Шел август. За окном проносились луга, поля, редкие поселки… А чаще всего - сплошные массы темного неприветливого леса. На станциях приоткрывали окна, в них тут же заползал сырой предутренний туман.

Илька устало прислонилась к двери, смотрела, как загораются в домах огни, как среди темноты светятся фонари и уходит мелкими шагами летняя ночь.

В вагоне было довольно тесно, и вот в этой- то тесноте знакомились люди и от нечего делать разговаривали, чтобы скоротать время. Кто- то просто спал, дожидаясь утра, кто- то читал газеты…

Илька не слушала названия станций, ни с кем не обсуждала утомительную дорогу и путешествия вообще. Она была одна. Просто села на поезд и поехала. А куда, не знала… Верила, что сердце подскажет верную дорогу. Дорогу к новой жизни.

Грустно было Ильке. Она оставила там, в городе, свой дом и семью. Бывает же такое настроение, что хочется всё бросить. Илька терпела долго. Потом не выдержала, сорвалась. Сказала только: «Прощайте». Теперь вот, как осенний листок, металась, искала пристанища… А тревога по- прежнему не оставляла. Куда едет? Зачем едет?

Всё прямо, как в песне поётся:

… А я еду, а я еду за туманом,

За мечтами и за запахом тайги…

 

…Вот снова вагоны качнулись и замерли неподвижно. Еще одна станция. В дверь проталкивалась пожилая женщина с девочкой лет пяти. Илька подвинулась, освобождая для них место у окна.

- Садитесь.

Женщина, тяжело переводя дыхание, поставила большую дорожную сумку на верхнюю полку. Села, подперла подбородок натруженными мозолистыми руками. Девочка примостилась рядом с ней.

Илька украдкой на них поглядывала. У женщины на выгоревшем смуглом лице – черные сухие глаза; волосы растрепались от ветра и вылезли из- под платка. А щеки нарумянены неумело. Взглянешь на такую: сразу видно, устала она сильно, работала много.

А девчурка махонькая, белобрысая, косички из- под кепки торчат, как морковные хвостики. Совсем еще несмышленыш. А взгляд серьезный, будто понимает чего. Крутит голубыми бусинками- глазками: и в окно, и на потолок, и так, по сторонам. Всё для неё ново, все интересно: почему дым из трубы идет, почему козы траву жуют… Хорошо быть ребенком, когда жизнь впереди, да в радужных всё красках….

Девчонка смотрела, смотрела, да и прикорнула у женщины на плече, устроилась уютно и задремала. А женщина вдруг улыбнулась тихо и ласково, убрала у маленькой со лба волосы, от стекла подальше отодвинула, чтобы не дуло.

Илька не утерпела, спросила:

- Дочка?

У её соседки лицо потеплело.

- Внучка. Танюшкой зовут.

И, помолчав, словно воздуха в легкие набрала, выдохнула:

- Ух, в какую рань вставать пришлось. Еще пятый час только.

А вы не до Казани ли?

Илька пожала плечами: она и сама не знала.

- Может, и до Казани…

Женщина достала из сетки термос с чаем, налила прямо в крышку, отхлебнула.

- А мы вот, - кивнула на внучку, - к её матери. Всё лето гостила.

Внимательная Илька тут же подметила:

- Любите вы её очень?

Женщина усмехнулась, с тайной, давно в сердце запрятанной горечью.

- А кому она нужна, кроме меня?

- Как же… родителям.

- А… родителям! У них на уме только путевки да курорты, где уж им за дитем смотреть! Дочка моя её родила в двадцать лет, а дальше, сами знаете… Замуж вышла, они с мужем все деньги копили… Муж у неё профессор, мысли все в лабораториях. Видела я его: домой только поесть и приходит. Серьезный такой, не улыбнется…

Потом подумала немного, стянула концы платка.

- А Катька, девчонка моя, только вначале и радовалась дочке, даже любила её вроде, маленькую- то…

Принесла, помню, из роддома, держит её на руках, да держит то нехорошо, так детей не кладут. Танька орет благим матом, заливается, а она её трясет, как сетку с яблоками. Прямо заявляет мне с порога: «Вот, мама, это моя дочь и твоя, стало быть, внучка». А я ей: «Ты хоть ребенка возьми правильно, горе луковое». Она за неё волновалась первое время, даже муж подсмеивался, чего это она ко мне всё время бегает. Дети ведь, что ни случись, сказать не могут, кричат только… где уж тут их понять. Я все- таки троих вырастила. А она ведь и делать ничего не умела, да тут еще ребенок… Сама ведь недавно из пеленок выросла…

Потом институт она закончила, за собой больше следить стала. Только хохотушка страшная, не в мужа. Повадилась на юга в отпуск ездить, и супруга за собой тянула, чтобы в сторону и глядеть не думал. Там друзья появились, своя компания… Но они то все свободные, понимаете? А у неё семья, ей же Танюшку растить надо…

Допила чай, укуталась клетчатым одеялом, еще раз поглядела на внучку.

- Вы спать- то будете? Полезайте наверх.

Илька все смотрела в окно, будто разглядеть что- то пыталась.

- Нет, не хочется ещё. Я тут посижу.

Женщина полку разложила, забралась, положила под голову свернутую кофту.

- Смотрите…, темень- то долгая. Устанете сумерничать.

Илька чуть улыбнулась.

- Да я уж как- нибудь.

