В пятый класс пришла новенькая. Борис приготовился к отпору: за партой он сидел один. Была слабая надежда: Зинаида Львовна знала, что он терпеть не может девчонок. Да и как можно любить – этих, не к месту пищащих и не ко времени манерничающих существ? Услышав, что пигалица – круглая отличница, решил согласиться на такое соседство – может, подскажет в критический момент, даст списать. Новенькая со странным именем – Злата – смущенно подошла к Борису и села рядом. Мальчишки захихикали.

Теперь на уроках Борис сидел напряженно, боясь нечаянно прикоснуться к девочке, уже раскаиваясь в своем великодушии. Учителя расспрашивали Злату, откуда приехала, где училась раньше, какие предметы любит, какие у нее оценки и так далее. Она отвечала тихоньким голоском, краснея и теряясь.

- Тоже мне отличница! – мысленно возмущался Борис, - двух слов связать не может!

Зато на уроке русского тихоня показала себя! Зинаида Львовна спросила девочку, не отстала ли та по программе. Услышав в ответ, что все в порядке, решила удостовериться в этом. А может, учительнице хотелось убедиться, соответствуют ли знания девочки – отличным оценкам, выставленным в табеле, был ли объективен ее предыдущий педагог. Злата отвечала без запинки на все вопросы, читала множество стихов, да так, что восхищенная литераторша не останавливала ее до конца урока. Класс с изумлением внимал новенькой.

Девчушка была маленького роста, очень худенькой. Одно отличало ее от одноклассниц: две длинные золотистые косы, сбегающие по хрупкой спинке, заканчиваясь на уровне подола платья. Наверное, от их тяжести девочка как-то странно держала голову – неестественно прямо.

- Ну, как твоя Златовласка? – насмехались мальчишки на переменке.

Борис молча отмахивался от ребят, хотя вынужден был признать, что те подобрали очень удачное определение.

Прошла неделя – другая, и соседка освоилась в классе, а Борис привык к ней. Ему была известна ее печальная история, поскольку жители их небольшого городишка всегда знали все и обо всех.

…После смерти матери Злата приехала к бабушке. Несмотря на суровый характер, который уже несколько десятков лет безропотно выносил мягкий, ласковый дед, та внучку обожала, и ко многим капризам избалованной матерью девочки относилась снисходительно, важной задачей почитая, – перевоспитать ее в соответствии со строгой моралью своей юности.

Каждое утро Мария Степановна любовно готовила внучку в школу: заворачивала завтрак в белоснежную салфетку, категорически повелевала одеться так или иначе, сообразуясь со своими понятиями и погодой, а, не считаясь с желаниями Златы, собственноручно причесывала ее. Эта процедура была для девочки сущим мучением. Густые, длинные, волнистые волосы не слушались детских рук, и только бабушка, как раньше мама, справлялась с ними. Твердою рукой захватывая прядь за прядью, не оставляя на воле ни локона, ни прядки, туго стягивала волосы и заплетала в четыре косы: две верхние, с висков, вплетала в две нижние, а все вместе закручивала толстым жестким жгутом на затылке – так причесывали барышень в ее детстве.

Девочка едва сдерживала слезы, а по завершении бабушкиного священнодействия, не могла повернуть головы: волосы стягивали кожу до боли. Зато старушка была довольна – головка Златочки – волосок к волоску – доставляла ей истинное наслаждение. Она не терпела растрепанных девочек. Перекрестив украдкой внучку и поцеловав ее в лоб, Мария Степановна еще некоторое время провожала ту взглядом, затем, со вздохом, закрыв дверь, садилась писать нескончаемый дневник (уже, вероятно, сотую тетрадь!), которому доверяла свои секреты и тайны более полувека, продолжая по привычке прятать его от полуслепого мужа.

Злата уже привыкла к новой школе, к учителям, одноклассникам, и чувствовала себя гораздо свободнее, но все еще дичилась и пока не была готова – к тесным дружеским отношениям, с кем бы то ни было. Она любила читать, и на переменках открывала очередную книгу, не приобщаясь к смеющимся и шепчущимся девчонкам. Борис тоже часто оставался на месте, торопливо выполняя домашнее задание перед следующим уроком, так как дома даже не открывал учебники.

Однажды утром, перед началом занятий, Злата, порозовевшая, – от смущения, сказала мальчику, не глядя на него:

- Пойдем со мной.

