унитаза. Вот ведь гад какой. Специально издевается.

-Ходи, тезка, - толкнул меня в бок локтем Николай Иванович. Я ему руки в следующий раз переломаю, старому пню.

Стены как-то нездорово сжимались. Стало очень душно в вагоне. Дама пик высунулась из карты и продемонстрировала соседствующему с ней королю неизвестной породы свою замацканную грудь. Елки-палки, спасайся кто может.

-Ходи, - повторил Николай Иванович мне.

Я вгляделся в свои карты. Мне улыбались, мне строили рожи, прятали от меня глаза и махали руками карты. Шестерки, семерки, восьмерки, вольты, иногда даже тузы. Грустно мне стало. Ведь нихрена же не понимают в этой игре, а все думают, хотят чего-то. Десятка, мол, намного круче чем шестерка, а уж король - это просто Господь Бог какой-то. Смешно. И особенно смешно это здесь. Лысый проводник трахал в своем купе беззащитную девчонку, тетки-близняшки ждали своей очереди в туалет, Миша обдумывал как же ему все-таки выиграть хоть один раз, Николай Иванович жевал бутерброд с сыром. Будь ты хоть козырным, будь ты хоть трижды, да хоть миллион раз козырным тузом, все равно если сел в этот поезд, никогда ты с него не сойдешь.

-Ты чего, тезка? Это же козырь! - Николай Иванович вылупил на меня глаза так, словно я родину продал, - смотри, чего делаешь!

Я бросил карты на стол и поднялся. За окном, замедляясь, проплывал славный город Киров. Мне хотелось курить.

-Я знаю, что делаю.

* * *

Сна не было. Темнота резала глаза. Стук колес наводил на мысль о такой интересной штуке как стоп-кран. Я перевернулся на другой бок. Беда в том, что в этом поезде не действуют стоп-краны. За окном было полнолуние. Таинственный свет падал через стекло на недоеденную Николай Ивановичем воблу и зажигал в ее высушенных глазах проблески разума. Она наверно очень переживала, что ее съели. Так оно и бывает. Что-то мне говорило, что мы в очередной раз скоро будем проезжать славный город Череповец.

Зверски храпели тетки-близняшки. Странно, но по-моему они при мне ни одного слова не сказали. Может они еще и немые? Как они попали на этот поезд. Хотя... кто его знает в каком месте своей жизни они на него сели. Сколько они уже едут? Мне не хотелось знать.

В этом поезде каждый ехал за чем-то. У всех была одна, последняя надежда. Надежда, которой не суждено сбыться. Если рассматривать в принципе, то они можно сказать уже умерли, умерли и попали в рай. В рай ли? В рай. Они знали, что едут туда, что то о чем они так долго мечтали скоро сбудется, что они встретят кого-то или обретут что-то, они так и будут думать... вечно. Это ли не счастье? Знавал я судьбы и похуже. А действительно, что плохого - шаг к счастью, это даже лучше чем само счастье, это и есть счастье, разве нет? Я глубоко вздохнул - нервы почти успокоились. Вот только чертов Миша, как дурень попал на этот поезд? Всегда меня бесили подобные вещи, не должно быть такого, но это есть, это полуголое лежит сейчас под пропотевшей простыней и видит ту, которая наверно ждет его. Дерьмо, какое.

Поезд замедлил ход. Все тише, тише и тише. Вагон вздрогнул как будто его пристрелили, еще раз, еще и наконец конвульсивно дернувшись назад поезд намертво встал. Я свесился с полки и посмотрел в окно. Точно, Череповец. Это мог быть любой абсолютно любой город, хоть Адыгейской республики, но на вокзале висела вывеска, что это Череповец, поэтому я вышел в Череповце.

Небо над городом было удивительное, огромное, широкое во все глаза. Возле вагона суетились какие-то национала. Чуть ли не табор. Загружали в поезд какие-то тюки и громко орали друг на друга. Небо было высоко. Я закурил.

- А чего не позвал? - на плечо упала кувалда - рука Миши.

Я скинул его руку - не люблю фамильярности. Мы стояли и смотрели на небо. Красиво было и как-то грустно. Вдруг откуда-то оттуда раздался голос:

-Пиво! Холодное, светлое, крепкое, вкусное, местное. Пиво! Пиво!

О, это я мог слушать часами.

-Молодые люди, - к нам подошла плотная женщина с простым русским лицом, спортином костюме с надписью Reebok и с огромной корзиной, - молодые люди, пива не желаете?

И я вдруг понял, что желаю. Очень остро желаю нажраться. Я кивнул кумиру Тургенева и полез в карман.

-Ты чего, пива хочешь? - Миша спросил это так, как будто я при нем начал заряжать баян.

-Хочу, - сжав от досады зубы, сказал я ему. - Дайте полторашку, - я протянул деньги этой милой женщине, на которой так и проступала внутренней силы печать.