Соседка сверху свесила голову, пробормотала сонным голосом:

- Вы … это, если что, Таньку укутайте. Она у меня такая… раскрываться во сне любит. А здоровьишко слабое…

… Илька сидела и смотрела на спящую девочку. Ей, наверное, снился очень хороший сон, потому что она временами сладко причмокивала. Детство… Далекое, невозвратимое…

 

…Ильке отчего - то вспомнился Зеленый Дол, милый, уютный городок с ослепительно белыми домами. Илькин дом стоял на горе, окруженный частным сектором. Странный такой дом, трехэтажный, а недалеко совсем жили злой петух, поклевавший девчонку Наташку, и козы Маша и Фрося. Эти были вполне дружелюбные, особенно когда Илька кормила их свежими ветками.

Столько лет прошло, а она помнила всё: парк со сломанными качелями и бесконечной «Не слышны в саду…», свою первую ёлку и всех подруг. Выходила Илька гулять, шла в один двор, другой… Тут жила Оля, там – Гузель с Альбиной, а еще дальше - Поля…

А потом Илькины родители надумали переезжать. Нет, чтобы спокойно все решили, а то сразу – взяли и обменяли квартиру. Но Илька понимала, что не вернется сюда, и, напоследок, уже устроившись на сиденье машины, запомнила: у подъезда голубая дверь…

Вспомнила Илька те годы, вздохнула тихо- тихо, чтобы не разбудить девочку.

… Илькина семья приехала в другой город. Ильке поначалу он казался очень странным: ездят какие- то «рогатые» автобусы, и вообще шумно. А потом она привыкла. Зато здесь жила бабушка, которая пела сестре Вале смешную колыбельную:

А - баю, баю, баю,

Не ложися на краю.

Придет серенький волчок

И укусит за бочок.

А - баю, баю, баю,

Валю ма - аленькую…

Колотушек двадцать пять,

Валя будет крепко спать…

Одного Илька не понимала: как от «колотушек», которые явно не представляли собой ничего хорошего, человек может крепко спать. Но это была песня, а из песни, как известно, слов не выкинешь.

Бабушка и разговаривала по- особому. Ильку она звала тремя именами: «бедокур», «любимица» и «мормышка».

Странно приговаривала: «Охо–хонюшки - хо- хо…». Что это означало, Илька не знала.

Ещё у бабушки было волшебное одеяло. С виду от обычного не отличить: красное, атласное… А никто не мог так под ним лежать, чтоб не уснуть. И Илька не могла.

С бабушкой жил еще дедушка. Дедушка песен не пел, но зато у него был милицейский свисток и милицейский пистолет… Он рассказывал внучке про бандитов, которых отлавливал, и всё время повторял, что совсем она, Илька, взрослая.

У Ильки тоже была своя квартира, и даже свои музыканты. Они жили в соседней квартире и безошибочно угадывали, когда Илька ложится спать. В это время у них Таня начинала музицировать на пианино. А Илькина мама, хоть и любила музыку, а всё же ругала соседей от души.

Ильке музыка нравилась. Ещё больше нравилось, когда мама сама играла на рояле «Осенний сон». Она играла так замечательно, что и папа, и Илька слушали с замирающим сердцем. И ещё нравилось, когда мама пела на ночь. Колыбельных она не знала, зато знала миллион и одну штуку просто песен. Илька слушала внимательно, и, в конце концов, засыпала мама, а не Илька. Но Илька ведь не могла допустить, чтобы мама заснула без песни, и тоже ей пела. Пела, пела - и засыпала.

Днем Илька с мамой работали. Мама варила суп, и Илька варила. Только мама скармливала суп папе, а Илька - куклам. Куклы были все дамы воспитанные, не возмущались, если пирожные получались кривыми. А еще у Ильки была сестра Поля. Она тоже была кукла, но очень большая и уж точно взрослая. Илька с Полей помогали маме, когда она пекла запеканку и сырники.

Когда Ильке исполнилось четыре года, её записали в детский сад. Но там не оказалось ничего интересного. Читать никто не умел, а Илька умела. Но книжки попадались тоже скучные. Ильке больше нравился медицинский справочник, который она читала дома. Вдобавок ко всему, на утренники девочки приходили с бантами и в «бальных» платьях. А у Ильки волосы были пострижены, как у мальчика, и «бального платья» не было. Поэтому ей было немного завидно.

Во дворе было намного интереснее. Там всегда что- нибудь случалось. Однажды в доме напротив случился пожар, и Илька, конечно, тоже бегала смотреть. В другой раз Илькины подружки нашли воробья, залетевшего в банку с краской. Отмыли, оставили его у себя и учили летать.

А когда ничего не случалось, сами выдумывали. Была мода на «секретики» - это когда на цветной фантик накладывали стеклышко и всё вместе зарывали в песок. Чужие «секреты» полагалось вырывать. Одно время играли в «больницу», лечились земляничным вареньем, объедались незрелыми арбузами.

Через дорогу от Илькиного дома было большое озеро. Это была, вернее, большая лужа, но Ильке нравилось говорить всем, что она «идет на озеро». Один мальчик умел кидать камни так, чтобы они много- много раз подпрыгивали.

Куклам постоянно требовались новые одежки, и Илька целыми днями шила. Одна мамина знакомая говорила, что быть Ильке модельером. А она собиралась стать геологом. Хорошая профессия – геолог. Геолог - значит, собирает в горах красивые камешки. Уж чего- чего, а камни- то собирать Илька умела. Целыми пригоршнями приносила домой, прятала по углам, чтобы мама не выкинула.

Когда шел дождь, Илька сидела дома и рисовала. Однажды разукрасила белый столик героями «Санта- Барбары» и долго не могла понять, зачем мама их стерла. Ещё Илька учила читать безграмотного хомяка Пушистика, который хоть и был по - хомячьи взрослый, но звериную школу никогда не посещал.

