Философско-психологическая проза

 

Иной раз придешь домой, сядешь у окна и задумаешься. Ни о чем. О смысле жизни, например. О необъяснимых поступках людей. В общем, о недоступном. За спиной дотлевает день, в котором горел синим пламенем, за окном "вечер синий стелет сонно ночи мягкую постель". И такое накатит, такое какое-то, что сам себе не рад. Сидишь, как сейчас, и молчишь. И начинаешь светиться гнилушкой. То ли от сиюминутного прозрения, то ли от зеркальной своей глупости. Сидишь, думаешь. Светишься. Телевизор молчит. Переваривает в своей утробе некрасивую и безвкусную Барбару Стрейзанд под соусом "Еще много раз", приготовленным Диной Дурбин. Козловского ему не переварить. Скорее, Иван Семенович слопает его, как с аппетитом слопал Сергея Яковлевича. Впрочем, все это закономерно. Весь смысл исторгнутой человечеством в муках истины сводится к одному - плодиться и размножаться. И пожирайте друг друга на здоровье. Так, мол, надо.

А почему надо именно так? Кому надо? И с какой стати моей судьбой распоряжается кто-то?...

Ну, все. Кажется, зацепился за одну из вечных тем. Теперь надо поудобнее устроиться на скрипучем стуле и начать разматывать километры мыслей. Ага, так во-от оно в чем дело! Судьба человека зависит от его характера. А характер - программа на жизнь - закладывается в него при зачатии и окончательно сформировывается перед самым появлением на свет. И зависит он, как все вечное, от расположения в этот великий момент звезд на небосклоне. Значит, судьбу изменить нельзя? И все поступки заранее оправданы, предопределены? Нет. Справа, на полке книжного шкафа, стоит трактат по тибетской философии. В нем есть отдушина. Нужно освободиться от набора дхарм - земных грехов, и добиться нирваны - полной гармонии тела и души. То есть, стать отшельником, мудрецом. Впрочем, Библия тоже призывает к нравственности. Но характер... Разве он позволит переступить через себя? Вопреки желанию звезд! Там - Вечность, здесь - миг. Ох уж этот характер. От него - не от обстоятельств, а именно от характера, полностью зависит смена декораций в спектакле под названием Жизнь. От, казалось бы, незыблемого благополучия до абсолютной прострации. И наоборот. Он толкает на неоправданные сумасшедшие поступки против воли разума. Против собственного "я". Он заставляет доплыть до берега с середины бушующего моря и помогает утонуть в стакане воды. Такая банальность -подумаешь, характер. И такая сила - сама судьба! Странно, нелогично. Не по земному...

За окном посветлело. Темный глубокий колодец посреди высотных домов заполнила призрачная синева, в которой плавали невидимые до этого крупные хлопья тополиного пуха. Мощные фонари по бокам большого куска проспекта между прямыми углами зданий превратились в едва затеплившиеся двадцатикопеечные свечи. Луну закрывала испятнанная блеклыми промоинами бесконечная массивная стена. Синие волны света лениво перекатывались через ограждение по далекому карнизу, упруго вливались в раскрытое окно комнаты. Подводное царство с изменившимися до неузнаваемости предметами. На гладком полированном столе два мерцающих прямоугольника. Письма пришли почти одновременно. Но разница между описанными в них событиями - годы. "Две женщины сидели у огня...". Господи, как давно это было! А было ли? Не сон все это? Просторная квартира на восьмом этаже девятиэтажного дома. Жена на двенадцать лет моложе, дочь, сын. Живи, радуйся. Приноси зарплату, покупай обновы. Лови завистливые взгляды соседей по этажу и заинтересованно-удивленные вслед всей семье незнакомых мужчин и женщин на улице. И...обострение непонятной, с нервными срывами, болезни, причиной возникновения которой была Система. Холод во взаимоотношениях. Промозглый сумрак в комнатах. Постоянное желание убежать от всего хоть на край света. Хоть туда, через Ахеронт...

"Милый, ты помнишь...".