Недоумевая, пошел за ней в конец густой аллеи школьного парка. Резко повернувшись, девочка с глазами, полными слез, прошептала:

- Больно! Помоги мне. – Худенькой ручкой указала на волосы. Растерявшийся Борис, ничего не понял. Он все-таки был мужчиной, и не мог вникнуть в суть девичьих проблем. А она, развязав бант, стала быстро расплетать тяжелые, светло-русые косы. Потом доверчиво протянула ему расческу.

- Только не дергай и не тяни. Ладно? Заплети свободнее.

Мальчик неловко и неумело начал собирать волосы. У него была младшая сестренка, которой он иногда неохотно занимался. Пока причесывал реденькие волосенки, сестричка вертелась под его руками, что-то щебетала, всячески мешала, а потом пищала, когда он больно дергал за прядку, призывая непоседу к порядку. Результат иной раз удовлетворял его, чаще – нет, но, в общем, он быстро расправлялся с этой малоприятной обязанностью, и с облегчением отстранял от себя надоевшую егозу.

Злата сидела на скамейке, притихшая, не шевелясь. Борис почувствовал себя ее старшим братом. Волосы – густые, роскошные – вдруг взволновали парня своей красотой.

Бережно расчесывая их, он осторожно расправлял локоны, переливал золотистую струю из руки в руку. А, закончив, внезапно пожалел, что все позади. Буркнул: «Готово!»

Злата виновато опустила сверкавшие слезинками глаза:

- Спасибо. Только никому не рассказывай – смеяться будут. Ладно?

- Хорошо, - бросил он, и нарочито-беспечной походкой удалился. «Дурак – я, что ли, распространяться на этот счет. Да меня пацаны со свету сживут – издевками и насмешками!»

С тех пор процедура причесывания стала его почетной миссией, ежеутренней зарядкой – в полном смысле слова, без которой он весь день чувствовал себя обделенным чем-то очень хорошим. Перед Восьмым марта Злата неделю проболела и не посещала школу. Борис ходил поникший, хмурый, ничто не радовало его.

Со временем, незаметно, парень стал опекать Злату во всем: носил портфель, наказывал мальчишек, дергающих за косы. Волосы – драгоценность, сокровище, - были доверены ему, значит, только он вправе дотрагиваться до них. Они принадлежат ему! С эгоизмом собственника он ограждал девочку от мальчишеских поползновений. Ревниво следил, чтобы не развязывались банты, даже выбившуюся во время уроков прядь ему хотелось пригладить самому.

По утрам, не доиграв в футбол, Борис уходил в укромный уголок аллеи и ждал соседку по парте. Она приходила, словно оловянный солдатик, держа голову «во фрунт», не решаясь даже слегка наклонить ее или повернуть в сторону – из-за болезненно туго стянутых волос. Мальчик торопливо распускал косы, расчесывал локоны, любовно, нежно приглаживал прядки, наслаждаясь золотистым сиянием и шелковистостью волос. А они водопадом сбегали с худеньких девчоночьих плеч.

Прошло три года. Ребята уже заканчивали восьмой класс, когда у Златы – умерла бабушка. Три дня девочки не было в школе. На похоронах она только на миг подняла на подошедшего Бориса бездонные, пронзительно-голубые глаза-океаны, полные слез, но и этой пылинки времени – доли секунды – хватило, чтобы Борис впитал всю глубину ее горя, и поклялся себе – защищать подругу от всех будущих зол, невзгод и страданий.

В отсутствие Златы, Борис вновь был мрачен, насупившийся. На уроках отвечал невпопад, а обращений одноклассников вообще не слышал и не замечал. После занятий уходил в парк и подолгу уныло сидел там.

Когда она пришла, наконец, в школу, ничего не рассказал ей из того, о чем думал неотступно все это время, - он не был разговорчив. Казалось, девочка и без слов все прекрасно понимает. Только жадно оглядел поникшую фигурку и пошел в парк.

Вскоре показалась и она. Села рядом на «их» скамейку, опустив голову. Не нашел слов он и теперь. Ослабевшими пальцами взял нежно девочку за подбородок, бережно приподнял печальную головку, и долго, пристально, всматривался в еще больше похудевшее лицо, в огромные грустные глаза. Медленно отвел взгляд. Решительно поднялся и стал расчесывать уже распущенные волосы. Как он скучал без них! Как ждал встречи! Что бы ни отдал, - за одно прикосновение к ним, за ощущение беспредельного счастья, охватившего его сейчас!