Одна тетя, Илькина родственница, приглашала её погостить, но мама не отпустила. Она сказала, что у тёти «семеро по лавкам». Илька усердно жалела несчастную, представляя её пустую комнату с семью лавками, где на каждой лавке сидело по голодному тетиному ребенку.

Лето Илька обычно проводила на даче. Она хорошо помнила, как приехала туда в первый раз. Сначала была только земля. Потом папа построил на ней дом. А после появились грядки, зацвела на них картошка, зазеленел лук… Присела Илька у грядки и стала стучать по ней грабельками. А из земли вдруг вылез большой зеленый жук, каких Илька никогда не видела. И она убежала от него к маме, так, на всякий случай, если он кусачий.

Потом Илька привыкла и уже не боялась ни жуков, ни другую ползучую и летучую живность. Она целыми днями бродила по окрестностям, и там было на что посмотреть. За одуванчиковым лугом был пруд, а вокруг него - целая куча глины, из которой Илька лепила коней с выгнутыми шеями и кукол в шляпках с цветами.

Кроме пруда еще было болото, заросшее тиной и ряской, в котором жили зеленые жабы. На болоте росла земляника. Илька и не знала сначала такую ягоду- землянику, а потом ей папа показал маленькие кустики с красными ягодками. Показал - и сам начал искать, потому что слишком это завлекательное дело - собирать ягоды. А мама ругалась и говорила, что не дело взрослому папе прохлаждаться в лесу.

Ильке земляника понравилась. Она и в лес за ней ходила, только недалеко, потому что в лесу, как известно, живут волки и медведи. Илька медведей не видела, но однажды слышала страшный треск в малиннике, и это наверняка был медведь.

За садами была деревня, и вот в той- то как раз деревне, один медведь унес корову и съел её. А в саму деревню Илька ходила. Каждый вечер туда пригоняли коров и овец, пасущихся в лесу, и Илька, ясное дело, их встречала. Теплые летом вечера… Илька уж стоит на пригорке, дожидается, когда покажутся с луга рогатые головы и послышится зычный голос пастуха: «Вот я вам, окаянные! Пшла-а!».

Пройдут, взметнут густую пыль на дороге, и долго с каждого двора будет пахнуть свежим парным молоком…

Ильку в деревне знали, хоть и была она приезжая, доверили как- то проводить заблудившегося быка до дома. С быком Мишкой она даже подружилась, таскала для него хлеб из дома.

Ещё по деревне бегали куры, но они были на редкость глупые птицы, а потому и имен собственных не имели. Выходили на крыльцо хозяйки, рассыпали пшено и кликали их просто: «Цып-цып - цып…». А задиристые петухи не признавали местное время и горланили день-деньской, когда им вздумается, так, что их хрипатые голоса было слышно и в садах.

У Ильки своей живности не было, но в саду, под колючими кустами крыжовника, жил серый заяц. Он по ночам ел соседкину капусту. Но на зиму не остался, ушел в лес зимовать, кору глодать.

Лесов было два: Северный и Южный.

Когда Илька ходила в Северный лес, всегда брала с собой перочинный ножик. Ножик в лесу – вещь незаменимая. Можно выстругать себе палку – копалку, можно подрезать грибы, чтобы корни не тревожить. Осенью Илька собирала маленькие, похожие на деревянные дверные ручки, волжанки и влажные, пахнущие холодной землей, грузди.

Видела Илька и лесных мышей, и ежонка, и длинную змеюку- гадюку. Эта гадюка была удивительно похожа на злую сторожиху из Илькиного садика. Но Илька знала, что у гадюки во рту есть два ядовитых зуба, и обходила её стороной.

А в Южный лес Илька и вовсе не ходила, потому что лес этот был заколдованный. Там всегда было сыро и сумрачно, валялись ржавые гвозди и совсем непонятные железные штуки. Да и грибы росли всё какие- то странные, загибулистые, ни на одни съедобные не похожие. А еще Илька встречала там иссиня- черные ягодки на длинном стебельке. Хотела она попробовать ягодку на вкус - и не стала, уж больно черная была ягодка. И хорошо, что не стала. Ягодка- то эта прозывалась вороний глаз, а, следовательно, для ворон была и предназначена. И еще была такая ягода - волчье лыко. Илька предполагала, что из неё волки плетут себе лапти, чтоб лапы не уставали по лесам рыскать.

Вот сколько всего странного было в Южном лесу!

Еще у Ильки в саду были свои грядки. На них она выращивала цветы. Один раз посадила рыжие бархатцы, а ночью под землей пролез черный крот и съел у бархатцев корни самым наглым образом.

Так незаметно подкралась последняя вольная Илькина осень. Но Илька не унывала. Она готовилась к школе, выбирала портфель, пенал и цветные карандаши, сложила всё это в письменный стол и потихоньку любовалась.

А первого сентября, как и полагается, мама заплела ей в косички большие белые банты, и белоснежный фартук тоже надела Илька. Потом взяла она большой букет гладиолусов и вместе с мамой впервые отправилась в школу. Шла она такая счастливая, улыбалась всем прохожим, а мама держала её за руку и тоже улыбалась…

 

Илька и не заметила, как задремала. Проснулась, когда рука, неудобно подложенная под голову, сильно затекла.

Илька приподнялась на локте. Поезд ехал так быстро, что казалось, будто это не колеса стучали, а Илькино сердце…

Детство… Вот, вспомнила всё, что было в те прекрасные годы, и на душе стало легче.