Тетрадные листы, исписанные круглым женским почерком, пропитались терпким смолянистым запахом алтайской лиственницы. В левом верхнем углу одной из страничек аккуратная полуовальная печать. Наверное, кусочек смолы попал сюда случайно. А может, это какой-то знак? Вряд ли. Скорее всего Алешка с меньшим братиком и сестренкой собирали гербарий, прямо у порога своего дома. А потом Алешка уселся за уроки и крохотная капелька смолы перекочевала с рукава его рубашки на тетрадный лист. "Любимый, прошло столько времени, а я ничего не могу забыть. Ни-че-го-шень-ки. Я даже не могу объяснить, почему в тот момент поступила именно так. Хотя я решительная. Но мы с тобой были знакомы чуть больше часа. Господи! Такое было море. Такое...". Лунный свет прополаскивал страницы, пропитывал их синевой, размывал буквы. Со стороны проспекта все реже доносилось шмелиное гудение моторов. И все отчетливее слышался мягкий шорох листьев пирамидальных тополей-великанов за окном. Он был сплошным и поэтому слабо напоминал тот далекий эпизод на берегу моря. Но это был шорох, словно море неторопливо накатывало на медленно уходящий под воду бесконечный галечный берег. Легкий порыв ветра принес с собой резковатый запах сирени и томно-сладковатый китайской розы. К подоконнику прикоснулась осыпанная цветами жерделовая ветка. А тогда была середина августа. Воздух настоялся, загустел. Он пьянил как хорошее виноградное вино, от него кружилась голова как от аромата надкушенного персика. Тогда и женщины уже налились солнцем, пропитались южным бальзамом. На танцах они обжигали мужчин прикосновениями своих загорелых тел, заставляя их прерывать дыхание, отводить в сторону взгляд и забывать обо всем на свете. Тогда...

Чистенький аккуратный приморский поселок погружался в фруктовый вечер. Островерхие гусиные перья кипарисов и турецкие шатры магнолий заливал неоновый свет. На открытых площадках кафе и баров закружилась разноцветная карусель из легких вечерних нарядов, едва прикрывающих шоколадные тела. По бетонным плитам тротуаров все реже цокали торопливые каблучки. Отдыхающие спешили заполнить еще не занятое пространство в общественных местах. Со всех сторон неслись звуки музыки, они сливались в какофонию. Каждое кафе, каждый ресторан имели свой музыкальный почерк. От танцевальной площадки при четвертой поликлинике тоже доносились мощные гулы бас-гитары, рулады соло и мягкая, хотя и ширпотребовская мелодия, извлекаемая из "Ямахи". Лавки на аллеях примыкавшего к площадке сквера были пусты. И только там, где деревья отбрасывали густую тень, срастались в единое целое парочки, не распадаясь даже при прямом вторжении в место их уединения кого-либо из заядлых курильщиков или просто сумасшедших. Половина отпуска была позади. Но облегчения не наступало, несмотря на призывные взгляды разнонациональных представительниц слабого пола, временно переселившихся в государство, где правил матриархат. Все было прекрасно: море, горы, атмосфера, столовая. Но все это великолепие оставалось за солнцезащитными очками. Мысли о доме, о возможном разводе, не давали выйти из тумана, надкусить яблоко соблазна. Наверняка тогда чувствовал бы себя легче. Не было бы тех удивленных возгласов после выхода за ограждения танцплощадки, после страстных поцелуев, горячего шепота в колючих кустах терновника, оставшихся безответными. Круг добровольных друзей по так и не пригубленному патиру и беспечных подруг по неразделенной любви сузился до минимума. До насмешек, до намеков на половое бессилие. До одиночества. И уже хотелось взять билет и уехать... в пространство, потому что дома никто не ждал. Но мешало собственное "я". А от него мог избавить только Танат. Да и он, скорее всего, не мог бы, потому что по ту сторону Ахеронта начиналась Вечность. Пусть без сомнений, переживаний, без плоти. Но с проклятым "я". Кто-то же должен представлять душу в сонме грешников. И уехалось бы, и ушлось. И уплылось, улетелось, убежалось, уползлось, если бы...