Летом Злата уехала к отцу. Мир опустел и потускнел. Борис часами сидел, уставившись в открытую книгу, не понимая смысла читаемого. Звал сестричку и заплетал ее реденькие волосики. Девочка визжала, вырываясь. Рассердившись, дав, шлепка, он прогонял ее. Шел в школьный парк и сидел, всматриваясь в конец аллеи, словно ожидая чуда.

Она приехала только в конце августа и сразу пришла в парк. У Бориса перехватило дыхание, когда увидел ее – беленькую, бледненькую, совершенно не загоревшую. Безмерно счастливый, слушал ее, упиваясь звуком голоса, близостью, теребя пышные волосы. Злата рассказывала, что летом болела, что приезжал из Польши дядя, что дома все плохо, отец пьет…

Борис молчал. Но стоило ей подняться, чтобы идти домой, его, словно прорвало. Он говорил, как ждал ее, как ему было одиноко, как скучал по Злате, ее волосам и…глазам. Просил остаться, посидеть немного – он еще не наговорился, не насмотрелся на нее. Откуда у него – молчуна – брались эти слова? Он изливал их - водопадом: страстно, взахлеб! Гладил, ласкал волосы, любовно перебирая их. Злата все ниже опускала голову.

В девятом классе все уже знали об их дружбе. Девочки хихикали и завидовали ей, мальчишки ухмылялись при виде пары, идущей, держась за руки, и тоже завидовали – ему. Борис, как и раньше, по утрам заплетал косы своей Златовласке, и обижался, если она завязывала «хвост».

Не понятно, откуда взявшаяся мода на короткую стрижку привела к повальному обрезанию волос едва ли не всеми одноклассницами: повзрослевшие девицы, не понимающие мужской психологии, всегда отдающей предпочтение женщинам с длинными волосами, не внимающие горячим протестам умудренных жизнью матерей, щеголяли по-мальчишески стрижеными затылками. Борис с презрением и отвращением взирал на творимое, по его мнению, безобразие, и трепетал по утрам, поджидая Злату в аллее, но ни слова не говорил о своих опасениях. Она же вела себя – таким образом, будто и мысли о стрижке не появлялось. У него теплело в груди: «Благоразумная моя!».

Государственные экзамены сдали с блеском: она – на золотую, он – на серебряную медали. Перед выпускным вечером одноклассницы оживленно обсуждали свои наряды, туфли, прически. Борис опять переживал, не зная, что задумала Злата.

Она пришла на бал в беленьком платьице, с высокой воздушной прической, в белых туфлях на высоких каблуках. Увидев ее, Борис растерялся: повзрослевшая, бесконечно родная и близкая, и в то же время – незнакомая, слегка чужая, стройная девушка – мало походила на скромную, застенчивую девчушку. Величественная красавица! Словно сказочная фея, - настоящая Златовласка! Юноша, пораженный произошедшей метаморфозой, не мог отвести глаз, откровенно любуясь ею. И вдруг заметил, что не только сам восхищается Златой: многие ребята, нет-нет, да и окидывали ту украдкой – новыми, по-мужски оценивающими взглядами, в которых читалось явное желание обладать ею.

Уже после первого танца Борис увел девушку в аллею. Распустив замысловатую прическу, расчесал волосы и заплел привычные, милые косы. Выпитое шампанское будоражило кровь, волосы необычайно волновали. Он, дольше обычного, возился с ними, еще больше хмелея от их аромата и близости Златы. Неожиданно, порывисто притянул ее к себе, дрожащими руками закрутил косы вокруг своей шеи, долго, трепеща, всматривался во влажно блестевшие в темноте глаза девушки, а затем стал неистово целовать их, губы, волосы. Злата затихла под, уже по-мужски, властными, сильными, но неумелыми руками юноши. Горячечно и бестолково целуя лицо, шею, волосы девушки, он бессвязно, словно в бреду, что-то шептал. Внятным было только одно, бесконечно повторяемое слово: «моя, моя, моя…».

Борис давно мечтал стать, по следам отца, – хирургом. Поэтому спокойно готовился к вступительным экзаменам.

Злата уехала в Ленинград. Борис подал документы в мединститут, расположенный в их областном центре. Сдавая экзамены, неотступно думал: как быть? Если Злата поступит, как жить в разлуке? Лучше бы она провалила – вступительные!