Девочка рядом зашевелилась, вытянула из - под одеяла голую ногу.

- Бабуль, я замерзла…

- Тише, - сказала Илька шепотом, - отдыхает бабушка. А ты почему не спишь?

Таня сунула палец в рот и капризно протянула:

- Не хочу… Я уже выспалась.

И тут же, посмотрев внимательно на Ильку, добавила:

- А ты кто?

Илька такого вопроса не ожидала, даже удивилась немного.

- Я – Илона. А тебя Танечкой зовут, правда?

Девочка прищурилась недоверчиво, приподнялась, проверила: тут ли бабушка.

- Правда. Откуда ты знаешь, как меня зовут?

- Мне твоя бабушка сказала. Что ж, приятно познакомиться…

Протянула девочке руку, та несмело вложила в Илькину ладонь крошечные пальчики.

У Ильки внезапно появилась идея.

- Раз уж ты не хочешь спать, садись ко мне на колени, теплее будет.

Таня прижалась к ней, обняла за шею.

Илька вспомнила, что у нее в кармане есть конфета, достала, сунула девочке в руку.

- Съешь, а то до Казани еще далеко, проголодаешься…

Таня развернула, положила сразу в рот, деловито спросила:

- Как называется?

- «Мишка на Севере».

- А почему на севере?

- Потому, что он белый мишка, а все белые мишки живут на Севере.

Девочка посмотрела на Ильку серьезно.

- А ему грустно, да?

- Кому? – удивилась Илька.

- Белому медведю. Он ведь там совсем один.

Илька погладила Таню по щеке и задумалась.

- Он там не один. У него семья: мама и папа, братишки и сестренки…

Таня решительно возразила.

- Это его семья… Вот у меня тоже есть мама и папа, а я всё равно одна. Ведь мама и папа все время на работе, и мне совсем не с кем играть. А бабушка не хочет, чтобы я была одна, и берет меня к себе. Она же милая, бабушка…

- А мама? - спросила Илька. – Мама у тебя какая?

- Мама, - задумалась Танечка, - мама красивая… У неё волосы длинные- длинные, а у меня нет. И еще у неё духи вкусно пахнут.

И, еще немного подумав, она уверенно сказала:

- Она хорошая, мама. А папа очень сильный и умный. Он хочет сделать такое лекарство, чтобы дети никогда не болели.

У него на работе живет большая крыса. Ты когда- нибудь видела такую, белую, с красными глазками?

Илька не знала, что ответить.

Она наклонилась к Тане совсем близко и прошептала на ухо:

- А ты любишь сказки?

- Люблю. Расскажи мне какую- нибудь.

Илька довольно улыбнулась. Она еще не разучилась общаться с детьми.

- Тогда слушай. Жила - была прекрасная принцесса, и звали её…

Таня её перебила.

- А я знаю, как её звали! Её звали Элиза, да? Это сказка Андерсена?

- Нет, милая. Её звали Таня, как и тебя. И жила она в огромном дворце с большими белыми колоннами…

- Это в Петербурге такой дворец? Мы с мамой его проезжали.

- Это был просто красивый дворец. И в нем жила принцесса Таня. У неё еще была бабушка…

- Мария Антоновна, как моя?

- Ага. И она очень любила свою внучку.

- А принцесса Таня была хорошая?

- Очень, очень хорошая. Она и платье сама надевала, и полы во дворце мыла, и помогала бабушке печь пироги с капустой.

- С яблоками.

- И с яблоками. Такой яблочный пирог называется шарлотка. Так вот, однажды Танечка пошла гулять.

- В лес?

- Точно. Она хотела подышать свежим воздухом перед сном. В - общем, она уже собиралась уходить домой, как вдруг из зарослей выскочил большой и страшный серый…

- Кот? - спросила Таня.

- Почему кот? - удивилась Илька.

- Это, наверное, тот самый, у тети Люси с восьмого этажа, – пояснила девочка.

- Я все- таки говорила про волка, но раз уж ты хочешь…

- Пусть будет волк. Дальше расскажи.

- Волк был голоден и намеревался скушать Таню на ужин. Но тут появился принц на белом коне. Он жил в соседнем королевстве. Как же его звали?

- Сережка, - подсказала Таня. – Он во дворе самый сильный.

- Значит, Сережка. Он так напугал злого волка, что тот, сверкая пятками, помчался в чащу леса. И потом принц Сережка женился на принцессе Танечке, и стали они жить – поживать… Ну, как тебе сказка?

Таня не ответила. Она спала у Ильки на руках. Лежала, маленькая такая, беспомощная… Илька поправила на ней сбившееся одеяльце, осторожно, стараясь не дышать, поцеловала розовую щечку.

- Спи, малышка, спи… Пусть придет к тебе сон, легче перышка…

 

… Проснулась Илька оттого, что кто- то тряс её за плечо. Вчерашняя женщина заглядывала ей в лицо.

- Ох, и крепко же вы спите!

Ильке сразу стало неловко.

- Да не стоило вам беспокоиться… Я сама…

Её перебила Таня. Подбежала, схватила за руку Ильку, как старую знакомую.

- С добрым утром! А ты одетая спала, да?

- Таня, - прикрикнула на неё бабушка, - Невоспитанная какая! Не видишь, тетя только проснулась, а ты тут уже лезешь…

Илька посадила девочку рядом с собой, достала из сумки зеркальце.

Таня не утерпела.

- Дай и мне посмотреться.

Илька улыбнулась, протянула ей зеркало.

