В те далёкие - и не очень, годы, когда были запрещены ещё многие поэты, любители и пииты собирались ( не бесплатно!), слушать их стихи в мастерской художника, моего друга, и коллегу по Союза Художников МОСХ - Гены Доброва. Это было в Столешниковом переулке Москвы, т.е. в двух шагах от нынешней мэрии и рядом!! с прокуратурой СССР! В огромной мастерской на третьем этаже роскошного особняка молча внимали модному барду множество любителей запретного.

 

Холеный, упитанный юноша, в дефицитных закардонных одеждах,с прямым пробором, с юным, ещё прыщавым лицом, под трепетным взглядом своей содержательницы, необъятной одесситки, пел песни Высоцкого, запивая куплеты, заготовленным на этот случай портвейном, из граненого стакана.

 

Примерно через час, протянув руку за очередным стаканом вина, бард резко прекратил играть и петь, потрясённый пустым стаканом. Лицо его покрылось красными пятнами и он громко, пулемётной строчкой разразился скверным матом, брызгая слюной.

 

Все молча, с пониманием, стали выворачивать карманы, выгребая остатки денег. Тут же нашёлся гонец, который помчался в винный рядом, и вскоре доставил очередную бутылку вина. Юный модный бард, как бензин в заглохшую легковушку, не отрываясь залил в себя стакан портвейна и, как ни в чём не бывало, продолжил петь с того же места.

 

Больше я ничего не слышала. Меня бил озноб. Дрожащей рукой я машинально вынула из сумочки альбомчик и ручку.

После окончания вечера, я всю дорогу записывала стихи о Высоцком, который непрерывно потекли на бумагу. Поначалу они писались находу, затем в троллейбусе. Дома я сунула куда - то тетрадь, и свалилась, обессиленная, выплеском эмоций, спать. Пробило 12.

 

Через несколько дней, наткнувшись на неё, переписала начисто каракули. Видно, меня тогда поцеловала Муза, не иначе! Решайте сами.

Оно не переписывалось и не правилось с тех пор.

 

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ.

 

 

Владимир Высоцкий, цикорием славы усыпан,

Под тяжестью трупов - цветов, источающих запах рыданий,

И склеп почитаний и славы ему неуютен и тесен,

И душит петлёю морскою слюнявая мода признаний.

*

*

Хрипит, надрываясь, с пластинок заезженных, каждого,

Безусого мальца, одетого в стиле модерна,

И в чёрных рубахах, гитарами перепоясаны,

Салонные барды - поганками зреют на дёрне!

*

*

То баврды из тех, что несут свою сущность из баров,

Пресыщенной плотью в заморских одёжках колышат,

И матово тренькают, сладко и складно, с пробором,

Головкой трясут и собою, как воздухом, дышат!

*

*

О чём же поётся детьми инкубатора нервного времени?

Влачащих цветами бумажными песни к застолью?

И жизнь коротая за муторной склянкой портвейна,

Не любят! Не сеют! Детей не рожают, тем более!

*

*

- Где, брат мой, твоя нетерпимость к искусному ханжеству?

Где правдоюжизни ни веет, ни каплет, не дышится?

Восстанешь ли ливнем, грозою, сермяжною правдою.,

Когда эта патока трелей постылых послышится?

*

*

Рассыпь всё Загробье, с высот, вознесённый, Высоцкий!

Ты весь был как факел, что светит в ночи жизни!

И в песнях твоих, что берём мы с собою в дорогу,

Натянутым нервом, звенящем струною, ЖИВ ТЫ !