И он, и она поступили. Борис не обрадовался, скорее огорчился. Он согласился бы пожертвовать собственным дипломом, лишь бы не разлучаться с любимой девушкой. Врагу не пожелал бы – мучений, какие испытывал, находясь на расстоянии сотен километров от Златы, - в то время, когда и дня не мог прожить без нее! Он плохо учился, вернее, и не пытался вникать в науки, посещая занятия и бездумно просиживая на лекциях – чтобы не расстраивать родителей.

Наконец, прошел год, показавшийся вечностью. В состоянии полнейшей прострации и депрессии, открыв в себе абсолютную непригодность к будущей профессии, Борис написал Злате письмо – отчаянное, сумбурное. Не дожидаясь ответа, забрал из института документы. Вместо письма, приехала она сама – на каникулы. И опять, как в детстве, он заплетал ей косы, играл, наслаждался, любовался волосами. Борис боготворил любимую! Его чувство к Злате окрепло, стало более последовательным, осознанным. Оно уже переросло ту порывистую, болезненную мальчишескую влюбленность, когда казалось порой, что без девочки он сойдет с ума. Да и характер Бориса изменился: он стал увереннее в себе, но гораздо замкнутее, еще молчаливее, обрел даже некую угрюмость; возмужал, вырос, окреп физически.

Злата осталась все той же девчонкой-подростком, с ликом мученицы носящей непомерную тяжесть волос. Одно обстоятельство с болью и горечью отметил Борис: на девушку откровенно заглядывались мужчины, с видимым удовольствием и одобрением окидывая глазами – ладную миниатюрную фигурку, явно высоко оценивая женские достоинства. Бориса раздражали, бесили похотливые взгляды «старых, мерзких, потасканных козлов», не имевших никаких шансов на взаимность Златы. А уж заигрывания молодых сопляков вызывали слепящую ярость. Был готов, защищая любимую и ограждая от притязаний «гнусных подонков», вступать в драки, бить, калечить, увечить, рискуя, а то и жертвуя собственной жизнью.

«Боже! Что я наделал? Как мог отпустить Злату одну? Кто защитит ее в Ленинграде – от посягательств и приставаний всевозможных любителей развлечься?» - холодея от ненависти к потенциальным соперникам и страха потерять девушку, мучился Борис. Ему и в голову не приходило, что ее может полюбить порядочный, достойный мужчина. Уже одно то, что кто-то будет претендовать на чувства его любимой, превращало воображаемого соперника в мерзавца и негодяя. Она может, и должна, принадлежать лишь ему! Он ее любит! Он первый ее заметил, открыл для себя, оценил по достоинству, застолбил! И пусть кто-либо посмеет посягнуть на его собственность! Злата – его, его, и только его! Так постигал Борис – мучительное, губительное чувство ревности, не ведая того, не умея разобраться и трезво проанализировать свои ощущения, не давая себе – ни труда, ни времени, ни возможности – реально оценить ситуацию, обстоятельства, назвать вещи своими именами, и предупредить болезнь, «перекрыть кислород» - гнусному, чудовищному недугу, способному, подобно раковой, злокачественной опухоли, поглотить все его существо. Увы, диагноз не был поставлен, профилактические меры – проигнорированы, борьба с заразой вовремя не начата.

А Злата, - счастливая и гордая его искренней любовью, отвечала не менее горячим чувством, по неопытности не распознав грозных симптомов начинающегося недомогания, не предпринимая никаких усилий, чтобы своевременно остановить, одернуть Бориса – в его собственнических устремлениях. Ей льстила готовность ее рыцаря – «хоть каждый день идти на бой» - ради любимой дамы. Злату не трогали мужские, раздевающие взгляды, настойчивые попытки привлечь внимание девушки не задевали ее душевных струн. Она глубоко и искренне любила Бориса.

Их чувства перешли в новую фазу: строились планы совместной жизни – брак был делом решенным.

И тут, неожиданно, военкомат прислал повестку: не будучи студентом, Борис потерял право на отсрочку от службы в армии.

Борис заторопился со свадьбой, но Злата считала, что следует пожениться после армии. А он панически боялся оставлять свободной хорошеющую с каждым днем девушку. Нет, нет, риск слишком велик! Надо связать ее долгом, клятвой, обязательствами, законом, печатями! Если б он мог взять любимую с собой или закрыть, замуровать, схоронить куда-нибудь, до своего возвращения! Борис метался – в тщетных поисках выхода. Злата настаивала на своем. Ему пришлось смириться. Правда, парень признался: если бы он оставлял дома жену, служил бы спокойнее. Разумеется, Злата обиделась: недоверие оскорбило ее. Поразмыслив и отойдя душой, твердо и уверенно пообещала – верно - ждать своего воина.