- Держи, Танюш, а я пока приготовлю завтрак…

- А вы уж познакомились? - удивилась Танина бабушка.

- Её Илоной зовут, - сообщила девочка.

- Сколько можно тебя учить, - сказала бабушка, вынимая из пакета бутерброды. - Взрослых не зовут по имени.

Илька вступилась за девочку.

- Ничего страшного. Это я сама ей так сказала. А вы, кажется, Мария Антоновна?

- Ох уж эта Таня! Не девчонка, а сплошная находка для шпиона! Ну вот, и мы с вами познакомились. У вас нет случайно соли?

- Есть, - сказала Илька. - Вот здесь, в баночке. Берите, сколько хотите, не стесняйтесь.

- Спасибо. А то я привыкла, всё с солью да с солью. Таня, кушать!

Девочка подняла голову, любуясь своим отражением в зеркале. Она вся перемазалась вишневой помадой.

- Да что ж это такое? – всплеснула руками бабушка. - Где ты теперь отмываться будешь, чучела этакая? А помада чья?

- Её, - кивнула девочка на Ильку. - Я только посмотреть взяла… из сумки.

Илька не могла не улыбнуться, глядя на её испуганную вымазанную физиономию.

- Ты, значит, у нас совсем взрослая?

- Ага. Мне пять лет, - гордо сказала Таня, мужественно перенося жесткое мохнатое полотенце, которым её отмывала бабушка.

- У тебя косички растрепались. Хочешь, я тебе заплету?

- Хочу, - сказала Танечка, потирая все ещё розовые от помады щеки. Только я голодная очень.

- Весь чай из- за тебя остыл, - сердито проговорила Мария Антоновна. Теперь и нам с тетей Илоной придется холодный пить.

- Ой, а у нас пирожки есть! - спохватилась Таня. - Давай тетю Илю угостим.

- Хорошо, что ты напомнила. Ну, доставай, угощай, раз уж сама предложила.

- А ты с чем больше любишь? – спросила Ильку девочка.

- Даже не знаю, - честно призналась Илька. - Я вообще страшная обжора.

- Да где же они? - возмущалась Таня, вороша многочисленные пакеты. - Нашла! Вот, с яблоками, с грибами, с картошкой… Я с грибами люблю. Будешь?

- Ты не говори, а накладывай, - сказала бабушка. - Та еще хозяйка растет! Хоть кому зубы заговорит.

Илька снова не сдержала улыбку. Бывают же такие люди, с которыми удивительно легко общаться. С которыми не надо притворяться, не надо говорить о погоде, о болезнях, о предстоящей зарплате…

Она всегда любила так вот знакомиться: в магазине, в парке, или просто на улице. Встретить кого- то, поговорить по душам, лучше узнать друг друга, - и разойтись со счастливой улыбкой на лице, чтобы больше никогда не встретиться. Ведь если повстречается снова этот человек, не известно, каким он уже будет. А так останутся о каждом только хорошие воспоминания.

Танечка! Маленькая Танечка! Что - то её ждет впереди, такую доверчивую…?

Илька снова вспомнила себя и вдруг поняла: вот в чем дело! Она ведь одинока, оказывается… Оттого и мысли все эти странные в голову лезут.

Никогда раньше не замечала никакого одиночества, а теперь вот сама встретила невероятно одинокое существо… А ведь это важно, чтобы у ребенка было счастливое детство!

Захотелось почему- то ехать вместе с Таней, и, встретив её родителей, сказать им: «Одумайтесь! Что вы делаете? Вы собственную дочь не замечаете! А она любит вас…, и поиграть ей хочется, и побегать… и просто почувствовать родительскую ласку… Потом может оказаться слишком поздно…Полюбите вашу дочку. Она ведь такой милый, такой непосредственный ребенок…»

- А вы кушайте, жарко ведь сейчас, еще испортятся, чего доброго, - сказала Мария Антоновна, наливая себе и Ильке чай.

- Да, да, я не забываю, - спохватилась Илька.

- А мама говорила, что от испорченных консевров бывает ботулизма, - радостно сообщила Таня.

- Вот те раз! – воскликнула бабушка. - Выдаст же такое ребенок! Еще и консевры какие- то… Да я в её возрасте…

Илька молчала. Она сама была такой. Всегда знала больше, чем полагается. И откуда берутся дети, знала еще в шесть лет, все из того же, медицинского… А приятно все- таки было жить, умея всё на свете объяснять.

…Впервые Илька влюбилась в первом классе. Её «избранник» учился в третьем, и она не знала о нем ровно ничего. Они даже не были знакомы. Но его, впрочем, довольно часто выгоняли с уроков за дверь, и Илька во время физкультуры могла смотреть сколько угодно, как он сидит у класса. У него были светлые волосы и голубые глаза, и казалось еще Ильке, что его непременно зовут Витей. Но имени его она тоже не знала. Почему она любила его? Да ведь он был красив, и этого уже достаточно для того, чтобы писать в анкетах его «несуществующее» имя.

Можно было жить одними мечтами, одной сумасшедшей фантазией… Жить, чтобы наслаждаться жизнью, чтобы подобно цветку, высасывать из неё все соки… Легко радоваться и легко огорчаться.

Только потом, лет в четырнадцать, она потеряла это удивительное свойство. А вера всё- таки нужна… Надо во что - нибудь верить, чтобы находить новые силы.