-Дайте две, - Миша улыбнулся мне, - я тоже давно хотел тебе предложить. Скучно чего-то.

Раздался тоненький голосок проводницы:

-Пассажирам просьба вернуться в вагон!

Женщина с пивом никак не могла правильно отсчитать сдачу. Миша нервничал и вертел головой. Наконец продавщица-любительница справилась со своей задачей. Миша рванул меня за руку:

-Давай ноги! Сейчас ведь уедет. Я не могу опоздать.

-Сейчас, - сказал я ему, пряча деньги, женщина с пивом уже собиралась уходить. - Скажите, - я почему-то был уверен, что она не ответит, - а вы можете коня на скаку остановить или нет?

-Быстро! - заорал Миша и чуть ли не волоком потащил меня к поезду.

Несколько минут мы гнались за набирающим ход поездом. Возле открытой двери стояла проводница. Она была похоже на Мадонну. Но мы все-таки его догнали. Миша забрался первым и сразу же протянул мне руку. У меня было страшное искушение сдернуть его с поезда.

-Ты чего, дурак что ли? - Мы стояли аккуратно возле бака-кипятильника с водой. Миша тяжело дыша, уперев руки в колени, переводил дыхание.

-Бросай курить, спортсмен, - я похлопал его по плечу, - а то чемпионом не станешь.

Миша оскалился и сплюнул на пол.

-Смотри сам не сдохни.

-Никогда, - сказал я, высунул голову в открытое окно и проблевался, - никогда вы этого не дождетесь.

Миша завороженно смотрел на алые сгустки медленно стекающие по стеклу. Я вытер губы. А что такого, если полжелудка уже нет?

Через час моя бутылка была пуста. У Миши дела двигались хуже, но я всегда был готов помочь хорошим людям в таких делах. Мы допили и его бутылку. Тоскливо как-то стало. Но счастье, как правило не приходит просто так, а если уж приходит, то приходит всерьез - поезд остановился на какой-то маленькой станции и мы снова вышли и взяли уже по две полторашки пива. Ночь обещала быть хорошей. А главное теплой. Люблю такие.

В конце концов мы примостились опять-таки в тамбуре. Прямо на полу, возле дверей, так чтобы виден был окружающий нас, проплывающий мир. Так в темноте пронесся мимо славный город Киров. Мы за это выпили, хотя может это был и не Киров... .

-Слушай, - Миша смотрел на меня мутными глазами, в которых отражалась вся мировая скорбь, - когда же мы доедем?

-Никогда, - я чувствовал себя злым и свободным - плевать на все, на все правила.

-Нет, серьезно, - Миша пытался протрезветь, но его глаза упорно не хотели фокусироваться на мне, - ты не помнишь - сколько мы уже едем? Я, по-моему, помню, что от Питера до Тюмени два дня, а у меня такое ощущение, что мы уже вечность едем, ну по крайней мере больше чем два дня. Дня три наверно уже, а? Как тебе кажется?

Темно было за стеклом, мимо неслись массивные лохмотья листвы, бескрайние поля и хотелось почему-то выть.

-Эй, - Миша дернул меня за руку, я покачнулся и чуть не завалился на бок, - смотри!

Я посмотрел. Ничего особенного, повешенных на фонарях не было - прошли старые, добрые денечки.

-Чего?

Миша перевел взгляд на меня. Елки-палки, ему и циклодола не надо, такие глазки прелестные.

-Так мы же едем в обратную сторону! Нет, чего ты ржешь? Мы едем обратно. Когда мы выезжали, мир, образно говоря ехал нам навстречу, а сейчас он... уезжает. Блин, что делать?

Меня душил хохот. Это было действительно смешно, хотя убейте меня, я не понимал - какого черта я так смеюсь.

-Миша, братан, - выдавил я сквозь смех, - пей пиво, кури сигареты и забудь про все. Это обычный глюк, нормальный такой железнодорожный глюк. За тебя, Михаил!

Но Миша пить не хотел, он все смотрел и смотрел через стекло на то как уезжает от него мир. Блин, и мне пить расхотелось. Погано стало на душе, как будто в дерьмо наступил. Вроде ничего страшного, но воняет.

-Миша! - окликнул я своего нового приятеля, он смотрел, по его щеке ползла маленькая как божья коровка слеза, - Миша, ты любишь свою Иру?

Он молча кивнул. Слеза сорвалась с губ и упала на грязный заплеванный нами же пол. Так нельзя. Я резко поднялся на ноги.

-Ну тогда думай о ней, дубина, - гаркнул я. Меня шатало в разные стороны, и прежде чем добраться до стоп-крана я дважды бился всем телом о стенки, - думай о ней так, как в жизни никогда ни о ком не думал.