Борис недоверчиво смотрел на любимую: красавица с изумительно чистыми голубыми глазами, с легкой, удивительно женственной походкой, с роскошными волосами! Очень хотелось верить – преданному, родному взгляду! Однако вспоминались восхищенные восклицания, сопровождающие Злату: «Красотка!», «Куколка!», и меркла всякая вера и надежда – их место занимало глухое, злобное чувство безысходности, неминуемой, неотвратимой потери.

Он любил Злату больше собственной жизни, она вносила ясность в его мрачную душу, освещала все уголки и укромные закоулки, питала его грядущий день. Само существование Златы являлось целью и оправданием жизни Бориса. Да, она была стимулом его бытия, воздухом, солнцем, всем миром! Как прожить без нее, а, следовательно, без всего, что она олицетворяет и значит, - эти невероятно долгие годы? Какой смысл в жизни без любимой, вне ее духовного ареала и спасительной ауры?

С первых дней ненавистной службы Борис стал с нетерпением ждать ее окончания, словно арестант, - выхода из тюрьмы. Он писал Злате ежедневно, стараясь обходить мучительную тему: верна ли? Внушал себе, что Злата любит и ждет. Сам же любил, как никогда в жизни, с радостью погребая каждый прожитый день, перечеркивая его черным крестиком в карманном календарике. Дни, когда от Златы приходили письма, отмечал праздничными красными кружочками.

Борис и не подозревал в себе той сентиментальности, каковую внезапно обнаружил в душе. Мог – часами разглядывать – фотографии Златы, перечитывать письма, вспоминать прошлое и бесконечно мысленно разговаривать с любимой.

Получив письмо, Борис уходил подальше от любопытствующих товарищей, искал укромное место, и, достав из кармана фотографию любимой, высказывал все накопившиеся чувства: какое счастье иметь лучшую в мире возлюбленную! В исступлении, целуя милое лицо Златы, вытирая фотографию от пролитых слез, писал ей длинные послания.

В чтении писем, ожидании их – проходило время, отделявшее Бориса от встречи с любимой.

Но вот билет на Ленинград! Позади постылая служба. Через несколько часов он увидит Злату! Борис умышленно не послал телеграмму: так будет лучше – сразу прочитать и понять все, что выразят глаза и лицо девушки – при неожиданной встрече.

Сидя в удобном кресле самолета, Борис представлял, как это произойдет, готовил слова, которые должен сказать в первую очередь, - в душе накопился океан нежности и любви – век говорить, не высказать. Конечно, сразу свадьба, а потом…

Закрыв глаза, видел миниатюрную фигурку – в сиянье золотых, пушистых волос. Брал Злату на руки и, укутав всю волосами, целовал, целовал. Озорно спрашивал: «где ты?». И искал в копне волос ее лицо, губы, глаза.

Общежитие нашел без труда, но больше часа бродил вокруг, не решаясь войти. Он плохо владел собой, его трясло, в висках бешено пульсировала кровь, сердце галопировало диким, необъезженным мустангом.

«Успокойся, размазня, возьми себя в руки!» - уговаривал, приказывал, сцепив зубы, он – вышедшему из-под контроля разбушевавшемуся «я». Борьба чувств и предчувствий завершилась, опустошив Бориса, словно смерч в пустыне, вывернув душу наизнанку. Совершенно подавленный, готовый к худшему, медленно поднялся на третий этаж и нерешительно остановился рядом с дверью нужной ему комнаты. Сердце опять начало свой галоп, угрожая выскочить из груди, ладони вспотели. Тихо, будто боясь вспугнуть счастье, подошел ближе. Из-за двери доносились взрывы хохота. Сильно постучал, и не успел отвести руку, как дверь открылась.