… Обо всем этом думала Илька, но не знала, как противостоять засасывающей трясине, как не дать самой себе сделаться слабой… Не знала, что будет дальше и боялась этого нового, неизвестного…

Но больше всего её пугали люди. Жестокие люди, оторванные от земли и неба, примитивные, копошащиеся, как неведомые насекомые, в своих норах. Одно Илька знала точно: у них, у этих насекомых, жадные лапы, стремящиеся к власти и богатству - больше, больше, …себе, себе!

Это было племя людей, не умеющих мечтать. Запах денег навсегда затмил для них красоту окружающего мира. Они могли растоптать нежный цветок, сломать его хрупкую жизнь, и пройти, не оглянувшись. Но, уронив второпях монету, валяться в пыли, лизать, глотать эту пыль до изнеможения - только бы завладеть, только бы обладать своим сокровищем снова!

Это были люди, не знающие жалости и сострадания, умеющие только громко гоготать над всем, что кажется им смешным. Люди, не ценящие дружбу и любовь. Всё понравившееся они называли словом «Моё» и медленно уничтожали, чтобы потом искать новые развлечения. Они убивали и друг друга, хладнокровно, словно растягивая садическое удовольствие - убивали физически и морально.

Были, конечно же, исключения. Были еще на свете настоящие люди, честные и справедливые, но их с каждым годом становилось всё меньше. Одни естественно старились, другие намеренно уходили из жизни, не в силах бороться с окружающей действительностью… А молодежи внушались с экранов телевизоров жестокие законы «волчьей стаи». Они вырастали и передавали это своим детям, добавляя что- нибудь лично от себя. А те непременно впоследствии передадут своим…

Те, у кого еще были время и силы, порой сдавались, опускали руки и становились «как все». Бывают же такие взрослые, которые навсегда остаются детьми.

… И среди всего этого должны были расти дети, такие чистые и искренние, как Танечка, как миллиарды других детей на всей планете… Расти, чтобы потом, став взрослыми, загрубеть, зачерстветь – и производить себе подобных…

 

- Ой, да вы, кажется, и не слышите меня, - испуганно проговорила Мария Антоновна, тряся Ильку за руку. - Может, вам плохо?

- Нет, нет, - всё в порядке, - заверила её Илька. – Я просто немного задумалась.

Женщина посмотрела на неё внимательно и спросила неожиданно:

- Сколько вам лет?

- Двадцать восемь, - ответила Илька.

- Да вы ещё совсем молоденькая, - вздохнула Мария Антоновна, - а уже убегаете от жизни…

Илька вздрогнула. Неужели она бредила во сне? Откуда эта женщина знает, что у неё на душе? Может, она колдунья?..

А та посмотрела на Ильку серьезно и сказала Тане: «Скоро остановка будет, сходи ручки вымой…»

Посмотрела, как вприпрыжку побежала девочка, снова устроилась на сиденье.

- Думаете, мало я людей на своем веку повидала? Знаю… знаю всё, и тоску вот эту, боль, безысходность … видела тоже. Бежите вы от кого- то или чего- то… Может, с мужем плохо живете?

- Нет, - улыбнулась Илька, - я не замужем.

- Страдаете … от одиночества?

- Ничуть. Ведь любовь- это очень вольное, свободное чувство, не требующее никаких узакониваний и ограничений. Если иссякло это чувство, если не осталось больше нежности и нечего сказать друг другу…, не лучше ли просто разойтись и остаться друзьями? Хотя, говорят, это невозможно…

- Не знаю, - ответила женщина, - Я растила детей одна, и уже давно забыла о любви.

- Нельзя! – с жаром воскликнула Илька. – Нельзя вот так забывать о любви. Ведь она прекрасна, она приносит радость!.. Можно любить бескорыстно, ничего не требуя взамен… Разве не прекрасно чувствовать себя нужной кому- то? Даже если на другом конце земного есть сердце, бьющееся в такт с твоим, разве это не прекрасно? Засыпать и ощущать каждой клеточкой, как кто- то думает о тебе, целует, ласкает….

- Нет, не верю я вам, - сказала Мария Антоновна, поглядывая на часы. - Если б всё было так просто, стали бы вы уезжать?

- Вы правы, - вздохнула Илька. - У меня действительно есть причины.

… В юности я думала, что могу изменить мир. Пошла работать в детский сад…., считала, что стану для детей своеобразной Мэри Поппинс. Я выбрала свою дорогу. Первые годы радовалась, верила, что нужна им, моим маленьким… А потом поняла, что не под силу мне их воспитать, слишком уж многое впитывается с молоком матери, закладывается еще дома.

Матери у них, знаете, какие? Большинство девчонки, лет по восемнадцать- девятнадцать… Едва заканчивали школу и то кое- как, потом болтались по улицам с пивом в руке, дрожащими руками тянули ко рту сигареты… А дети… нужны они им были? А раз не нужны, то и росли, как сорняки какие- нибудь, – жалкие, забитые, но уже по- своему жестокие и безжалостные друг к другу.

Чего я только не делала, чтобы отогреть их маленькие холодные сердца. Иногда получалось. Чаще - нет. У них отсутствовал интерес к жизни. У этих детей не было детства. Это, по правде говоря, были те же взрослые, только менее испорченные. Распевали всей группой недетские песенки, не стеснялись ругаться последними словами. Остальные, глядя на них, тоже начинали повторять. Начинали - и втягивались.

Разговаривала с ними, уговаривала, пытаясь пробудить в них нежность… Бесконечные рассказы о природе, о деревьях, цветах… На мгновения мне казалось, что я иду по верной дороге - так, через тернии к звездам, достигается желаемое. Но нет! Я не смогла их приручить, не смогла научить добру и справедливости…

- И поэтому вы сбежали… вот так, не зная куда? Хотите забыть о действительности? Ищете «спокойный» уголок, где можно ни о чем не думать? А его просто не существует: проблемы- то есть везде. Надо научиться их решать, понимаете?