Слуха коснулась мелодия знаменитой песни слепца СтиваУайндера. Лабухи имитировали ее весьма посредственно. Но это была единственная песня, которую они исполняли на пределе своих возможностей с искренним чувством и наибольшей проникновенностью в образ. Мелодия притягивала, после нее всегда наступало какое-то облегчение. Как от корейской водки с крохотным корешком женьшеня на дне. Может быть, из-за этого добросовестно прокрашенная лавочка в центре скверика стала любимым местом уединения. Показалось, что сейчас лабухи "работали" песню еще прилежнее, на грани надрыва. И когда она была спета уже до середины и уже не оставалось сомнений, что ее доведут до конца в той же тональности, захотелось поблагодарить ребят хотя бы взглядом из-за решетки. Короткая аллея свернула влево и уперлась во вход на танцплощадку. Здоровенный привратник-билетер, забыв о своих обязанностях, далеко в стороне выяснял отношения с местной "мимозой". На обширном забетонированном квадрате приценялась друг к другу новая волна отдыхающих. Среди них вяло шаркали ногами или блудливо зыркали по сторонам немногочисленные старожилы, которым не достались билеты на "Мираж" или надоела "кустотерапия". Все было привычным до оскомины в скулах. И пластилиновые взгляды еще не искушенных бледнолицых "леди", и профессионально цепкие, недолгие, с оттенком раздражения успевших уже и одичать, и пресытиться дикостью просто "бабс" с обгорелыми плечами и исцарапанными колючками ногами. Но мелодия, несмотря на возникшую легкую брезгливость, заставляла переступить порог, по периметру пройти к ряду лавочек и сесть напротив громоздкого колпака с освещенной разноцветными софитами сценой внутри. Тем более, что музыканты, видимо, получив "сиреневую" - за "красный" они уже не старались - без перехода вынесли песню на второй круг, чем заслужили короткий, как весенний дождь, всплеск одобрительных эмоций. Мелодия налипала на ресницы, отяжеляла их. Хотелось забросить руки за голову и закачаться из стороны в сторону, в такт едва слышному "ссс" ударников. Как всегда, возникло невольное удивление. Надо же, не "Вальс цветов", "Не времена года", а какое богатство звуков, какое глубокое вторжение едва обозначенного образа в душу. Будто сам полноватый неряшливый слепец, стоя на подмостках объемного концертного зала в Сопоте, поднимал кверху лоснящуюся от пота апатичную маску свою и кривил безобразно вывернутые губы, выплескивая через них внутренние эмоции." "I love you" обретало очертания конкретного лица. Далекого, непримеримо замкнутого, отвергающего, как скопившийся в углу мусор, совместно прожитые годы. "I am sorri", Людмила. "I am sorri", мать моих детей. Я думал, что у меня крепкие тылы, я думал, что поддержишь меня, когда я пошел против "них". Будешь со мной при всех перипетиях судьбы, при душевных смятениях, сомнениях. Даже ошибках. Но тебе нужен только семейный уют. "I am sorri..."

- Да уйди ты!

Над площадкой продолжали перекатываться волны сладострастия. Лишь немногие оглянулись на громкое восклицание. Но этой малой поддержки оказалось достаточно, чтобы девушка разорвала плотное кольцо, образованное усатыми жителями гор, и выдралась наружу. Молодые представители одного из племен продолжали ритуальный танец вокруг нескольких ярко размалеванных "бикс", кровожадно присматривая за поведением ускользнувшей жертвы. Попав в среду зачарованных музыкой призраков, девушка растерянно завертелась на одном месте. Затем прикусила губу, сделала робкий шаг в сторону скамеек. И опустилась рядом, пытаясь унять неровное дыхание.

- Меня зовут Марина... Я хочу пригласить вас на танец.

От нее пахло солнцем, морем и надкушенным зрелым персиком. В глубоком вырезе на груди бился маленький драгоценный ключ. Из него вытекали, струились по плечам, вокруг шеи, два тоненьких золотых ручейка. Под короткой прической изредка вспыхивали поддельные рубины.

- С удовольствием, Марина. Но мелодия уже заканчивается.

- Тогда я приглашаю вас на следующий танец.

Подол самопального сарафана не закрывал круглых коленей, одна из которых была сбита. Но на икрах, на обнаженных руках не белели длинные царапины. Ровный устоявшийся загар без красных язв, без лохмотьев кожи. Даже нос по цвету не отличался от плеча. Значит, скоро домой.

- Спасибо. С вашего позволения одно небольшое условие.

- Конечно.

Она отозвалась так поспешно, что подумалось, не расслышала последних слов. Ответила машинально, или скорее интуитивно, как человек, который хочет дать себе передышку, собраться с мыслями. И нужно было предоставить ей эту возможность.

- Медленный темп, даже если танец будет быстрым. Настроение, простите... Вы не против?

- Нет. У меня еще одна просьба. После танца ты проводишь меня домой. Поверьте, я их... этих совсем не знаю.

- Ну что же. Я к вашим услугам.