Картина, представшая перед ним, не могла присниться даже в кошмарном сне! В комнате все было перевернуто вверх дном! На стульях и кроватях сидели девушки и ребята. На свободном пространстве, в центре комнаты, две девушки в невероятных костюмах что-то изображали. Борис спросил Злату. Все глаза обратились к одной из фигур в центре невероятного действа. Вокруг вновь засмеялись. Раздались выкрики: «Не узнаете? Знакомьтесь, Злата!». Поспешно выдернув из-под кофточки диванную подушечку, имитирующую необъятный живот толстой торговки, она смеялась вместе с товарищами. Грим, наложенный на лицо щедрым слоем, изменил ее до неузнаваемости. К Борису подходила бойкая парижская зеленщица: черные, насурьмленные брови – широкими дугами нависали над густо накрашенными ресницами и подведенными глазами, на щеках – яркие румяна, губы – кроваво-красные.

Борис задохнулся в немом крике: «Девочка моя…»! Губы Златы, словно окровавленные, произнесли: «Познакомьтесь, это Борис». По преувеличенному вниманию присутствующих он заключил, что о его существовании знают.

Снова раздался смех, послышались возгласы: «Ну, если даже он не узнал тебя, это – гарантия успеха спектакля вообще и твоей игры в частности!», «Злата, представь, что Борис – твой должник, - молодой богатый бездельник!». Улыбаясь, она пыталась стереть грим, размазывая его еще больше. Любимое лицо Бориса превратилось в глумливую маску. Это была не Злата!

Его пригласили сесть. Он отказался. Стоя, продолжал смотреть – на Злату – во все глаза: недоумевая, протестуя, негодуя, отвергая. Сердце болезненно ныло, сознание мутилось. Он давно предчувствовал что-то в этом роде!

Комната стала пустеть: их оставляли наедине. Его с…кем? С пошлой, накрашенной, развязной девицей? Он вспомнил давнишнее: «Вот, это куколка!». Да, да, эта пустая, развратная кукла не могла быть его любимой! Нет, нет, нет! Ярость бушевала в нем – всплесками обиды, горечи, неприятия, протеста.

А Злата порхала по комнате, прибирая и расставляя вещи по местам. В какой-то момент Борису показалось, что она постриглась. На чужих ногах он подошел и грубо сдернул чепчик с головы девушки. Сердце, ухнув, упало вниз, по спине прокатилась волна озноба, губы заморозились: волос не было! Его любимых, чудесных, золотистых, пушистых волос – мечты его серой солдатской жизни – больше не существовало! Над его волосами грубо надругались, зло поиздевались, надсмеялись! Вместо них торчали нелепые обесцвеченные кудряшки.

Лицо Бориса окаменело. Подошла Злата, что-то настойчиво спрашивая. Он все отступал

и отступал от нее, как от врага, - не по малодушию: боясь великого гнева, возросшего моментально в нем, заполнившего каждую клеточку, клокочущего в бессильной ярости. Усилием воли впустил в себя звуки женского голоса: «Что с тобой? Я уже несколько раз задаю вопрос: «Как доехал?». Борис смотрел на лицо с остатками грима и молчал, ломая в себе гнев и горечь. Злата, убирая, рассказывала, что ее группа готовится к спектаклю, и он застал распределение ролей.

- Как ты думаешь, смогу я убедительно сыграть развязную торговку?

«Еще бы, тебе и играть не придется: просто оставайся собой, и это будет очень натуральная распутная баба», - зло пронеслось в мыслях Бориса. Он не разомкнул губ.

- Да ты садись, садись, - смеясь, произнесла Злата, насильно усаживая его на стул. При этом прядь стриженых волос коснулась щеки Бориса. Его передернуло. Он продолжал с болью смотреть на девушку, не узнавая: где его любимая – беззащитная, застенчивая? Ни тени смущения в лице, а ведь в таком виде предстала перед чужими мужиками!

Борис не принимал в расчет, что сам вернулся из армии, где поневоле становишься пуританином, а она находилась – в привычной среде, в окружении ребят, которые уже четвертый год составляли ее семью.

- Да что с тобой? Ты не болен? Впрочем, догадываюсь, чем вызван шок. Волос действительно нет, это не мираж! - звонко смеясь, она потянулась к Борису, раскрывая объятия. На миг ему показалось, что, сотрясаясь от хохота, к нему жадно тянется окровавленный, ощеренный рот мерзкого ненасытного вампира. – Но, смею надеяться, что ты любишь меня не только за волосы..., - все еще улыбаясь, продолжала Злата. – Помнишь, у О Генри рассказ «Дары волхвов»?