Могу сказать с уверенностью, что детям вы нужны. Ну что это такое - они вам верили, а вы их учили, учили, да сами же бросили. Помните, как у Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Вот и вы своих сначала приручили, а теперь бросаете на произвол судьбы. Нельзя так…

…Прибежала Таня, бросилась с размаху бабушке на колени.

- А я в соседний вагон ходила, - довольно сообщила она.

- Как в соседний? - встревожилась Мария Антоновна.

- В тот, что рядом с нашим, - объяснила девочка. – Там у одного мальчика была банка с хомячком. Он смешной такой, у него щечки толстенькие… у хомячка, ясное дело, а не у мальчика.

- Я ж тебе запрещала по вагонам бегать! Еще выпала бы, чего доброго… Что бы я потом матери сказала?

- Что ты мне котенка купишь, - с невинным видом сказала Танечка. - Ты уже давно обещала. Или хомячка, или попугая, или морскую свинку…

- Морского черта, - хитро улыбнулась Мария Антоновна. - С рогами и копытами. Ты только нашалишь, а он тут как тут – боднет рогами- то - рога у него острые, как у старого козла - небось, не станешь в другой раз хулиганить…

Таня уже тянула Ильку за руку.

- Ты мне когда косички заплетешь?

- Могу прямо сейчас, - ответила Илька. - Садись поближе.

Таня села, повертела светлой головой. Волосы у неё мягкие, пахнут травами, сушенными на солнце.

- Вот стану взрослой, и будет у меня целый зоопарк: три кошки, две собаки, два попугая, морская свинка, рыбки… ну и еще крокодил в ванной.

- Смешная ты, - сказала Илька. – Какой еще крокодил?

- Как какой? Зеленый, зубастый… Это чтобы соседку нашу, тетю Клаву, пугать, - возмутилась девочка. - Она к нам все время ругаться приходит. Пусть ей крокодил язык отгрызет.

- Да вы её не слушайте, - проговорила Мария Антоновна. – Она вам еще и не такое скажет. А Клавка эта и впрямь с того света достанет: то ей вода с крыши капает, то кот на дерево вскарабкается… А мы как будто виноваты.

- Вот, вот! – закивала Танечка.- Она мою маму расстраивает. Кикимора эта тетя Клава! И на меня один раз накричала за то, что я её котенка погладила. Так что, если крокодил ей хоть два языка отъест, я плакать не буду.

- Все, Танюш, успокойся, - сказала бабушка. - А то прямо юная революционерка растет…

- Я не лицинерка, - капризно заметила девочка. – Я просто Таня.

Илька доплела косички, посмотрела в окно и на часы.

- Гари. Через час с небольшим приедем.

- А вы подумайте, над тем, что я вам говорила, - сказала Мария Антоновна. – Пока еще не поздно все исправить.

И, подумав, добавила:

- Мне ведь тоже тяжело было, когда я Катьку родила. Жила у чужих людей, своего дома не было. На работу долго не могла устроиться – надо за девчонкой присматривать одновременно. Без денег сидела, сама голодала, только чтобы дочка сытая была…

Оправила юбку, посмотрела серьезно так.

- А теперь вот выросла она, от мамкиной юбки оторвалась… и другая, чужая какая- то стала. Ну, забывать- то она не забывает - грех жаловаться, а все равно материнское сердце чувствует… Раньше, бывало, подойдет, обнимет за плечи и на ухо шепчет: «Мама, мамочка, ты у меня самая лучшая!» Теперь уж не то. Прибежит, совсем по- бабьи поплачется: на жизнь, на работу, иногда и на мужа, если обидит в чем- нибудь… С праздниками поздравляет, открытки шлет, если приехать не может. У неё семья, дом, работа…Взрослая стала…

Я на неё не сержусь, вы, Илона, только не подумайте… Сама была молодой, знаю, какой характерец в это время бывает…

Временами только нападает… тоска такая: вдруг я где- то дочь недосмотрела, что- то ей недодала… Сердце, оно известно, поболит и отпустит.

Я ведь, пока Танюшка не родилась, совсем помирать собралась, с постели даже не вставала. Ноги у меня болели – никакой мочи не было их за собой волочить. А сказала Катька, что ребенка ждет, думаю, поглядеть бы на неё хоть одним глазком, на внучку- то… И поглядела. Сердце у меня зашлось, как её увидела, маленькую, розовую… Пищала она тоненько, как птенчик.

Решила еще маленько пожить, понянчить её, увидеть, как на ножки встанет. Сначала вставать больно было, стонала я по ночам, а потом ничего, расходилась… Доктор даже удивлялся, спрашивал при встрече: «А вы всё бегаете…?»

Сейчас и огород завела, как никак, экономия выходит на овощах.

С Танькой я как будто снова стала матерью. Снова бессонные ночи, пеленки, распашонки… Болела она часто, а у Кати работа, никак нельзя на больничном сидеть… Я и выручала. Вот что странно было: и бегала весь день, и смеси грела, и у плиты поджаривалась, а все трын-трава, словно помолодела лет на двадцать…

Зато знаете, какое девчонка первое слово сказала? «Баба» - это я, значит!

Вот для неё, для милки моей, теперь и живу. Как ни тошно бывает, скажу себе: «Антоновна! Ты чего это раскиселилась? Тебе же внучку растить надо, в школу её провожать, с уроками помогать…» И на душе от слов моих легче становится. Все хорошо будет. Проживем как- нибудь.