Она метнула в сторону недавних партнеров полный ненависти и презрения взгляд. Затем оправила сарафан и через силу улыбнулась. Ей было лет девятнадцать, не больше. Улыбка еще носила отпечаток детской непосредственности. Открытая, округлая. Крепкий морской загар явно уступал девичьему румянцу. Девушка успокаивалась, и когда разомлевшая толпа впитала в себя последнюю ноту, в ее карих глазах только изредка вспыхивали огоньки негодования. Отдыхающие отхлынули с середины танцевальной площадки, образовав по ее краям пестрый забор. Заметив, как через узкие щели просочились несколько усатых парней, девушка сфыркнула с тонких бровей пушистую челку и резко поднялась:

- Пойдем.

- Да, но...

- Пойдем, - цепко ухватившись за рукав рубашки, почти приказала оа.

У парней были угрюмые, темные от вечной щетины лица, словно обстоятельство, которое они оценивали абсолютно одинаково, было слишком серьезно. И это редкое в современном растерянном обществе единодушие поневоле заставляло насторожиться, собрать себя в кулак. Понятные для других доводы, взывания к благоразумию, здесь не имели смысла. Тяжелые взгляды из-под твердых лбов отвергали все заранее. И нужно было забыть родной язык, превратиться в животное, чтобы заставить признать себя. Парни неохотно расступились, за спиной зависла враждебная тишина. Впереди разлилось чистое светлое озеро. На дне его отчетливо виднелась каждая выбоина, трещинка, камешек. Девушка вышла на середину, улыбнувшись, обожгла прикосновением плеча. Потные лабухи не спешили тревожить струны отечественных гитар и клавиши импортной "Ямахи". Оставив включенной встроенную в "ионику" автоматическую ударную установку, они зашли за одну из мощных колонок и прямо из бутылок неспеша потягивали дешевое вино, закусывая его черными гроздями винограда. Несмотря на возбуждение, вызванное неприятной перед этим ситуацией, было неуютно торчать посреди озера под градом любопытных взглядов. Показалось, что седина в волосах начала отсвечивать начищенным серебром, увеличивая контраст с каштановыми завитушками девушки. Что морщины стали резче, глубже. И уже хотелось отцепить руку неожиданного подарка судьбы, отодвинуть его от себя, чтобы все поняли, что не повеса, никаких темных мыслей и страстных желаний нет, и что все это чистая случайность. Но девушка так доверчиво прижималась, так смело, с каким-то вызовом, рассматривала толпу, изредка заглядывая в лицо, словно выискивая подтверждения своим открытиям, что неловкость уходила. Наконец один из музыкантов догадался взять первый нестройный аккорд. Его товарищ сплюнул под сцену черную лепешку из виноградной кожуры и покачал гитару за гриф, воспроизведя первые ноты одной из "подводных" мелодий Петрова. И сразу, без перехода, грянула нахрапистая "Одесса". Волна людских тел с ревом выплеснулась на площадку, ударилась о деревянный выступ авансцены, откатилась и забурлила десятками водоворотов. Толпа сбросила сексуальную полудрему как змеиную шкуру. Замотались подолы платьев, затряслись холодцом груди, завиляли из стороны в сторону мужские зады. Девушка подобралась, беспокойно переступила с ноги на ногу. Прикусив нижнюю губу, нырнула в неглубокий книксен и робко наклонилась вперед.

- У нас на Алтае поскромнее. А здесь поневоле сойдешь с ума, - неприязненно сказала она.

- Да. У вас природа суровее.

- И люди добрее. А у этих одна ложь.

Она будто выстрелила последним словом. Даже на мгновение отшатнулась, как от сильной отдачи. Но руки продолжали осторожно и бездумно теребить воротник чужой рубашки. А вокруг бесновалась толпа. И вряд ли можно было отыскать человека, который подтвердил бы откровенное вранье гитар, терзаемых полупьяными лабухами. Одно из маленьких удельных княжеств государства, где правил матриархат, сознательно уходило в безумие. Потные женщины задирали ноги, расстегивали пуговицы на груди, показывая все прелести, которыми наградила их природа. Прозрачности тканей было уже недостаточно. Женщины вели бал. Они выбирали партнеров, потому что не сдерживались ни семейными узами, ни рамками приличия, принятыми в оставленном ими обществе, ни Библией. Ни самой Природой, призывающей там, откуда они приехали, свято соблюдать ее законы, а здесь, в древней Амазонии, наоборот подталкивающей к освобождению личности от набора житейских неурядиц.

- Не знаю. Человеку нужна и ложь.