«Тварь, принявшая образ и подобие моей любимой девочки, говорит о любви?» - Он поднялся. Непослушные, противно дрожащие ноги еле удержали деревянное тело. – «Надо бежать прочь отсюда, и где-то, в другом месте, искать мою милую девочку!» - Борис едва сдерживал рыдания: слезы бессилия, гнева, злобы, ненависти – к чужой твари, лишь напоминающей любимую, вернее, пытающейся перевоплотиться в ту, к соучастникам гнусной, коварной трагикомедии, - ко всем, кто испоганил-испохабил его любовь, кто не уберег беспомощную, беззащитную девочку.

Злата больше не смеялась: внимательно и встревожено вглядывалась в лицо Бориса пронзительно-голубыми глазами. В них читались недоумение и обида. Губы девушки дрожали. Онемевшей рукой Борис взял чемодан.

- Куда ты? – вскинулась Злата, но, увидев чужое, жесткое мужское лицо, сникла. Он все так же молчал, боясь разомкнуть губы, чтобы не выпустить наружу вопль страдания и боли, что кипел, клокотал в груди. Помимо его воли вырвалось: «Волосы…». И увидел улыбку накрашенных губ. Не сознавая, что делает, ударил по ухмыляющемуся лицу и, резко дернув дверь, оказался в коридоре.

Домой приехал угрюмый, неразговорчивый. Ни радость домашних, ни встречи с друзьями не могли развеять его мрачного настроения, Часто, в разгар холостяцкой пирушки, Борис без объяснений покидал общество, уходил в темную, по-прежнему гостеприимную аллею школьного парка, и сидел там часами – без мыслей и чувств. Судьба зло посмеялась над ним, отняв все, чем он обладал: любовь, цель и смысл жизни, саму жизнь, его будущее, даже прошлое. Нет, воспоминания остались с ним, и он отдавался в их плен с мазохистской радостью. Как в детстве, он опять безумно любил маленькое, трогательное, небесное создание с божественными волосами.

Думать о настоящей Злате не мог: в душе сразу поднимались волны глухой злобы и ненависти, чередуясь с приливами тупой, саднящей боли. Она, сегодняшняя, лишала его доверчивой пятиклассницы Златовласки – бесконечно любимой, составлявшей смысл его бытия. Он беспощадно изгонял слабый голос рассудка, пытавшегося призвать - к логике и фактам: «Да что же произошло? За что столь скорый, неправедный суд и настолько суровое и непомерно жестокое наказание? В чем вина девушки? Разберись! Остановись, остынь, успокойся и подумай! Ты сходишь с ума! Разве можно позволить неуправляемым эмоциям брать верх над собой и вершить судилище, доверив вынести столь тяжкий приговор: смертную казнь Любви! Не дай убить ее – легко и бездумно!»

Тщетно! Борис был глух, совесть его спала – сном невинного младенца, всегда и во всем правого.

Прошло много времени. Злата, сначала, таившая, обиду в упорном молчании, однажды написала письмо, прислала свою фотографию. Она предпринимала попытку к примирению, делала шаг к спасению их любви. Ненужный шаг, тщетная попытка к немыслимому примирению! На снимке она была все той же бледненькой девчушкой-подростком с худенькими плечиками, со светлыми, родными глазами. Что из того? Не было его волос! И, не в ладу с мужской волей, с фотографии на Бориса смотрело лицо распутной торговки. Письмо было порвано. Ответа не последовало.

Несколько месяцев Злата молчала. 5 сентября, в день 15-й годовщины знакомства от нее пришла телеграмма: «Любимый! Поздравляю с юбилеем! Предлагаю свою руку и сердце! Жду! Поженимся в Ленинграде. Это последняя просьба. И последний наш шанс – стать счастливыми! Прошу: приезжай! Твоя Злата.». В ответ он написал всего три слова: «Ваша просьба – невыполнима!».

Пронеслось еще немало дней, месяцев, лет. Борис учился и работал. Был один и одинок, и находил болезненное удовлетворение в горьком, гордом одиночестве. Избегал друзей. Не интересовался женским полом, более того, презирал всех его представительниц. О Злате ничего не знал: где она, что с ней, с кем? Да это, казалось, и не интересовало, не волновало его. Он по-прежнему жил прошлым. В свободное время, в пьянящие весенние вечера, шел в школьный парк и долго сидел в темной аллее с закрытыми глазами, безвольно опущенными, слегка подрагивающими плечами. Рядом с ним сидела его маленькая, робкая девочка, в волнах сияющих, золотых волос. Он заплетал ей косы…