 

Смотрела Илька на женщину и не узнавала её, до того похорошела она, расцвела ясной нежностью. Излучала она теперь какую- то странную, ничем не объяснимую силу и уверенность.

Мария Антоновна взяла Ильку за руку и ласково стала внушать:

…А вы молодая, вам жизнь новую строить, вы еще много увидите, чего мне уж не суждено. Не сдавайтесь только, оставайтесь самой собой, боритесь за счастье и справедливость. Прошу вас, возвращайтесь домой, вас, наверное, родители ждут…

«Ждут, - подумала Илька. – Они так и не поняли, зачем я уехала».

А в самом деле, зачем?

И вдруг ей стало очень стыдно за то, что она бросила их и детский сад, за то, что испугалась первых же трудностей, что не верила в свои возможности, что опустила руки раньше времени…

 

… Было восемь часов дня. Поезд, замедляя ход, подходил к Казани. Быстро мелькнула ослепительно голубая лента Волги, пронеслись заводы…

Ошалевшее солнце билось в окна, заставляя жмуриться пассажиров поезда. Все уже поскидывали с себя теплые кофты, радуясь тому, что погода прояснилась.

Таня бегала от одного окна к другому, жадно заглядывала, никак не могла налюбоваться.

- Приехали? – спрашивала она то у бабушки, то у Ильки.

- Обсерватория. Почти приехали, не скачи так, коза, - уговаривала её Мария Антоновна.

Илька складывала в сумку термос и чашки. Танечка подбежала и крепко обняла её.

- А ты к нам в гости придешь?

- Приду, - отвечала Илька. - Непременно приду.

- А адрес наш знаешь?

- Нет.

- Тогда слушай: улица Шамиля Усманова, дом восемнадцать, квартира пять. Запомнила? Запиши лучше.

Внезапно забежал чернявый мальчишка с большой гармонью через плечо, в потрепанной старой рубашке, и, растягивая изо всех сил свой инструмент, запел на весь вагон: «Детство, детство, ты куда спешишь?»

Пассажиры, разбуженные песней, нехотя открывали глаза, удивленно озирались и, увидев босоногого мальчишку, начинали ругаться.

- Тань, сходи, отнеси-ка ему пятак! – сказала Мария Антоновна.

Обернувшись, шепнула Ильке на ухо:

- Это Сережка, он здесь все время крутится. Его выгоняют, а он снова забирается на остановках. Пропадет мальчишка, родители у него никудышные, да еще сестер младших кормить надо. А голос хороший, и на гармошке вот играет…

Таня отнесла, вернулась, сообщила взволнованным голосом:

- Бабуль, а почему Сережа руки не моет? Я ему денежку протягиваю, а он ладонь подставил… черная- черная. Но он вежливый, спасибо сказал.

Пробежал смуглый мальчишка – и дальше, в другие вагоны. Только слышалось его звонкое: «А я хочу, а я хочу опять по крышам бегать, голубей гонять…»

 

…Снова носилась Танечка, тормошила сумку, вынимала что- нибудь, опять укладывала.

- Ты только обязательно приходи, слышишь? Я тебя с мамой познакомлю. Она хорошая, мама… Мы везем ей лук, морковку и яблоки…

 

Раздался протяжный свист. Поезд дернулся еще несколько раз и замер. Слышно было, как через дорогу, на вокзале, громкий женский голос объявляет: «Внимание! Прибывает поезд « Йошкар-Ола – Казань »… »

Люди засуетились, стали выстраиваться в очередь к выходу. Задвигались полки, заскрипели тяжелые нагруженные сумки, зашуршали пакеты…

Погода была на редкость теплая для августа. По тротуару важно расхаживали сизые голуби, ворковали, радуясь щедрому солнцу. Вокруг было множество людей: одни приезжали, другие встречали… Вся улица была наполнена веселым гомоном и шумом проходящих неподалеку трамваев.

- Ну вот, и нам пора прощаться, - сказала Мария Антоновна. – Вы, Илона, заходите как – нибудь, побеседуем. Да и Танюшка вас полюбила.

У Ильки отчего- то сжалось сердце.

- Да. Я зайду.

Таня прыгала рядом, оглядывая близлежащие киоски и предвкушая поход в «Макдональдс».

- Я тебя ждать буду, - пообещала она Ильке. – Вот придешь, и я тебе всех кукол покажу.

- Куда вы сейчас? – спросила женщина, поднимая на плечо дорожную сумку.

- Не знаю, - сказала Илька. – А впрочем, наверное, на Баумана. Погуляю там немного, схожу на Булак, на пристань, может быть… Ах, да, еще в музей, это уж обязательно. Но сначала надо купить билет…

- Так вы не останетесь здесь? - спросила Мария Антоновна.

- Нет, - радостно ответила Илька. – Я возвращаюсь домой завтра вечером…

- Бабуль, ну пошли скорей, а то я кушать хочу, - звала Таня, дергая бабушку за рукав. – Смотрите скорей, сфинксы!

И она вприпрыжку побежала к двум белоснежным статуям у двери вокзала.

- Таня, не уходи далеко, потеряешься! – крикнула ей бабушка.

Она поставила сумку на землю и обняла Ильку.

- До встречи, дорогая!

- До свидания!

Девочка взяла Марию Антоновну за руку, и они вскоре скрылись в пестрой, разноцветной толпе.

А Илька стояла посреди вокзальной площади, залитой ласковым солнцем, и чувствовала, как к ней возвращается желание жить…