- Ну да. Вперемежку с нетерпеливыми поцелуями и нервной дрожью в пальцах, норовящих пошарить под подолом. О-о, это прекрасно. Но не для меня. Я стальная баба, комсорг на родном предприятии. Замужем, люблю. Заочно учусь на втором курсе университета. В общем, весь набор современной Жанны Д?Арк, воюющей с ветряными мельницами. Идиотизм..., -девушка передернула плечами. Сфыркнула челку со лба, откинулась назад. - Слушай, ты не хочешь уйти отсюда? Или тебе тоже нужна мя-аккая бабенка?

Она так и сказала: "мя-аккая". С основательной долей сарказма в голосе. Видимо, она читала рассказ известного писателя о жизни поморов. Стало ясно, что отрицательный ответ уже не имел для нее ровно никакого значения. Она успокоилась и могла уйти самостоятельно.

- Я в общем-то... Как хотите.

- Тогда пойдем...те. Нет, пойдем, раз начала. Кстати, тебе идет седина, и ты зря меня стесняешься. Тебе лет тридцать?

- Кгм... Кгм... Тридцать пять.

- Ого! Наполовину, обалдеть можно. Наверное, куча детей.

- Да уж... Двое.

- Понятно. И на стороне, если судить по этому... Простите, по носу.

Литые ворота танцплощадки, которые вновь подпирал здоровенный одинокий билетер, остались позади. Впереди стлалась под ноги присыпанная мелким ракушечником аллея, ведущая в сад "Реандзи" с привалившимся к панцирному ограждению теннисного корта пятнадцатым валуном. По бокам прокалывали тьму подсвеченные снизу толстые колонны кипарисов со звездочками-огоньками на едва различимых вершинах. Между ворсистыми стволами отливала прозеленью аккуратно подстриженная непробиваемая стена из колючего кустарника. Легкие, с изогнутыми спинками, лавочки по прежнему были пусты. И только на одной из них, возле нелепого фонтана, выбрасывающего скудные серебряные струйки в каменную чашу с красными окунями на дне - архаичного памятника конца сороковых годов - шла напряженная борьба. Какой-то лопоухий тушканчик упорно пытался посадить к себе на острые колени многопудовую женскую тушу. Взбежав по нескольким крутым ступенькам, девушка вышла на залитую светом местную Грейк-Транк-Роуд, по которой никогда не ходил киплинговский Ким со своим стариком - ламой. Поправив на плече отороченную оборкой бретельку сарафана, она как бы невзначай оглянулась назад. И засмеялась, озорно подмигнув:

- Ты не обиделся?

- Нет. Нос - дело непоправимое. Но детей на стороне вряд ли заимел.

- Ага. Значит, все-таки... Я тоже хотела бы иметь ребенка. Это, наверное, такое счастье. Они после четырех месяцев начинают биться?

- Вроде так.

- На пляже мне все уши прожужжали, что в этом году солнце активное. А как думаешь ты?

- Здесь я профан.

- А ты любил свою жену?

- Хм... Почему любил?

- Не знаю...

Девушка перескакивала с мысли на мысль как воробей с ветки на ветку. Показалось, что она хочет скрасить этими откровениями и вопросами не к месту дорогу до дому. Оправдаться за то, что помешала незнакомому мужчине достойно провести вечер.

- Послушайте, вы специально увели меня с танцев?

- Нет. Вряд ли они посмели бы, я этот народ уже немного узнала. Просто захотелось побыть именно с тобой. Ты правильно сделал, что уехал из дома. Я бы поступила точно так же.

- Ну, это уж слишком. Ты кто, провидец?

Девушка остановилась, приподняла подбородок. Кончики высоких бровей чуть подрагивали. У нее был не по возрасту внимательный, какой-то материнский взгляд. Чистое лицо как бы озарялось идущим изнутри мягким светом.

- Спасибо за "ты".

- Надо же, "ты". Пойдем, я провожу тебя домой, и ты окунешься в свои розовые сны.

- Но я хочу понять тебя. У меня такое ощущение...

- Ты ошибаешься. Нам еще далеко идти?

Она привычно прикусила губу, заложила руки за спину. Опустив голову, поводила носком босоножки по гладким бетонным плиточкам:

- Я успела наговорить глупостей?

- При чем здесь это. Я хочу побыть один.