Бутылка мешала, я швырнул в Мишу.

-Думай!

Я схватился за рычаг и дернул. Стоп-кран остался на месте. Хреново, может и не получиться.

-Думай, зови ее!

Я поплевал на ладони, уперся коленками в стенку и изо всех сил вцепился в долбанную железяку. Пломба заскрипела.

-Думай, думай, ДУМАЙ!!!

Звонко звякнуло, Миша глухо охнул, я с удивлением уставился в такой маленькой, такой безхозный стоп-кран у себя в руке, я его просто оторвал. Потом я врезался спиной в противоположную стенку. Поезд заметался как раненый зверь, Миша громко кричал схватившись за голову, скрипели по рельсам тормозящие колеса, из вагона через двери доносились дикие вопли - падали чемоданы и полуголые люди, бились стаканы и продукты вылетали в открытые окна. Так продолжалось минуты три-четыре. Поезд встал. Елки-палки как тихо, все-таки есть в тишине нечто прекрасное, я так считаю.

-Ну-ка вставай, - я пнул скулящего кандидата в мастера спорта по боксу, - помоги мне!

Миша ничего не соображал, но встал. Я уперся ногами в пол и надавил на дверь поезда. Миша стоял и как баран пялился.

-Ты так и будешь стоять, пока я тебе счастье на блюдечке не принесу? - я уже не мог терпеть его тупость, - дави, мать твою, дурак проклятый!

Он надавил. Двери заскрипели от натуги. У меня перед глазами поплыли красные круги. Еще немножко, еще чуть-чуть, другого нет у нас пути, у нас в руках перцовка... . Двери с чавкающим звуком разошлись в стороны. Там, за ними была ночь. Светили близкие, как нарисованные звезды. Земли не было видно. Дул свежий, теплый ветер. Мы стояли с Мишей и смотрели.

-Дальше тебе придется пешком, - тихо сказал я, - дойдешь?

-Дойду, - Миша смотрел в темноту, интересно, что он там видел.

-Ну тогда давай, - я протянул ему руку.

Миша пожал ее, и занес ногу над темнотой:

-А ты мне не скажешь, - Миша смотрел на меня откуда-то издалека, скорее всего из Тюмени, - кто ты?

Я с силой вдохнул воздух. Сколько раз мне задавали этот вопрос. Я никогда не знал, что еще соврать. Мне почему-то вспомнились слова Константина Кинчева:

-Не важно кто я, важно то, кого я представляю, - сказал я пафосом и сам удивился, как это круто прозвучало.

-И кого? – глупо спросил Миша.

Я вытолкнул его из вагона:

-Передавай привет Ирише, жаль, что я ее не увижу.

-Хорошо, - и Миша исчез в темноте.

Почти сразу я перестал его видеть, только гасли звезды, когда он заслонял их собой. Двери вагона с шумом захлопнулись, поезд скрипнул и тронулся с места. Я смотрел на мир. Мне показалось, что в его темноте стоит одинокая девичья фигура. Маленькая такая, в белой курточке, почему-то я знал, что девушка улыбается и плачет, и смотрит не отрываясь вперед. Почему? За что его любить? Но наваждение прошло. И тут настроение мое, блин, улучшилось - я вспомнил, что в рюкзаке, в моем рюкзаке, на дне лежит первый том Карлоса Кастанеды, и что страницу-то, которую я читал, я заложил лафетом "цикла". Сердце мое возбужденно бахнуло о грудную клетку, и глаза засияли наверно неземной красотой. Я бросился в вагон.

Люди уже пришли в себя после неожиданной остановки. Собрали раскиданные бутерброды, стаканы, тех, кто попадал с верхних полок и снова улеглись спать. Какие они все-таки хорошие, когда спят! Но Николай Иванович не спал. Только я подошел и достал свой рюкзак, его рука упала на мое плечо.

-Чего там случилось-то? - спросил он заговорщицким полушепотом.

-Да, сломалась там какая-то фигня, Николай Иванович, - я торопливо проглотил таблетки и убрал рюкзак на место, - не обращайте внимание, спите.

-А-а, - разочарованно протянул он, откидываясь на спину, - бардак, тезка, везде бардак.

-Это точно, - я вскарабкался на свою полку и поправил подушку под головой, - нигде порядка нет.

-Молодец, - похвалил меня Николай Иванович за сознательность, - а ты знаешь, что пишут в газетах, я сегодня прочитал.

-Что? - мне было наплевать и растереть на все газеты мира, я просто улетал в космос.

-Пишут, что якобы сам Господь Бог ходит по поездам дальнего следования, представляешь?

Стук колес успокаивал, начинался обратный отсчет.

-Не верьте, Николай Иванович, - я уставился в верхнюю, багажную полку. По ней летела белоснежная ракета, с пушистым огненным хвостом, - вранье это ВСЁ!