- Хорошо, пусть будет так, - растягивая слова, тихо сказала она. И, тряхнув волосами, показала пальцем вдоль улицы. - Там ущелье выходит к морю. За мостиком через ручей фазэнда моих хозяев с пристроенной казармой на роту отдыхающих. Тебя это устраивает?

- Ясно. Где небо сходится с холмом.

Она усмехнулась и неторопливо развернулась на каблуках, всем своим видом показывая, что, несмотря на плохое настроение провожатого, не собирается его отпускать, и что он обязан выполнить свой долг до конца. По тротуару навстречу тащились редкие парочки, которые невозможно было расцепить даже силой. Остался позади ярко освещенный гостиничный комплекс "Черноморская" с пестрой кучей подогретых отпускников у каменной лестницы, ведущей на открытую веранду кафе. Еще одна куча неспешно таяла у выхода из бара с другой стороны улицы. Не было ни суеты, ни громких всплесков пьяных голосов, обычных в далеких от этого места огромных городах с дикими послересторанными выбросами эмоций. Все меньше оставалось фонарей и даже окон, роями светляков облепивших стены высотных башен. Сбоку потянулись темные силуэты аккуратных домиков, обнесенных невысоким штакетником. Пропитанный запахами зрелых плодов и неувядающих цветов, воздух колыхался теплым ленивым морем. И от этого колыхания, от терпкого дурмана, которым просто сочились гроздья черного кишмишного винограда, синюшные тыквочки раннего инжира, крупные бархатные персики, крохотные ночные фиалки, огромные орхидеи, голубые кусты мимоз, розовые гортензий, желтые олеандр и прочее - от всего этого ассорти вальсировало в голове. Захотелось снять с какой-нибудь изгороди один из многочисленных, выброшенных для просушки восточных ковриков, расстелить его прямо на тротуаре и уйти из реальности, Закачаться маятником, без кальяна, без женщин и змей, под вызванные из памяти арабские мотивы. Хотя бы на несколько мгновений. Забыть, что где-то там, в непроглядной тьме, в недосягаемом, с зубовным скрежетом рвутся к вершинам власти актеры, колхозники и плотники. Клянутся на Библиях, Коранах, Евангелиях, на Уставах КПСС развязать - но никогда не смогут этого сделать - катящийся по странам и континентам клубок из вечных человеческих желаний и страстей. Что там лопаются бомбы, взрываются газопроводы и атомные электростанции, сталкиваются корабли и разрушаются семьи. Что от всего этого даже здесь, в защищенном самой Любовью месте, нет покоя...

- Ты прости, что я нарушаю твою мудрость, но дело в том... В общем, прежде чем окунуться в свои розовы сны, я хотела бы искупаться.

Широкая Грейк-Транкк-Роуд сузилась до освещенного двумя тусклыми фонарями моста, переброшенного через говорливую горную речушку. Свет от ртутных колб был настолько слабым, что невольно захотелось оглянуться назад, сравнить его с тем ярким, заливавшим центр поселка. Но это было уже невозможно, потому что в каком-то месте идущая под уклон дорога мягко отвернула в сторону. Черная, в полнеба, сплошная стена садов загораживала не только центр, но и высотные здания после него. А впереди, справа возвышались горы. Узкие клиновидные пространства между склонами заполняла мерцающая синева. Дальше угадывались очертания длинной, вдоль побережья, окраины поселка с редкими светляками среди сплошного переплетения ветвей. И вдруг все стало понятным. Слева, над близким, рукой подать, морем висела огромная турецкая луна. Она почти касалась кромкой освещенной ею поверхности безбрежной водной пустыни. Лунная дорога вливалась в широкое за железнодорожным полотном устье речки, образовывая над этим местом мощный световой прибой. Все вокруг будто замерло в величественном безмолвии. Это было царство неподвластных человеку стихий. Гармония сил, каждая из которых обладала способностью разрушить все, возведенное им на земле. И даже саму Землю.

- Необъяснимо...

Несколько минут девушка стояла как вкопанная. Затем откачнулась назад, прильнула к мужскому плечу и снова надолго замерла. Слабые толчки ветра приносили тихий прерывистый шепот засыпающего моря, увлажняли лоб, шею, губы мельчайшей соленой моросью. Море словно рассказывало сказку перед сном, убаюкивая ею и себя, и окружающее.

- Как жаль, что я всего лишь неразумная песчинка. Я не могу заполнить душу этим величием, насладиться им сполна. Мне что-то мешает.

- Земля. Она - Мать. Она охраняет от нас, беспомощных детей своих, тайны бесконечности Времени и Пространства. Тайны смысла Жизни. Земля ограничивает наше еще не развитое сознание земными рамками. Иначе мы все сошли бы с ума.

- Ты прав, я прежде всего человек. И смогу быть свободной только вне земных законов. Но я - Женщина. Носитель Жизни. Мне понятно это величие. Я всего лишь не могу его объяснить.

- Да, ты хранитель ключей от Великой Тайны. Но еще не пришло время.

- А когда оно придет?

- Когда каждое поколение людей будет жить в семь раз дольше, чем живет сейчас. Когда человечество состарится.

- Сегодня воскресенье - седьмой день недели. Ты отталкивался от этого?

- Не только. Есть много других примеров, в том числе и то, что циклы развития человека равны семи. До семи лет ребенок, до четырнадцати подросток, до двадцати одного юноша или девушка. И так далее. Через семьдесят лет человечество в среднем обновляется. На земле семь чудес света, семь материков... Но истинного значения магического числа "семь" я не знаю. Впрочем, у любого из народов, даже отдельного индивидуума, может быть своя цифра, определяющая уровень его развития, предел физических и духовных способностей. И многого другого.

- У тебя тоже есть?

- Да. У меня "девятка".

- Почему? Ты умнее всех?

- Гм... Девятка иногда имеет и иное значение. Например, отличное от других мировидение, что люди часто принимают за заторможенность в восприятии окружающего. Эта цифра досталась мне по гороскопу.

Где-то в районе Туапсе над едва обозначенной кромкой горизонта появилась узкая полоска света. Она начала увеличиваться в размерах, одновременно меняя конфигурацию и окраску. Скоро по водной глади уже катился яркий шарик цвета фрэз. Достигнув середины моря, он вспыхнул всеми цветами радуги, и лопнул мыльным пузырем. И снова на пологих волнах чуть покачивалась только долгая широкая дорога, ведущая к первой на пути во Вселенную почтовой станции, с которой еще можно будет повернуть на близкую пока Землю.

- When you are right, shut up...

- "Когда ты прав - помолчи..." Прекрасно. Теперь я поняла, кто ты. Ты просто сумасшедший учитель английского языка. Но я - сам "телец".

- Господи!.. В такой вечер и такая наивная банальность. "When you are wrong, admit it..."

- No, no! I wont... Ты не ошибся, нет. У тебя еще будет возможность в этом убедиться, - зачастила девушка. Она неожиданно сбросила танкетки, неуловимым движением подхватила их с земли и ступила босыми ногами на тропинку, ведущую к морю. - Проводи меня туда, в это великолепие. В эту гармонию. И... если не ты, а я ошибаюсь – уйди.

Светлое пятно сарафана пропало в дремучих зарослях кустарника. Благоухающую гонконговскую ночь потревожили мягкие шлепки ступней. Девушка шла быстро, не оглядываясь. Она словно приняла какое-то решение, которое до этого было расплывчатым и обрело окончательную форму только сейчас, в последний момент. Она торопилась воплотить его в реальность, будто от этого решения зависела вся дальнейшая ее жизнь и жизнь идущего следом мужчины. И когда выбежала на невысокое железнодорожное полотно, когда голубые лучи осветили, пронзили всю ее фигурку, она не смогла удержаться от громкого восклицания. Так велико было внутреннее эмоциональное напряжение. Сразу за пологой насыпью, буквально в нескольких метрах, неторопливо накатывали на галечный берег длинные волны. Теплая, плотная от соли, вода прозрачной пеленой накрывала голыши и с мягким убаюкивающим шипением откатывалась назад, уже отороченная неширокой лентой белой пены. Это не был прибой с отбивающим ритм хаотичным каменным стуком, с клекотом стремительных струй между накрытых снежными шапками валунов. Это была мелодия, нежная, неземная, то затухающая, то вновь возникающая почти из ничего. И если бы сейчас на берегу потревожил свои божественные струны Франсиско Гойя, то чарующие звуки его гитары показались бы грубыми и неуместными. Не слышно было не только говора, но даже шепота горной речушки. Она расплылась мокрым пятном. Не долетал сюда и шорох листьев. Сладковатый воздух стал резче, свежее, им можно было утолить жажду как хорошо выдержанным, вызревшим "Хересом". Девушка вскинула руки вверх, затем развела их в стороны. И чайкой соскользнула с гребня насыпи, оборвав полет за кромкой пены. Наклонившись, зачерпнула пригоршнями море, омыла им свое лицо и замерла с прижатыми к груди ладонями. Волны ласкали загорелые ноги, осторожно ощупывали края сарафана. Наступала какая-то таинственная, недоступная разуму мужчины, гармония, которую понимала только она - Женщина, потому что она была частью Земли, Воды, Луны. Представителем самой Жизни. Ничто не могло помешать этому единению. И нужно было уйти в сторону, занять свое, предназначенное Богом место, и молча созерцать это таинство. Чуть в стороне темнел штабель из бетонных шпал. Гладкая поверхность чушек отдавала прохладой, позволявшей расслабиться, переключить внимание на собственные мысли.

Одиночество - великое наслаждение, когда стремишься к нему сознательно. Но девушка успела разъединить привычную цепь раздумий, заставила влезть в ее шкуру и мыслить ее категориями. В голове кружилась всякая чепуха. Нужно было как-то сплавить в единое целое Землю, Воду, Вселенную, чтобы получился Человек. При существующем мировоззрении это было невозможно, потому что мир возникал и держался на противоречиях. То есть, на противоестественной тяге противоположностей друг к другу. Но странно, все жизненно важное имело женское начало. Разве могла возникнуть Жизнь из совокупления однополых начал? Без Любви? Что такое Любовь? Ее составными являются три кита - зачатие, развитие, рождение. Разве могло все это соединиться в одном существе без помощи другого? Но все неодушевленные предметы появились на свет именно так. Прежде чем они "родились", Человек "зачал" их в голове. Затем он принялся их делать - развивать. И, наконец, поставил, повесил, показал всем готовый табурет, картину, ковер и прочее. Рождение. Человек творил один. Значит, можно выработать в себе какой-то гормон, такой же активный и сознательный, как давно уже выработанная творческая мысль, и родить не табурет, а живое. Самостоятельно?...

Острые углы бетонных шпал начали давать о себе знать. Но менять положение тела не хотелось, тем более, что тупая пока в левом бедре боль не отвлекала, а наоборот, проясняла сознание, не позволяя переключаться на другую, более житейскую тему. Девушка продолжала стоять в прежней позе, только руки ее теперь обвисли вдоль туловища. Мокрый подол сарафана обмотался вокруг голеней. Лунный свет смешивался с десятками ручейков, на которые разбегалась речка, и снова стекал в море, навстречу пересекавшей его могучей Янцзы. В месте их соприкосновения еще ярче засиял голубой нимб.

Любовь... Любовь - есть незыблемая Истина. А Истина рождается из Противоречий. Весь мир состоит из Противоречий. Мир Бесконечен. Значит, и Противоречия Бесконечны. Пока существуют Противоречия, будет существовать и Мир. Но Противоречия слагаются в одно - Истину. А Истина - это Любовь. Любовь - Мужчина и Женщина - соединились в единое целое. Получилась Истина - ребенок. Любовь тоже состоит из Противоречий, потому что Мужчина и Женщина - два разных пола. А Истина неделима. Истина - Ребенок. Кто такой Ребенок? Это крохотное существо, беспомощное, ни на что не способное, ничего не умеющее. Скрюченное, красное. Разве Истина так безобразна и так беспомощна? Но Ребенок двигается, кричит, смотрит. Он живет. Значит, Истина есть Жизнь. Что такое , кто такая Жизнь? Кто подарил ее нам: людям, зверям, рыбам? ? Кто подарил ее им: Земле, Воде, Вселенной? Жизнь - женского рода. Жизнь дал Бог. Но почему он вселил в нас именно Женщину? Откуда у Бога Женщина? А может, Жизнь - есть Бог? Тогда почему Бог мужского рода? Мы живем по законам Природы. Природа - тоже Женщина. Почему преобладает женское начало, если Бог мужского рода? Женщина - есть Жизнь. Кто такая Женщина? Кто такая Жизнь? Кто такие Вечность, Бесконечность.. нечность... ность... сть?...

Женщина правит Миром. Это жена Бога? А может, мы и вправду дети Бога?...

Едва слышное шуршание гальки заставило мысль прерваться. Над спокойным морем по прежнему висела громадная, в полнеба, Луна. От нее, от моря, по лунной дорожке шла обнаженная девушка, прижимая к груди свою одежду. Легкая ткань ниспадала вниз крупными складками, прикрывая грудь и живот подобием туники. Но девушка была уже беременна...